Теория игр

      - Это твои проблемы.
      Вольдемар выхватывает из кармана револьвер и приставляет его к своему виску:
      - Считаю до трех. Один! Два! Три!..
      - Стреляй! - кричу я. - Стреляй!
      ...передо мной испуганное лицо Галины Ивановны.
      - Игорь Александрович, Свирского привезли, - сообщает она.
      - Хорошо, я сейчас спущусь.
      Только сейчас до меня доходит, что последние слова я произносил вслух.
      Гроб стоит посреди актового зала. Несколько рядов кресел сдвинуты к стене. Перед гробом на стульях - две фигурки. Виктория и девочка. Девочка похожа на мать. Такие же льняные, зачесанные назад волосы. На вид ей, лет десять.
      Лицо Виктории скрывает черная вуаль. Меня это коробит: слишком вычурно. Оперетткой попахивает.
      "Вуаль! Вуаль...- мысленно повторяю я. - Где-то я ее уже встречал. Причем, совсем недавно... Нет, не помню".
      Сидящая у гроба девочка раздваивается. От нее отделяется бесплотная копия, которая приближается ко мне...
      - Дядя, зачем вы убили моего папу? - спрашивает у меня девочка, похожая на Викторию.
      Мое лицо становится непроницаемым.
      - Запомни раз и навсегда, - чеканю я каждое слово. - Твоего папу никто не убивал. Твой папа убил себя сам! Твой папа был максималистом. Ему было мало одного бутерброда с маслом. Ему хотелось еще и икры! "Все или ничего"! Психологи называют это "детскостью мышления".
      (Девочка опускает голову).
      - Я понимаю тебя, - продолжаю я. - Ты его дочь. Часть икры должна была достаться и на твою долю. А так: ни папы - ни икры!
      (Девочка начинает всхлипывать).
      - Не плачь, - говорю я. - У тебя еще все впереди. Окончишь школу, выйдешь замуж. За офицера-пограничника. И уедешь на заставу. В Таджикистан. Картину "Джульбарс" видела?
      - Нет, - тихо говорит она.
      - Ну, ничего. Еще посмотришь. У тебя еще все впереди!
      С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. У прохода. Виктория прижимает к себе девочку: она сидит у нее на коленях и смотрит в окно.
      "Они были друзьями", - доносится сзади.
      (Это про нас с Вольдемаром).
      Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен.
      "Пришел новый вожак, и стая приняла его".
      Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим вдвоем с Викторией. Девочку (чтобы не травмировать психику ребенка) забрала к себе ночевать одна из сотрудниц. Туда же должна приехать потом и Виктория.
      Мы идем с Викторией по улице. Ее лицо по-прежнему скрывает вуаль. Встречные прохожие провожают нас недоуменными взглядами: что за маскарад?
      ... Мы у меня в прихожей. Я помогаю Виктории раздеться. Виктория снимает вуалетку. Не глядя на себя в зеркало, проходит в комнату...
      - Я сварю кофе, - говорю я и иду на кухню.
      В комнату я возвращаюсь с двумя чашками, источающими аромат настоящего бразильского кофе.
      Виктория лежит на диване, свернувшись калачиком. Кажется, она спит. Я укрываю ее пледом и сажусь рядом...
      В какое-то мгновение мне кажется, что она не дышит. Я опускаюсь на колени и прикладываю ухо к ее спине...
      Нет, дыхание ровное. Тихое, но ровное.
      Я приподнимаю плед и ложусь рядом с ней...
      Виктория пахнет земляничным мылом. Это запах моего детства. По правде говоря, жена и.о.директора института могла бы благоухать более изысканно. Но у Свирских в семье режим максимальной экономии: Вольдемару вот-вот должны были дать нормальную квартиру, взамен девятиметровой "гостинки", и Виктория копила деньги на мебель.
      Не будет теперь ни Вольдемара, ни мебели, ни квартиры...
      "Бедная моя девочка! Как тебе не повезло."
      Волна неописуемой нежности захлестывает меня.
      Я прижимаюсь к Виктории всем телом и начинаю раздевать ее...
      Сначала идут шерстяные рейтузы...
      (Виктория на удивление спокойно сносит мои домогательства.)
      "Чудесная моя девочка!.."
      Затем очередь колготок...
      (На внутренней поверхности бедер я ощущаю множество катышей.)
      "Любимая моя девочка!.."
      Теперь нечто воздушное...
      Я напрягаюсь...
      ... и тут, перевернувшись через голову, оказываюсь на полу.
      "Боже мой! Какой кошмар!"
      Только на полу до меня доходит, ЧТО произошло.
      Я бросаюсь к Виктории...
      "Клянусь, это недоразумение! ЭТО произошло совершенно случайно."
      Но Виктория невменяема. Она с остервенением натягивает на себя одежду. От прежней Виктории нет и следа. Сейчас передо мной разъяренная пантера.
      "Поверь, я бы никогда не позволил себе ЭТО в такой ситуации. Я знаю, что ты решила. Но надо совсем не знать меня, чтобы так обо мне думать. У меня есть мораль! У меня есть принципы. Человек, который обижает вдов и сирот, не может называться человеком! Я не хотел унизить тебя. Я не хотел показать, что теперь, когда ты осталась одна, я могу обращаться с тобой ТАК. Мне не хуже, чем тебе, известно о практике наших отношений, о том табу, которое я никогда не нарушал. И если ЭТО случилось сегодня - это объясняется только одним. Роковым стечением обстоятельств! Пойми, я ПРОМАХНУЛСЯ! Тебе приходилось открывать ключом дверь в темном подъезде? Значит, ты должна меня понять!"
      Но Виктория меня не слышит. Она выбегает на лестничную площадку и так хлопает за собой дверью, что со стен сыплется известка.
      Я возвращаюсь в комнату, сажусь на диван...
      И тут я вспоминаю об ее подарке.
      Я отодвигаю стол, лезу за батарею и достаю оттуда пакет, успевший покрыться тонким слоем пыли. Беру ножницы...
      Как я и предполагал, в пакете - три носовых платка.
      Сверху лежит сложенная надвое открытка. На ней - палехская миниатюра. "Дети, играющие в снежки".
      На обратной стороне рукой Виктории выведено пять слов: "Игорь! Я тебя очень люблю".
      Я опускаюсь на стул и закрываю лицо руками.
      12.
      Выборы состоялись двадцать третьего марта. Как и было запланировано. День в день.
      Правда, надежд "широкой демократической общественности" они не оправдали. В последний момент Президиум внес изменения в им же разработанные
      правила. К голосованию были допущены только члены Ученого Совета. Остальных просили не беспокоиться.
      ...Только что подвели итоги голосования. За меня - 16 голосов. (Из 18). За Панюхова - ни одного.
      Кстати, мне надо еще подумать, нужен ли мне заместитель, пусть даже по административно-хозяйственной части, не набравший ни одного голоса. Хотя, может быть, как раз такой заместитель мне и нужен.
      Я был уже в вестибюле, когда у меня возникла мысль подняться в свой кабинет. Я прощаюсь с сопровождавшими меня коллегами, и направляюсь к лифту...
      Темный коридор освещает яркий свет из приемной. У распахнутой двери стоит ведро с водой. Швабра. В приемной - двое. Уборщица (женщина неопределенного возраста) и мальчик, лет восьми.
      - Я ваш новый директор, - как можно более приветливо говорю я.
      (Мне почему-то захотелось понравиться уборщице и ее сыну).
      Женщина смотрит на меня устало-потухшим взглядом. Наверняка, эта работа у нее не единственная. Мальчик настороженно таращит на меня глаза. До моего появления он, кажется, спал в приемной на диване. Я разбудил его.
      "Извини, старик! Так получилось", - мысленно оправдываюсь я.
      Я вхожу в СВОЙ кабинет и, не включая свет, сажусь в СВОЕ кресло...
      Вот, я и директор!
      Я оглядываю кабинет. В этом ракурсе он предстает предо мной впервые.
      На этот стол я буду ставить стакан с чаем, который мне будет заваривать секретарь...
      Этим компьютером мне предстоит пользоваться...
      На спинку этого стула я буду цеплять свой пиджак...
      В кабинет заглядывает уборщица:
      - Вам ключ оставлять?
      - Да, пожалуйста.
      Женщина и мальчик скрываются за дверью. Я долго еще слышу их гулкие шаги, доносящиеся из коридора. Потом они стихают.
      В кабинете стоит какой-то казенный запах. Обычно так пахнут стеллажи в библиотеке. Запах слегка раздражает меня. А так, в целом, ничего. Думаю, здесь мне будет неплохо работаться. Приезжать буду на час раньше - к восьми. И до двенадцати творить! Четыре часа в день. По-моему, с головой!
      Галине Ивановне накажу в эти часы ко мне никого не пускать. Ни под каким предлогом!
      "Стоп! Галина Ивановна осталась в отделе".
      Так, решено! Галину Ивановну я забираю с собой.
      "А если она не согласится?"
      Что значит "не согласится"? Тогда я возьму ее своим "замом".
      "Да, но у нее нет высшего образования"!
      В таком случае мы поступим так. Один год я даю ей на то, чтобы она закончила университет. Экстерном. Разумеется, экономический факультет! Два года... Нет, полтора! На защиту диссертации...
      "Это нереально!"
      Нет, реально! Реально, если за дело берусь Я.
      Дорогая Галина Ивановна, простите! Я долго и незаслуженно третировал вас. Я держал вас в "предбаннике", не хотел посвящать в Свою Тайну. И потом этот приказной тон. Это оскорбительное для женщины: "Оправиться"!
      Клянусь, это не повторится больше никогда!
      Я знаю, чтобы с пользой прожить жизнь, человек должен вырастить сына, убить змею и посадить дерево. С сыном у меня не получилось! Со змеей тоже.
      (Для этого мне бы пришлось убить самого себя). Но я могу посадить дерево! То есть вас, Галина Ивановна. Я решил: моим "деревом" будете вы!
      Я все продумал. Я сделаю вас кандидатом наук. Вы станете моим соавтором. Мы напишем десятки статей! Мы переведем с вами на внутрипроизводственный хозрасчет все предприятия Чукотки, Сибири и Магаданской области.
      Мы издадим монографию! И у нее будет один автор: "Батова-Ильин". (Вы Батова! Значит ваше имя будет стоять первым.)
      За наши заслуги нас изберут действительными членами Академии Наук! Сначала - вас, потом - меня. И я верю, настанет тот день, когда самая широкая, самая красивая улица Владивостока будет носить наши имена.
      Это реально, Галина Ивановна! Поверьте мне, это реально.
      Я открываю тяжелую стеклянную дверь и выхожу на улицу. Город уже спит. Вокруг ни души.
      Спят моряки и рыбаки, учителя и врачи, строители и судоремонтники...
      Спит и Галина Ивановна! Она - "жаворонок". Уложила внука и сама теперь видит десятый сон. Она еще не знает, что я принял решение круто изменить всю ее жизнь.
      Пусть это будет для нее сюрпризом.