Следователь Викентий Петрусенко - Кровная добыча

В разгромленной квартире Петрусенко и Алексея, которого он взял с собой, встретила пожилая женщина, прислуга ювелира. Сам он давно овдовел, жил здесь один, но в этом же доме, этажом выше, большие апартаменты занимала семья его замужней дочери. Аграфена Петровна рассказала, что в вечер ограбления дочь с мужем были в театре – уезжая, они заглянули к отцу пожелать спокойной ночи, поскольку вернуться должны были поздно.

– Евочка всегда так внимательна к папаше, – похвалила женщина. – Да только не получилось спокойной ночи…

Часов в семь вечера в дверь позвонили. Времена нынче тревожные, двери в квартире крепкие, с несколькими замками. И, конечно, она не стала открывать, спросила, кто это там пожаловал. Мужской голос спросил Моисея Карловича.

– Ну, имя хозяина узнать было нетрудно, – бросил Алексей.

– Это да, – согласилась женщина. – Да только когда сам Моисей Карлыч подошел к двери и немного поговорил, отворил, как будто знал посетителей. А потом ужас какой начался!

Она закрыла лицо руками и больше ничего внятного рассказать не смогла. Ее толкнули в угол, она упала, да так и просидела все время, сжавшись в комок и почти не открывая глаз. Слышала, как кричал хозяин, но только когда бандиты ушли, смогла позвонить и вызвать карету «Скорой помощи»…

Раненого банкира увезли в первую городскую больницу. Помимо него, в палате находилось еще пятеро пациентов – больница была переполнена. Викентий Павлович с философской грустью подумал о том, что в смутные времена на людей обрушиваются и болезни, и несчастья, доводящие до сердечных приступов, психических расстройств, попыток самоубийства. И, конечно, самые разные травмы, в том числе и по его части – ножевые и огнестрельные ранения, дробящие кости удары. Такие, как у этого старика – ювелира Моисея Браверманна.

Своего молодого подопечного Петрусенко оставил в коридоре, сам же присел на табурет у кровати Браверманна. Представился. Забинтованная голова приподнялась с подушки. Голос был слабым, но удивленным:

– Господин полицмейстер, это вы личной персоной? Я очень рад. А что, вы снова на службе?

– Что-то в этом роде, – ответил Викентий Павлович. – Вы лежите, не напрягайтесь. Поговорим немного, но, если вам станет трудно отвечать, дайте знать. Итак, почему вы сами открыли двери бандитам?

– Да разве ж я знал, что бандиты! Приходили, я впускал, все было спокойно, как и обещали.

Голос больного дрогнул в конце, словно он хотел еще что-то сказать, да замялся. Петрусенко уловил это в тот самый момент, когда осмысливал сказанное. И эта недоговоренность наложилась на уже мелькнувшую догадку.

– Так… – протянул он. – Значит, платили дань сотрудникам милиции? За спокойную жизнь, без налетов?

– А что? – Браверманн опять приподнялся. – Разве не так договаривались? Я был не против, даже рад. Когда столько разбоя вокруг, надо иметь защиту. Я понимаю это, и я платил.

Да, предположение Петрусенко подтвердилось: в то же время те же люди во главе с «очень приятным и культурным молодым человеком» навестили ювелира и потом дважды в месяц приходили за своей платой. Приходили именно на квартиру, так было условлено.

– Значит, – спросил Викентий Павлович, – вы и на этот раз решили, что это «милиция»?

– Да как же не решить? – даже удивился Браверманн. – Мне же так и сказали! «Моисей Карлович, милиция вас беспокоит, по известному делу». Всегда так говорили. И когда я открыл, лицо знакомое увидел, один из тех, кто был первый раз. А потом меня оттолкнули, ворвались! Я стал взывать к совести, но меня ударили…

– Так-так…

Петрусенко на минуту задумался. То, что под видом сотрудников милиции действовала группа сообразительных грабителей нового толка, он понял еще при разговоре со Шкуряком. Но почему они вдруг отказались от безопасно-интеллигентного выворачивания кошельков? Ломанули к ювелиру, как настоящая банда? Мало показалось, жадность взяла верх? Да нет…

– А что, Моисей Карлович, многих ювелиров в городе обложили эти «милиционеры» данью?

Браверманн вздохнул, поерзал головой по подушке. Но Петрусенко ждал, и он ответил:

– Я знаю двоих… Щемко Петро Семенович, мы с ним давно дружим, обсуждали этот момент. Розенфельд… я с ним в ресторане как-то встретился, он стал расспрашивать намеками, я понял.

– Ясно. Думаю, не они одни.

Но Браверманн уже забыл о других, сокрушался о своих потерях. Вцепившись в руку Петрусенко, говорил, задыхаясь:

– За что же так? Я ведь соглашался, сколько говорили, столько и отдавал. Даже когда Евочкин браслет забрали, ах, какая красивая вещь! Миша, муж ее, заказал к годовщине их свадьбы, я самолично сделал! Ящерка среди цветов извивается, глаза-изумруды, а цветы в бриллиантиках, все из золота. Она, бедная, даже еще не видела, сюрприз хотели сделать. Я тогда попросил оставить, это для дочери, сказал. Но молодой человек, который главный был, засмеялся: «Вы еще сделаете, а мне эта штучка очень понравилась».

– Вы поправляйтесь, Моисей Карлович, – как мог, успокоил больного Петрусенко. – Я пришлю к вам своего сотрудника, когда домой вернетесь. Дмитрия Кандаурова. Вы ему подробно опишите все украденные украшения – и в этот раз, и раньше.

Но пока, не откладывая, Петрусенко отправил Дмитрия Кандаурова к Розенфельду, а сам навестил Щемко. У этого ювелира был дом в районе, который назывался Дачей Рашке, – довольно скромный двухэтажный особняк. «Не любит Петр Семенович афишировать свое состояние, – усмехнулся, подходя к дому, Петрусенко. – А оно у него ой какое! Небось сообразил, перебросил основной капитал из отечественных в зарубежные банки…» Он давно знал этого оборотистого и хваткого дельца. Впрочем, с виду Петро Щемко казался простоватым запорожцем-задунайцем.

Щемко уже знал о происшествии с Браверманном, бросился навстречу Петрусенко, не скрывая озабоченности:

– Господин полицмейстер, вы пришли… Значит, думаете, ко мне бандиты пожалуют?

– Думаю. И хочу устроить у вас в доме засаду. Или это надо сделать в мастерской, в ваших магазинах?

– Нет-нет, – замахал руками Щемко. – Они явятся сюда, домой. Знают, аспиды, что мы, ювелиры, основные драгоценности и наличные деньги в доме храним.

«Да и дом ваш им знаком», – подумал Викентий Павлович, но не стал рассказывать о своей догадке: бандиты-милиционеры и налетчики Хлыста могут оказаться одними и теми же людьми. А пока он обсудил с хозяином, где разместит своих людей, и наказал ждать – завтра с утра прибудут.

В городе о налетах говорили повсюду: во дворах домов, в скверах на лавочках, в очередях. Викентий Павлович сам, проходя через Университетский сад, присоединился к группе таких завсегдатаев-болтунов. Они были не одиноки – дальше по аллее виднелось еще две компании по десять-пятнадцать человек, громко говорящих, размахивающих руками. Традиция эта сложилась давно: собираться здесь, в самом центре города, обсуждать и местные события, и большую политику, и театральные новинки… Даже бунты и перевороты последних лет не разогнали любителей диспутов. Там, куда неприметно затесался Петрусенко, говорили и по-русски, и по-украински, с харьковским, конечно, диалектом, мужчины в основном были одеты в сюртуки, но и вышиванки тоже мелькали. Присутствовали и две дамы, причем говорили горячее всех. Одна как раз и провозглашала убежденно:

– Это все штучки наших революционеров! Уже, казалось, и так могут отбирать, по собственным законам. Так нет – им экспроприацию подавай, чтоб пострелять, бомбы побросать! В своем репертуаре.

– Вы, Вера Петровна, тоже в своем репертуаре, – осадил ее мужчина, тоже явный завсегдатай. – Все вам происки новых властей мерещатся. А бандитов что, уже и нет?

– Одно время взялись за них, вроде поспокойнее стало, – поддержал его старичок. – А теперь снова на улицу вечером не выйдешь. Слышали, из тюрьмы целая банда сбежала! Вот они и грабят.

– Погромы идуть! – категорично заявил еще один собеседник, пожилой усатый мужчина в рубашке с вышитым украинским орнаментом. – Самых жидив курочать, хиба не чули?

– Да уж конечно, господин Шкуряк, меховщик, чистокровный хохол!

– Мы украинци, – сердито поправил его усатый.

– Так вы тоже говорите «евреи»!

– Та нехай явреи, все одно – погромы идуть…

Викентий Павлович незаметно вышел из толпы, направился в управу, так он мысленно, по привычке, называл место, где теперь работал. Шел и думал: «Утро, а они уже собрались, обсуждают… Столько дел кругом… И о побеге из тюрьмы всем уже известно…» В самом начале августа из тюрьмы был совершен массовый побег – сразу 18 человек, причем семеро – особо опасные, сидевшие за разбой и убийства. Что ж, известие это не слишком удивило Петрусенко. Хотя после его личного визита в тюрьму и доклада Кину там попытались как-то положение исправить, но… Впрочем, если в стране беспорядок и двоевластие, то и в городе то же самое. А криминалу в такой мутной воде вольготно. Все связано…

Слухи о бандитских набегах множились и становились все страшнее. Наверное, потому председатель милицейской комиссии Кин сразу согласился с планом Петрусенко, выделил сотрудников для засад – их запланировали в четырех местах, у тех ювелиров, которые признались в выплате дани «милиции».

– Вы слышали, как это называют? Уже не «налет» или «бандитское нападение», а «погромы», – сказал Кин Викентию Павловичу. – И отовсюду только и слышно: «При прежнем полицмейстере такого не допускали».

Викентий Павлович усмехнулся, пожимая плечами:

– Знаете ли, в те времена меня тоже не раз упрекали. Но, как известно, multum sibi adicit virtus lacessita. – И, не надеясь на то, что Кин понял, да и не желая ставить того в неловкое положение, сразу перевел: – Добродетель возрастает, если ее подвергают испытаниям… Это не только о личных, но и профессиональных доблестях.

Своих ребят, Дмитрия, Андрея и Алексея, Петрусенко отправил в разные группы. Проинструктировал:

– Придут днем, это уже понятно. Может быть, и не сегодня, и не завтра – придется потерпеть, вечером засаду будем снимать. Но ждать недолго, уверен. Приходят по три-четыре человека, а в самой банде, по моим сведениям, где-то около десяти. Было больше, но мы последнее время хорошо постарались… В общем, стрелять, конечно, будут. И вы стреляйте, не подставляйтесь. Но все же надо взять и живых бандитов. У меня к ним имеются интересные вопросы.

Не подвела интуиция Викентия Павловича, недаром он лично навестил именно Щемко. Сам оценил обстановку, именно сюда направил племянника Дмитрия. На следующий же день явились и бандиты – не стали долго тянуть, вошли, видно, в азарт. Перестрелка, конечно, произошла, но застигнутые врасплох налетчики палили как попало. Никто из своих не был даже задет пулей, а вот одного бандита подстрелили насмерть. Еще одному, раненному в ногу, уйти, как двум его подельщикам, не удалось. Вот его-то буквально через час допрашивал Петрусенко.

Худой, верткий, с бегающими глазками и оскалом загнанной крысы, он поначалу показался совсем парнишкой. Но нет, было этому налетчику уже за тридцать, не меньше. Викентий Павлович сразу подумал, что эта мелкая сошка может многого не знать. Но что-то все-таки расскажет, обязательно. О главном. Он и начал сразу с главного:

– Что же это Хлыст отказался от такого спокойного и прибыльного дела? Сами ведь клиенты деньги отдавали. А вы опять под пули?

– Я про то ниче не знаю, – огрызнулся арестованный.

– А имя свое знаешь? Вижу, сидел ведь, так что не тяни, называйся.

– Куркин, Семен, – буркнул налетчик.

– Верю. Верю и в то, что известно тебе мало. Вот эту малость и расскажешь… Почему возобновились налеты? Что изменилось?

– Так Хлыст сам сказал: «Все, хорош в дурку играть. Берем все сразу. Тем более они нас не боятся еще». Клиенты то есть…

– Значит, что-то таки изменилось?

– Советчик его сгинул, – хмыкнул Куркин.

– Ага… – Петрусенко пристально посмотрел на арестованного, усмехнулся. – Значит, о советчике ты знаешь?

Он и сам предполагал, что с некоторых пор рядом с главарем банды появился неглупый человек, разработавший новую комбинацию ограбления – стабильную и, до поры до времени, безопасную. Тот самый – «культурный молодой человек». Потому и спросил:

– Ну, и каков же он из себя? Молодой, интеллигентный?

Но арестованный Куркин помотал головой:

– Я его ни разу не видел. Слышал, называли его Скула.

– Скула? Ну-ну… Что еще?

– Клешня говорил, что он Хлыста как приворожил. Вроде сейчас время новое и все по-новому надо делать. Тот его слушал. А потом этот Скула куда-то исчез, сгинул.

– Куда?

– Никто не знает. Вот Хлыст без него словно очухался…

– Так…

Викентий Павлович задумался. Арестованный поглядывал на него исподлобья, словно прикидывал: угодил ли своими ответами? Кое-что прояснилось, но так, смутно. Кто же все-таки знал этого «советчика» в лицо? На этот вопрос Куркин ответил сразу:

– Кроме Хлыста, его видели Кот, Крысак и Клешня. Они с ним и ходили по ювелирам да другим всяким. Нам он не показывался.

Увы, Клешня был среди налетчиков, попавших в засаду, да только он сумел уйти. Не повезло…

Викентий Павлович рассказал все Кину, резюмировал:

– С наглыми налетами Хлыст пока погодит, побоится засад. Да и потери в людях банду ослабили. Очень меня интересует этот таинственный Скула… Но подхода пока к нему нет. Ничего, подождем, может, проявится где-нибудь.

Со своими ребятами неизвестного бандитского советчика Петрусенко обсуждал более подробно. Дмитрий, например, предположил, что у того может быть физический дефект лица.

– Шрам или вмятина на щеке… А, может, сильно выдающийся вперед подбородок.

– А, может, лютого нрава и, чуть что, бьет всегда в челюсть. То есть в скулу?

Андрей даже приложил кулак к своей щеке, демонстрируя. Все посмеялись, потом стали еще высказывать догадки: от фамилии, от слова «скулить»… Однако больше всего и Петрусенко, и его ребят занимало, куда и почему исчез «советник».

– Может быть все, что угодно, – сказал Митя, – нашел более прибыльное дело. Он, похоже, большой умник. Смотрите, ведь никто, кроме главаря и его приближенных, даже в лицо Скулу не видал!

– Почуял, что не сегодня завтра банду загребем, вот вовремя и удрал, – подхватил Алексей.

– А, может, в какой перестрелке его убили?

– Вот и я думаю, – покачал головой Викентий Павлович, – что могли убить. Только не в перестрелке… Как арестованный сказал? «Приворожил Хлыста»… Всем ли это понравилось? Они на то и бандиты, что привыкли нахрапом и сразу много брать. А тут какая-то непонятная для них тактика, как бы это сказать… «дойная корова» вроде.

– Здорово! – воскликнул Митя, и вслед за ним засмеялись все. – И правда, доили наших богатеев аккуратно, чтоб не разорить, чтоб надолго хватило.

– Вот-вот. Это новая, умная придумка. Незаурядный молодой человек был.

– Значит, дядя, думаешь, сами бандиты с ним и покончили?

Дмитрий не стеснялся называть Викентия Павловича «дядей» при других сотрудниках – они оба не делали секрета из своего родства.

– Не исключаю и такого варианта. Но мог и сам почуять опасность вовремя. Или найти кое-что поприбыльней… Во всяком случае, хотелось бы знать, кто это. Что ж, возможно, случай как-нибудь и представится.

Петрусенко знал: криминальный мир не хранит долго своих тайн.

Не давали покоя Викентию Павловичу и мысли о судьбе Ивана Христоненко – ну никак не получалось пока вызволить из тюрьмы молодого человека. Впрочем, он с самого начала понимал, как это будет непросто. Кин сразу ему сказал:

– Это настоящий бунт против законной власти, сознательный, вооруженный. Самое тяжкое преступление! Благодарите за то, что этот враг не был расстрелян на месте, по военным законам. Нет, я на его освобождение не соглашусь.

– Давно ли эта власть стала законной? – с горечью спросил Петрусенко. – Парнишка – а Христоненко ведь очень молод – еще этого просто не понял, ведь последнее десятилетие сплошные бунты… И даже не свое добро он защищал, а то, что уже стало достоянием государства. Власти ведь конфисковали коллекцию картин знаменитых художников?

Но председатель милицейской комиссии категорически отказывался идти навстречу. Впрочем, капля точит камень. Викентий Павлович подробно и красочно описал все благотворительные деяния двух поколений семьи Христоненко и сам поразился – настолько они были весомы. Особенное ударение сделал на то, что основатель династии, Иван Григорьевич, происходил из крепостных крестьян. Убеждал, что молодой Иван Христоненко, думая, что солдаты идут грабить Настасьевку, пытался сохранить ценнейшую коллекцию живописи, которую его отец завещал государству. То есть спасал государственное достояние. К этому докладу была приложена подробная справка профессора Шатилова: заключенный Иван Христоненко тяжело болен – наследственная болезнь легких, которая рано свела в могилу его отца и от которой умирает молодой человек… Все это Петрусенко передал недавно назначенному губернскому комиссару Добросельцеву. В этом ходатайстве его поддержал и последний харьковский губернатор Аркадий Игнатьевич Куликовский. Он, смещенный со своей должности революционными событиями, тем не менее пользовался уважением у новых властей города. Губернский комиссар, разбираясь в тонкостях доставшегося ему огромного хозяйства, не стеснялся обращаться за помощью и советом к Куликовскому.

Через два дня после массового побега из тюрьмы Викентий Павлович вновь побывал там, на Холодной горе. Он представлял, как все произошло, и оказался во многом прав. Добавились некоторые детали: со сбежавшими заключенными ушли и трое солдат службы охраны – из новичков, конечно. Толком о том, кто они и что собой представляют, никто не знал. Прибыли с новым пополнением, один побывал на фронте, двое недавно мобилизованы из ближних уездных городов… Могли сами быть из уголовников или купиться на посулы. Теперь уж наверняка пополнили ряды бандитов, да еще с оружием.

Конечно, не преминул Петрусенко заглянуть в лазарет. Молодой Христоненко обрадовался ему как родному, а Викентий Павлович с удовольствием отметил, что выглядит Иван значительно лучше. Вместе они даже вышли во двор.

– Думаю, Иван Павлович, скоро вы покинете эти стены. Очень надеюсь, друзья вашей семьи прилагают к этому усилия.

– Господи, Викентий Павлович, я так вам благодарен, вы не представляете! И профессору Шатилову, и всем-всем… Даже здесь, в тюрьме, вы так облегчили мою участь!

– Вижу, вы окрепли.

– У меня был хороший помощник, можно даже сказать, друг. – Иван улыбался, глаза его блестели. – Из заключенных, конечно, но образованный, в медицине разбирался.

– Почему был? А сейчас где?

– Так бежал на днях, с другими. Я не осуждаю его. Сначала обиделся даже, почему меня не взял, а потом понял – я был бы для них обузой.

– Эх, Иван, что ж жизнь тебя не учит! – Викентий Павлович с досадой пристукнул кулаком о колено. – Ну бежал бы, где прятался б? На какой-нибудь бандитской схованке? Да там или они сами б тебя прикончили, или выдали, или болезнь добила бы. Может, твой приятель и был приличным человеком, да только таких в этой среде единицы, исключения… Кстати, как его зовут?

– Степан Смирнов.

– Ну, это явно не настоящее имя, – усмехнулся Петрусенко. – Да ладно. – Приобнял молодого человека за плечи, возвращаясь к прежнему обращению. – Главное вы, Иван Павлович, лучше выглядите и лучше чувствуете себя. Ожидайте спокойно.

При встрече с Кином сказал жестко:

– Мы здесь бандитов ловим, в тюрьму сажаем, а они там отдохнут слегка и вновь на волю, когда сами захотят. Это называется власть? Кто уважать ее будет? Прежде вся тюремная охрана – надзиратели, стража – была не только вышколена и обучена, но и трижды перепроверена. А сейчас кто в охране? Такие же уголовники?

– Что вы себе позволяете!

Кин вскочил, побледнев, пробежался по кабинету, но на этом гнев его иссяк.

– Что же делать, товарищ Петрусенко? – спросил он.

Викентий Павлович пожал плечами:

– Я напишу подробную докладную записку со своими предложениями. Сумеете их принять и выполнить – поправим дело. Но учтите, нужно будет вернуть хотя бы часть прежних надзирателей – офицеров и стражников, тех, кого сможем найти… И прошу, Петр Григорьевич, вернуться к вопросу о Христоненко. Смешно, право: матерые бандиты уходят из тюрьмы когда хотят, а больной, умирающий молодой человек сидит…

Выходя из кабинета, Викентий Павлович улыбался саркастически и чуть удивленно: «Надо же – «товарищ»…Слово, конечно, привычное: товарищ министра, товарищ прокурора. А теперь, значит, мы все товарищи. Как во Французскую революцию все стали «ситуаен» – граждане».

В середине сентября наконец губернский комиссар, согласовав это с председателем губернской милиции, подписал разрешение освободить Ивана Христоненко. Викентий Павлович с женой и сыном Сашей подъехали в назначенное время к тюремным воротам. Здесь уже стояла коляска Куликовского – Аркадий Игнатьевич тоже захотел встретить молодого Христоненко. Когда Иван показался в воротах, Людмила Илларионовна первая подошла и порывисто обняла его.

– Ванечка, мальчик мой! – прикоснулась губами к его щеке. – Теперь все будет хорошо!

Мужчины тоже обняли его, Саша пожал руку, спросил:

– Помните меня?

– Помню, хотя вы были тогда совсем мальчиком. Приезжали к нам с родителями…

Иван счастливо улыбался, воскликнул:

– Какой прекрасный день!

Да, день был еще совершенно по-летнему теплый, солнечный, но наполненный уже тем особым золотистым светом – предвестником близкой «золотой» осени. Глубоко дыша, глядя на лица встречающих, молодой человек не мог сдержать радостных слез:

– Как я благодарен вам всем, слов нет!..

– И не надо! – Куликовский подхватил Ивана под руку, подтолкнул к своей коляске. – Поехали, поживете у меня. Я ведь тоже оформляю документы, уезжаю за границу. Вот и поедем вместе.

– Да, Иван Павлович, – кивнул Петрусенко, – уезжайте. Где ваша матушка сейчас? В Швейцарии? Вот к ней и езжайте, а там – на какой-нибудь хороший климатический курорт. И поскорее. Здесь у нас, поверьте мне, скоро грядут тяжелые времена, не для вашего здоровья.

– Я навещу вас, – сказал Саша, когда Иван уже садился в коляску. – Можно?

– Буду очень рад. Жду.

Коляска Викентия Павловича какое-то время ехала следом за экипажем Куликовского, потом, с Екатеринославской улицы, они повернули в разные стороны.

– Аркадий Игнатьевич живет все еще у себя, на Губернаторской? – спросила Людмила Илларионовна.

Вот уже лет десять, как для харьковских губернаторов был построен специальный дворец в центре города на улице, которая и была переименована в Губернаторскую. Куликовский, хотя губернатором уже не был, продолжал жить там. Потому Викентий Павлович кивнул, отвечая жене, а потом добавил:

– Но, думаю, недолго… И не только потому, что уезжает. Скоро все очень переменится, родные мои. Надо быть готовым ко всему…

6

Бабье лето припало на конец октября, потому этот вечер был такой славный. Влажный теплый ветерок ласкал лицо, приятно трепал непокрытые волосы, дышалось легко. И все-таки Митя зябко передергивал плечами, словно ощущал уже пробивающееся сквозь последнее тепло дуновение холодов. Да и настроение тоже, надо сказать, было «зябкое».

Заканчивался октябрь восемнадцатого года… Какой все-таки стремительный калейдоскоп событий промелькнул с того летнего дня, когда он получил диплом юриста и пошел работать с дядей в новую «народную милицию». А ведь и полутора лет не прошло. Сначала Временное правительство сменили большевики, «народную милицию» распустили. Но уже через месяц новый комендант Харькова распорядился создать рабоче-крестьянскую милицию. И попросил совета у Викентия Павловича Петрусенко. Набирали молодых людей, но не моложе двадцати одного года и обязательно грамотных. Петрусенко остался при новой власти в том же качестве – советником по криминальной ситуации в городе. Оставил за собой свою команду, уже хорошо сработавшуюся, – Дмитрия, Андрея, Алексея. Эти Советы рабочих и солдатских депутатов, надо сказать, крепко взялись наводить порядок, даже Викентий Павлович как-то сказал одобрительно:

– Нет, это не временщики…

Потом вдруг образовалась Донецко-Криворожская республика, а Харьков объявили ее столицей. Однако это были все те же большевики, власть и милиция оставались такими же, Викентий Павлович и Дмитрий продолжали заниматься своим делом.

Но в марте бои шли уже совсем близко, а в апреле большевики, а с ними и милиция оставили город. Андрей и Алексей ушли бойцами-красноармейцами, Петрусенко и Дмитрий остались, иначе и быть не могло. А в Харьков вошли австро-германские войска. Дальше все быстрее колесо событий. Немцы распускают Центральную раду… Правда, для Харькова она и властью-то не была… Принимают в Киеве какие-то универсалы, законы, спорят, ругаются, крадут зачем-то банкира… Вместо Грушевского гетманом Украины оккупационные власти назначают Скоропадского, а что меняется? Вот-вот произойдет новая смена власти…

Немецкие правители города к бывшему полицмейстеру не обратились, они сами наводили свой порядок. Викентий Павлович был этому рад. А Дмитрий устроился работать в одну из адвокатских контор, и, как ни странно, дел ему хватало. Этим вечером он как раз возвращался со службы, шел Пушкинской улицей. Она была многолюдна, даже более чем днем. Проносились экипажи, работали кафетерии и рестораны, прогуливались хорошо одетые господа, было много офицеров – аксельбанты и эполеты так и мелькали в толпе. Не так давно к Петрусенко завернул его давний приятель, приехавший из Москвы, восхищался: «У вас тут жизнь бурлит! А там сплошная серость и уныние. И сколько здесь военных, офицеров, просто глаз радуется…» Митя тогда сдержался, а когда гость ушел, сказал с горечью:

– Да уж, офицеры наши только и могут формой щеголять, здесь ведь не фронт. И немец нам нынче лучший друг. Нет, не друг – господин! Дядя, до чего дошло: сам видел, как в ресторане русские офицеры – пьяные, конечно! – развлекают немецких лейтенантов! Поют перед ними и подают вино. Позор!

… Мимо прогромыхал трамвай: вот уже восьмой год здесь ходят трамваи, все привыкли. Впереди послышались громкие голоса, смех, музыка – кто-то играл на рояле. А, ну конечно: вон светятся окна первых двух этажей красивого особняка. Это был один из самых заметных домов на Пушкинской, четырехэтажный, окна-люкарны на мансарде обвиты лепным орнаментом с чудесными женскими головками. Двери на высокое крыльцо-веранду распахнуты, группа молодых людей, все весело разговаривают. Дмитрий почти прошел мимо по противоположной стороне, как вдруг его окликнули:

– Митя, Митенька!

От крыльца через дорогу к нему бежал брат Саша. Схватил за руку:

– Вот удача, что я тебя увидел! Пошли к нам, Таня Ресслер вечеринку устроила для друзей, ты ведь тоже ее знаешь!

Ах да, Митя вспомнил: это дом семьи Ресслер. Таня – внучка знаменитого харьковского купца Юма, много сделавшего для города. Это он построил этот дом на Немецкой улице, так с самого начала называлась Пушкинская. Еще в самом начале минувшего, девятнадцатого века городская дума пригласила лучших иностранных мастеров разных профессий и выделила им эту улицу для застройки. Приезжали иностранцы семьями, большинство были как раз немцами, вот улица и получила свое название. И только недавно, к столетию со дня рождения любимого всеми поэта, уже красиво застроенная, она переименовалась в Пушкинскую… Отец Тани тоже был известный специалист, ведущий инженер паровозостроительного завода.

– Пойдем, Митя, – не отставал Саша, – там весело! И Катя тоже с нами!

Отказать Саше совершенно невозможно, так он радуется встрече, смотрит на старшего брата с обожанием. По-настоящему он кузен, но Дмитрий об этом и не вспоминает. Когда он стал жить в доме дяди как сын, Саше и двух лет не было, росли вместе, братишка всегда стремился быть рядом, все повторял за ним, подражал…

Саша первый взбежал на крыльцо с радостным восклицанием:

– Друзья, кто еще не знает, знакомьтесь, мой старший брат Дмитрий Кандауров!

Но многих Митя знал, знали и его.

– Нам как раз недоставало третьего кавалера! – воскликнула полненькая черноглазая барышня, курившая длинную папироску.

И в самом деле: на веранде стояли три девушки и двое парней. Таня Ресслер в наброшенной на плече шали протянула Дмитрию ладошку, подхватила:

– Да, пожалуйста, развлеките Ларису, ей так скучно, что она вот-вот уведет моего кавалера.

Она демонстративно положила руку на локоть Саши, который он, надо сказать, ловко и с радостью подставил ей. Все засмеялись, а Таня и Саша обменялись взглядами, которые Митя сразу же расшифровал и, немного удивляясь, воскликнул мысленно: «Ого, а братишка-то вырос уже. И правда кавалер…»

– Я открою вам секрет. – Таня сделала паузу, оглядывая компанию, но вдруг, сбивая таинственность, махнула рукой. – Хотя уже завтра или послезавтра это секретом не будет. Сегодня днем мой папа был в штабе военного коменданта полковника Шаповалова. Там говорят, что в Германии вот-вот начнется настоящая революция!

– Это не секрет, – развел руками еще один парень из компании. – Там давно уже бунтуют, как у нас год назад.

– Тем не менее немецкие войска собираются уходить, оставляют Харьков!

– Правда? И на кого же? – спросил Саша.

– На Запорожский корпус Болбочана, – ответил ему Дмитрий.

– Значит, нас будут охранять казаки, – протянула Лариса, выпуская меланхолично струйку дыма.

– Недолго, – Митя пожал плечами. – Думаю, скоро им на смену придут другие «защитники»… Петлюра уже под Киевом, сюда тоже пожалует.

– Все-то вы знаете, господин Кандауров! Конечно, ведь вы с отцом Александра вместе работали, даже несколько таинственных преступлений раскрыли… У вас наследственный дар!

Таня лукаво глянула на Сашу, а тот, нимало не смущаясь, улыбнулся ей и кивнул брату: да, я рассказал. Митя пожал плечами:

– Что ж, надо кому-то в семье и наследственным даром обладать, и наследственное дело продолжить. Александр ведь у нас будущий механик или химик…

Саша и вправду стал студентом Технологического института императора Александра III. И если первый курс он окончил, то занятия на втором почти и не начинались – городу было не до того.