Голос ангельских труб

Два с половиной года назад он месяц стажировался в тридцать пятом полицейском участке Нью-Йорка. Его «бадди»[8] был сержант Джон Пайвен, обожавший китайскую еду, он присматривал за Шибаевым, как нянька. Прозвище у Джона было «Болд игл», что значит «Лысый орел», по причине раннего облысения. Джон таскал его по дешевым китайским забегаловкам, где поразительно вкусная еда продавалась на вес, и фунт стоил три доллара, даже не три, а всего-навсего два девяносто девять – будь то тушеные баклажаны, цыпленок в апельсиновом соусе, свинина, побеги бамбука или креветки. Они набирали китайскую снедь из прямоугольных металлических судков в большие бумажные тарелки – все в кучу. Пили китайское пиво из горлышка и разговаривали за жизнь. Пиво, к удивлению Шибаева, оказалось довольно приличным.

Джон Пайвен был добродушным парнем, вечно скалил зубы, спрашивал, как будет по-русски то или иное слово, и старательно повторял несколько раз, чтобы запомнить. Он сообщил Шибаеву, что у него самого русские корни – отец Джона из немецкого плена попал к союзникам. Почему – Джон не знал точно, но предполагал, чтобы не возвращаться к коммунистам. Джон утверждал, что его фамилия – Пайвен – русская и, как рассказывал ему папа, очень распространенная. Шибаев только пожимал плечами – не слышал он такой фамилии! Джон не поленился, тут же позвонил отцу в Нью-Джерси и выяснил, что «пайвен» – по-русски петух. «Пивень!» – догадался Шибаев, это же по-украински! Отец Джона, оказывается, украинец, что не имеет теперь значения – в первую очередь, он американец.

За год до поездки Шибаев закончил ускоренные курсы английского языка и считал, что может без труда общаться с американцами. Оказалось, не может. Он лепил неуклюжие фразы на английском, старательно переводя их с русского. Все вызубренные слова и выражения, а также «формулы вежливости» испарились из его головы без следа. Но самым паршивым было то, что он не понимал их. Он не понимал Джона Пайвена. Ни Джона, ни его коллег. Они говорили иначе, чем продвинутая учительница с курсов, прожившая в Америке несколько лет. Видимо, ей не приходилось общаться с полицейскими Нью-Йорка. Язык учебника и живой разговорный – две большие разницы. Не говоря уже о профессиональном сленге.

«Все правильно, – думал Шибаев угрюмо. – Нас тоже хрен поймешь!» Они общались с Джоном на странной смеси английского, русского и специфического нью-йоркского жаргона, а также на пальцах и, самое странное, уже через неделю почти понимали друг друга.

Все время своей командировки Александр вышагивал в форме американского полицейского и страшно нравился себе. Косился украдкой в зеркальные стекла витрин, пытался смотреть на себя глазами прохожих – бравый амбал-коп, подтянутый, высокий, в черной форме со всякими блестящими штуками…

Шибаев вздохнул и вышел из ванной. Лиля в коротенькой шелковой рубашке – синей в желтые цветы, босая – появилась из кухни. Подошла, потерлась макушкой о его подбородок и сказала: «Доброе утро». Обхватила руками, встав на цыпочки, поцеловала в губы. Взглянула из-под припухших век ему в глаза. Он невольно ответил на поцелуй. Она стала расстегивать пуговички на его рубашке и, расстегнув, прижалась лицом к его груди. Шибаев отвел ее руки, поцеловал ладошки – одну, потом другую. Она взглянула вопросительно – что?

– Может, позавтракаем где-нибудь? – предложил он.

– Можно на бордвоке, – сказала Лиля. – Там сегодня весело, праздник.

– Какой праздник?

– Еврейский. Суккот. Будут петь и танцевать. Хасиды придут с веточками и книжками. Вообще мне нравится, как они их отмечают. Наши праздники все одинаковые, главное – напиться и набить кому-нибудь морду. А здесь танцуют, смеются, поют… В октябре сплошные праздники. – Она стала загибать пальцы. – Сначала рош-хашана, в самом начале октября, их новый год… Кстати, у них уже пять тысяч шестьдесят какой-то… Аннушка рассказывала. Потом еще один, очень важный, забыла, как называется, и теперь суккот.

– Что такое «суккот»?

– Мне Аннушка объясняла. Это вроде палатки… ну вроде, как они скитались в пустыне и жили в палатках. Тысячи лет назад, в Египте. Народу будет, не протолкнешься. Можно на бордвоке посидеть под тентами. Там хорошие ресторанчики.

– А дождь?

– Это же Нью-Йорк! – Лиля радостно засмеялась. – Тут погода каждые пять минут меняется. Смотри, уже солнце!

Действительно, солнце – бледное, выморочное, какое-то зеленоватое, как парниковая капуста, – уже заглядывало в окно.

– А может, дома? – спросил Шибаев. Ему было не до веселья.

– У меня ничего нет, – сказала Лиля виновато. – Пустой холодильник. Я не готовлю, только овсянку на завтрак. Залила кипятком, и все. А вечером мы с Аннушкой ужинаем на работе. Там всегда полно еды остается. Сначала я даже брала домой, а потом перестала. Стала поправляться… просто ужас!

– Когда тебе в ресторан? – спросил Шибаев. Ему давно хотелось спросить, когда она уходит из дома, но как-то не подвернулся случай.

– К семи. Но я не пойду сегодня, – ответила девушка, лукаво глядя на него. – Я позвонила Аннушке, сказала, что заболела. Знаешь, она сразу просекла… Спрашивает, ты одна? Я говорю, нет. Анька из мертвого все вытянет, – объяснила она, оправдываясь.

– Ты сказала ей что… кто?

– Она сама догадалась, – ответила Лиля, смутившись. – Честное слово.

Чертыхнувшись про себя, Шибаев сказал:

– Может, ты купишь что-нибудь, и мы по-быстрому…

– Ты не хочешь на океан? – В голосе ее звучала обида.

– Хочу, но мне нужно встретиться с… одним человеком. – Он взглянул на часы. – Давай в другой раз. – Это была жалкая мужская отговорка, которой женщины обычно не верят.

– Почему? – спросила Лиля, перестав улыбаться. Она смотрела на него взглядом побитой собаки.

Шибаев умел в корне пресекать всякие поползновения «наступить себе на хвост и сесть на голову», как называл это Алик Дрючин. «С ними нельзя по-человечески, – говорил тот. – Сразу наступят на хвост и сядут на голову». Но сейчас – то ли сказывалась стрессовая ситуация последних суток, то ли ему было жалко неприкаянную Лилю – но Шибаев чувствовал себя препогано. В довершение всего Лиля заплакала.

– Успокойся, – он погладил ее по голове. – У меня тут дело, я ведь не в гости приехал… Понимаешь? Я сюда на несколько дней всего. Ты хороший человек, просто я не для тебя. Ты еще встретишь своего парня…

Он нес какую-то чушь и был противен самому себе. Он жалел Лилю, а помочь ей не мог. Он мог бы сказать ей: «Езжай домой» – а что дома? В России таких, как Лиля, много…

– Извини, я позвоню тебе… – пробормотал он. – Не плачь, а то я сейчас тоже заплачу, ну?

Но Лиля все всхлипывала, вцепившись в рукав его несвежей рубашки, оплакивая свою нелепую судьбу, одиночество, напрасные надежды. Тут, к счастью, зазвонил телефон. Она замерла, оторвалась от Шибаева и взяла трубку. Он насчитал в квартире три телефона – в прихожей, спальне и на кухне. «Да, – сказала она в трубку. – Да. Что?» Она еще несколько раз повторила «да» без всякого выражения и ни разу не взглянула на Шибаева. В том, как она сдержанно повторяла свое «да» и старательно не смотрела на гостя, была настораживающая нарочитость. Шибаев почти слышал, как ее подружка, пожилая Аннушка, возбужденно шипит в трубку: «Лёньку зарезали, мне только что позвонили, такой ужас, вчера вечером прямо в ресторане. Ночью было полно полиции, ищут твоего… ты осторожнее… В случае чего, я тебе не звонила!»

Лиля положила трубку и только потом взглянула на Шибаева. Он рассчитывал увидеть страх в ее глазах, но не увидел.

– Лёньку убили, – сказала она, глядя ему в лицо. – Тебя ищут, всех опрашивают…

Она просто смотрела на него, не ожидая никаких объяснений, словно прощаясь, и Шибаев подумал, что ему стало бы легче, если бы она закричала.

– Я не убивал, – сказал он и добавил: – Ты мне веришь? – Ему казалось страшно важным, чтобы эта случайная, ненужная ему девушка поверила, что он не убивал.

Она пожала плечами – какая разница? И он понял, что ей не жалко непутевого Лёньку. Ей жалко себя и свою внезапно проклюнувшуюся мечту, замерзшую на корню. Шибаев неуклюже повернулся и пошел к выходу. Он уже протянул руку, чтобы отпереть дверь, как вдруг легкий звук снаружи привлек его внимание. Шорох, едва слышное царапанье мокрой куртки по металлу двери – на лестничной площадке кто-то был, и этот кто-то сейчас прижимался ухом к замочной скважине, пытаясь уловить звуки в квартире. Шибаев бросился в гостиную, рванул вверх раму. Она застряла, и он рванул еще раз – изо всей силы. Рама вылетела из гнезда, и по стеклу побежала паутина трещин. В дверь позвонили. Он оглянулся – Лиля стояла на пороге комнаты и смотрела на него. Глаза были как блюдца. Он, согнувшись в три погибели, протискивался в узкое окно. Еще вчера ночью Шибаев заметил, что оно выходит на хлипкий козырек какой-то лавки. Если козырек выдержит, он сможет сделать несколько шагов влево и спрыгнуть в узкую щель между домами. Если крыша не выдержит, то он провалится прямо на тротуар, под ноги прохожим…

«Кто?» – внезапно пришло ему в голову. Он участвовал в облавах в Чайна-тауне, и помнит, как полицейские без долгих разговоров вышибали двери подозреваемого и начинали стрелять. А вокруг дома стояли полицейские машины с включенными фарами, за которыми, как за щитами, прятались другие копы с винтовками. Сейчас все было тихо. Те, кто решил нанести визит девушке из ресторана, предпочитают действовать без шума и пока без полиции.

Оцарапав руки, Шибаев выбрался из окна. Крыша под ним прогнулась, но выдержала. Он осторожно сделал шаг влево, держась за стену дома. Еще один, и еще – и спрыгнул в запримеченную щель, надеясь, что она не заканчивается тупиком с кирпичным забором. Ему повезло – пробежав вдоль стены бесконечного дома, а потом вдоль низкого забора, он оказался на тихой улочке с небогатыми коттеджами, усаженной платанами, почти пустой. Отряхнув рубаху и заправив ее в брюки, он зашагал по тротуару, стараясь не бежать и не оглядываться слишком часто. Свернул в первый попавшийся переулок, стремясь уйти подальше от дома Лили. Пройдя еще квартал, он остановил такси и попросил отвезти его в Шипсхед бэй – так называлась остановка метро, которую он знал. Там он собирался сесть в поезд, идущий до Манхэттена и снять номер в гостинице. После чего затаиться и ждать известий от Заказчика. Да, еще купить еды…

Оказавшись в машине в относительной безопасности, он впервые подумал о Лиле. Ему стало стыдно, что он удрал, оставив ее наедине с теми, кто стоял за дверью. Он уверял себя, что вряд ли ей грозит что-нибудь, им нужен он, Шибаев, прекрасно понимая при этом, что он использовал человека и бросил в беде. Перед его лицом возникла картина – девушка в коротенькой синей рубашечке стоит и молча смотрит, как он, здоровенный мужик, торопливо, обдирая в кровь руки, лезет из окна. Этого Шибаев про себя не знал, это было что-то новое. Он подумал, что надо бы вернуться… и что?

«Collateral damage» называл это Джон Пайвен. «Побочные или случайные потери». Например, потери среди гражданского населения во время полицейской операции. Всегда найдется случайный прохожий или выглянувший из окна любопытный, которого невзначай подстрелят. Ничего не попишешь, лес рубят, щепки летят. «Лучше, конечно, без этого, крику потом, разборок с родственниками, их адвокатами не оберешься, да что ж тут поделаешь? А журналюги? Враг номер один. Не завидую шефу, когда он распинается, как ему хорошо работается с прессой. Бывает. Ну, бывает, бывает! И ничего тут не поделаешь», – повторял Джон, разводя руками.

Лиля – случайная потеря, ей просто не повезло. И ничего тут не поделаешь. Сволочь ты, Шибаев, последняя после этого!

– Остановите здесь, – вдруг сказал он неожиданно для себя.

Машина съехала к тротуару.

– Подождать? – спросил по-русски водитель, которого Шибаев, занятый своими мыслями, даже не рассмотрел как следует.

– Не нужно! – бросил Александр и протянул ему деньги – стодолларовую банкноту.

– Нет сдачи, – ответил водитель. – Давай, подожду! А потом за все вместе. Ну, совсем бизнес стоит, не поверишь. – Он смотрел на Шибаева в зеркальце, и тому был виден карий глаз и частично – крупный нос.

– Ладно, – решился Шибаев, – тогда давай под эстакаду, там корейская лавка… называется… какие-то цветы…

– «Флауэрс оф зе Брайтон-Бич», – подсказал водитель. – «Цветы Брайтон-Бич».

– Кажется. Давай в переулок рядом с лавкой. И подождешь минут десять.

– Лады, – ответил водитель. – Кстати, я Грег.

– Очень приятно, – ответил Шибаев и выскочил из машины.

Глава 5. Collateral damage

Шибаев остановился на противоположной стороне улицы, около знакомой корейской лавки, осмотрелся. Район под эстакадой жил своей жизнью. Солнце снова спряталось, и под крышей стало сумрачно. Прогрохотал поезд. Слышалась музыка, покупатели деловито набивали фруктами пластиковые мешочки, которые потом укладывали в большие хозяйственные сумки на колесах. Около Лилиного дома ему все казалось вполне спокойным. Никто не шлялся со скучающим видом рядом, не подпирал спиной стену, ощупывая взглядом прохожих. Он подошел к дому, еще раз оглянулся, готовый чутко уловить любое движение, выпадающее из равномерного ритма улицы, – поворот головы, поспешный жест, которые шестым чувством свяжет с собой. Но все было спокойно. Шибаев подергал дверь знакомого подъезда, она оказалась запертой. Отойдя к краю тротуара, старательно роясь в карманах, он мысленно примеривался, не выбить ли дверь, и как сделать это красиво и без шума, как она распахнулась и из нее вывалилась галдящая толпа испаноязычных людей. «Хай!» – Шибаев махнул рукой и вежливо придержал дверь перед пышной смуглой красавицей, которая улыбнулась ему благодарно. Он проскользнул в подъезд, не торопясь, двинулся вверх по лестнице.

Дом звучал: в каждой квартире орал телевизор, играла музыка, слышались громкие голоса – воскресенье. Лестничная площадка второго этажа была пуста. Он подошел к двери, прислушался. В квартире работал телевизор – Александр разобрал слова на русском языке. Ему показалось, он услышал посторонний звук, похоже, двигали мебель, что-то упало, кажется, разбилась тарелка.

Он посмотрел на часы – ровно одиннадцать минут назад он выбрался из окна на крышу. Шибаев осторожно приоткрыл дверь, прошел, прижимаясь к стене, по коридору, остановился у двери в гостиную. Там разговаривали.

– Пошли, – сказал мужской голос. – Хватит!

– Успеешь! – ответил ему второй, тонкий и возбужденный. – Говори, сука! – раздался звук удара и стон. – Где дружок?

– Она не знает! – вмешался первый. – Пошли! Ты, Серый, садюга. Оставь девку.

– Что, понравилась? Иди, я догоню, – ответил Серый. – Я быстро. Все она знает… Сука подзаборная!

– Я сказал, пошли! – повысил голос первый.

– Иди на…! – ответил Серый. В голосе его звенели возбужденные нотки. – Я сказал, догоню! Свободен!

Дальше послышалась возня, упал стул. И снова женский слабый крик. Шибаев выглянул – спиной к нему стоял невысокий парень, сунув руки в карманы. Видимо тот, кто урезонивал Серого. Лиля лежала на диване, свернувшись в клубок, подтянув колени к окровавленному лицу и вцепившись в них руками, словно стремясь прикрыть наготу и защищаясь. Рубашка ее была разорвана сверху донизу, Шибаев увидел узенькие белые трусики. Второй – Серый, короткий и плотно сбитый, стоя над диваном, расстегивал брюки. Шибаеву был виден толстый, в складках, красный загривок и влажные от пота белесые волосы.

Перевернутые стулья, разбитая ваза и разлетевшиеся по комнате выцветшие искуственные цветы довершали картину разгрома. И рама с разбитым им, Шибаевым, стеклом, прислоненная к стене рядом с окном.

Он не стал смотреть дальше. Метнувшись вперед, он вырубил стоявшего спиной мужчину, нанеся ему удар ребром ладони в основание шеи, стараясь бить не очень сильно – он не хотел убивать. Тот рухнул на пол, как подкошенный, не издав ни звука. Серый оглянулся, на лице – изумление, даже рот приоткрылся. Секундная заминка, и он, пригнув по-бычьи голову и оскалившись, бросился на Шибаева. Саша, испытывая восторг и бешенство одновременно, словно мстя за собственную несостоятельность и подлость, за унижение, встретил его коротким прямым в челюсть. В следующий миг кулак Серого достал его – Шибаев почувствовал резкую боль в левом плече и ответил, вложив в удар весь вес, своим фирменным: «В то самое место – на три дюйма выше пояса строго посередине груди», как пишет в своих книгах уважаемый Шибаевым американец Алистер Маклин. Серый сложился пополам, инстинктивно прикрыл локтями живот и осел. Шибаев ударил его ногой. Потом, приподняв его с пола, ударил снова и снова. Не помня себя от ярости, он обрабатывал Серого, издающего хриплые булькающие звуки. Мужик оказался на редкость неповоротливым. Шибаев опомнился только, когда услышал крик Лили: «Саша, не убивай его!» Прикрывая грудь руками, она сидела на диване в своей разорванной рубашке и смотрела. Из уголка разбитой губы сочилась тонкая струйка крови, она все время вытирала ее ладонью. Она смотрела на Шибаева, и лицо ее не выражало ни облегчения, ни радости. Хотя, какая уж тут радость… Оно было совершенно пустым, ее лицо. И бледным в голубизну.

– Лилечка! – Шибаев бросился к ней. – Можешь встать?

– Могу, – ответила она неуверенно.

– Вставай, собери вещи, – он взял ее за плечо, помогая подняться, и она вскрикнула от боли. Шибаев поспешно убрал руку. – Самое необходимое, – сказал он, – документы, деньги. Умойся. Помочь тебе?

– Не нужно, я сама.

Она медленно поднялась с дивана, постояла, держась за спинку. Потрогала разбитое лицо. Направилась в ванную, на полпути остановилась, подошла к лежащему на полу Серому, нагнулась, со внезапным любопытством заглянула ему в лицо. Разогнулась, пнула ногой под ребра и плюнула. Слюна была розовой от крови.

Свет далеких планет нас не манит по ночам, —

выкрикивал с экрана жизнерадостный певец в позолоченном ресторанном интерьере – горы снеди, сверкающая посуда, сияющая хрустальная люстра – видимо, шел рекламный ролик.

«Зачем мы встретим рассвет

Опять в неоновых лучах,

И завтра все повторится!

Махнем со мной на небо как в забытом кино!

Помаши мне рукой, мы на другой планете

Придумали любовь…»

Шибаев щелкнул кнопкой пульта, и певец умолк на полуслове. Серый пошевелился и застонал. Второй лежал молча.

Лиля появилась минут через десять, сильно накрашенная, в темных очках и каштановом парике, в черном свитере со стоячим воротом и коричневом кожаном жакете. С кожаной сумкой с вещами и маленькой золотой торбой на длинном ремешке. Шибаев был занят тем, что пытался вставить назад выбитую раму. Это ему почти удалось – если не пытаться открыть окно, рама продержится какое-то время. Если бы не трещины на стекле, то вообще было бы незаметно. Они спустились по лестнице – Лиля впереди, за ней Шибаев. Вышли на улицу.

– Ты можешь пока побыть у своей подружки в Майами? – спросил Шибаев.

Лиля пожала плечами – могу.

– Ее парень с Брайтон-Бич?

– Американец.

«Тем лучше», – подумал Шибаев. Они сели в такси, он сказал: «В аэропорт», и машина тронулась. Грег молчал, в зеркальце пассажиров не рассматривал. Хотя не мог не заметить опытным глазом таксиста-психолога, что у пассажиров есть проблемы.

Он привез их к терминалу, откуда летали внутренние рейсы, затормозил у высокого бордюра и сказал индифферентно:

– Могу вернуться за вами. Вы ведь остаетесь? Скажите, когда.

– Не нужно, – ответил Шибаев, – спасибо.

– Я могу запарковаться и подождать. – Грег не собирался отступать, лицо у него стало строгим – сервис превыше всего.

– Я не знаю, когда рейс, – ответил Шибаев. – Спасибо.

– Тридцать, – сказал Грег разочарованно.

Шибаев снова дернулся со своей сотней, Грег развел руками. Лиля вытащила из торбы деньги и протянула водителю. Тот взял, покопался в бардачке, нашел не особенно свежую визитку.

– Возьмите, вам же все равно возвращаться. – И, глядя на Шибаева грустными карими глазами, добавил: – Если бы ты знал, как меня достал этот Брайтон-Бич! Звони! – И уехал. Озадаченный Шибаев с минуту смотрел вслед машине.

Ближайший рейс на Майами был в семь сорок. У них оставалось в запасе около трех часов.

– Я не успел позавтракать, – сказал Шибаев. – И пообедать. Предлагаю все сразу! – фраза получилась какой-то глупой. – Пойдем, поговорим.

Лиля молча кивнула и пошла за ним, держась чуть позади, словно прячась за его спиной.

Им посчастливилось занять освободившийся столик в углу шумного кафе. Шибаев заказал гриль по-американски – громадную отбивную, полосатую от решеток, на которых ее запекали, жареную картошку и пиво. Лиля долго выбирала. Потом сказала: «Я не хочу». – «Надо, – ответил Шибаев. – Можно омлет… и вино. Хочешь? – Она кивнула. – Красное?» – Она снова кивнула.

И только сейчас, ожидая, когда принесут заказ, они посмотрели друг на друга. Дальше делать вид, что ничего не случилось, было просто неприлично.

Лиля сняла темные очки и взглянула на него в упор. Ему казалось, что в молодой женщине, сидящей напротив, ничего не осталось от вчерашней недалекой и доверчивой девушки.

– Прости меня, – начал Шибаев покаянно. – Я не думал, что так получится. – Правильнее было бы сказать, что он просто забыл о ней в ту минуту. – Они искали меня, ты ни при чем…

Слова его звучали неубедительно. Он походя разрушил непрочный мирок этой девушки, неустойчивое равновесие, удерживавшее ее на плаву здесь, в чужой стране, и теперь просил прощения. Ну простит она его, и что дальше? Если простит… На Брайтон-Бич дорога ей заказана.

– Ты убил Лёньку? – спросила она.

– Нет. Мы сидели вместе, он выпил лишнее, пошел в туалет. Через тридцать минут я пошел посмотреть, где он, и нашел его в кладовке. Мертвого. Мне пришлось уйти…

– Зачем ты приехал?

– Найти одного человека.

– Ты из мафии?

Хороший вопрос! Шибаев и сам не знал, из кого он.

– Я сам по себе, – ответил он. – Свободный художник.

– Киллер?

– Нет! Ну и фантазия у тебя, – он попытался засмеяться, но получилось плохо.

– А Лёнька зачем? – она по-прежнему смотрела ему в глаза, и во взгляде ее не было тепла.

– У него связи. А теперь его убили, и я… вроде как сел на мель.

– А когда ты его найдешь, этого человека, что ты с ним сделаешь? Убьешь?

– Моя задача – его найти. Точка. – Шибаев вспомнил своего друга Джона Пайвена, который в конце каждой фразы говорил: «Точка». – Лиля, – сказал он, накрывая ее ладонь рукой, – прости меня, дурака. Я и сам не знаю, как это получилось, что я как последняя шавка… Я был уверен, что тебя не тронут. Я виноват, бросил тебя, не остался с тобой. Я втравил тебя в чужие разборки. Все складывается по-идиотски…

Детский лепет. Он был противен сам себе. Даже голос у него стал какой-то жалкий. Человек, который оправдывается, редко сохраняет достоинство. Что бы он сейчас ни сказал Лиле, уже ничего не изменишь.

– Спасибо, что вернулся, – сказала она тихо. «Лучше бы дала по морде», – подумал Шибаев. – Я знаю одного из них, Серого. Он цеплялся ко мне раньше. Анечка однажды его отбрила. Это такая подлая мразь, такая мразь… – Она заплакала. Шибаев поднес ее руку к губам. Она плакала, всхлипывая и промокая слезы салфеткой.

– Ну, все, все, – бормотал Шибаев, – поживешь у подружки. Как ее зовут?

– Мила, – продолжая всхлипывать, ответила Лиля. Она начала приходить в себя. – А ты куда теперь?

Шибаев пожал плечами.

Им принесли американский гриль и омлет, и Шибаев набросился на еду. Последний раз он ел почти сутки назад. Лиля нехотя клевала омлет, запивала вином.

– Полетели со мной, – вдруг сказала она.

– Лилечка, не могу. Я думаю, тебе лучше держаться от меня подальше. Запиши мой телефон, – ответил Шибаев, – позвонишь, как долетела. И еще… – Он протянул ей конверт с частью своих «командировочных».

– Не нужно, – Лиля вспыхнула. – У меня есть.

– Бери, – он насильно сунул деньги ей в сумочку.

Грег уже ждал его на том же месте.

– Куда едем? – спросил он, когда Шибаев уселся на заднем сиденье.

– Мне нужно купить кое-что, если еще не поздно…

– Одежду? – спросил проницательный таксист.

– Одежду, еще всякие мелочи…

– Поедем в одно место… На базу, – ответил Грег.

– На базу?

– Да, там у меня свой человек. Ты давно из России?

Шибаев уже ничему не удивлялся. Он ответил:

– Вчера прилетел.

– Я так и подумал, – ответил Грег. – Как там?

Шибаев пожал плечами – разве в двух словах расскажешь? Но Грегу не нужно было рассказывать, он и сам все знал.

– Был я там прошлой осенью, в конце ноября. Мы из Питера. Двадцать лет не был, ехал, думал, сердце не выдержит. Меня друг приехал встречать, как увидел его – боже, думаю, неужели это Венька? Трепач, диссидент, поэт, остроумнейший мужик, и что я вижу? Старый, лысый, плохо одетый тип на замызганной «девятке» – и это Венька? И подумал, недаром умные люди говорят, никогда не нужно возвращаться. Обнялись, топчемся, ну, думаю, разревусь на хрен. А Венька сопит, вроде тоже реветь собрается. Венька, говорю, старый пес, сколько лет, сколько зим! А ведь живы, говорю, живы! Пробились к победе свободы и демократии! Пробились, отвечает Венька, но без особой радости. Я хотел сразу где-то отметить, но Венька сказал, что жена нездорова, обещал ей недолго. Еще встретимся, говорит. Ты как, задержишься?

Ты представляешь, друг приехал из Америки, двадцать лет не виделись, даже больше, сколько выпито вместе, а он обещал жене недолго отсутствовать! Недолго, представляешь, старик? Да… – с горечью протянул Грег и замолчал. – Погода была наша, ленинградская, вроде здешней – снег с дождем, но ветер, конечно, слабее. В Нью-Йорке тебя просто сдувает с тротуара и ухватиться не за что. Поверишь, едем, а у меня слезы по щекам… Останови, говорю, Вень, я пешком. Закинь чемодан к тетке. А сам пошел под дождем, без зонта, по лужам, расчувствовался, старый дурак, реву, как пацан… честное слово! Вышел на набережную… шпиль Адмиралтейства в тумане, все на месте, все как было, ничего не изменилось, Нева свинцовая… дождь… серость разлита в воздухе, и подсветка золотом из-под черных туч – закат где-то там прорезался, оптическая иллюзия, северное чудо. И такая меня тоска взяла оттого, что я двадцать лет пропустил, двадцать! Лучшие годы…

– Может, вернешься? – спросил Шибаев.

Грег не ответил, задумался. Меж тем они приехали к громадному павильону без опознавательных знаков, похожему на ангар, сработанному из рифленого алюминия.

– Пошли, – сказал Грег, и Шибаев, недоумевая, полез из машины.

Они подошли к двери, и таксист замолотил по ней кулаком.

Голос из-за двери произнес:

– Уже закрыто.

– Зиновий! – позвал водитель. – Это я, Грег! Открывай!

Загремели замки, и дверь со скрежетом подалась, открывая полутемную нору. Они вошли. Невидимый Зиновий снова загрохотал замками, и Шибаев оглянулся, чувствуя себя довольно глупо. Его привезли неизвестно куда, дверь захлопнулась, как в мышеловке. Магазином здесь и не пахло. Зато пахло затхлостью и тлением.

Грег уверенно шел, лавируя между ящиками, прямо к небольшой, ярко светящейся стеклянной будке, где располагался, видимо, кабинет Зиновия. В будке стояли большой письменный стол с компьютером, разбитый и вытертый кожаный диван, в углу на тумбочке – телевизор с выключенным звуком. Показывали довоенный советский фильм.

– Садись, – пригласил Грег, когда они вошли. – Зиновий, это… – он вопросительно взглянул на Шибаева.

– Александр, – подсказал тот, чувствуя себя неловко, в отличие от Грега, который упал на диван и уже деловито подкладывал под спину нечистую гобеленовую подушку.

– Зиновий, – буркнул хозяин будки не особенно приветливо. Был это небольшой толстый человек лет семидесяти в кипе и вязаном голубом жакете. Поверх жакета повязан фартук. Он сел на край письменного стола, сложил короткие ручки на груди. Вид его говорил – я занят, если можно, покороче.

– Зиновий, – начал Грег, – надо одеть человека. Свитера, джинсы, пиджак, брюки, рубашки… сам знаешь, тащи, что есть. Он только из Питера, у него багаж потеряли, так что берем оптом и сразу. И качество, Зиновий. Ты меня знаешь!

– Как там Питер? – спросил Зиновий, рассматривая побагровевшего Шибаева. – Стоит?

– Стоит, стоит, – заверил его Грег. – А что ему сделается? Давай в темпе, мы спешим!

Зиновий, не произнеся ни слова, вышел из стекляшки.

– Люблю советские фильмы, – сказал Грег, глядя на экран телевизора. – И в соцреализме что-то было. Маленький человек в фокусе, страна – большое общежитие, все вокруг колхозное, все вокруг мое. И верили же, верили! Их опускали, а они верили. Вот этого мне жаль больше всего – наивной веры в торжество справедливости и в завтрашний день. Заповедник гоблинов. А сейчас свобода печати, выливают ведра дерьма на правительство, все можно, крутят бизнес, заколачивают бабки, а счастья нет. У нас дома все советские фильмы, и довоенные, и последние. Мама любит…

– Ты живешь с… – Шибаев замялся.

– С родителями и неженатым братом. Я после развода. Оставил все бывшей половине и переехал к родителям.

– С кем? – не понял Шибаев.

– Братом-девственником, – повторил Грег. – То есть, я думаю, что он еще девственник. Почти. Или гей. Нет, – перебил он себя, – гей, вряд ли.

– А… почему девственник?

– Не знаю. Потому что дурак. Я сколько раз хотел познакомить его с хорошей женщиной, и мама просит – переживает, а он ни в какую. Ему неинтересно. Времени жалко.

– А чем он занимается?

– Программист. Еврейский гений. Большой яйцеголовый компьютерный Бог.

– Он моложе тебя?

– Юрик? Старше на пять лет. Нашему Юрику уже полтинник натикало. Безнадега. Только мама еще надеется… бедная. Внуков хочет от Юрки. Такие мозги нужно непременно передать по наследству. И виноват опять я, потому что среди многочисленных знакомых женского пола не могу найти один-единственный экземляр, который захочет Юрку и при этом будет способен к деторождению. Он маме кажется красавцем. Надо мной она так не тряслась. Идише мама, дай ей бог здоровья!