При концентрации власти практически неизбежно происходит эволюция не только политического режима, но и личности на его вершине, в том числе ее поведения и интересов. В результате усиливается ее изоляция от общества и ее зависимость от узкого круга советников, помощников, охранников. Тогда возрастают частота и масштаб совершаемых ошибок. В стране с сильными демократическими институтами наказание лидеров за ошибки наносится избирателями на регулярных выборах. В стране со слабыми институтами у лидеров возникает искушение (а также и возможность) ослаблять и разрушать политические институты, что приводит к умножению регулярности и масштабов совершаемых ошибок.
За последнюю четверть века мы стали свидетелями ряда таких циклов. Поначалу отношение довольно широкого круга людей к Михаилу Горбачеву было весьма теплым. Начатые им политические кампании пользовались широкой поддержкой. В течение относительно короткого времени произошла драматическая эволюция личности, и тот же самый человек, еще недавно совершавший шаги, пользовавшиеся почти всеобщей поддержкой, начал делать одну ошибку за другой. Масштаб ошибок возрастал, они стали приводить к гибели людей.
Похожая история повторилась с Борисом Ельциным, потом с Владимиром Путиным. Все трое — очень разные люди, пришедшие во власть из разных частей российского общества, с разной подготовкой, с разным background’ом, с разными мировоззрениями и мироощущениями. Но история во многом повторяется. Вначале — широкая поддержка. Затем — сомнения и разочарования. Наконец — почти тотальное неприятие, переходящее в осуждение и ненависть.
Что происходит? И с кем? С лидером во власти? Или со страной? И почему? Переход от эйфории к проклятиям выглядит подозрительно закономерным. Понятно, что утверждения о нынешней 60-70-80-процентной поддержке Путина не могут восприниматься серьезно. Масштабы политической поддержки, определяемые с помощью социологических опросов, могут быть относительно точно определены в демократических обществах. В авторитарных и тоталитарных обществах такие методы не работают. Реальная общественная поддержка Путина неизвестна. Она, конечно, не нулевая. Но и ничего общего с 80% она тоже не имеет. А результаты недавно проведенных и чудовищно фальсифицированных голосований показывают, что, несмотря на все усилия нынешнего режима, его реальная поддержка все равно падает.
— Сколько же, получается, проголосовали за Путина — процентов сорок от общего числа избирателей? Кажется, получается что-то в этом роде: «за» проголосовало шестьдесят процентов от тех, кто пришел на выборы, но на выборы-то пришло шестьдесят процентов от тех, кто имеет на это право…
– Прежде всего, в обоих последних случаях голосовали все-таки не совсем за Путина. Во-вторых, свободными, конкурентными, честными выборами эти голосования точно не были. В-третьих, результаты, полученные даже с такими огромными фальсификациями, свидетельствуют об изменении тренда и снижении публичной поддержки. В 2000 году за Путина, по официальным данным, проголосовали 39,7 млн человек, в 2004 году — 49,6 млн человек. 2 декабря 2007 года за возглавлявшуюся им партию отдали голоса 44,7 млн человек. По результатам 2 марта 2008 года ЦИК объявил, что за ставленника Путина проголосовало 52,5 млн человек.
Однако, как показал в своем блестящем докладе Сергей Шпилькин, Медведеву было добавлено по меньшей мере 14,8 млн дополнительных голосов. Таким образом, даже с учетом невиданной кампании подкупа, шантажа и угроз, путинский преемник получил не более 37,7 млн голосов из 109 млн российских избирателей, что меньше 35%. Это немного. А если бы выборы были действительно свободными, с участием всех реальных кандидатов — от Игоря Сечина, Анатолия Чубайса, Владимира Устинова, Сергея Иванова до Владимира Буковского, Гарри Каспарова, Бориса Немцова и Михаила Касьянова, сколько голосов набрал бы Дмитрий Медведев? Так что реальная, а не фальсифицированная поддержка представителей режима сегодня много ниже той, что Путин получил в 2000 году. И он как неглупый человек это не может не понимать.
Вернемся к историческим повторам в отношении общества к трем, в общем, незаурядным людям, находившимся у руля российской власти. Почему происходят такие циклы? С моей точки зрения, это происходит не из-за личных особенностей этих весьма разных людей и не из-за личных особенностей российских (и советских) граждан. Это происходит, по моему глубокому убеждению, из-за того, что работу политических институтов пытаются заменять деятельностью личностей.
Поэтому когда некоторое время тому назад началась подготовка к очередным президентским выборам, когда посыпались вопросы, кто будет в них участвовать и за кого следует голосовать, я предложил отменить их совсем. Проблема не столько в той или иной личности во главе страны. Проблема в самом президентском режиме, в монополизации государственной власти, являющейся одной из важнейших причин регулярно создаваемых кризисов и катастроф. Авторитарный президентский режим порождает их с угрюмой неизбежностью, независимо от того, каким бы замечательным ни был гражданин, оказывающийся на этом посту. Парламентская демократия, как известно, тоже не сахар. Но, как говаривал Черчилль, все остальное еще хуже.
— А что если Вас послушают и отменят президентские выборы — оставят нам национального лидера, а должность президента упразднят?..
– Да ведь наличие демократических политических институтов как раз и исключает такое явление, как национальный лидер. Речь идет об институтах парламентской демократии, наличие которых и позволяет отражать разные интересы, существующие в обществе, обсуждать проблемы, выдвигаемые разными группами, формулировать различные подходы к решению значимых для общества проблем, причем делать это способом, сопровождающимся наименьшими общественными издержками.
Речь идет о создании, выращивании, совершенствовании институтов, обеспечивающих формулирование различных политических, идеологических, философских позиций, группирование граждан вокруг этих позиций, конкуренцию групп, разделяющих эти позиции, по ясным, понятным и неизменным правилам без применения насилия друг к другу. Причем эти правила должны соблюдаться независимо от того, какая позиция, какая точка зрения, какие взгляды в данный момент получают наибольшую поддержку в обществе. Поскольку трудно ожидать того, что какая-то одна специфическая позиция — либеральная, левая, националистическая или какая-то другая — получит абсолютную поддержку в обществе, значит, необходимы договоренности разных политических групп друг с другом, значит, неизбежны компромиссные решения, следовательно, не обойтись без формирования политических коалиций.
То есть речь идет, в частности, и о том, что при всех проблемах и трудностях происходит последние годы на Украине. Правда, у Украины, страны, во многих отношениях очень похожей на Россию, есть и существенное отличие — несколько иной институциональный фундамент. Как известно, украинский президент не обладает такими полномочиями, как российский, Рада является реальным органом представительной, а правительство — самостоятельным органом исполнительной власти. Украинская институциональная структура еще далека от совершенства. Но она позволяет, как это мы видим в последние годы, нарабатывать «мышечную массу» демократической политической культуры, разрешая многочисленные политические кризисы не путем насилия, а с помощью договоренностей и политических компромиссов. В этом — в совершенствуемых институтах и нарабатываемой культуре — и лежит залог долгосрочного успеха того или иного общества.
Частично этот успех уже начинает проявляться. Украина и Россия — две страны, только что вышедшие из одной советской «шинели», близкие по уровню экономического развития (с некоторым отставанием Украины от России), с населением, большинство которого по своим образовательным, профессиональным, культурным характеристикам мало чем отличается друг от друга. В то же время уровень институционального развития Украины оказывается сегодня выше, чем в России, причем разнонаправленность тенденций усиливается: в Украине — рост, в России — падение.
И каковы результаты? Оказывается, более высокий уровень развития государственных и общественных институтов обеспечивает не только более высокий темп экономического роста. По темпам роста ВВП на душу населения нынешняя Украина, являющаяся не экспортером, а импортером нефти и газа, уже опережает Россию. Еще более важно, что более высокий уровень развития демократических институтов обеспечивает более высокий уровень безопасности граждан.
— Поясните, пожалуйста, какая связь между демократическими институтами и безопасностью граждан. Что тут может быть общего?
Институциональные катастрофы
– А связь между ними самая прямая. Ярким примером, подтверждающим это, стали последствия урагана в Керченском проливе в ноябре 2007 года. Вне всякого сомнения, шторм — стихийное бедствие, предупреждать и полностью избегать которое современное человечество пока не умеет. Но защищаться и минимизировать ущерб от буйства стихии человечество уже научилось, причем разные общества делают это по-разному. Природа не различает государственных границ, и шторм с равной силой ударил по Керченскому проливу и по прилегающим к нему территориям в России и Украине: по российскому порту Кавказ и по украинскому порту Керчь. В результате потерпели кораблекрушение пять судов, восемь кораблей были выброшены на берег. Согласно обнародованным (и, скорее всего, неполным) данным, погибли шесть моряков. Предварительная оценка ущерба — полтора миллиарда долларов.
Давайте теперь посмотрим, как этот ущерб распределен между Украиной и Россией.
Что касается недвижимости — портовых сооружений и коммуникаций, то ущерб, нанесенный двум странам, оказался примерно одинаков. Что касается движимого имущества, то все пять погибших кораблей оказались из российского порта Кавказ, все восемь кораблей, выброшенных на берег, — оттуда же. Все погибшие моряки — с кораблей, стоявших на рейде российского порта. На украинском берегу не произошло ничего подобного: там не погиб ни один человек и не затонул ни один корабль. Как будто сама природа поставила эксперимент, создав фактически равные условия для двух очень близких во многих отношениях стран. А результаты оказались столь различными. Спрашивается — почему?
Потому что в отличие от Украины в России есть не столько вертикаль власти, сколько безответственность власти перед гражданами, ее ненаказуемость за ошибки перед обществом, ее несменяемость независимо от цены, которую страна платит за ее провалы. Поэтому начальник порта Кавказ, не несущий ответственности за свои ошибки ни перед вышестоящей властью, ни перед обществом, ни перед капитанами судов, находившимися на рейде и просившими, требовавшими, умолявшими разрешить им вывести корабли из опасной зоны накануне шторма, не дал им соответствующего разрешения. Потому что в условиях «вертикали власти», то есть абсолютизации личной безответственности, государственный чиновник не отвечает ни перед погибшими моряками и их близкими, ни перед капитанами, ни перед компаниями, которым принадлежат суда, ни перед государственной властью — исполнительной ли, судебной ли, представительной ли.
Потому что в авторитарных странах двух последних ветвей власти фактически не существует, а первая занята совсем другими делами. Поэтому государственный чиновник в авторитарных и тоталитарных странах остается безнаказанным. Поэтому в таких странах люди гибнут чаще, чем в других, пусть более бедных и менее экономически развитых, но более институционально продвинутых странах. Потому что лучшим защитником людей оказываются не деньги, не власть, не изобилие природных ресурсов и даже не более совершенное оборудование и современные технологические решения. Лучшим защитником человека, его жизни, здоровья, прав, свобод и интересов является разветвленная инфраструктура горизонтально устроенных общественных институтов с максимально ограниченной государственной властью.
Именно в этом заключается принципиальное отличие демократических политических режимов от авторитарных. В демократиях, какими бы бедными они ни были, не бывает массового голода. В авторитарных режимах, в тоталитарных диктатурах, независимо от того, какими бы богатыми они ни были, массовый голод не исключен. По ВВП на душу населения СССР в 1930-е годы и в 1947 году, Северная Корея в 1980–1990-е годы были много богаче, чем Индия в 1960-е годы. Но в отличие от бедной, весьма несовершенной, но демократической Индии, в СССР и Северной Корее от голода умерли миллионы людей.
Да, и в Индии люди умирали от массового голода, — но тогда, когда она была британской колонией. Когда же Индия стала демократической республикой, она в течение длительного времени по-прежнему оставалась невероятно бедной страной. От голода в ней по-прежнему умирали. Однако массового голода, бывшего во времена колониализма, уже не было. Советский Союз в 1930-х и 1940-х годах был среднеразвитой страной, но это не спасло десятки миллионов людей от массового голода и миллионы — от голодной смерти. Китай по уровню развития в послевоенные годы был близок к Индии, но там массовый голод продолжался до конца 1970-х годов — на три десятилетия дольше, чем в Индии.
Принципиальное отличие демократических режимов от авторитарных и тоталитарных — это обеспечение более высокого уровня безопасности своим гражданам. В самых несовершенных демократиях развивается и укрепляется ответственность власти перед людьми. В самых совершенных авторитарных и тоталитарных режимах такой ответственности нет, институты подменяются людьми, что увеличивает риск и цену ошибок, провалов и кризисов.
Примеров институциональных катастроф в истории нашей страны, в особенности в ХХ веке, немало. Это и коллективизация, и голод 1930-х годов, и Большой террор, и предательский удар в сентябре 1939 года в спину Польше, подвергшейся нападению гитлеровской Германии, и финская война, и оккупация Прибалтики в 1940 году, и военная катастрофа 1941 года. Сейчас, когда появляются уточненные данные о потерях Советского Союза в ходе Второй мировой войны, выясняется, что в мире нет ни одной страны, которая была бы сопоставима со сталинским СССР по абсолютному и относительному числу человеческих жертв. Отсутствие ответственности военного руководства перед собственной армией и собственным народом привело к массовой, невероятной по масштабам, чудовищной гибели людей, невиданной в мировой истории. И, похоже, главная вина за размеры этих потерь, — так же как и в Норд-Осте и Беслане, — лежит не только на нападавшей стороне, но и на своей власти.
Более бедный и менее технически оснащенный в военном отношении Китай понес от японской оккупации и гражданской войны меньшие потери, чем СССР. Военные потери (не гражданского населения) Германии, Австрии, Финляндии, Венгрии, любой другой авторитарной державы Европы оказались в процентном отношении к численности всего населения, к численности мужского населения, к численности мужского населения призывного возраста несопоставимо меньше, чем у Советского Союза. С военными потерями демократических стран — Великобритании и США — советская ситуация совершенно несопоставима. В СССР относительные военные потери были на порядки выше, чем в этих странах. Такую цену за отсутствие институтов ответственности власти вынужденно платят не режимы — народы.
Поэтому на вопрос, что сделал бы я, если бы мне представилась возможность использования значительного властного ресурса, я ответил бы так: постарался бы сделать все возможное для построения в нашей стране системы парламентской демократии с предоставлением возможности различным политическим силам, какими бы они ни были, конкурировать в честной политической борьбе по стабильным правилам и отстаивать свои позиции перед гражданами России с единственным, но важнейшим условием — неприменения в этой борьбе насилия.
— Как кажется, именно потому что Россия всегда развивалась по принципу выстраивания и укрепления вертикали власти и отсутствия институтов гражданского общества (эти особенности ее истории Ключевский обозначал как алгоритм «догоняющего развития»), у российской власти — особенно большая ответственность перед тем, как будет развиваться страна. На власти лежит ответственность определять путь развития страны, и главная задача здесь заключается в том, чтобы развивать то, что называется институтами государства, или институтами гражданского общества.
– Это институты и государства и гражданского общества. Они взаимно дополняют друг друга.
— Андрей Николаевич, теперь вот какой вопрос. Снижается рейтинг, снижается поддержка Путина, но все-таки она существует и довольно значительная. Идеологически-психологические истоки этой поддержки, в общем, понятны. Это, во-первых, психология и идеология реванша, чрезвычайно искусительная сегодня для русского народа, который привык себя считать народом великим и для которого трудно переносимым унижением было, конечно, чувствовать и сознавать то, что отчасти действительно было реальностью, но еще больше ему внушалось — что с Россией перестали считаться, что русскими можно помыкать и т. п. Зато теперь, как нам говорят, мы «поднимаемся с колен»! На этих струнах можно играть, на жажде национального реванша, которая взрастила когда-то нацизм, действительно очень многое можно сделать: недаром же сейчас так энергично — и, согласимся, достаточно успешно — разыгрывается карта врагов, со всех сторон окружающих Россию… Второе — это относительный порядок. Тоже, конечно, в огромной степени миф, но недаром в него верят даже на Западе, где выбрали же Путина человеком года. И недаром даже Солженицыну изменили его зоркость и трезвость и он решился подтвердить, что Путин укрепил государственную стабильность, хотя уровень преступности у нас повысился, а с безопасностью, как мы только что говорили, дело обстоит куда хуже, чем в той ж, например, соседней Украине. Однако есть и третий фактор, которым режим обеспечивает себе поддержку, — фактор очевидного экономического роста и относительного благополучия населения. И в какой-то мере это как раз реальность, непосредственно страной ощущаемая. Но — в какой? Насколько прочна и надежна эта нынешняя опора режима? И какова все-таки сегодня реальная структура нашего общества — каков реальный уровень средних доходов населения, как меняется соотношение его социальных слоев, уменьшается или увеличивается разрыв между самыми богатыми и беднейшими? Какие перспективы всех нас в этом отношении ожидают?
Беспрецедентная халява
– Вы задали немало вопросов, и на них будет непросто ответить. Что касается первого вопроса — описания российского общества, — это огромная задача, простите великодушно, я даже не буду за это браться. Что же касается ответа на вопрос об источниках поддержки Путина, то попытаюсь ответить.
Первый и самый важный фактор — это экономический рост и вызванное им повышение благосостояния людей. Это не миф, это неоспоримый факт. Рост благосостояния происходит в основных группах и слоях российского населения, в большинстве регионов страны. При этом важно понять, рост за чей счет, за счет каких факторов. По оценкам Института экономического анализа, рост в течение последних пяти лет в значительной мере, а возможно, и полностью был обусловлен исключительно благоприятной внешнеэкономической конъюнктурой. За последние восемь лет доходы от продажи российских нефти и газа превысили триллион долларов. Если бы цены оставались на уровне ельцинских 1990-х годов, доходы от продажи энергоносителей вряд ли бы превысили двести млрд долларов. Иными словами, страна получила гигантский windfall profit — своего рода внешнеэкономический грант, подарок внешнеэкономической конъюнктуры, или то, что на новоязе называется халява.
Размер этого гранта составил 800 млрд долларов. Цифра огромная. Она лишь немногим уступает суммарному российскому ВВП за три года — в 2000, 2001 и 2002 годах. В 2007 году внешнеэкономический грант превысил 20% ВВП этого года. Это чистый подарок стране от зарубежных покупателей наших ресурсов, на эти деньги мы купили немало потребительских товаров, машин, оборудования, потратили их на услуги. Эти средства можно сравнить с библейской манной небесной, только в гораздо больших масштабах. Не только в истории России, но и в экономической истории мира, кажется, нет примеров столь масштабного межстранового перераспределения общественного богатства.
Подарок таких масштабов перевешивает потенциальные результаты всех мыслимых вариантов продуктивной экономической политики. Политики, способной в течение года увеличить ВВП на 20%, не существует. Для сравнения: при обсуждении эффективности той или иной экономической политики, успешной обычной считается такая, при которой темпы экономического роста повышаются хотя бы на пол-процентного пункта ВВП. Экономическая политика, способная привести к 20%-ному росту в течение одного года, науке неизвестна.
Не только для обывателей, но и для многих подготовленных специалистов такой подарок ассоциируется с действующим политическим режимом, действующим правительством, действующим лидером. Сколько ни объясняй различия между вкладом конъюнктуры и вкладом политики, сколько ни демонстрируй разрыв во времени между возобновлением экономического роста после завершения кризиса (октябрь 1998 года) и изменениями в руководстве страны (январь, март или май 2000 года), как ни показывай разницу в темпах роста в России и в других, сопоставимых с Россией, странах (например, в Казахстане и Азербайджане), — против законов социальной психологии практически ничего сделать невозможно. Многие люди по-прежнему полагают: если это произошло во времена руководства такого-то лица, значит, это произошло благодаря ему. Даже тот факт, что экономический рост в 1998–1999 годах при ценах вдесятеро ниже, чем сегодня, был более быстрым, чем сейчас, не в состоянии изменить такую картину мира. Это та психологическая реальность, в которой мы находимся. Это первое и, пожалуй, самое главное.
Второй фактор, способствующий определенной популярности Путина, — это, конечно же, монополизация информационного ресурса. Надо отдать должное пропагандистам этого режима, свои кампании сегодня они проводят более грамотно, чем в свое время коммунисты. Срабатывает накопленный опыт, учитываются сделанные ошибки, сказывается то, что заняты этим профессионалы, интеллектуалы, в том числе и некоторые бывшие диссиденты.
Российский парадокс. Норма и девиация
Еще один ваш вопрос касается наших перспектив. Ответ на него весьма непрост. То, что наблюдается в нашей стране последние восемь лет, почти нигде в мире больше не встречается. Речь идет об одновременном сочетании экономического роста и развала государственных и общественных институтов. Такое сочетание создает редкую дихотомию, глубоко противоречащую тому, что известно об общественной эволюции многих стран мира. Такую ситуацию я называю российским парадоксом.
Одним из важнейших достижений экономической и политической науки последних столетий стало выявление важнейшей закономерности мирового общественного развития. Экономически развитыми, богатыми, сильными, привлекательными становятся общества и страны, защищающие индивидуальные свободы и политические права своих граждан, развивающие и укрепляющие институты либеральной демократии — свободные, конкурентные и регулярные выборы органов власти, разделение властей, независимый суд, свободу средств массовой информации, правовой порядок, реальное равенство граждан перед законом. Страны, где соответствующие права не соблюдаются, институты не закрепляются, а правовой порядок отсутствует, по размерам дохода на душу населения сегодня находятся ниже уровня Голландии, Великобритании, Северной Италии трех-четырехвековой давности.
Результаты исследований многих специалистов в течение столетий позволили сформулировать эту закономерность: чтобы стать богатой страной, надо иметь демократическую систему, защищать индивидуальные права и свободы граждан, обеспечивать правовой порядок. Многие выдающиеся философы, экономисты, социологи, специалисты в области политических наук внесли свой вклад в формулирование, уточнение и практическое приложение этой закономерности. Среди них — Лао Цзы, Дж. Локк, Т. Пэйн, А. Смит, Д. Юм, Г. Гегель, Дж. Мэддисон, Т. Джефферсон, Ф. Бастиа, Г. Спенсер, М. Вебер, Л. фон Мизес, Ф. фон Хайек, И. Берлин.
Полвека тому назад выдающийся американский социолог Сеймур Липсет написал статью о «политическом человеке», в которой на большом статистическом материале продемонстрировал, как по мере повышения благосостояния своего населения страны становятся более демократическими. Эту же идею на новом и более полном материале в яркой и популярной форме изложил Френсис Фукуяма в своей ставшей классической работе «Конец истории». Каким бы ни был старт исторического пути, каким бы ни было его продолжение, но, похоже, что суть исторического развития заключается в постепенном движении стран мира в сторону экономической системы, базирующейся на рынке, и политической системе, основывающейся на либеральной демократии. Это то, что можно назвать нормой в общественной эволюции.
Такая мировая закономерность получила новое и, казалось, совершенно очевидное подтверждение в результате серии революций в Центральной Европе в 1989 году, в результате краха «железного занавеса», поражения августовского путча и роспуска СССР в 1991 году. Казалось бы, каждое новое событие работало в подтверждение этой закономерности. Однако то, что происходит последние восемь лет в России, очевидным образом опровергает эту закономерность. Налицо почти тотальное разрушение основных институтов либеральной демократии, насмешка над правовым порядком, подавление гражданских свобод и политических прав, уничтожение свободных СМИ, ликвидация независимой судебной системы, эскалация государственного насилия. И в то же время продолжается бесспорный экономический рост, увеличивается благосостояние населения. Почему? Может быть, мировая закономерность перестала работать?
Похоже, нет. В Украине и Эстонии и совершенствуются институты, и продолжается экономический рост. В Зимбабве уничтожаются институты, и страна погружается в тяжелейший экономический кризис. А в России разгром институтов и устойчивый экономический рост сохраняются, так сказать, «в одном флаконе». Может быть, для каких-то стран, например, для нашей, и в самом деле существует пресловутый «особый путь»? Неужели мировые закономерности, действующие для Америки, Швейцарии, Японии, перестают работать в случае России? То есть, например, для Финляндии, Эстонии, Украины, Грузии они действуют, а для России — уже нет? Иными словами, верно ли, что мировые закономерности общественного развития перестают действовать при пересечении российской государственной границы — из Котки в Выборг, из Нарвы в Ивангород, из Чернигова в Белгород, из Батуми в Сочи, из Хэйхэ в Благовещенск? В любом случае российский феномен — это зримая девиация (отклонение) в мировой общественной эволюции, требующая серьезного анализа. Российский парадокс привлекает публичное внимание и с практической стороны, поскольку пропагандисты нынешнего режима уже представляют нынешнюю т. н. суверенную демократию в качестве успешной альтернативы либеральной демократии.
— Хотелось бы еще спросить про Арабские Эмираты. Уже приходится слышать, что надо брать с них пример: вот ведь тоже сырьевая держава, а живут не в пример лучше нашего.
– Пример с ОАЭ удачен, поскольку подтверждает действие упомянутой выше мировой закономерности. Эмират Дубай, лишенный значительных запасов нефти, стал символом предприимчивости, экономической свободы, правового порядка как на Арабском Востоке, так и во всем мире. Соседний с ним эмират Абу-Даби существенно отстает по уровню благосостояния от своего ближайшего соседа — несмотря на обладание огромными запасами и экспорт большого количества нефти. Конечно, политической демократии в Дубае нет, власть находится в руках наследственного монарха, однако правовой порядок, экономическая свобода, гражданские свободы находятся в нем на весьма высоком уровне. Выше, чем в нынешней России.
Сказанное о Дубае во многом относится и к Сингапуру. Иногда можно услышать утверждение, будто бы Россия идет по сингапурскому пути. Ничего подобного: нынешняя правовая система в Сингапуре является одной из лучших в мире, по ключевым показателям защиты граждан и прав собственности Сингапур опережает и США и многие европейские страны. Сингапур смог стать мировым торговым и финансовым центром во многом благодаря тому, что нейтральное недискриминационное право жестко стоит на защите интересов собственности любого бизнеса, оперирующего в этой стране.
Более того, даже материковый Китай, который вместе с Россией иногда тоже относят к одной и той же группе стран, по показателям правового порядка оказывается заметно выше, чем наша страна. Для многих российских граждан этот факт может показаться шокирующим, поскольку Россия в целом по-прежнему богаче, чем нынешний Китай. Однако по уровню институционального развития — с пекинскими коммунистами и шанхайскими бюрократами — сегодняшний Китай оказывается более развитой в институциональном отношении страной, чем Россия. Китайские институты современного государства, судебной системы и гражданских прав по-прежнему далеки от совершенства, они по-прежнему сильно отстают от европейских, американских, японских или сингапурских образцов. Тем не менее сегодня они находятся на более высоком уровне, чем их российские аналоги. Таким образом, и Китай, и Сингапур, и Арабские Эмираты, и Эстония, и Украина, и Грузия, — все эти страны идут по тому же пути, что и Швейцария, Норвегия, Люксембург, США, Япония. Конечно, со своими особенностями. Однако столбовая дорога мировой цивилизации остается той же. И большинство стран современного мира движутся по ней. В отличие от России.
Понимание того, в каком тяжелом состоянии находятся российские институты современного государства и общества по сравнению даже с Эмиратами, Китаем, Монголией, Эстонией, Украиной, Грузией, заставляет задуматься о месте в мировой системе институциональных координат, в котором находится нынешняя Россия.
