Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кризис Безбожия

ModernLib.Net / Философия / Ильин Иван Александрович / Кризис Безбожия - Чтение (стр. 2)
Автор: Ильин Иван Александрович
Жанр: Философия

 

 


      Это-то и имел в виду апостол Павел, когда писал: "А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом" (1 Кор. VI, 17).
      Естественно, что от такого перерождения души изменяется и внешний вид человека, о чем он сам может и не знать, но что видят или чуют окружающие его. Такие люди легко узнают друг друга и от них подлинно излучается сила и благодать Божия; а сами они становятся бого-вдохновенными людьми, будь они священниками, художниками, учеными, воспитателями или государственными деятелями.
      Так действует этот закон у верующих людей.
      Но он действует и у безбожников в душе. Если человек верит только в чувственные наслаждения, принимая их за главнейшее в жизни, их любя, им служа и предаваясь,-- то он сам неизбежно превратится в чувственное существо, в искателя земных удовольствий, в наслаждающееся бездуховное животное; и это будет выражаться в его лице и в его походке, смотреть из его глаз и управлять его поступками. Если человек верит в завистливое равенство, в насилие, в классовую ненависть и борьбу, то он неизбежно станет и сам профессиональным завистником и ненавистником, и в глазах его выразится свирепость и кровожадность. Медитирующий о разбое -- становится разбойником, медитирующий о саване -- получает дьявольское выражение в лице и начинает совершать дьявольские поступки.
      Так действует закон духовного отождествления через веру.
      А верят все люди. Верят и безбожники, все без исключения. Только они верят не в Бога, как источник всякого духовного совершенства, а в земные богопокинутые, может быть, богоотверженные, сами себе довлеющие обстояния: они верят в механическую материю, в телесные потребности человека, в бездуховную и аморальную природу людей, в силу ненависти, в творческую природу зависти, в силу страха и голода; они верят в механическое порабощение людей, в развратную любовь, в возможность труда без свободной любви, без участия души, без творческого вдохновения; они верят в механическую вселенную, в механического человека, в механическое хозяйство и общество.
      Они не понимают, что органическое, свободное, любящее вдохновение есть первое условие достойной, творческой жизни на земле; что это вдохновение есть дуновение Божие в человеке и его земной культуре; что верить, любить, вдохновляться и творить нельзя по принуждению, но только свободно; что Божие дело есть живое и свободно органическое, а дело ненависти, зависти, страха, механического порабощения и всезатопляющей лжи есть дело диавола, дело обреченное, провальное, гибельное.
      И то, о чем они день и ночь медитируют, то, чем они одержимы, чему служат, тот дух, с которым они вступают в единение, есть дух погибели, распада, смерти, крушения. Они первые и впервые развернули в истории человечества этот дух и этот путь.
      Они вызвали его кризис -- кризис безбожия: его максимального подъема и его всесветного обличения. И этот-то кризис мы ныне и переживаем. Вера в Бога, сказал я только что, есть главный источник вдохновения. Почему это так?
      Потому что вдохновение есть состояние духовное, напряжение духа, подъем духа; и напрасно у нас по обывательски называют вдохновением всякое "воодушевление".
      Дух есть любовь к качеству, и воля к совершенству -- во всех областях жизни: в науке, в искусстве, в политике. Не всякое воодушевление -вдохновенно: одушевиться может и шулер, и бандит, и палач, но вдохновение им недоступно Не всякая одержимость -- духовна: в одержимость может впасть и разбойник, и садист, и сумасшедший; но творческое вдохновение им недоступно.
      Творческое вдохновение родится из любви к совершенству и воли к качеству; оно есть воля к совершенному созданию; его нельзя предписать, оно приходит только в божественной свободе. Оно есть состояние свободной духовной любви, творчески напрягающей все силы человека. Вот почему вдохновение так близко к молитве и к подвигу. Оно есть веяние силы Божией в нас. И именно поэтому так плоски, так мертвы, так штампованно-механичны, так безвдохновенны и бесплодны проявления безбожников: пошлы и тривиальны их книги, механичны и мертвенны их картины, штампованны ,и плоски их речи, искусственно-фальшив их пафос, бесплодны, обманны, декоративно-рекламны их труды и создания.
      Безбожное человечество есть безвдохновенное человечество. И ныне мы переживаем его кризис.
      Я сказал далее, что вера в Бога и общение с Богом есть главная опора настоящей, истинной науки.
      Почему? Во-первых, потому, что наука есть дело вдохновения. Все великое, все перевертывающее, глубокое создано вдохновенными людьми, людьми, которые воспринимали науки как ответственное служение, которые духовно любили свой предмет и духовно изумлялись его красоте, сложности, богатству; людьми, /которые видели в мире не плоскую машину, скудную, простую и убогую, как их рассудок, но живую, сложную, сокровенную тайну. Я хочу этим сказать, что истинный ученый не только не отрицает тайну мироздания, но постоянно созерцает ее. Я хочу сказать больше: истинная наука рационалистична только по завершающему, последнему орудию своему, по мысли, но основной предпосылкой ее является чувство тайны, чувство любви, чувство преклонения, чувство восторга перед совершенством.
      Один из глубокомысленнейших историков 19-го века Томас Карлейль высказал это пряуо: "Человек вообще не может знать, если он не молится чему-то в определенной форме. Нет этого -- и все его знания оказываются пустым педантством, сухим чертополохом".
      Карлейль прав по самому существу дела. И если наша земная наука совершила столь великое за несколько сот лет, то лишь потому, что ее величайшие умы были верны этому требованию и завету. Вот несколько доказательств тому.
      Коперник пишет: "Созерцая мысленно великолепный порядок мироздания, управляемый с Божественной Премудростью, кто не почувствовал бы, что постоянное созерцание его и, так сказать, интимное общение с ним, возводят человека к Высшему и к восхищению перед всезиждущим Строителем вселенной, в Котором пребывает высшее блаженство и Который есть венец всякого добра".
      Бэкон утверждает: "Только поверхностное знание природы может увести от Бога; напротив, более глубокое и основательное ведет нас назад -- к Нему".
      Галилей записал: "И Священное писание, и природа исходят от Божественного Слова; первое -- как внушение Святого Духа, вторая -- как исполнительница Божиих велений".
      У Кеплера находим: "В творении -- я касаюсь Бога, как бы руками".
      У Бойля читаем: "Истинный естествоиспытатель нигде не может проникнуть в познание тайн творения без того, чтобы не воспринять Перст Божий".
      Дюбуа Раймон говорит: "Только божественному всемогуществу можем мы достойно приписать, что оно до всякого представимого времени создало всю материю посредством творческого акта".
      Подобные суждения мы находим почти у всех великих создателей современного естествознания.
      То, что создала наша наука, есть порождение искренней, хотя иногда и прикровенной, религиозности. Великий ученый есть вдохновенный ученый, вдохновенно верующий в Бога и созерцающий тайны Его мира. Истинная наука не только не исключает веру в Бога, но предполагает ее в душе человека. Вера дает ученому:
      творческое изумление (Аристотель),
      живое чувство тайны,
      истинную ответственность,
      подлинную осторожность в суждениях,
      предметную скромность,
      волю к подлинной истине,
      силу живого созерцания.
      Ученый, который воображает, подобно современному безбожнику, будто все просто так, как его плоская мысль, и будто он все понял и объяснил несколькими материалистическими схемами, есть жалкая карикатура на ученого; ничего он не создаст, кроме обезьяньей и рабской "науки".
      Только "полунаука" (Достоевский) уводит от веры; истинная наука предполагает ее и возвращает к ней. Я сказал далее, что общение с Богом есть главная основа чистой и могучей совести, а потому и всей человеческой нравственности и добродетели.
      И действительно, все великие учители добра свидетельствовали о том, что они воспринимали голос совести как глас Божий в душе человека. Пусть не думают, что это была "иллюзия". Но если кто-нибудь захочет настаивать на этом скептическом предположении, то он должен помнить, что он обязан проверить его в подлинном опыте совести. Иначе его сомнение будет лишено серьезного значения.
      Если кто-нибудь ходит по берегу, а в воду не вступает, то вряд ли стоит выслушивать его замечания о том, что "вода, может быть, не мокрая, а сухая". Подобно этому проверить и удостоверить божественную природу совести можно, только вступив в возмущенные ангелом воды совестной купели6. Только душа, окунувшаяся в эти благодатные воды, способна судить о божественности и божественности совестного гласа.
      Кто вступает в недра совести, тот испытывает силу и благодатность дуновения Божия. От этого дуновения у него подъемлются власы и священный хлад сковывает уста его. С огнем в сердце и с онемевшими устами, теряя себя в таинственных изволениях своей совести, он начинает неошибочно чувствовать, в какую сферу он вступил и к какому порядку он приобщился.
      Это не случайно, что безбожники отвергают вместе с Богом и верою и начало совести, и самое различение добра и зла. Опыт совести неминуемо увел бы их к Богу. Видение Бога неизбежно привело бы их к совести. Ибо совесть есть начало духовной любви, не ошибающейся в своем видении, а духовная любовь есть единственно верный путь к Богу. Совесть есть начало духовной свободы и самодеятельности в человеческой душе, начало божественного освобождения человека от всех земных корыстей и страхов, а это начало неприемлемо сынам погибели и ненавистно им.
      Противопоставляя далее наше религиозное понимание мира позиции современного безбожия, я сказал, что восприятие Бога есть подлинное месторождение всякого окрыленного, гениального искусства.
      Поистине нет, не было и не будет великого искусства без вдохновения -ни поэзии, ни живописи, ни музыки, ни архитектуры. Вдохновение же есть состояние не мутной взволнованности страстей, не телесного томления или возбуждения, но состояние предметной чуткости и зоркости, состояние восторга перед раскрывшейся тайной и отстоявшейся глубиной. Во вдохновении человек духовно презирает божественное обстояние.
      Корни художественного искусства заложены в той глубине человеческой души, где проносятся веяния Божьего присутствия. Пусть поэты, выражаясь условно и аллегорически, относят эти веяния к "музам", к "Аполлону" или к иным язычески поименованным "небожителям"... Пусть встречаются великие поэты, живописцы и музыканты, которым не удалось церковно оформить свое художественное общение с Богом... Это остается их личной неудачей. Их искусство же, если оно действительно велико и глубоко, всегда носит в себе следы веяния Божия, Его присутствия, Его благодати. И не только тогда, когда они заимствуют свои темы и сюжеты из сферы религиозно-церковного опыта, но и тогда, когда они пишут на "светские" темы и сюжеты.
      Истинное, художественное искусство почерпает свой Предмет из религиозной глубины, из сферы веяний Божиих, даже и тогда, когда рисуемые им образы природы и людей не содержат во внешней видимости ничего церковного и религиозного. Великие художники знают это. Они знают также, что самое вдохновение их священно и божественно. Вот откуда у Пушкина это точное описание художественного наития:
      Но лишь божественный глагол
      До слуха чуткого коснется,
      Душа поэта встрепенется,
      Как пробудившийся орел7.
      Вот откуда этот стон у Микеланджело8:
      О Боже, Боже, Боже!
      Ты, который мог бы во мне больше, чем могу я сам...
      Вот откуда эти молитвенные вздохи у Фета:
      Я -- ничего я не могу;
      Один лишь может, Кто, могучий,
      Воздвиг прозрачную дугу
      И живописные шлет тучи...
      Знают ли это безбожники? Они знают это с чужих слов и не придают этому никакого значения. И именно поэтому они пытаются заменить свободное вдохновение -- "социальным заказом", подкрепленным силою страха и награды. Но не родится вдохновение из страха и расчета. И потому их "искусство" безвдохновенно и мертво. И не отзывается вдохновение на заказанные темы злобы, ненависти и доноса. И потому создания их -- порочны, пошлы и убоги.
      Настоящая художественная "форма" родится из предметной тайны, из диктуемой ею глубокой, предметной необходимости. Нельзя выдумать такую "форму" по заказу или вымучить ее из себя со страху. Вот почему "безбожное искусство" есть внутреннее противоречие, жизненная нелепость, глупость диавола, непонятая им самим. И именно поэтому оно обречено вместе со всем остальным безбожием.
      Я сказал еще, что вера в Бога есть абсолютная основа духовного характера в человеке, источник доброты, жертвенности, истинной "социальности", дисциплины и храбрости.
      В самом деле, истинный характер выражается не только в волевой силе человека: за этою силою могут укрываться элементарные и низменные страсти, ожесточившиеся и одержащие душу дурной и слепой одержимостью. Но истинный характер имеет природу не животную, а духовную; и страсть, насыщающая его, не есть страсть элементарного инстинкта, но страсть духовной любви; и выбор, ведущий его и указывающий ему цель,-- не слеп, а зряч. Идея "характера" говорит не только о силе воли, но и о верности избранных ею содержаний и о благородстве и искренности избравшего их сердца. Злое упрямство не есть характер; слепая, неистовая свирепость свидетельствует о слабости духа; это есть рабствование дурным страстям, страстная бесхарактерность...
      Истинный характер есть духовный характер. Он говорит не просто о "силе" или "единстве" душевного уклада, но о его качестве, зрячестве и преданности за совесть. Словом, он свидетельствует о господстве Божьего Духа в жизни человека. Только такой человек имеет то Главное, из-за чего и ради чего он живет, исходя из него во всех своих поступках и связуясь с ним по главному, центрально и безусловно.
      Такой человек знает, что ему стоит жить, потому что он знает, что за это стоит ему и умереть. Характер его есть школа предметности, в которой он сам является и воспитателем, и воспитанником. Характер его питается предметною любовью к людям и вызывает к жизни ту особую духовную доброту и социальность, которая оказывается свободной и от сентиментальности, и от лицемерия. Имея в своей совести неошибающийся критерий добра и зла, такой человек знает, чем и чему можно пожертвовать и чем вообще жертвовать нельзя. Он сам является центром живого самоуправления и дисциплины, а вера в Бога дает ему силу истинной неустрашимости.
      Вот почему у безбожных людей нет и не бывает характера; их злая и страстная воля, их раскаленная одержимость, их каменеющее упрямство, их тупое одноумие, их сердечная черствость, каким бы "душевным равновесием" все это ни сопровождалось, не есть характер. Ибо истинный характер есть смертная верность духовному, т. е. божественному началу; он есть сила духовной любви, а это-то им и недоступно.
      Я сказал далее, что вера в Бога есть истинный фундамент благородного правосознания.
      Почему это так? Потому, что право по самому глубокому существу своему есть атрибут не инстинкта, а духа; иными словами, оно есть форма жизни не одушевленного животного, а одухотворенного и поэтому нуждающегося в свободе и самодеятельности существа. Инстинкт имеется и у животных, но они лишены правосознания и не могут быть субъектами права. Субъект правосознания и права есть разумный и духовный личный центр, способный к внутреннему самообладанию и самоуправлению. Это духовный организм, имеющий в своем внутреннем мире критерий добра и зла, должного и недолжного, позволенного и запретного, и способный руководить своей внутренней и внешней жизнью. Это духовная личность, способная иметь родину, любить ее, служить ей, бороться за нее и умирать за нее. А это значит, что субъект права и правосознания вырастает из того глубокого и священного слоя души, где господствуют веяния Божий, где душа человека и Дух Божий пребывают в живом соприкосновении, в таинственном и благодатном единении.
      Напротив, безбожник -- это человек, отвергающий в себе этот таинственный источник священного, это "духовное место" откровений, зовов и молитв, всю эту сферу предметного предстояния. Вот почему он презирает свободу и попирает право, извращает государственную жизнь, отрицает родину, тянет к интернационализму и проповедует предательство своей страны.
      У верующего человека все это обстоит иначе. Вера в Бога есть для него начало "жизни по Божьему", начало правовой совести, лояльности, уважения к праву и свободе; начало ранга, дисциплины и служения; начало патриотического и государственного вдохновения. Именно эту связь и эту мысль с классической простотой выразил у Достоевского "один седой бурбон капитан", которому Петр Верховенский стал проповедовать безбожие: "Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?"1 Это мысль не только цельная, но и предметно верная. Потому что Бог есть источник всего духовного на земле, а следовательно, и патриотизма, и лояльности, и дисциплины, и ранга, и служения; и все эти необходимые и драгоценные атрибуты духа приемлются верующим не из страха и расчета, а в порядке добровольного самовменения.
      Право и государство без правосознания -- невозможны и нелепы, а безбожники попирают правосознание, разлагают и отрицают его. Поэтому все, что они создают под видом и под именем "государства", есть мертворожденное построение; механизм страха и рабства; каторга бесправия, произвола и принуждения; система унижения; "политическая" декорация для обмана подслеповатых путешественников.
      Нет сомнения, что история произнесет надо всем этим свой суд.
      Однако современный кризис ведет нас еще дальше и показывает нам судьбу безбожного хозяйства.
      У человека всегда была потребность осмыслить и освятить свой хозяйственный труд на земле: связать его с высшей жизненной ценностью, поставить ему великую и благородную цель, пропитать хозяйствующую душу -памятью о Боге и о Его заповедях. Это -- потребность здоровая и мудрая. Она стремится утвердить хозяйственный труд, как дело доброе, как дело служения,-- не дать ему превратиться в машинную суету, в суетную толкотню, в жадное рвачество, в жестоковыйную эксплуатацию человека человеком... Она стремится связать труд и движущий его инстинкт самосохранения с духом и вдохновением, построить его на любви к природе и ближним, осмыслить его как художественное формирование внешних вещей. Она стремится породнить человека с природой, с ее величавой мерностью, с ее сокровенной красотой, с ее таинственной целесообразностью и органичностью. Она стремится соединить в хозяйстве расчетливый инстинкт с сердечной добротой, умерить жадность любовью, исцелить скупость щедростью, связать хозяйствующих людей -no-Божьи, совестью, солидарностью, состраданием, взаимопомощью.
      Было время, когда многим казалось, что современный социализм, а может быть, и коммунизм, призваны оправдать и осуществить все это лучше, чем это удалось доселе христианскому обществу. Ныне, после того, как безбожие развернуло свою жизненную программу и свой способ строительства, все начали понимать, насколько вредны и бесперспективны были эти надежды. Не носящий Бога в своем сердце и не видящий божественного начала в своих ближних может создавать только механическое общество и механическое хозяйство. Безбожное хозяйство строится не на духе и не на естественном инстинкте человека, а на отвлеченной выдумке и на принуждении, на искусственно создаваемой всеобщей повальной нищете и зависимости, на механическом рабстве и на страхе перед насилующим центром.
      В таком хозяйстве человек превращается в голое средство, в машину, в ограбленного раба; человек человеку становится эксплуататором и убийцей.
      Ныне безбожие показало себя и в этом отношении. Лицо его ныне ясно всем, кто способен еще видеть. И кризис безбожного хозяйства развертывается на наших глазах.
      Вот что дает нам основание говорить о кризисе современного безбожия. Вот что дает нам право и обязанность вернуть их укор и обличение и сказать: верить в Бога -- мудро и спасительно, отвергать Бога -- неумно и погибельно.
      Ибо без Бога -- вся культура человечества теряет свой смысл и свое значение. И если она не сокрушается сразу и во всех отношениях, то только потому, что пассивное безверие способно долгое время держаться сокровенным дыханием Божественного начала, вошедшим в человеческую душу и ведущим ее в порядке некультивируемой и часто незамечаемой, но по-прежнему живоносной традиции. Веры уже нет, но уклад души, созданный, воспитанный и облагороженный христианскою верою тысячелетий, живет и делает свое дело. К быстрому, стихийно-катастрофическому крушению ведет только то безбожие, которое имеет дерзание быть самим собою, которое последовательно осуществляет активное и воинственное безверие; безверие и антихристианство. Тогда убивается в людях вдохновенное, подавляется и пресекается напряжение их богоданного, естественного инстинкта, извращается наука, мертвеет совесть, выдыхается искусство, разлагается характер, вырождается правосознание и распадается хозяйство.
      Лет двадцать тому назад было бы труднее доказывать все это в предвидении грядущих или возможных событий; но ныне, когда поистине самые факты вопиют о себе, нам остается только указывать на них, делать выводы и подводить итоги. И когда, мы и поныне еще слышим голоса, что-де в наш век культуры и просвещения странно и смешно говорить о Боге",-- то нам сразу становится понятным, из какого душевного уклада и миросозерцающего акта (пассивное, непоследовательное безбожие} говорит этот голос и к какому лагерю он принадлежит из тех двух великих станов, на которые распалось современное человечество... Это люди, которые не разумеют главного, а именно: что культура и просвещение созданы боговдохновенным актом и создаются и поныне боговдохновенными людьми; что и в культуре, и в просвещении пассивные, непоследовательные безбожники всегда будут лишь трутнями, а активные, последовательные безбожники всегда будут лишь разлагателями и разрушителями.
      Кризис безбожия состоит в том, что неисповедимыми путями Божиими -безбожникам дан простор выявить лицо свое и последовательно показать себя на деле.
      Они это и сделали.
      И все, у кого есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, и кто дал себе труд вникнуть в события наших дней и уразуметь их,-- все постигли или вот постигают смысл этого кризиса; они поняли и то, что истинная культура создается только трудолюбивым вдохновением и боговдохновенным трудом, и то, что безбожники всегда будут лишь трутнями и разрушителями культуры.
      Все ли выполнили это? Все ли постигли?
      Знаю, что не все, далеко не все, что одни не умеют совершить это, а другие не хотят делать этого.
      Но знаю также и верю, что неумолимая история, таинственно ведомая Божиим перстом, заставит неуразумевших страдать до прозрения, заставит упорных и слепых трепетать трепетом последнего страха и покаянно искать путей к Богу.
      Человечество стоит перед новыми путями в истории своего духа. Совершились некие сроки. Оборвались и обрываются старые пути. Есть только два исхода: или в бездну, или к перерождению и обновлению духовно-религиозного акта.
      В этом смысл современного кризиса безбожия.
      1 Бесы. Часть 2-я, глава 1-я. "Ночь", III.

  • Страницы:
    1, 2