Мутабор

Ильдар Абузяров

Мутабор

Пролог

Потерянный рай, или Сказки Шахерезада

1

Я в клетке. Не в золотой, образной, а в настоящей железной клетке. Я среди свирепых и буйных зверей. Сквозь слипшиеся ресницы я уже вижу бородатые, заросшие лица своих сокамерников. Кого тут только нет – уголовники-рецидивисты, шулера и прочая шушера, мелкие проходимцы и птицы высокого полета, несчастные, пострадавшие по чьему-то доносу или из-за судебной ошибки, и сознательно ушедшие в горы и леса партизаны – одичавшие люди из Хизб ат-Тахрир (Исламской партии освобождения), ИДТ, ИТП (Исламское движение Туркестана и Исламское террористическое подполье). Здесь, в Кашеварской колонии, хватает всякого зверья – и виновного, и безвинного. После шумихи, поднятой журналистами, меня посадили в эту тюрьму за то, что я писал, – за книгу, которую приняли за план террористической акции, за инструкцию к действию.

С первыми лучами солнца одни мои сокамерники-уголовники начинают резаться в карты и нарды, другие мои сокамерники-смертники собираются у окна, чтобы прочитать намаз. Они совершают несколько поклонов: головной, поясной, земной. Они как только могут прославляют Всевышнего, губы их шепчут страстные слова любви, руки их прижаты к грудной клетке или животу.

Я не могу в полной мере разделить их чувства благодарности Создателю. Когда я гляжу на этих убежденных людей, мне становится тесна собственная человечность. Она граница, она плен. Одной половиной головного мозга я вроде бы с ними и готов благодарить Создателя за посланные мне страдания-испытания, другой половиной я с ним в корне не согласен. Другой моей половине страшно и жутко. Она просто в панике.

В сущности, если вдуматься, все мы находимся в клети собственного тела. Особенно явственно это ощущаешь после яркого счастливого сна, в котором душа ходила погулять высоко в небо, поднимаясь до заоблачных высот.

Меня искусили, меня выгнали из рая, как последнюю собаку, меня побили камнями. И нет конца человеческому унижению и собачьей тоске. И клеть нашей груди, и решетка ресниц давят и сдерживают меня, когда мне хочется выть на луну и плакать навзрыд…

2

Мы живем в мире-тюрьме, где в равной степени лишены свободы и звери, и люди.

Я вновь открываю глаза и вижу низкий закопченный потолок. И это после ночных видений о звездном небе и бегущей-зовущей реке! О, как бы я хотел жить в свободном и прозрачном мире, в мире без тайных сговоров и теневых правительств закулисы, в мире без войн, в мире равенства и братства. Но струи горячего пота, словно плети, уже стекают по моему телу. Всегда тяжело и тоскливо просыпаться после снов, в которых ты плывешь по серпантину горной реки, летишь, как водоплавающая птица или рыба таймень над волной.

А надо мной уже возвышается ждущий своей добычи блатной уголовник Хайсам.

– Слышь, че сказал: Бугор тебя хочет видеть.

Хайсам зыркает на меня зоркими и злобными глазами. Он сидит на соседней шконке, упершись обеими руками в колени, оттопырив локти, словно ястреб – крылья, готовые к хищному полету. Неприятно-злое его лицо тем не менее выдает незаурядный ум. Поджарый, невысокий, с большим носом-крючком и тонкими, плотно сжатыми губами, он слыл жестоким непримиримым ястребом в правительстве теневого правителя Кашевара Ширхана – пахана всех львов и шершней преступного мира.

«Никто не может отнять у человека свободу выбора, данную ему Богом», – повторял я слова Балыка-Малика. Но мне все же пришлось подняться и пойти вслед за Хайсамом.

Надзиратель в тюрьме, как собака до падения и изгнания из Эдема, занимает не низовое, а почетное высокое место. Он посредник между тем и этим миром. Он, лязгая большими зубьями ключей, открывает массивную железную дверь, чтобы через внутренний двор перевести нас в другой блок и другую камеру. И всё с таким важным и напыщенным, как у индюка, видом. Как они не поймут, что быть дворником или поваром гораздо почетнее, чем быть охранником.

3

У выхода из блока меня в специальной будке поджидает еще один охранник.

– Раздвинь ноги, – рявкает он. Я развожу ноги на ширину плеч. Он начинает меня досматривать. Ощупывать волосатыми ручищами.

– Свободен, – бьет он меня для профилактики дубинкой по икрам. Мол, можешь идти. Я отвечаю ему презрительным взглядом. Он тоже как собака, говорящая на зверином языке, что была призвана сторожить Адама, но проспала все на свете. Ночью она прозябла и заснула. На лице охранника следы глубокого сна, щеки его помяты ночными покровами.

Да, охранник – собака. Когда искуситель проник в рай и соблазнил Адама яблоком, собака от искусителя в награду получила шерсть. Бог проклял собаку и выгнал из рая, так же, как он проклял человека. И теперь эти два самых неприкаянных на земле существа вынуждены жить и ходить бок о бок.

Вот мы с первым охранником и Хайсамом выходим в тюремный двор. Сверху сквозь рабицу на меня пригоршнями сыплется утренний солнечный свет. Солнце напоминает мне большое спелое яблоко.

Во сне мне часто грезится одна и та же картина. Я со своей собакой выхожу из маленького рая собственной квартиры на улицу. Мы, два одиноких существа, с ленцой идем на утреннюю прогулку. Собака с шерстью, но с грустными глазами, я зябну и прячу руки в карманы. Кругом все покрыто снегом и не видно пути-следа. Все заметено вьюгой. Постепенно наши фигуры становятся еле различимы в снежной дымке. Я оглядываюсь и вижу свой светлый дом.

В последнее время, с кем бы я ни гулял по заснеженному Питеру, у меня было такое чувство, что один из нас гуляет с побитой собакой.

4

Покинув двор, мы с Хайсамом и надзирателем идем по длинному коридору блока для уголовников. Здесь, кажется, более либеральные законы, блатные чувствуют себя гораздо свободнее и разгуливают туда-сюда. Я пытался понять, от кого охранники что охраняют. Вся страна превратилась в охранников. Миллионы здоровых мужчин превратились в тугодумов. Они стоят у входа в ателье, в бассейн, в школы, в больницы, в магазины. Стоят и тупеют. А в это время у них из-под носа воруют миллиардами через систему грантов и госзакупок.

Тюремным охранникам тоже невдомек, что их разыгрывают, что они сейчас как бы охраняют мир от его владельцев. Шир, к которому меня вели, владеет крупными пакетами акций нескольких банков и каменноугольных шахт. Не говоря уж о бизнесах-игрушках – магазинах, казино, салонах красоты. Вот он сидит, красавец – довольный, толстый, с черным лицом.

Салям! На столе несколько видов колбасы, словно специально названной кем-то «салями», зелень, чифирбак, полный чифа, бадья с медом, даже халва и шербет.

Я озираюсь и вижу сбоку у параши под нарами забитого красивого юношу. Он сидит под нарами и жадно жрет брошенные ему куски колбасы. Скорее не куски, а шкурки.

«И стал Господь Бог глаза ему доставать от солнца, оставив Адама одного лежать на земле; и пришел окаянный сатана к Адаму и вымазал его калом, тиной и соплями. Вернулся к Адаму Господь и хотел вложить в Адама глаза, но увидел его всего вымазанного в нечистотах, но сняв с Адама всю грязь сатанинскую и смешав с Адамовыми слезами, сотворил собаку, и теслом очистил Адама, как зеркало, от всех скверн».

Да, охранник – собака. Но искуситель то ли жирной костью, то ли сухой палкой увел собаку, подкрался к спящему Адаму и впустил в него сорок страшных недугов. Вот она, боль поругания и глумления. Когда каждый может ударить тебя кнутом и бросить обслюнявленную кость.

5

Если тюрьма, школа и больница – маленькие модели страны, то, значит, мы живем не в правовом государстве, а на диком острове, на котором заправляет шайка бандитов. Потому что Шир – теневой правитель Кашевара.

Заходя к нему в камеру, нужно называть свое имя, номер и статью, по которой ты осужден, с расшифровкой – будто это он начальник тюрьмы. Я представился и сказал, что сижу за экстремистскую деятельность, организацию террористической группы и попытку государственного переворота.

– Значит, политический, – ухмыляется Ширхан, не поздоровавшись. – А я слышал, ты писатель.

– Был! – отвечаю я, не поднимая глаз, потому что на Ширхана нельзя смотреть – он этого не выносит. – Пока у меня не отобрали компьютер и тетради и не бросили сюда.

При входе в блатную ханку я успел разглядеть, что в компании за столом, помимо Черного Шершня, сидело еще трое сподручных Ширхана: Саур Хайбула, Фахад, Шумкар и собственно сам Хайсам.

– И о чем ты писал, форель?

– Да так, обо всем понемногу, – попытался отвертеться я, потому что меня выводили из себя подобные глупые вопросы. Возьми и прочти, если хочешь знать, о чем книга. Для этого, собственно, и писал.

– Не такай здесь и мозги не делай, интеллигент, – разозлился Ширхан. – Нам скучно. Бери стул, садись и рассказывай нам какой-нибудь свой роман с самого начала и подробно, бандерлог.

– Будешь нам по вечерам романы тискать, Шахерезад, если тебе твой зад дорог, – громко хохочет Саур.

– И чтобы про нас, и с приключениями, и любовью с воронами, – потер руки Хайсам, сверкнув желтыми зрачками.

– А если будешь рассказывать неинтересно, ты не жилец.

Я взял табуретку и подвинулся поближе к столу. Выбора у меня опять не было. И в то же время был. Потому что я мог вести своих героев, как и куда захочу. Что ж, роман тискать – так роман тискать. С самого начала – так с самого начала.

День первый

Понедельник. 4 октября

Глава 1

Дебют большой игры. Индийская защита

Федор Сергеевич вылез из ванны и надел на розовое распаренное тело белоснежную шелковую рубашку, хлопковые брюки и шерстяное кашне, заварил розовый фруктовый чай и набил любимую вересковую трубку душистым табаком, уселся в кресло-качалку перед шахматным столиком и расставил на доске затейливую шахматную задачку – мат в шесть ходов – в задумчивости поднес огниво к трубке, а может, горячий чай к губам, а может, мысль к кленовой пешке, как его спокойствие нарушил телефонный звонок.

– Алло, Федор, не узнаешь?

Как вскоре выяснилось, это звонил его старинный знакомый по шахматной школе Ботвинника, Петр Анатольевич Карабанов. Шахматно-шашечную школу Федор Сергеевич посещал несколько лет и бросил это занятие, как только понял, что чемпионом ему не быть, а ходить извечным спарринг-партнером для игроков классом выше и быть шахматной грушей для гроссмейстеров не хотелось. Не стал чемпионом и Карабанов, зато шахматная смекалка помогла ему стать владельцем доходного магазина «Шахматы от П. А. Карабанова».

Магазины в районе Тверской рассчитаны исключительно на зажиточных покупателей и кусаются своими ценами. Но русский человек не привык скупиться, когда дело касается подарка брату, свату или высокому начальнику, и торговля шла очень даже бойко.

Маркетологи вывели формулу: чем богаче страна, тем люди меньше дарят утилитарные вещи вроде чайников и утюгов, и все больше вещей бессмысленных и дорогих, сувениров и безделушек. Достоинства подарка измеряются исключительно его ценой. Чем дороже рубашка, тем ближе ты к телу юбиляра.

Магазин специализировался на продаже эксклюзивных дорогих подарочных шахматных наборов и других драгоценных и полудрагоценных сувениров. Были здесь слоны не только из слоновой кости, но и из янтаря, лунного камня и яхонта. Шахматы из малахита, яшмы, змеевика, долерита, кахолонга, оникса. И все ручной работы, все с позолотой. А некоторые с инкрустацией драгоценных камней. Недаром шахматы считались игрой королей и аристократов. Одни названия «Реал куджи», «Сражение падишахов», «Матч претендентов» чего стоили!

И все шло хорошо, если бы не ЧП. Накануне дня защиты животных магазин Карабанова ограбил один из посетителей, незаметно вытащив пешку из супердорогого наборчика. Когда показывавшая набор продавщица отвлеклась, воришка, как щипач, просунул пальцы в стеклянный карман витрины.

Все бы ничего, если бы не очень редкие камни. Сама пешка стоило всего несколько тысяч долларов, но весь набор с розовыми и черными брильянтами на короне королей и ферзей стоил круглую кучу. Подобных шахмат с огнем не сыщешь.

– Я слышал, ты ушел из органов и открыл частное сыскное агентство, вот я и решил к тебе обратиться по старому знакомству, – подытожил цель своего звонка Петр Анатольевич.

– Да, пришлось уйти и заняться частными расследованиями, – согласился со слухами Бабенко.

Есть занятная притча о том, как победивший падишаха в шахматной партии декханин отказался от выигранного рубинового перстня с падишахского пальца. Взамен декханин попросил положить ему в награду на шахматную клетку маленькое зернышко, с условием, что на каждую следующую клетку будет положено зерен в два раза больше, чем на предыдущую. Обрадовавшийся, что так дешево откупился, падишах с радостью согласился на предложение крестьянина, – вспоминал Бабенко, пока машина продиралась сквозь заторы столицы, – и в итоге геометрическая прогрессия разорила целое королевство. Потому что пшеничные зерна в то время являлись чем-то вроде золотого запаса, а амбары – золотовалютным резервом храмового типа государства.

То же самое можно, видимо, сказать и про эти злосчастные шахматы. Раз стоимость каждой последующей фигурки по сравнению с предыдущей увеличивается в геометрической прогрессии.

Где-то Бабенко читал, что первый финансово-экономический кризис случился еще у шумеров. А всему виной стал банковский процент, который с геометрической прогрессией сожрал всю экономику шумерских городов.

Не ровен час, – рассуждал Бабенко, глядя на то, как москвичи активно скупают золото, – финансовый кризис обрушится и на голову его соотечественников.

Кстати, те же шумеры первыми начали играть в шахматы. Странно, что они при этом не просчитали разрушительную силу банковского процента в замкнутой системе. А когда гром грянул, законодательно запретили процент.

Из-за извечных столичных пробок машину пришлось припарковать за пару кварталов от магазина.

Бабенко это даже обрадовало. Он с радостью прошелся по главной торгово-подарочной улице города, разглядывая сверкающие окна витрин со всякой ненужной ерундой – вроде золотых брелков, зажимов для купюр и галстуков, визитниц и запонок.

Отыскав вывеску со звучным именем «Шахматы от П.А. Карабанова», Бабенко толкнул дверь и оказался в магазине, где никакими шахматами и не пахло. Зато воняло свежей краской и белилами – густой смесью сырости и ремонта в одном малярном ведре. Несколько гастарбайтеров из бывших южных республик зачищали стены от старой шпаклевки. Бабенко заметил, что краска, которую сдирали со стен, была точь-в-точь кофейно-шоколадного оттенка его кашемирового пальто.

– Вам кого? – обратил наконец внимание на сливающегося со стенами Бабенко один из рабочих. Может быть Равшан.

– Мне бы Петра Анатольевича Карабанова.

– Папа барана? Это соседняя дверь, – указал шпатиком на выход Джамшуд.

Впрочем, через секунду Бабенко был оказан куда более душевный прием. Его буквально стиснул в своих могучих объятиях крупный Петр. Глядя на этого борова, сразу и не скажешь, что он в свое время сдал на КМС не по греко-римской борьбе, а по шахматам.

– Изменился, возмужал, а вырос, а вырос-то как!!! – шутил Карабанов.

– А сам-то, сам-то! – пытался подстроиться под тон шуток потенциального клиента бывший сотрудник ФСБ – Федор Сергеевич Бабенко.

Пока пили в кабинете чай с печенюшками, Карабанов разжевывал суть проблемы.

– Понимаешь, сработали так, что комар носа не подточит. Ни камеры наблюдения, ни сигнализация не зафиксировали ничего подозрительного. И мы не можем определить, кто бы это мог быть. Вот здесь, – указал он на кассеты, – весь отснятый за неделю материал. Мы уже много раз просматривали и ничего не нашли.

– А может, это какой-нибудь бродяжка взял, что плохо лежало? – предположил Бабенко.

– Да что ты, мы таких и на порог не пускаем.

– А милиция че на это говорит? – спросил Бабенко только потому, что хотел спокойно допить бодрящий напиток. Своими вопросами «А они че? А ты че?» он всего лишь чаевничал причавкивая.

– А что они скажут? Они просмотрели записи, послушали продавцов и честно признались, что шансы отыскать преступника минимальны. Магазинно-сувенирных краж за праздники случается больше, чем грабежей за год и им такой мелочовкой заниматься не с руки. С больной головы на здоровую перекладывают. Говорят: сами виноваты – мол, плохая у вас защита.

– А ты че? – продолжал дуть на горячий чай Бабенко, отхлебывая по глоточку.

– А мне от этого не легче. Мало того, что весь набор безумно дорогой, так еще такая искусная работа! Вот посмотри сам, – протянул он пешку, вырезанную в виде кремлевской башенки. – Где я теперь такой камень возьму, и кто мне выполнит такую резьбу. Ну, хорошо, раздобудем мы камень и найдем ювелира. А с клеймом мастера как быть? Что, тоже подделывать? А если раскроется? Это же подсудное дело!

– И че теперь?

– Теперь я пригласил индийских программистов. Видел ребята в зале ковыряются? Они устанавливают на всех витринах маленькие камеры-жучки наблюдения. Выведем их на центральные мониторы, и охранник сможет наблюдать и за работой пальцев воришек.

Конечно, Бабенко сразу обратил внимание на мужчин в чалмах, что копались в витринах. Их чалмы были похожи на круглые головки обычных пешек, но из деликатности он все не решался спросить, что это за перцы.

– Все ясно, – поставил пустую чашку на блюдце Бабенко и благодарно улыбнулся. – Противник сделал пешкой первый ход, а ты, испугавшись необычного начала, приступил к индийской защите.

– Ну а что мне делать? Сам посуди! – вскочил с директорского кресла Петр Анатольевич. – Эти шахматы я взял на реализацию у одного очень хорошего поставщика. Как мне теперь ему в глаза смотреть?

– Спокойно, спокойно, – усадил его назад Бабенко. После чаепития Федор Сергеевич уже хотел отказаться от дела, мол, оно бесперспективное, если только клиент вновь не объявится. Но тут, не дав Бабенко преждевременно сдаться, в кабинет вошла одна из продавщиц и попросила Карабанова по неотложному и очень важному вопросу.

– Проходите, проходите, не стесняйтесь, – вернулся Карабанов спустя несколько минут с каким-то пареньком.

– Вот познакомьтесь, это наш финансовый директор, – представил Карабанов мальчишке Бабенко, – а это… впрочем, сейчас он все сам расскажет.

Но паренек, в китайском объемном пуховике, ничего рассказывать не хотел. Надув от важности своей миссии щеки, он протянул два снимка.

Вглядевшись в фото, Федор Сергеевич увидел на них ту самую пешку, которая сейчас сиротливо стояла на столе Петра. На снимке точно такая же пешка не менее сиротливо стояла на скамейке в каком-то парке. Второй снимок почти дублировал первый. Та же скамейка в парке, разве только план был чуть крупнее, и пешка лежала уже на пожухлой траве, показывая фирменное клеймо мастера.

– И что вы этим хотите сказать? – спросил Бабенко, возвращая снимок пареньку…

На что парень так же молча протянул второй конверт.

«Мальчишка, который принес вам пакет, всего лишь глухонемой посыльный, – прочел вслух Бабенко. – Он ничего не может сказать, потому что ничего не знает. Если хотите вернуть пешку, следуйте нашей инструкции. Найдите нужную нам информацию о том, кто приобрел в вашем салоне шахматный набор из редкой породы янтаря, и отпустите парня. Информацию о покупателе и фото вышлите по следующему электронному адресу… И тогда пешка окажется в вашем полном распоряжении. Если же вы не последуете нашей инструкции, пешка немедленно будет расколота на поделочные осколки».

– А что теперь? – спросил Карабанов. – Мы не можем раскрывать имена наших покупателей.

– Садись за компьютер и пиши, – посоветовал Бабенко Карабанову.

– Что писать?

– Пиши имя клиента, что купил у тебя шахматный набор. Думаю, тебе предложили сделку на неплохих условиях. Ты же хочешь вернуть себе пешку?

– Ну, я даже не знаю, – одновременно засомневался и возмутился или сделал вид, что возмутился, Карабанов. – И потом, мне нужно время, чтобы вспомнить, кто именно покупал, опросить продавцов, в то время работавших. Поднять записи и картотеку.

– Тогда, садись и пиши!

– Что писать?

– «Уважаемые господа, мы рады с вами сотрудничать и принимаем ваши условия игры. Но чтобы предоставить информацию об интересующем вас клиенте, нам нужно время, – при этих словах Бабенко перевернул песочные часы, что стояли на столе у Карабанова. – Если вы нам дадите пару дней, мы бы смогли пересмотреть все наши видеозаписи и записи в кассовом аппарате и предоставим требуемую вами справку.

Со своей стороны, мы бы хотели получить какие-нибудь гарантии. Пришлите вашего посыльного завтра в то же время или дайте нам знать другим способом, что наше предложение вас устраивает».

Распечатанную на принтере бумажку Бабенко сложил несколько раз и запихнул в конверт, затем, не говоря ни слова, подошел к столу и выдавил из тюбика розовый клей на белоснежную поверхность.

– Вот, – протянул он запечатанное письмо.

Паренек по взгляду Бабенко понял, что на этом его миссия окончена, встал, поклонился и вышел вон.

– И ты даже не будешь за ним следить? – удивился Карабанов, когда посыльный удалился.

– Зачем? Так мы только спугнем клиента. А этот паренек действительно всего лишь пешка. С ним связываются по телефону или через Интернет.

– Но для нас вернуть пешку и есть самое главное!

– Вот это и предлагает противник. Вернуть пешку, но проиграть позицию и партию. Ну, Петр Анатольевич, ты же как-никак сдавал на кандидатский минимум по шахматам, – пристыдил Карабанова Бабенко. – Для тебя что важнее? Вернуть пешку и потерять лицо или выиграть всю партию целиком?

– Но как говорил Франсуа Луидор: «Пешки – душа шахматной партии».

– Мы же не в «пешки» играем, – улыбнулся Бабенко. – В любом случае наш противник любит остро атакующую комбинационную игру, и нам пока ничего не остается, как лавировать и тянуть время, ожидая, когда его атакующая игра рассыплется, или того момента, когда мы сможем организовать удачную контригру. И поэтому мы вынуждены защищаться и тянуть время.

– А вдруг они испугаются нашего маневра и залягут на дно?

– Не испугаются! Те, кто так авантюрно и нагло играет в атаке, не любят защищаться и долго сидеть в засаде. Уверяю, они не переходят от атаки к защите, не исчерпав все атакующие варианты. Пока, к сожалению, защищаться вынуждены мы. Кстати, ты не предполагаешь, зачем им понадобилось узнать, кто купил эти шахматы?

– Ума не приложу, – развел руками Карабанов. – Насколько я помню, то был довольно простенький наборчик шахмат и нард. Фигуры представляют собой обычные европейские и азиатские армии. Сделаны они довольно топорно. Правда, из редкой породы янтаря, но никакой филиграни.

– Вот видишь, хоть что-то ты еще помнишь.

– Ну, уж свой товар я хорошо знаю. А вот покупателя не помню. Слишком не запоминающееся у него лицо. Хотя мы и выдаем каждому дисконтную карточку покупателя и для этого просим указать минимальные анкетные данные. Но сам понимаешь – данные могут быть ложными, и их еще надо поднять.

– Отлично. Давай-ка, пока анкету поднимают, мы с тобой, Павел Анатольевич, выпьем еще черного кофейку и подготовим план дальнейших действий.

– Вот так тупо сидеть и ждать! – попросив секретаршу сделать кофе, нервно заходил по кабинету Петр Анатольевич. – У меня нет на это времени.

– Сидеть в защите, Петр Анатольевич, – это не значит тупо ждать, что сделает противник. Мы должны быть готовы ко всем возможным вариантам развития партии.

Вышел от Карабанова Федор Сергеевич в приподнятом настроении. «Все-таки, – думал он, – как великолепно шахматы могут расцвечивать жизнь, развивать фантазию и поднимать тонус, хотя сами черные и белые фигуры ограничены полем в шестьдесят четыре черно-белые клетки».

«Удивительно красивая, глубокая и оригинальная игра», – проходил он мимо витрин с белоснежно-хлопковыми сорочками и шелковыми галстуками, мимо подарочных наборов чая, кофе, табака и шоколада в золотистых упаковках. Мимо тростей с серебряными набалдашниками и трубок с янтарными мундштуками, – все вокруг сразу засверкало новыми красками и смыслами.

Час назад он просто хотел бесславно покинуть поле боя, но вдруг на авансцене кабинета П. А. Карабанова появился прыщавый подросток и бросил ему в лицо шахматную перчатку.

И тут уже, поставленный в ситуацию цейтнота и почувствовавший азарт борьбы и щемящее чувство начала шахматного сражения, Бабенко увлекся так, что забыл про все остальное на свете.

Вернувшись домой, Бабенко еще долго думал о шахматной задачке-шестиходовке и не мог уснуть. В голову лезли разные мысли. Он ворочался, искал удобную позу на поле кровати, поджимал конем ноги, сдвигал по диагонали одеяло. Периодически взбивал подушку, придавая ей форму то слона, то ладьи, а то и короны ферзя, в надежде, что она принесет ему шахматную славу, а конь унесет в мир сновидений.

Глава 2

Мобильный

– Что за дерьмо?!

Не успел наступить очередной понедельник года Белого Тигра, как я одной ногой уже вляпался в собачье дерьмо, а другой вступил в кровь – может быть, тоже собачью. Когда изо всех сил несешься к вышедшему из театра клиенту, сжимая под мышками дышла, не особенно смотришь себе под ноги. Главная забота – чтобы клиент предпочел именно твою кибитку старомодному кебу и новомодному авто. Да и потом, некогда думать о своих ногах. Сначала надо опередить конкурентов, а потом договориться о цене, усадить поудобнее, накрыть шерстяным пледом в клеточку. И все с лучезарной улыбкой в тридцать два, или сколько их там осталось, карата-зуба и под косые, в тридцать две соринки, взгляды других, менее расторопных рикш. Фары встречных авто, как прожектора, рассыпают блики на шахматном пледе. Всё – игра началась.

– Куда вам, мистер? А, на вокзал?! Но сначала заскочить на пару минут домой за документами и сумкой? Как скажете, мистер! Хозяин барин! Кто платит, тот и заказывает музыку!

Вперед, вперед – волка ноги кормят! Сердце, бешеное, как зверь, рвет своей алчностью на куски окружающую реальность. Главное в нашем деле – быть мобильным, постоянно двигаться. Недаром же наша кличка у таксистов – «мобильные». Есть автомобильные, веломобильные, а мы просто мобильные.

Это потом я, будто не волейбольный, а валидольный, буду не спеша тащиться домой через весь город. Или, оставив свой драндулет на стоянке, философствуя и меланхольничая, буду стоять, опустив голову и тяжело дыша, как загнанная лошадь… мечтая – сейчас бы сюда ведро-другое воды…

А пока я мчусь во весь галоп, подгоняемый алчным сердцем, про ноги и вовсе следует забыть. Кручу что есть силы, молочу, отталкиваясь от асфальта, выкидывая голень вперед от бедра, стараясь приземлиться на пятки, чтобы ступни не свело судорогой. И здесь быстро должны крутиться не только четыре конечности, но и голова. Чем быстрее домчусь, тем меньше боли и досады. Обиды оттого, что опять не подсуетился и маловато грошей заработал.

В такие минуты телесного напряжения лучше вообще забыть о том, что ты человек, и представить себе, что ты лошадь. Лошадь Пржевальского. Мол, терпишь, не приживаясь к чужому месту, чужим повадкам. А сам так и остаешься в душе диким, потому что все тебе здесь чуждое. Нет гор и бурных, необузданных ручьев.

Благо скала вокзала не так далеко от Александрийского театра. Всего-то две трети Невского. Да и дом совсем близко, как выяснилось. Всего в паре-тройке кварталов отсюда, на Большой Конюшенной. Вот и домчались.

Я стою возле дома клиента, обалдев от восхищения. Это же не дом, а целая крепость с башнями! Запрется мой сеньор за стальными дверями в этой крепости, как потом его выкуривать?

Я нервничаю, курю. Пару раз меня кидали, уходя через проходной подъезд. А Бог, как известно, любит троицу. Не тройку, а троицу. Нервничая, я внимательно слежу, как лифт по вынесенному наружу коробу лифтовой камеры поднимается вверх. Первый, второй, четвертый этаж. Вот зажигается свет за тюлевой занавеской в окне квартиры.

Клиент, видимо, попался богатенький. Костюм на нем дорогой, блестящий, и штиблеты под цвет тросточки. Сразу видно, франт. Совсем даже не торговался. Наверняка цена его волнует так же мало, как и красоты города. Всю дорогу трепался с кем-то по телефону, а по сторонам совсем не смотрел. Сразу видно, местный нувориш.

А я приезжий рикша, тоже новенький в своей артели. Приехал из Кашевара покорять красивую европейскую жизнь. Прилетел – как осел в Диснейленде – на самолете из городка, некогда превосходившего богатством обе столицы русской империи. Теперь он – захолустное, пыльное, провинциальное местечко. И не то чтобы у нас там не на что было жить. Продуктовая корзина, включающая фрукты и зелень, стоит гораздо дешевле, чем в России. В общем, с голоду не умрешь в любом случае. А имея свой огород – так вообще обожраться можно, живешь как в шоколаде. Только земля, машина или квартира стоят очень дорого. О-го-го как в цене они! А еще калым нужно за невесту отдать. И за дом, в который невесту необходимо привести. В общем, без денег не жениться, а какое будущее без жены?

Но самое противное, что даже при наличии денег невозможно свободно купить землю и дом. Замучают с проверками из полиции. Где и откуда взял? Не продавал ли наркотики и так далее. А если год-другой проработал в России, то у тебя и алиби есть.

Так и живем. Крутимся потихоньку. Хотя бизнес нуворикшей сугубо второсортный, второстоличный, но все-таки центрально-городской. Он – наш бизнес – совсем недавно прижился. Сначала у театров и клубов появились старинные автомобили, потом велорикши, а затем и мы составили конкуренцию кебам.

Обратная эволюция, так сказать, на глазах. От двигателей к велосипедам, от великов к лошадям, а от тех и до ослов недалеко. Наверное, ослом я и стану, когда за всей этой беготней растрачу силы и энергию молодости. Надорву мышцы и сухожилия, поврежу голеностоп и буду плестись дальше по жизни, как ишак. Пока меня не пристрелит за ненадобностью радикулит. А встречный ветер и тяжелый труд повыбьют из головы последние мысли и мечты.

А богачи уже при жизни могут осуществить все свои мечты и фантазии. Хочешь – здесь, а хочешь – в Сан-Тропе. Вот он, выходит со своей дорожной сумкой на колесиках. Довольный и лощеный, тащится по мощеной тропинке. Пальто в пятнышках, как у породистого оленя. Подошвы мягкие, шаг вкрадчивый, а сумка – маленькая тележка, с ручкой, изящной и изогнутой, как оленьи рога. Мне бы такую катать – одно удовольствие!

– Вам помочь? – спрашиваю и тут же, не дожидаясь ответа, хватаю и закидываю сумку в тарантас. Затем снова накрываю барина пледом, берусь за дышла и – вперед с ветерком.

Не подсуетишься – не получишь чаевых. Иногда и лошадям приходится включать мозги и работать руками. Богатеи – они сегодня ценят вещи эксклюзивной ручной работы. Дорогие и неповторимые там разные штучки. Хенд-мейд. А чем фут-мейд хуже хенд-мейда? Чем ножная работа хуже ручной, если есть такая же возможность выпендриться и отличиться от прочих обывателей? Сначала посмотреть на кукол-актеров, а потом и прокатиться с ветерком по центральным улицам города на чужом горбу. Тем более им не привыкать сидеть на чужой шее.

– Эй, послушай, как там тебя? – обращается ко мне клиент. Видимо, у него не очень хорошее настроение и ему не на ком больше сорвать злость. – Я боюсь опоздать на поезд. Так что пошевеливайся!

«Так всегда. Сам собирался три часа, а я пошевеливайся», – это я себе под нос, конечно, чтоб он не услышал.

– Если все в конечном итоге будет о’кей, я доплачу.

«Доплатишь сколько?» – думаю я про себя, прибавляя обороты.

Вообще, наши услуги недешево стоят. Как говорится, только для богатеньких, которые после ресторана или театра не знают, не решили еще: то ли им пешком прогуляться и подышать свежим воздухом, посмаковать вкус и аромат удавшегося вечера; то ли на такси прокатиться, чтобы не утомиться еще больше. А мы вроде посередке. Как раз для таких нерешительных. Да к тому же экзотика.

Еще какая экзотика! Лишь для нас все чересчур буднично и рутинно. Чтобы здесь работать, не нужно ни образования, ни компьютерных курсов. Одни сильные ноги да широкая улыбка – как у лошади. В смысле, обходительные манеры и спокойный норов. Беги себе, показывая подошвы-копыта, пока последние не отвалятся.

Главное в нашей науке – резво тронуться. Как разгонишься, так и пойдет. Впереди еще чертов Аничков мост с его дугой. Не каждому рикше удастся с разбегу вскарабкаться на него.

Странно. Даже у мостов и домов в этом городе есть имена. А он ко мне обратился: «Эй, послушай, как там тебя!» Вообще-то, если что, зовут меня Фарас. «Фарас» в переводе с персидского значит «возвышающийся, добивающийся высокого положения». Так меня назвал дядя с маминой стороны. Видимо, хотел, чтобы я поднялся и преуспел. Но, бедный, не учел, что по-арабски «Фарас» означает «лошадь».

Куда можно подняться и успеть с таким именем? Разве что на Аничков мост со вздыбленными конями. Думаю, если бы у меня вместо рук были передние ноги, они тоже сейчас взлетели бы вверх – так резко меня потянуло назад. Приходится в срочном порядке наклоняться на сорок пять градусов и вытягивать тело вперед. Того и гляди жилы на вытянутой шее, словно упряжь, порвутся.

У нас в Кашеваре говорят: «Дарующий имя дарит и коня». Но мой дядя, видимо, решил совместить два в одном. Уложить подарок-коня и имя-наречение в одно действие. Но что с него взять, с простого крестьянина. Откуда ему было знать арабский, если он даже арабских скакунов в глаза не видел. Думаю, они такие же красивые, как эти кони Клодта с их шикарными крупами. Хорошо, что у нас, в отличие от лошадей, есть руки, ими хотя бы мух со лба отгонять можно летом. Плохо, что нет хвоста, ибо вся спина и задница уже в мыле, и не прикрыться.

А клиент катится себе с ветерком, не зная забот. О чем это он, интересно, так долго и увлеченно болтает по телефону? Наверное, треплется про сводки с биржевых торгов. Про акции, венчуры да франчайзинги. Раздает каким-то быкам и медведям последние указания насчет того, следует ли повышать или понижать.

Я напрягаю уши и сквозь свист ветра слышу, как мой клиент говорит, что уезжает в какую-то восточную дыру по контракту. Едет на поезде до Москвы, а там у него через пару часов самолет. Теперь понятно: наверняка прощается со всеми любовницами по очереди.

А с нашей работой… Тут даже невесту не завести – слишком устаешь. Сил нет идти потом на свидание. Ноги закинешь на спинку дивана и смотришь телевизор все свободное время. Не говоря уже про жену – на нее нужны деньги. Что-то я все об одном и том же все время думаю. Кому что, а вшивой кобыле парная в бане снится.

Ну все, кажется, две трети пути позади. Еще чуть-чуть, последний рывок остался, и вот он, Московский вокзал.

Теперь стоп, светофор – есть минутка передохнуть и стереть соль с глаз.

– Эй, рикша, тормозни здесь, – останавливает меня клиент. – Дальше я прогуляюсь пешком.

– Как скажете, господин, – улыбаюсь я, – здесь так здесь, мне же меньше бегать. На цене-то это никак не скажется. Договоренность есть договоренность.

Я кладу дышла на землю и подбегаю к кибитке сбоку, чтобы убрать плед и помочь спуститься с небес на землю. Я смотрю, как клиент кладет в карман сотовый и достает бумажник. Совсем молодой парень. Лет тридцати, почти как мне. И как же он умудрился так быстро разбогатеть? Наверняка просто сын богатеньких родителей.

Я принимаю хрустящую купюру – вот удача! – в сто зеленых, одновременно этой же рукой поддерживая клиента и помогая ему выйти из коляски-кибитки.

Мне не надо смотреть, чтобы понять, какого достоинства купюра. Наверное, так же – одной силой осязания – лошадь определяет достоинство зеленой травки.

– Сэр, у меня вряд ли найдется сдача, вы сегодня мой первый клиент.

– Какая сдача? – пижоня, изображает удивление богатенький сынок. – Кто говорит о сдаче? Там только тебе на чай. Молодец, хорошо справился с поставленной задачей.

– Ого, – расплываюсь я в широченной улыбке. – Спасибо вам огромное-преогромное! Тут на два ведра чая! Всего хорошего, сэр! Удачного вам дня и счастливого путешествия, господин!

Повезло так повезло. Действительно, дорогой клиент попался. Впрочем, едва этот богач отошел на несколько шагов, как я стремглав бросаюсь к театру. Спектакль еще не закончился, а значит, есть шанс кого-нибудь еще выцепить. Сегодня там, кажется, премьера. Собрались все сливки общества, цвет бомонда, как говорится. Элита и интеллигенция в одном флаконе партера. Может, кому-то придет в голову помочь и такому бедному рикше, как я.

А этому фрукту, что свалил из театра пораньше, даже невдомек, что пятидесяти долларов, которые он дал сверху, то есть на чай, хватит мне на целый месяц. Потому что я не пью фруктовый чай в дорогих кафе на Невском, что зазывают своими кричащими вывесками, даже если с меня пот ручьем. Не по карману для лошади фруктовый чай. Вот приду домой и заварю себе огромную посудину с верхом.

Я бежал, тащил свой тарантас и думал о всякой ерунде. О своем дяде, что умудрился назвать моего брата Аббатом, что по-персидски значит «процветающий». Опять хотел как лучше, а в результате брат никак не может жениться. Шатается по Кашевару с дрессированной обезьянкой, чем очень расстраивает мать. Думал о конях Клодта, которых тоже не могут удержать в узде их пастухи-конюхи. О сегодняшнем клиенте, что заплатил ровно в два раза больше, чем договаривались. Такое впечатление, будто я оказал ему какую-то неоценимую услугу. Да если бы он переплатил даже в несколько раз меньше, я бы все равно дотащил его чемодан на колесиках до вагона.

Сейчас он уже наверняка в предвкушении сладкого путешествия попивает горячий чай из фирменного стаканчика, что ему принесла на подносе проводница. Интересно, сколько чаевых он даст ей за это?

Если он не дурак, то, должно быть, срезал через дворы оставшийся угол и вышел прямо к перрону. С парадного входа к вокзалу не продраться. В этот железнодорожный час пик все подступы заставлены машинами. Хотя багаж у него совсем маленький. Видимо, едет ненадолго или собирается все купить на месте. Наверняка ему предложили выгодный контракт. Да и много ли там, на юге, надо: только белые шорты да черные очки.

Вот и театр. Хватит мечтать. Нужно привести сиденье в порядок. Расправить складочки и сложить плед. Вытряхнуть крошки. Все должно быть чин-чинарем. Богатые очень привередливы и брезгливы.

– Эй, рикша, смотри, где встал, – сигналит мне подъехавший кебэшник. Вообще-то они нас ненавидят. Мы у них хлеб вроде отбираем. Когда мы появились, у них работы стало меньше.

Если честно, я на них не обижаюсь. Стараюсь не замечать их выходок. Нормально я встал. Хватит уже сигналить и на нервы давить, думаю. Хватит свою злобу выплескивать. Поскандалил – и езжай дальше, тебе ли со своими лошадиными силами с моей тягловой силой мериться?

У меня даже сигналки такой нет. Один колокольчик. Колокольчик динь-динь-динь. Но что это здесь такое в проеме между спинкой и сиденьем – динь-динь-динь – повибрировало и сверкает? О, кажется, клиент позабыл свой сотовый…

«Круто! – мелькнула в голове первая мысль после того, как я вытащил мобильник. – А что, если самому прямо сейчас вернуть сотик хозяину? Тогда можно получить еще сотню-другую чаевых. Не броситься ли сломя ноги назад к вокзалу? – заколотилось сердце. – Найти нужный поезд и моего клиента».

Но как? Столько поездов сейчас до Москвы отправляется. А вагонов еще больше. Да и двадцать минут назад это было. Если бы я клиента прямо до места проводил, тогда еще можно было бы на что-то надеяться. По крайней мере, я бы точно знал, что за поезд.

Мои родные места в Кашеваре и наш кишлак Гулизор дали Питеру не одну, а целых две артели. Одна артель резвых жеребцов и тягловых меринов, а другая – жилистых ослов. Те, кто похлипше и не в состоянии катать жирных боровов, с ручными тележками дежурят у выхода метро и предлагают за умеренную плату поднести поклажу до вагона. Это на нашем жаргоне называется «поишачить». Берут они по сравнению с вокзальными носильщиками дешево, и многие соглашаются на их услуги. Этого заработка хватает, чтобы семья там, в Кашеваре, не бедствовала. Да и с большой тележкой в переход метро не спустишься.

С одним таким «ослом» из второй артели меня поселили в комнате рабочего общежития. Звать моего соседа Муха, и мы совсем неплохо с ним устроились.

Рожденный ползать летать не может. За время, проведенное под одной крышей, мы успели крепко сдружиться с Мухой. Это позволяет ему подтрунивать надо мной, а мне – подкалывать его. Но будь у моего сегодняшнего клиента багаж побольше, я бы с радостью перевоплотился в Муху и помог его донести чемодан. Лишние деньги не навредят. А теперь иди ищи ветра в Бологом.

Просчитав свои шансы, я решил не дергаться, и моя замершая ладонь быстро сунула еще теплую золотистую коробочку в карман. Сразу видно, последняя модель «Верту». Дорого, наверное, стоит такая игрушка.

«Может, занести его в милицейский участок? – подумал я. – Но тогда я не получу хороших чаевых за возвращенный телефон. К тому же где гарантия, что милиция не арестует меня и не вышлет вон из страны? Пришьет мне еще кучу дел и до кучи в год Рыжей Собаки спустит на меня всех собак, как на рыжего. Наверняка у меня не все в порядке с эмиграционными документами и есть к чему придраться. Нет, милиции я доверять не могу. Они такие же ворюги, как и все представители закона. А может, и хлеще. С нас мзду только так берут. Подходя, смотрят, словно разглядывают на твоем лице ценник. Того гляди, рот тебе откроют и проверят, нет ли у тебя золотых зубов. А гнилые вас не устроят?»

Сунув руку в карман, я нащупал плоскую, твердую и тяжеленькую шкатулочку, похожую на слиток золота. Сердце опять бешено забилось. Впрочем, не стоит преждевременно радоваться неизвестно чему. Нужно сосредоточиться и добросовестно отпахать сегодняшнюю смену.

Глава 3

Персидский сервиз с чайками

Крик чайки, словно принесенная в ладони вода, растаял быстро. Но и этой утренней речной свежести хватило, чтобы умыться и больше не помышлять о сне.

Минуты две Омар Чилим сидел, укутавшись в одеяло и подперев коленями остатки сновидений, в которых он беседовал с рыбой. «Если петух кричит, завидев ангелов, то чайка кричит, заслышав, как человек беседует с рыбой», – подумал Омар, пока не понимая, к чему ведут столь пространные размышления.

Человек слаб, и ему трудно свернуть с поманившего его пути, даже если он встал на этот путь в неудобных резиновых шлепках. По рассеянности Омар спустился в гостиничное кафе в одном малиновом банном халате и банных сланцах, которые в хороших отелях входят в стоимость номера.

Хотя, может быть, он спустился подкрепиться в таком одеянии лишь потому, что нос кота, умывший Омару с утра спину, руки и грудь, показался ему чересчур мокрым.

«Что за непутевое глупое животное, сначала вытирающее, а потом умывающее? – подумал Омар о коте, выйдя во внутренний миртовый дворик гостиницы, где его вдруг осенило. – Если кот промурлыкал мне в живот, значит, рыба точно была».

Смутные сомнения Омара рассеялись окончательно, как только он припомнил прием у консула Аламании. Огромный зеркальный карп был главным яством, а главной изюминкой карпа, безусловно, являлась улыбка белоликой Примы Дивы. Потому что ее сияющий образ отражался во всех девятистах девяноста девяти зеркальных чешуйках. И во всех трехстах тридцати трех блестящих пластинках-висюльках люстры.

«Небо в этой стране было чистым, как помыслы принца Алмаза», – кажется, так начиналась книга, которую он увлеченно читал в такси от аэропорта до гостиницы. Но сон смешал реальность с вымыслом, и теперь сам Омар чувствовал себя беспечным жителем республики Кашевар – страны, где все женщины счастливы и жизнерадостны, дети веселы и беззаботны, старики довольны своей почетной старостью, мужчины насыщены чувством собственного достоинства и полны благородства.

В тапочках, в махровом халате, Омар был самой безмятежностью. Прохладное дыхание чинар наполняло его легкие ощущением нового прекрасного дня, словно ветер паруса. И он в благодарности поднял глаза к небу.

«Что ж, пора и мне насытиться», – решил Омар, усаживаясь за столик открытой веранды. Развалившись в плетеном кресле, он заказал несколько чашек чая с кубиками сахара и пару бутербродов с параллелепипедами маслосыра. А для остроты вазочку с шариками черной икры. Его желудок постанывал от того особого, спросонья, голода, который можно утолить лишь двумя-тремя чашками чая и двумя-тремя бутербродами с икрой или грибами.

Официант принес заказ на расписанном подносе. Омар обратил внимание на эту изящную роспись под персидскую миниатюру. То был рисунок к старинной поэме «Хюсн и Ашк». Омар смотрел и смотрел, во всех подробностях разглядывая линии миниатюры, вплоть до цветов и соловьев, изящно склонивших свои головки во всех четырех углах подноса. Все это время официант терпеливо ждал, изогнувшись в три погибели, словно это он сам был создателем рисунка и теперь смиренно показывал свое творение Верховному Визирю Искусств.

Был один из тех прозрачно-прохладных осенних дней, что встречаются в здешних горних местах нечасто, и поэтому он сулил не только Омару, но и официанту много хорошего. Рассмотрев рисунок и догадавшись, что официант ждет вознаграждения, Омар потянулся, сначала просто так, от хорошего настроения, а затем к фарфоровой ручке чайника, и лишь потом – ведь, как известно, суета от шайтана – полез было за портмоне из крокодиловой кожи.

Еще по прилете в Кашевар Омар прямо в аэропорту обменял выпрыгнувшие из банкомата купюры на национальную валюту, что позволило ему наполнить внутренности своего «аллигатора» изрядной порцией местных сомов.

Не найдя в кармане кошелька, Омар понял, что принял за карман всего лишь глубокую складку халата с отвисшим воротом, и теперь ему ничего не оставалось, как, приняв более безмятежную позу, погладить влажные волосы на груди и под мышкой, – ох уж этот гостиничный котяра!

«Чин-чинарем» – чирикали нетерпеливо воробьи на чинарах, но Омар Чилим вовсе не чесался. Он именно поглаживал себя по печени и поглаживал по почкам, одновременно рассматривая росписи на чайнике, чашке и блюдце.

Везде и всюду в этом отеле были изображены розы и соловьи, глядя на которые Омар не мог не вспомнить чарующий тембр Дивы Примы, с которой ему предстояло встретиться уже завтра. Он раньше и не подозревал, что может влюбиться в женщину, слушая лишь ее волнительный голос. На ланче у консула ария за арией волнами пробирались внутрь тела Омара, заполняя своей вибрацией даже кишки и щекоча ему почки.

«Вот она, моя дама печени», – решил Омар Чилим. Хотя, возможно, это расчлененный на части упрямый карп продолжал сопротивляться выпавшей ему участи и пытался, минуя пищеварительные органы, сразу угодить в кровеносную или мочеполовую систему, чтобы под шумок скрыться вместе с волнами вибрации в канализационной системе.

Омара действительно пробирало насквозь. Он стоял, оглушенный и униженный, прямо перед роялем, чувствуя, как карп, мимикрируя под угря, устремляется к низу живота. Еще утром Омар прилетел в Кашевар на самолете, напоминавшем ему белолобого гуся. А уже ближе к ланчу он сам весь покрылся гусиной кожей.

Впрочем, вокруг рояля топтался не только Омар, но и человек тридцать приглашенных гостей. Консул Аламании был хорошим знакомым Омара по работе фонда. Теперь, кажется, он становился соперником в любовных интрижках, как и индусы, что украшали свой лоб звездами.

Омар не раз отмечал, что в этом четырехзвездочном отеле к нему относятся как к очень почетному клиенту. Может быть, потому, что он в карточке гостя указал, что приехал фотографировать зверей из зооботсада, собранного самим эмиром и мэром Кашевара.

Но как бы то ни было, такое положение вещей очень забавляло и даже льстило Чилиму. Прислуге иногда хочется побыть господином. А Омар, будучи рядовым сотрудником одного английского фонда, вставшего на службу братьям нашим меньшим, хотел, чтобы изредка прислуживали и ему.

Чужое место за чужой счет – ну разве не ловко! Омар приехал в Кашевар по заданию фонда, чтобы пофотографировать чудо-зверинец эмира, и теперь собирался сполна насладиться выпавшей на его долю приятной поездкой и блестяще сыграть роль богатого иностранца за счет командировочных, которые ему щедро выписали в конторе. Будучи биологом, Омар уже давно не питал иллюзий о людском сообществе и знал, что человеку, как и всем групповым животным, присуще образовывать иерархии, положение в которых напрямую зависит от рангового потенциала и настырности того или иного индивида. И так повелось испокон веков со времен первобытного полуживотного существования гомо сапиенс. Чем больше сил, тем выше ранг. Причем только физической силой ранг не определяется.

У петухов место в иерархии зависит от высоты гребня, размаха крыльев и красочности перьев. У павлинов – от длины и пышности хвоста. А у человека – от количества и красочности выступающего из кошелька гребня из красных, голубых, розовых, желтых бумажек в портмоне. То есть, по сути, тоже от длины хвоста попрошаек. На худой конец, более высокий ранг можно получить за счет накладного перистого гребня кредитных карт «Виза».

Возвращаться Омару в номер, не перекусив и не взбодрившись чаем, совсем не хотелось. Его ноги после сладкого сна были ватными и дрожащими, как брусничное желе с сахарной бахромой с Базарной площади.

И тут, взглянув по сторонам, Омар увидел знакомого посыльного, что увязался за ним от самого аэропорта. Эти взрослые дети просто кишмя кишели под ногами Омара в поисках хоть какой-нибудь поденщины. Одни якобы вытирали пыль с его туфель. Другие – пыль с места, куда нога Омара собиралась в следующую секунду ступить. А третьи так вообще рвали на ходу подметки: с такой страстью они натирали подошвы, не успевал Омар оторвать их от пола. Желая скорее отвязаться от докучливых попрошаек, Чилим поручил первому подвернувшемуся под руку подростку купить ему в местной книжной лавке какую-нибудь занимательную книжку.

На то он и новый день, чтобы приносить не только новые проблемы, но и новое виденье их решений. Мальчишка так обрадовался свалившейся на него удаче, что в мгновение ока разогнал всех прочих искателей счастья. Но с тех пор везунчик Самир следовал за Омаром как приклеенный, по пятам. Вот и сегодня с раннего утра он дежурил возле гостиницы, время от времени стараясь заглянуть в дверь и попасться Омару на глаза.

Заметив юношу, таково уж свойство памяти, Омар тут же вспомнил, что торговец книгами Абдулхамид не отдал ему в полной мере сдачи. Сославшись, по словам сорванца, на отсутствие мелочи, Абдулхамид якобы попросил подождать до вечера. «Какую выгоду лавочник здесь выискивал?» – задавал себе вопрос Омар. Неужели он надеялся, что чтение так захватит гостя, что в этот же день Омар обменяет шуршащую сдачу на шуршащие страницы продолжения оборванной на полуслове истории?

«Что ж, время продолжения настало», – подумал Омар и подозвал к себе мальчишку.

– Сходишь к Абдулхамиду, торговцу книгами, и возьмешь у него положенную сдачу. Скажешь, что тебя послал я, Чилим-бей… Три четверти отдашь официанту, четверть возьмешь себе.

– Спасибо, господин! – подобострастно раскланялся официант, сполна получивший ответ на все свои подозрения.

– Не за что! – взмахом руки отослал Омар официанта в черную комнату для челяди. Оставшись, наконец, один, он достал из фарфоровой сахарницы два куска рафинада, аккуратно опустил их в чашку и стал молча ждать, пока они растворятся в карих водах, испустив последние пузыри.

От нечего делать он принялся разглядывать пузатый фарфоровый чайник с оттопыренным носиком.

«Чайник от слова “чайка”», – подумал Омар и вдруг вспомнил, что во сне точно о чем-то разговаривал с рыбой. И это воспоминание о беседе с хладнокровной неожиданно взволновало кровь Омара так сильно, что он начал кое-что припоминать. Отдельные детали, не более того…

…Вот рыба приоткрывает свои пухлые, накрашенные коралловой краской губы, словно пытается о чем-то ему поведать. Вот рыба, ударив анальным плавником в знак благодарности, разворачивается и, довольная, уходит восвояси. Но чем довольная? Неужели она договорилась со мной о чем-то очень важном?

Размышляя подобным образом, Омар поднес чашку к пересохшим от волнения губам. Напиток был еще достаточно горяч и потому обжег Чилиму нёбо. Омар стал на него легонько дуть, одновременно почесывать свое слегка опаленное ухо и смотреть, как, подталкивая друг друга, разбегаются в стороны круги…

И тут, после полноценного второго глотка, когда горячие волны ударились о стенки желудка, его прорвало: та рыба рассказывала ему о девочке с карими глазами, что каждый день, утром и вечером, приходит к городскому пруду и пытается что-то высмотреть там. Иногда она дует на воду, отчего рыбам становится не по себе…

Кажется, рыба просила Омара избавить их от этой девочки. И только Омар до всего этого додумался, как пронзительно крикнула распластавшая крылья высоко в небе чайка. А перепуганный звонким кличем официант споткнулся, опрокинув и разбив одну из чашек великолепного персидского сервиза.

Это в равной степени сулило и счастье, и сердечную рану влюбленному соловью, уколовшемуся об острый шип разбитого блюдца.

Глава 4

Калиф на час

Но одно дело просьба. А другое – ее исполнение. Как ему найти тот парк, где девочка дует на воду, среди тысячи парков поющих каштанов цветущего Кашевара? С другой стороны – не является ли сон о беседе с рыбой продолжением яви о ланче с карпом? Косвенным подтверждением чему может служить необычная жажда Омара. И может быть, его необычная одежда.

Полный раздумий, Омар поднимался по закрученной арабской вязью лестнице вслед за своими витиеватыми мыслями, с каждым шагом ощущая, насколько тяжелее становятся его думы и заполненные чаевым илом ноги.

На самом верху перед дверью в номер со спасительной периной он настолько обессилел, что уселся на пол, прямо на ступеньки и затекшие ступни.

– Он такой странный, – услышал Омар всплеск женского голоса слева от опаленного чаем уха. – Знающие люди утверждают, будто он по ночам разговаривает с птицами.

Это болтали меж собой коридорные горничные. Нетрудно было догадаться, особенно после того, как они скрылись за дверью номера Омара, что они говорят о нем.

– Да, я сама своими глазами видела, – вторил ей второй голос, – когда меняла белье… Пойдем, я тебе покажу. – Дальше голоса были неразборчивы…

«Горничные всегда считали себя всезнайками, – поспешно вставая, подумал Омар. – Интересно, что они такого узрели, чего не смог увидеть у себя в номере я?»

От страстного любопытства Омара аж скрутило в три погибели. Боль – ведь где страсть, там и боль – стрельнула в спину, и Чилиму ничего не оставалось, как, согнувшись в пояснице, припасть глазом к замочной скважине.

Эх, говорил же ему врач: нельзя злоупотреблять устрицами, печеночным паштетом и дамами печени при столь слабом собственном здоровье, но он не послушался и теперь вот вынужден, находясь в неудобном положении, подглядывать за собственным номером, полным миловидных горничных.

Более того, эти пери забрались с ногами на пуховую перину, а потом та, что постарше и попухлее, желая явно что-то показать напарнице, сорвала резким движением покров с небольших, но мягких подушек.

Раздался крик удивления. Затем девушки, очень волнуясь и спеша, натянули наволочку обратно. Но даже вид забравшихся на его постель с ногами горячих горничных не мог побудить Омара к активным действиям. Бедный Омар был просто не в состоянии что-либо предпринять в столь пикантной ситуации из-за своего давнишнего недуга.

Он мог только навалиться на дверь и в полусогнутом состоянии, как краб, вползти в комнату. Но, здесь надо отдать ему должное, он сделал вид, что находится в таком полусогнутом состоянии лишь потому, что снимает шлепанцы. Взволнованные девушки тоже по привычке не растерялись и изобразили, что заняты обычной утренней уборкой номера. Хотя одна из горничных, та, что похудее, увлеклась настолько, что запорхала по комнате, как пушинка, стряхивая мимоходом пыль своим пушистым веничком даже с книги на ночном столике.

Впрочем, убирались они недолго, да и то для видимости. Когда через минуту все трое столкнулись у двери спинами – не положено убираться при постояльце, – одна из горничных спросила, не желает ли чего господин.

Омар попросил принести ему бритвенные принадлежности, точильный брусок и мыльную воду. А сам в это время заглянул в совочек для мусора, в котором, кроме двух перышек, черного и белого, не было ни пылинки.

– Хорошо, мой господин, – покорно прошептала пухлыми губами горничная, та, что попышнее, отчего перья в совке зашевелились.

Когда горничные удалились, Омар уселся на кровать и покрутил в руках бархатную подушечку. Эта была единственная вещь, которую он таскал за собой из города в город. Так захотела его возлюбленная невеста Гюляр.

«Твои сны будут слаще и интересней, – любила говорить она, – так как с этой подушкой видеть меня ты будешь даже далеко от дома. А если я тебе не приснюсь, ты будешь сильно беспокоиться».

При мысли о своей прекрасной невесте на сердце у Омара потеплело. Надо будет ей обязательно привезти что-нибудь из Кашевара, решил Омар, может быть, гранатовый браслет, пусть повеселит ей сердце, или подвески с лунным камнем, что видел, проезжая на такси, в ювелирных лавках, рассыпанных на Базарной площади.

Омар знал, что его возлюбленная более всего хотела получить в подарок полкарата бриллианта на обручальном кольце. Но, будучи убежденным холостяком, Чилим гнал от себя любые мысли о женитьбе. Ему было неприятно представлять, как загорятся глаза Гюляр при виде футляра, похожего на ее бархатную подушечку. И как они разочарованно потухнут, когда она, открыв футляр, обнаружит лишь яркий свет сверкающих на подвеске камней.

«А вдруг, я, подсознательно откладывая момент свадьбы, с такой радостью отправился в эту командировку? И по той же причине вместо покупки украшения первым делом пошел на вечер к консулу?» – задавал себе вопросы Омар, вспоминая, как Гюляр плакала, отпуская его в поездку.

– Ты позабудешь меня и изменишь мне в Кашеваре на третий день четыре раза, а четвертый раз, возможно, будешь в роли женщины, поскольку твоя профессия одна из двух самых древних, – изводила она его и себя ревностью.

– Почему всего четыре раза? – хохоча, подливал огонь в масло Омар.

– Потому что сам ты – четвертая власть, – впадала в истерику Гюляр. Она была уверена, что Омар журналист лишь потому, что его отправили в Кашевар фотографировать зоопарк. Объяснять, чем он занимается в фонде, Омар считал излишним, потому что сам толком не знал, чем он занимается.

В последнее время – вот дурное предзнаменование! – их ссоры стали слишком частыми. Гюляр ревновала Омара к каждому почтовому ящику и умудрилась устроить жуткий скандал из-за нанятой Омаром домработницы. А потом эта приятная поездка, в которую Гюляр все никак не хотела его отпускать. Просто вцепилась шипами своих коготков в горло изо всех сил и ни в какую не ослабляла хватки…

Глупая, как она не могла понять, что только она и ее рукоделие были по-настоящему дороги сердцу Омара? А потом, он так привык к ее мягким подушечкам и к ее золотым ручкам, что уже не мог без них заснуть. Странно, что такого необычного горничные нашли в самой обычной рукодельной подушке? Может быть, надпись? На наволочке золотыми нитками было вышито имя его дорогой Гюляр, как подпись под дарственными словами: «СНЫ – ЭТО ИЗНАНКА ЯВИ, А Я – ИЗНАНКА ТВОИХ РАЗВРАТНЫХ СНОВ О ДРУГИХ».

Расстегнув тугие пуговички бархатной малиновой наволочки, Омар стянул ее с подушки. Самая обычная серая, набитая пухом, подушечка. Ничего не оставалось, как прочитать надпись еще раз. А потом и еще раз, на восточный манер задом наперед. Впрочем, и эта абракадабра не помогла.

«Может, следует прочитать это заклинание, прислушиваясь к голосу своего сердца?» – подумал Омар. Затем он расправил наволочку, закрыл глаза и провел пальцем по надписи, как это, читая, делают слепые.

И тут его озарило: впервые за долгие мгновения разлуки он видел во сне не свою невесту, а другую женщину. А еще девочку, дующую на воду. И это не могло не усилить биение сердца Омара.

Резкий стук в дверь заставил его сердце заколотиться еще сильнее. Должно быть, это горничные принесли бритвенные принадлежности. И чего они так смутились, сделали вид, будто убираются и уже собираются убраться, как говорится в одной курдской скороговорке. «Что они такое видели, чего не смог увидеть я?»

– Войдите, – попросил Омар, поспешно накрывая подушку покрывалом.

– Эфенди, – в приоткрытую дверь просунулась голова посыльного мальчишки, – мне надо вам кое-что сказать.

– Проходи, проходи, – позвал Омар, – не стесняйся.

Мальчишка вошел в комнату, но тут же смущенно остановился, пряча руки за спиной.

– Ну, что случилось? Ты отдал официанту деньги?

– Нет. Торговец книгами велел вам отдать вот это, – и юнец, вынув руки из-за спины, протянул книгу в тисненом кожаном переплете.

– Ох! – возмутился Омар. – Что за странные люди! Если в их руки попадают хоть какие-то сомы, они из кожи вон вылезут, чтобы уже не выпустить рыбку назад.

– Торговец книгами Абдулхамид-ага сказал, что вы будете ему благодарны. Он сказал, что это другой вариант истории, которую вы купили сегодня утром, и потому он вам ее отдает почти даром.

– Что еще сказал этот упрямый книжный баран? – Омар уже не мог сдерживать своих эмоций, слишком напряженным выдалось сегодняшнее утро. – Как у него язык не отсох? Быть настолько высокомерным в своих словах!..

– Он сказал, что в одной из двух книг верный, а в другой – неверный вариант истории. И что вы сами должны решить, брать вам эту книгу или нет. Если вы не захотите ее брать, сказал ага, то сможете уже к полудню получить причитающиеся вам деньги.

– А ну-ка иди сюда, – подозвал Омар мальчишку ближе. – Тебя ведь зовут Самир?

– Да, господин.

– Скажи, Самир: торговец книгами – он со всеми своими клиентами любит так шутить?

– Проворачивает ли он со всеми такие номера, хотите вы узнать? – улыбнувшись, будто понимает, о чем идет речь, переспросил Самир.

– Ну, что-то в этом роде, – сказал Омар, а сам подумал, что торговцы в Кашеваре – люди не промах.

– Не знаю, – еще хитрее улыбнулся Самир. – Никогда ни от кого из посыльных не слышал о чем-нибудь подобном.

– Хорошо, где находится лавка Абдулхамида? – нахмурился Омар Чилим. – Я с ним сам потом разберусь!

Вообще с местными прощелыгами надо держать ухо востро. Например, здешние таксисты имеют гадкую привычку везти не в ту сторону, в которую вам нужно. Это Омар понял, когда таксист привез его совсем не в тот отель, где у Омара был забронирован номер, а в тот, где заплатят самому таксисту. На возмущение Омара таксист заметил, что он вообще не знает отеля, о котором говорит Омар. Точнее, не «не знает», а знать не хочет, ибо в этом отеле живут только наркоманы и проститутки, а сама гостиница в очень опасном для иностранцев районе. Там убивают и насилуют прямо в номерах. И вообще, она, кажется, сгорела, подвергшись атаке террористов. Или вроде, как он слышал, ее закрыла санэпидемстанция, а дорогу перекрыли в связи со строительством метро.

Пришлось Омару громко накричать, что если сейчас же таксист не отвезет его в отель «Чайная роза», то он поедет туда на метро.

– Но в Кашеваре метро еще не вырыли! – удивился таксист разъяренности Омара.

– Ничего, поеду на тонеллепроходческом комплексе, – заявил Омар, – все получится быстрее!

После этого заявления пришлось таксисту везти Омара по нужному адресу. Но все равно по пути он заехал в магазин, торгующий коврами, – всего на пять минут, чтобы решить срочные-неотложные дела с кумом-сватом-братом. И в эти пять минут Омару, конечно же, предложили осмотреть коллекцию красочных ковров и что-то приобрести. А уж если бы Омар купил какой-нибудь ковер, таксист, сто процентов, получил бы свои комиссионные.

Так и Самир, как мальчик на побегушках, наверняка в сговоре с местными торговцами и имеет от них свой процент. Возможно, он даже приходится родственником Абдулхамиду. «Как я сразу не догадался, – подумал Омар. – Если я и дальше буду позволять себя обманывать, то меня могут нагреть и с билетами в зоопарк, и в ресторане, и везде по списку».

– Самир, – обратился Омар к мальчишке, – ты, конечно же, не знаешь, какая из этих историй правдива, а какая с ложным привкусом?

– Нет, вы сами должны решить этот ребус для себя! Так сказал ага, и пусть вам улыбнется после вашего решения Аллах в виде удачи!

Омар встал, подошел к посыльному и взял книгу из его рук. Внешне это была точно такая же по размеру, в тисненой крашеной коже эрзерумских быков книга, что ему довелось купить утром. В названии значилось: «Необычайные приключения Благородного Принца Кашевара Алмаза I на великой шахматной доске». Автор указан не был. Только вот цвет переплета был другой: не пепельно-красный, а грецко-ореховый.

Открыв оба фолианта на середине, Омар сравнил несколько фраз. Первое, что бросилось в глаза Омару, – это то, что некоторые действующие лица были одни и те же, словно они кочевали из книги в книгу. А стилистика варианта, читаемого накануне, была намного изысканней. Обычно изысканность, выражаемая в образности и неповторимом слоге, как подлинность, теряется при частой переписке, решил Омар, заранее отдавая предпочтение начатой уже книге.

Он еще помнил, что это была обычная макала, – такие истории часто рассказываются коахинами на базарной площади, – что-то среднее между поучительной притчей и сказкой, повествующей о счастливой стране Кашеваре, прекрасные обитатели которой жили, не зная горя и бедности, не ведая алчности и зависти. И поэтому их сердца никогда не омрачала печаль. Правил этой благословенной, вечно юной и прекрасной, не знающей недостатка каменной страной, как и положено, падишах всех камней Рубин Великолепный. Но самой большой радостью для правителя являлся его сын Алмаз I. Он был не по годам зрел. Не по годам крупен и хорошо сложен. Но главное, Алмаз был кристально прозрачен сердцем.

«Его помыслы были чисты, а душа светла!» – так высокопарно и торжественно было сказано в книге о юном принце:

«Принц Кашевара Алмаз-ибн-Рубин Первый, действительно, все шестнадцать лет, проведенных им под благочестивым горным небом Кашевара, не подозревал о том, что кому-то это небо может быть не в радость.

Алмаз-ибн-Рубин Первый не знал ни смерти, ни голода, ни холода. О смерти ему просто не говорили. Холода в его стране не было. А на голод его научили не обращать внимания обильными подношениями, или, говоря по-простому, подносами, полными вкуснейших яств, и кувшинами, наполненными сладкими напитками.

Его отец, Рубин Яшел Зумруд Шестьдесят Четвертый, хотел вырастить полностью счастливого наследника, дух которого не был бы омрачен ни одной скверной на земле. Чтобы душа его не замутилась и продолжала во веки веков сверкать всеми гранями. И тогда по достижении Алмазом шестнадцатилетия и во исполнение своей мечты Рубин Великолепный, красовавшийся на пальце у самого эмира и желавший счастья своему отпрыску, отправил его на учебу в Альпинию. Но на самом деле, отправляя Алмаза Первого в страну самых надежных дверей и сейфов, Рубин Великолепный преследовал две цели. Во-первых, он хотел уберечь сына от смерти и порчи, от старости и разрушения и вообще от всех невзгод. От знания того, что за пределами Альпинии, за ее толстыми высокими стенами-горами и непроходимыми, как и в Кашеваре, лесами существует бедная, даже нищенская жизнь. А во-вторых, падишах Кашевара, желая отпрыску Алмазу участи, достойной всех знатных камней, надеялся найти в Альпинии равную пару своему сыну, ведь говорили же, что нет прекрасней девушек, чем те, что охраняются толстыми стенами Альпинийских гаремов.

Но по пути в Альпинию случилось непредвиденное. То ли Алмаз Благородный так влюбился в пальчики инфанты, дочери Визиря, что очень привык к ним, то ли просто не хотел покидать родину, но в любом случае он ухитрился выпасть из бархатного мешочка, выйти за перламутровые ворота оберегающей шкатулки и столкнуться нос к носу с пылью. Так Алмаз Первый узнал о смерти, ведь все, что создано из земли, без искры Божьей рано или поздно превращается в пыль.

И еще он увидел, как бедно и несчастно живут люди. Многим из них нечего есть и пить, многим нечем растопить свой очаг, чтобы согреть жилища, негде лечиться. Многие заражены проказой и мучаются в агонии, умирая от своих болячек.

Не зная, где найти приют раненой душе, Алмаз стал бродить по миру, переходя из рук в руки. И нигде он не находил утешения. А везде встречал лишь смерть, подлость, кровь и убийства. Начиная от казненной Марии Антуанетты и убитого турецкого султана Абдулла-Хамида и заканчивая неким Симоном Монтаридесом, экипаж которого вместе с женой и ребенком упал в пропасть, и некой мисс Э. Маклин, найденной мертвой в собственном доме без малейших следов насильственной смерти. И везде, куда бы ни попадал Алмаз, он сталкивался с унижением духа. Он видел суть человеческую с черной стороны. Ибо не раз его прятали в задний проход или вонючий рот. Он видел, как из-за него совершаются страшнейшие преступления.

И вот тогда, собравшись с последними силами, Алмаз решил помочь простому бедному человеку. И затерявшись в очередной раз в толпе, попал в руки бедному дворнику, мечтавшему иметь утешение собственной старости, благодарного сына, что был бы ему опорой и явился бы подмогой в уборке улиц.

Так Алмаз решил переклассифицироваться из Благородного в Благодарного».

Далее шел рассказ о самосовершенствовании бедного странника. Как, нещадно работая над собой, Алмаз из неопытного прекрасного юноши превратился в великий бриллиант. Получив огранку, стал опытным мужем. И, в конце концов, сполна оказав помощь старику и многим другим встречавшим его страждущим, но поняв, что все его старания не приносят утешения, Алмаз I путем семеричного обмена и просветления попал в верхнюю чакру Будды, в лоб самого величественного истукана-изваяния в Индии.

Для Омара не составило большого труда понять, что это повествование о драгоценном камне рассказано западным летописцем, так как в нем угадывается буддийская история. А для западного мира Восток – это прежде всего буддизм. К тому же в истории Алмаза I прочитывалась история самого знаменитого драгоценного бриллианта «Хоуп».

Захлопнув книгу, Омар пошел прочь из парка буквиц – в свои сладостные сны. Он любил почитать занимательные книжки перед сном, так как истории-снадобья успокаивающе действовали на нервы. А некоторые даже умудрялись устраивать массаж мышцам лица – так искусно они были написаны.

Впрочем, то было утром, а сейчас Омар решил размять свои мозги новым ребусом. «Надо будет, ради забавы, сравнить оба варианта-фолианта», – решил для себя он, отпуская мальчишку.

– Иди с миром, – сделал благородный жест Омар, – но передай торговцу книгами: если я не обнаружу в книгах никакой принципиальной разницы и достаточно сложной задачи для ума, ему не сдобровать.

– Хорошо, – сложил у груди руки Самир.

– Надеюсь, он заплатил тебе за твое дерзкое предприятие. – Омар был все еще разозлен. – Иди же и больше не попадайся мне на глаза.

– Что-нибудь еще, господин? – спросил Самир.

– Да, и скажи официанту, что я расплачусь с заведением во время ужина.

Глава 5

Лошадь Пржевальского

Почему-то работа толком не шла. Даже кричать, зазывая клиентов на свой тарантас, звонко и радостно не получалось. Голос неуверенный и сиплый, будто я какой воришка и кричу: «Держите вора!» Все мысли только об этой золотистой шкатулке в кармане. Сколько, интересно, за нее можно выручить, и как ее сбыть, если не удастся найти хозяина?

Не знаю, случалось ли с вами нечто похожее. Например, в обыденное серое утро, когда вы нехотя тащитесь на нудную низкооплачиваемую работу и вдруг у выхода метро находите дорогой телефон. Подбираете и прячете в карман – с одной мыслью: «Неужели и мне наконец повезло? В кои-то веки!» Хороший телефон, модный, дорогой, с наворотами. И главное, потерял его кто-то на улице, а не в кинотеатре, где полно камер наружного и внутреннего наблюдения: объективов, нацеленных на тех, кто тайно приходит снимать новый блокбастер о борьбе хороших и плохих парней.

Но вы себя плохим парнем отнюдь не считаете. Скорее наоборот, вы видите себя лихим ловцом удачи. «Сейчас, – думаете вы, – сдам мобилу фарцовщикам-скупщикам и бац – погуляю с девушкой или кутну с друзьями». Тем более скупщики телефонов – вот они, тут как тут – стоят у перехода с картонными объявлениями: «Куплю телефон. Дорого».

Дорого – это слово особенно цепляет вас. Дорого – это сколько? Хватит ли этого «дорого», чтобы позволить себе, наконец, осуществить хоть одну из своих маленьких фантазий? Например, напиться фруктового чаю в кафе и накуриться фруктового табака из кальяна. Или купить в гипермаркете всякой ненужной всячины, на которую давно положил глаз, – кастрюль и сковородок, например. Да хотя бы раскладной швейцарский нож, который раньше ты себе любимому позволить не мог.

Да мало ли? Но в то же время вас мучает совесть, вам неприятно сознавать, что эта камера – с ярко светящимся дисплеем-окном – не из вашей, а из чужой жизни. Что на мобиле номера незнакомых вам людей, стоит набрать – и вы услышите абсолютно чужой для вас, но близкий владельцу телефона голос. И еще что в камере, возможно, фото его машины, дачи, детей, жены. Возможно, даже обнаженной жены. Такое чувство, будто вместе с телефоном вы украли у этого Маши-растеряши частицу счастливой жизни. Нахрапом, нагло оттяпали кусок чужого счастья и семейного благополучия. Отчего вам на мгновение становится хорошо и весело, а потом появляется тяжесть в животе и тошнота.

Ведь у вас ни машины, ни дачи, ни красавицы жены, ни детей. Вы вообще живете не так, как хотели бы. В кармане вы сжимаете еще теплый телефон с цифровым кодом-паролем для входа в чужую жизнь. За пазухой щемит, телефонная батарея сладостно греет душу.

Ночью холодно. Я оставляю кибитку на улице Стремянной – на огороженной забором площадке одного из долгостроев. Снесли какой-нибудь шедевр номер 7, а построить собираются современную бездушную стекляшку вроде «Ак-Барс банка», что через дорогу. Стремянная – как будто специально название для нас, лошадей.

– Эй, зверье, смотри, куда прешь! – кричит мне охранник стоянки в униформе. К нам, черным, он всегда так. Отрывается!

Не обращая на него внимания, я стреноживаю трехколесную тачку. Затем смешиваюсь с толпой и спешу в сторону Гостиного двора. Кстати, о зверях – есть тут через здание «дом со зверями». С чудесными рыбами и змеями по краям окон второго этажа, с птицами-стражами у парадного входа, с дремлющими совами на четвертом. Это мой любимый дом в Питере. Сейчас в темноте причудливые фигуры почти не видны, но я знаю: они есть даже на карнизах.

А клиентов наверняка уже нигде нет. Ждать возле театра больше не было никакого смысла. Все давно разошлись. Стоять с моим тарантасом у ночного клуба – занятие почти такое же бессмысленное. Современная молодежь не имеет аристократических замашек. Если они и взберутся на меня, то скорее покуражиться и побеситься. Топтаться после полуночи возле дорогого ресторана – все равно что пальцем в небо. Неизвестно, есть ли в этом заведении вообще кто-то из посетителей, думаю я, по инерции заглядывая в окна «Фасоли», что на Гороховой.

К тому же если я промедлю, то, возможно, не успею на последнюю маршрутку. От метро до общежития они прекращают ходить около часа ночи. Да и метро вот-вот закроется. Придется, о бедные мои ноги, переться минут пятьдесят пять пехом.

А фасоль и чечевица – еда бедняков и лошадей. Вспомнив, как мы валялись на гороховом сеновале у себя в Гулизоре, я однажды заглянул в этот ресторан. Как заглянул, так и дальше пошел. А вообще, на Гороховой полно недорогих заведений вроде «Пышки и пудра» от «Веселого пекаря» или «Пельменных» столовых от «Диеты 18».

Но все же, если тебе восемнадцать, пельмени дешевле варить дома. Перед тем как отправиться к себе, я захожу в круглосуточный супермаркет «Дикси» купить на ужин кефиру и пельменей. Обычный вечерний ритуал холостяка. У нас в районе так поздно уже ничего не купишь.

На входе в магазин смуглая девушка собирает принесенную с улицы грязь, ловко орудуя шваброй. Я сразу узнаю в ней кашеварку. Подтерев лужи, она меняет лежащий под ногами промокший картон на сухой. Нищета заставляет моих соотечественников быть тряпками и подстилками на порогах сытной и богатой жизни.

Впрочем, это дешевый магазин и в нем, в ущельях между прилавками, я чувствую себя как дома, в Кашеваре.

Я знаю, если я хочу сбагрить мобилу, мне нужно слиться со средой и, став незаметным, поскорее избавиться от симки. Но с другой стороны, нужно еще просчитать, что дороже: сдать телефон фарцовщикам или вернуть хозяину вместе с симкой, которой он наверняка дорожит. А вдруг мой недавний клиент – олигарх и в благодарность предложит мне хорошую, стоящую работу, когда вернется?

От одних радужных мыслей об открывающихся перспективах на лбу выступает испарина, а ноги делаются мягкими, как промокший картон.

Нет! – принимаю я решение. Не буду выкидывать симку, а прямо сейчас свяжусь с хозяином или его близкими и сообщу, что телефон в надежных руках. Для этого нужно покопаться в телефоне, пролистать записную книжку и сообщить о найденной пропаже подходящему человеку из окружения владельца.

Но, кумекаю я, если я сейчас, в такой стремной, обрызганной машинами одежде достану этот дорогой телефон, то неминуемо вызову подозрения. И я начинаю осторожно оглядываться по сторонам: а нет ли рядом охранников или, что еще хуже, камеры наблюдения. Я боюсь, вдруг где-то рядом ходит мент в штатском? Маловероятно, конечно, но все-таки какой-то процент есть. Завидев меня с таким телефоном, он тут же попросит предъявить питерскую прописку или регистрацию, которых у меня отродясь не было.

Подсознательно я понимаю – мне нужно спрятаться в хозяйственном отделе, где торгуют всяким домашним хламом. Только дома мы чувствуем себя по-настоящему защищенными. Я сажусь возле пластиковых ведер на пластиковый стул. Я хочу спрятаться в мире резиновых сланцев, детского лото, гладильных досок и бигуди, в мире пластмассовой дружбы и резиновой любви.

Вот, уже уверен я, сейчас загляну в открывшееся окно и увижу чужую жену в бигуди и в домашнем халате. Но, к моему разочарованию, в телефонных фотофайлах нет ни одного намека на домашний уют. Все фото сделаны, кажется, в один и тот же день на улице. Точнее даже, в каком-то парке. Я листаю картинки с фотографиями цветов, машины, малыша и красавицы, которая аж вся изогнулась, пытаясь представить свои формы в выгодном свете. Для этого она сняла домашний халат и надела лосины.

Девушка смотрит прямо – глаза в глаза, открыто, радостно, призывно. И даже седан «Ситроен» смотрит, не моргая и, кажется, улыбаясь. Только трехгодовалый малыш, никому не позируя, согнулся над цветком. Ему стрекоза-лепесток гораздо интересней.

Но тут телефон предательски заверещал и стал дрыгаться, словно запеленатый в подкладку кармана малыш. Он всячески старался привлечь к себе внимание, отчего я жутко напрягся. Реагировать или сделать вид, что это золотой ребенок не имеет ко мне никакого отношения? Что он подкидыш?

Обнаружься у меня грудное чадо, кто мне, с моей внешностью, поверит, что я не цыган-люля, похищающий из люлек детей? Но, с другой стороны, надо что-то делать. А вдруг это объявившийся хозяин вопиет о своей потере и слезно, через мистическую связь, умоляет вернуть свое дитя? Или это служба безопасности, сбившиеся с ног оперативники пытаются выяснить и высчитать, где географически находится похищенный ребенок? Вдруг хозяин мобилы – крутой мент или начальник какой-нибудь спецслужбы? А тут еще продавец-консультант услышал писк малыша и направился ко мне на помощь.

Собрав всю силу воли в кулак, я принял звонок. Не выкидывать же в мусорку, а тем более не подкидывать малыша, как последний мерзавец, под чужую дверь. Мы же не звери, чтобы признавать только своих детей, даже если половых ковриков здесь целая тележка, а мусорные пластиковые ведра засунуты одно в другое.

– Алло! – кричу я в молчащую трубку. – Алло, говорите!

В крайнем случае, если разговор будет затягиваться, звонок всегда можно удушить подушкой пальца. Но к моему великому облегчению, напугавшим мое сердце звонком оказалась СМС. Точнее, череда СМС, которые шли одно за другим.

Поистине, когда у страха глаза велики, время тоже неимоверно расширяется, а пространство – понятие относительное. Увидев, что я разговариваю по телефону, консультант сделал вид, что он шел за бигуди. А я, оторвав трубку от уха, читаю открывшуюся эсэмэску. Одно выразительное слово: «Сука!»

«Сука!» – передернуло меня так, как будто, посмотревшись в зеркало, я увидел свое испачканное лицо или, занимаясь непристойным делом, вдруг понял, что за мной подглядывают.

Кому адресовано это слово? Кто его прислал? – расстраиваюсь я, хотя, скорее всего, это не послание – крик души, и его не стоило принимать близко к сердцу.

Но так уж устроена наша совесть, что, если мы чувствуем хоть толику своей вины, мы готовы вершить над собой жестокий самосуд.

Расстроенный, я выхожу из хозяйственного отдела. Если это слово-обвинение адресовано мне, то оно вполне заслуженно. Копаясь в чужом белье, я и так чувствовал себя воришкой.

Хотя почему воришка? – включается мой внутренний адвокат, готовый в любой момент переспорить-перекричать совесть. Разве я украл, а не нашел этот телефон? И разве у меня нет оснований не обращаться в полицию и не доверять окружающим, а самому по фото и номерам искать хозяина?

И почему обвинение адресовано конкретно мне? – начинает успокаивать обоих спорщиков разум. Если это обвинение сгоряча бросил клиент, то он вполне мог его бросить потенциальному вору-карманнику, решив, что его обокрали в толпе на перроне.

А мне и вовсе нет причин расстраиваться!

Но сердцу не прикажешь. Оно, как то зеркало, указует именно на мое замаранное лицо. Вот что значит пойти против себя, против своего воспитания и своих убеждений.

Совсем подавленный, я спускаюсь в подвал-кафе на Казанской и, изменив своим правилам еще раз, заказываю фруктовый чай с сахаром. Пойманный за руку, я продолжаю сопротивляться. Хочу дойти до самого дна и ощутить всю сладость своего падения.

Вот они, муки совести. Вот они, страшные жернова самосуда. Здесь, в кафе, я могу спокойно читать. К тому же у меня сегодня неплохой куш: сто евро и золотая коробочка. И душа требует их тут же спустить – то есть от них отказаться.

Теперь я уже без опасения изучаю попавшуюся мне шкатулку. Телефон действительно оказался очень дорогим – с отъезжающей вверх панелью. На большом мониторе красовались две надписи: слева, напротив зеленой кнопки, «Честь и слава», справа, напротив красной, – «Счастье и богатство».

Это что? – удивляюсь я. Опять послание мне? Мол, что я выберу. Богатство, но бесчестие?

Впору снова начать паниковать. К счастью, как мне скоро удается выяснить путем нажатия кнопки меню, надписи всего лишь были заставкой. Да и сообщение «Сука» было адресовано не мне, а самому Грегору Стюарту от его девушки. Я выяснил это, прочитав все пришедшие СМС. Они были посланы с одного и того же телефона.

«Дорогой, милый мой Лео Грегор Стюарт, – прочитал я в первой СМС. – Я подумала над твоей просьбой и спешу тебя разочаровать. Меня порадовала твоя абсолютная уверенность, что я вернусь и буду, как и прежде, безропотно поливать цветы, штопать носки и кормить твоего Элиота, ожидая, когда ты нагуляешься и вернешься из очередной романтической командировки или от очередной шлюхи».

В следующей эсэмэске я прочитал: «Хватит, пусть теперь за тобой следят твои многочисленные бабы. Я, как и ты, решила развеяться и отправиться отдыхать в более теплые края, но, думаю, ты не очень расстроишься и быстро найдешь мне замену».

Далее следовала эсэмэска: «Тебе ведь было скучно и неуютно с хозяйственной и заботливой женщиной вроде меня, Леонардо».

«Я не приду ни завтра, ни послезавтра. Это мое последнее слово. И пусть твоего Элиота и тебя заодно кормит другая. Я же отправляюсь на юга, помнишь, я говорила, что собираюсь. У меня появился бойфренд, и я надеюсь, что буду с ним счастливей, чем с тобой. И вообще, не пиши мне больше», – читал я следующую эсэмэску. Видимо, у отправительницы разыгралась истерика.

«Прощай, Леонардо Грегор, и прошу тебя, больше не беспокой меня своими звонками. А дабы не дать тебе шанса меня третировать и расстраивать, я меняю свой номер».

И еще одно напоследок, которую Лео не успел прочесть, чтобы, видимо, окончательно отвадить хозяина мобилы: «Дорогой Грегор, не обижайся, но вопреки твоей полной уверенности во мне я не смогу присмотреть за Элиотом. Непредвиденные обстоятельства. Я приболела рабиесом и буду лечиться в пансионате. Оставь меня в покое. Моего нового молодого человека это очень нервирует».

Что же так взбесило женщину? – удивлялся я. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы разобраться в интерфейсе и покопаться в архиве отправленных сообщений, из которых я выяснил, что Леонардо Грегор Стюарт очень просил свою девушку вернуться или, по крайней мере, покормить кота, которого она так любит. Кроме обращений к ней других сохраненных СМС не было.

«Почему ты не берешь трубку, зайчик? Я вылетаю по очень срочному делу в одну восточную страну. Поезд через пять минут. Вся надежда на тебя, зая. Покорми, пожалуйста, Элиота».

«Ключи, как ты помнишь, киска, под ковриком, а деньги на продукты, карманные расходы и кормежку Элиота – как обычно, в столе. Целую, твой Леонардо».

«Милая, ну хватит, прекращай дуться на меня! Холодильник я наполнил устрицами и креветками, как ты любишь, котик!»

Далее Грегор настоятельно просил не экономить и покупать Элиоту только самый отменный корм по списку, приложенному к деньгам.

И еще тысячу раз Стюарт выражал сожаления по поводу своего «непотребного поведения», многократно клялся в своей любви и преданности. А еще сообщил, что уволил с треском ту домработницу, что чуть не разрушила своим нескромным поведением их отношения.

И опять сто двадцать пять раз, что он очень расстроен и сожалеет. И что надеется, что его птичка – ох уж эти пошлые ласково-звериные обращения! – простит и вернется. Не погибать же Элиоту и цветам.

Действительно, не погибать же. Я стал названивать зайке-курочке-киске, которая оказалась очень близка со Стюартом и как никто другой, видимо, была в курсе всех его дел.

Но птичка-питончик-тушканчик – вероятно, такая же участь постигла самого Грегора, – не отвечала. Точнее, вместо хомячка другой женский голос, набравший зерен за щеку, говорил о том, что абонент недоступен или отключен.

Зачитавшись перепиской, я не заметил, как прошло полчаса. Мой рабочий день и так поздно заканчивается, а сегодня из-за благотворительной (благоотвратительной) премьеры в театре с непременным фуршетом он, похоже, начался только после полуночи.

– Мама родная! – опомнился я, взглянув на часы. – Метро-то уже давно закрыто!

Опять придется тащиться до частного сектора пешком да еще при опасности получить в тыкву от скинхедов. А ноги – словно к ним подвесили гири на цепях, гудят, как у каторжного.

И тут у меня появилась крамольная мысль переночевать в жилище Стюарта, тем самым оказав хозяину – теперь я называл его не иначе – еще одну неоценимую услугу. Я знаю, где находится его квартира, куда выходят окна и где ключи. Я знаю, что сегодня наверняка никто к нему уже не придет. К тому же он просил приглядеть за Элиотом и цветами.

Я вдруг понял, что это шанс пожить в квартире, в престижном районе рядом с театром, ресторанами, ночными клубами. А значит, и рядом со своей работой. Не надо будет каждый день, опоздав в метро, переться в рабочее общежитие на окраине. Не надо платить каждый день по сто рублей за койко-место. За месяц, если подсчитать, накапывает четверть месячного заработка.

А тут я смогу спокойно пожить и последить за котом. А в случае чего – объяснить неожиданно явившемуся незадачливому Леонардо, что лишь хотел услужить: посмотреть за вашим котом и фикусом, так как ваша девушка послала вас, сэр, на три буквы. Не погибать же бедному животному от голода, в конце концов. Главное, ничего не брать. Там, в квартире, убеждал я себя, покопавшись в личных вещах, я смогу понять, как связаться с самим хозяином телефона.

Но одно дело – мысль, прокравшаяся в душу, а другое – набраться храбрости и заставить себя самого пробраться в чужую квартиру. От тепла кафетерия у меня закружилась голова. Ноги отказывались слушаться, но я все же нашел в себе силы встать с высокого стула.

Через десять минут я уже был у запомнившегося дома. Код в парадную я определил по стертым клавишам. Если все время дотрагиваться пальцами до железки, то она быстрее полируется. Этаж я уже знал. Осталось только, подняв кучу пыли, перетряхнуть коврики перед тремя квартирами, под одним из которых действительно лежал массивный ключ.

Трясущимися от усталости руками я просунул ключ в замочную скважину, как свои последние пять копеек в игровой автомат. Словно медвежатник, я пытался крутить ручку сейфа и влево, и вправо, но массивная стальная дверь в сладкую жизнь не поддавалась. На лбу в который раз за вечер выступила испарина.

Если вдруг соседка-домохозяйка выглянет в глазок и увидит, как я копаюсь в чужой замочной скважине, то она неминуемо вызовет милицию. И тогда придется мне опять полагаться на свои ноги.

Но тут мне в голову пришла мысль помолиться. Я сложил ладони, держа связку, как четки с минаретиком, прочитал молитву и даже приложился к ключам устами, а потом приложил ледяную связку к горячему лбу, смочив ключ слюной и потом.

Чудо не чудо, но мне это помогло, и я немного успокоился. А когда вновь стал вращать ключ, замок, скрипнув, поддался. Поворот, еще поворот, и вот я уже, как бык, вваливаюсь в темную квартиру и тут же прикрываю за собой дверь.

Фу, кажется, пронесло. Какое-то время ушло на то, чтобы отдышаться, присев на корточки, и привыкнуть к темноте. Незнакомый, приятно-острый запах чужого цивильного жилья щекотал ноздри.

Успокоившись, я начал искать выключатель, шаря по стенам ладонями. В какой-то момент мне показалось, что я нащупал некую кнопку. Но когда я нажал на нее, ничего не произошло. Только сверкнули искры глаз из глубины комнаты. Должно быть, это проснулся Элиот.

Уподобляясь животному, я решил пройти в комнату на ощупь и уже при свете луны, проникшем в окно, найти какой-нибудь источник электричества. Скинув ботинки и по-кошачьи мягко ступая, я прокрался вглубь. Пол подо мной, как я ощутил, был теплый и ворсистый. Не иначе с подогревом и с ковролиновым покрытием.

– Ну здравствуй, друг, – усевшись неподалеку от горящих глаз, я откинулся на мягкий остов дивана. – Теперь я буду тебя кормить.

Гладить незнакомого насторожившегося зверя я посчитал излишним.

И тут меня охватил приступ дикой радости оттого, что я могу вот так, скинув штиблеты, вытянуть горящие ноги и запросто развалиться на полу комфортного жилища в самом центре города. Сейчас я засну и высплюсь, не заморачиваясь по поводу обратной дороги. А завтра с утра мне не придется вставать на работу ни свет ни заря.

Я гордился тем, что у меня хватило силы духа и сообразительности проникнуть в чужой мир, а не тащиться в свою конуру на другой конец города. Что я нахожусь в квартире один, а не с кучей вонючих собратьев-гастарбайтеров, ибо частенько в нашей с Мухой комнате проводили ночи наши многочисленные земляки. В конце концов, просто тем, что я сэкономил – на жетоне метро и на проезде в маршрутке.

А когда вернется хозяин, я верну ему телефон и попрошу чаевые за присмотр за котом, за уборку и кормежку. Я ведь не собираюсь ничего воровать. Не собираюсь свинячить. А если соседи спросят, кто я, то я всегда могу сказать, что меня наняли присматривать за квартирой. Или делать ремонт.

Вот это удача! Если повезет, этот маневр можно будет провернуть еще не один раз и пожить здесь не один день. Я чувствовал себя диким животным, обхитрившим всех. Вроде бы и живущим за счет других, но совершенно независимым, смелым и свободным. С этим чувством полного удовлетворения я начал засыпать прямо на полу, раскинув ноги и руки, словно отмечая захваченную территорию.

Сказывались и усталость, и нервное напряжение. А еще теплый ковер подо мной, на котором можно было развалиться, как принято в Кашеваре. Уже засыпая, я понимал, что мне снится мой родимый край. Край, откуда берут начало серебристые могучие реки и где растут рясистые яблони. Здесь, в холодной стране, мне часто снился Кашевар. Но впервые он мне снился так, будто я живу в Кашеваре, одновременно находясь в европейских условиях. И ничуть об этом не жалею.

Глава 6

Прогулка по Кашевару

Не успел мальчик уйти, как в дверях появилась горничная. Девушка принесла поднос с двумя кувшинами с мыльной мертвой и чистой живой водой, два полотенца – шелковое и хлопковое, кисточку с резной деревянной ручкой в чашке из слоновой кости, острое лезвие и тупой брусок. Глаза ее были опущены: горничная явно смущалась.

– Поставьте все на подоконник, – попросил Омар, откладывая тяжелую книгу в сторону. Так уж сложилось, что он любил бриться подолгу и почти на ощупь. И чтобы не терять при этом понапрасну времени, он любил, бреясь, смотреть на то, как бойко идет торговля, как богатеет и беднеет жизнь с каждым появляющимся между торговыми лавками и исчезающим в них пешеходом. Тем более открывающийся из окна пейзаж с видом на людскую реку и глинобитные дома старого города был необыкновенно хорош. Распахнув створки окна и ворот халата, он полной грудью вдохнул запах благоухающих каштанов, акации и кипарисов.

Благо небо все еще не было запятнано ни одним смягчающим гладкую кожу пенным пятнышком-облаком и можно было бриться, глядясь в него, как в зеркало. Всегда приятно быть первым в делах, касающихся гигиены.

Окно номера Омара выходило на оживленную широкую улицу, что вела в парковый комплекс с каменными прудами, мечетями и усыпальницами-мавзолеями, среди которых наиболее почитаемым считался белый мавзолей Буль-Буль Вали у Черного пруда. Этого праведника особенно чтили в Кашеваре за то, что он будто бы умел общаться с органической – рыбами и птицами – и даже, по преданиям некоторых очевидцев, неорганической – драгоценными камнями и минералами – природой.

Будучи разумным человеком, Омар не очень верил в эти восточные россказни и легенды, доверяя только проверенным наукой фактам.

Бреясь со спокойным сердцем и чистым зеркалом – лезвие скользило легко и непринужденно, – Омар плавно погружался в собственные мысли. Или, говоря по-другому, занимался рефлексией, не боясь пораниться острой бритвой самокритики.

«Я уже полдня в этом городе, – тщательно скреб свою совесть Омар, – а еще не посетил чудо-зоопарк эмира с его великолепным серпентарием, ради которого и был направлен в командировку. И я все еще не купил ни одного украшения, которыми так славится Кашевар. Какую-нибудь безобидную игрушку-безделушку, что поможет мне примириться с моей возлюбленной Гюляр».

А все из-за лени: долго отсыпался после приема у консула, последовавшего сразу за утомительным ночным переездом и утренним перелетом.

Что называется, с корабля на бал. А как, скажите, отказаться от ви-ай-пи приглашения на ланч, когда в списках значились самые известные лица и церемония обещала быть сколь приятной, столь и полезной? Понятно, Омара позвали с надеждой, что он, известный общественный деятель, осветит на сайте фонда, а значит, и «в европейском свете», работу консула с цветом общества Кашевара.

Ориентация местных кашеварских элит на EBC, «взбивание сливок» – так это, кажется, называется на дипломатическом жаргоне, – входила в работу дипломатов. Беда, впрочем, заключалась в том, что завербовать на прием консула всех умудрилась приглашенная Прима Дива Донна Белоликая. Исполнив несколько арий из Вагнера, она своим властным тембром пленила и Омара, который с первых же нот проникся симпатией к культуре Аламании, напрочь забыв о культуре верности.

А сегодня и завтра, как выяснил Омар, чудо-юдо-зоопарк вообще не работает. Для простых смертных он, оказывается, открывается только в те дни, когда эмир и мэр Кашевара выезжает из цитадели со своей свитой на соколиную охоту. Или с дипломатическим корпусом отправляется по приглашению в какую-нибудь зарубежную поездку с дружественным визитом. Читай, на охоту за кредитами.

Поэтому вечером следующего дня Омар мог с чистой совестью направиться в гости к Приме Диве. А уже в среду спокойно прогуляться по лавочкам и магазинам Большого базара, с чувством, с толком, с расстановкой выбирая подарки для своей девушки.

А потом без запарки ожидать в тени отеля, когда он сможет сделать снимки чудо-барса и белокрылого орла. В консульстве Германии ему сообщили, что, как ожидается, зоопарк откроют для всех желающих в день выборов – в четверг, а также на следующий день – в честь праздника переизбрания эмира и мэра Кашевара на новый срок. Гулять так гулять!

«Что ж, время терпит», – бросил Омар мокрое от пота и мыла лезвие в тазик с водой, отпуская акулу собственной совести в свободное плавание.

Пока Омар разглаживал шелковистым полотенцем помятое после бессонной ночи лицо, его слух и взгляд привлекла шумная процессия возбужденных людей, что, подобно звонко чирикающим глупым воробьям, подпрыгивая и обгоняя друг друга, двигались по направлению к парку вслед за мякишем в чалме.

– Что это за толпа? – спросил Омар горничную, пришедшую на всякий случай с новой партией полотенец и освежающих салфеток.

– Это партия Гураба-ходжи! – отмахнулась горничная, мол, не обращайте внимания. – Эти всегда против чего-то митингуют. Гураб-ходжа возглавляет тайную сыскную полицию в Кашеваре и считается министром-ястребом при дворе-правительстве мэра Кашевара. Он первый религиозный фанатик.

– А что они так кричат? Что им надо?

– Они возмущаются тем обстоятельством, что из пруда при мавзолее Буль-Буль Вали пропал один лебедь. Как всегда, они видят в этом происки иностранцев и продавшихся шайтану торговцев западными открытками, марками и спичечными этикетками.

– Лучше бы они винили в этом собственное правительство и толпы нищих и безработных, праздно шатающихся по улице.

Омара очень нервировало, когда к нему постоянно обращались «Хелло, мистер», норовя ущипнуть и потрогать.

– И что же они теперь хотят сделать? – спросил Омар у горничной.

– Они хотят, – отвечала горничная, – чтобы торговцы видами западных городов и альпийских лугов удалились подальше от священных лебединых прудов Буль-Буль Вали. Чтобы они не соблазняли людей и лебедей закордонными красотами.

– Неужели? – содрогнулся Омар от плохого предчувствия. Не опоздает ли он с посещением зоопарка? Если дела в Кашеваре будут развиваться подобным образом, так, глядишь, и барс-альбинос пропадет из вольера. Или случится нечто похуже.

– А сейчас они кричат, что это недопустимо, когда на марках и этикетках помимо голубых альпийских озер с лебедями еще изображены и голубые альпийские оперы с танцующими бля…ми.

– Вы хотели сказать, лебедями, – поправил плохо говорящую на его языке горничную Омар.

– Да, им кажется, что танцующие лебеди развращают молодежь. И что обтягивающие трико на них – это пародия и порнография. Что женщины и мужчины не должны быть настолько обнажены. А деревья настолько бутафорски оголены, как это бывает в театрах. Что, вообще, изображения творений Аллаха привлекают к себе душу и перекачивают в себя энергию реальных тварей. Но особенно это касается силы мужчин.

– Разве? – только и мог сказать Омар, недоуменно поведя плечами. – Абсурд, да и только.

– Да, чуть не забыла, – остановилась в дверях миловидная горничная, – яства второго полдника уже готовы.

– Сейчас подойду, спасибо, – вздохнул Омар, поглаживая себя по животу. К счастью, бытующее мнение, что на Востоке едят часто и помногу, подтверждалось. Место в разработанном с ланча и обеда желудке требовало заполнения. Как известно, свято место пусто быть не должно.

К полднику Омар спустился уже при полном параде. В хлопковых кремовых штанах, в хлопковых бежевых носках, в хлопковой же рубашке светло-лососевого цвета, в расшитых серебренной нитью рыжих туфлях и еще – с толстой книгой под мышкой и тяжелым фотоаппаратом через шею. После очередной трапезы Омар отправился в парк, посмотреть на лебедей, пофотографировать и почитать книгу в прохладе какого-нибудь каштана. Денег Омар решил с собой не брать, дабы не удариться в покупки безделиц.

А чтобы ничто уже не отвлекало Омар-бея от увлекательного чтения, он заказал легкий чечевичный суп с лимонным соком, салат из китайской капусты с турецким йогуртом и вишневый шербет с тертым грецким орехом.

Сразу после трапезы Омар из внутреннего дворика, где и располагалось летнее кафе, проследовал через парадный вход гостиничного дворца «Чайная роза», именуемого в Кашеваре караван-сараем, и очутился на широкой филателистской улице.

Вечерело. Козлиный пух усыпал землю, словно снег зимой в Тебризе или Мешхеде. Овец и коз со смешанной шерстью в Кашеваре стригут два раза в год – весной и осенью. По краям улицы, ведущей от скотных дворов, перед множеством книжных и антикварных лавок были выставлены стенды на длинных ногах с расписными открытками и марками. Издали марки и открытки походили на билеты, предлагаемые клоунами на ходулях на свои представления. А вблизи – на большие, цветные, с белыми оборочками снежинки.

Омар не выдержал и остановился возле видов европейских городов. Ему вдруг остро захотелось хоть на миг вновь оказаться в Петербурге, где он частенько смотрел на мир через падающие с неба снежинки и висячие сосульки. Взяв одну из марок со стенда, Омар поднес ее к глазу. Белая каемка-обод звякнула от прикосновения ногтя, глаз заслезился, а на реснице образовался иней.

– Господин, видно, интересуется марками? – подкрался к Омару сзади незнакомый человек в кавказском кепи.

– Да, немного.

– И что же вас больше всего привлекает в этих картинках? – Человек был щупленький, но с очень выразительным акцентом, который свойствен лазам, чеченцам, черкесам, абхазам, абызам, адыгам и другим лицам западной национальности.

– Так, все по мелочи. Ну, например, экзотические виды снежных вершин и долин.

– А господин знает, что в наше время небезопасно быть филателистом?

– Кое-что слышал, если вы имеете в виду сторонников Гураба-ходжи.

– И не только, – махнул рукой странный человек. – Скупка марок означает недоверие как к собственной валюте, так и к валютам зарубежных стран, а значит, преддверие страшного всеобщего катаклизма. Например, всемирного экономического кризиса и обесценивания всего и вся, кроме марок. В общем, марка, по мнению сторонников Гураба-ходжи, является предзнаменованием судного дня. Если, конечно, мировой экономический форум в Давосе не предпримет экстренных мер по спасению ситуации.

Но с другой стороны, марка является спасательным кругом в период полного хаоса и раздрая. Например, когда грянула Вторая мировая война, предприимчивые люди вложили все сбережения именно в марки. Так что настоятельно советую вам, – почти шепотом на ухо сказал филателист, – покупайте марки. Сами видите, времена сейчас настали неспокойные.

– Вы хотите сказать, что в Кашеваре могут возникнуть катаклизмы. Это как-то связано с грядущими выборами?

– Еще какие катаклизмы. Недаром город полнится слухами о покойном Буль-Буль Вали. А с марками вы всегда сможете спастись, отправив письмо с криком о помощи в ООН или другую международную гуманитарную организацию.

– Да ну?! – улыбнулся Омар.

– Кстати, меня зовут Фахад, и я могу вам рассказать не одну историю о Кашеваре. Хотите мою любимую про достопочтимого Ревеса Максута-пашу, известного еще как Александрийский Марко Поло, и его возлюбленную Жарият?

– Пожалуй. – Омар уже решил для себя, что в этом благословенном городе никогда нельзя отказываться от поучительных историй.

– Итак, – начал рассказ Фахад, – Ревес Максутпаша очень любил путешествовать с важными государственными заданиями и писать письма своей возлюбленной Жарият из дальних стран. Сначала его письма были полны нежного преклонения и трепетного обожания. Вязь письма, словно скрученная на бандеролях лента, связывала сердца двух друзей на расстоянии.

Эти легкие весточки и увесистые посылки приходили из далекого заснеженного Чувашистана. Из знойного, полного ручейков голубого пота Судана. С берегов Нила, вода в который стекается по желобкам с крутого лба Эфиопских гор. И даже с географического перевертыша Нила – Идели, глубокое русло которого набирается из порогов перевертыша африканских гор. А говоря иначе, поднимается с подземных вершин ледников. Впрочем, не будем отвлекаться, ибо всех мест, в которых бывал Максут-паша, не перечислить и за год. Скажем лишь, что к письмам Максут-паша, как и положено, всегда приклеивал марочку с видов мест, откуда он писал.

И, конечно же, огнепылкая Жарият отвечала любезностью на любезность. Ее послания очаровывали достопочтимого пашу, оплетали вязью шерсти и письма. Они согревали его в минуты раздумий в долгие северные ночи, которые, как известно, в некоторых заполярных странах растягиваются на месяцы.

Ответные письма паши были полны грусти от разлуки и жажды скорой встречи. Буквы клонились то вправо, то влево, как парус корабля, они то съеживались под тяжестью снега и дождя, то вытягивались, карабкаясь в гору, как сам скиталец. А в конце страницы буквы нередко скатывались горстью ячменных зерен в плошку – так оголодал Ревес-паша по теплу и заботе. Так много хотел сказать путник своей возлюбленной. И еще на многое намекнуть.

Но долгие годы разлуки и заполярные холода остудили страсть Ревеса Максута-паши к Жарият. Письма его стали значительно короче, хотя расстояния увеличились. А раз увеличивались расстояния, то увеличивались и размеры марок, и требования к качеству конвертов.

Теперь конверты были настолько жесткими, что напоминали шведские спичечные коробки, а огромные марки уже походили на спичечные этикетки. Это письма разожгли в сердце Жарият бурю ревности: неужели мой паша нашел на чужбине другую женщину? Ведь постепенно письма стали приходить все реже и реже, а послания всего в несколько фраз умещались на обратной стороне открыток с видом альпийских лугов. Так изображение вытесняли слова, пока не вытеснили их окончательно. Видимо, Максут-паша увлекся западным искусством живописи, то есть его очаровала одна из глянцевых красоток. Подписывался же теперь Максут-паша на западный манер просто Паша, утеряв часть закрепленного за ним Аллахом имени.

И однажды Жарият получила открытку без марки, на которой не было ни слова, ни даже подписи. Только один вид заснеженных гор с большим ледяным катком в котловине горной площади. И как ни старалась она страстно дышать на ледяное изображение, открытка не поддавалась. И тогда Жарият поняла, что сердце Ревеса Максута-паши остыло, и ей уже никогда не отыскать следов своего возлюбленного.

– Так Жарият навсегда потеряла Ревеса Максута-пашу во времени и пространстве, – заканчивал свой рассказ выводом странный филателист Фахад. – Хотя вполне возможно, что у Максута-паши всего лишь замерзли чернила и засох клей. А виной всему послужили глянцевые журналы и порнографические открытки с Запада, заманившие Максута-пашу в дальнюю дорогу к чужим женщинам. Бойся же и ты этого, о неосторожный человек!

– Хорошо, – поспешил успокоить навязчивого рассказчика Омар, чтобы избавиться от него поскорее, – отныне я буду более осторожен.

Когда Омар уже пожимал Фахаду руку, филателист заговорщически сказал ему на ухо:

– Кстати, я дам вам ту самую открытку; может, вам удастся по следам отыскать благословенного странника Максута-пашу, известного как Александрийский Марко Поло.

– А почему вы уверены, что эта открытка принадлежит Ревесу Максуту-паше? – успел спросить Омар, увидев, что на обратной стороне нет подписи.

– Просто ваш покорный слуга долгое время работал фельдъегерем эмирской почтовой службы и умеет отличать зерна от плевел. И помните, ходят слухи, что Максут-паша отправился с экспедицией в Якутистан, что за Уралом. – С этими ободряющими словами он сунул посетителю под мышку открытку, которая, как нож в масло, вошла между страницами в книгу. – А после Якутистана он собирался поехать с экспедицией в горы куда более близкие, хотя, возможно, и подземные.

Глава 7

Пророчество Абдулхамида

Заслышав воинственные крики сторонников Гураба-ходжи, филателист надвинул на лицо маскирующее его от фанатичного южного солнца и разгоряченных фанатиков кепи, схватил ходули стенда и бросился бежать. Полный недоумений и плохих предчувствий, Омар остался один посреди полноводной вечерней улицы, все больше погружаясь на дно раздумий. Ему, конечно, следовало бы нагнать наглеца и вернуть непрошеный подарок. Но почему-то в эту секунду Омару вспомнилась его ненаглядная Гюляр. Как она тайком от него сунула перед дорогой в его походную сумку подушечку, вынув оттуда куда более жесткий шахматный набор. А еще он подумал, что уже давненько не посылал ей весточки.

Наверняка встреча с филателистом, как и все встречи в этом мире, была далеко не случайна. Она напомнила Омару о неотзывчивости его сердца к Гюляр. К тому же открытка могла послужить неплохой закладкой для памяти. Загибать страницы книги – плохая привычка, так Омара учил наставник еще в начальной школе, а мысли загибать бесполезно. С другой стороны, это было бы очень красиво: отправить ей весточку на последней открытке странника из этого и того мира Максута-паши, известного всем как Александрийский Марко Поло.

Пока Омар сомневался, ремешок болтающегося фотоаппарата начал натирать шею. Он камнем тянул его голову вниз. В последние часы Омару часто приходило на ум сравнение, что его фотик как ярмо, что он, словно вол, впряжен в свою работу. В воз и еще в маленькую тележку. Что он как каракатица, тянущая свое бремя, что он как медленнозадый рак-отшельник. И что поездка в Кашевар все более и более тяготит его. Что он, как Максут-паша, увяз в командировках, откуда уже не может отправить ненаглядной Гюляр ни ММС, ни СМС. Да, и Интернет в Кашеваре был под запретом. Другое дело – настоящее искусство: открытки и спичечные этикетки.

Постояв какое-то время в раздумьях с книжкой под мышкой, у которой в свою очередь под мышкой приютилась крохотная открытка, Омар отправился в каштановый парк, где выбрал скамейку рядом с озером у мавзолея Буль-Буль Вали. Солнце опускалось все ниже, и зеркальная поверхность умело отражала его лучи, предварительно забрав весь апельсиновый жар-сок.

На ветку каштана над самой скамьей Омара – хороший знак! – сел «северный попугай» клест. Птицы – весточки благодати и весьма почитаемы на Востоке. Жаль, что у Омар-бея с собой не было птичьего лакомства – фундука, кешью или арахиса.

Примерно с такими мыслями он открыл кожаную обложку под цвет грецкого ореха и сразу наткнулся на горстку орешков, который автор этого послания предлагал ему раскусить.

Как и говорил филателист, на открытке не было ни слова, ни даже подписи. На самом изображении снег крыльями белого лебедя заметал огромную котловину, так похожую на площадь каменного города, на которой некий мальчик, надев на ноги каллиграфические сапожки, прямо на льду написал «С Рождеством!».

Теперь становилось понятно, почему Жарият не могла отыскать любимого по следам. Он скрыл их с помощью каллиграфических сапог, затерявшись во времени и пространстве. К тому же наверняка Жарият не умела читать на латинице и продолжала искать возлюбленного по лунному календарю, за точку отсчета взяв не Рождество, а Навруз.

Собственно, Омару предоставлялся шанс отыскать след Ревеса Максута-паши. У него в руках была книга о путешествии. Возможно, написанная самим благословенным странником.

Чтобы разобраться, Омар решил немедля начать читать новую историю о путешествиях, мытарствах и подвигах благородного отпрыска гор и степей. Героем второй попавшей Омару в руки книги был также благородный камень Алмаз, но на этот раз его прототипом являлся не знаменитый «Хоуп», который, как помнилось Омару, достиг просветления в седьмой чакре Будды, а совсем другой камень. Может быть, знаменитый бриллиант «Орлов» или никому не известный «Потемкин».

Омар подумал так, потому что этот камень, как следовало из повествования, каким-то чудесным образом оказался в России, где в череде 876 алмазов украшал трон Бориса Годунова. А во время Смуты он угодил в лапы Лжедмитрия и был использован последним как доказательство законного престолонаследия. Далее судьба Алмаза терялась в темных анналах истории и всплывала только в царствование Екатерины II. Возможно, он был вывезен из России в анусе какого-нибудь поляка и вернулся на престол в бархатной шкатулке великой немки. Как бы то ни было, граф Орлов получил в подарок от императрицы костюм, украшенный бриллиантами стоимостью в миллион рублей. Среди прочих камней на костюме фаворита красовался и герой книги. Позже шляпа князя Потемкина была до такой степени унизана алмазами, что ее из-за тяжести невозможно было носить. Долю неудобства голове светлейшего создавал и наш благородный слуга. Далее герой романа украшал собою одежду, обувь, кубки, оружие, скипетры – царей, великих князей, фаворитов и любовниц. Последней из них была любовница императора Николая II балерина Матильда Кшесинская.

Прима хотела вывезти Алмаз из России, но герой не хотел далее оставаться подмастерьем. Он вывалился из бархатного мешочка балерины, чтобы послужить великой социалистической революции и делу становления народного хозяйства. И надо сказать, эта новая роль ему вполне удавалась. С конца XIX века алмазы выступают в обновленном качестве – они начинают широко применяться на производстве.

Когда же в сорок первом году на СССР вероломно напал враг и черной тучей стал стремительно продвигаться на Москву, Алмаз Алексеевич добровольцем отправился на фронт. Не раз попадал он в суровые переделки, не раз с головой окунался в сто боевых грамм, окропленных горячей слезой бойца.

За выдающиеся заслуги во время Великой Отечественной войны несколько крупнейших советских полководцев были награждены орденом «Победа». Орден представлял собой рубиновую звезду с лучами из платины, усыпанными бриллиантами общей массой шестнадцать карат. Так наш герой попал на грудь легендарного Маршала Жукова и не раз лично принимал участие в разработке боевых операций.

На этом описание истории камня заканчивалось, и анонимный автор выводил героя уже в наше новейшее время. Надо заметить, что прекрасные метаморфозы произошли не только со страной, но и с Алмазом Алексеевичем. Пройдя через все страдания и мытарства, что выпали на долю советского народа, и совершив свои героические подвиги, Алмаз, как и многие несознательные мелкобуржуазные элементы, проделал колоссальный путь и превратился в настоящего человека. Не только он, но и тысячи вынужденных до революции прислуживать богачам в советское время имели возможность получить прекрасное образование и продвинуться по социальной из князи в грязи, взлететь, что называется, от крестьянина и колхозника в космос, ну или на пост председателя ЦК КПСС, а после и первого президента СССР.

Но тут грянули роковые девяностые, и все достижения советского народа вмиг рухнули и оказались растоптаны и попраны. На этом вводная глава книги переходила в главу новую, которую Омар тут же принялся с увлечением читать. Единственное, что удивляло Омара, – почему автора этой книги из богом забытого южного захолустья Кашевара заинтересовало другое захолустье империи – моногород, стоящий на вечной северной мерзлоте.

Хозяин Изумрудного города

(глава из второй книги)

Завод жил, пока еще жил. Он выдыхал пар из труб в осеннее холодное небо, он шаркал дверьми проходной, точнее, резиновыми ластами-утеплителями, пытаясь хоть как-то остаться на плаву, несмотря на то, что некоторые его части давно отмерли. Теперь в них либо поселилась вечная мерзлота, либо они были забиты тоннами шлака, как кровеносные сосуды холестерином сливочного масла.

С тех пор, как часть цехов отдали в аренду под продовольственный склад, Алмаз Алексеевич Графитуллин перестал есть масло. Поднимая крышку масленки, словно саркофаг замороженного цеха, он видел этот шматок, который надо было крошить ножом, и ужасался. Все в этой жизни имело свой срок, и даже камни рождались, умирали и распадались. Как там говорится в книге Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать». Вот и Алмаз Алексеевич доживал свой век вместе с заводом.

Согревшись чаем, Алмаз Алексеевич снимал чайник с плиты, чтобы добавить немного кипятка в рукомойник. Затем долго и тщательно скреб щеки и мыл руки. Он по-прежнему жил в щитовом домике без удобств, построенном его же руками в шестидесятые годы для строителей завода. Когда-то полный сил Алмаз приехал на комсомольскую стройку с молодежным стройотрядом в эти северные края. «Время разрушать, и время строить».

Завод развивался, рос, а вместе с ним развивался и рос и Алмаз Алексеевич, пока не вырос до элиты рабочей интеллигенции – фрезеровщика шестого разряда. Уже тридцать пять лет со дня открытия он жил вместе с заводом, дышал вместе с ним. Завод заставлял откликаться на протяжный гудок, как требующий пищи пес.

Каждое рабочее утро АА проделывал путь от дверей квартиры до проходной цеха 6-Б. Не было никаких причин изменить заведенному графику и сегодня. Надев стоптанные ботинки, Алмаз Алексеевич вышел на бетонную лестницу подъезда. Темнота, сырость и холод северной осени ударили в нос, словно перепуганная старушка прыснула из газового баллончика слезоточивым газом.

Всю ночь накануне в подъезде завывали свои тоскливые песни волчата. Они, как у Джека Лондона, были уже рядом и подобрались к жилищу стареющего и слабеющего Алексеевича вплотную. Это они вывернули или разбили лампочку. Это они горлопанили, как бешеные. «Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать».

И хотя у Алексеевича глаз был алмаз, а руки хранили былую твердость, спускаться в темноте ему приходилось держась за стены. Но это ничего, ноги, кажется, знали каждую выбоину, пальцы чувствовали каждую щербину. Под ногами скрипнуло битое стекло – то ли лампочки, то ли сверкающей бутылки. «Время насаждать, и время вырывать посаженное».

Толкнув дощатую дверь, Алмаз Алексеевич вместе с частью тепла дома вывалился на мороз. Дело шло к полярной зиме, а северный край неизменно сиял во всей муаровой красоте. Наверху горели крупные звезды, ибо северный олень носит на своей голове звездное дерево. Под ногами хрустели крупные гранулы снега. Вместе с замерзшими красными кленовыми листьями и желтыми дубовыми они не давали в осеннюю распутицу и жижу уйти в землю по щиколотку.

«Пока жив завод, буду жить и я», – думал Алмаз Алексеевич, двигаясь мимо старой котельной, которую все еще топили каменным углем, мимо заброшенного детского садика, во дворе которого сиротливо стояла ракета – все дальше в космос. Молодежь ее не трогала, потому что на подсознательном уровне понимала: она была единственным шансом улететь, вырваться из очерченного круга.

С этими мыслями Алмаз Алексеевич подошел к воротам завода. Проходная, как беззубый рот старика, принимала в себя энное количество рабочих, необходимых для поддержания жизнедеятельности, и выпускало минимальное количество продукции. Завод производил буровые долота с алмазными коронками для горнодобывающей промышленности. Алмаз Алексеевич делал на отлитых из стали кольцах долота углубления, в которые и вкрапляли разновидности самого прочного камня мира алмаза – буровой борт или карбонадо. Этими алмазными коронками буры вгрызались в самую твердую скальную породу.

Получив табельный номер, Алмаз Алексеевич поспешил в раздевалку – принять горячий душ и переодеться в спецовку. В каптерке уже собрались коллеги Алексеича – все как на подбор самородки и народные умельцы. Раскуривая папиросы, рабочий цвет судачил о том, что владелец завода Диамант хочет провести ревизию и перетасовку кадров. Быстро нацепив очки, Яхонт Яковлевич подсчитал, что такая пертурбация принесет в карман Диаманту семь миллиардов дополнительных доходов.

– Алексеич, наш хозяин-то, слышь, чё учудил, – поделился новостью с только что вошедшим Алмазом Алексеевичем молодой парень, русский немец Александр со странной фамилией Ит.

– Что? – По опыту Алмаз уже не ждал ничего хорошего от хозяина.

– Предложил нам увеличить рабочую неделю до шестидесяти часов, а пенсионеров отправить на пенсию. Так что скоро, Алексеич, попрут тебя с завода за милую душу.

– Это мы еще посмотрим, кого первым попрут, – огрызнулся Алексеич на сопляка. – Куда тебе шестьдесят часов выдержать языком трепаться.

– А там шестьдесят по желанию. Хочешь – работаешь, а хочешь – нет.

– А ты попробуй не прояви желание, а потом еще потребуй за непроявленное желание сверхурочных, – ухмыльнулся Алексеич, – тебя быстро от паровоза отцепят.

– Шестьдесят часов, это же в каком веке такое было? – возмутился было Александр, но тут же поменял свой тон на шуточный. – Не помнишь, Алексеич, ты в XIX веке по скольку часов работал?

Алмаз Алексеевич задумался, вспоминая свою жизнь от начала. Ему, и правда, было не шестьдесят, как думали многие и над чем постоянно подшучивали, а гораздо больше. Он был из крепкой мужицкой породы и хорошо сохранился. После войны он, заполняя анкету, скостил себе пару десятков лет, чтобы попасть в молодежный строительный отряд. «Время разрушать, и время строить».

– Да ладно, Алексеич! Ты не расстраивайся, – продолжал задирать Сашка. Чтобы утвердиться в новом коллективе, он давно выбрал безобидного молчаливого мастера. – Вместе с законом о шестидесятичасовой рабочей неделе примут закон об увеличении пенсионного возраста до девяноста лет. Так что пахать тебе еще и пахать, пока не подохнешь!

Смолчал, не ответил на выпад дурного Сашки Алмаз Алексеевич и на этот раз. Он помнил, что их директор Диамант сделал себе состояние на алмазных копях, будучи начальником артели искателей. А потом за копейки прикупил себе и это предприятие, предварительно перекрыв поставки и обанкротив конкурентов. По сути, произошел рейдерский захват предприятия, которое использовало отходы алмазодобычи. Поговаривали, что здесь без связей с ОПГ и некоторыми депутатами было не обойтись. Кроме того, Диамант владел сетью ювелирных салонов в Москве и Петербурге. «Время войне, и время миру».

– Это ладно! – поддержал разговор другой старожил-самородок Яхонт Яковлевич. – Я слышал, правительство хочет избавляться потихоньку от моногородов. И наш Изумрудный в расход пустят. Опять же, хозяину выгодно. Сейчас вся социалка на нем висит. «Время разбрасывать камни, и время собирать камни».

– Куда же нас переведут? – спросил Алмаз Алексеевич. Последняя новость его расстроила куда более. Он не боялся за свое рабочее место, потому что таких специалистов, как он, в стране раз-два и обчелся.

– В Петербург, знамо, куда же еще, – предположил Яхонт. – Все лакомое туда. Европа, опять же, близко. А еще не надо северных надбавок платить. «Время любить, и время ненавидеть».

– Я понял их хитроумный план! – нашелся балагур Сашка. – Они хотят построить еще одну трассу, заселить все пространство между Питером и Москвой, чтобы была такая бесконечность – инь и ян. Запад – Восток. А про остальную бесконечную Россию постепенно забыть. «Время раздирать, и время сшивать».

Все засмеялись над шуткой про китайскую бесконечность. Одному Алмазу Алексеевичу было не смешно. Он расстроился так, что в его глазах потемнело. Что же теперь будет с садиками и всей инфраструктурой? Неужели город умрет…

«Время говорить, и время молчать».

Читать дальше Омару помешали сторонники Гураба-ходжи, шумной толпой ворвавшиеся в парк.

– Вот, – кричал Невменяемый Мустафа, указывая на гладь озера, – на этом самом месте еще вчера плавали два лебедя! Каждое утро они выплывали из своих домиков. Но этой ночью случилось страшное святотатство. Кто-то похитил черного лебедя.

– Это переманили их западные миссионеры и филателисты! – выкрикивали из толпы разгневанные сторонники Гураба-ходжи.

– Два лебедя служили символом гармонии мира святого!

– Горе, горе нам! – заголосили-запричитали плакальщицы в черных хиджабах.

– Смерть святотатцам!

Позже Омар узнает, что в Кашеваре существовало поверье: конец мира наступит тогда, когда птицы и рыбы отвернутся от мавзолея Буль-Буль Вали. Может быть, поэтому крики женщин, не желавших терять своих детей, были столь надрывны.

– Мы знаем, что черный лебедь всегда следовал по пятам за белым. А теперь, когда черный лебедь пропал, белый отказывается покидать свой домик на воде. Такова она – легендарная лебединая верность.

Омар было подумал, что на самом деле белый лебедь следовал за черным, но в отражении видел, что черный следует за ним. То есть он, как и мы все, считал, что управляет своей черной половинкой – нафсом. А на самом деле все наоборот – наша черная пара управляет нами, и без нее мы не можем ступить ни шага. Впрочем, Омар поспешил отогнать эти мысли как греховные.

– Давайте изгоним филателистов из нашего города! – предложил кто-то, когда настало время предложений и пожеланий.

– А заодно и всех иностранцев! – просвистел еще выкрик рядышком с шеей Омара.

– Фу тебя! – отмахнулся от назойливых угроз, поднимаясь с насиженного места, Омар. Поняв, что читать дальше не удастся, он решил еще немного погулять по осенним бульварам Кашевара. Ему никогда не нравились сборища людей, именуемые митингами. Любые демонстрации навевали на него тоску и мысли о том, что люди немногим разумнее стада баранов. И что животные инстинкты по-прежнему управляют глупым человеком.

В этом Омар еще раз убедился, когда после короткой, но утомительной прогулки, вернувшись к себе в номер, увидел перевернутую вверх дном комнату. Черный пух из разорванной на клочки подушки был разметан по трем плоскостям пространства и свисал даже со сферы лампочки. Портрет эмира Кашевара, сбитый с железной ноги гвоздя, стоял на ушах своих углов.

Не знающий, что и подумать, испуганный Омар плюхнулся на кровать, мякоть перины которой была вспорота острым клинком. Кто ответит за этот беспредел и кто оплатит этот кавардак? Неизвестно, сколько бы Омар просидел в полном оцепенении, если бы не горничная, тронувшая его плечо.

– Бегите скорее, – шепнула горничная, – спасайтесь, если сможете!

– Почему? – вопросительно поднял глаза Омар.

– Сюда приходили люди Гураба-ходжи. Они ищут вас, господин! Сейчас они направились в зоопарк, так как в карточке гостя вы указали, что приехали снимать редких птиц и рыб для ежегодного бюллетеня своего фонда.

– Ну и?

– Они сказали, что это вы похитили и убили черного лебедя с озера Буль-Буль Вали.

– Что за глупости? – возмутился Омар.

– Они распороли вашу подушку и обнаружили, что та набита черным лебединым пухом.

– Как они посмели, – Омара колотила ярость, – как они посмели своими грязными руками дотрагиваться до сердечного подарка моей возлюбленной Гюляр!

– Это горничные предыдущей смены на вас донесли, – подводя итог, нашла объяснение всему происходящему горничная смены нынешней.

– Уходите, уезжайте в свою страну скорее, – сказала она, – сторонники Гураба-ходжи скоро вернутся за вами. Они ищут вас повсюду и не успокоятся, пока не найдут. Вы не знаете, что за страшные люди эти фанатики. Они забрали все ваши деньги и документы.

– Что им от меня нужно?

– Они уверены, что вы набили перьями черного лебедя подушку, чтоб видеть сладкие сны, которыми Всевышний в Джанаате святого вплоть до Страшного суда наградил Балыка-Малика. И будто вы через сны Буль-Буля Вали хотите узнать, где спрятаны его сокровища!

– Бред и провокация! – закричал перепуганный Омар, ибо страх рождает агрессию. – Какие еще сокровища?!

– И что вы скупаете открытки в квартале филателистов. Что вы из своих снимков намереваетесь делать новые открытки, переманивая души редких животных Кашевара посредством пленки на изображение. Что вы контрабандист и живодер.

– Бегите, эфенди, они возвращаются! – выкрикнул Самир, все это время подслушивающий под дверью. – Спасайтесь скорее! Я вижу, сторонники Гураба-ходжи уже возвращаются.

И Омар побежал.

– Что делать, что делать? – колотилось сердце в панике. – Где спасаться, где укрыться?

Омар бежал, не зная куда, но ноги сами несли его по знакомой дороге к Черному пруду с белой усыпальницей Буль-Буля Вали, которые Омар обошел тридцать три раза, пока немного не отдышался.

Ему не терпелось отыскать следы пропавшего лебедя – даже если это черные агатовые перья или окровавленные рубиновые кости, – и по ним выйти из несуразной передряги. В противном случае фанатики вслед за подушкой вспорют острым клинком и его живот. Но как Омар ни старался, на глаза ему ничего не попадалось. Старые следы были истоптаны ногами сотней новых паломников и экскурсантов.

У озера как раз собрались группа из детского кружка орнитологов. Учитель биологии рассказывал о птицах и их повадках. Но детей больше занимали не птицы, а Омар-бей.

– Смотрите, – крикнул один глупый ребенок, указывая на Чилима, – еще грешник!

– Ничего необычного, – заметил второй всезнайка. – Сейчас он обойдет девяносто девять раз вокруг озера, прося у Заступника прощения за все свои прегрешения. Здесь таких много.

– Он пришел к усыпальнице Буль-Буля Вали, чтобы замолить свою неверность, – со знанием дела пояснил учитель биологии.

Его слова очень разозлили Омара. «Как вы можете такое говорить, не зная человека? – хотел крикнуть он. – Изучайте лучше своих птиц и не трогайте бедного, маленького Омарчика».

Но тут за Омара заступился один из сторонников Гураба-ходжи, именуемый Невменяемым Мустафой.

– Что вы здесь делаете? – коршуном набросился он на группу детей. – Это вам не зоопарк, а святое место. Да знаете ли вы, какое несчастье случилось сегодня? Нет, вам наплевать на святых птиц! Вы, орнитологи, как и ориенталисты, ничего не понимаете в устройстве нашего мира и в крыльях веры, ибо для вас розовые скворцы важнее птицы Симурга. Насадили тут кленов и елок! Разбили европейские парки для удовольствия богатых бездельников и колониалистов, а простым людям не хватает пахотных земель, и их детям нечего есть. Сосны истощают почву, превращая ее в песок. В наших садах должны расти только персиковые деревья и яблони. Они медленнее истощают почву, и от них есть польза.

При словах «Симург» и «польза» Омар чуть не заплакал. Он даже не успел посетить восьмое чудо Кашевара – зоопарк. А теперь его там наверняка поджидают сторонники Гураба-ходжи. И, всего скорее, они караулят его возле всех посольств и консульств ЕБЦ. «Поистине, самый черный день в моей жизни – день пропажи черного лебедя», – глубоко вздыхал Чилим, расположившись под одной из чинар.

– Молитесь, как рыбий царь и птичий пастырь, Кош-мулла! – продолжал запугивать детей и Омара одержимый Мустафа. – Пока вы здесь бездельничаете и святотатствуете, близится, близится ужасный час расплаты, чему знамения – дожди из мертвых птиц, обрушившиеся на головы жителей города Биби в штате Арканзас! Земля скоро поменяет свои магнитные поля, и придет конец света! День Страшного суда настигнет не только необъяснимо погибших в полете черных дроздов, но и кошек, собак и людей!

До позднего вечера Омар просидел на земле под раскидистыми ветвями щедрого дерева в горьких раздумьях. За что все эти напасти свалились ему на голову? Как он умудрился так вляпаться?

В любом случае этой ночью нужно уносить ноги из города подобру-поздорову, пока его не отыскали сторонники Гураба-ходжи.

Омар считал за благо скрыться, но уйти, не выполнив задание фонда и не сфоткав в зоопарке барса-альбиноса, а тем более не сходив на свидание с Примой Дивой, Омар не мог себе позволить.

– Ваш новый поклонник надеется еще раз увидеть и услышать вас, о несравненная Дива! – намекнул на личную встречу Омар, не успела белоликая Прима оторваться от черного рояля.

– Во вторник вечером я бываю не ангажирована, – назначила день певица.

– Я не доживу! – воскликнул Омар, удивляясь тому, что так быстро получил согласие на аудиенцию. Теперь он опасался, как бы его слова не стали пророческими.

– Ждите, – дотронулась она до руки Омара и добавила бархатным тоном: – Терпеливых ждет награда.

Воспоминание от этого прикосновения до сих пор вызывало сыпь мурашек на коже Чилима. А вселяющее надежду слово «ждите» было единственным, что радовало его в столь непростую минуту.

Решив посмотреть, достойна ли была его длань столь нежного прикосновения, достаточно ли она мужественна, Омар оторвал руку от земли и поднес ее к глазам, и увидел, что она вся облеплена красными муравьями, нещадно жалившими и терзавшими кожу.

Взглянув себе под ноги, Омар заметил, что уселся на муравейник. Бедные создания, приняв его тень за черного гигантского муравья, уже спасали потомство, перетаскивая яйца из-под самых ягодиц Омара. Яйца были похожи на янтарные гроздья или на миниатюрные копии солнца. Они, как и их прообраз-оригинал, стремительно скрывались за соседний холм.

«Вот, даже земля горит у меня под ногами», – горько вздохнул Омар. Его ноги и руки пылали от усталости и укусов, тело варилось в поту и муравьиной кислоте.

Вдобавок ко всему на Омара навалилось острое чувство голода, который только подзадоривал недюжинный аппетит красных лилипутов. Омар не ел с самого второго полдника, и его разработанный желудок уже принялся поедать все, что его окружало.

Но где взять денег на еду? Кредитная карточка, документы, портмоне с обратным билетом – все унесли сторонники Гураба-ходжи. Телефон, как казалось Омару, он потерял еще в самолете. Теперь ему даже не позвонить Гюляр.

Да и с проводником, который согласится вывести его из Кашевара, нужно будет чем-то расплачиваться. Оставалось одно: отнести за ненадобностью книгу назад в лавку Абдулхамида и получить за нее причитающуюся сумму сомов. Читать в такой темной ситуации сказки Омар для себя счел невозможным. Ему бы пережить грядущую ночь.

Под покровом сумерек Омар нашел лавочку Абдулхамида. Застал он торговца книгами за составлением гороскопа на ночь, говоря по-другому, сонника. А чем еще может заниматься обеспеченный, сытый, престарелый, готовящийся к долгому сну средний класс?

– Вы уже прочитали ее до конца? – спросил Абдулхамид, принимая из рук Омара книгу.

– Да, – соврал Омар.

– И какая версия истории для вас более приемлема? Та, в которой Алмаз решает отказаться от всех земных страстей, обретает просветление и растворяется в нирване, или та, в которой Алмаз окунается во все тяжкие страсти земные, предпочитая бороться за рай на земле? Какой выход вы сочли более убедительным и эффективным?

– Если бы все было так просто, – вздохнул Омар.

– Да, – согласился Абдулхамид, – если бы решение проблемы было так просто, ее давно бы решили.

Но, к сожалению, до сих пор никто не может с уверенностью разгадать заложенные в наводнивших город книгах загадки и снять проклятие.

– Какое еще проклятие? – Омару не было дела до проблем Кашевара. Ему своих забот хватало.

– Проклятие этой страны. Все в Кашеваре только и делают, что ждут чуда внезапного обогащения и ищут клад Буль-Буля Вали. Народ не хочет работать и надеется на власть. Город переполнен слухами и книгами, полными аллюзий на сокровища Буль-Буля Вали. Эти книги о животных и камнях пишут и распространяют дервиши ордена мутаборитов. А власть – вчерашние комсомольцы, дорвавшиеся до высших государственных постов и разграбившие все народное добро, в том числе и личные вклады. Теперь они хотят обелить себя и внушить людям, что воровство, как первый добытый капитал в эпоху дикого капитализма, – это нормально. Отсюда растут ноги у амнистии для всех воров и грабителей.

– Это все хорошо, – решил прервать затянувшуюся беседу, которую так любят разводить после работы кашеварцы, Омар. – Я все понимаю. Но при чем здесь я?

– Вы именно тот, кто способен снять проклятие с Кашевара и найти сокровища Буль-Буля Вали! – огорошил Омара книготорговец.

– Я? – искренне удивился Омар. – Но почему я? С чего вы взяли?

– Я взял это с неба, потому что я как астролог каждый вечер составляю гороскоп. К тому же один посвященный мутаборит мне сказал, что ответ на вопрос и путь к процветанию этой благословенной земли найдет иностранец, прошедший путь суфия наоборот. От человека цивилизованного, то есть воспитавшего свой нафс, до полного ничтожества.

– Как это – ничтожества? – напрягся Омар.

– Это значит – от человека, полностью поборовшего свои низменные инстинкты и животный эгоизм, до человека, обуреваемого сильной страстью. И далее вниз по ступеням к животному, затем к растению и, наконец, к камню. То есть от высшей формы развития до неорганической, неодухотворенной, природы.

– Человек – животное – растение – камень? Значит, вы искренне верите, что именно я смогу найти ответ, разгадать книжный ребус и снять проклятие с Кашевара? – попытался взять себя в руки Омар.

– Да, причем путь животного тоже четырехступенчатый. За один день вы побываете жесткошерстной собакой, гладкошерстным ишаком, бесшерстной хладнокровной рыбой и сбросившей кожу-личину змеей.

– Неужели змеей? – ухмыльнулся Омар, думая, что он угодил в дурацкий сон.

– Да, и если это вдруг с вами случится, кто знает: может, это вы тот избранный, что начнет понимать язык птиц и зверей и узнает, где сокровища Буль-Буля Вали, – заключил Абдулхамид. – По крайней мере, составленный мной гороскоп указывает на то, что человек, явившийся ко мне сегодня, призван снять с народа Кашевара все проклятия и найдет путь к истинным сокровищам. Ибо я уверен, никаких сокровищ, в представлении обывателя, не существует. А есть подлинные сокровища – честность и трудолюбие и предприимчивость обычного человека, основанные на высокой духовности.

– Вряд ли я и высокая духовность совместимы, – засомневался Омар. – Думаю, здесь вы, Абдулхамид, ошиблись. И поэтому я предпочитаю отказаться от книги.

– Неважно, – выдохнул книжник. – В любом случае я не могу принять у вас один том без другого.

– Почему?

– Потому что эти две книги – две части одного целого. Они как разрезанный пополам гранат с рубиновыми зернышками, как вспоротый по живой плоти киви с зернами изумрудными. Их нельзя разделять. Только тот, кто прочтет обе книги, сможет найти правильный ответ на поставленный в них вопрос о выборе пути. Когда принесете второй том, тогда получите деньги – таков уговор.

– Второй том! Вопрос о выборе! – взорвался гневом Омар. – Но у меня нет второй книги, как и нет права выбора. Это право у меня отняли сторонники Гураба-ходжи!

– Выбор всегда есть! – заметил книготорговец. – Например, вы можете найти сторонников Гураба-ходжи и обменять черного лебедя на книгу.

Поистине слухи в Кашеваре распространяются быстрее молнии с пометкой «срочно».

– Но я не похищал черного лебедя! – только и мог вздохнуть Омар.

– Брали вы черного лебедя или не брали, это меня мало волнует. Сами разберетесь. Главное, что две книги, как и два лебедя, составляют одно единое целое.

Впрочем, Омар уже не слышал последних слов Абдулхамида, потому что, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Настроение у него после встречи с книготорговцем совсем испортилось.

«Ну, ничего, ничего, – утешал себя Омар, – солнце уже давно зашло. А значит, осталось ждать менее суток до назначенного на уже сегодня свидания с Дивой. Продержаться несколько часов, а там – гори оно все огнем».

Основной инстинкт брал свое. А сон это, еда или любовь – решать вам.

День второй

Вторник. 5 октября

Глава 1

Защита двух коней

На этот раз Карабанов и Бабенко встречались в кафе на Пушкинской площади – недалеко от бутика «П. А. Карабанова».

Петр Анатольевич задерживался, а Бабенко со скучающим видом попивал свой капучино и смотрел сквозь запотевшее матовое стекло на площадь. Однажды по переезду в Москву из Петербурга он случайно оказался на этой самой площади и своими глазами наблюдал «Ледяные забавы».

На установленной изо льда шахматной доске, каждая из шестидесяти четырех клеток которой была площадью в один квадратный метр, развернулась битва между сборной России и сборной Англии. Точно такая же доска была установлена на Трафальгарской площади, и связь между играющими командами осуществлялась через телемост.

Все фигуры были выполнены изо льда чемпионом мира по ледяной скульптуре. Даже пешки по высоте превышали метр, а их «величества» короли и ферзи были выполнены в форме известных московских и лондонских достопримечательностей: Королями стали башни Биг-Бен и СЭВ. Ферзями – знаменитая кремлевская Спасская башня и английский небоскреб бизнес-центр Сивс-Ре, именуемый лондонцами не иначе как огурец, хотя по форме он напоминал то ли фаллос, то ли космическую ракету.

Подкинутая монетка определила, что англичане начали партию прозрачными ледяными фигурами, а русские играли матовыми.

И хотя эта игра проходила в рамках «Русской зимы», британцы, как выяснил, понаблюдав за партией Бабенко, плохо выучили русский язык, иначе бы они обратили внимание на значение слов матовый и прозрачный. С другой стороны, в этом «огурце» тоже могла быть скрыта магическая сила зерна.

Знали ли об этом руководивший русской командой Анатолий Карпов и британец Найджел Шорт? Карпов наверняка должен был знать, потому что после школы Ботвинника он должен ботать, ботанить и ботвинить во всех нюансах шахматной науки.

Двигали фигуры подсобные рабочие – должно быть, студенты – с помощью специальных приспособлений: тягловых веревок и крюков-толкачей.

Партия началась одиннадцатого января в девять часов по Гринвичу в Лондоне и в двенадцать по московскому времени. Бабенко, как выпускник школы Ботвинника, собирался досмотреть игру вживую до конца. Но оценив издали заледеневшие на Спасской башне и Биг-Бене стрелки, сообразил, что рискует замерзнуть и не дотянуть до окончания партии физически.

К тому же собравшихся любителей игры оцепление милиции не подпускало близко к авансцене. Где-то вдали маячила роскошная песцовая шуба гимнастки – королевы политического трона Алины Кабаевой.

После того как на Маяковке марш несогласных прорвал оцепление и рванул в сторону Кремля, власти пуще огня опасаются всяких сборищ на площади.

А вот англичане свободно гуляли по Трафальгару. «Мне приходилось играть в разные виды шахмат: фигуры были из дерева, из пластика, из стекла, были даже фигуры в виде живых людей, но вот в ледяные шахматы приходится играть впервые», – давал интервью каналу ВВС прямо по ходу матча лидер английской команды Найджел Шорт.

На гигантском мониторе Бабенко видел, что на Трафальгарской площади работали кафе-киоски, где англичан потчевали блинами с икрой и грибами и горячим чаем. «Да и зиматам, – подумал Бабенко, – гораздо мягче».

Кроме чая у ушлых англичан были часы, и именно они осуществляли контроль за временем. По регламенту на обдумывание всех ходов каждой команде давалось не более тридцати минут. «Бин-бом» звенел ледяной Биг-Бен, и тут же им вторили перемещающиеся по ледяной доске склянки-льдинки-пешки.

Чем дальше продвигалась игра, тем больше становилось зевак. В результате у заграждений образовалась давка. И тут Бабенко смекнул, что если он и дальше будет стоять и ждать развязки, то к эндшпилю партии, как пить дать, рискует оказаться в роли зажатой и отыгранной пешки. Время уносить ноги на английское чаепитие.

В кафе включили телевизор, и на экране всплыла картинка с матча «Барселона» – «ЦСКА». В футбол «Барса» играет как в шахматы, поэтому противостоять им будет ужасно тяжело, даже если ЦСКА будет играть от глухой обороны и встанет в защите одиннадцатью конями.

Разбирая позже партию, Бабенко увидел, что россияне предпочли острый атакующий вариант защиты двух коней. Карпов, наблюдая за игрой сквозь заиндевевшие очки, опять применил свой излюбленный позиционный стиль игры, направленный на медленное удушение соперника. Недаром в шахматном мире Карпова прозвали удавом.

Поддаваясь его завораживающему взгляду, бандерлоги-помощники тут же, словно загипнотизированные, накидывали специальные лямки на шее пешек и двигали их на нужные клетки с помощью нехитрых приспособлений.

Из вечерних новостей того дня Федор Сергеевич узнал, что хотя Карпов и душил своего соперника, но сам мог оказаться задушенным, пребывая во временном цейтноте.

В итоге русские были вынуждены предложить ничью, и англичане с радостью согласились пожать протянутую руку. Неожиданно?! Ничуть. Кто опаздывает во времени, тот согласен на любые условия! Но какую подсказку могла дать ему эта партия, думал Федор Сергеевич, ведь такое совпадение не могло быть случайным.

– Защита двух коней, – твердил он себе под нос, попивая кофе, – защита двух коней. Но кто здесь крайний, кто здесь конь, поставленный на край доски. «Потерянный конь» как любил говорить Касабланка.

– Вот, – протянул с ходу руку порядком задержавшийся со скоростью Карабанов, прерывая поток воспоминаний Бабенко, – это телефон того самого человека, что купил у нас шахматы, будь они не ладны.

– Хорошо, – взял бумажку с телефоном слегка ошарашенный Бабенко, – а звать-то его как?

– Звать чересчур уж пафосно, вроде Леонардо Грегор Стюарт, – улыбнулся Карабанов, – только я не пойму, зачем тебе он понадобился. Слушай, я все больше склоняюсь к тому, чтобы передать этот номер посыльному, и дело с концом. Конечно, сначала спросив разрешение у Грегора Стюарта, – одернул себя Карабанов, – мол, с вами хотел очень познакомиться один коллекционер, и все такое.

– Кстати, о коллекционерах? – прервал логическую цепочку приятеля Бабенко. – Коллекционер пешек не объявился?

– Если ты о том посыльном пареньке, то, нет, не объявлялся. Зато сегодня с утра в одном из залов нашего магазина объявилось нечто такое, что я даже в страшном сне увидеть не мог бы.

– Что стряслось? – забеспокоился Бабенко.

– Да час от часу нелегче! Просто полтергейст какой-то. Представляешь, новый русский делал над нами квартиру, и его огромная джакузи прошибла потолок и упала прямо на дорогие шахматные «Роллекс». Пришедший с утра продавец так напугался, подумал, что это летающая тарелка.

– Такая большая?

– Круглая, как НЛО, и к тому же с подсветкой. Ты уж извини, что я опоздал. Пришлось скандалить и разбираться с хозяином квартиры. Пока тот прибыл, пока составляли протокол и оценивали масштаб разрушений, пока то, се…

– Ну, и на чем остановились?

– Хозяин поклялся оплатить ущерб и отремонтировать все собственными силами. Бешеной собаке триста верст не крюк. А новому русскому пара ремонтов не пожар.

– Питерский, – покрутил в руках листок с номером телефона Бабенко, возвращаясь к волновавшей его теме. А почему ты так неуверенно произнес его имя?

– Потому что клиент отказался от карточки члена клуба и покупателя.

– А как же ты номер нашел?

– Да, это мисс нашего магазина Катя сохранила его в своем телефоне. Прежде чем приехать за покупкой, он позвонил и с ней по телефону пообщался. Да и в салоне позаигрывал. Вот они и обменялись номерами, может, даже встречались… не знаю… хотя Катя утверждает, что никакого продолжения не было, все ограничилось легким флиртом во время покупки.

– Это, наверное, потому что они в разных городах живут, – улыбнулся Бабенко, – а мог бы наш герой-любовник ради мисс магазина и подсуетиться!

– Внешне он, по ее словам, оказался очень приятным. Но мне вовсе не до сантиментов. Кризис по миру катится, вот-вот до России доберется. А у меня форс-мажор на фарс-мажоре. Одни непредвиденные убытки за другими. Так что я вынужден принимать экстренные меры.

– Зачем спешить, Петя! – придержал коней Бабенко. – Может, разберемся, что к чему, и выиграем партию медленным удушением! Помнишь, как раньше?

– Тебе легко говорить. А у меня магазин на краю гибели. Ко мне тут недавно один из новых русских наведывался. Диамант Петрович Демидов, может слышал. Так вот, от него приходили и настоятельно предлагали продать магазин под его ювелирный салон, – горячо, вплотную приблизившись к Бабенко, зашептал Карабанов. – Я отказался и теперь хочу понять, какие здесь ставки. Вдруг на кону этой партии – весь мой бизнес, а эта пропавшая черная пешка – как черная метка? Может, это наезд, после которого у меня все отберут?

Тут уже Бабенко внимательно посмотрел на Карабанова. По работе в органах он знал, что у большинства бизнесменов, сколотивших капитал в девяностые годы, рыльце в пушку. И прежде чем обзавестись бизнесом-игрушкой, они наверняка где-то смухлевали, где-то украли, где-то не заплатили по счетам и кого-то кинули. И теперь боятся удара из своего темного прошлого.

– Я понял, – кивнул Федор Сергеевич, – попробуем разобраться, пока нас не позвали великие дела.

– Ты уж поспеши, друг мой любезный, – вальяжно откинулся на спинку стула Петр Анатольевич, – даю тебе пару дней на «что к чему». Больше не могу. Сам понимаешь! Кризис!

– Понятно, – скривился Бабенко, – придется, чувствуется, мне ближайшим поездом ехать в Питер.

– Ехать-то зачем, когда можно по телефону поговорить!

– Обо всем по телефону не поговоришь. Да надо мне кое с кем там встретиться, по своим старым каналам поработать. Очень уж меня вся это история занимает. Головоломка какая-то. Думаю, ты как бывший шахматист меня понимаешь.

– Ладно, – задумавшись на несколько секунд, согласился Карабанов. – Черт с тобой, скатайся. Раз уж я впутал тебя в это дело. Мне и самому интересно – глядишь, что-нибудь разнюхаешь. Одну поездку я тебе оплачу. Но повторяю. У тебя на все про все не более трех дней. Так что одна нога там – другая здесь!

– Нажимай на кнопку шахматных часов! – ехидно улыбнувшись, хлопнул по столу Бабенко. Ему было наплевать на деньги Карабанова. Он не собирался служить бизнесу. И брался за то или иное расследование, если ему самому была интересна партия. Забавлялся, пока его не призывало что-то настоящее.

– Кстати, о Питере, я знаю, ты там жил и в ФСБ работал. Почему из органов ушел-то?

– Долгая история, – отмахнулся Бабенко, – как-нибудь расскажу. Давай лучше обсудим наши дела. Ты бы мог повесить-подложить такую же, как похищенная, пешку из шахматного набора под свалившуюся ванну?

– А я, по-твоему, чем думаю? Сделал я это уже! – засмеялся Карабанов. – Подстраховался!

– Чтобы двойную прибыль срубить с одного шахматного набора? – с нескрываемой неприязнью посмотрел на однокашника Федор Сергеевич.

– Да плевать на нее. Одним лимоном больше, другим меньше. Я же не нанятый менеджер, чтобы дрожать из-за пешка, – признался наконец Петр Анатольевич, – мне до сути дела докопаться надо!

Выйдя из кафе, Бабенко вдохнул как можно больше кислорода вперемешку с углекислым газом и выхлопными парами. Он искренне тосковал по великому прошлому, когда люди жили идеалами, а в стране велась большая стройка. Все остальное, более низкое, он откровенно презирал. Но еще больше он начинал тосковать, когда видел в глазах нынешних хозяев жизни мелкий животный страх.

Глава 2

Нувориша и новорикша

Оторвал от яркого сна ярый попугай, который, раскачиваясь на одной ноге, балансируя и трепеща крыльями, то и дело рокотал на блатыни: «Тер кусяк».

Должно быть, было уже позднее утро. Удивительно, что я так крепко спал, всю ночь провалявшись на полу без подушки и одеяла. В общежитии меня будил утренний шум и гвалт, а здесь я понадеялся на привычку рано вставать, но она из-за сильной усталости не сработала.

Открыв глаза, я долго смотрел в расписанный тропическими цветами потолок, не совсем понимая, где я нахожусь. Стена напротив снизу доверху была заставлена книжными стеллажами, которые были усыпаны колоритными обложками. Книги выпирали с полок и толкались набухшими боками, словно плоды манго и киви в джунглевом саду. Глядя на это пиршество цвета, я вспомнил снившийся сон. Но какой? Единственное, что я помнил после крепкого забытья, это как вчера у меня от постоянной беготни разболелись ноги. И еще, словно выпорхнувший из моего пестрого сна, на меня смотрел притихший в углу попугай.

– Так вот, значит, кто ты такой, Элиот! – протянул я руку. – Ну, здравствуй!

В ответ Элиот промолчал. Стоило мне открыть рот, как он, видимо, понял, что перед ним вовсе не его хозяин, и теперь судорожно соображал, из какого такого сна к нему явился я.

Дабы не смущать опухшую птицу, я вновь перевел взгляд на потолок и увидел, что надо мной, спрятавшись в буйных красках растительности, расположилась женщина с пышными формами-яблоками.

Так мы и пролежали всю ночь – она сверху, а я снизу. Женщину на потолке, смотрящую прямо мне в глаза, окружала куча выглядывающих из-за деревьев обезьян. Вокруг меня в поросли зеленого ковролина кривлялись только мои носки.

Но больше всего меня поразила абсолютная тишина. Тогда я еще не понял, что в этой тишине проспал почти сутки. Подойдя к окну и отодвинув рейку жалюзи, я посмотрел на улицу. Через тройной стеклопакет, служивший источником тишины, было видно, как беззвучно капают капли на мостовую. И как по тихой улице, осторожно перебирая ногами, идет пожилая женщина в полиэтиленовом дождевике, накинутом сверху, как балахон. Блестящие автомобили, покрытые пленкой воды, словно тоже оделись в полиэтилен.

Старушка подошла к мусорному баку и стала в нем копаться. Я вспомнил, как однажды на паперти Невского одна бабушка, которой я подал милостыню, пожаловалась, что ей нечем платить за свет и газ и что она хочет повеситься.

Питерские бабушки спасались мусорками. В Кашеваре такой роскоши не было. Потому что местные почти ничего не выбрасывают – самим бы с голоду не умереть да своих многочисленных родственников прокормить. Словно в подтверждение моих слов, кашеварец в оранжевой жилетке зашелестел метлой как раз возле мусорного бака. Тоже приехал в Россию выживать.

Убедившись, что возле подъезда меня не поджидает «мусоровозка», я отпустил жалюзи и обратил свой взор внутрь квартиры. Комната представляла собой огромную пятиугольную студию. Одна из дверей вела в просторную ванную. А другая – на маленькую кухню.

Я старался двигаться по чужому жилищу так же бесшумно и плавно, как бабушка за четвертым стеклопакетом. Ибо чужая квартира – новый мир с новыми запахами и новыми ощущениями. Пять углов в ней, к которым мне приходилось привыкать, – как пять чувств: зрение, слух, осязание – тактильные ощущения ступней, вкус, обоняние. Я провел рукой по шершавым корешкам книг, которые через деревянный торец полок переходили в шершавые отштукатуренные стены. Я двигался вдоль стен, пока провал в стене не вывел меня на кухню, где был слышен небольшой шум воды в стояке.

Познание новых видов вкуса и звука. Сотворение в голове нового образа. Шестое чувство – интуиция. Или что-то вроде него. Гравитация – сила притяжения новых предметов к моим рукам. А еще есть левитация в невесомости. Я брал с полки один предмет сервиза за другим. Тончайший воздушный фарфор с пасторальными сценками. Ощущение счастья, ощущение рая земного на земле, который охранял попугай.

Проплыв на кухню, открывая один шкафчик гарнитура за другим в поисках чего-нибудь съестного, я нашел золотистую упаковку дорогого кофе и пачку порошка-шоколада. Затем я отрезал кусок от слитка латунного сыра и положил этот ломоть на нарезанный нарезной батон. Опустил готовый бутерброд в тостер. Рыжие раскаленные прутья, шипя, выжигали водоросли зеленой плесени. Они, словно в доменной печи алхимика, выливали новую форму, выплавляя из двух грубых пород металла единый благородный золотистый сплав.

Вживаясь в роль алхимика, я буквально по зернам отсчитал гранулы бесценного для средневековой Европы кофе. Затем попотел, пытаясь разобраться с кофе-машинкой и ее колбами – вот уж адская лаборатория. Долго выбирал нужную крепость аромата и вкусовую консистенцию. В готовящемся капучино многое зависит от температуры и скорости подачи воды. Я забивал баки, включил обработку зерен паром, а сам все думал-думал, что даже для такой легкой работы, как варка кофе, придумали паровые машины, а нам приходится своими ногами подменять автомобили.

Минут пять я просто сидел на высоком табурете, поджав к груди колени, и смотрел на циферки отсчета на дисплее таймера. 1, 2, 3, 4, 5. Курочка по зернышку клюет. Только сейчас до меня дошло, что это отсчет моего нового времени в моем новом пространстве. Что мой новый мир начался с того момента, как я открыл глаза сегодня утром и увидел на потолке экзотическую картину. Я сам с юга, но даже там не встретить подобного буйства.

И только потом, подойдя к окну, я смотрел, словно из другого мира, на привычную питерскую серую слякоть и изломанные перспективы крыш, на плоские листья и на капли конденсата, что медленно сползали по стеклу, образовывая прямые и кривые каналы.

Таймер отсчитал отведенный отрезок, и настало время новых вкусовых оттенков. Я специально не стал чистить зубы. Паста, будь это даже зубная паста без фруктового и мятного наполнителя, стерилизует рецепторы, добавляя горчинку. Чтобы не сбивать незнакомые ощущения, я слизывал расплавившийся и потекший по поджаренным краям-губам горячего бутерброда сыр. Добавив в бокал стружку темного шоколада, я наслаждался и кофе, смакуя его небольшими порциями.

Первый глоток и ударивший в ноздри аромат взбодрил тело, запустив механизм пробуждения. Казалось, у меня прорезались крылья, в теле появилась бодрая сила.

Вот тогда, почувствовав небывалую легкость, я вальяжно, прямо с бокалом кофе в руке, направился в ванную, скинул другой рукой одежду и открыл кран с горячей водой. Нет ничего лучше, чем опускать свое полусонное тело в негу утренней купальни, наполнив предварительно гигантскую чашку сливками пушистой пены.

Ванна была просторной, как сектор двуспальной кровати, как облако между солнцем большой лампы в углу и полем темно-зеленого кафеля на полу. Пузыри гидромассажа, струи воздуха и воды, бьющие с боков ванны, заставили мое тело расслабиться, а кровь вместе с потоками джакузи забегать с новой силой.

Еще немного – и мои конечности готовы были воспарить, опираясь на клубы пара, идущие от гигантской чаши. Я понял: здесь и сейчас началась моя новая жизнь. Со мной произошло некое чудо, и я уже никогда не буду прежним. Точка невозврата пройдена. И теперь я приложу все усилия, чтобы жить так всегда. Я не смогу и не захочу вернуться к прежним ограниченным стандартам собственного бытия.

Я лежал, закрыв глаза и вспоминая свои прежние дни. Как я несся сломя голову по Невскому проспекту и пот мурашками катился по спине, шее и груди. А теперь я лежу и испытываю те же ощущения потоков капель и мурашек по своему телу, но с совсем другим начальным и конечным эффектом. Потому что я не бегу, а почти сплю и, пребывая в иной реальности, встаю и выливаю на голову изрядную порцию шампуня-кондиционера. Приятная прохладная жидкость попадает мне на плечи. Чтобы увеличить удовольствие, я добавляю к вспенившемуся на шее шампуню гель для душа. Последний, с миндалевым ароматом, придает новое звучание моему телу.

Наконец я стал белым человеком – вижу я себя в зеркале в пене. Точнее, почти не вижу чересчур смуглую кожу, которую многие принимали за грязь. Стиральная машина, как макет земного шара, совершала оборот за оборотом – с моей грязной одеждой. Запряженная мощным мотором, она крутилась-вертелась, словно земля под ногами, а я не бежал, я парил среди кафельных облачков. И скребок с вулканической пемзой для чистки пяток только подстегивал мой полет.

Почему бы, решил я тогда, не выстирать забрызганные грязью штаны, если в белом шкафчике обнаружился целый пакет хорошего порошка, а также несколько красиво сложенных полотенец?..

Поскольку у меня не было туалетных принадлежностей, мне пришлось воспользоваться хозяйским халатом, который я тоже нашел на полке. Полотенце пахло свежестью и чистотой. Я получал наслаждение, обтираясь им и вдыхая аромат весеннего луга. Наверное, это запах стирального порошка – дошло до меня. Халат тоже был пушисто-махровым и белоснежно-чистым. Новые осязательные ощущения захватили меня целиком.

Я накинул его на тело и посмотрел на свое отражение в большом овальном зеркале. На стеклянной полочке на уровне груди стояли всевозможные тюбики с кремами и гелями. Гель для бритья, гель для душа, крем для рук, маски для лица, шампуни, кондиционеры и маски для волос и пяток. «Скраб для очистки лица от отмерших клеток – это нечто!» – думал я, скребя подбородок одноразовой бритвой.

Выдавив на пальцы и размазав по лицу беленькое молочко, а на волосы нанеся янтарную жидкость геля для укладки волос и разделив их на пробор, я увидел в зеркале лицо с высоким лбом, чем-то смутно напоминавшее самодовольно взирающее на мир из-под навеса кибитки лицо хозяина данной квартиры.

Ошарашенный тем, что я уже приобретаю чужие черты, я вышел из ванной и кожей почувствовал, что в комнате за мое отсутствие произошли некоторые изменения и появились новые яркие краски. Я огляделся и наткнулся взором на аквариум, стоящий на полукруглом столе в одном из углов студии. На этот раз я смотрел не на потолок с «Весной» и не в окно, а на большую подсвеченную емкость. Попугай с перламутровой грудью и ярко-зелеными крыльями выбрался из клетки и мирно сидел, пристроившись на краешке того же стола, одним глазом безучастно следил за янтарными и черными рыбками. «Странно, – мелькнула мысль, – что хозяин какаду и симок не инструктировал насчет корма для рыбок и смены воды в аквариуме, хотя очень подробно расписал уход за попугаем Элиотом».

Я смотрел и смотрел на водный мир, сидя на краю дивана в полумраке комнаты. Жалюзи до сих пор были опущены, и в какой-то момент мне показалось, что между мной и миром нет разделяющий стены стекла. Может, такое ощущение возникло от абсолютной тишины и замкнутого пространства.

Подойдя к большому аквариуму, я пытался нащупать стенку, но палец, вызвав перелив волн, будто сам чуть не поплыл, угодив в водный поток. В следующую секунду рыбки бросились врассыпную за пределы аквариума, и современный жидкокристаллический монитор показал свое истинное лицо.

Все ясно. Просто Леонардо Грегор Стюарт забыл выключить свой бесшумно работающий компьютер, или тот, перейдя в режим сна, сам усыпил бдительность хозяина. А попугай, хаотично порхая и прыгая по комнате, зацепил клавиатуру своей когтистой лапой.

Будто заразившись от Элиота, я начал играть в сапера. Кликая пустые клетки двадцатишестидюймового монитора, я старался не угодить в ловушку, но тут меня отвлекло выскочившее в правом нижнем углу монитора окошко с сообщением. «В вашем ящике два новых письма. Показать их?»

«Да», – нажал я на выскочившее окно, и через секунду я уже был в личном почтовом ящике Леонардо Грегора Стюарта.

Вот теперь я точно найду какие-нибудь контакты, мелькнула мысль. Одно из двух сообщений оказалось спамом. Из другого следовало, что Грегору написала некая фрейлейн. Перейдя по ссылке, я очутился на сайте знакомств – с предложением от девушки по имени Кэт познакомиться и пообщаться. «Хочешь поменять свою участь? – так начиналось загадочное послание. – Тогда нам по пути».

Кэт, какое пошлое имя, подумал я, расплываясь в улыбке, будто сообщение было адресовано мне, и одновременно кликая по файлу рассылки. Это все равно, что Вика или Блонда. Или Сердцеедка – Марго-Бьюти… Принцесса или даже королева. С такими именами стоят проститутки на Староневском проспекте.

Наверняка очередная безвкусная блондинка написала, что она стопроцентная прелесть и неотразимая умница. Или само совершенство, и этим все сказано. А в графе «Жизненные приоритеты» – материальное благополучие и карьера при неизменном душевном равновесии. Как говорится, и рыбку съесть, и на мель не сесть.

Но на этот раз мне недолго пришлось сокрушаться. Потому что, когда я кликнул на Кэт, то высветилась совсем другая информация: «Вообще-то я не Кэт, я Катя… Не знаю, почему так получилось. Наверное, меня заколдовали».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.