Все тайны истории - Романовы. Ошибки великой династии

Игорь Шумейко

Романовы. Ошибки великой династии

Глава 1

Апокалиптическая идиллия

В годы строгой ревизии царского наследия большевики придирчиво среди прочего переслушали Золотой фонд русской музыки – великие симфонии, оперы. Сюжет «Чайковский, Бородин, Мусоргский перед лицом Ревтрибунала» имеет трагикомический смысл, и музыкальные комиссары пропасть ему не дали. Какой простор для сатириков, юмористов – «борьба за новый музыкальный репертуар»! Опера Глинки «Жизнь за царя», в 1924 году поставленная как «За серп и молот», вызывала овации одесской, бакинской публики, на поклон выходили новые герои: красноармеец Гребенюк, красные партизаны, заведшие в дремучий лес (этот сохранялся)… отряд интервентов и белогвардейцев.

Секретный циркуляр Главлита от 14 мая 1925 года, подписанный Павлом Ивановичем Лебедевым-Полянским, возглавлявшим эту организацию в 1922–1931 годах, оставлял из русского и мирового наследия примерно 40 опер, но с условием непременной переделки сюжетов. Циркуляр неувядаемо колоритен:

«…Оперы “Снегурочка”, “Аида”, “Демон” идеологически неприемлемы: демократически-монархическая тенденция в “Снегурочке”, империалистический душок “Аиды”, мистическая библейщина “Демона”…

“Хованщина” – трактовка в постановке оперы должна быть такой, чтобы сочувствие зрителя было не на стороне старой, уходящей “хованщины”, а новой молодой жизни, представленной Голицыным, преображенцами и молодым Петром…»

Прогрессисты! Пётр и Хованский – что! Они и в Войне Алой и Белой розы, Антиоха с Птолемеем точно знали, кто на тот момент был прогрессивнее (особенность тогдашнего восприятия истории).

«“Пиковая дама” – вычеркнуть заключительное явление сцены на балу: от слов “Её величество сейчас пожаловать изволит” и до конца картины.

“Царская невеста” Римского-Корсакова – устранить излишества по части славления царя.

“Русалка” Даргомыжского – вычеркнуть заключительный апофеоз.

“Евгений Онегин” – опустить из первой картины фальшивый эпизод крепостнической идиллии…»

Нет, недаром и в годы строгой цензуры к нам прорывался сей сюжет, наш почти «архетип»: комиссар, руководитель просматривает «художественные номера» и раздаёт указания товарищам-артистам. Бывалов – «Волга-Волга», Огурцов – «Карнавальная ночь», даже Дынин – «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён»… Нельзя показать руководство на уровне Жданова… но Бывалов – в самый раз. Они, комиссары, и сами больше любили поуправлять «искусством-культурой-пропагандой», чем, например, сельским хозяйством, куда «бросали» проштрафившихся. Да и публике было как-то… интереснее наблюдать процесс руководства комаппаратчиками музами, харитами нежели cтадами, посевами.

Но в том циркуляре Главлита, практически готовой юмореске, меня крайне поразил, навёл на самые тяжкие размышления один пункт… Выражаясь языком оперных программок, «вдруг Тема Насмешки уходит, сменяется Темой Неожиданной Развязки, тяжёлой Поступи Судьбы».

Мысль мою приковал тот краткий революционный суд над «Евгением Онегиным»: «Фальшивая крепостническая идиллия в первой картине…»

Действительно ведь – идиллия. Золотой век, «наше всё». Кто мы без Пушкина? Припомнился давний вечер в опере с подругой в Большом театре. На её коленях развернута программка: «В саду Лариных девушки с песнями собирают ягоды…» Татьяна и Ольга Ларины, няня Филипьевна выводят знаменитое: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Идиллия в «исходнике» Чайковского: пушкинский «Евгений Онегин» – золотое равновесие мягкой иронии, безбрежного любования, острой проницательности и… умиления:

В саду служанки, на грядах,

Сбирали ягоды в кустах

И хором по наказу пели

(Наказ, основанный на том,

Чтоб барской ягоды тайком

Уста лукавые не ели,

И пеньем были заняты:

Затея сельской остроты!).

Да, это наш, весь отмеренный нам русской историей Золотой век… И вдруг посреди пасторального хора словно встревает некий бородатый, жёсткий, колючий чтец:

«Библия. Книга Второзаконие, глава 23, стих 24. Когда войдёшь в виноградник ближнего твоего, можешь есть ягоды досыта, сколько хочет душа твоя, а в сосуд твой не клади…

Глава 24, стих 21. Когда будешь снимать плоды в винограднике твоём, не собирай остатков за собою: пусть остаётся пришельцу, сироте и вдове…»

И с небольшим перескоком – самое скребущее, жестокое и скорбное:

«Глава 25, стих 4. Не заграждай рта волу, когда он молотит».

Что ж получается? Наш православный помещик был жаднее, меркантильнее и суровей к своим крестьянам, чем «древнееврейский» к пришельцам и волам? И пересчитывал свои ягоды более тщательно и скупо, чем даже современный ему еврей где-нибудь в «черте оседлости», который исполнял требования нашей русской Библии как своей еврейской Торы, соблюдал все те 613 запретов и не заграждал рта?

Эта крестьянско-барская ягодная коллизия, впрочем, в России была хорошо известна и помимо Пушкина, давшего пример поэтического чуда, божественной гармонии, взгляда, превращающего в шедевр, в золото (поистине Золотой век!) всё вокруг, в том числе явления почти гадкие. Которые и остались таковыми после снятия поэтического наркоза. И особенно коробит именно серединность, обыденность, «нормальность» того порядка. Это не пятисотое обличение «крепостничества» на примере гнусной маньячки Салтычихи – тупой приём нигилистов, революционных разночинцев, статистически разоблачённый, высмеянный даже известным критиком России, главным американским советологом Ричардом Пайпсом. В книге «Россия при старом режиме» он по сути методично защищал Россию от Радищева и последующих наших обличителей «рабства». Пайпс, помнится, говорил, что судить о русской деревне по Салтычихе, всё равно что о викторианском Лондоне по Джеку Потрошителю.

Та «критическая» тенденция и сегодня хорошо иллюстрируется самой структурой подаваемой исторической информации. Например, современная текстовая программа позволяет практически факсимильно отобразить куст статей Википедии:

Крепостное право. Материал из Википедии – свободной энциклопедии:

«…4 Крепостное право в Восточной Европе

4.1 Хронология закрепощения крестьян в России

См. также:

Салтычиха

Кабальное холопство

Помещичьи крестьяне

Государственные крестьяне

Приписные крестьяне

Дворовые люди (крепостные)

Право первой ночи

Прописка»

Первой в статье «Крепостничество… См. также:» идёт Салтычиха. Конечно, никто не обвинит… хозяина Википедии, периодически так проникновенно и грустно смотрящего на нас с экранов ноутбуков, намекая на необходимость прислать пожертвования на содержание «Свободной энциклопедии». Нет, как раз Вики – прекрасное зеркало сложившихся тенденций и стереотипов. Не надо (для решения этого частного вопроса) пересматривать сотни книг. Загляни в Вики и сумма многих их десятков, господствующая тенденция видна сразу…

Но выше был пример того, как библейские заповеди преступали – нормальные, средние, хорошие помещики, православным царём поставленные в управители над крестьянами – «христианами», если уж дотошно вчитываться в происхождение термина. У Пушкина настоящая Идиллия, и… сей камень, перелетая ягодный сад помещиков Лариных, летит гораздо далее, прямо в священный огород наших архетипов, где стоят, как высеченные в камне: «русский дворянин» (широта, богатство натуры, снисходительное добродушие), кроткий незлобливый крестьянин, и… в том числе «еврей» (торгаш, зануда, скупердяй)… Ведь и крайние юдофилы, вроде одного из героев этой книги Владимира Соловьёва, перечисляя достоинства еврея (цепкость, живучесть, приспособляемость, трезвая расчётливость…), не порывались включить в сей список щедрость и широту натуры, по справедливости оставляя это нам.

Значит, то самое «крепостничество» не только тормозило социально-хозяйственный, промышленный прогресс России, о чём нам целый век твердили и либеральные и революционные учителя, а полстраны при этом про себя вздыхало: «Да и чёрт бы с ними со всеми!» (имея в виду и Прогресс, и самих учителей).

Значит, дело не только в каком-то дурацком, возможно, и выдуманном Прогрессе, а в незаметном, но фатальном двухвековом искажении самой душевной подосновы, самой русскости русского дворянства. В дальнем следствии этого искажения: бывший русский крепостной в обнимку с братишкой-комиссаром… Левинсоном (возьмём наудачу хоть фадеевского, но понятно, что имя им – легион) резали и стреляли Лариных, Оболенских и Салтыковых, ничуть при том не тревожимые своей, крестьянской долей, русскости.

Признаю, подобное библейско-оперно-историческое сопоставление покажется несколько неожиданным. Может, даже подыгрыванием, подбрасыванием аргумента для революционеров и того самого Комиссара по музыкальным делам? Хотя для него, наверное, и Библия была бы столь же сомнительной белогвардейщиной, как и пушкинская «фальшивая крепостническая идиллия».

Но всё же. Сто раз смиряясь с крепостнической, всеми силами души споришь с фальшивой. Не желаешь признать, что «тупица-комиссар», пусть нечаянно, невольно, но угадал. Даже зная наизусть всё содержание следующего акта оперы «Русская история», начинающегося словно с театральной ремарки: «Прошло сто лет…». То есть и пред всеми кровавыми подробностями Революции, Гражданской войны всё равно некая часть душевного строя остаётся недоступной законам «строя общественно-политического». Золотой век Пушкина, наша Идиллия на грани (как потом выяснилось) Гибели… успела, однако, сформировать менталитет нации.

И подтверждение можно найти, даже не выходя за пределы сего случайного музыкального сюжета 1925 года. Да-да, ведь всесильный комиссар, кромсая как угодно, хоть самым диким образом беззащитные оперы, НЕ мог их отменить. Получив «добро» какого-нибудь Луначарского, легко произвёл бы Онегина в декабристы, петрашевцы, народовольцы, наконец, в большевики… но просто вычеркнуть, лишить нацию пушкинского Романа, Оперы – НЕ мог. Потому и возился, правил. Чувствовал ведь (скорей всего безотчетно): вот на Этом месте должно что-то быть, стоять нечто, но с нашим, правильным знаком, печатью «исторического материализма»… А что это за место, кем, чем оно очерчено?

Примеры вроде выше приведённого некоторые патриоты отодвигали, потому что оппоненты-русофобы стремились их использовать уже вовсе некорректно, исполнить настоящий фокус, распространив эти «рабские примеры» на всю историю России. Но в действительности те эксцессы крепостничества напрямую связаны (и хронологически точно совпадают!) с одним особым периодом истории России, с её ускоренной модернизацией. Рассматривая чуть шире – с периодом Романовых.

Пишущие о русской истории как-то не заострили внимания на этом парадоксе: именно в период, когда Россия собирала искренние (и не очень) приветствия Европы, как наиболее быстро цивилизуемая страна, тогда, собственно, и появилось настоящее крепостничество, «радищевское рабство». Бывшее в итоге Платой за ускоренную Модернизацию, Цивилизацию, «приближением к Европе».

Официально крестьяне закрепощены Соборным уложением 1649 года Алексея Михайловича, царствование которого и полагают началом российской модернизации. Критики Петра, славянофилы, сторонники «народной монархии» типа Ивана Солоневича даже утверждают, что настоящая, правильная модернизация была при Алексее Михайловиче, а не в шараханьях его сына.

А «ягодный» пример, которым открылось моё исследование, относится к периоду 1762–1861 годов, назовём его «развитое крепостничество». По условной шкале приближения к Европе то был следующий этап: теперь не только Россия стала полноправной европейской страной, но и российские дворяне признаны цивилизованными европейцами. Впервые россияне – частные лица, не дипломаты, госчиновники свободно разъезжают по Европе, живут, приобретают там недвижимость, заключают браки с иноподданными. И именно в это время освобождение дворян от обязательной службы, их просвещение дало толчок процессу, в результате которого крепостничество в отдельных случаях уподоблялось рабству. Это очень осторожно, опровергая радикальных «обличителей рабства», признаёт и Ричард Пайпс, о книге которого «Россия при старом режиме» ещё будет идти речь.

Высший взлёт просвещённости, гуманизма – ценою дохристианского, и, как выяснилось выше, даже – добиблейского рабства (по тем ягодкам отступили аж до древневавилонского Хаммурапи или даже далее).

В заключительных главах будет рассмотрена история царствования последнего Романова с нескольких, может, и неожиданных точек зрения. Первоначально я думал назвать книгу о Николае II «Антицарь», но после некоторых размышлений, пересмотра всех привлечённых обстоятельств, решил оставить это название только за одной главой.

«Анти…» – не стилизация под средневековых Антипап (Антипапа Бенедикт ХIII и т. д.) или под известный памфлет Энгельса «Антидюринг» (значение которого было – против Дюринга). «Антицарь» – не лозунг «против царя Николая II», а скорее напоминание о некоторых свойствах царя, делавших его некой… античастицей монархии. Античастицы, как известно, вкупе со своими противоположностями, обычными частицами дают мгновенную аннигиляцию. Картина февраля 1917 года, потрясшая всех современников, мгновенность исчезновения тысячелетней монархии и трёхсотлетней династии как раз и напоминает аннигиляцию.

Но «короля играет свита», и гораздо больше, чем о личных свойствах Николая II будет рассказано о его окружении, сподвижниках и оппонентах, исторических условиях.

И… о предшественниках…

Глава 2

Три парадокса династии Романовых

Удивительно, насколько тотально и тщательно разложили на противоположные полочки два важнейших царствования в истории России: «Реформы» Александра II Освободителя и «Контрреформы» Александра III Миротворца. Это периодически прорывается бессмыслицей исторического сюжета, и – характерная примета – появляющимися в повествованиях бесчисленными «но вдруг»… масоны, декабристы, народовольцы, большевики…

Важно показать внутреннюю связность всего периода 1856–1894 годов, времён правления Александров II и III. Предлагаемый мной термин «ДвуАлександрие» (некое фонетическое подражание, например, «Междуцарствию») нарочито неуклюж в расчёте на привлечение к нему волн критики, которые, надеюсь, оставят всё же некий рисунок, идею или хоть просто подозрение в неправоте прежних классификаций. Выпячивание и наивное внимание к малосущественным деталям, противопоставление Отец (Реформы) – Сын (Контрреформы) затушёвывало несколько важных подробностей истории России. Приводило к забвению главного смысла двух царствований, того, что и даёт основание для их объединения в период «ДвуАлександрие» (1856–1894) или, если угодно, «Излечение России».

Непонимание сути работы отца и сына более всего и подвело внука, Николая II. Правда первую треть его, Николая, царствования ещё работала команда Александра III во главе с лучшим его министром Сергеем Витте, и его можно считать продолжением «ДвуАлександрия» примерно до 1902–1903 годов. Пуск Транссиба – пожалуй, последнее великое их свершение. Далее – уже собственно Николаевский выдвиженец Безобразов, война, революция, ещё война, ещё революция. Тут-то как раз и воцаряется это вводное слово «вдруг»: «Япония в 1905 году была близка к полному истощению ресурсов, но вдруг революция… В 1916 году Россия наладила военное производство, снабжение армии и была близка к победе… но вдруг Гучков с Родзянко, сговорившись в феврале с начальником штаба Алексеевым…»

В случае Александра II Освободителя вообще странная симметрия: писатели, лепящие из его отца, Николая I, величественную колонну, нещадно ругают сына за все реформы, потачки либералам и демократам. И вдобавок играют на противопоставлении Александра II не только его отцу, но и сыну – Александру III. Особенно напирают на список назначенцев отца – Лорис-Меликов, Милютин… действительно быстро изгнанных сыном, и на подборку фактов, якобы укладывающихся в строгую схему «Реформы – Контрреформы». Самые кричащие, доходящие до абсурда примеры этого противопоставления я приведу позже.

Это пример доктринёрства, причём обоюдного, либерального и псевдопатриотического. «Либералы»: наш – Александр II и Реформы. «Патриоты»: наш – Александр III и Контр-реформы. Чья в таком случае вся Россия с её Историей – непонятно. И главное, забывается, что при всей внешней разнице их царствований, отец и сын сделали одно Великое Дело.

В любых образах, уподоблениях я готов это пояснять. Например, Историю часто сравнивают с Дорогой, движением по «историческому пути». Хорошо. Тогда представьте Великое историческое препятствие, громадную Историческую Яму, которую пришлось объезжать царям Александрам II и III. Но… чтобы объехать, надо сначала повернуть руль влево (реформы, «Царь-Освободитель»), а затем, чтоб остаться на Дороге – вправо (контрреформы, «Царь-Миротворец»). По-другому не ездят, чтобы только влево-влево или вправо-вправо, нет таких дорог, путей в природе. За исключением… да-да, правильно – «кольцевых», на которых исторический путь – бег по кругу.

Или ещё уподобляют Государство Телу, Организму… Ладно. В теле страны была громадная, смертельно опасная опухоль, один разрезал-удалил (Александр II), другой зашил (Александр III).

И смена министров Лорис-Меликова, Милютина Игнатьевым, Ванновским не более чем откладывание скальпеля и взятие хирургической иглы. Тут показателен пример бессменного военного министра Александра II генерала Дмитрия Алексеевича Милютина, творца первой послекрепостнической, послерекрутской армии. Да, в 1881 году он был сменён Ванновским, но в память его заслуг, в 1898 году, он, будучи много лет отставным, был произведён (уникальный случай!) в генерал-фельдмаршалы, став в итоге последним фельдмаршалом России.

Именно для привлечения внимания к единству действия этих императоров я и ввожу термин «ДвуАлександрие» – 1856–1894 годы, снимая пласты примитивных сопоставлений, группирующих, например, Александра III («правого») с Николаем I (уж точно «суперправому») – против, конечно, Александра II (либерала). Постараюсь показать и почти комичные следствия таких ложных группирований, когда в плену тенденций промахиваются даже с внешним портретированием.

Но все эти образы, сравнения будут бессильны без признания всей величины проблемы («Ямы», или «Опухоли»), ненормальности, неестественности государственной жизни в течение 99 лет, с 1762 по 1861 год. А с этим, с признанием, всегда были большие трудности.

Наша пропаганда в некоторые обманные, ложные периоды часто разрывалась между желанием указывать на Великие Шаги, Преодоления, Решения Великих проблем и… страхом признать, что эти Проблемы были, что они вообще могли быть в напомаженной, выглаженной как на парад Истории. Например, сусловско-горбачёвские газетные мастерские пыталась маскировать подобное противоречие формулами вроде: «Ещё более полное, ещё более всемерное удовлетворение…». Помня из Маркса, что конфликты – двигатели истории, пытались нарисовать конфликт Идеального с чем-то… сверхсуперидеальным.

А уж тяжёлую болезнь того периода, 1762–1861 годы, маскировать ещё проще: Победа над Наполеоном, Золотой век культуры, несомненные достижения…

Но главная болезнь (а богословы, кстати, всегда их увязывают), которую пришлось лечить в период «ДвуАлександрия», отнюдь не в отступлении, отходе от каких-то западных или «общемировых» принципов развития, нет, период 1762–1861 годов – это национальное самопредательство, искажение русскости.

Что то была за болезнь, Препятствие на российском историческом пути? Ответ «Крепостничество» – не совсем полный. До 1762 года, до «Манифеста о вольности дворянской» русское государство держалось на балансе «служилого и тяглового сословий», на простой смысловой связке: крестьяне принадлежат дворянам, дворяне – государю. Просто великолепна строка из манифеста Петра I 1717 года по случаю рождения сына: «Благословил меня Бог ещё одним рекрутом!» (это о втором сыне, от Екатерины, увы, недолго жившем).

Служба «служилого», простите за тавтологию, сословия в основном заключалась в военной службе, как выражаются французы – «налог крови». Что тяжелее – «пахота» или война? Косвенный ответ: в Судебниках 1497 и 1550 годов несколько статей посвящены воспрепятствованию служилым (помещикам) отдаваться в холопы, чтобы избежать государственной службы.

Для краткости приведу цитату Ричарда Пайпса (с его трудом «Россия при старом режиме» мне пришлось много полемизировать в своей предыдущей книге) – в данном случае Пайпс хорош как сумматор 5–6 ведущих русских историков: «Крестьяне чувствовали связь своего крепостного состояния с обязательной службой дворян». Разорвала эту связь Екатерина. «Манифест о вольности дворянской» 1762 года она выпустила ещё вместе с Петром Третьим, но весь новый статут дворянина создавался пятнадцать последующих лет, это ещё дюжина актов вплоть до 92 статейной «Жалованной грамоты 1785 года», подписанной ею самолично. С «вольностью дворянской» совпало и закрепощение украинских крестьян. Власть дворян и возможность мобилизации (выжимания из деревни) дополнительных средств выросла существенно. Именно этот период можно считать классическим, «развитым крепостничеством». Треть наших «Историй» это трактует как ошибку, треть – как усиление эксплуатации крестьянства правящим классом. Ещё треть просто закрывает на это глаза – им как раз для продолжения исторического повествования и требуется больше всего оборотов «вдруг», «но тут…», «но эти…».

Я бы назвал период 1762–1861 «Большой заём». У крестьянства конечно же. Под этот «Всероссийский заём» Екатериной было:

– выиграно 5 войн – 2 турецких, 1 шведская, 2 польских (Барская конфедерация, восстание Костюшко),

– достигнута одна из важнейших «естественных границ»: Чёрное море,

– воссоединены все 3 ветви русского народа.

Скопилась уже целая библиотека «критик» Екатерины Великой, начиная с «аналитической записки» её сына Павла до Герцена («историю Екатерины просто неприлично читать») и многолетней усмешки интеллектуала над «забытыми газетами времён Очаковских и покоренья Крыма». Но только вспомнить результаты её царствования, её войн: русские крестьяне, горожане поселились там, где 900 лет они бывали только в качестве угнанных пленников-рабов! Освоены берега Чёрного моря, южная, «Новая» Россия. И сравнить это с походами армий её несчастных сына и обоих внуков: одалживания европейским монархам по 150 000 «оловянных» солдатиков в русской форме, поиграть, порешать свои проблемы…

Кроме того, дворянство, бывшее тогда, если продолжать финансовые аналогии, «распорядителем кредита», заложило основу новой русской культуры. Была такая краткая формула, Герценом в частности, часто повторяемая: «Русская культура, литература, Золотой век – это два поколения непоротых дворянских спин»… И при том дворянство успевает служить, уже «из чести» (качество офицерского, дипломатического, чиновничьего корпуса в общем-то растёт), и успешнее мобилизовывать (эксплуатировать) крестьянство.

Равно, кстати, и «коллективизация» 160 лет спустя – тоже Большой Всероссийский заём. Источник тот же: русская деревня.

Гораздо реже вспоминают, что в те периоды было ещё одно сословие, если не сказать «ограбленное», то в любом случае сословие, гигантские накопления которого были экспроприированы и использованы. Это – духовенство, Русская православная церковь. Я бы обратил внимание на интересную закономерность: в обоих случаях удар по церкви предшествовал кампаниям «нажима» на крестьянство. В XX веке церковь ограбили примерно за 8–10 лет до Коллективизации. А в XVIII екатерининскому веку «развитого крепостничества» предшествовал период Петра (монахов – в солдаты, попов – на госслужбу, колокола – на пушки, а церковь – кубышка, по счастью достоявшая до «нужного момента»).

Этот дополнительный ресурс (возможность принудительного «займа» у крестьянства и церкви) оставался в руках Екатерины и последующих трёх императоров – Павла, Николая, Александра, но… исчезло понимание его временности, заёмности, необходимости его отдачи и, главное, необходимости направления этого ресурса на решение национальных целей! Обустраивать этими средствами (и кровью) целую Европу, да ещё по совершенно нелепым планам вроде Священного союза было непростительной (и непрощённой!) исторической ошибкой.

И даже не крестьяне, но сама История предъявила этот вексель к оплате. Да и пени, и жестокие проценты насчитали тоже не сами крестьяне, а словно специально для этого народившийся новый класс: интеллигенция.

Я на лекциях постоянно повторяю студентам один апокрифический сюжет: в тот «подвешенный» период русской истории (1762–1861 гг.) каждый император, умирая, завещал наследнику самый сокровенный свой план, что-то вроде: «Мне не дали. Но уж ты – освободи крестьян!».

Сюжет красивый, успокоительный, некий «исторический димедрол», но с каждым новым пластом подымаемых исторических фактов всё тяжелее и тяжелее мне его повторять. Да и когда это «политическое завещание», наказ умирающего могло иметь место? Кто, где, кому сказал? Екатерина – на стульчаке, сделанном, как известно, из бывшего польского королевского трона, докричалась до запертого в Гатчине наследника? Или Павел, прячущийся в камине Михайловского замка за мгновения до «апоплексического удара… табакеркой в висок»? Или мятущийся Александр в Таганроге?

Ну разве Николай I, умирая на своей солдатской койке, мог прошептать этот завет сыну Александру – тот-то и освободил!

Смысловой баланс государства был восстановлен 99 лет + 1 день спустя «Манифестом 19 февраля 1861 года» Александра Освободителя. Но пени, проценты были насчитаны действительно громадные, и забрать по ним у дворян и землю, и саму жизнь по «к топору зовущим» планам – это был ещё минимум, по мнению революционной интеллигенции.

Два великих царствования, Александров II и III, вернули стране справедливое равновесное национальное устройство, нарушенное закрепощением крестьян и освобождением дворян. Ещё раз на фоне известной тенденции противопоставления этих монархов – книг на эту тему порядочно – подчеркну: это единое историческое усилие. А свои образы, уподобления – объезд ямы (влево-впрво), хирургическая операция (удалил-зашил) – я подкреплю словами Константина Леонтьева из книги «Восток, Россия и Славянство»: «Два государственных акта, 19 февраля 1861 года (освобождение крестьян) и 29 апреля 1881 года (Манифест Александра Третьего) дополняют друг друга».

Недорешён земельный вопрос, но главное – «пациент» должен был жить. За крестьянской реформой с абсолютной необходимостью следовал список почти столь же тяжёлых реформ: военная (крестьяне теперь не поставщики рекрутов, всеобщая воинская повинность), местного самоуправления (дворяне и их собрания теперь не правители на местах и не судьи) и, наконец, судебная – введение мировых судов и судов присяжных.

Вспышка истерического террора эпохи Александра II с огромным трудом, но была подавлена.

Второй парадокс Романовых

…или, скорее, нашего восприятия Романовых. Среди всех исторических разборов вечно забывался, да практически никогда и не был должно отмечен, осознан важный факт, или, применяя популярный ныне лексикону, абсолютный рекорд: Романовы – самая успешная династия монархов во всей европейской истории. Вот и вышеперечисленные обвинения (?) из файла «Крепостничество», и краткое предварение главы «Антицарь», и само название книги – «На дне династии», возможно, настраивает читателя на «памфлетное» восприятие.

«Дно» к несчастному Николаю II относится как образ (испитой до дна чаши) и конкретно топографически как имя города Дно Псковской губернии, связанного с 1917 годом, отречением от престола. Ну, может, ещё и с названием самой популярной пьесы самого модного тогда автора Максима Горького… Но само наличие этого «Дна», финала династии, не может отменить означенного «европейского рекорда».

Понятна большая условность межгосударственных, междинастических соревнований, замеров Успеха, но именно в данном случае есть на что опереться замеряющему историку. И объективно уточнить: Романовы – династия, при которой государство Россия за 140 лет вышла в Европе с предпоследнего места на первое.

Дело в том, что как раз в период, когда едва не погибшая в Смуте Россия с первым Романовым, Михаилом Фёдоровичем, только-только отползала от края пропасти, в Европе прошла Тридцатилетняя война, 1618–1648 годы.

Особенность той войны не только в тотальности (воевала вся Европа, даже нейтральная в обе мировые войны XX века Швеция была чуть не главным действующим лицом). Например, для Германского рейха (тогда ещё «первого») по проценту разрушений и гибели населения Тридцатилетняя война была гораздо тяжелей, чем обе мировые, взятые вместе, Германия и Чехия потеряли примерно 3/4 населения. Но главное для нас в том, что особая, столь ужаснувшая выживших участников война и закончилась совершенно по-особому, а именно Вестфальским миром 1648 года. От всех прочих мирных договоров он отличался системностью, новой философией (тут пошла в дело новая на тот момент теория естественного права Гуго Гроция). Сама идея «государственного суверенитета» была впервые сформулирована в Вестфальских трактатах, и с точки зрения международного права мы до сих пор живём в Вестфальской системе. Правда, иногда специалисты уточняют, что Версальская 1918 года и Ялтинская 1945 года системы международных отношений стали развитием, модификациями Вестфальской системы.

А непосредственное отношение к «рекорду Романовых» имеет та часть Вестфальского трактата, в которой Европа впервые в истории была кодифицирована, то есть страны – обладатели того самого «государственного суверенитета» впервые были учтены и записаны в… порядке убывания международного влияния, силы. То есть это был первый европейский рейтинг, причём составленный НЕ журналистами (хотя подобие газет тогда уже появилось), НЕ, как ныне выражаются, «экспертным сообществом», а самими монархами, дипломатами, полководцами, армиями. Собственно говоря, за место в этом рейтинге и шла война! Вестфальский конгресс шёл параллельно с ещё продолжавшимися сражениями, примерно как и представители Объединённых Наций собрались в Сан-Франциско и образовали ООН в 1944 году, ещё под грохот орудий Второй мировой войны. И кроме всех территориальных приобретений/потерь армии в 1640-х годах бились за то: Кто, с Каким титулом, после Кого и перед Кем подпишет тот Вестфальский мир. Кстати, ещё одна аналогия: в 1944 году странами (будущими) победителями тоже составлялся свой рейтинг. И тогдашнее попадание в «первую пятерку», в число пяти Постоянных членов Совета Безопасности ООН с прилагавшимся «Правом вето» до сих пор приносит наследнице СССР, России, вполне объективные выгоды.

НО… в Рейтинге Европы 1648 года Россия стояла на… предпоследнем месте, а последним шёл князь Трансильвании.

Вот именно для чего я уделил почти страницу этим вестфальским подробностям. Я ещё со времени выхода книги «Вторая мировая. Перезагрузка» стараюсь опираться на косвенные свидетельства, обронённые как бы мимоходом. Прямые высказывания, конечно, более подробны, развёрнуты, но реалии века пропаганды-контрпропаганды приучили не доверять таким оценкам. И здесь важно, что Вестфальский конгресс собирался отнюдь не из-за России, не для её вящего унижения.

Я почти вижу возмущенного оппонента: «Что?! Россия предпоследняя?! В самом конце, вместе с этими упырями, с этой… Дракуловской Трансильванией! Да это ж – русофобия!!».

Но нет, в Вестфалии 1648 года европейские нации собрались не по Россиеочернительной повестке дня, а по более важным для них поводам: завершение самой страшной на тот момент войны в истории человечества и конструирование новой модели международных отношений (действующей по сей день). Кстати, историки, потом случалось, спорили: можно ли Россию посчитать участницей Тридцатилетней войны? Если «да», то в какой мере и на чьей стороне? Здесь имеет смысл припомнить нашу 10-томную «Всемирную историю» 1958 года издания, тогда все формулировки, оценки тщательно взвешивались, выверялись, словно на суде или на Ассамблее ООН. Самая выверенная оценка гласит: Россия была заинтересована в победе Антигабсбургской лиги, но прямо в войне не участвовала, но продавала по льготным ценам хлеб и селитру протестантским Голландии, Дании, Швеции, и… планировала кормить и оплачивать шведскую армию в её кампаниях портив Польши… И та форма нашего «участия» в Тридцатилетней войне (наём и кормление шведской армии), привычные уже, если вспомнить, как при царе Василии Шуйском за отдачу части территории позвали на помощь шведскую армию Делагарди. Это упомянуто здесь совсем не случайно, это тоже существенный кирпич в здание Истории Романовых, иллюстрация тупиковости, беспомощности тогдашней России. Того, что вовсе не по прихоти Романовы стали модернизаторами.

А в Тридцатилетней войне, напомню, сражались и крупно проиграли: Габсбурги, Испания, все католические страны мира за исключением Франции. Победили: Антигабсбургская лига, все протестанты мира плюс Франция. И так как наш злейший враг, Польша, была, естественно, на католической стороне, России была в итоге выгодна победа протестантов. Каковая, собственно, и случилась, и была зафиксирована в 1648 году. Правда, внутри этой Тридцатилетней войны Россия успела и открыто повоевать, с Польшей, разумеется. В войне за Смоленск 1632–1634 годов: русская армия практически исчезла, растворилась в грязи, главком князь Шеин был судим и казнён. Так что Россия тогда успела проиграть – проигравшей стороне.

Вот от этих самых точек тянется исследуемая в этой книге история: Смоленск-1632 и Смута-1612, когда «Лисовчики» – польские зондер-команды доходили аж до Перми и Холмогор… (Никогда не устану напоминать «польским товарищам» сей факт. Уже в трёх книгах, в нескольких статьях, по самым разным внешним поводам от рецензии на фильм Владимира Хотиненко «1612» до памфлета по поводу расследования смоленской авиакатастрофы…) Вот с того предпоследнего места Россия Романовых вышла в абсолютные лидеры Европы, за время…

А второй точкой замера этого единственного в мировой истории рывка можно посчитать Венский конгресс 1814 года, когда лидирующее положение России было бесспорно. Фраза «Первое место в Европе и мире» может и выглядит залетевшей из спортивного репортажа, но если бы «Вестфальский список государств» составляли в 1814 году, а не в 1648-м, Россия, безусловно, общепризнано стояла бы первой, а не предпоследней. А приведя дополнительную аргументацию, можно предложить и более раннюю точку замера российского, романовского броска: примерно 1788 год, когда после раздела Польши нам вернулось громадное наследие Киевской Руси, а «ближайший соперник» Франция погружалась в воронку кризиса и погибели.

Правда, вскоре наполеоновская империя стала невероятно могущественна, но с точки зрения многовековых тенденций, именно с точки зрения династий, Бурбонов, Габсбургов, Романовых (если уж вести речь об успехах/провалах Династий) Бонапарты были краткой вспышкой. И если бы тогдашние политики посмотрели сегодняшние фильмы, они, наверно, сравнили бы наполеоновскую Францию с зомби: столь же необычная сила, но и недолгое существование.

Для нас же важней отметить: уже в конце XVIII века Россия Романовых стала самой могущественной страной, именно к ней побежали за помощью испуганные Габсбурги, Гогенцоллерны, Бурбоны и… наша страна, увы, включилась в работу, закончившуюся созданием Второго рейха, столетним мировым лидерством Великобритании, но об этом позже.

В целом ни один добросовестный критик не может отрицать заслугу династии Романовых, самодержавного образа правления в этот период небывалого в мировой истории стремительного развития. В удивительной галерее Романовых выбрать себе «любимца», кумира-Романова мог каждый: и утончённейший поэт, и философ-просветитель, даже революционер, даже самый ограниченный историк, даже Маркс, даже марксист, типа М. Покровского – здесь к услугам, конечно, Пётр I.

Чуть по-новому расставить акценты, по другому сгруппировать царей, царствования, «царедворцев», показать несколько иное прохождение границы между русскими консерваторами и либералами, между государственной работой и государственной изменой – цель этой книги.

Не к грядущему 400-летию Дома Романовых, а гораздо ранее начался, как у нас водится через некоторых политологов вроде Станислава Белковского, зондаж общественного мнения по поводу возможного возвращения монархии в России, сравнения шансов и прав сегодняшнего английского принца Гарри (уже есть сайт «Гарри – русский царь»), английского же дальнего родственника Романовых герцога Майкла Кентского и Георгия, сына Леониды, конкурентами обзываемого как Гога Гогенцоллерн…

И третий парадокс Романовых…

Итак, недобросовестное жульничество – переносить «примеры рабства» на всю историю России. А настоящий парадокс в том, что эксцессы крепостничества напрямую связаны и хронологически точно совпадают с периодом, когда Россия получала самые высшие в её истории оценки именно от Европы, от большинства гуманистов мира, просветителей, философов-энциклопедистов. Этот малоосвещаемый факт важно рассмотреть по нескольким причинам. Во-первых, очень жаль, что многие патриоты на примере русофобских кампаний в Европе XIX века записали всех просветителей, европейских демократов в изначальные, вечные враги России, что совсем не так. Во-вторых, важно показать ещё, что те симпатии-антипатии – отнюдь не пустой газетный шелест, голый пиар и т. п.

Например, то, что в Северной войне России со Швецией Англия в 1719–1720 годах занимала антироссийскую позицию, высылала даже на Балтику флот с грозной демонстрацией, это всем хорошо известно, есть уже популярная фраза: «англичанка гадит». В комбинации с другой популярной фразой, внешнеполитическим кредо: «У Англии нет постоянных союзников, у Англии есть постоянные интересы» это наверно будет выглядеть так: «Англичанка гадит постоянно».

Но… что в 1715–1716 годах Англия действовала на российской стороне, и флоты – свой и Голландии (шедшей тогда в английском фарватере) – высылала на Балтику и даже передала под командование Петра – это помнят меньше. Однако… была такая морская кампания 1716 года, когда под началом Петра шёл Англо-голландско-датско-русский флот, 69 судов (русских – 22). Особых побед, кроме того, что заставили шведский флот на год укрыться в Карлскроне, не достигли, но это другой вопрос. Кампания та всё ж была, и разница между ней и годами английской враждебности только в успехах/неудачах, дипломатии и… пиара (английский вектор уже тогда зависел от Парламента, общественного мнения).

В книге «Большой подлог, или Краткий курс фальсификации истории» (2010) я подробно рассматривал историю европейского восприятия России, начиная с миссии папского посланника Антония Поссевино (1581–1582). Для рассмотрения нынешнего парадокса ограничимся рамками XVIII века.

Начнём с Монтескье, который иллюстрирует свою теорию зависимости истории от географии российским примером: «Лишь деспотическое насилие соединяет сегодня вместе все эти обширные пространства». Зафиксируем нюанс Монтескье: не природное, «генетическое рабство», а следствие размеров государства. Далее важная фигура – Лейбниц, рвавшийся на русскую службу, забрасывавший Петра кипами «проектов». Его лозунг прост, достоин уважения, прям и честен: «Где к искусствам и наукам лучше всего относятся, там будет моё отечество!»

Сравним. Лейбниц в книге-памфлете «Образец доказательств» 1669 года по случаю выборов короля в Польше пишет, почему московский кандидат не должен быть избран: «Москва… вторая Турция. Варварская страна. Московиты ещё хуже турок! Ужасы лифляндской войны (Ливонская, Ивана Грозного. – И. Ш.) клятвенно подтверждались и ставят вопрос, можно ли вообще допустить, что подобные люди являются христианами. Горе нам, если мы откроем им путь в Европу, срыв наш форпост, Польшу!»

Далее начинаются исторические преобразования Петра, крестьян, как известно, приписывают к заводам, людей тысячами швыряют со стройки на стройку.

А Лейбниц – горячий (и авторитетный в Европе) сторонник России: «Наша обязанность и счастье состоят в том, чтобы, насколько это в нашей власти, способствовать царству Божьему, которое – у меня нет сомнений – заключается в широчайшем распространении настоящей добродетели и мудрости… Одному подобному человеку (речь о Петре. – И. Ш.) влить усердие к славе Божьей и совершенствованию людей значит больше, чем победа в сотне сражений… Европа находится сейчас в состоянии перемен и в таком кризисе, в котором она не была со времён империи Шарлемана». (Шарлеман – император Карл Великий).

Это уже 1712 год. Отдадим должное интуиции Лейбница – феерический финиш XVIII века и крах феодальной Европы он предвидел раньше всех. Сам Лейбниц в итоге в Россию не переехал, зато переехал Эйлер, и ещё десятки полезнейших людей, для которых мнение Лейбница много значило.

Вместе с введением европейского образования и культуры в Россию у Лейбница появляется политическая задача – сохранить политическое равновесие, сбалансировать чрезмерное французское влияние немецко-русским союзом… «Царь должен основать русскую Академию». В октябре 1711 года они встречаются.

«Я ни в чём не испытывал такой нужды, как в великом человеке, который достаточно хотел бы приняться за такое дело… Ваше Царское Величество подобными героическими проектами принесёте пользу и благодеяния несчётному числу не только современных, но будущих людей… Кажется особым промыслом Божьим, что науки обходят земной круг и вот теперь должны прийти в Скифию и что Ваше Высочество на этот раз избраны в качестве инструмента, ибо Вы, с одной стороны, из Европы, а с другой, из Китая берёте себе наилучшее; и из того, что сделано обоими посредством хороших учреждений, можете сделать ещё лучше. В вашей Империи большей частью ещё всё, относящееся к исследованию, внове и, так сказать, на белой бумаге, можно избежать бесчисленных ошибок, которые постепенно и незаметно укоренились в Европе. Известно, что дворец, возводимый совершенно заново, выходит лучше, чем если над ним работали многие столетия, возводя, улучшая и многое изменяя… Я считаю небо своим отечеством, а всех людей доброй воли его согражданами, поэтому мне лучше сделать много добрых дел у русских, чем мало у немцев или других европейцев…»

Благородные слова. А если использовать математический термин, симпатии Европы тогда определялись – Градиентом Просвещения. Т. е., где уровень Просвещения рос быстрее, туда и устремлялись их надежды и усилия.

Россия меж двух главных «Просветителей»

Но самые громкие дебаты о России разгорелись с выходом к трибуне двух главных ораторов того века – Вольтера и Руссо.

В России в то время, напомню, крепостничество растёт вглубь и вширь, закрепощаются украинцы, отчасти и новоприобретённые белорусы. Но когда – важный, часто забываемый момент! – разделываемая Польша попробовала склонить на свою сторону европейское общественное мнение, симпатии и поддержка Просветителей остались на стороне Екатерины. Поляки получили из Франции, от энциклопедистов только проект Конституции. По сути, инструкцию: займитесь-ка, поляки, собственным цивилизовыванием, в усечённых размерах это вам будет легче.

Лишая себя удовольствия описать все оттенки их поистине великого Диспута о России, о реформах Петра, я ограничусь здесь кратким пунктиром.

Руссо: Русские никогда по-настоящему не будут цивилизованы просто потому, что они цивилизовались слишком рано. Пётр обладал подражательным гением; у него не было того настоящего гения, который создаёт и творит всё из ничего… Он видел, что у него народ варварский, но он совершенно не понял того, что этот народ не созрел для культуры; он захотел его цивилизовать, тогда как его следовало только закалять для войны… Он помешал своим подданным стать тем, кем они могли бы быть, убеждая их, что они таковы, какими не являются.

Вольтер: Поразительные успехи императрицы Екатерины и всей русской нации являются достаточно сильным доказательством того, что Пётр Великий строил на прочном и долговременном основании.

Демократ Руссо – видит народ, естественное развитие которого перечеркнул Пётр.

Собеседник монархов Вольтер – видит (на месте руссовова народа) материал для планов просвещённого властителя.

Руссо: царь помешал русским стать тем, чем они могли бы быть.

Вольтер: военные успехи русских просто поразительны.

Но если вдуматься, не так и просто решить, кого записать в «наши», кого в «русофобы».

Один видит великую славу, а другой (пред)видит! великую ошибку России. Одно можно сказать точно: для политического руководства России в XIX веке прогноз Руссо был бы полезнее. Если бы был учтён. Он ведь говорит от лица будущей реальной и победительной силы: революционной демократии.

Фронты этого будущего великого противостояния тогда, в середине XVIII века, только-только прочерчивались. И Россия на два века попадет в злейшие враги… революционеров, демократов, прогрессистов (?) – названия не суть, главное – Россия попала во враги тех, кто безоговорочно выиграл.

И в целом не стоит пренебрегать оценками евроэкспертов, научная точность, результативность их оценок должна почитаться. Губерт Лангет ещё в сентябре 1558 года писал о России Кальвину: «Если какое-либо царство в Европе должно возрастать, так только это».

И ладно XVIII век, где, как выясняется, и сам Вольтер углядел меньше, чем углядел Руссо. Но инерция этой ошибочной политики занесла Россию уже и в XIX веке в такую пропасть, что если добросовестно проследить все следствия, все пружины истории, то надо признать: фанфаронство (на уровне загулявших ротмистров) Александра Первого и обоих Николаев бьёт по России и до сих пор.

Далее необходимы цитаты из самой значительной книги среди касавшихся истории России в XIX веке, настоящей энциклопедии русского патриотизма.

Данилевский Н. Я. «Россия и Европа»:

«Но как бы ни была права Россия при разделе Польши, теперь она владеет уже частью настоящей Польши и, следовательно, должна нести на себе упрёк в неправом стяжании, по крайней мере наравне с Пруссией и Австрией. Да, к несчастью, владеет! Но владеет опять-таки не по завоеванию, а по тому сентиментальному великодушию, о котором только что было говорено. Если бы Россия, освободив Европу, предоставила отчасти восстановленную Наполеоном Польшу её прежней участи, то есть разделу между Австрией и Пруссией, а в вознаграждение своих неоценимых, хотя и плохо оценённых заслуг потребовала для себя восточной Галиции, частью которой – Тарнопольским округом – в то время уже владела, то осталась бы на той же почве, на которой стояла при Екатерине, и никто ни в чём не мог бы её упрекнуть. Россия получила бы значительно меньше по пространству, не многим меньше по народонаселению, но зато скольким больше по внутреннему достоинству приобретённого, так как она увеличила бы число своих подданных не враждебным польским элементом, а настоящим русским народом…

Что же заставило императора Александра упустить из виду эту существенную выгоду? Что ослепило его взор? Никак не завоевательные планы, а желание осуществить свою юношескую мечту – восстановить польскую народность и тем загладить то, что ему казалось проступком его великой бабки. Что это было действительно так, доказывается тем, что так смотрели на это сами поляки. Когда из враждебного лагеря, из Австрии, Франции и Англии, стали делать всевозможные препятствия этому плану восстановления Польши, угрожая даже войной, император Александр послал великого князя Константина в Варшаву призывать поляков к оружию для защиты их национальной независимости. Европа, по обыкновению, видела в этом со стороны России хитрость – желание, под предлогом восстановления польской народности, мало-помалу прибрать к своим рукам и те части прежнего Польского королевства, которые не ей достались, – и потому соглашалась на совершенную инкорпорацию Польши, но никак не на самостоятельное существование Царства в личном династическом союзе с Россией, чего теперь так желают. Только когда Гарденберг, который, как пруссак, был ближе знаком с польскими и русскими делами, разъяснил, что Россия требует своего собственного вреда (курсив мой. – И. Ш.), согласились дипломаты на самостоятельность Царства. Последующие события доказали, что планы России были не честолюбивы, а только великодушны. Восстание (поляков) не чем другим не объясняется, как досадой поляков на неосуществление их планов к восстановлению древнего величия Польши, хотя бы то было под скипетром русских государей. Но эти планы были направлены не на Галицию и Познань, а на западную Россию, потому что тут только были развязаны руки польской интеллигенции – сколько угодно полячить и латынить. И только когда, по мнению польской интеллигенции, стало оказываться недостаточно потворства или, лучше сказать, содействия русского правительства, – ибо потворства всё ещё было довольно к ополячению западной России (курсив мой. – И. Ш.), тогда негодование поляков вспыхнуло и привело к восстанию 1830-го, а также и 1863 года. Вот как честолюбивы и завоевательны были планы России, побудившие её домогаться на Венском конгрессе присоединения Царства Польского!»

Весь этот государственный бред («сентиментальный», что, по мнению Данилевского, извиняет царя Александра), кроме прочего, ещё одно доказательство факта актуального даже и для 2010 года. Сегодняшнее отчуждение украинцев от русских вышло из того века держания при себе Польши. В книге «10 мифов об Украине» я подробнее и доказательнее рассматриваю этот процесс… «вторичной “украинизации” Юго-Западной Руси». Есть серьёзные свидетельства, откуда взялись первые «самостийники» в эпоху Александра I. Однако продолжим цитировать Данилевского:

«Не из-за Европы ли, следовательно, не из-за Германии ли в особенности, приняла Россия на свою грудь грозу двенадцатого года? Двенадцатый год был, собственно, великой политической ошибкой, обращённой духом русского народа в великое народное торжество.

Что не какие-либо свои собственные интересы имела Россия в виду, решаясь на борьбу с Наполеоном, видно уж из того, что, окончив с беспримерной славой первый акт этой борьбы, она не остановилась, не воспользовалась представлявшимся ей случаем достигнуть всего, чего только могла желать для себя, заключив с Наполеоном мир и союз, как он этого всеми мерами домогался и как желали того же Кутузов и многие другие замечательные люди той эпохи. Что мешало Александру повторить Тильзит с той лишь разницей, что в этот раз он играл бы первостепенную и почетнейшую роль? <…>

Настал 1848 год. Потрясения, бывшие в эту пору в целой Европе, развязывали руки завоевателя и честолюбца. Как же воспользовалась Россия этим единственным положением? Она спасла от гибели соседа (Австрию). <…>

Обращаюсь к другому капитальному обвинению против России. Россия – гасительница света и свободы, тёмная мрачная сила… У знаменитого Роттека высказана мысль, – которую, не имея под рукой его “Истории”, не могу, к сожалению, буквально цитировать, – что всякое преуспеяние России, всякое развитие её внутренних сил, увеличение её благоденствия и могущества есть общественное бедствие, несчастье для всего человечества. Это мнение Роттека есть только выражение общественного мнения Европы (курсив мой. – И. Ш.). И это опять основано на таком же песке, как и честолюбие и завоевательность России. Какова бы ни была форма правления в России, каковы бы ни были недостатки русской администрации, русского судопроизводства, русской фискальной системы и т. д., до всего этого, я полагаю, никому дела нет, пока она не стремится навязать всего этого другим…

Итак, состав Русского государства, войны, которое оно вело, цели, которые преследовало, а ещё более – благоприятные обстоятельства, столько раз повторявшиеся, которыми оно не думало воспользоваться, – всё показывает, что Россия не честолюбивая, не завоевательная держава, что в новейший период своей истории она большею частью жертвовала своими очевиднейшими выгодами, самыми справедливыми и законными, европейским интересам.

Откуда же и за что же, спрашиваю, недоверие, несправедливость, ненависть к России со стороны правительств и общественного мнения Европы?..

После Венского конгресса, по мысли русского императора, Россия, Австрия и Пруссия заключили так называемый Священный союз, приступить к которому приглашали всех государей Европы. Этот Священный союз составляет главнейшее обвинение против России и выставляется заговором государей против своих народов (курсив мой. – И. Ш.). Но в этом союзе надо строго отличать идею, первоначальный замысел, которые одни только и принадлежали Александру, от практического выполнения, которое составляет неотъемлемую собственность Меттерниха. В первоначальной же идее, каковы бы ни были её практические достоинства, конечно, не было ничего утеснительного. Император Александр стоял, бесспорно, за конституционный принцип везде, где, по его мнению, народное развитие допускало его применение. Он был противником и врагом Партий, насильственно вынужденных бунтом и революцией…

Корнем всех реакционных, ретроградных мер того времени была Австрия и её правитель Меттерних, который, опутывая всех своими сетями, в том числе и Россию, заставил последнюю отказаться от её естественной и национальной политики помогать грекам и вообще турецким христианам против их угнетателей, – отказаться вопреки всем её преданиям, всем её интересам, всем сочувствиям её государя и её народа. Россия была также жертвой Меттерниховой политики; почему же на неё, а не на Австрию, которая всему была виновницей и в пользу которой всё это делалось, взваливается вся тяжесть вины? <…>

Не влиянию ли Меттерниха приписывается перемена образа мыслей, происшедшая в императоре Александре после 1822 года? Не это ли влияние было причиной немилости Каподистрии, враждебного отношения, принятого относительно Греции и вообще относительно национальной политики, наконец, не это ли влияние было причиной самой перемены в направлении общественного образования во времена Шишкова и Магницкого? А после не в угоду ли Австрии считалась всякая нравственная помощь славянам чуть не за русское государственное преступление?»

Ну и как вам? Ощущение: медленный, торжественный въезд в Жёлтый дом… Или – замедленный киноповтор процесса захождения ума за разум.

Относительно новым для читателя здесь будет, наверно, последний пассаж, что, оказывается, наш самодержец Александр, натянутый как кукла на руку того самого Меттерниха, не только русскую внешнюю политику сложил к ногам Австрии – это ещё соответствовало бы хоть какой-то смысловой реальности. Удавшийся заговор всё же – реальность: ведь выгодно же, одурачив вражескую державу, заставить её провести несколько войн целиком в свою пользу и во вред ей самой! НО… ТАК использовать эту «насаженность на Меттернихову руку – куклы-монарха», чтобы ещё и встрять в содержимое их, российских школьных учебников, расписание занятий в их университетах?!

Но сколько ни заостряй этот пункт у Данилевского, грустный парадокс в том, что другого объяснения тем Александровым… действиям (слово «политика» тут сложно применить) и вовсе нет.

Вот отчего я особо выделил экспертную оценку именно Жан-Жака Руссо, предсказавшего, что Россия втянется в конфликт с демократической Европой (которая на тот момент, в середине XVIII века, была ещё только в дальнем-дальнем проекте!). И век спустя Данилевский возмущённо констатирует: «Общественное мнение Европы: Россия – бедствие, несчастье для всего человечества».

И 250 лет спустя мы разве не убеждаемся каждый день: в чьих руках общественное мнение Европы? Ставка-то – Священный союз – была сделана на евромонархов – и вот…

«А упало, Б пропало – кто остался на трубе?»

Может, сегодня князья Лихтенштейна и Монако вспомнят о принесённых Россией жертвах евромонархам и помогут?

Глава 3

ДвуАлександрие

(взлёт 1856–1894 гг. и сползание в Серебряный век)

Итак. Период заёмного могущества, поступления значительного ресурса в распоряжение Екатерины, Павла, Александра и Николая после решения (Екатериной) важнейших геополитических задач России завершился почти безумным, беспрецедентным в истории забвением национальных интересов, полувековым служением Священному союзу, прислуживанием Мальтийскому ордену, Пруссии, Англии, Австрии и в итоге катастрофой Крымской войны.

Но далее история России даёт пример Великого Преодоления. Два выдающихся царствования, Александров II и III, вернули стране справедливое, равновесное национальное устройство, вслед за чем закономерно вернулась и национальная внешняя политика. Это, ещё раз подчеркну, единое историческое усилие, мной уподобленное объезду глубокой ямы: руль влево (Александр II) – руль вправо (Александр III), со сложнейшей хирургической операцией: один разрезал, удалил, второй – зашил. Но, опять же: «пациент» должен был жить.

Историк Василий Ключевский писал об императоре Александре III:

«Наука отведёт Императору подобающее место… в истории России и всей Европы… скажет, что Он одержал победу в области, где всего труднее добиться победы, победил предрассудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, обострил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное сознание и сделал всё это так тихо и молчаливо…»

Долгожданный рост материального могущества страны превзошёл самые оптимистические прогнозы. Великий русский учёный и администратор, глава созданной им метрологической службы Дмитрий Иванович Менделеев вместе с соратниками близким знакомым министром Сергеем Юльевичем Витте, адмиралом Чихачёвым вводили новый бездымный порох, новые типы кораблей, водку-«монопольку», сети казённых заводов. Дмитрий Иванович Менделеев ко всем заслугам ещё и крупнейший учёный-экономист определил царствование Александра III как лучший период в истории русской промышленности.

С 1881 по 1896 год промышленное производство в России выросло в 6,5 раза. Выработка на одного рабочего – на 22 %. (Та самая «производительность труда», о необходимости роста которой всё время говорили большевики.) С 1890 по 1900 год мощность паровых двигателей в промышленности России увеличилась с 125 100 л. с. до 1 294 500 л. с. – рост 300 %.

«Российская империя буквально содрогалась от тяжкой поступи промышленного прогресса: сейсмическая станция в Риге фиксировала двухбалльное землетрясение, когда на Ижорском заводе в Петербурге второй в Европе по мощности после крупповского в Германии пресс усилием в 10 000 тонн гнул броневые листы» – сей выразительный штрих я нашёл в книге В. Лапина «Петербург. Запахи и звуки». И буквально в ту же строку, как автор книги о Голицыных, я добавил бы, что и сам сейсмограф, работающий поныне, был создан тогда же князем Борисом Борисовичем Голицыным, изобретение, признанное миром, по счастью, безоговорочно.

Менделеев из царей-современников более всего уважал Александра III:

«Миротворец Александр III предвидел суть русских и мировых судеб более и далее своих современников. (Это пишет человек, сам провидевший элементное строение вселенной. – И. Ш.) Люди, прожившие его царствование, ясно сознавали, что тогда наступила известная степень сдержанной сосредоточенности и собирания сил, направленных от блестящих, даже ярких преобразований и новшеств предшествующего славного царствования – к простой обыденной внутренней деятельности. Мир во всём мире, созданный покойным императором, как высшее общее благо, и действительно укреплён его доброй волей в среде народов, участвующих в прогрессе. Всеобщее признание этого ляжет неувядаемым венком на его могилу и, смеем думать, даст благие плоды повсюду…»

Из «Заветных мыслей» Д. И. Менделеева: «Шуму и блеску не было, а совершались же дела важные и трудные».

Достойный венец эпохи «стальной России», всего «ДвуАлександрия» – крупнейшая в истории человечества железнодорожная магистраль – Транссиб.

Но именно в то время, пока Россия мощно обрастала стальной бронёй, по её «духовной броне» пробежали невидимые, но фатальные трещины. Процесс, закончившийся гибелью страны, выразительно показал связь и даже зависимость прочности «стальной брони» от «духовной». Этот процесс и привёл, кроме многого прочего, ещё и к тому, что русский броненосец «Император Николай I» спустил флаг в Цусимском бою и дослуживал как японский учебный, закончив свой век как корабль-мишень…

Глава 4

Русский истерический террор

Вернёмся к периоду – 35 лет до гибели империи.

Вспышка истерического террора эпохи Александра II с огромным трудом, но была подавлена. «Истерическим» (т. е. «маточным») российский террор я здесь назвал не только в пику его героизаторам, но и для привлечения внимания к несомненному феномену – громадной удельной доле женщин в террористических организациях. Если задастся целью, просчитать долю женщин во всех тогдашних органах, корпорациях, социальных группах: армия, медицинский персонал, студенчество, контрабандисты, артисты… – уверен, что самой большой окажется их доля в революционных организациях. В самом знаменитом террористическом списке – «первомартовцы», убийцы Александра II – из шести приговорённых к повешению две женщины, Перовская и Гельфанд (помилована из-за беременности).

Внушаемость, подражательность, низкая способность критического восприятия… – конечно да. Желаете несколько неожиданное сопоставление? – Средневековые процессы над: ведьмами и… ведьмаками (здесь как раз подавляющая статистика заставила почти забыть, что в преследуемых были и мужчины, ведьмаки – но гораздо меньше!). Не только пытками, но, как доказали многие исследователи, и – подражанием, истеричными самооговорами умножалось тогда число ведьм…

Два громких судебных процесса – «Дело Засулич» 1878 года и убийство Александра II 1881 года и, главное, общественная на них реакция во многом подорвали течение государственной жизни, свели к бессмыслице работу поколений. По первому делу я добавлю один новый акцент, но вначале, извините, порция известных фактов.

Вера Засулич – знакомая, сотрудница самого Сергея Нечаева (главного «беса» нашей истории). Правда, ретушёры её облика твердят о разногласиях с Нечаевым и весьма ограниченном их сотрудничестве. Потом в группе «Бунтарей-бакунистов» она с помощью фальшивых царских манифестов пыталась поднять крестьянское восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии.

В июле 1877 года после бунта в тюрьме петербургский губернатор Трепов приказал высечь непокорного арестанта Боголюбова, в январе 1878-го, через полгода, Вера Засулич стреляет в губернатора.

Министр юстиции граф Пален, имея множество вполне законных вариантов вплоть до передачи дела Военному суду, отдаёт его суду присяжных. Председатель Петербургского окружного суда – 33-летний, в будущем знаменитый А. Ф. Кони…

Победоносцев: «Идти на суд присяжных с таким делом, посреди такого общества, как петербургское, – не шуточное дело».

Адвокат Александров внушал и внушил присяжным: «Сочувствие наказанному Боголюбову оправдывает террористку»… Оглашение вердикта оборвалось на словах: «Не винов…» – Крики радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы «Браво! Ура! Молодцы!». Обнимали друг друга, целовались, лезли через перила к Александрову и Засулич, поздравляли. Адвоката качали, а затем на руках вынесли из зала суда и пронесли до Литейной улицы. Когда Засулич вышла из дома предварительного заключения, то попала в объятия толпы. Под радостные крики её подбрасывали вверх.

Русский юрист Н. И. Карабчевский: «Защита Веры Засулич сделала адвоката Александрова всемирно знаменитым. Речь его перевели на иностранные языки». Газеты Франции, Германии, Англии, США, Италии, всего цивилизованного мира в восторге: в России победили Закон и Гуманность.

Засулич, адвокат Александров, председатель суда Кони – герои дня. На следующий день после освобождения приговор был опротестован, издан приказ об аресте Засулич, но она скрылась на конспиративной квартире и вскоре, чтобы избежать повторного ареста, была тайно переправлена в Швецию. В 1880 году Засулич в Париже. Сотрудничает с Плехановым, Лениным…

Я предлагаю задуматься над тем, что всё время казалось простым и естественным: переход Засулич на нелегальное положение, эмиграция в Европу… упреждая повторное рассмотрение её дела. Вроде всё правильно, привычное тогдашнее коловращение: теракт, суд, эмиграция, подполье.

НО… ведь Европа и США тогда приветствовали – Торжество Закона в России! Каковое «Торжество» во всём мире предполагает рассмотрение дела в нескольких инстанциях. Чего, кажется, проще: районный суд решил, областной может перерешить, далее Верховный суд… Но Европа вместе с нашими революционерами и либералами, получив нужное решение первой инстанции, Петербургского окружного суда… выкрадывает и укрывает Засулич от последующих столь же законных судебных инстанций.

Вот картина, несколько утрирующая эту логику: выдавили европейские либералы нужное им решение на первой инстанции, вынесли под истеричные вопли на руках из здания суда адвоката и подсудимую, вывезли их подальше, и… – атомную бомбу на весь этот Петербург, чтоб там прокуратура не опротестовала и чтоб «Торжество Закона» вышло уж точно окончательным. Смысл карикатуры: и бомба на Петербург, и выкрадывание, укрывательство обвиняемой – факторы, одинаково нарушающие законное течение судебного дела. И поразительно (я проверял): все 130 лет (!) история засуличского дела именно с этой стороны никем до сих пор не рассматривалась. Что затемняет суть и начальные условия спора с либералами.

Это смелое сочетание любых мер напомнило мне историю борьбы Ленина с ликвидаторами и отзовистами в РСДРП. Первые говорили: «Мы прошли в Государственную Думу. У нас теперь какая-никакая фракция: пять человек! (Считая, как потом оказалось, агента полиции.) Значит, надо ликвидировать подпольную лавочку». Вторые: «Нет, надо отозвать товарищей из Думы и продолжать заниматься честным террором». Ликвидаторы с отзовистами, споря о дальнейшей судьбе партии, тянули Ленина в свою сторону. Решение вождя было очень симптоматичным, по-настоящему революционным, неожиданным. По-моему, именно оно проложило дорогу, если вспомнить зазубренную формулировку, к «партии нового типа».

Он решил оставить и то и то. Новый уровень морали, всемогущество «Сочетания»: днём, допустим, спорить в Думе, цитируя Платона, Монтескье, а ночью заложить бомбу под оппонентскую кровать…

Засулич была в партии Ленина, в редакции газеты «Искра» (правда, потом перешла к меньшевикам). Может, задумчиво оглядывая потёртую личность старой террористки, вспоминая «казус Засулич», овации мира Торжеству Закона с одновременным выкрадыванием, укрывательством террористки, вождь как раз и продумал то решение, столь удивившее и ликвидаторов и отзовистов. Как знать!

А в 1878 году на домашнем балу у графа Палена громадный успех имели «принесённые с работы», т. е. вытащенные им из папки «Дела № …», фотокарточки «романтической преступницы, из-за любовника чуть не застрелившей градоначальника». Вот и министр Пален словил «свои 5 минут славы».

Она стала кумиром молодёжи. Курсистки, гувернантки, наверное, и модистки мечтали повторить «подвиг Засулич». Теперь русских градоначальников можно было стрелять безнаказанно. Французских, немецких, английских, разумеется, нет. Их Закон «горячим сочувствием толкнувшим на теракт…» не обойти, гильотины и виселицы в Европе как работали, так и работали. А вот дикари получили в руки сразу две игрушки: многозарядный револьвер и Суд присяжных, теперь они точно разнесут своё государство.

Князь Мещерский, издатель журнала «Гражданин», писал: «Оправдание Засулич проходило будто в каком-то кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами, столь наглое торжество крамолы».

Перед своим увольнением министр юстиции Пален долго убеждал Кони уйти в отставку: уволить не мог! «Независимость суда» – ещё одна игрушка. Но Кони не ушёл, ещё 20 лет собирая лавры либерала, борца с самодержавием. Засулич умерла в 1919 году, похоронена на Волковском кладбище, участок «Литераторские мостки», рядом с Плехановым. Позже на «Литераторских мостках», недалеко от могилы Засулич, перезахоронили прах Кони, перенесённый с Тихвинского кладбища Александро-Невской лавры.

Что ж, очищение территории Лавры можно, конечно, приветствовать, но… грустно всё это, господа.

Философическая истерия

Прошло три года, террор стал светской модой, и в 1881 году убили царя Александра II. Идёт суд над террористами, и накануне вынесения приговора в Петербурге в зале Кредитного товарищества во время своей публичной лекции модный философ Владимир Соловьёв вдруг сказал о цареубийцах: «Царь должен простить. Если он христианин, он должен простить. Если он действительный вождь народа, он должен простить. Если государственная власть вступит на кровавый путь, мы отречёмся от неё». Свидетели: «Невозможно передать, что творилось в зале. Какой-то массовый экстаз. Восторженная молодёжь вынесла оратора на руках…»

Не думайте, что тот спич был единичным всплеском: ну, захотелось философу проехать на «руках восторженной молодёжи» метров тридцать от кафедры до гардероба, или чуть далее, по маршруту Засулич и её адвоката… Нет, вся многолетняя, даже удивительно, насколько ещё неоценённая работа Соловьёва – это разрушение смысла русской государственности. Именно он протянул бикфордов шнур от эпохи терроризма, Нечаева, Засулич, их истеричных подражателей к двум последним царствования императорской России.

Признание громадного значения философа Соловьёва можно найти в работах его последователей: Бердяева, Булгакова, Франка, Андрея Белого, Блока… в общем, тех, кто этому значению придавал другой, противоположный знак. Соловьёв «стоял у истоков русского «духовного возрождения» начала ХХ века, «русского духовного ренессанса» (Н. Бердяев). В другом месте Бердяев этот «ренессанс» назвал Серебряным веком. Хотя точное авторство термина «Серебряный век» ещё обсуждается (называют и Маковского, и Оцупа), более-менее доказано, и «Сменовеховцами» особенно убедительно, что этот «ренессанс» духовно подготовил катастрофу 1917 года. Выяснение роли влияния Соловьёва – это как раз зачёркивание одного «вдруг» в истории России, а именно: «Почему-то во время Русско-японской войны 1904–1905 годов… вдруг оказалось, что значительная часть российской публики яростно болеет за японцев, аплодируя, передают каждое известие об их победах, постоянно преувеличивают потери русских войск, создавая определённое давление на правительство».

Как-то эксперты Ширяев и Смирнов в одной передаче «Исторического канала» убедительно раскрывали лже-арифметику, механику искажения цифр наших и японских потерь в 1905 году… Но откуда вдруг взялась сама прослойка российского общества, энергично распространявшая эти ложные цифры? Это же и вправду странно, особенно если сравнить с общественным мнением в России 1812 или 1878 годов (Русско-турецкая война). Всего за 25 лет такие вдруг радикальные изменения! Или почему в 1915–1917 годах многие россияне стали вдруг желать поражения своей армии и действовать по принципу «чем хуже – тем лучше»? Это всё вопросы к властителям дум Серебряного века, «соловьёвцам».

Историческая важность, действенность соловьёвского ультиматума: Царь должен простить террористов, если он христианин и действительный вождь народа, иначе мы отречёмся от него, – сконденсировалась, как в химической реакции, по формуле:

Желябов + Соловьёв = общественное мнение.

Сергей Кравчинский об образе революционера-террориста писал: «Он прекрасен, грозен, неотразимо обаятелен, так как соединяет в себе оба высочайших типа человеческого величия: мученика и героя».

Л. Мирский покушался на шефа жандармов Дрентельна, чтобы привлечь внимание любимой девушки, у которой «был чисто романтический восторг перед Кравчинским», ранее зарезавшим среди бела дня на людной улице предшественника Дрентельна – Мезенцева».

Аполлинария Суслова, экс-пассия Достоевского, а потом и Розанова, доказывала Фёдору Михайловичу, что за нанесённое ей когда-то мужчиной оскорбление «…не всё ли равно, какой мужчина заплатит за надругательство надо мной. Почему бы и не сам царь? Как просто, подумай только, – один жест, одно движение, и ты в сонме знаменитостей, гениев, великих людей, спасителей человечества».

Видите, ещё за 80 лет до рождения термина PR, «Пиар», Аполлинария ухватила самую суть: всё равно на ком сорвать старую обиду, но… если на царе, то ты ещё окажешься и… в сонме знаменитостей, гениев… Английский термин marked people, дословно «маркированные люди», пиарщики используют в смысле обозначения категории людей уже marked, отмеченных обществом, рынком (в данном случае это схоже: общество = рынок потребителей новостей). Войдя в какое угодно отношение marked people, можно и самой стать marked people, как Засулич и Соловьёв. Как Марк Чепмен – убийца Джона Леннона…

Да, второй, наверно, каторгой была для Фёдора Михайловича эта феминистка-террористка. В случае Пиар-Аполлинарии – это образ мыслей, характерный, но не ставший образом действий. А может, это моя психологическая гипотеза: вместо царя она использовала как marked people Достоевского, а потом и Василия Розанова. Здесь появляется ещё один интересный полуабсурдный сюжет: Фёдор Михайлович принял на себя психопатический удар Аполлинарии, тем самым грудью заслонил царя. Вроде «Жизнь за Царя»-2.

Герцен в своём «Колоколе» писал: «Есть мгновения в жизни народов, в которые весь нравственный быт поколеблен, все нервы подняты, и жизнь и своя жизнь человеку так мало стоит, что он делается убийцей».

Статистически зафиксированную волну самоубийств молодёжи начала XX века В. М. Бехтерев объяснял как социальную болезнь, помимо угнетающего личность аффекта, связанного с процессами модернизации общества, силу примера и общее пессимистическое настроение умов.

Сборник «На помощь молодёжи» (Киев, 1910): «…В молодом поколении растерянность и подавленность, ослабление воли к жизни, отчаянная разочарованность и гнетущее одиночество… Бывают в истории такие периоды и условия, когда разочаровываться жизнью становится особенно легко и удобно, а может быть, и модно».

Примеры Веры Засулич, Соловьёва и его ошалевших слушателей, «Пиар-Аполлинарии», Софьи Перовской, Каляевых и прочих Л. Мирских… это переплетение психиатрии с политикой привлекало внимание не только корифея Бехтерева. По «истерическому террору» я добавлю пару замечаний.

В случае Веры Засулич какая деталь осталась, увы, недооценённой? Лично, на мой взгляд, в её «истории болезни» самое важное: полугодовой разрыв, интервал между внешней Причиной (поводом) и Поступком.

13 июля 1877 года губернатор Трепов приказал высечь непокорного арестанта Боголюбова. 24 января 1878-го Засулич стреляет в губернатора. Срок, по-моему, достаточный, чтобы напрочь отбросить подхваченные общественным мнением басни адвоката Александрова о «благородном порыве», о том, что она вдруг «ощутила оскорбление арестанту – как себе лично».

Эти полгода – некий «инкубационный период» её болезни. «Заводилась», примерялась, примерно как Аполлинария Суслова примерялась всю жизнь. Интересная разница: Аполлинария всё же не выстрелила. По-моему, повлияло то, что, имея таких слушателей, собеседников, как Достоевский, Розанов, она выговорилась, спустила напряжение на партнёров. А одинокой уродине Вере Засулич не так повезло.

Справочник: «Истерuя (др. – греч. ??????? (hystera) – «матка»); бeшенство мaтки – устаревший медицинский диагноз, на данный момент соответствующий ряду психических расстройств лёгкой и средней степени тяжести».

Платон: «Истерия – бешенство, в которое впадает матка женщины, не имея возможности зачать».

Современная психиатрия: «Истерическое расстройство личности. Ему присущи поверхностность суждений, внушаемость и самовнушаемость, склонность к фантазированию, неустойчивость настроения, стремление привлечь к себе внимание, театральность поведения».

Истеризм русского террора, который всего одна опечатка может превратить в «историзм» особенно ярко виден, если перешагнуть через штампы наших учебников, где всегда по отдельным главам разведены «Внешняя политика» и «Революционно-демократическое движение».

Последнее – это как всегда: Желябов Перовская, Засулич, их адвокаты Александров (в узко-судебном смысле), Вл. Соловьёв (во всероссийско-идеологическом).

А вот под «Внешнюю политику царизма» того периода подпадала Русско-турецкая война. Что была это за война?

Мучительно реформируясь, вслед за освобождением крестьян, Россия сломала и многовековую «рекрутскую» армию. Военный министр Милютин недавно приступил к созданию армии на основе всеобщей воинской повинности. Но очередные вести о турецкой резне христиан на Балканах заставляют забыть о реформах. Страна (предпоследний раз в истории!) объединяется в общем порыве. Славянские комитеты собирают пожертвования, добровольцами на войну уходят врачи Склифосовский, Пирогов, Боткин, писатели Гаршин, Гиляровский, художник Поленов. Шестидесятилетний Тургенев говорил: «Будь я моложе, я бы туда пошёл». Герой Крымской войны, будущий великий оппонент царского правительства пятидесятилетний Лев Толстой тоже собирается: «Вся Россия там, и я должен идти».

И, сближая изначально «разведённые темы»: революционеры, народовольцы С. М. Кравчинский, Д. А. Клеменц, М. П. Сажин, В. Ф. Костюрин, А. П. Корба тоже пошли добровольцами на Балканы. Несколько из них: А. Г. Ерошенко, Д. А. Гольдштейн, К. Н. Богданович – погибли на той войне.

Взятие Плевны 28 ноября 1877 года надломило турок – единственным спасением была зимняя пауза и надежда на вмешательство Англии. Друг и кумир Вл. Соловьёва папа римский Лев XIII собирает антироссийскую коалицию, благословляя турецкое оружие: «Чем скорее будет подавлена схизма (православие), тем лучше… рука Божия может руководить и мечом башибузука (главные головорезы турецкой армии)». Россия балансировала на грани новой «Крымской» войны, с новой коалицией. Громадные усилия русской дипломатии Горчакова (конвенция с Австрией…) могли обеспечить относительный, недружественный, но всё же нейтралитет примерно на один год войны. Далее, как было рассчитано, сила возмущения британской публики – турецкой резнёй начала уступать геополитическим резонам, и Британия планировала «Крымскую войну-2». Отпущенный год истекал в апреле 1878-го, а зимой Балканские перевалы, по оценке военных специалистов всего мира, непроходимы. Начальник Генерального штаба Германии Мольтке разрешил немецким военным наблюдателям уехать на зиму в отпуск. Канцлер Бисмарк, ревниво следивший за успехами России, сложил у себя в кабинете карту Балканского полуострова, сказал, что до весны она ему не понадобится.

Военный министр Милютин рекомендовал решиться на зимний бросок, «чтобы предупредить вмешательство западных держав в защиту Турции». И переход стал одним из самых трудных в истории войн. Солдаты с невероятными усилиями втаскивали по ледяным скалам орудия. Часто они срывались в пропасти вместе с людьми и лошадьми.

Историк Троицкий писал: «Генералу Гурко донесли, что на один из перевалов артиллерию даже на руках поднять нельзя. Гурко приказал: “Втащить зубами!” – и втащили… Перевалив через Балканы, русские войска пошли на Константинополь. Турки в последней попытке остановить наших дали сражение под Филиппополем (нынешний Пловдив) 15–17 января 1878, но были разгромлены. 11 февраля Скобелев занял местечко Сан-Стефано в 12 верстах от Константинополя. Русские офицеры уже разглядывали в подзорные трубы достопримечательности турецкой столицы…»

В Сан-Стефано и был подписан мирный договор с Турцией. Но Англия и Австро-Венгрия грозят новой коалицией и войной. Учтя это и внутриполитическую обстановку (всплеск террора!), Россия соглашается в Берлине подписать совсем другой мир, существенно обесценивший подвиги её армии…

Далее я предлагаю рассмотреть события этого года – в едином потоке, словно листая страницы дневника внимательного современника событий. Без комментариев (ну, почти без комментариев):

20 февраля 1877. Премьера балета П. И. Чайковского «Лебединое озеро».

4 марта 1877. Первый выпуск женщин-врачей в России.

24 апреля 1877. Начало Русско-турецкой войны.

1 июля 1877. Первый Уимблдонский теннисный турнир.

13 июля 1877. Бунт в тюрьме, после которого губернатор Трепов приказал высечь арестанта Боголюбова.

9 августа 1877. Начало героической обороны Шипки в Русско-турецкой войне.

28 ноября 1877. Взятие русскими Плевны. Перелом в ходе войны.

9 января 1878. После пятимесячной осады победа русских у Шипки-Шейново, взятие в плен турецкой армии.

11 января 1878. Торжественные похороны русского поэта Н. А. Некрасова. (Тут тоже не без истерии. Когда один писатель в траурной речи поставил Некрасова рядом с Пушкиным, толпа студентов заорала: «Выше! Выше! Некрасов выше Пушкина!»)

14 января 1878. На Батумском рейде русские катера «Чесма» и «Синоп» самодвижущими минами (торпедами) топят турецкий корабль. Первая в истории торпедная атака.

20 января 1878. Русская армия занимает Адрианополь.

24 января 1878. Революционерка Вера Засулич стреляет в Петербургского градоначальника Ф. Трепова, объявляя это местью за порку арестанта Боголюбова.

19 февраля 1878. Подписание Сан-Стефанского предварительного мирного договора России с Турцией.

13 июля 1878. Завершился Берлинский конгресс, где Россия вынуждена подписать трактат, существенно менявший (в худшую для нас сторону) условия Сан-Стефанского договора.

Как и всегда в подобных ситуациях, «уравнение мирного договора» решалось с учётом значения главных переменных: военные результаты, дипломатическое давление, внутренняя стабильность = способность страны к продолжению войны. Блестящие военные успехи (армия стоит у Стамбула), отчасти уравновешивались дипломатическим давлением Англии, Австрии, Германии, но мощным фактором, «выворачивающим руки» нашей стороне на переговорах, стало внутреннее положение России, разгул террора, вдохновлённого победой в «Деле Засулич». Вот и связь между разными «полочками»: тот выстрел Засулич был через три дня после взятия Адрианополя, достижения русской армией высшей точки за все (строго считая) 300 лет турецких войн.

Глава 5

История и истерия

Но в какой мере Соловьёв и его адепты, серебряновековые декаденты, были виновниками, а в какой только пассивными воспевателями общественного кризиса? Вопрос трудноразрешимый, по сути это – проекция более общих, «вечных» вопросов о… «соотношении субъективных и объективных причин», о «роли личности в истории», «о первичности духа или материи… курицы или яйца». Одно известно наверняка: идейно-философским источником, от которого тянулись лучи влияния вплоть до самого заурядного кабацкого декадентского концерта, скандальной акции, был философ Соловьёв. Его влияние со временем и организационно оформилось в виде «Московского религиозно-философского общества имени Вл. Соловьёва» (Бердяев, Булгаков, А. Белый, Вяч. Иванов, Е. Н. Трубецкой, Эрн, Флоренский…).

А уж общественное мнение, синтезировавшееся по формуле Желябов + Соловьёв, сформировало и новое поколение правящего класса, политиков, чиновников, точнее, их критическую массу, прорвавшую, смывшую Российскую империю. Люди этой формации, если они попадали на госслужбу, то действовали без внутренней убеждённости, без любви к государству. А если они были – в Земствах, Госдуме, в блоках и партиях, то сумели запомниться всему миру. «Отрекли» царя, поделили портфели (самое смешное, что они называли это «ответственный кабинет министров», лозунг был такой), в несколько месяцев развалили государство, сбежали и в эмиграции признались: «А мы-то думали, что нас по-прежнему должны были охранять царские жандармы».

Декадентам, Серебряному веку, «соловьёвцам» (так, кстати, называли и Блока, и он гордо носил сей титул) будет посвящена отдельная глава – «Мельхиоровый век», а здесь уделю внимание собственно философу Владимиру Соловьёву.

Среди трудностей спора о его философии первая, на поверхности лежащая основная идея религиозной философии, София, Душа Мира, Соловьёву открылась «в мистическом видении». Вот и Википедия приводит слова Даниила Андреева, что «Соловьёв – единственный русский философ, заслуживающий этого наименования безо всякой натяжки». Да, Даниил Андреев, конечно, тайнозритель (визионер) авторитетный, у него самого есть «Роза Мира».

Соловьёвым и его клакой замешаны до консистенции клейстера философские системы, мистические откровения и… спиритические сеансы. При том, что в целом это модное поветрие, спиритизм, «столоверчение» (эдакий «Дом-2» XIX – начала XX века) уже давно изучено и помещено, как и следовало, рядом с цирковым, ярмарочным «чревовещанием» и всем прочим, однако соловьёвские «медиумические записи» публикуются, изучаются.

Возражать Соловьёву на соответствующем уровне сложно. Например, у меня, сразу признаюсь, не было каких-либо мистических контрвидений, в которых какая-нибудь дама мне сказала бы: «София Соловьёва – блеф, случайная пустая выдумка». И манипуляции с открывающимися книгами, дрожащими поворачивающимися ножницами, вертящимися столами – я видел только в кино.

Вторая сложность спора в том, что я, опять же признаюсь, читал отнюдь не все работы Соловьёва. Это напоминает мне старую институтскую постановку вопроса. Когда-то я азартно опровергал Карла Маркса: «Ведь он из своего “Капитала” вывел относительное и абсолютное обнищание пролетариата. А из двойного обнищания вывел мировую революцию, главенствующую роль пролетариата. Это же ерунда!» Интеллигентный профессор Мурзов вздыхал: «Игорь, ну ты же не читал весь “Капитал”, как ты можешь опровергать?» Я в азарте грыз первый том, там, где есть ещё формулы и некая логическая цепочка, и вдруг вижу, понимаю: ещё остаётся 3 (три)! Возмущённо возражаю профессору: «А если я написал бы 44 тома заведомой ерунды, был бы ещё более неуязвим, требуя от критиков сначала прочесть всё это и принимая предварительно зачёт по знанию всех моих 44 томов! Вряд ли бы кто потратил жизнь на «опровержение меня»! Нет! Это философ сам обязан предоставить на общее обозрение свои краткие выводы! Как Мартин Лютер на дверь виттенбергской церкви прибил свои 95 тезисов!»

Главные, актуальные тезисы Соловьёва в общем известны, я воспользуюсь суммированием идей истерио-философа очень благожелательным к нему Константином Леонтьевым в статье «Владимир Соловьёв против Данилевского»:

«У России нет и не должно быть никакого особого культурного призвания. Назначение русской (и вообще славянской) цивилизации одно: служить почвой для примирения православия с папством. Под главенством папы римского. “Пади пред ним (пред папой), о царь России! И встань, как всеславянский царь”! У нас, восточных, веры ещё много; но власть церковная слаба. Я возьму с собой всё, что у нас есть хорошего: теплоту веры в народе, ещё не иссякшую. Я отнесу всё это в Рим и повергну к стопам западного первосвященника. Восток всегда давал содержание, Запад – форму…»

Замечаете сегодня сбывание соловьёвских «пророчеств»? Эту неотложную горящую потребность объединения католиков с православными, столь великую, что за подчинение нашего Кирилла их Бенедикту не жалко и Россию на распыл бросить!

Для вящей точности узнать бы, может, с той, римской, стороны сегодня остро чувствуют потребность принятия вассальной присяги православных патриархов?.. Как-то я прочитал статью католического журналиста о главных сегодняшних проблемах Рима. Столь пронзительная боль, что искренне пожалел: Бразилия теряет более чем по полмиллиона католиков в год. Это ж их оплот – красавицы-мулатки с распятиями, великие футболисты, смиренно стоящие в очереди к папе римскому, стометровый Христос над Рио-де-Жанейро… Бразилию другой и представить нельзя. И оказывается, католичество там стремительно сокращается из-за этих американских сект, расползающихся по законам сетевого маркетинга. (Похоже на исчезновение бразильских экваториальных лесов.)

И на фоне схожих проблем в Италии (ещё оплот!), скандалов со священниками-педофилами попробуйте представить их кардиналов, тревожно и бессонно поджидающих прихода в Рим с повинной «православных схизматиков»… Мягко говоря: не очень правдоподобная картина.

Окиньте мысленным взором всю бездну наших и католических сегодняшних проблем, и кем тут предстанет Великий Конструктор Объединения Церквей под властью папы, легко платящий за это существованием России Вова Соловьёв?!

Просто омерзительно, откуда вообще эта поза командира роты на утреннем разводе, уверенно раздающего задания целым нациям, ставящего задачи Церквям и государствам? У меня есть версия, выскажу позже.

Он волен был выбирать объект для своего праздномыслия? Соловьёв-физик (если бы этого умственного шатуна подпустили к кафедре физики) изрёк бы: великая миссия России – пожертвовать собой для вселенского объединения Корпускулярной и Волновой теорий света. Инженер-электронщик В. Соловьёв: историческая задача России – пожертвовать собой для вселенского объединения стандартов ПАЛ и СЕКАМ.

Прошу прощения, если покажется унизительным такое пародирование высокой темы, но, господа католики, настоящее унижение – это быть объектом заботы таких людей, как В. Соловьёв.

Тут и следующая сложность возни с Соловьёвым. Он не только «защитник» желябовских террористов и католиков, он ещё и крупнейший якобы защитник евреев. Написавший множество писем и известную «Декларацию против антисемитизма», прогремевшую за границей.

«В письмах Ф. Гецу Соловьёв обличал погромы и заверял, что его перо всегда готово к защите бедствующего Израиля. На смертном одре молился за еврейский народ и читал псалом на иврите. Смерть Соловьёва вызвала глубокое горе всего русского еврейства. В синагогах читались молитвы за упокой души Соловьёва, одного из “праведников народов мира”» (Википедия).

Что ж, уважаемые евреи, упокойная молитва за Соловьёва – это 1900 год. Но если окинуть хоть беглым взглядом всю чудовищную «Мистерию ХХ века», сколько раз поменялись условия, места покровителей и гонителей! Вспомнить хоть «главного врага» евреев 1940-х годов, против кого шёл основной поток их терактов? – Британия с её палестинским Мандатом! Или середина 1950-х: СССР и США дружно вместе идут против… Британии, Франции, Израиля. А 1970-е? А сегодня?

С персонами и партиями ещё более перевёртышей. Живи сегодня Соловьёв в Израиле – 200 %, что он «поставил бы своё перо на защиту» «Аль-Каиды». Это прямо вытекает из его аргументации: «Если евреи – наши враги, поступайте с ними по заповеди: любите врагов ваших! Если они не враги – незачем их преследовать». Сегодня в известном политкорректном хоре сдающих Израиль он был бы запевалой, подставив только в свою «формулу» Усаму… Нафлудил бы дюжину томов, наверное, не о Софии, а о Саре Соловьёвой, но сдал бы точно.

И его (якобы) польза евреям XIX века была отнюдь не пропорциональна его вреду России – гораздо, гораздо меньше.

В. Г. Короленко в статье «Декларация» вспоминает В. С. Соловьёва: «В октябре 1890 года я получил от покойного Владимира Сергеевича Соловьёва письмо, в котором говорилось между прочим:

“Посылаю вам прилагаемое заявление литераторов и учёных с просьбой подписать его, считаю лишним распространяться о том, насколько подпись необходима. Уезжая на днях в Петербург, покорнейше прошу подписанное вами заявление прислать мне туда по следующему адресу: “Европейская” гостиница на Михайловской улице. С совершенным почтением, готовый к услугам Владимир Соловьев”…

Для него (Короленко продолжает о Соловьёве) …христианство было источником абсолютной морали. Из этого источника он извлёк и формулу по еврейскому вопросу, отличавшуюся необыкновенной лёгкостью и простотой. Он говорил: “Если евреи – наши враги, поступайте с ними по заповеди: любите врагов ваших. Если же они не враги (он думал, что не враги), тогда незачем их преследовать”. Многие догматические взгляды Соловьёва окутаны густыми, иной раз почти непроницаемыми метафизическими туманами. Но когда он спускался с этих туманных высот, чтобы прилагать те или другие основные формулы христианства к текущей жизни, он был иной раз великолепен по отчётливой ясности мысли и по умению найти для неё простую и сжатую формулу…»

Шумная трескотня возымела обычное действие. Последовал циркуляр главного управления, и затеянная Соловьёвым декларация в то время в России так и не появилась. Как настоящая «крамола» она была напечатана за границей (одновременно в Париже и Вене). Для европейцев, разумеется, заявление русскими писателями признанных культурным миром аксиом могло иметь значение разве в качестве курьёзной иллюстрации русских цензурных порядков. Но для нас даже и теперь есть нечто поучительное в этом маленьком эпизоде. Употребляя столь героические усилия, чтобы задушить попытку Соловьёва в зародыше, тогдашний антисемитизм как бы отдавал своим противникам некоторую дань страха и уважения.

«…Кое-какие детали редакции вызывали меня на некоторые замечания, но из-за оттенков я не считал нужным отклоняться от дела. Так же, очевидно, смотрел и В. С. Соловьёв… Относительно одной поправки, сделанной его рукой (германское происхождение русского антисемитизма), он сообщил мне, что вписал это по требованию некоторых из подписавших, считая эту вставку излишней, но и не желая затягивать дело спорами о редакции…»

Характерна следующая пара пунктов воспоминаний Короленко:

1) «Шумная трескотня возымела обычное действие» – это ведь секрет действенности и всех подобных деклараций, акций, скандалов. «Запрет» в России – лучшая реклама для зарубежного издания.

2) Декларация Соловьёва заканчивалась абзацем: «На основании всего этого мы самым решительным образом осуждаем антисемитическое движение в печати, перешедшее к нам из Германии, как безнравственное по существу и крайне опасное для будущности России».

Соловьёв хотел убрать «германское происхождение русского антисемитизма», но не сумел, в чём, собственно, и извинялся перед Короленко. Считал: нечего оправдывать Россию такой оговоркой, но «вписал это по требованию некоторых подписавших», собирая массовку побольше.

Впрочем, было бы несправедливо оценивать вклад Соловьёва в обсуждение еврейского вопроса только по той «Декларации», в сущности, обычного «коллективного письма протеста» – полторы странички текста плюс евроскандал. Его большая статья «Еврейство и христианский вопрос», вышедшая в «Православном обозрении» (1884 г.), работа действительно солидная, вдумчивая. Обширные цитаты из Каткова, епископа херсонского и одесского Никанора. Соловьёв доказывает: настоящие русские патриоты антисемитами ни в коем случае не были. Особенно выразительно это показано Соловьёвым на примере Каткова, но, увы, по законам скандальной журналистики, чёрного Пиара, вышедшая «в Европах» (Париже и Вене) страничная «Декларация» совершенно забила и перечеркнула добротные статьи – «Еврейство и христианский вопрос» и «Новозаветный Израиль» (1885 г.), тоже внутрироссийского хождения.

В еврейских работах нескандального Соловьёва видна его замечательная последовательность, принципиальность. Положительное решение еврейского вопроса Соловьёв, как и всё вообще, увязывает со своим любимым «Богочеловечеством», объединением всех ветвей христианства и иудеев во вселенской теократической державе:

«Признавая только такое религиозное разрешение “еврейского вопроса”, веруя в грядущее соединение дома Израилева с православным и католическим христианством на общей им теократической почве, я имел случай высказать это своё убеждение с кафедры (в 1882 г., лекция на Высших женских курсах). Теперь решаюсь дать более обстоятельную обработку этому взгляду на иудейство…»

Небольшое комическое отступление. Гипотеза: если поручить Соловьёву на его Высших женских курсах прочитать лекцию по любой другой «актуальной проблеме»: аварии на железных дорогах, распространение венерических заболеваний, аборты, «обманутые вкладчики», жертвы частых в ту эпоху банкротств акционерных компаний… вывел бы он в трёх-четырёх абзацах решение тех проблем к своему любимому объединению церквей под властью римского папы?!

Формулировка Соловьёва в общем справедлива: «Иудеи всегда относились к нам по-иудейски. Мы же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански… Главный интерес в современной Европе – деньги; евреи мастера денежного дела, естественно, они господа в современной Европе».

Единственно что: сурово обвиняя европейцев в 2000-летнем неумении решить еврейский вопрос по-христиански, я бы на месте Соловьёва всё же не забыл выделить из этого списка виновных европейцев – Россию, впервые получившую «на баланс» евреев с их вопросом менее чем за 100 лет до Соловьёва. По-моему, 2000 и 100 лет – разница уже достойная некоторого обособления! Плюс Россия получила «еврейский вопрос» отягощённым ужасным и кровавым «польским вопросом» (был известный образ, термин: «Отравленный поцелуй Польши»).

Что забылось Соловьёвым – Короленко в… шумной трескотне, возымевшей обычное действие

В 1772 году по первому разделу Польши Россия вернула часть Белоруссии и Украины со 100-тысячным еврейским населением, выросшим там за время Речи Посполитой. Общее количество евреев в разделяемой стране насчитывалось в 900 000.

Из известных россиян на поприще решения еврейского вопроса вспомним Державина, который пытался разобраться с причинами голода в Белоруссии, подсчитать число евреев-арендаторов и… до сих пор упрекается в антисемитизме. А вот польских королей Болеслава, Казимира и Мечислава, позволивших евреям жить в частности на Украине, почитают за великих гуманистов. («Мешко, круль, благословенный, справедливый» – сохранились эти еврейские надписи.)

Еврейский историк Гессен писал: «Общий баланс жизни в Польше был, очевидно, евреям благоприятен, еврейское население в Польше значительно возросло… евреи приняли широкое участие в сельском хозяйстве помещиков, развив занятия арендой… между прочим, винных промыслов».

Еврейская энциклопедия: «Служа интересам землевладельцев… евреи навлекли на себя ненависть населения… Злоба крестьянина… направлялась и на католика-пана, и на еврея-арендатора… и когда разразилось восстание казаков под предводительством Хмельницкого, евреи, наравне с поляками, пали жертвой».

Вот в чём дело: польский пан приглашал еврея на новозахваченную Украину-Белоруссию только как инструмент! Выполнявший к тому же самую грязную и опасную функцию. И «ключевыми по теме» здесь будут не привилегии Казимира Справедливого, не грамоты круля Лешка Белого, а пропинация и аренда церквей.

Надо признать, что и представители любых других национальностей, занимавшие место в этом «разделении труда», вели себя примерно так же. Доказательство, как сказали бы классики., «социальной детерминированности»: захватившему некую территорию нужен агент по её эксплуатации. Вот яркий пример. В 1495 году великий князь литовский Александр Ягеллон приказал: «жидову з земли вон выбити». Но через несколько лет избранный на польский престол он тут же позволил евреям вернуться в ту же Литву. То есть как польское «должностное лицо» он увидел необходимость в когорте подвижных финансовых агентов на Востоке.

Но всего более губила евреев именно шаткость польской власти над Украиной. Отсюда частые восстания, а чем они грозили арендаторам, знает не только выше процитированная Еврейская энциклопедия…

А сами евреи? Они пришли и объявили королю Казимиру:

– Мы тут две тысячи лет странствовали, мечтали, искали именно такую грязную, гнусную и опасную работу, как держание шинков, спаивание в долг и конфискация у крестьян средств их выживания – коров, лошадей, инвентаря! Как сдирание платы за крестины ребёнка, за отпевания родителя?

Выделенное курсивом – ни в коем случае не утверждение. Это гипотетический, «заостряющий» вопрос.

Правь, Британия, морями… лжи!

Действительно, а почему евреи так массово пошли арендовать у поляков шинки и церкви, взимать с украинцев деньги за питьё, крещения, венчания, отпевания?..

А потому, что у них, евреев, просто не осталось другого выхода.

Например, англичане «культурно» изгнали всех – абсолютно всех! – евреев в 1290 году, а впустили обратно через… 355 лет. Кстати, получается, в Англии тоже, значит, была черта осёдлости, только у них она совпадала с береговой линией Британских островов! (То бишь – евреев или за море, или в море.) После этого, чтобы критиковать Российскую черту осёдлости, нужно было запастись мерой как раз знаменитого британского лицемерия. Но сегодня можно с полным правом вернуть англичанам некоторые заслуженные ими права и приоритеты. Например, получается, на каждой известной гитлеровской табличке «Юденфрай» («Свободно от евреев») можно в уголке ставить значок – R в кружочке. Авторские права на сей лозунг принадлежат англичанам: тут и 645-летний приоритет перед фюрером, и факт хождения, действия – 355 лет против 8!

Та самая Британская черта осёдлости, совпадающая с береговой чертой Британских островов, и те самые прахолокосты – сжигание гетто с их обитателями в Западной Европе вызвали новый Исход евреев.

Германский император считался правопреемником древнеримского императора Тита, который после разрушения Иерусалима якобы приобрёл евреев в качестве личного имущества (Kammergut). На этом основании император владел всеми евреями, жившими на территории бывшей Римской империи, как императорскими крепостными (Kammerknechte), которых дарил, продавал или закладывал.

Но то была хоть какая защита, о статусе Kammer-knechte евреи мечтали! – на фоне поголовного истребления (например, в Силезии в 1453 году).

И это не «контрпропаганда»…

…не парирование в духе известного: «У вас колбасы нет! – А зато у вас негров линчуют!» Английское «окончательное решение» и прочие факты выше приведены именно для выяснения: откуда на Русь пришла эта проблема.

Тут связь – прямее не бывает. Именно те люди, те уцелевшие остатки английских, немецких, французских этнических чисток дошли, добрели до Украины-Белоруссии! И согласились на единственную предложенную поляками работу.

А какой ещё факт доказывает, иллюстрирует даже само наличие в сегодняшнем Израиле Управления абсорбции? Тот, что поток, волна иммиграции это огромная и совершенно отдельная проблема. Столько-то тысяч евреев, живших в Европе столетия, – это одно, а столько-то вновь пришедших, ставших табором у границы, – это совсем другое. Тут даже поляки не столь виноваты, как…

Одна из факультативных задач этой книги – разрешение вопроса с «русско-украинским антисемитизмом». Ожидание, что кто-нибудь, имеющий больше информации и больше средств её широкого распространения, скажет или опубликует что-нибудь, вроде…

– Таки-да. Были на Украине погромы. Работа там была уж очень рискованная: церкви арендовать – это вам не морковку растить! Но другой работы не было. А вот в Англии – Германии перед зачистками мы же вроде тамошних кирх, церквей и не арендовали – вот что характерно и обидно! А евреи, приехавшие в Россию НЕ арендаторами, имели сразу вполне-таки культурные условия. Вон Шафировы стали баронами ещё за 130 лет до Ротшильдов!

Средневековый Исход евреев в Восточную Европу – факт, давно и абсолютно установленный, но редко поминаемый. А в нижеследующем, «пропинационно-погромном» контексте – не упоминаемый, к сожалению, вообще. Сегодня политкорректность, как хорошо известно, дошла до извинений за Крестовые походы, но сих событий, случившихся гораздо позднее (на 300–400 лет позже!), этого узла, завязанного на шее России, политкорректная Европа пока не касалась!

Итак, Англия: 355 лет респектабельной тишины… и уж точно ни одного антисемитского инцидента! А поляки за это время раз 15 убегали от украинских восстаний и возвращались. И вновь убегали, бросая своих агентов на растерзание, тем самым создавая украинцам репутацию буйных антисемитов…

Вообще это большая, отдельная тема рассматривалась мной ранее, в книге «10 мифов об Украине» Зарождение вопроса – евреи, тотально истреблённые по всей Европе: «окончательные решения» в масштабах Силезии (уничтожение), Англии (казни и высылка – ни одного еврея на острове в течение 300 лет), и евреи, приглашённые поляками на свежезахваченные украинские земли для организации их эксплуатации (арендаторство).

Да в России была черта осёдлости, но ведь и русские крестьяне в некотором смысле имели свою черту осёдлости, проходившую по… околицам их деревень. Это я о крепостном праве, только-только к тому времени отменённом. Так же медленно, неуклюже Россия решала (это признавали) и решила бы вопрос с «еврейским крепостным правом».

Россия первая в мире начала давать евреям землю в лучших местах юга страны (миссия князя Александра Голицына), откуда и вышли «помещики Бронштейны», родители Троцкого. Эта тема хорошо рассмотрена в работах современного историка Дмитрия Фельдмана. Начало XIX века: лучшие земли, добровольный бесплатный переезд, «подъёмные». Но даже и к тем благословенным щедрым землям еврейские крестьяне не прикреплялись, у них ничего не было, кроме необходимости возврата подъёмных. Понятно, что русские крепостные тогда о таких сказочных условиях и мечтать не могли. В общем, то был не антисемитизм, а скорее – бюрократизм со всеми его плюсами и минусами…

И (проверьте!) Шафировы таки стали в России баронами, на 130 лет раньше Ротшильдов…

Но в итоге все объективные русские плюсы в «еврейском деле» Соловьёв забывает, увлекаясь общей всехристианской 2000-летней виной, своим… «быстрорастворимым» покаянием. А русские минусы: черту осёдлости, погромные статьи, ровно наоборот – выпячивает своей «Декларацией». Такая, получается, может, и невольно, двухходовка.

И что американские банкиры-евреи посчитали именно Россию главным врагом еврейства (и вследствие этого предприняли некоторые известные меры), это:

1) большая их ошибка (см. Германия, Гитлер, и вся история ХХ века);

2) личная заслуга В. Соловьёва, одно из наиболее значительных, реальных следствий его лекций, писем, деклараций.

Апостол курсисток

Умственный кризис Серебряного века виден не только в этих соловьиных трелях, истеричной готовности нести «философа» с кафедры на руках вдогон за Засулич и её адвокатом. Хотя и это, конечно, симптом. Да вы только попробуйте, подставьте мысленно на то место, на поднятые потные ладони толпы-сороконожки каких-либо ещё «коллег-философов», допустим, Паскаля, Гегеля, отшельника Диогена, Ницше… Или представьте носимого на руках Шопенгауэра… – разрыв мозга! Сейчас уж, кажется, и Жанну Фриске, и Бориса Моисеева после концертов не уносят со сцены на руках…

А уж как колоритен был бы в этой роли Иммануил Кант, особенно если «поклонники философии» были бы настолько любезны, что понесли бы его лицом вверх, и он мог, устремив взор, продолжать наблюдать… «звёзды на небе и нравственный закон внутри».

Общественный кризис проявлялся в симметричной пошлости «философа» и аудитории. И если кто думает, что Соловьёв на трибуне-сцене был серьёзен, как Гегель – просто это публика почему-то вдруг повела себя как на концерте «Ласкового мая», – то вот свидетельство очевидца (и зачёркивание ещё одного «вдруг» в русской истории):

«Он (Соловьёв) явился с своей диссертацией и своими публичными чтениями как талантливый, впечатлительный человек, конечно, научно подготовленный. Защищая в Петербурге свою диссертацию, он весь был проникнут спиритизмом, он бредил или верил в видения и рассказывал с воспалёнными очами о “чудесах” спиритов, которых он видел в Лондоне. По самой натуре своей он был противник “грубого материализма” и “узкого позитивизма”. В его чтениях виден был не столько философ и учёный, сколько лирик, действовавший преимущественно на впечатлительность женщин. В его аргументации постоянно видна именно лирика, не особенно глубокая, но всегда напряжённая. Он был хорош только там, где являлся самим собой, со своей впечатлительностью и наивностью, например, в своих юмористических стихотворениях. Маска учёного только вредила ему. Под этой маской он чувствовал себя не совсем удобно, она тяготила его и связывала его талантливость». (Статья «Два пророка», Новое время, 1888.)

И главный апологет, Бердяев, в статье «Основная идея Вл. Соловьёва» вторит:

«Все более или менее признают, что Вл. Соловьёв был величайшим русским мыслителем. Но в современном поколении нет благодарности к его духовному подвигу, нет понимания и почитания его духовного образа. Да и нужно признать, что образ Вл. Соловьёва остаётся загадочным. Он не столько раскрывал себя в своей философии, богословии и публицистике, сколько прикрывал противоречия своего духа. Есть Вл. Соловьёв дневной и ночной. И противоречия Соловьёва ночного лишь по внешности примирялись в сознании Соловьёва дневного. Про Вл. Соловьёва с одинаковым правом можно сказать, что он был мистик и рационалист, православный и католик, церковный человек и свободный гностик, консерватор и либерал. Пророчество – интимная тема всей духовной жизни Вл. Соловьёва. Он сознавал себя призванным к свободному пророчествованию. Он одинок и не понят, потому что несёт пророческое служение…»

Вглядитесь в эту кляксу декаданса, расползавшуюся на русской истории! Безумные требования к власти, покровительство террористов, заливистый пересказ с кафедры содержания своих спиритических сеансов, поток бессвязной лирики, и всё это выносится за скобки возможной критики: «Свободное пророчество», «Интимная тема». Понятно, здесь «интимный» значит: глубоко личный, лирический момент, в ущерб аналитическому, объективному. Но в сотый раз столкнувшись в соловьевиане с этим термином, невольно вспомнишь объявление: «Интим не предлагать!»

Потрясающая безответственность оборачивается даже забвением основ Священной истории, которую Соловьёв, Бердяев наверняка знали лучше всех нас. Богословы всех направлений христианства давно зафиксировали: были в свои времена Патриархи, потом Судьи (Шофетим), потом Пророки, были Апостолы. И всё… Библия закончена, закрыта, – это не альманах, не ежемесячный «Вестник Европы»! И после формирования Канона даже Отцы Церкви, уж не говоря о последующих философах… больше не «подпирали» свои книги, системы, учения ярлыком: «Осторожно. Свободные Пророчества. Обращаться с почтением».

Нет, Бердяев не требует прямо приравнять Соловьёва к пророку Илие, Исайе, Иеремии… но он требует той же меры безответственности (Пророки ответственны только пред Богом) для интимного свободного пророчествования.

А почему бы тогда этого бездетного, бессемейного, вечного бобыля, приживальщика у Трубецких и в семействе поэта Алексея Константиновича Толстого не вписать ещё и в Патриархи? («Типа Авраама, Иакова с потомством – «как песок морской»).

Нет! Куда более точен свидетель – корреспондент «Нового времени»:

«Не особенно глубокая лирика, действующая преимущественно на впечатлительность женщин». В общем… истерия, как и было сказано.

Кстати, и основной площадкой выступлений Соловьёва, как известно, были Петербургские Высшие женские курсы. Главные толпы «любителей философии» собирали лекции (со свободным доступом) Соловьёва именно с кафедры Высших женских курсов. То есть немалая его доля вины и в появлении этого известного социального явления второй половины XIX века: «Курсистка». Взвинченная, радикальная, под самую шляпку набитая примитивными цитатами, потенциальная «ходительница в народ» и террористка.

Если кому-то покажется, что личная неприязнь автора к Соловьёву лишает общую картину объективности, например в этой оценке его учениц, «курсисток», я могу предложить ещё пару оценок сего явления. Правда, чуть под другим именем. Дело в том, что Женских курсов в России было открыто 5–7. Но главными, безусловно, являлись: Петербургские Высшие женские курсы, чаще называемые Бестужевские по имени первого руководителя, профессора К. Н. Бестужева-Рюмина. Именно на них и подвизался Соловьёв. В итоге «бесстужевка» в словесном обороте потеснила «курсистку» и вошло даже в толковый словарь начала XX века, где указано два значения. «Бестужевка»: 1) слушательница курсов, открытых Бестужевым; 2) идеалистка.

В романе «Распадъ» известного бытописателя эпохи Петра Боборыкина есть строки: «Для всехъ нихъ я “шалая” идеалистка. Однимъ словомъ – “бестужевка!” У нихъ это нечто въ роде юродивой…»

Так что вполне корректно синонимическое употребления слов «курсистка» и «бесстужевка». Первое мне приглянулось чисто фонетически: «апостол курсисток» звучит как-то лучше.

И ведь не только я, пытающийся на этих страницах определить Вл. Соловьёва как тяжёлую и «нехорошую» болезнь русского духа, оперирую преимущественно его краткими тезисами… А мне, допустим, возразят, что полный подробный разбор его книг, всей «соловьёвской теургии», более близкое знакомство с «Софьей Соловьёвой» дали бы совсем иное толкование. Но вот же и горячий поклонник, сотрудник, можно сказать, «приводной ремень Соловьёва», весьма влиятельный журналист, общественный деятель В. Короленко резюмировал в истории с их «Декларацией»:

«Многие догматические взгляды Соловьёва окутаны густыми, иной раз почти непроницаемыми метафизическими туманами. Но когда он спускался с этих туманных высот, чтобы прилагать те или другие основные формулы христианства к текущей жизни, то был иной раз великолепен по отчётливой ясности мысли и по умению найти для неё простую и сжатую формулу…»

И если говорить только о формулах, о конечных выводах, то какая удивительная аберрация XIX века тут выявляется! Ведь всё поражавшее современников «великолепие соловьёвских формул» заключено в простом смешении, переносе евангельских заповедей, обращённых к отдельной личности – «Возлюби врагов своих», «Не убий», – на государство, правительство, политику, государственную церковь. Во имя провозглашённого им «Богочеловечества», всемирного объединения людей, христиан и иудеев для жизни по евангельским законам, о современных законах Российской империи можно просто забыть! Своим требованием к власти в 1881 году он показывает именно такое, отменяющее российскую государственность истолкование своих идей, и толпа подхватывает его и его идею.

Примитивный фокус, рассчитанный на забвение простого факта. Христианство ещё за 1600 лет до Соловьёва стало государственной религией и не только оправдывало, но и благословляло уходившие на войну армии и монархов, казнящих своих подданных. И православные, и католические, и протестантские государства с одобрения своего священства все 1600 лет продолжали… – да, просто продолжали оставаться государствами, что предполагает наличие суда и армии. Но вот, повторим, появляется «великолепная соловьёвская формула», его ультиматум Александру III: «Царь должен простить (цареубийц). Если он христианин, он должен простить. Если он действительный вождь народа, он должен простить. Если государственная власть вступит на кровавый путь, мы отречёмся от неё».

Тотальное торжество формулы: Желябов + Соловьёв = общественное мнение …можно выявить даже в таком сопоставлении фактов. Как известно в марте 1881 года царь Александр III на соловьёвский ультиматум ответил: «Помиловал бы, если бы покушались на меня, но убийц отца помиловать не могу». Однако так же хорошо известно (но под этим углом зрения пока не сопоставлялось), что через несколько лет следующую группу террористов, с Александром Ульяновым, покушавшуюся уже на него лично, царь всё же не помиловал. О каком-то двоедушии царя Александра III речь заходить не может. Он действительно – скала, на которой держалась Россия. Монолитность, благородную цельность и прямодушие характера царя признавал весь мир, в том числе и его противники. А то, что он сказал в марте 1881 года – отражение того потрясающего общественного давления, тотального господства общественной мысли, сформулированной Соловьёвым. Так что даже сам великий царь тоже тогда полагал, что террористов можно бы и простить, если бы…

Понимаете? Он, Александр, только пару недель как принял власть (и громадную ответственность), ещё не полностью сформировал систему взглядов, решений, которая его и сделала оплотом России. И в какой-то мере сам ещё подвержен влиянию убогой болтовни, не может пока выключить этот фон, закадровое зудение. Как же! «Всё общество говорит», «Соловьёв формулирует, грозит отречением от кровавой власти», а отец того Соловьёва ранее учил будущего царя предмету «Русская история»… И сквозь всё это невиданное давление: теракты, отец в гробу, величайшая ответственность, свалившаяся в один миг на голову, и этот «голос общественности», который ещё надо будет научиться отличать от «гласа народа», царь делает свой первый шаг…

Можно было бы уделить гораздо меньше внимания истеричному «философу», но соловьёвская тенденция внеисторичного, внереалистичного отношения к государству, да и вообще к окружающей действительности постоянно проступает и сегодня.

Тут уже могу поделиться личными впечатлениями. Нынешние, начала XXI века студенты, точнее, самые искренние из них, интересующиеся часто подступают к своему преподавателю истории с вопросами (да ещё и со своими закадровыми готовыми ответами). Можно сказать: не вопрошают, а сверяются. Типичнейший «вопрос», тема мини-диспута: наша Православная церковь проповедует «не убий», а сама окропляет святой водой атомные подводные лодки, бомбардировщики и танки!

И всегда рядом заготовленная антитеза этому «двуличию», – я уж научился угадывать её с полуслова, полуслога. «Вот Далай-лама, у него самое нелицимерное, настоящее “не убий”»! Иногда называются и другие проповедники, духовные лидеры, но Далай-лама, безупречный, известный всему миру человек – действительно, самая «сильная» карта в колоде. С неё и заходят, в 95 % случаев.

Начинать приходится издалека. Да, безусловно, сегодня последователи Далай-ламы в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Москве – люди кроткие, незлобливые, истинный образец гуманизма на словах и на деле. И кришнаитам тоже можно жить в Лондоне, Москве, буквально каждый свой день являя пример кротости, ненасилия, тотального вегетарианства и т. д.

Но ведь был период, когда и на Далай-ламах лежала вся мера ответственности государственной церкви, и им доводилось благословлять и напутствовать тибетскую армию. Которая, например, при царе Сонгцэн Гампо и его преемниках практически покорила пол-Китая. Однажды 200-тысячная тибетская армия дошла до китайской столицы, заставив императора бежать. При царе Тисонг Децэне буддистам приходилось бороться с другой тибетской религией – бон, сторонников которой во главе с боннским министром Машангой как-то заживо замуровали в пещере. А царя Ландарму, сторонника бон, буддийский монах Лхалун Пэлги Дордже убил точным выстрелом из лука, как сказано в буддийских летописях, «преисполнившись сострадания к (заблудшему) царю». И день убийства царя-гонителя стал Праздником тибетских буддистов.

А ещё была известная дискуссия в тибетском монастыре Самье (792–794) между сторонниками индийской и китайской версий буддизма по вопросу, кстати, методов духовного совершенствования и достижения состояния просветления. И победившим в это диспуте так же довелось казнить неправильно трактовавших нирвану…

И нынешний Далай-лама XIV действительно образец подлинного гуманизма XX–XXI веков, самый, пожалуй, достойный из лауреатов Нобелевской премии мира… – от Далай-лам того периода не может отречься, например, как Хрущёв от Сталина, по той простой и совершенно замечательной причине, что Он – и есть Они в новом воплощении! Это такой же фундаментальный догмат буддистов, как существование Рая, Ада, Чистилища у католиков.

И каждый Далай-лама – всегда является реинкарнацией предыдущего, что я бы выразил формулой: Далай-лама (N) = ReinсornДалай-лама (N-1).

И главное в этих диспутах с пытливым сегодняшним студенчеством – поверьте! – отнюдь не вытаскивание вышеперечисленных фактов, а в том, чтобы излагать их и отнюдь не тоном злорадного контрпропагандиста. И все свои скромные успехи в тех послелекционных диспутах я отношу только на счёт своего искреннего почтения к нынешнему Далай-ламе, достойнейшему из политиков и религиозных деятелей современности.

Как-то, запомнилось, на улице Рождественке я встретил эдакий «буддийский патруль», четырёх приятных молодых людей, протянувших мне листок со столбиком подписей: требование разрешить въезд Далай-ламе в Калмыкию. Скорее всего то была самодеятельность. Я тогда подписал, и теперь, во время сих диспутов, когда мои студенты заходят с «карты» «А вот Далай-лама…», я в ответ выкладываю им историю Тибета и более всего желаю, чтобы к нам именно в этот момент по институтскому коридору подошёл бы тот «буддийский патруль», собирающий подписи в пользу приезда Далай-ламы, допустим, теперь в Бурятию. И я бы тогда под испытующими взглядами своих юных спорщиков продемонстрировал бы всю «правильную» последовательность действий: медленно взял бы листок, внимательно бы прочитал, заглянул бы в глаза нашим ламаистам и… перекрестившись, подписал бы…

А уж сколько за тысячелетия своего бытования в качестве государственной религии довелось свершить деяний индуистам, абсолютно противоположным нынешным раздатчикам бесплатного риса в европейских столицах!

Сострадательное понимание – вот, по-моему, правильный взгляд на историю религии, которой довелось нести бремя государственной!

Конечно, от самого Соловьёва грех этого требовать, но хоть кто-нибудь из руконосильщиков философа попробовал бы просто задуматься. Вместе с царём желябовцы в тот день ранили несколько десятков и убили трёх людей: казака царского конвоя Малеичева, случайную прохожую Евдокию Давыдову (двое детей стали сиротами) и 14-летнего мальчика Николая Захарова. В предыдущих попытках убиты ещё сотни. Относительной их неудачей был только взрыв царского поезда: тогда вообще – кошмар! – не погиб ни один человек. (Больше таких провалов они не допускали.)

И если царь Александр простил бы желябовцев, что тогда делать с их соседями по Петропавловке? Там вон – убийца, зарезавший одного только сторожа и укравший 15 рублей. А там – отравившая из любви и ревности. По справедливости на них лежит меньший грех. Не простить их – тут суперхристианским либералам соловьёвцам надо тоже возмутиться.

(Хотя что-то мне подсказывает, что повешения «этих» они бы и не заметили: на уголовниках навар пиара не тот. Помните вышеприведённую «Теорему Аполлинарии Сусловой» о попадании в сонм гениев и знаменитостей?)

Но, допустим, Соловьёв оказался бы честен, принципиален – вспомнил бы и убийц-уголовников. И если Желябова – Перовскую просто простили, то перед этими надо ещё и извиниться… Далее: воры, контрабандисты, фальшивомонетчики, на ком нет крови, – по той же мере справедливости, пропорционально их надо простить, извиниться перед ними и выпустить с выходным пособием…

То есть попугай-фигляр лишает страну правоохранительной системы. Далее: «Врагов надо возлюбить», то есть не должно быть у России и армии.

А в какой исторической, военно-политической обстановке проходило это передёргивание, подмена личных заповедей и основ государственной жизни? Колониальные войны по всему миру, подавление Восстания сипаев, дальняя подготовка к Мировой войне. Уже достиг полковничьего чина и готов взойти на трон настоящий монстр милитаризма, будущий кайзер Вильгельм Второй. Это будни глав христианских государств. Но и папа римский, которому Соловьёв намерен вручить стадо православных в дни Русско-турецкой войны, войны за спасение от резни балканских христиан, как уже упоминалось, выступает в Риме с призывом новой общеевропейской войны против России – «Крымской войны-2».

Как-то один из поклонников Соловьёва, некто Н. Кортелев, отыскал и опубликовал анкету, заполненную «философом», где тот в числе любимых иностранных прозаиков называет Гофмана и папу Льва XIII (журнал «Наше наследие» № 55, 2000 г.), – сия публикация типична для соловьёвских последователей и будет ещё затронута. Котрелев так поясняет сей удивительный рейтинг: «Он (Соловьёв) возлагал огромные надежды на Льва XIII, Папу Римского, знаменитого своим латинским стилем…»

Ну не может выбранный исторический сюжет не замкнуться, показав, что вовсе не случайно из сонма истерических личностей к близкому рассмотрению взят именно этот!

Итак, солдаты лейб-гвардии Финляндского полка все – ветераны только что закончившейся Русско-турецкой войны 1877–1878 годов! Спасавшие христиан от башибузуков (и их пастыря, Папы Римского Льва XII) несут новую службу: охрана царских резиденций. Взрыв Зимнего дворца: организатор – Желябов, исполнитель – Степан Халтурин. Из героев, уцелевших в недавней войне, 56 человек ранено, 11 погибло:

фельдфебель Кирилл Дмитриев,

унтер-офицер Ефим Белонин,

горнист Иван Антонов,

ефрейтор Тихон Феоктистов,

ефрейтор Борис Лелецкий,

рядовой Фёдор Соловьёв,

рядовой Владимир Шукшин,

рядовой Данила Сенин,

рядовой Ардалион Захаров,

рядовой Григорий Журавлёв,

рядовой Семён Кошелев.

Несмотря на сильный мороз и опасность нового покушения, Государь был на церемонии похорон героев на Смоленском кладбище 7 февраля 1880 года, за год до…

И «русский католик» и спирит Соловьёв довершает рисунок жизни тех солдат и казаков (жертв других попыток) общей амнистией их убийц…

Как я подозреваю, нормальному человеку столь же тяжело воспринимать в значительном объёме, «залпом», эти факты «соловьёвского файла» – как и мне их сейчас вытаскивать. Вредное производство. Хочется хоть на миг прерваться, вдохнуть другой атмосферы, прежде чем продолжить.

Нечто совсем иное

Важно показать совсем другое, но столь же общественно значимое отношение к событиям русской поворотной эпохи. Выбрав при этом не заведомого оппонента Соловьёва вроде Константина Победоносцева, а такую персону, как, например, Елена Блаватская. Родная, кстати, тётка Сергея Юльевича Витте, героя нескольких следующих глав этой книги.

Давно покинувшая Россию основательница Теософского общества, чья обширная преимущественно англо-американская паства враждебна России, идее самодержавия, Блаватская выпускает весенний 1881 года номер своего журнала «Теософист» в траурной обложке. Убийство Александра II, потрясло её настолько, что она заболела. Вот отклик русской души:

«Господи! Что ж это за ужас? Светопреставление, что ли, у вас?.. Или Сатана вселился в исчадия земли нашей русской?! Или обезумели несчастные русские люди?.. Что ж теперь будет? Чего нам ждать?! О, Господи! Атеистка я, по-вашему, буддистка, отщепенка, республиканская гражданка, а горько мне! Горько! Жаль царя-мученика, семью царскую, жаль всю Русь православную!.. Гнушаюсь, презираю, проклинаю этих подлых извергов – социалистов!» «Пусть все смеются надо мной, но я, [теперь] американская гражданка, чувствую к незаслуженной мученической смерти царя-самодержца такую жалость, такую тоску и стыд, что в самом сердце России люди не могут их сильнее чувствовать…»

Придя в себя от горя и болезни, она написала статью о царе Александре II. Международная известность Блаватской способствовала тому, что многие газеты мира её перепечатали.

Из письма Елены Петровны сестре:

«Я отдала туда всё, что могла вспомнить, и представь себе, они не выбросили ни одного слова и некоторые другие газеты перепечатали это. Но всё равно, первое время, когда я пребывала в скорби, многие спрашивали меня: “Что это значит? Разве вы не американка?” Я так разозлилась, что послала что-то вроде отповеди в “Бомбей газетт”: “Не как русская подданная надела я траур, – написала я им, – а как русская родом! Как единица многомиллионного народа, облагодетельствованная тем кротким и милосердным человеком, по которому вся родина моя одела траур. Этим я хочу высказать любовь, уважение и искреннее горе по смерти Царя моих отца и матери, сестёр и братьев моих в России!..” Эта моя отповедь заставила их замолчать… Теперь они знают причину и могут отправляться к дьяволу…»

Ей прислали портрет царя в гробу. «Как посмотрела я на него, – пишет она своей тётке Н. А. Фадеевой, – верь не верь, должно быть помутилась рассудком. Неудержимое что-то дрогнуло во мне, да так и подтолкнуло руку мою и меня саму: как перекрещусь я русским большим крестом православным, как припаду к руке его, покойника, так даже остолбенела… Это я-то – старину вспомнила, рассентиментальничалась. Вот уж не ожидала…»

Далее необходимо процитировать прекрасную работу Александра Владимирова «Русская Блаватская» («День литературы», апрель 2011 г.).

«Масштаб её деятельности, свободомыслие, страстность в отстаивании идеалов, абсолютная свобода от стяжания и материальных интересов, самоотверженная любовь к людям без различий веры и расы выразили суть всеохватного русского сердца.

Все свойства её характера отличались решительностью и более подходили бы мужчине, чем женщине. Она никогда не признавала авторитетов, шла самостоятельно, презирая условия света. Так, переодетая в мужскую одежду, 3 ноября 1867 года она в качестве добровольца приняла участие в битве при Ментане на стороне гарибальдийцев, желая вместе с Гарибальди освободить Рим от власти пап. В этой битве левая рука Блаватской была дважды перебита ударами сабли, кроме того, она получила два тяжёлых пулевых ранения в правое плечо и в ногу, а также удар стилетом под самое сердце, оставивший заметный рубец. Она истекала кровью, сражённая пятью ранами, когда её извлекли из канавы, посчитав уже умершей…

Проведя основную часть жизни за рубежом, среди иностранцев, Блаватская не растворила свою уникальность в чужих идеях и традициях, а оставалась неизменно русской и по характеру, и по направленности всего своего дела. Учреждая Теософское общество в Лондоне, ведущую роль в котором играла английская аристократия, а та отличалась известным неприятием России, Блаватская постоянно заявляла: “Да, я русская”. Она развернула широкую деятельность в английской колонии – Индии. И это при остром геополитическом соперничестве Британии и России в Азии и на Востоке. Находясь в Индии, она могла почти публично, в обществе высказывать полушутя, что было бы хорошо, если бы генерал Ермолов со своими полками вторгся бы в Индию и освободил бы индусов от колониального гнёта Британии. Своему английскому другу, Синнетту, она, например, когда ей было уже 55 лет… с нарочито мужицкой грубостью продолжала писать об извечном споре Запада и России за Балканы:

“Мой дорогой м-р Синнетт, говорю с Вами серьёзно, так как Вы не принадлежите к числу тех психопатов, которые вечно принимают меня за русскую шпионку. Вы так же слепы в своей преданности и восхищении вашей [английской] консервативной политикой, как муж любимой женой. Вы не видите её недостатков, а Учителя видят… И если Вы продолжите в том же духе, что и он (я имею в виду вашего старого идиота Солсбери), и заткнёте Болгарию перед носом у России, то, уверяю Вас, она (Россия) подложит вам свинью в Индии и через Афганистан. Я знаю от Учителей то, что неизвестно Вам…

Ах, милый господин моего сердца! Если бы не [Теософское] Общество и Учителя, которым я каждодневно приношу в жертву свою кровь и честь, если бы те немногие, похожие на Вас англичане, которых я научилась любить как свою собственную плоть и кровь (метафорически, ибо свою плоть и кровь я ненавижу), – если бы не всё это, с какой колоссальной силой я ненавидела бы вас, англичан! В самом деле, поведение и политика вашего нынешнего кабинета министров бесчестны, презренны, достойны Иуды и в то же самое время восхитительно глупы! Один Черчилль ведёт себя как разумный человек и удивляет меня. Я вижу, что он вовсе не глуп и у него неплохое чутьё. То, что он бросил вашего Солсбери на произвол судьбы, возможно, спасло Англию от внезапного налёта России на вас да ещё и с союзниками, дорогой мой, – такими союзниками, о которых ваши дипломаты никогда и не помышляли, – и даже не с вашей поганой Турцией”.

Когда Россия вступила в войну с Турцией, Блаватская писала в американские газеты… публично выступая не только против турков, но и против таких серьёзных духовных и всемирных противников России, как иезуиты. Она делает великолепный перевод на английский язык тургеневского стихотворения “Виндзорский крокет”, и его публикуют сразу в нескольких газетах. Ей не дают покоя нью-йоркские поляки своими антироссийскими выходками…

Даже на страницах своих монументальных трудов, написанных для англоязычных читателей, Блаватская продолжает защищать Россию. В “Разоблачённой Изиде” она пишет:

“Верная своей политике быть чем угодно и для кого угодно, лишь бы в пользу своих интересов, Римская церковь, пока мы пишем эти строчки (1876 г.), благожелательно взирает на зверства в Болгарии и Сербии и, вероятно, маневрирует с Турцией против России… Ватикан рад ухватиться за любой союз, который обещает если и не восстановления его власти, то хоть ослабления своего противника (России)”.

Она пребывала в постоянном беспокойстве за исход войны, за воевавших дядю, двоюродного брата и племянника. Несказанно радовали Елену Петровну победы русского оружия, за которыми она пристально следила. Она ещё долго продолжала, как и во всё время войны, присылать деньги на русских раненых, и даже первые выручки, полученные за “Изиду”, пошли на ту же цель. Всё, что получала она в то время за статьи в русских газетах, всё шло целиком на Красный Крест и на бараки кавказских раненых.

Революционерка по своим духовным устремлениям и в ориентации на сакральный Восток, она парадоксальным образом была близка к охранительным позициям, в чём-то перекликающимися с воззрениями Константина Леонтьева. Поддерживая право народа на восстание в случае его иноземного угнетения, как в Индии, она совсем иначе смотрела на поднимавших голову нигилистов и народовольцев с их террором и насилием (курсив мой. – И. Ш.), которого органически не переносила.

Блаватская посвятила интереснейшую статью роману Тургенева “Отцы и дети”, в которой пророчески утверждала, что созданный писательской силой мысли образ разрушителя Базарова способен в будущем принести России неисчислимые бедствия. Она сотрудничала как автор с известным русским публицистом Катковым… Книги Блаватской “Из пещер и дебрей Индостана”, “На голубых горах. Племена гор” можно было встретить в личных библиотеках Льва Толстого и даже Ленина (!), на неё ссылались Владимир Соловьёв (больше критически) и Николай Лесков (весьма позитивно).

Воспринимая царя как помазанника Божия, Блаватская не принимала республиканских форм правления и видела в самой фигуре самодержца персональное претворение Божественной Воли.

Один из биографов Блаватской, миссис Джонстон, сообщает: “Несмотря на отсутствие учтивости со стороны русских газет по отношению к Е. П. Б., она всегда подписывалась на многие русские журналы и газеты и, не имея возможности прочесть их за день, отрывала время от пяти-шестичасового ночного отдыха, желая знать, что происходило в её родной стране”. Сколько могла, со страниц теософских журналов, имеющих влияние на западную интеллигенцию, она защищала Россию от клеветы и наветов. Русский дух, русская правда, русская справедливость, по большому слову – Православие, столь ярко отображённые великой русской культурой, воплощали и воплощают идею мирового Универсума. На алтарь служению этому Идеалу отдала свою жизнь наша соотечественница Елена Петровна Блаватская. И кто может сказать, где бoльшая служба вершится для России: в её пределах и в битвах с внутренними врагами, или же за её пределами, с врагами внешними?

К сожалению, в России, на родине Блаватской, распространялась и распространяется клевета о её антиправославии. Но необходимо подчеркнуть, что во всех её работах, большинство из которых написано на английском языке, в критике “церкви” подразумевалась именно Западная церковь, господство и иезуитство папистов. Блаватская никогда не критиковала искреннюю, православную веру в Христа.

Неверные сведения, печатавшиеся о ней тогда в России, сильно огорчали Блаватскую:

“Ну что это они всё врут?.. Откуда они взяли, что я собираюсь упразднять христианство и проповедовать буддизм? Если б читали в России, что мы пишем, так и знали бы, что мы проповедуем чистую христоподобную теософию – познание Бога и жизненной морали, как её понимал сам Христос… Уж если репортёры их городят пустяки, так имели бы мужество печатать возражения. Уж, кажется, я нимало необидное, самое добродушное письмо написала, а у N и его поместить добросовестности не хватило?.. Ну, Бог с ними, милые соотечественники!..”

Блаватскую иногда обвиняли в масонстве. Но ни в какое масонство она не вступала, если только не причислить к таковым самых великих духовных учителей Индии – гималайских Махатм…

Потому, когда за свой двухтомник “Разоблачённая Изида” она получила послание от неизвестного ей масонского общества, где говорилось, что она в благодарность за глубокие исследования принята в него, то этот факт по свидетельству современников вызвал у неё приступ неудержимого хохота.

Блаватская обладала особыми, как их называют сегодня, “паронормальными” способностями, за которые одних в прочие века сжигали, а других возводили в ранг пророков и святых. Желиховская, сестра Блаватской, описывает православное благословение, данное молодой Елене Петровне одним из будущих иерархов Православной церкви, узнавшим об этих её способностях:

“По дороге, именно в Задонске, у обедни её узнал преосвященный Исидор, бывший экзарх Грузии, который впоследствии стал митрополитом Киевским, а затем Новгородским, Санкт-Петербургским и Финляндским… Он знал её ещё в Тифлисе и прислал служку звать её к себе. Преосвященный расспрашивал её ласково, где и как она странствовала, куда едет и пр. Заметив вскоре окружавшие её феномены, владыка обратил на них внимание. С большим интересом расспрашивал, задавал вопросы мысленно и, получив на них толковые ответы, был ещё более изумлён…

На прощание он благословил:

“Нет силы не от Бога! Смущаться ею вам нечем, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам… Мало ли неизведанных сил в природе? Всех их не дано знать человеку, но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он преодолеет и, со временем, может употребить их на пользу всего человечества… Бог да благословит вас на всё хорошее и доброе”…”

Елена Петровна тихо отошла в лучший мир весной 8 мая 1891 года в Лондоне в возрасте 60 лет в своём рабочем кресле. Последними строками, написанными её рукой, были строки статьи о России…»

Три причины подвигли на столь подробное цитирование работы Александра Владимирова.

Во-первых, некоторым соотечественникам мало известна эта сторона жизни Блаватской – русской патриотки, сотрудницы Каткова. И с моей стороны это ни в коем случае не агитация в пользу теософии, не намёк на какую-то реальность всех её фантазмов – Великих Учителей, махатм и прочих тибетских страстей. Но как же трогательно она грозит ими врагам России, что делает картину ещё более умилительной, даже пронзительной!..

Понимаете? Милая, благородная девочка грозит обидчикам своей страны игрушечными рыцарями, нарисованными богатырями, слепленными ею песочными куличиками!

Впрочем, эта девочка, завоевала на Западе самую большую в то время известность. В её Теософском обществе 100 000 членов. Её статьи перепечатывали газеты всего мира в течение многих лет, причём абсолютно вне зависимости от каких-то разовых сенсаций. Это Вере Засулич и её адвокату надо устроить теракт и выйти освобождённой из развалин российского суда, чтобы получить свою разовую порцию рекламы, внимания западных газет. Дальше – шабаш! Давайте следующий скандал, выстрел, взрыв!

В книге «Вторая мировая. Перезагрузка» я уже присматривался к обиде диссидента Володи Буковского на потерявших к нему пиетет «западных интеллектуалов-конформистов» (в его эссе, предисловии к книге Суворова-Резуна «Ледокол»). Однажды на своём скандале он получил такую разовую порцию плюс лицензию на пять лет лекторского «чёса», а потом – увы: «До нового скандала, милый друг!»

И порции известности на Западе его тёзки Соловьёва (крупицы в сравнении с Блаватской) так же были одноразовы, связаны с российскими скандальчиками – то «Ультиматумом о прощении террористов», то «Декларации», так удачно подставившейся под запрет царской цензуры.

Во-вторых, говоря о духовном, интеллектуальном кризисе, поразившем Россию на «дне династии», приблизившем это «дно», стоило упомянуть и о всеобщем характере кризиса XIX века. Европа и США столь же жадно вцепились в теософию Блаватской, как и наши декаденты в Софию Соловьёву.

И ещё отметим важное: памфлет Еленой Блаватской против Базарова активное неприятие «базаровщины». Ведь этот тургеневский персонаж, предтеча народовольцев, как известно, был в идейном смысле прямой проекцией «вульгарных материалистов» Бюхнера, Молешота, чьи книжки он таскал и зачитывал на протяжении всего романа. Блаватская искренне ненавидит «вульгарный материализм», это есть и во всех её работах. Но и Соловьёв критикует тех же «вульгарных», бюхнеров плюс «позитивистов» Конта, Спенсера. Дело в том, что Блаватская, Соловьёв – уже третий виток XIX века, что двадцать лет до них в Европе, США, России царили позитивисты, «вульгарные материалисты», у которых выходило, если выразить их мысль предельно кратко, что человеческая мысль, душа – те же «выделения организма», что и пот, моча… Одной из реакций на это и были наши мистики. Так что задуматься надо ещё и над тем, почему это учёным XIX века стало «тесно в строгих рамках христианских догматов»? Ньютону, Паскалю, Декарту было впору, а Бюхнеру – тесно.

И в-третьих, по-моему, вполне допустимо сравнивать Блаватскую с Соловьёвым еще и как некие «предприятия», «фирмы». Результаты их «производства» – сонмы поклонников, а сей показатель вполне пригоден к сопоставлениям. Это ещё и даёт определённое общее позиционирование: вникать в суть различий теософии Блаватской и Софии Соловьёвой?.. Достаточно подсчитать собранные аудитории.

И оказывается, что… успех «фирмы» Соловьёва сугубо локален. Это – российский декаданс, Серебряный век, «Московское религиозно-философское общество имени Вл. Соловьёва» (Бердяев, Булгаков, Белый, Иванов, Трубецкой), это – высшие отметки от Бердяева и – «Соловьёв, единственный русский философ без натяжки» – от Даниила Андреева.

Крайне забавно, когда, набирая в интернет-поисковике «Владимир Соловьёв» для десятикратной перепроверки подробностей его жизни, сначала получаешь несколько страниц о двойном его тёзке, тележурналисте.

У Елены Блаватской – успех всемирный. При её жизни численность Теософского общества превысила 100 000 человек, по тем временам цифра просто громадная, фантастическая. Качество аудитории? Кем бы меня после этого ни посчитали, но я всё-таки должен это сказать: английские аристократы, скептики, ко всему приценившиеся, всё перещупавшие – от Карла Маркса до Оскара Уайльда, – более сложная и престижная аудитория, чем интеллектуальное быдло, радостно таскающее на руках Веру Засулич и Соловьёва!

И после кончины Блаватской её Теософское общество работало мощно, генерируя, выдавая и антропософию Штайнера (которая перетянула на себя и многих «соловьёвцев», вроде А. Белого), и столь же мощно гремевший в мире «проект» Кришнамурти и «Орден Звезды».

И главное отличие, для чего приведены все цитаты и сопоставления: Блаватская в достижении своего успеха никогда не использовала «антироссийский ресурс».

Ровно наоборот, как и было показано в цитированной работе.

Соловьёв же на нём и вырос, как штамм бактерий на чашке лабораторного бульона, – от речей в защиту террористов (главный успех жизни) до печатных апелляций к «зарубежной аудитории».

Именно «мистика Софьи Соловьёвой» привела к тому, что поколение её адептов стали истеричными врагами своему государству с интеллектуальным критическим багажом – фразой «Чем хуже, тем лучше».

Глава 6

«На этом месте могла быть ваша…» интеллектуальная элита

Возвращаясь в свои Палестины, на «дно» российской династии, надо коснуться момента, когда соловьёвское декадентство становится бомбой, антигосударственным действием. Оттолкнёмся от общеизвестного факта, что в ряде работ, и особенно в книге «Россия и Вселенская Церковь» (Париж, 1889), «Соловьёв пропагандировал идею воссоединения Западной и Восточной Церквей под главенством папы римского, за что подвёргся критике славянофилов и консерваторов».

В предыдущей главе я, признаюсь, несколько утрируя, употреблял формулировки вроде: «…вассальной присяги православных Патриархов… папе римскому». И сегодняшние поклонники Софьи Соловьёвой возможно возразят, что философ вовсе и не требовал какого-то формального унижения, уничтожения Православной церкви, «вассальной присяги Патриархов», а имел в виду «нечто вообще… подчинения типа в философском смысле», как у Манилова – чтобы… пить чай на высоком-высоком балконе, с которого Петербург (в соловьёвском варианте – Рим) был бы виден.

Понимаете, что означает и как омерзительна эта кабинетная мечтательность? Сын знаменитого историка, сам специалист по истории церквей в своих маниловских мечтаниях вдруг забывает, что в истории были (!) и вполне реальные попытки объединения Церквей под главенством папы римского, и совершенно доподлинно зарегистрировано, задокументировано, чем это заканчивалось. Это же – унии!

В книге «10 мифов об Украине» 2009 года в главе «Уныние семи Уний» я рассматривал их – от Лионской унии (1274), Флорентийской (1439) и до Люблинской и Брестской, когда в 1595 году посланцы четырёх униатских епископов прибыли в Рим, изъявили покорность папе, приняв все католические догматы, оставив только обряды Православной церкви. Папа Климент VIII радостно принял это соединение, отпечатал медаль с надписью Ruthenis receptis («Русские приняли»). Да-да, панове-«украинцы», так все и звались в Южной и Западной Руси, до «вторичной украинизации» при царях Александре и Николае Первых, о чём будет сказано и в этой книге.

Но фактически русские НЕ приняли унию. Восставали против неё сотни лет (считая и Правобережную Украину, воссоединённую с Россией позднее), и прекрасно известно, чем заканчивались те восстания.

Архиепископ Белорусский Георгий Конисский так описывает одну из расправ:

«Казнь оная была ещё первая в мире и в своём роде, и неслыханная в человечестве по лютости своей и коварству, и потомство едва ли поверит сему событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придёт в голову её изобретение; а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ.

Зрелище оное открывала процессия римская со множеством ксендзов их, которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон их на избавление своё… Но сии, ничего им не отвечая, молились Богу по своей вере. Место казни наполнено было народом, войском и палачами с их орудиями. Гетман Остраница, обозный генерал Сурмила и полковники Недригайло, Боюн и Риндич были колесованы, и им переломали поминутно руки и ноги, тянули с них по колесу жилы, пока они не скончались; Чуприна, Околович, Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями стоячие к доскам, облитым смолою, и сожжены медленно огнём; старшины: Ментяй, Дунаевский, Скубрей, Глянский, Завезун, Косырь, Гуртовый, Тумарь и Тугай четвертованы по частям. Жёны и дети страдальцев оных, увидя первоначальную казнь, наполняли воздух воплями и рыданием; скоро замолкли. Жёнам сим, по невероятному тогдашнему зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых ещё бывших, по лицам их, оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на железных решётках, под кои подкидывали уголья и раздували шапками и метлами.

Они между прочим несколько раз повторяли произведённые в Варшаве лютости над несчастными малороссиянами, несколько раз варили в котлах и сжигали на угольях детей их в виду родителей, предавая самих отцов лютейшим казням…»

Подобных описаний (как и самих казней украинцев) существует немало в том числе и у польских авторов – бедняги просто не знали чего здесь стыдиться и ретиво исписывали сотни страниц!..

Могут возразить, что к XIX веку нравы смягчились, и «Соловьёвская уния» прошла бы скорее всего более либерально. Правда, сегодняшнему читателю следует остеречься и другой иллюзии: что «контрагентами» Соловьёва, т. е. деятелями «с той стороны» его унии, были крайне толерантные персоны вроде нынешних Римских Пап XXI века – кроткого Иоанна Павла II или нынешнего задумчивого учёного Бенедикта XVI.

Конечно, башибузуки времён папства Льва XIII (фактически исполнители проекта Соловьёвской унии) просто, без польских затей вырезавшие в 1877 году болгарских, сербских православных священников (вкупе с их паствой), были как-то более, извините, либеральны, более гуманны, чем борцы за унию XVII века, но… свою порцию кровавых жертв резни 1870-х годов Соня Соловьёва все же получила.

Мою работу с тезисами, краткими, но вполне выверенными выводами из работ Соловьёва дополню более подробным исследованием признанного специалиста Константина Леонтьева.

Конечно, я сохраняю благожелательные оценки Леонтьевым Соловьёва, или места, где Леонтьев признаётся, что не в силах его опровергнуть, ведь время написания этой статьи – 1888 год… Дальше ответила сама жизнь.

Леонтьев К. Н. Владимир Соловьёв против Данилевского.

«Нет спора, это так просто, ясно и возвышенно – сделать первый шаг к примирению двух Церквей, разделённых и давно враждующих, но внутренне соединённых общей “благодатью”, как доказывал Соловьёв.

Я могу, в личных действиях моих и даже в помыслах относительно настоящего, быть в полном подчинении духа у представителей Восточной иерархии и вместе с тем могу говорить себе так: “Если это соединение Церквей, в какой бы то ни было форме, даже и в форме простого подчинения папе, находится в предначертаниях Божиих, то придёт время, когда наши Восточные Епископы найдут это возможным и правильным, и верующие потомки наши обязаны будут идти за ними хотя бы и “в Каноссу”. А если нет – нет! И тогда лишь будет решено и ясно, что такое был в своё время Владимир Соловьёв, великий ли пророк истины или лжепророк, захотевший, на поприще духовном, стать выше духовных властей…”

Широкое основание духовно-церковной пирамиды – общее; вершина её должна быть в Риме, по мнению г. Соловьёва. Мы можем не соглашаться с этим последним выводом (Владимир Соловьёв не собор Восточных Епископов); мы можем и, вернее, даже должны теперь, как православные, думать и надеяться, что вершина эта отклонится скорее на восток, чем на запад…

Самое своеволие и самая оригинальность его первоначальных объяснений подкупает в его пользу даже и зрелый ум, даже и богобоязненное сердце.

Но возможность личного спасения, видимо, признаёт Соловьёв и на лоне Восточного Православия. Зачем же я пойду в Рим, когда никто, имеющий право духовно мне повелевать, этого мне не предписывает? Ни Всевосточный собор, ни Восточные Патриархи, ни Св. русский синод – мне этого ещё не сказали!

Владимир Соловьёв для меня не имеет ни личного мистического помазания, ни собирательной мощи духовного собора.

Я признаю за ним с радостью и любовью силу личного духа, но духовной силы благодати не признаю за ним. В этом смысле, в смысле обязательности, катехизис самый краткий, сухой и плохо составленный, но духовною цензурою просто-напросто одобренный, для меня, православного, в миллион раз важнее всей его учёности и всего его таланта!

По мнению Влад. Соловьёва, у России нет и не должно быть никакого особого культурного призвания. Назначение русской (и вообще славянской) цивилизации одно: служить почвой для примирения Православия с папством. Призвание исключительно религиозное; всё остальное и безнадежно, и неважно. Поэтому всякая попытка резко обособить Россию от Запада в других отношениях: в государственном, экономическом, в научном, философском и эстетическом, есть попытка не только тщетная, но и прямо вредная, как помеха и задержка на главном пути…

Расшатывать основы государственной силы нашей поэтому г. Соловьёву ничуть нежелательно. Касаться прямо Православия, для подчинения его папству, повторяю, практически неудобно (хотя, быть может, слегка и желательно).

Что же делать? Надо (всё для расчищения того же пути к “высшему”) пошатнуть более доступные опоры; потрясти основание собственно культурных надежд; надо развенчать Данилевского и обезнадёжить раз и навсегда его учеников и поклонников.

Некоторые указания его можно обратить против него самого. Например: о теориях крылатых и ползучих.

(Далее рассматривается, как Соловьёв с помощью Платона побивает теорию Данилевского, “ползучую” и выдвигает свою, соловьёвскую, “крылатую”. – И. Ш.)

Итак, мы видим, что у Влад. Серг. Соловьёва различие теорий “крылатых” от теорий “ползучих” основано на двух довольно простых признаках: на разнице их отношений к будущему и на разнице их отношений к прошедшему и современному. “Крылатая” теория поэтому та, которая наименее связана с прошедшим, с историей, с бывшим и существующим; “ползучая” – связана теснее мыслями своими с этим существующим и прошедшим, с этим уже бывшим в истории или пребывающим в ней.

Об отношении этих противоположных теорий к будущему Владимир Соловьёв сам так прямо не высказывается; но из приведённого им примера Платоновой республики и средневекового строя Европы мы имеем право вывести, что “неползучей” мыслью он считает ту, у которой нет возможности осуществиться раньше, как через 1000 лет.

Разве Влад. Соловьёв совсем оторван от основ данной ему современности? Разве он вовсе свободен от представлений, благ, приятных прошедшему?

Напротив того, он в некоторых отношениях ещё гораздо больше связан готовыми данными жизни, чем Платон, с одной стороны, чем Данилевский и его последователи, с другой.

Пожалуй, эта мечта ещё “крылатее”, чем идеальное по стремлению к совершенству, но весьма реальное по основам государство Платона и чем подчинение определённого существующего, современного, данного уже нам Православия тоже современному, тоже данному и ещё более, пожалуй, выработанному и определённому папству… Но этот полёт учёного европейца есть уже прямо полёт Икара, у которого воск на прилепленных крыльях растаял, и он потонул в тёмной бездне.

Г. Соловьёв не таков: он несравненно практичнее, он предлагает нам дело ясное, простое и, по-видимому, осуществимое. Стоит нам, восточным, признать только, что Патриархи Фотий и Михаил Керулларий были менее правы, чем римские папы их времени, и при этом смирить нашу национальную гордость, и примирение подготовлено.

Во всяком случае, проповедь Соловьёва, по крайней мере, в общем представлении уже совершенно ясна.

Пади пред ним (пред папою), о Царь России! И встань, как Всеславянский Царь!

И за эту почти до грубости доходящую ясность цели мы русские (в области национальной мысли ясностью вовсе не избалованные) должны быть Соловьёву как нельзя более признательны…

В статье (Соловьёва), сверх этого общего обвинения в “пресмыкании” по своей национальной почве, есть четыре особых отдела: 1) об общине поземельной; 2) о русской науке; 3) о русской философии и 4) о русском искусстве.

Соловьёв ни на что из перечисленного не рассчитывает. Поземельная община не спасает земледельческий класс от пауперизма. Она существовала у многих других народов в первобытный период их истории и потому ничего особого славянского собою не представляет. Русская наука теперь в упадке. Русские учёные становятся собирателями материала, чернорабочими.

К чистой философии русские не расположены. Они хотят жизни. К мистической философии они более склонны; но и та уже не может процвести на почве национального мистицизма (на почве Православия).

Искусство наше есть лишь отрасль общеевропейского искусства; это во-первых. А во-вторых, и оно в настоящее время в упадке.

Время процветания литературы нашей г. Соловьёв считает (включительно) от “Евгения Онегина” до “Анны Карениной”.

Есть во всём этом много печальной правды относительно настоящего; есть и по отношению к ближайшему будущему много неприятного правдоподобия в отрицаниях автора.

Но с другой стороны, так как в самых отрицательных явлениях жизни кроется всегда зародыш чего-нибудь им антитетического или положительного, то некоторым из этих отрицательных полуистин г. Соловьёва можно прямо радоваться, а насчёт других быть в благоприятном сомнении и спросить себя: так ли это?

В. Соловьёв говорит, что “общинное землевладение само по себе, как показывает статистика, совсем не благоприятствует успехам сельского хозяйства. Община обеспечивает каждому крестьянину кусок земли; но она никак не может обеспечить ему урожая или возвратить производительные силы истощённой почве”. “Сельская община (говорит автор) никак не есть исключительная особенность русского или славянского культурного типа; она соответствует одной из первобытных ступеней социально-экономического развития, через которую проходили самые различные народы. Это не есть задаток особо русского будущего, а лишь остаток далёкого общечеловеческого прошлого”.

<…> Владимир Сергеевич Соловьёв находит, что наука в настоящее время в России в упадке. Он говорит об этом так: “Лучшие наши учёные (как в естественных, так и гуманитарных науках) частью окончили, частью кончают своё поприще. Работников науки в настоящее время больше, чем прежде, но настоящих мастеров почти вовсе нет. Благодаря непрерывному накоплению научного материала, наши молодые учёные знают больше, чем их предшественники, но они хуже их умеют пользоваться своим обильным знанием. Вместо цельных научных созданий, мы видим лишь разрастающуюся во все стороны груду строительного материала, и труд учёного всё более превращается в чёрную работу ремесленника”.

Я не берусь возражать г. Соловьёву на эту его мысль прямо.

Г. Соловьёв, с другой точки зрения, пожалуй, и доволен современной бедностью нашей науки, но он доволен не потому, чтобы находил труженичество без творчества вообще достохвальным и делающим нам особую культурную честь. Нет! Если он и рад этой бедности, то лишь потому, что ему хочется всем нам сказать между строчками и по этому поводу всё то же и то же.

– Оставьте всякую надежду на самобытность и с этой стороны.

– Наше призвание иное: тёплая вера, сильное государство и смиренная, самоотверженная уступка Риму!

Так как я возражаю не одному из тех “чернорабочих” науки, о которых упоминал г. Соловьёв и которые всегда чересчур уж точны и строги к другим, потому что им больше и делать нечего, а возражаю самому г. Соловьёву, человеку с мыслью широкой и “крылатой”, – то не надо и взыскивать с меня, что я слово наука понимаю слишком пространно, включая в это понятие, например, и высокую публицистику. Ведь и лучшие сочинения г. Соловьева (его “История и будущность теократии”, положим), при всей их учёности, – сочинения только полунаучные по духу, а по цели совсем уж не научные. Я и такие книги будущего отношу, разумеется, сюда же, к моим мечтам и надеждам на независимость русской мысли вообще.

Читаешь – и не веришь глазам своим. Перечитываешь – и начинаешь сомневаться в своём собственном понимании слов и мыслей автора! Такого безнадёжного взгляда на Россию, такого отрицания мы ещё не встречали ни у кого! Даже социалисты русские (за исключением тех из них, которые по складу личного ума и характера верят только в силу всеразрушения) и те надеются, по крайней мере, на возможность экономического благоденственного у нас переустройства… Мне пишут из Москвы, что некоторые молодые люди патриотического настроения повержены были на первых порах в глубокое уныние по прочтении статьи г. Соловьёва. Чувство их понятно, но оно не основательно. Пусть утешатся. Г. Соловьёв хочет верить в то, что ему желательно; но мы, не ослеплённые его философской страстностью, его пламенной любовью к избранной им идее, не имеем никаких побуждений или оснований для соглашения с ним в его особого рода пессимизме: пессимизме национальном, так сказать. Если даже допустить, что он прав в главном пророчестве своём, в конечной цели своей проповеди, то есть в том, что рано или поздно произойдёт соединение двух ныне враждующих сестёр-Церквей, то до этого ещё далеко. Ещё много до тех пор воды утечёт, и произойдёт до тех пор многое множество таких событий, которые должны будут сильно отразиться на деятельности русской мысли…»

В этой работе Леонтьева есть ещё несколько важных тезисов, к Соловьёву не относящихся:

«– Расслояющие мероприятия Петра и Екатерины охватили всю жизнь огромного государства железной сетью систематической дисциплины; дисциплина эта, приучавшая одних к власти, а других к повиновению, способствовала развитию во всех слоях и подразделениях общества характеров сильных, страстных и выдержанных, сложных и цельных, тонких и мужественно-грубых.

– Мы не можем желать для родины нашей такого искусственного и эфемерного преобладания, каким наслаждалась Франция при Наполеоне III всего в течение 20 каких-нибудь лет!

– Когда-нибудь погибнуть нужно; от гибели и разрушения не уйдёт никакой земной общественный организм, ни государственный, ни культурный, ни религиозный.

Самому христианству Спаситель предрёк на земле разрушение, и те, которые пророчат нам на этой земле некое небывалое и полнейшее торжество “воинствующей” (т. е. земной) Церкви, проповедуют нечто вроде ереси, противной не только учению православного духовенства, но и Евангельскому учению.

– Погибнет и Россия когда-нибудь. И даже, когда, окидывая умственным взором весь земной шар и весь состав его населения, видишь, что новых и неизвестных, сильных духом племён ждать неоткуда, ибо их уже нет в среде несомненно устаревшего человечества, то можно почти наверное предсказать, что Россия может погибнуть только двояким путём, или с Востока от меча пробуждённых китайцев, или путём добровольного слияния с общеевропейской республиканской федерацией.

– Есть и третий возможный исход, на который уже давно и не раз с ужасом и отвращением указывали враждебные нам европейцы: “Россия – это нечто вроде исполинской Македонии, которая, пользуясь раздорами западных народов, постепенно подчинит их всех своей Монархической власти”.

Македония не имела ни своих учреждений, ни своих нравов и вкусов. Она имела только одну силу – привычку к сильной Царской власти; со всех остальных сторон мы не видим в её истории никакой характерности…»

Надеюсь, и приведённая часть, менее четверти, работы Леонтьева иллюстрирует, как самый благожелательный исследователь возражает Соловьёву. И за всеми частными пунктами встаёт главный водораздел: Соловьев зачёркивает, закрывает историю России: 1) ради своей Великой Цели (сдачи Папе Римскому) и 2) просто по неприятию всех проявлений русской жизни.

Так он перебирает (отбрасывая как негодные) эти проявления. Русские: сельскую общину, науку, философию, искусство.

И совсем замечательный момент – у Леонтьева он отсутствует, но я дополню: русскую науку Соловьёв отвергает как сборище «чернорабочих, собирателей материала» в тот момент, когда Дмитрий Менделеев уже издал книгу «Органическая химия» (1861 г., в Британии переиздавалась 13 раз), уже открыл Периодический закон химических элементов (февраль 1869), уже был озвучен (его коллегой) доклад на заседании Русского химического общества 6 марта 1869, уже пошли зарубежные публикации, начиная с того же года. И это выражение «чернорабочий собиратель» брошено при том, что ведь он, Соловьёв, имел честь лично общаться с Дмитрием Ивановичем! В «Заветных мыслях» (1905) Менделеев помянул: «…Мой покойный друг В. Соловьёв», правда, в контексте возражения апостолу курсисток.

А ведь Дмитрий Иванович, широтой интересов (минералогия, химия, метрология, метеорология, физика, промышленные технологии, кораблестроение, сельское хозяйство, тарифная политика, экономика, воздухоплавание, публицистика) напоминавший гениев Ренессанса, значительную часть времени посвятил ещё и… борьбе со спиритизмом.

По инициативе Д. И. Менделеева Русское физическое общество выступило с резкой критикой спиритизма. 6 мая 1875 года «создана комиссия «по проверке всех “явлений”, сопровождающих спиритические сеансы». Заседания состоялись 7, 8 мая, 27 октября. Некоторые соратники, такие как Ф. Эвальд, выходят из комиссии по причине, как он писал Менделееву, «…чтение книг (спиритических) и т. подобных увражей произвело на меня решительное отвращение ко всему, касающемуся до спиритизма, медиумизма тоже».

Комиссия выявила ряд обманов, использования «медиумами» психологических манипуляций и… бездну дичайшего суеверия аудитории. Менделееву пришлось ещё и отвечать на шквал писем и публикаций защитников столоверчения.

Солидарный с Фёдором Эвальдом, я привожу сию спиритическую коллизию для более полного представления уровня тогдашнего социума. И, конечно, важно, симптоматично, что спиритом был властитель дум тогдашнего общества В. Соловьёв.

Вот и здесь судьба позаботилась, как и в случае с 11 погибшими в Зимнем дворце солдатами, – дважды вывернуть сюжет. Там Соловьёв подхалимствовал перед Львом XIII, собиравшим коалицию «за башибузуков», против тех солдат в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, и он же через три года поднимал общество на защиту их убийц, Желябова и компании. А здесь «пророк» спирит Соловьёв причислил к «чернорабочим собирателям» одного из величайших в мировой истории учёных, и вместе с тем получается – борца с «источником соловьёвского вдохновения».

Но только не посчитайте, что и Дмитрия Ивановича в «чернорабочие» записали по какой-нибудь обиде за свой спиритизм. Нет, Соловьёв Менделеева просто не разглядел. Надо хорошо представлять этот праздный ум. Учёность того типа, что прекрасно определена Львом Толстым: «Сначала из прочитанных книжек составляют тетрадки выписок, потом из этих тетрадок составляют свою книжку».

Выше приведено, как Соловьёв критиковал Данилевского и все подобные, «ползучие теории, слишком приверженные фактам», противопоставляя им свою – «крылатую»!

Вечно рассеянным взглядом, неумением видеть детали, жизнь вообще Соловьёв очень напоминает мне, как ни странно, Чернышевского, детально описанного Набоковым во вставной, в романе «Дар», книге своего героя.

Могут возразить: Чернышевский – материалист (один из самых знаменитых на Руси), а Соловьёв – идеалист. Но вспомните, что лучше всего разглядел Набоков в Чернышевском, над чем более всего издевался:

«Чернышевский… не отличал плуга от сохи; путал пиво с мадерой; не мог назвать ни одного лесного цветка, кроме дикой розы… добавляя с убеждением невежды, что цветы сибирской тайги те же самые, какие цветут по всей России… восполняя всякий недостаток конкретного знания какой-нибудь нехитрой общей мыслью… с частичкой гноя в крови… Был беспомощен в практических делах, слаб здоровьем, плаксив, не умел плавать, ездить верхом, никогда ничего не мог починить, но всё бил, пачкал, портил. На каторге от нечего делать выкапывал каналы – и чуть не затопил жизненно важную для вилюйцев дорогу. Та же несуразность, неуклюжесть, неумелость с женой, которая изменяла ему с его ближайшими друзьями и с любым встречным студентом, польским эмигрантом, жандармским ротмистром…»

Энтомолог Набоков прекрасно разглядел нематериальность знаменитого «матерьялиста». Тут заподозришь и что популярный нынче термин «чмо» как-то, возможно аббревиатурно, связан с великим революционным демократом. Сам этот… «тип Чернышевского», вечно рассеянного болтуна, наверняка напомнит читателю и других его носителей, как мне он напоминает Соловьёва. Человеческий тип – нечто более изначальное, глубинное, подосновное, чем это: «На матерьялистов, идеалистов рассчитайсь! Матерьялисты, шаг вперёд!»

И если когда-то в российских энциклопедиях помимо статей о научных, строгих терминах, явлениях, объектах появятся и статьи о популярных «мемах», жаргонных выражениях, то для картинки к статье «Чмо» подойдут портреты обоих.

Самый знаменитый рогоносец в сонме русских литераторов XIX века и вечный бобыль, приживальщик весьма похожи своей «доктринальностью». «Все цветы везде одинаковы», и «Менделеев – чернорабочий науки». И Николай Лобачевский проигнорирован Соловьёвым… а Чернышевским наш всемирно признанный создатель неевклидовой геометрии и вовсе аттестован был как «круглый дурак».

Знаменитый в Европе и России химик Александр Бутлеров – тоже за горизонтом внимания рассуждавшего о «русской науке» апостола курсисток.

Ну разве что Ивана Павлова В. Соловьёв, скончавшийся за четыре года до присуждения нашему великому физиологу Нобелевской премии (1904), имел право не разглядеть. Да, как скромный лектор Петербургских женских курсов Соловьёв мог и не разглядеть – какой с него спрос! Но… «пророку» (!) Соловьёву (дойдём ещё и до этого эпитета Бердяева и прочих почитателей)… «пророку» за такое непредугадывание Ивана Павлова всё же «незачет».

В предыдущей главе я ставил вопрос «…Откуда вообще эта поза командира роты на утреннем разводе, уверенно раздающего задания – целым нациям, ставящего задачи – Церквям и государствам?» И обещал высказать свою версию ответа.

Дело в том, что позиция «У России нет другой исторической цели, кроме как послужить объединению церквей (под властью папы римского)» не какими-то русофобскими масонами Соловьёву продиктована. Кстати, масонство и папство – давние враги. Вольная раздача «единственных исторических целей» русскому государству, Православной церкви – это ещё и отражение эпох Павла, Александра I и Николая I, названных мной периодом самопредательства, забвения национальных интересов. Того «большого займа» 1762–1861 годов, освобождения дворянства и «развитого крепостничества». Напомню, Екатерина Великая из того списка монархов-растратчиков исключалась, как решавшая национальные задачи (достижение ценой пяти войн важнейшей естественной границы – Чёрного моря, воссоединения трёх ветвей русского народа).

А вот дальше войны – за Мальтийский орден, за слёзную клятву над гробом Фридриха Великого, за Священный союз, за Австрию… за всё то, что и самый наш последовательный патриот Данилевский признал «сентиментальной ошибкой». Тогда у Александра и Николая и сформировался взгляд на Россию, как на пластический материал, годный для решения всяко разных Великих Вселенских Задач. К тому же в 1812 году, по очень точному замечанию Энгельса, Наполеон не просто потерпел поражение, но доказал, как теорему, принципиальную неуязвимость России для вторжения. (Фридрих Энгельс был, кроме прочего, авторитетным военным теоретиком, которому, например, Американская энциклопедия доверила все военные статьи.)

Далее в моей книге, после тем «В. Соловьёв», «Серебряный век», важных для рассмотрения феномена антигосударственного общественного мнения в России рубежа XIX–XX веков, основное внимание будет уделено войнам, государственным деятелям, армиям, железным дорогам, внешнеторговым и межотраслевым балансам.

Заметно, что у государств, не имевших такой неуязвимости (и, соответственно, «чувства собственной неуязвимости»), на любых исторических поворотах, в государственной политике решающим фактором общественного мнения выступают охранительные тенденции. Инстинкт самосохранения уравновешивал революционные порывы. Например, Франция в 1871 году перед лицом прусского вторжения смогла перебороть даже самое сильное, острое революционное заболевание, посмотрев на свой Париж с Парижской коммуной просто как на чумной город. И поступила с ним точно так же, введя карантин. Германия в революцию 1848 года рождает Бисмарка и, главное, устойчивое общественное мнение, несколько десятилетий работавшее на Линию Бисмарка. Даже Ницше, независимый ум, не чета апостолу курсисток, при всех его насмешках над личностью железного канцлера бросает свою Швейцарию, прекрасную должность в университете и записывается добровольцем в прусскую армию.

Британия на полтора века вперёд рассчитала условия своей неуязвимости: а) флот, б) отсутствие гегемона в Европе. Далее – два слова поперёк псевдопатриотам, стоящим на том, что в России всё – самое огромное, в том числе и народные страдания. Так вот, положение насильно мобилизованных матросов британского флота было значительно хуже, чем положение русских крепостных, даже если принять один-в-один версию Радищева. И потому восстание на британском флоте в эпоху Наполеоновских войн победило. Но выборные вожди британского восстания повели себя совсем не так, как анархическая матросня Кронштадта, перестрелявшая своих офицеров. Ввиду реальной тогда наполеоновской угрозы они разработали и подписали с британским лордом адмиралтейства сложнейший, многопунктный договор, некое «расписание» дальнейшего прохождения своего «восстания», так что бы исключить какой-либо ущерб несению боевого дежурства.

Да в общем и Россия по 1812 год включительно не чувствовала себя абсолютно неуязвимой, и все свои внутриполитические конфликты здесь разрешались с учётом сохранения своего отечества. Но дальше роковым образом совместились два фактора: на троне – монархи-растратчики, забывавшие о национальных интересах России, в обществе – ощущение навсегда решённого вопроса безопасности страны.

Это ощущение, и без всякого Энгельса, воцарилось в стране. Простой здравый расчёт подсказывал, что большую, чем в 1812 году коалицию против России всё равно не собрать, что Наполеон явил абсолютный максимум возможного – и с этим за полгода справились.

Итогом хронологического совпадения (первая половина XIX века) этих двух тенденций и стало формирование нашей интеллигенции: антигосударственной, вненациональной, внецерковной (нюанс: «вне» – всё ж не «анти», лишнего наговаривать не будем).

Казус Соловьёва в том и состоит, что он как бы залиговал базисные изъяны двух периодов: первой половины XIX века (условно говоря «монархи-растратчики») и рубежа XIX–XX веков («серебряный декаданс»).

В период «ДвуАлександрия» был ликвидирован системный изъян государства, восстановлена изначальная справедливость устройства, возобновлено действие «Общественного договора», выражаясь по Жан-Жак Руссо (а так тогда выражались почти все), и исчезло, после Крымской войны ложное ощущение навсегда решённого вопроса безопасности России. Но Соловьёв протянул тот значок «лиги», возобновил традицию вненационального мышления, из 1820-х – в 1880-е. Тогда думали о «Священном Союзе», теперь – о «Богочеловечестве». Соловьёвское «Богочеловечество», напомню, состояло в мировом теокритическом господстве папы римского и достигалось ценой сущего пустяка – жертвы России, как государства.

Выражаясь точнее, думали об этом тогда и теперь единицы, влиятельные единицы, устанавливая некий мыслительный вектор, исключающий мысль о безопасности, сохранении страны. И на всю интеллигентскую толщу влияло следствие именно этого. Вспомните, как рисуют стрелки указателей, стрелки компасов: стилизованная стрела с наконечником и хвостовым оперением. Сей «дуализм», двуконечность стрелы в части мыслительного вектора показывал: а) куда смотреть, б) от чего отвернуться.

И всю толщу нашей интеллигенции, образно выражаясь, не наконечник затронул, а, скорее, пощекотал перьевой хвостик стрелы. Это я всё пытаюсь подыскать уподобление нашему случаю. В направлении «куда смотреть» – особо ничего не высмотрели (и Священный союз не расцвёл, и соловьёвский папа римский над всем миром не воссиял), но «от чего отвернуться» – с этим-то и получилось, очень получилось.

Вот и причина соловьёвского барражирования над страницами первой четверти этой книги. Думаю, в калейдоскопе русской истории найден и выделен именно тот человек. Уделённое ему внимание – это внимание к микробу, выявленному как наиболее опасный. Лично Соловьёв важен, но как яркий представитель всего штамма. Предъявлено два уровня связей:

– на тактическом уровне, на уровне действия, поступка Соловьёв своей защитой террористов связал поколение Каракозова, Засулич, Желябова с поколением Савинкова, Каляева, Азефа, Камо, Свердлова;

– на дальнем, стратегическом уровне (в физике был термин «дальнодействие»), на уровне мысли, книги он связал ошибки периода «царей-растратчиков» – поверх благословенного периода творческой работы «ДвуАлександрия» – с «последышем» Романовых.

И та соловьёвская поза командира роты на утреннем разводе, уверенно раздающего задания государствам, народам и Церквям – оттуда. Только само направление соловьёвского праздномыслия, выбор его «солдатиков», «кубиков» связан с его кабинетными штудиями (он много изучал историю Церквей, историю разделения Католичества и Православия). Примерно так же отличается попугай, чья клетка висела в матросском/пиратском кубрике, от попугая из купеческой гостиной.

Но значок соловьёвского «залиговывания» объединяет и преумножает не только все ошибки (его) прошлого. Бикфордов шнур протянут и в (наше) сегодня, соловьёвщина угадывается и в сочетании «евангельских» требованиий к действующим правительствам с покровительством террористам в «лихие 1990-е». Сей вирус начинает особо успешную работу именно в период ослабления государственной мысли.

«Философско-евангельский ультиматум» Соловьёва был предъявлен сначала Александру Третьему… безуспешно, но тринадцатью годами позже он нашёл-таки «подходящего» адресата. А Соловьёв – противника себе под стать.

Праздномыслие и безответственность – эта соловьёвская инфекция действует и в наши дни, и, наверно, всевременно. В русской общественной мысли словно нет иммунитета к этой заразе, мы слабы к «соловьёвщине» как северные народы к алкоголю. Например, в Британии на схожую болезнь нашёлся иммунитет: знаменитый вестник и защитник здравого смысла Честертон. У нас же ближайший кандидат на эту роль Константин Леонтьев оказался очень и очень слаб. Не по мысли слаб, а по действенности. Написал процитированную выше хорошую, умную работу в защиту Данилевского от Соловьёва. Что ж, изрядно… весьма… концептуально. А Честертон опубликовал сотни коротких эссе практически против того же врага. Убогие либеральные попугаи, объединённые в мафию, клаку, касту, по сути ведь враги здравого смысла, самой жизни, вот Честертон и берёт в союзники жизнь и здравый смысл в их повседневных, почти бытовых проявлениях, вплоть до рисунков почтовых открыток, проблем воспитания… В недавней статье касаясь болезненно слабой семьи, демографии, ювенальной юстиции я благодарно цитировал Честертона: «Мы вправе приказывать детям; начни мы убеждать их, мы бы лишили их детства».

И в случае российской разновидности этой заразы, «синдроме Соловьёва» более действенным было бы раскрыть веер всех его частных благоглупостей: его «рейтингование» русских учёных, его упования на папу римского Льва XIII, его спиритизм, его совершенно убогое чувство юмора (вот уж чего не симулируешь; уделить бы ещё 4–5 страниц – вы бы поразились, насколько неуклюжи, жалки были его подражания Кузьме Пруткову, Алексею Константиновичу Толстому).

Наш же «Честертон» (Леонтьев), увы, не дотянул, не вышел из своего неширокого круга читателей. Так со своими нерасслышанными предостережениями и опочил, удостоясь снисходительной статьи в Энциклопедии Брокгауза – того же Соловьёва:

«…Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время, когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния. Большая часть политических, критических и публицистических произведений Л. соединена в сборнике “Восток, Россия и Славянство” (М., 1885–1886). После этого он напечатал в “Гражданине” ряд статей, под общим заглавием “Записки Отшельника”. Одна из них, “Национальная политика как орудие всемирной революции”, изд. отдельной брошюрой (М., 1889). При жизни Л. на него мало обращали внимания в литературе; можно назвать только статьи Н. С. Лескова (“Голос”, 1881 и “Новости”, 1883) и Вл. Соловьёва (“Русь”, 1883). После его смерти, кроме некрологов, появились следующие ст.: В. Розанова в “Русск. Вестнике” (1892), А. Александрова (там же), Влад. Соловьёва в “Русск. обозрении” (1892), кн. С. Трубецкого в “Вестн. Европы” (1892), П. Милюкова в “Вопр. филос. и психологии” (1893), Л. Тихомирова в “Русск. обозрении” (1894), свящ. И. Фуделя (там же, 1895). По обилию материала для характеристики особенно важны статьи о. Фуделя и г. Александрова…» (Вл. Соловьёв, статья «Леонтьев, Константин Николаевич».)

А почему Соловьёв? Почему Брокгауз? Об этом речь в нижеследующем лирико-энциклопедическом отступлении.

Глава 7

Лирико-энциклопедическая глава

Хорошо известен феномен сведения всей информации о мире под политически выверенном на тот момент углом зрения в «Большой советской…», «Малой советской…» и ещё раз «Большой советской…», а всего, значит, в трёх энциклопедиях, изданных за время существования СССР. Мощное, зримое проявление государственного влияния на мировоззрение своих граждан.

Так они и запомнились: первая – «Большая…», внушительные чёрные тома – «Сталинская». Далее: новая версия истории мира была отражена в «Хрущёвской», пропорционально его сроку правления «Малой советской энциклопедии», десять зелёненьких томов. И потом – снова «Большая…», «Брежневская» – пятьдесят красных. С детства – моё любимое чтение, великолепный, яркий образ времени. В «Малой», зелёненькой, понятно – статьи-опровержения предшественницы, «Большой», «Сталинской». И некая общая суетливость – забавный и несколько неожиданный портрет эпохи Хрущёва. На статью «Тридцатилетняя война» отведено 20 строчек и… убийственно тоскливая россыпь всяких… артистов балета Таджикистана, депутатов Верх. Совета, видных деятелей компартии Мадагаскара…

А «Большая», «сталинская» – таинственная, полузапретная. В нашем маленьком городке в одной библиотеке её не было вовсе, а в другой черномундирный строй томов стоял в таком дальнем углу, к которому почему-то никто не подходил. Школьник, библиотечный завсегдатай, я прекрасно помню своё тихое одинокое пересечение незримой границы, пять – семь шагов к таинственному стеллажу: глаз бежит по дикому набору слов, совершенно случайно попавших на алфавитные границы томов и потому вынесенные на корешок. «Варилоид – Вибратор» – это седьмой том, где статья «Ватерлоо» с картой знаменитого сражения.

Несколько страниц статьи «Сталин» в «сталинской» энциклопедии были – нет, не вырваны – аккуратнейше, тончайше вырезаны, вероятно бритвой, так что пропажа замечалась только по нарушенной нумерации страниц. Много лет спустя я узнал и «Претворение в жизнь решений XXII съезда КПСС», секретного доклада Хрущёва о культе личности. Лишь приглядевшись, можно было различить у самого корешка тоньчайшую, меньше миллиметра полоску – остатки крамольных страниц. Так же поступили и с другими статьями, касавшимися таинственной темы…

Это в библиотеках. А частные подписчики Большой советской энциклопедии (2-е издание) получили в 1953 году по почте большие конверты, содержащие: 1) отдельные листы энциклопедии со статьёй «Берингов пролив», 2). Специальное извещение: «Подписчику БСЭ. Государственное научное издательство “БСЭ“ рекомендует изъять из пятого тома БСЭ 21, 22, 23 и 24 страницы, а также портрет, вклеенный между 22 и 23 страницами, взамен которых Вам высылаются страницы с новым текстом. Ножницами или бритвенным лезвием следует отрезать указанные страницы, сохранив близ корешка поля, к которым приклеить новые страницы».

В пятом томе БСЭ на страницах 21–24 была статья «Л. П. Берия», а упомянутый, но не поименованный «портрет, вклеенный между 22 и 23 страницами» – его портрет.

В моей районной библиотеке, увы, так и не была вклеена та статья с Беринговым проливом, которому вдруг так невероятно посчастливилось с алфавитным соседом. Подменить его, как заболевшую оперную приму…

Ах если бы хрущёвцы не так его (не названного в извещении «подписчикам БСЭ») боялись бы и учли, что назначенный в НКВД лишь в 1938 году он и освободил более 300 000 жертв 1937 года, и атомную бомбу сделал… В общем, не расстреляли бы, а отправили его в его бывшие лагеря, и если бы он мог представляться… И тут видится потрясающая картина. Заключенный, как известно, должен называть о себе лишь цифры: «з/к № … статья № …». И тот, неназванный, докладывался бы: «БСЭ, том 5, страницы 21–24»…

Спустя много лет я узнал, что такова была судьба и той самой знаменитой французской La grande Encyclo-pedie, «второй Библии» Дидро, д’Аламбера и иже с ними… когда Государственный совет решил, что «…польза, приносимая искусству и науке, совершенно не соответствует вреду, наносимому религии и нравственности», и французские подписчики стали получать очередные тома через полицию, с вырезанными страницами. Мировой переворот, революции, в том числе Великая французская выглядели как «сноски», как приложение к статьям Вольтера, Монтескье, Гельвеция и к… 1,5 миллиона (тогдашних) ливров, заработанных издателем Ле-Бретоном, только от первого издания, и не считая дохода от переводов на европейские языки.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.