Инспектор Ребус - Битая карта

Иэн Рэнкин

Битая карта

Единственному Джеку, которого я раздел догола

Он не знает ничего, а думает, что все знает. Ему на роду написано быть политиком.

Бернард Шоу. Майор Барбара

Привычка дружбы созревает благодаря постоянному общению.

Либиан, IV век(научно доказано проживающим в Эдинбурге Чарльзом Маккином)

Благодарности

Прежде благодарностей должно последовать признание в том, что Северный и Южный Эск – это плод фантазии автора. Но не нужно быть большим знатоком географии, чтобы сообразить, что существует некая корреляция между Северным и Южным Эском и реальным миром: Эдинбург – заметная географическая реальность, и его юг и восток существуют на самом деле, хотя и не имеют административных границ.

На самом же деле Северный и Южный Эск имеет некоторое сходство с избирательным округом Мидлотиан – до изменения административных границ в 1983 году, – но при этом включает в себя некоторые черты южной части избирательного округа Эдинбург-Пентлендс и западной части избирательного округа Восточный Лотиан.

Грегор Джек тоже порожден авторской фантазией и не имеет сходства ни с одним из реальных членов парламента.

Что же касается благодарностей, то я искренне благодарен за неоценимую помощь Алексу Иди, который до ухода на покой был членом парламента от округа Мидлотиан; члену парламента Джону Хоуму Робертсону, а также профессору Бусуттилу (кафедра судебно-медицинской экспертизы Эдинбургского университета); полиции области Лотиан и Шотландские границы; персоналу Эдинбургского зала Центральной библиотеки Эдинбурга; персоналу Национальной шотландской библиотеки; персоналу и посетителям баров «Сэнди Беллс», «Оксфорд бара», «Мэзерс» (в Уэст-Энде), «Даркс-бара» и «Зеленого дерева».

1

Коровник

Удивительно, но соседи никогда не жаловались и даже – как впоследствии многие из них говорили журналистам – ничего не знали. До той самой ночи, когда их сон был прерван неожиданным оживлением на улице. Машины, фургоны, полицейские, треск раций. Не то чтобы все они громко шумели. Операцию провели с такой скоростью и с таким добрым (да-да) юмором, что некоторые весь этот аттракцион попросту проспали.

– Я хочу, чтобы все прошло деликатно, – объяснил на вечерней летучке своим людям старший суперинтендант Фермер Уотсон. – Пусть это и дом терпимости, но в хорошем районе, если вы меня понимаете. Я уж не говорю о том, кого мы там можем застать. Вполне возможно, что и нашего дорогого главного констебля.

Уотсон улыбнулся, давая понять, что это шутка, но кое-кто из присутствовавших, знавших главного констебля, судя по всему, лучше, чем Уотсон, переглянулись и иронически ухмыльнулись.

– Так, – сказал Уотсон, – давайте-ка еще раз пробежимся по плану операции…

Господи, да он же кайф от всего этого ловит, подумал инспектор уголовной полиции Джон Ребус. От каждой минуты. А почему бы и нет? В конце концов, это его младенчик, и роды предполагается принимать на дому. Иными словами, на Уотсоне лежит ответственность за всю операцию, начиная от непорочного зачатия и заканчивая непорочным разрешением от бремени.

Возможно, это что-то вроде мужского климакса – потребность слегка поиграть мускулами. Большинство старших суперинтендантов, которых Ребус немало повидал за свои двадцать лет службы в полиции, знай себе перекладывали бумажки и спокойно дожидались пенсии. Но только не Уотсон. Уотсон был как британский Четвертый канал: сплошные независимые программы для узкой целевой аудитории. Нельзя сказать, чтобы он гнал волну, но брызг хватало.

А теперь у него, похоже, появился информатор, некто невидимый, кто шепнул ему на ушко слово «бордель». Грех и распутство! Непримиримое пресвитерианское сердце Уотсона зажглось праведным гневом. Он принадлежал к тем набожным уроженцам Хайленда[1], которые если и признают секс, то лишь в браке – его сын и дочь были тому доказательством, – но все остальное считают неприемлемым. Если в Эдинбурге действует бордель, Уотсон не был бы Уотсоном, если бы не захотел немедленно его прикрыть.

Но потом информатор сообщил адресок, и тут появились сомнения. Бордель располагался на одной из самых приличных улиц Нового города – тихие георгианские дома, старые деревья, «саабы» и «вольво», и жили там люди образованные: юристы, врачи, университетские профессора. Это вам не какой-нибудь портовый притон с темными, сырыми номерами над пивнушкой. Это район, где кристаллизовалась, по выражению самого же Ребуса, самая соленая соль земли. Уотсон не видел в этом ничего смешного.

Несколько дней и ночей незаметные люди в неприметных машинах вели наблюдение за домом. Наконец сомнений не осталось: что бы ни происходило в комнатах за тяжелыми шторами, происходило это после полуночи и довольно активно. Любопытно, что при всей многочисленности посетителей лишь немногие приезжали в этот дом на машинах, и один наблюдательный детектив, выйдя помочиться посреди ночи, обнаружил почему. Посетители дома парковали свои машины на близлежащих улицах и последнюю сотню ярдов – а то и больше – шли к входной двери четырехэтажного здания пешочком. Возможно, такова была политика заведения: частые хлопки автомобильных дверей по ночам вызвали бы подозрение соседей. А может быть, посетители думали в первую очередь о себе – не хотели оставлять машины на хорошо освещенной улице, где их легко могли узнать…

Регистрационные номера этих машин были переписаны и проверены, так же как и фотографии посетителей. Был установлен владелец дома. Ему принадлежала половина виноградника во Франции и несколько домов в Эдинбурге, а сам он круглый год жил в Бордо. Дом он сдал внаем некой миссис Крофт – весьма благовоспитанной даме лет пятидесяти пяти. Имел с ней дело адвокат владельца. По словам адвоката, она платила всегда вовремя, наличными. Так в чем, собственно, дело?.. Нет-нет, заверили его, все в полном порядке, только желательно этот разговор сохранить в тайне…

Тем временем выяснилось, что владельцы машин – бизнесмены. Некоторые из них местные, но большинство приезжает в город с юга, из-за шотландской границы. Воодушевленный этими сведениями, Уотсон начал планировать операцию. Со своим обычным остроумием и проницательностью он дал операции название «Косарь».

– Понимаешь, Джон, нужно выкосить этот бордель, как сорняк.

– Да, сэр, – ответил Ребус. – Насчет косить-откосить-закосить – это мы понимаем.

Уотсон пожал плечами. Он был не из тех, кого легко сбить с толку.

– Бог с ними, с косарями, – сказал он. – Займемся сорняком.

* * *

План строился на том, что самый разгар деловой активности в доме – около полуночи, а потому операцию назначили на час ночи с пятницы на субботу. Ордера были выписаны заранее. Каждый в команде знал свое место. Адвокат даже предоставил план дома, и участники операции знали его назубок.

– Там у них настоящий кроличий садок, чтоб им пусто было! – сказал Уотсон.

– Без проблем, сэр, хорьков у нас хватит.

Откровенно говоря, у Ребуса душа не лежала к этой ночной работе. Да, бордели, может, дело и незаконное, но они удовлетворяют вполне понятную потребность, и если еще и сохраняют приличия (как этот), то в чем проблема? По глазам Уотсона он видел, что и у него закрались те же сомнения. Но Уотсон так рьяно взялся искоренять скверну, что отступление для него было бы немыслимым проявлением слабости. И потому операция «Косарь», которую никто по большому счету не хотел проводить, раскручивалась на полную катушку. А другие, менее приличные улицы тем временем оставались без полицейских патрулей. А домашнее насилие расцветало пышным цветом. А дело об уотер-оф-литской[2] утопленнице не расследовалось…

– Начали!

Они вышли из машин и фургонов и двинулись к входной двери. Тихонько постучали. Дверь открылась, и дело пошло крутиться, как видео при ускоренном просмотре. Двери открывались одна за другой… Сколько дверей может быть в одном доме? Постучать, открыть. Да, они вели себя вежливо.

– Будьте любезны, оденьтесь, пожалуйста…

– Не могли бы вы спуститься…

– Если хотите, сэр, можете надеть брюки…

Потом:

– Боже мой, сэр, вы только посмотрите.

Ребус последовал за молоденьким зардевшимся констеблем.

– Здесь, сэр. Вы только полюбуйтесь.

Понятно – экзекуторская. Цепи, ремни, плетки. Два зеркала в полный рост. Шкаф со всевозможными причиндалами.

– Здесь больше кожи, чем в каком-нибудь поганом коровнике.

– Ты, похоже, неплохо разбираешься в коровах, сынок, – сказал Ребус. Он был рад, что хотя бы сейчас комната не использовалась по назначению. Но их ждали и другие сюрпризы.

В известном смысле ничего особо непристойного в доме не обнаружилось – чистый маскарад: медсестры и матроны, чепцы и высокие каблуки. Вот только большинство костюмов не столько прикрывало, сколько обнажало. Одна девица была одета в подобие трико для дайвинга, с прорезями на сосках и лобке. Другая была похожа то ли на Хайди[3], то ли на Еву Браун. Уотсон смотрел на них, все больше распаляясь праведным гневом. У него не осталось сомнений: он поступил абсолютно правильно, нельзя терпеть такое безобразие. Вдоволь наглядевшись, он вернулся к беседе с миссис Крофт, и все это время неподалеку маячил старший инспектор Лодердейл, который настоял на участии в операции, – он хорошо знал своего шефа и опасался, что в конце концов поднимется грандиозный скандал. Ан нет, с улыбочкой подумал Ребус, пока ничего не поднялось.

Миссис Крофт говорила на несколько окультуренном кокни, который терял свою окультуренность по мере того, как в большую, уставленную диванами гостиную спускались все новые пары. В гостиной пахло дорогими духами и дорогим виски. Миссис Крофт все отрицала. Даже тот факт, что они находятся в борделе.

Не сторож я борделю моему, подумал Ребус. Тем не менее нельзя было не восхищаться спектаклем, который она устроила. Она твердила, что честно ведет свой бизнес, платит налоги, что у нее тоже есть права… и вообще, где ее адвокат?

– Зачем ей адвокат – она сама профессиональная проститутка, – пробормотал Лодердейл Ребусу, который даже удивился, услышав шутку от одного из самых мрачных типов, с какими ему доводилось работать. Это само по себе заслуживало улыбки. – Чего скалишься? У нас что, перекур? Давай-ка работай.

– Да, сэр.

Лодердейл отвернулся, чтобы расслышать слова Уотсона, и Ребус сделал неприличный жест у него за спиной.

Этот жест заметила миссис Крофт и, вероятно решив, что он предназначается ей, ответила тем же. Лодердейл с Уотсоном повернулись в сторону Ребуса, но тот уже уходил прочь…

Полицейские, прятавшиеся в саду за домом, привели нескольких бедолаг с побледневшими лицами. Один сиганул из окна первого этажа и теперь прихрамывал. Но при этом утверждал, что врачебная помощь ему не нужна и вызывать «скорую» нет никакой необходимости. Женщин все это, казалось, очень забавляло, особенно выражение лиц клиентов; диапазон тут был широк – от стыдливой неловкости до неловкости гневной. Некоторые храбрились (впрочем, недолго): я, мол, знаю свои права. Но в основном все делали то, что им говорили: помалкивали и старались проявлять терпение.

Со стыдливой неловкостью стало немного проще, когда кто-то из клиентов припомнил, что посещение борделей законом не запрещается, – запрещается содержать бордель. Все верно, однако это вовсе не означало, что сегодняшнее задержание сойдет им с рук. «Припугнуть, и только потом отпустить». Если никто не будет ходить в бордель, то и борделя не станет. Такова логика. Потому полицейские заготовили свои обычные истории – те самые, которыми они запугивали любителей снимать девочек на улице.

– Сэр, на пару слов, строго между нами. Я бы на вашем месте проверился на СПИД. Я это вам серьезно говорю. Многие из этих красоток вполне могут быть разносчиками заразы, даже если по ним и не скажешь. Когда что-то заметно, обычно сделать уже ничего нельзя. Вы женаты, сэр? Подружка у вас есть? Посоветуйте им тоже сдать анализы. Иначе ни в чем нельзя быть уверенным, вы же сами понимаете…

Это было жестоко, но необходимо, и, как и у большинства жестоких слов, в них была своя правда. Кабинетом миссис Крофт, судя по всему, служила небольшая комната в задней части дома. Там нашли сейф и терминал для кредиток. На квитанционной книге было написано: «Гостевой дом Крофтер». Насколько понял Ребус, номер на ночь стоил семьдесят пять фунтов. Дороговато для простенькой гостинички, но кто из бухгалтеров стал бы проверять? Ребус не удивился бы, если бы оказалось, что заведение исправно платит НДС…

– Сэр? – Это был сержант Брайан Холмс – его недавно повысили, и он готов был лопнуть от усердия. Он стоял в середине лестничного пролета и оттуда взывал к Ребусу. – Я думаю, вам надо подняться…

У Ребуса это не вызвало энтузиазма. Черт понес этого Холмса наверх, тащись теперь к нему, – Ребус, много лет живший на третьем этаже, питал понятную неприязнь к лестницам. В Эдинбурге, как назло, лестниц было полно, как и крутых подъемов, резких ветров – и любителей поворчать на крутые подъемы, лестницы и ветер…

– Иду.

Перед дверью в одну из комнат Холмс что-то тихо обсуждал с констеблем. Увидев Ребуса, который наконец поднялся на площадку, Холмс отпустил констебля.

– И что, сержант?

– Посмотрите сами, инспектор.

– Ничего не хочешь сказать для начала?

Холмс отрицательно покачал головой.

– Я думаю, всякими там членами вас не удивишь, сэр?

Ребус открыл дверь. Что он ожидал увидеть? Имитацию камеры пыток и голое тело истязаемого? Фермерский двор, где разгуливают курочки и овцы? Мужской член. Может быть, у миссис Крофт в спальне на стене коллекция членов. Вот этот мне попался в семьдесят третьем. Он отчаянно сопротивлялся, но победа осталась за мной…

Но все оказалось хуже. Гораздо хуже. Он увидел обычную спальню, правда с красными лампами. На самой обычной кровати лежала обычная женщина, локтем она упиралась в подушку, а головой – на кулак. И на той же самой кровати сидел, не поднимая глаз, одетый человек, которого Ребус узнал: это был член парламента от Северного и Южного Эска.

– Господи Иисусе, – сказал Ребус.

Холмс высунул голову из-за двери.

– Пошли отсюда на хрен – я на публику не работаю! – заорала женщина. Ребус отметил ее английский выговор. Холмс ее проигнорировал.

– Забавное совпадение, – сказал он члену парламента Грегору Джеку. – Я с моей подружкой как раз недавно переехал в ваш избирательный округ.

Член парламента поднял взгляд, в котором было больше печали, чем гнева.

– Это ошибка, – сказал он. – Ужасная ошибка.

– Я так понимаю, вы тут занимались предвыборной агитацией, сэр?

Женщина, не меняя позы, расхохоталась, так что красный свет лампы, казалось, до краев заполнил ее разинутый рот. У Грегора Джека был такой вид, будто он сейчас двинет ее кулаком. Но он решился лишь на пощечину, да и то промахнулся и попал ей по руке. Голова ее откинулась на подушку, и она еще пуще развеселилась, совсем как девчонка, – задрыгала в воздухе ногами и замолотила руками по матрасу. Прикрывавшая ее простыня сползла на пол. Джек поднялся и, переминаясь с ноги на ногу, принялся нервно почесывать палец.

– Господи Иисусе, – повторил Ребус. А потом: – Идемте, провожу вас вниз.

* * *

Не к Фермеру. Фермер начнет орать как резаный. К Лодердейлу. Ребус подошел к нему, изо всех сил изображая смирение.

– Сэр, у нас маленькая проблема.

– Ясно. Наверняка этот сукин сын Уотсон постарался. Всё славы ищет. Всё хочет быть в центре внимания. – Неужто Лодердейл ухмыльнулся? Тощий, с бескровным лицом, он напоминал Ребусу картину, которую он когда-то видел: каких-то кальвинистов или раскольников-пресвитерианцев… в общем, мрачных типов. Готовых сжечь любого, кто попадет к ним в руки. Ребус старался сохранять нейтралитет и в ответ на инсинуации Лодердейла отрицательно качал головой.

– Вряд ли, нет…

– Проклятые газетчики уже тут как тут, – прошипел Лодердейл. – Ловко подсуетились, да? Даже для наших друзей из прессы слишком уж быстро сработали. Не иначе старый хрен Уотсон их навел. Он сейчас сам к ним побежал. Я пытался его остановить.

Ребус подошел к окну и выглянул наружу. Там, у парадного входа, действительно собралось несколько репортеров. Уотсон, уже закончивший свою заготовленную речугу, теперь отвечал на вопросы, пятясь по ступенькам к двери.

– Боже мой, – сказал Ребус, восхищаясь собственной невозмутимостью. – Значит, плохи наши дела.

– Какие еще дела?

И Ребус ему рассказал. За что был вознагражден такой широкой улыбкой, какой ему еще не доводилось видеть на лице Лодердейла.

– Ну-ну, так кто же оказался плохим мальчиком? Но я пока не вижу проблемы.

Ребус пожал плечами:

– Дело в том, сэр, что никому от этого хорошо не будет.

К дому начали подъезжать фургоны. Два – чтобы отвезти в участок женщин, два – для мужчин. Мужчинам зададут несколько вопросов, узнают их имена и адреса, а потом отпустят. Женщины… ну, с женщинами дело совершенно другое. Им предъявят обвинение. Коллега Ребуса, Джилл Темплер, назвала бы это приметой фаллоцентричного общества. Или завернула бы еще что-нибудь в этом роде. Она здорово изменилась, когда увлеклась книгами по психологии…

– Чепуха, – сказал Лодердейл. – Ему некого винить, кроме себя самого. Что мы, по-твоему, должны делать? Вывести его через заднюю дверь, накинув одеяло на голову?

– Нет, сэр, но…

– Он получит ровно то же, что и все остальные, инспектор. Закон есть закон.

– Да, сэр, но…

– Какое еще «но»?

Какое «но»? Хороший вопрос. «Но». Почему Ребус испытывал беспокойство? Ответ был и прост и сложен одновременно. Речь шла о Грегоре Джеке. Будь это любой другой член парламента, Ребус и бровью бы не повел. Но Грегор Джек был… Грегор Джек!

– Фургоны прибыли, инспектор. Сажаем всех и увозим.

Рука Лодердейла на его плече была тверда и холодна.

– Есть, сэр, – сказал Ребус.

И снова они вышли в холодную темную ночь, в которой светились оранжевые шары натриевых фонарей, яркие круги автомобильных фар, приглушенные пятна открытых дверей и полузашторенных окон. Соседи проснулись. Кое-кто вышел на крыльцо, набросив на себя халат или первое, что подвернулось под руку.

Полиция, соседи и, конечно, газетчики. Мелькание вспышек. Господи, ну разумеется, тут были и фотографы. Ладно хоть телевизионщиков нет. Хотя это странно: значит, Уотсон не сумел уговорить телекомпании принять участие в его маленькой вечеринке.

– В фургон их, живо! – скомандовал Брайан Холмс. В самом ли деле в его голосе появилась новая твердость, новая властность? Удивительно, что` повышение по службе делает с молодежью. Но, ей-богу, как же они спешат! Не столько из-за приказа Холмса, сколько опасаясь фотокамер. Одна или две женщины остановились попозировать в духе таблоидных гламурных картинок, но коллеги из женского полицейского отряда быстро убедили их, что время и место они выбрали неподходящие.

Однако репортеры почему-то не рвались в бой. Любопытно – почему, подумал Ребус. И вообще, зачем они тут собрались? Это что – такая крутая история? Уотсону нужна огласка? Один из репортеров схватил фотографа за руку, словно остерегал его: мол, не делай слишком много фотографий. И вдруг все засуетились, закричали. Вспышки замигали с частотой разрыва зенитных снарядов: по ступенькам выводили Грегора Джека. Он ступил на узкий тротуар и исчез в фургоне.

– Черт, это же Грегор Джек!

– Мистер Джек! Одно слово!

– Не могли бы вы прокомментировать…

– Что вы делали в…

– Можете прокомментировать…

Двери уже закрывались. Констебль хлопнул ладонью по фургону, и машина медленно тронулась с места, а репортеры потрусили за ней. Что ж, Ребус вынужден был признать: Джек высоко держал голову. Нет, это не совсем точно. Джек, скорее, склонил голову ровно настолько, чтобы дать всем понять: это раскаяние, а не стыд, смирение, а не смятение.

– Он семь дней представлял меня в парламенте, – сказал Холмс, стоявший рядом с Ребусом. – Семь дней.

– Видимо, ты плохо на него повлиял, Брайан.

– Неприятно все-таки, разве нет?

Ребус уклончиво пожал плечами. В этот момент вышла женщина, которую застали в спальне с Джеком, теперь она была в футболке и джинсах. Увидев репортеров, женщина неожиданно задрала футболку, обнажив голую грудь.

– Нате, смотрите!

Но репортеры в это время сравнивали записи, фотографы вставляли новые пленки. Они уже собирались нестись к участку, чтобы перехватить Грегора Джека там, у входа. На нее никто не обратил внимания, и она наконец опустила футболку и забралась в фургон.

– Он не очень-то разборчив, а? – сказал Холмс.

– Да как знать, Брайан, – заметил Ребус, – может, и разборчив.

Уотсон потирал вспотевший лоб. Для одной руки задача была серьезная, поскольку лоб у Уотсона простирался чуть не до самой макушки.

– Операция закончена, – сказал он. – Хорошо поработали.

– Спасибо, сэр! – бойко среагировал Холмс.

– И что – никаких проблем?

– Никаких, сэр, – небрежно ответил Ребус. – Если не считать Грегора Джека.

Уотсон кивнул, потом нахмурился.

– Кого? – спросил он.

– Брайан вам расскажет, сэр, – ответил Ребус, похлопав по спине Холмса. – Брайан любит поговорить о политике.

Уотсон, все еще не понимая, радоваться ему или паниковать, повернулся к Холмсу.

– О политике? – спросил он. Он улыбался: прошу, будь со мной поласковей[4].

Холмс проводил взглядом Ребуса, который исчез в доме. Паразит – он и есть паразит. Чем-нибудь, да поразит.

2

Первые проблески

Всем известно, что некоторые члены парламента страдают недержанием брюк. Но Грегор Джек среди таковых не числился. Не говоря уже о том, что во время предвыборной кампании и на многих общественных мероприятиях он вообще избегал появляться в брюках, предпочитая им килт. В Лондоне он без обид воспринимал шутки и старые колкости парировал старыми штампами.

– Скажите нам, Грегор, что надевают под килт?

– Ничего. Абсолютно ничего. Но уверяю вас, там все в полном порядке, так сказать, в полной боевой готовности.

Грегор Джек не был членом Шотландской национальной партии, хотя в молодости и заигрывал с ней. В Лейбористскую он вступил, но вышел по причинам, которых так никогда и не объяснил. Не был он и либеральным демократом. Не вошел и во фракцию такой редкой разновидности, как шотландские тори. Грегор Джек был кандидатом независимым. Именно в этом качестве он избирался в Эдинбурге от Северного и Южного Эска. В первый раз он попал в парламент в 1985 году в результате свободных выборов, одержав «в меру» неожиданную победу. Вообще, слово «умеренность» часто возникало рядом с именем Джека. Как и «честность», «законопослушание» и «порядочность».

Все это Джон Ребус помнил по старым газетам, журналам и радиоинтервью. Но ведь не могло же не быть в этом человеке какого-то изъяна, какой-нибудь трещинки в его сияющих доспехах. Похоже, операция «Косарь» как раз и выявила такой изъян. Ребус просмотрел субботние газеты в поисках разоблачений. Ничего не нашел. Странно. Журналисты ночью, казалось, были настроены довольно решительно. Операция закончилась около половины второго… Времени оставалось вагон, чтобы успеть дать информацию в утренний номер. Разве что репортеры были не из местных. Хотя нет, наверняка все местные. Эдинбургские. Правда, лиц он не узнал. Неужели Уотсону хватило духу вызвать лондонских газетчиков? Ребус улыбнулся. Если не духа, то брюха у него явно хватало – жена об этом заботилась. Трехразовое питание – три блюда на завтрак, три на обед и три на ужин.

– Кормишь тело – кормишь дух, – любил повторять Уотсон. Что-то в этом роде. Но с духом была проблема: хоть Уотсон и почитал Библию, дух от него все чаще исходил алкогольный. Розовые пятна на щеках и двойном подбородке, а к этому немилосердный запах мятных леденцов… Теперь, входя в начальственный кабинет, Лодердейл непременно принюхивался, словно пес. Только вынюхивал он не следы, а повышение по службе.

Прощай, Фермер, здравствуй, Фарт[5].

Видимо, Лодердейлу так или иначе было не избежать этого прозвища. Возникло оно по ассоциации. Сначала превратился в Форт-Лодердейл[6], а от Форта до Фарта один шаг. Да и прозвище было вполне подходящее, потому что, где бы ни появлялся старший инспектор Лодердейл, после него в воздухе висел дурной запах. Взять хотя бы дело об украденных книгах. Стоило Лодердейлу войти в кабинет, как Ребус понял, что придется срочно открывать окна.

– Джон, я хочу, чтобы ты вплотную занялся этим делом. Профессор Костелло – человек уважаемый, международная знаменитость в своей области…

– И что?

– И, – Лодердейл сделал вид, будто следующая фраза для него ничего не значит, – он близкий друг старшего суперинтенданта Уотсона.

– О!

– У нас что, неделя моносложных слов?

– Моносложных? – Ребус нахмурился. – Прошу прощения, сэр, придется мне спросить у сержанта Холмса, что это значит.

– Не валяй дурака…

– Я и не валяю, сэр, честно. Сержант Холмс не чета мне, он учился в университете. Э-э… целых семестра два. Он лучше меня сумеет координировать работу полицейских в этом крайне деликатном деле.

Лодердейл разглядывал сидевшего перед ним Ребуса целую вечность, по крайней мере Ребусу так показалось. Боже, неужели этот тип и в самом деле настолько глуп? Неужели нынче никто не понимает иронию?

– Слушай, – сказал наконец Лодердейл, – мне нужен кто-нибудь чуток постарше, чем новоиспеченный сержант. Дай бог нам всем здоровья и долгих лет, инспектор, но у тебя как раз и есть этот самый чуток.

– Вы мне льстите, сэр.

Папка с глухим стуком упала на стол Ребуса. Старший инспектор молча вышел, а Ребус немедля встал со стула и направился к окну, но окно заклинило. Делать было нечего. Ребус со вздохом вернулся к столу и сел. Открыл папку.

Это была обычная кража. Джеймс Алоизий Костелло был профессором богословия в Эдинбургском университете. Кто-то унес из его кабинета несколько редких книг. Бесценных, если верить профессору, хотя цена у них все-таки была, если верить букинистам и аукционерам. Список украденных книг выглядел несколько эклектично: раннее издание «Трактата о предопределении» Нокса, два первых издания Вальтера Скотта, «Мудрость ангельская» Сведенборга, одно из первых изданий «Тристрама Шенди» с автографом автора и несколько книг Монтеня и Вольтера.

Ребусу все это ничего не говорило, пока он не увидел оценку этих изданий, сделанную одним из аукционных домов на Джордж-стрит. И тут у него возник новый вопрос: что вообще эти книги делали в незапертом кабинете? Как они там оказались?

– Я сам их принес, – беззаботно ответил профессор Костелло. – Чтобы их читали, чтобы ими восхищались. Зачем они нужны, если держать их под замком – в сейфе или в библиотечном стенде?

– Кто-нибудь еще о них знал? То есть знал ли их настоящую ценность?

Профессор пожал плечами:

– Я полагал, инспектор, что вокруг друзья.

Голос у него был как торфяная труха, зато глаза сверкали, как хрусталь. Образование он получил в Дублине, но потом жил «затворником», как он сам выразился, в Кембридже, Оксфорде, Сент-Эндрюсе[7] и теперь в Эдинбурге. И всю жизнь собирал книги. Те, что остались в кабинете – по-прежнему не запертые, – стоили не меньше, чем украденные, если не больше.

– Говорят, молния не попадает в одно место дважды, – успокоил он Ребуса.

– Молния, может, и не попадает, а воры – вполне себе могут. Не могли бы вы хоть кабинет запирать, когда уходите, сэр? Если уж других мер принять не хотите.

Профессор пожал плечами. «Это что, стоицизм?» – спрашивал себя Ребус. Он немного нервничал, сидя в этом кабинете на Баклю-плейс. С одной стороны, он и сам был в некотором роде христианином и хотел кое-что обсудить с таким мудрецом. Мудрецом? Ну, наверное, его мудрость не была всеобъемлющей и он не ведал, как работают дверные замки и человеческие мозги, но он был по-своему мудр. С другой стороны, Ребус нервничал, потому что он и себя считал человеком неглупым, а сложись жизнь иначе, мог бы стать еще умнее. Он никогда не учился в университете и не стремился к этому. Он думал о том, каким бы он стал, если бы учился…

Профессор смотрел из окна на улицу. По одну сторону Баклю-плейс стоял ряд аккуратных домиков, принадлежавших различным факультетам университета. Профессор называл эту часть Ботаническим заливом. А через дорогу высились невзрачные современные каменные мавзолеи главного университетского комплекса. Если эта часть тоже входила в акваторию Ботанического залива, то Ребус руками и ногами был за развитие транспортного сообщения.

Он оставил профессора его музам и мыслям. Случайной ли была эта кража? Или же вор знал, что делал, и спланировал операцию? Наверняка среди коллекционеров есть бессовестные типы, которые заплатят, не задавая вопросов, за одно из первых изданий «Тристрама Шенди». Если имена прочих авторов были Ребусу лишь смутно знакомы, то эту книжку он знал. Издание в мягкой обложке, сам купил на барахолке в парке Медоуз за десять пенсов. Может, предложить ее профессору?..

Вот так началось для инспектора Ребуса дело об украденных книгах. Собственно, кое-какое расследование уже проводилось, о чем свидетельствовали протоколы, но ничто не мешало пройти той же дорожкой еще раз. Аукционеры, книготорговцы, частные коллекционеры… Со всеми нужно переговорить. И все это ради невероятной дружбы между старшим суперинтендантом полиции и профессором богословия. Пустая трата времени – чего уж тут говорить. Книги пропали в прошлый вторник. Сейчас суббота, и теперь-то они, несомненно, лежат под замком, где-нибудь в темном и тайном уголке.

Ну и способ провести субботу! Будь у него свободный день, он провел бы его в свое удовольствие… Возможно, именно по этой причине Ребус и не отказался от дела: он собирал книги. Нет, это сильно сказано. Он покупал книги. Покупал больше, чем мог прочесть, если нравилась обложка или название. Иногда покупал потому, что слышал хвалебный отзыв об ее авторе. Нет, если разобраться, хорошо, что он связан заданием, иначе разорился бы в два счета.

Впрочем, о книгах он сейчас не думал. Его мысли были заняты лишь членом парламента. Был ли Грегор Джек женат? Ребус полагал, что да. Кажется, несколько лет назад состоялась свадьба, большой прием, важные гости… Ну, женатые мужчины для проституток – лакомый кусочек. Проглотят, и крошек не останется. Жаль, подумал Ребус. Он всегда с уважением относился к Джеку, – вероятно, как теперь до него это дошло, просто купился на тот образ, который Джек продавал публике. Но вот теперь выяснилось, что образ был неполный, не так ли? Джек был выходцем из рабочего класса, он все ногти себе переломал, карабкаясь наверх, и стал хорошим членом парламента. Северный и Южный Эск не самые легкие территории, там и шахтерские городки, и респектабельные пригороды. Джек, казалось, с легкостью находил общий язык со всеми. Ему удалось перенести уродливую новую дорогу подальше от мест обитания своих зажиточных избирателей, но, помимо этого, он сражался за то, чтобы в его избирательном округе появились высокотехнологичные производства, чтобы переподготовить шахтеров для работы на новых предприятиях.

Слишком благостная картинка. Так не бывает. Не бывает – и все тут…

Книжные магазины. Нужно думать о магазинах. Проверить имело смысл только те, что не работали на этой неделе, а таких не много. Но походить придется… вот это как раз можно было бы поручить кому-нибудь помоложе. Хотя он потом все равно думал бы, что нужно самому перепроверить. Нет. Это себе дороже.

На Баклю-стрит самым странным образом уживались захудалые лавчонки, торгующие подержанными вещами, и модные вегетарианские кафе, отпускающие еду навынос. Студенческий район. Это было недалеко от места, где жил Ребус, но он редко сюда наведывался. Только по делам. Исключительно по делам.

Так, вот что ему надо. «Книги Сьюи». Ему повезло – магазинчик работал. Несмотря на весеннее яркое солнце, через стекло ничего разглядеть не удалось. Магазинчик был крохотный, с унылой витриной, где были выставлены старые книги в твердом переплете, преимущественно на шотландскую тематику. В центре лежал громадный черный кот, который задумчиво – чтобы не сказать недоброжелательно – посматривал на Ребуса. Витрину давно не мыли. Разобрать названия книг можно было, лишь прижав нос к стеклу, чему мешал старый черный велосипед, оставленный кем-то у входа. Ребус открыл дверь. Внутри магазин выглядел так же убого, как и снаружи. У порога лежал волосяной коврик. Ребус сделал себе заметку на память: перед выходом на улицу вытереть ноги…

Полки – некоторые застекленные – были заставлены книгами, а запах стоял такой, какой стоит в домах у престарелых родственников, на чердаках и в ящиках школьных столов. В проходах было не протиснуться. Как следует замахнуться и то места нет… У него за спиной послышался стук, и он подумал, что уронил книгу с полки, но, повернувшись, увидел кота. Кот обогнул Ребуса, направляясь к столу в задней части помещения. Над столом покачивалась голая лампа.

– Ищете что-нибудь определенное?

Она сидела за столом, почти полностью скрытая грудой книг. В одной руке она держала карандаш, которым проставляла цену на форзацах. С расстояния все это напоминало сцену из романа Диккенса. Вблизи выглядело иначе. Ей не было и двадцати, крашенные хной волосы торчали во все стороны. Глаза за круглыми дымчатыми стеклами очков тоже были круглые и темные, в каждом ухе блестело по три сережки, а еще одна красовалась в крыле левой ноздри. Ребус не сомневался, что у нее есть бледнолицый бойфренд с длинными дредами и манерной собачкой-левреткой, которую он водит на обрывке бельевой веревки.

– Я ищу хозяина магазина, – сказал он.

– Его сейчас нет. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Ребус пожал плечами, глядя на кота. Тот бесшумно запрыгнул на стол, потерся о книги. Девушка подставила карандаш, и кот почесался о него подбородком.

– Инспектор Ребус, – сказал Ребус. – Ищу похищенные книги. Я подумал, может быть, кто-то пытался продать их вам.

– У вас есть список?

Ребус кивнул. Он вытащил из кармана лист бумаги и протянул девушке.

– Можете оставить себе, – сказал он. – На всякий случай.

Пробежав глазами список, она вытянула губы:

– Не думаю, что это было бы Рональду по карману, даже если бы и хотелось.

– Рональд – это директор?

– Да. Откуда их украли?

– Да тут, с соседней улицы – с Баклю-плейс.

– Ну тогда их вряд ли понесли бы в ближайший магазин. Вы так не думаете?

Ребус улыбнулся.

– Логично, – сказал он. – Но я обязан проверить.

– Ну что ж, буду иметь в виду, – сказала она, складывая лист. Она сунула бумажку в ящик стола, а Ребус протянул руку и погладил кота. Кошачья лапа метнулась молнией, царапнула запястье Ребуса. Он отдернул руку, дыхание перехватило.

– Ах ты господи! – расстроилась девушка. – Распутин не любит чужих.

– Я уже понял, – сказал Ребус, разглядывая запястье со следами когтей – три полосы длиной в дюйм. Они уже набухали кровью, и капли проступали сквозь кожу. – Черт, – сказал он и приложился губами к царапинам.

Он сердито посмотрел на кота. Кот тоже недружелюбно поглядывал на него, потом спрыгнул со стола и исчез.

– Как он вас, не сильно?

– Не очень. Такого нужно на цепи держать.

Она улыбнулась:

– Вы что-нибудь знаете о вчерашнем рейде?

Ребус моргнул, продолжая высасывать кровь из царапины.

– Каком рейде?

– Я слышала, что полиция наехала на бордель.

– Правда?

– И что там поймали члена парламента Грегора Джека.

– Правда?

Она снова улыбнулась. «У слухов длинные ноги, – уже не в первый раз подумал Ребус. – Будто живем не в городе, а в паршивой деревушке».

– Просто я подумала, может, вам что-то об этом известно, – сказала она. – Ну, то есть правда ли это. То есть… – Она вздохнула. – Бедный, бедный Разорёха.

Теперь Ребус нахмурился.

– Это прозвище, – объяснила она. – Разорёха. Так его Рональд называет.

– Значит, ваш босс знаком с мистером Джеком?

– Да. Они вместе в школе учились. Разорёхе принадлежит половина всего этого. – Она обвела рукой помещение с таким видом, будто владела каким-нибудь крупным универмагом на Принсес-стрит, и сразу поняла, что не произвела на полицейского большого впечатления. – Главный бизнес делается за кулисами, – сказала девушка с вызовом. – Главные покупки и продажи. Кому-то может показаться, что это ерунда, но такой бизнес – настоящий золотой прииск.

Ребус кивнул.

– Вообще-то, – проговорил он, – раз уж вы сами об этом сказали, ваша лавка и впрямь смахивает на прииск – отвалы, завалы… – Теперь запястье у него жгло как крапивой. Чертов котяра. – Хорошо, имейте в виду эти книги, ладно?

Она не ответила – видать, обиделась. Она уже взяла со стола карандаш и снова принялась за книги. Ребус мысленно послал ее подальше, пошел к двери и шумно отер подошвы о коврик, прежде чем выйти на улицу. Кот уже вернулся на витрину в окне и теперь вылизывал себе хвост.

«И тебя туда же, приятель», – буркнул Ребус. Ох и не любил же он всех этих домашних любимцев!

* * *

У доктора Пейшенс Эйткен были домашние любимцы. Очень много любимцев. Крохотные тропические рыбки… ручной еж, который жил в конце сада… два волнистых попугайчика в клетке в гостиной… и, да, кот. Приблудный котяра, который, к облегчению Ребуса, бо`льшую часть времени по-прежнему предпочитал бродяжничать. Окрас у него был пестрый, и звали его Душка.

Душке Ребус нравился.

– Забавно, – сказала Пейшенс, – но кошки, похоже, всегда неравнодушны к тем, кто их не любит, кто старается от них держаться подальше и у кого на них аллергия. Не спрашивай почему.

Пока она говорила это, Душка путешествовал по плечам Ребуса. Тот рявкнул и стряхнул с себя кота, который приземлился на все четыре лапы.

– Терпение, Джон.

Да, она права. Если он потеряет терпение, то может потерять и Пейшенс[8]. Так что он старался. Старался. Может быть, именно потому он и попытался погладить Распутина. Надо же придумать – Распутин! Ну почему домашних любимцев называют либо Душка-Красавец-Крошка-Пятнышко, либо Распутин-Вельзевул-Клык-Нирвана-Бодхисаттва? Спросите у их хозяев.

Ребус сидел в «Резерфорде» за маленькой кружкой пива и смотрел телевизор – результаты футбольных матчей, когда вдруг вспомнил, что вечером его ждут на ужин в новом доме Брайана Холмса и Нелл Стэплтон. Он застонал. Потом вспомнил, что единственный чистый костюм висит в квартире у Пейшенс Эйткен. Это был тревожный сигнал. Он что, переселился к Пейшенс? В последнее время он, похоже, и правда проводит у нее черт знает сколько времени. Ну да, она ему нравится, хоть и относится к нему, как к одной из своих зверушек. И квартира ее ему нравится. Ему даже нравилось, что она в подвале.

Ну, не совсем в подвале. В некоторых районах когда-то этот этаж, может быть, и называли «квартирой в цокольном этаже», но на Оксфорд-террас, благоустроенной Оксфорд-террас, стокбриджской Оксфорд-террас, это называлось «квартира с садом». При ней и правда был клочок земли – узенький равнобедренный треугольник палисадника. Но Ребусу нравилась сама квартира. Она была похожа на убежище, на «штабную землянку» в детском лагере. Стоя у окна в одной из двух спален, можно было разглядывать ноги прохожих. Люди редко смотрят себе под ноги. Ребусу, чья квартира в Марчмонте располагалась на третьем этаже, нравился такой вид из окна. Если другие в его возрасте стремились переехать жить за город в собственные дома, то у Ребуса счастливые мурашки по коже бежали, когда он с улицы спускался, а не поднимался к входной двери. Ему чудилась в этом не только новизна, но нечто обратное привычному ходу вещей, принципиальная перемена – казалось, жизнь обещает ему поворот к лучшему.

Сама Пейшенс тоже была полна обещаний. Она хотела, чтобы он перевез к ней вещи и чувствовал себя здесь «как дома». И она дала ему ключ. Вот почему, когда он допил пиво и убедил машину совершить пятиминутную поездку, он смог попасть в ее квартиру. Его костюм, недавно почищенный, лежал на кровати в гостевой спальне. Вместе с Душкой. Вернее, Душка лежал на костюме, точил когти и терся спиной, оставляя линючую шерсть.Скидывая кота, Ребус держал в уме Распутина. Он взял костюм, отнес его в ванную и, прежде чем пустить воду, запер за собой дверь.

* * *

Избирательный округ Северного и Южного Эска довольно велик по площади, но не по численности населения. Впрочем, население постепенно увеличивалось. Новые кварталы вырастали плотными гроздьями на окраинах шахтерских деревень и поселков. Да, район менялся. Появились новые дороги, даже новые железнодорожные станции. Поселились новые люди, которые запускали здесь свой бизнес. Но Брайан Холмс и Нелл Стэплтон решили купить старый типовой домик в центре одной из самых крошечных деревенек – в Эсквелле. Вообще-то, Эсквелл практически стал частью Эдинбурга. Город тоже рос, расширялся. Он поглощал деревни, вбирал в себя все новые и новые пригороды. Не люди переезжали в Эдинбург – город наезжал на них…

Но к тому времени, когда Ребус добрался до Эсквелла, у него пропало настроение размышлять о деревенской жизни. Машина завелась с трудом. Она у него всегда заводилась с трудом. Но в костюме и рубашке с галстуком под капотом копаться не очень удобно. Когда-нибудь, в один прекрасный выходной день, он наконец разберет этот двигатель. Непременно разберет. А потом сдастся и вызовет техпомощь.

Дом он нашел без труда – в Эсквелле была одна главная улица и всего пять боковых. Ребус прошел по садовой тропинке и остановился на крыльце с бутылкой вина в руке. Свободной рукой он постучал в дверь. Она открылась почти сразу же.

– Опаздываете, – сказал Брайан Холмс.

– Это прерогатива старшего по званию. Мне позволительно опаздывать.

Холмс провел его в холл.

– Я же сказал – без формальностей.

Ребус сперва озадачился, а потом понял, что речь идет о его костюме. Только теперь он заметил, что сам Холмс стоит в рубашке с расстегнутым воротом, в джинсах и мокасинах на босу ногу.

– Вот как, – сказал Ребус.

– Ничего, я сейчас поднимусь наверх и переоденусь.

– Нет, если из-за меня, то не надо. Это твой дом, Брайан. Одевайся, как тебе нравится.

Холмс кивнул, и у него на лице вдруг появилось довольное выражение. Ребус попал в точку: это его дом. Вернее, его ипотека… половина ипотеки.

– Прошу, – сказал он, показывая на дверь в конце холла.

– Я, пожалуй, сначала поднялся бы наверх, – сказал Ребус, передавая бутылку Холмсу. Он продемонстрировал свои руки. Даже Холмс не мог не заметить следов масла и грязи.

– Проблемы с машиной, – кивнул он. – Ванная справа от лестницы.

– Ясно.

– А что это за жуткие царапины? Я бы обратился к врачу. – Судя по мрачному тону Холмса, он не исключал, что некий доктор причастен к царапинам Ребуса.

– Кот, – сказал Ребус. – Кот, у которого осталось восемь жизней.

В ванной наверху он вел себя как стеснительный подросток. Вымыв руки, он сначала сполоснул раковину, на которой остались грязные подтеки, потом соскреб грязь с мыла, после чего ему снова пришлось сполоснуть раковину. Полотенце висело над ванной, но, когда он начал вытирать руки, обнаружилось, что это не полотенце, а ножной коврик. Настоящее полотенце висело на крючке у двери. «Расслабься, Джон», – сказал он себе. Но сказать легко, а сделать не очень. Светское общение всегда было его слабым местом.

Он высунул голову из-за двери и посмотрел вниз.

– Спускайтесь, спускайтесь.

Холмс протянул ему стакан виски.

– За вас. Будьте здоровы.

– Ты тоже.

Они выпили, и Ребусу сразу стало лучше.

– Дом покажу попозже, – сказал Холмс. – Располагайтесь.

Ребус сел и огляделся.

– Настоящий дом Холмса на холмах, – прокомментировал он. В воздухе витали приятные запахи, а из кухни – которая, похоже, находилась за другой дверью гостиной, – доносилось позвякивание и побрякивание. Гостиная представляла собой почти правильный куб. В одном углу стоял стол, накрытый на три персоны, в другом – кресло, в третьем – телевизор, а в четвертом – торшер.

– Очень мило, – одобрил Ребус.

Холмс сидел у стены на двухместном диване. За головой у него было приличных размеров окно, выходившее в садик. Холмс скромно пожал плечами:

– Нас устраивает.

– Не сомневаюсь.

В комнату вошла Нелл Стэплтон. Здесь она казалась еще выше и внушительнее, чем всегда, – просто Алиса, проглотившая пирожок «съешь меня». Нелл вытерла руки о кухонное полотенце и улыбнулась Ребусу:

– Привет.

Ребус поднялся, она чмокнула его в щеку.

– Привет, Нелл.

Она подошла к Холмсу, взяла его стакан. На лбу у нее блестели капельки пота, одета она тоже была по-домашнему. Глотнув виски, Нелл шумно выдохнула и вернула стакан Холмсу.

– Буду готова через пять минут, – сообщила она. – Жаль, что ваша подруга-доктор не смогла приехать, Джон.

Он развел руками:

– У нее уже была назначена встреча. Ужин с коллегами. Я очень рад, что у меня появилась уважительная причина с ней туда не идти.

Она улыбнулась ему слишком уж дежурной улыбкой.

– Ну, – сказала она, – я вас оставляю, мальчики, поговорите о своем.

Нелл вышла, и в комнате сразу стало пусто. Черт, что он такое ляпнул? Рассказывая Пейшенс Эйткен о Нелл, он не мог найти подходящих слов. Все было не то. Властная, строптивая, бойкая, сметливая, крупная, яркая – просто семь гномов в одной упаковке. Она явно не соответствовала расхожему представлению об университетских библиотекарях. Брайана Холмса это, очевидно, вполне устраивало. Разглядывая остатки виски на дне стакана, Холмс улыбался. Потом он встал, чтобы долить виски, – Ребус от добавки отказался, – и вернулся с папкой.

– Вот, – сказал он.

Ребус взял папку:

– Что это?

– Посмотрите.

В основном это были газетные вырезки, журнальные статьи, пресс-релизы… все про члена парламента Грегора Джека.

– Зачем это?..

Холмс пожал плечами:

– Природное любопытство. Когда я понял, что перееду в его избирательный округ, то решил узнать о нем побольше.

– Газеты, похоже, помалкивают о вчерашней ночи.

– Может быть, им так порекомендовали. – Голос Холмса звучал скептически. – А может, выжидают благоприятного момента. – Не успев сесть, он снова поднялся. – Пойду посмотрю, не нужно ли помочь Нелл.

Он вышел, и Ребус волей-неволей принялся за чтение. В папке не было ничего такого, что было бы ему неизвестно. Выходец из рабочей семьи. Общеобразовательная школа в Файфе, потом Эдинбургский университет. Степень по экономике и бухгалтерскому учету. Аудитор. Женился на Элизабет Ферри. Познакомились в университете. Она – дочь бизнесмена сэра Хью Ферри. Единственная дочь, единственный ребенок. Отец души в ней не чаял, ни в чем ей не отказывал, потому что – как говорили – она напоминала ему жену, умершую двадцать три года назад. Последняя «подруга» сэра Хью, бывшая модель, была в два раза моложе его. Может быть, она тоже напоминала ему жену…

Вообще-то, забавно. Элизабет Джек была женщина привлекательная, даже красивая. Но о ней мало что было известно. С каких это пор хитроумные политики перестали использовать красивых жен для умножения своего политического капитала? Может быть, она хотела жить собственной жизнью. Ездить зимой на горнолыжные курорты, летом на море, а не таскаться за своим благоверным на торжественные открытия заводов, званые чаепития и прочие подобные мероприятия, в которых участвуют члены парламента.

Ребус теперь вспомнил, что` ему нравилось в Грегоре Джеке. В их начальной биографии обнаруживалось много общего. Как и Ребус, Джек родился в Файфе и окончил такую же общеобразовательную школу. Только в те времена школа была не общеобразовательная, а начальная и средняя. Таким образом, и Ребус, и Грегор Джек окончили среднюю школу. Школа Ребуса находилась в Кауденбите, а Джека – в Керколди. В общем-то, совсем рядом.

Вроде бы единственное пятно на репутации Джека – это история с выбором места для завода электроники. Ходили слухи, что его тесть нажал на какие-то тайные пружины… Во всяком случае, скандал быстро замяли. Никаких доказательств не было, и кто-то кому-то пригрозил судебным иском за клевету. Сколько же лет Джеку? Ребус разглядывал недавнюю фотографию в газете. На снимке он выглядел моложе, чем в жизни. Ну да на фотографиях в СМИ люди всегда выглядят моложе. Сколько ему – тридцать семь? Тридцать восемь? Вроде того. Красивая жена, куча денег.

И тут его вдруг накрывают во время полицейского рейда – в постели проститутки. Ребус покачал головой. Да, мир жесток. Потом он улыбнулся: так сукину сыну и надо, нечего бегать от жены.

Холмс вернулся. Кивнул, показывая на папку:

– Ну, чудеса, да и только, правда?

Ребус пожал плечами:

– Да не то чтобы, Брайан. Не то чтобы.

– Ну, допивайте виски, и садимся за стол. Мое начальство говорит, сейчас будут подавать ужин.

* * *

Ужин был хорош. Ребус поднял три тоста: один за счастье хозяев, один – за их новый дом, и еще один – за служебный рост Холмса. К этому времени они уже допивали вторую бутылку вина и доедали главное блюдо – ростбиф. После был подан сыр, а потом, после сыра, кранахан[9]. А после всего этого – кофе с «Лафройгом»[10] и дремота в кресле и на диване для всех желающих. Ребусу не понадобилось много времени, чтобы расслабиться, – об этом позаботился алкоголь. Но расслабление было какое-то нервное – ему казалось, что он много всего наговорил, и по большей части всякую ерунду.

Поговорили, конечно, на профессиональные темы, и Нелл не возражала, потому что ей все было интересно. И алкогольные привычки Фермера Уотсона («Может быть, он вообще не пьет. Может, он просто любит мятные конфетки».) И амбиции старшего инспектора Лодердейла. И рейд в бордель тоже. Ей было очень интересно, что за удовольствие может получать человек, когда его лупцуют плеткой или одевают в подгузники, и в чем прелесть секса с аквалангисткой.

– Попробуй, и узнаешь, – вставил свое слово Брайан Холмс. И получил за это подушкой по голове.

К четверти двенадцатого Ребус твердо знал две вещи: во-первых, он слишком пьян, чтобы садиться за руль, а во-вторых, даже если бы он мог ехать (сам или в качестве пассажира), то не знал бы куда: на Оксфорд-террас или к себе в Марчмонт? Где он теперь живет? Он представил себе, что останавливает машину на Лотиан-роуд между двумя этими домами – там и засыпает. Решение за него приняла Нелл.

– Постель в свободной комнате готова. Нужно же, чтобы кто-нибудь ее обновил. Тогда мы по праву сможем называть ее гостевой комнатой. Почему бы вам не стать первым?

Он не стал противиться ее спокойной уверенности, пожал плечами и принял предложение. Вскоре она сама отправилась спать. Холмс включил телевизор, но не нашел там ничего достойного, а потому они стали слушать музыку.

– Джаза у меня нет, – сказал он, зная вкусы Ребуса. – Как насчет этого?..

Он поставил «Сержанта Пеппера». Ребус кивнул:

– Если у меня нет под рукой «Роллинг стоунз», я ставлю второе по качеству.

Они поспорили о поп-музыке шестидесятых, потом немного поговорили о футболе, а потом – подольше – опять о делах служебных.

– Сколько, по-вашему, еще понадобится времени доктору Курту?

Холмс имел в виду одного из патологоанатомов, к услугам которого часто прибегала полиция. Он проводил экспертизу тела, выловленного в Уотер-оф-Лит сразу за мостом Дин-Бридж. Покончила ли утопленница с собой, погибла в результате несчастного случая или ее убили? Они надеялись, что экспертиза доктора Курта подскажет, в каком направлении вести розыски.

Ребус пожал плечами:

– Иногда на исследования уходят недели. Но, насколько мне известно, заключение скоро будет готово. Может быть, через день-два.

– И что же он там напишет?

– Бог его знает.

Они оба улыбнулись. Курт славился своим арсеналом дурных шуток и неуместным легкомыслием.

– Думаю, нас ждут новые каламбуры. Вроде: утопленницу нашли у берега, но она себя не уберегла.

Ребус хохотнул:

– Неплохо.

Четверть часа они провели, вспоминая перлы доктора Курта, а потом разговор перешел к политике. Ребус признался, что за свою взрослую жизнь голосовал всего три раза.

– Один раз за лейбористов, один – за шотландских националистов, один раз – за тори.

Холмсу это показалось смешным. Он спросил про хронологический порядок этих голосований, но Ребус не мог вспомнить. Это тоже показалось смешным.

– Может, в следующий раз попробуете голосовать за кого-нибудь независимого?

– Вроде Грегора Джека. – Ребус отрицательно покачал головой. – Думаю, в Шотландии нет такого понятия, как «независимый». Это все равно как жить в Ирландии и пытаться не примыкать ни к тем ни к другим. Чертовски трудное дело. Кстати, о деле. Кое-кто из нас сегодня весь день ездил по делам. Если ты не против, Брайан, то я, пожалуй, присоединюсь к Нелл… – Холмс снова прыснул. – Ну, ты меня понял.

– Понял, понял, – сказал Холмс. – Спокойной ночи. А я еще посижу, посмотрю видео, что ли. Увидимся утром.

– Только не шуми тут, не то не усну, – подмигнув, сказал Ребус.

* * *

Но он уснул бы, даже если бы его засунули в реактор Торнесской АЭС. И снились ему пасторальные сценки, аквалангистки, котята и решающие голы в последнюю минуту матча. Но когда он открыл глаза, над ним маячила какая-то темная фигура. Он приподнялся на локте. Это был Холмс, одетый, в джинсовой куртке. В одной руке у него была связка ключей от машины, в другой – несколько газет, которые он бросил на одеяло.

– Как спалось? Да, кстати, обычно я не покупаю эту макулатуру, но подумал, вам будет интересно. Завтрак через десять минут.

Ребус буркнул что-то в ответ. Он сел в постели и принялся изучать первую страницу таблоида. Именно этого он и ждал и теперь почувствовал, что часть напряжения покидает его тело и мозг. Заголовок был еще достаточно скромен – «Ай да Джек!», – но подзаголовок вполне откровенен: «Члена парламента застукали в борделе во время полицейской облавы». Тут же была фотография Грегора Джека, спускающегося по ступеням к полицейскому фургону. Газета обещала новые фотографии на внутренних полосах. Ребус перелистал страницы. Фермер Уотсон с его одутловатым лицом; две «девицы», позирующие на камеру; еще четыре фотографии Джека на пути к фургону. И ни одной – на выходе из полицейского участка; значит, предположительно, вывезли его оттуда потихоньку. Но как бы фотогенично или нефотогенично ни было все остальное, «потихоньку» тут уже не работало. Ха! На заднем плане одной из фотографий Ребус увидел херувимскую физиономию сержанта Брайана Холмса. Славное личико – альбома не испортишь.

Холмс принес еще две газеты, и в обеих пережевывали ту же тему, с похожими (а иногда и теми же самыми) фотографиями. «Нечестивый член», «Постыдная слабость парламентария». Да, заголовки в британских воскресных газетах – это шедевр, чеканное слово журналистской элиты. Видать, они там все девственники-трезвенники, таинственно сочетающие в себе мудрость Соломона и великодушие оголтелых фанатиков. Ребус вовсе не считал себя образцом нравственности, но до «тонкой» развязности газетчиков ему было далеко. Он вылез из-под одеяла, встал. Алкоголь в желудке тоже ожил и начал подниматься к голове. Красное вино и виски. Да еще плохие новости. Надо бы чем-то все это запить. Эх, не зря умные люди говорят: не мешай зерно с виноградом. Ну да ладно, два литра апельсинового сока, и все будет в порядке.

Но сначала немного чего-нибудь жареного. У Нелл был такой вид, будто она всю ночь провела на кухне. Она вымыла всю посуду, оставшуюся с вечера, а теперь готовила завтрак, как в гостинице. Овсянка, тост, бекон, колбаса и яйцо. И полный кофейник на почетном месте посредине стола. Не было только одного.

– Апельсинового сока у вас нет? – спросил Ребус.

– К сожалению, – ответил Брайан. – Думал, в киоске будет, но у них кончился. Зато у нас полно кофе. Налегайте на еду. – Он уже читал другую газету, отнюдь не желтую. – Быстренько они его на вертел, да?

– Ты про Грегора Джека? А что ты хотел?

Холмс перевернул страницу.

– Вообще-то, странно, – сказал он и замолчал, выжидая, не подхватит ли Ребус тему…

– Хочешь сказать, – продолжил его мысль Ребус, – странно, что лондонские воскресные газеты прознали про операцию «Косарь»?

Еще одна перевернутая страница. Газеты теперь читаются быстро, если тебя не интересует реклама. Холмс сложил газету вчетверо и положил рядом с собой на стол.

– Да, – сказал он, беря тост. – Вот я и говорю: странно.

– Брось ты, Брайан. Газеты всегда в курсе, если где-то скандал. Если полицейского застукали на взятке или еще какие-нибудь жареные новости… При облаве в шикарном борделе всегда есть вероятность наткнуться на известные лица.

Так, стоп. Еще не закончив фразу, Ребус понял, что тут что-то не сходится. В ту ночь газетчики словно чего-то ждали, кого-то подкарауливали… Они словно знали, кто может выйти из дверей на крыльцо. Холмс пристально смотрел на него.

– Ты о чем думаешь? – спросил Ребус.

– Ни о чем. Правда, ни о чем… пока. Не наше дело, верно? И потом, сегодня же воскресенье.

– А ты хитрожопый, Брайан Холмс.

– У меня неплохой учитель, разве нет?

В комнату вошла Нелл с двумя тарелками – все горячее, жирное, жареное. Желудок Ребуса обратился к хозяину с мольбой не принимать поспешных решений, о которых позже он может пожалеть.

– Ты слишком много работаешь, – сказал Ребус, глядя на Нелл. – Не позволяй, чтобы он обращался с тобой как с прислугой.

– Можете не беспокоиться, – ответила она, – я и не позволяю. Но справедливости ради замечу, что Брайан вчера вымыл посуду. И после завтрака снова вымоет, как миленький.

Холмс застонал. Ребус раскрыл один из таблоидов и постучал пальцем по фотографии:

– Ты уж его побереги, Нелл. Он у нас теперь звезда.

Нелл взяла газету, несколько секунд вглядывалась в снимок, потом взвизгнула:

– Бог ты мой, Брайан! Ты похож на персонажа из «Маппет-шоу». – (Холмс поднялся с места и заглянул ей через плечо). – А так у нас выглядит старший суперинтендант Уотсон? Вылитый абердин-ангус[11].

Ребус и Холмс обменялись улыбками. Вот же и зовут его Фермер…

* * *

Ребус пожелал молодой паре счастливого будущего. Они пришли к решению жить вместе. Они вместе купили дом, создали семью. Они, казалось, вполне довольны жизнью. Да, он всем сердцем желал им счастливого будущего.

Но умом он давал им два, максимум три года.

Личная судьба полицейского обычно складывается не очень счастливо. На пути к званию инспектора Брайан Холмс обнаружит, что его рабочий день становится все длиннее. Хорошо еще, если, приходя домой вечером или под утро, он сумеет полностью отключаться от дел. Но Ребус в этом сомневался. Холмс принадлежал к тому разряду полицейских, которые душу отдают работе, и она занимает все их мысли в рабочее и нерабочее время, а это худо сказывается на семейных отношениях.

Худо, а иногда и вовсе катастрофично. Разведенных и одиноких среди полицейских (включая себя самого) Ребус знал куда больше, чем состоящих в счастливом браке. Дело не только в ненормированном рабочем дне, а в том, что работа червем влезает в твое сознание, проникает в тебя все глубже, начинает точить изнутри. Защищаясь от червя, ты надеваешь броню, закрываешься подчас больше, чем нужно. Эта броня отдаляет тебя от друзей, от семьи, от «гражданских»…

О-хо-хо. Приятные мысли для воскресного утра. В конечном счете не все так мрачно. Машина завелась без всяких проблем (в том смысле, что не потребовала буксировки до ближайшей мастерской), а в небе было достаточно синевы, чтобы выманить за город наиболее выносливых любителей природы. Ребус тоже собрался прокатиться. «Просто так, без всякой цели», – говорил он себе. В хороший день приятно посидеть за рулем. Но он знал, куда едет. Знал куда, хотя и не был уверен зачем.

Грегор Джек с женой жили в большом, старом доме на обнесенном забором участке на окраине Роузбриджа, чуть южнее Эксвелла, в местности, немного больше похожей на сельскую, чем Эксвелл. Загород для среднего класса. Поля и холмы, территория, где запрещено новое строительство. У Ребуса для этой поездки не имелось другого предлога, кроме любопытства, но, оказалось, любопытствовал не он один. Дом Джека он легко узнал по полудюжине машин, припаркованных у въезда, по группке репортеров, которые бездельничали поблизости, переговариваясь между собой или выдавая инструкции скучающим фотографам насчет того, как далеко можно зайти (скорее в нравственном, а не практическом смысле), чтобы сделать снимок. Вскарабкаться на стену? Влезть на ближайшее дерево? Попытаться обойти дом сзади? Фотографы реагировали вяло. Но вдруг все, как по команде, оживились.

К этому времени Ребус уже припарковал свою машину чуть дальше по дороге. С одной ее стороны стояли в ряд несколько домов, ни один не выделялся ни архитектурой, ни размерами. Примечательны были разве что высокие ограды, надежно отделявшие их от мира, длинные подъездные дорожки и обширные (несомненно) сады сзади. По другую сторону дороги лежали пастбища. Задумчивые коровы и толстые на вид овцы. Несколько крупных ягнят, у которых еще только ломался голос. Милях в трех от дороги высились крутые холмы. Все было очень мило. Даже у троглодита Ребуса потеплело на сердце.

Может быть, именно по этой причине от вида репортеров во рту у Ребуса остался особенно неприятный привкус. Ребус стоял у них за спиной и наблюдал. Дом был из темного камня и казался издалека красноватым. Двухэтажный, построен, вероятно, в начале 1900-х. Сбоку к дому примыкал большой гараж, а перед фасадом, в конце подъездной дорожки стоял белый «Сааб-9000». Надежный и выносливый, не дешевый, но и не выпендрежный. Солидный автомобиль для солидного человека.

Молодой человек лет тридцати с небольшим, презрительно ухмыляясь, открыл калитку ровно настолько, чтобы совсем юная женщина лет двадцати (старавшаяся выглядеть лет на десять старше), смогла бы просунуть репортерам серебряный поднос. Громче, чем это требовалось, она сказала:

– Грегор подумал, что вы, наверное, хотите чаю. Чашек, кажется, маловато, так что придется вам делиться. В коробочке печенье. Имбирного, к сожалению, нет. Кончилось.

Ее слова были встречены улыбками, благодарными кивками. Но тут же репортеры забросали ее вопросами:

– Есть у нас шанс увидеть мистера Джека?

– Можно ли ждать от него заявления?

– Как он это воспринял?

– А он дома?

– Может, все же он скажет что-нибудь?

– Иэн, он намерен что-нибудь сказать?

Последний вопрос был обращен ухмылявшемуся молодому человеку, который теперь поднял руку, призывая всех к тишине. Невозмутимо дождавшись, когда все умолкнут, он изрек:

– Без комментариев.

Он уже начал закрывать калитку, когда Ребус протиснулся сквозь добродушно настроенную толпу и оказался лицом к лицу с мистером Ухмылкой.

– Я инспектор полиции Ребус, – сказал он. – Могу я поговорить с мистером Джеком?

Мистер Ухмылка и мисс Чайный Поднос продолжали смотреть на него подозрительно даже после того, как изучили его удостоверение. И то сказать: он лично знал репортеров, которые шли на любые уловки, чтобы добиться своего, в том числе при помощи фальшивых документов. Но в конечном счете последовал короткий кивок, калитка снова открылась – ровно настолько, чтобы он мог протиснуться внутрь, – а потом снова закрылась, и замок защелкнулся. Но Ребус уже был внутри.

Внезапно он подумал: «Какого черта я делаю?» И честно ответил себе: «Понятия не имею». Что-то в сцене у калитки вызвало у него желание попасть на другую сторону. Вот он и попал. Его провели по усыпанной гравием дорожке к большому автомобилю, к большому дому и гаражу. Его вели к члену парламента Грегору Джеку, с которым он, судя по всему, хотел поговорить.

Вы хотели со мной поговорить, инспектор?

Нет, сэр, я пришел просто из любопытства.

Не самое удачное начало разговора, верно? Уотсон не раз его предостерегал, чтобы он не шел на поводу у своей… своего… врожденного недостатка, что ли? Вечная его потребность находиться в центре событий, во все влезать, все выяснять самому, а не полагаться на чье-то мнение, не важно чье.

Я у вас просто проездом, решил, так сказать, засвидетельствовать свое почтение. Господи Иисусе, а ну как Джек его узнает? Они же виделись – в борделе. Когда Джек сидел на кровати, а женщина лежала рядом, дрыгая ногами и надрываясь от смеха. Нет, вряд ли он вспомнит. Тогда его мысли были заняты другим.

– Меня зовут Иэн Эркарт, помощник Грегора по избирательному округу. – Теперь, когда рядом не было репортеров, он согнал ухмылку с лица. Осталась смесь беспокойства и недоумения. – Вчера вечером мы узнали, что нас ожидает. С тех пор я здесь неотлучно.

Ребус кивнул. Эркарт был плотно сложен – хорошо тренированные мускулы под хорошо сшитым костюмом. Ростом чуть меньше, чем член парламента, и чуть менее привлекательный. Иными словами, для помощника то что надо. К тому же на вид он был дельный малый, а этим, по мнению Ребуса, далеко не всякий помощник мог похвастаться.

– Это Хелен Грейг, секретарь Грегора. – Эркарт кивнул в сторону молодой женщины. Та вежливо улыбнулась Ребусу.

– Вообще-то, насчет чая это я придумала, – сказала она.

Эркарт метнул на нее быстрый взгляд.

– Это была идея Грегора, Хелен, – предостерегающе проговорил он.

– Да-да, конечно, – сказала она, покраснев.

«Дельный и преданный», – подумал Ребус. Редкие качества в наши дни. Хелен Грейг, как и Эркарт, говорила как все образованные шотландцы, и определить, откуда она родом, было невозможно. Ребус рискнул бы предположить, что они оба с восточного побережья, но точнее сказать бы не смог. Глядя на Хелен, можно было подумать, что она побывала в церкви на утренней службе или собиралась к обедне. На ней был светлый костюм-двойка и белая блузка, простота которой подчеркивалась золотой цепочкой на шее. На ногах практичные черные туфли и плотные черные колготки. Ростом она не уступала Эркарту – не меньше пяти футов и пяти-семи дюймов, – да и сложена была на его манер. Красивой ее назвать было трудно, скорее привлекательной, как и Нелл Стэплтон, хотя две эти женщины мало походили друг на друга.

Они шли мимо «сааба», Эркарт впереди.

– У вас какой-то конкретный вопрос, инспектор? Только хочу предупредить, но вы наверняка и сами понимаете, что Грегор вряд ли в состоянии…

– Я ненадолго, мистер Эркарт.

– Что ж, прошу.

Дверь открылась, и Эркарт пропустил вперед Ребуса и Хелен Грейг. Ребус изумился, увидев модный современный интерьер. Полированный сосновый пол, разбросанные по нему пестрые половички, стулья и низкие столики в стиле шотландского модерна. Они прошли по коридору в большую комнату, мебель в которой выглядела еще современнее. Главной достопримечательностью здесь был угловой диван из кожи и хрома. На нем в той же позе, в какой Ребус впервые увидел его, сидел Грегор Джек. Член парламента рассеянно почесывал палец и смотрел в пол. Эркарт откашлялся.

– У нас посетитель, Грегор.

На глазах у Ребуса произошло превращение, будто талантливый актер сменил роль с трагической на комедийную. Грегор Джек поднялся, изобразил улыбку. В глазах блеснули искры, засветился интерес к гостю, и все его лицо свидетельствовало о неподдельной искренности. Ребуса поразила такая легкость трансформации.

– Инспектор уголовной полиции Ребус, – сказал он, пожимая протянутую ему руку.

– Чем могу быть вам полезен, инспектор? Прошу, садитесь. – Джек показал на солидное черное кресло в том же стиле, что и диван. Ребус сел, словно погрузился в мармелад. – Хотите выпить? – Джек, словно вдруг вспомнив что-то, повернулся к Хелен Грейг: – Хелен, ты отнесла чай нашим друзьям?

Она кивнула.

– Отлично. Не могут же господа из прессы торчать здесь без второго завтрака. – Он улыбнулся Ребусу, потом опустился на край дивана, положив на колени руки так, что кисти остались подвижны. – А теперь слушаю вас, инспектор.

– Видите ли, сэр, я просто проезжал мимо, увидел этих ребят у ворот и решил зайти.

– Но вы ведь знаете, почему они здесь?

Ребус был вынужден кивнуть. Эркарт снова откашлялся.

– После ланча мы собираемся выйти к ним с заявлением, – сказал он. – Вероятно, этого будет недостаточно, чтобы они уехали, но все же лучше, чем ничего.

– Вы, разумеется, знаете, – сказал Ребус, стараясь подбирать слова осторожно, – что не совершили ничего предосудительного. То есть, я хотел сказать, ничего противозаконного.

Джек снова улыбнулся и пожал плечами:

– Необязательно делать что-то противозаконное. Им достаточно просто новости. – Пальцы его подрагивали, как веки и голова. Словно мыслями он был совсем в другом месте. Потом в нем будто что-то щелкнуло. – Вы не сказали, инспектор, вам чай или кофе? – встрепенулся Джек. – Может быть, чего-нибудь покрепче?

Ребус отрицательно покачал головой. Похмелье давало о себе знать. Пусть уж оно проходит своим чередом. Джек поднял свои выразительные, проникновенные глаза на Хелен Грейг:

– Хелен, я с удовольствием выпил бы чаю. Инспектор, вы и в самом деле?..

– Нет, спасибо.

– Иэн?

Эркарт кивнул Хелен Грейг.

– Пожалуйста, Хелен, – сказал Грегор Джек.

«Какая женщина могла бы ему отказать?» – подумал Ребус. Это напомнило ему…

– Вашей жены здесь нет, мистер Джек?

– Уехала отдохнуть, – быстро сказал Джек. – У нас домик в горах. Ничего особенного, но нам нравится. Вероятно, она там.

– Вероятно? То есть наверняка вы не знаете?

– Она не составляла план поездки, инспектор.

– Но ей известно?..

Джек пожал плечами:

– Понятия не имею, инспектор. Может быть, известно. Она всегда читает газеты. А «Санди геральд» там продается в ближней деревне.

– Но вы с ней не разговаривали в последние дни?

На сей раз Эркарт даже не откашлялся, прежде чем вмешаться.

– В доме нет телефона.

– Именно это нам и нравится, – добавил Джек. – Мы там отрезаны от мира.

– Но если бы она знала, то, конечно, попыталась бы связаться с вами, – не отступал Ребус.

Джек вздохнул и принялся снова почесывать палец. Потом поймал себя на этом и остановился.

– Экзема, – пояснил он. – На одном пальце, но все равно действует на нервы. – Он помолчал. – Лиз… моя жена… она сама себе хозяйка, инспектор. Она может связаться со мной, а может и не связаться. Вполне вероятно, что она просто не захочет об этом говорить. Вы меня понимаете? – Еще одна улыбка, на сей раз не такая лучезарная – скорее попытка заручиться сочувствием избирателя. Джек провел пятерней по густым темным волосам. Ребус ни с того ни с сего подумал: эти идеальные зубы у него свои или коронки? Может, волосы тоже искусственные? Рубашка с открытым воротом не похожа на вещь из рядового магазина.

Эркарт продолжал стоять. Вернее, все время пребывал в движении. Подошел к окну, посмотрел сквозь тюль. Перешел к столу со стеклянной столешницей, просмотрел лежавшие там газеты. Потом к маленькому столику, на котором стоял телефон, выключенный из розетки. Даже если бы миссис Джек и попыталась позвонить… Похоже, ни Эркарту, ни Джеку это не пришло в голову. Любопытно. Между тем Ребусу подумалось, что эта комната, вся атмосфера в ней были созданы не Джеком, а его женой. Судя по всему, Джек предпочитал старую мебель – привычные, удобные кресла и большие диваны. У него консервативные вкусы. Достаточно посмотреть на его машину, ее-то он точно сам выбирал…

Да, машина и натолкнула Ребуса на эту мысль, точнее, послужила предлогом – предлогом для визита к Джеку Грегору.

– Грегор, было бы лучше, если бы текст заявления у нас появился до ланча, – сказал Эркарт. – Чем скорее разрядить ситуацию, тем лучше.

Не слишком деликатно, подумал Ребус. Смысл сказанного был очевиден: выкладывай, зачем пришел, и до свиданья. Ребус знал, о чем он хочет спросить: по-вашему, вас нарочно подставили? Да, он хотел задать этот вопрос, но не решался. Он приехал не как официальное лицо, так что он тут на правах туриста.

– Я хотел вам сказать о вашей машине, мистер Джек, – начал он. – Я обратил внимание, что она стоит на подъездной дорожке – на виду, иными словами. А там ведь фотографы. Если снимки вашей машины попадут в газеты…

– То потом все ее будут узнавать? – Джек кивнул. – Понимаю, к чему вы клоните, инспектор. Да, благодарю вас. Мы об этом не подумали, верно, Иэн? Поставьте-ка ее в гараж. Мы ведь не хотим, чтобы каждый, кто читает газеты, знал, на какой машине я езжу.

– И номерной знак, – добавил Ребус. – В мире столько странных людей… Террористы… Завистники… Просто психи. Лучше не рисковать.

– Спасибо, инспектор.

Дверь распахнулась, и вошла Хелен Грейг с двумя большими кружками чая, нимало не похожими на чашечки на серебряном подносе у ворот. Одну она дала Грегору Джеку, другую Эркарту, потом вынула из-под руки тоненькую коробочку, которую прижимала рукой к боку. Это была нераскрытая упаковка имбирного печенья. Ребус улыбнулся.

– Спасибо, Хелен, чудесно, – сказал Грегор Джек. И взял две печенины.

Ребус поднялся.

– Ну что ж, – сказал он, – я, пожалуй, пойду. Как я уже сказал, я только хотел…

– Очень вам благодарен, инспектор. – Джек поставил кружку на пол и тоже встал, протягивая руку Ребусу. Теплое, сильное, искреннее рукопожатие. – Да, вот еще что. Вы живете в моем избирательном округе?

Ребус покачал головой:

– Один из моих сослуживцев живет здесь. Я у него ночевал.

Джек медленно поднял голову, потом кивнул. Этот жест мог значить что угодно.

– Я вас выпущу, – сказал Иэн Эркарт.

– Пейте чай, я сама, – сказала Хелен Грейг.

– Что ж, как знаешь, Хелен, – задумчиво сказал Эркарт.

Не было ли в его голосе предостережения? Хелен Грейг, по-видимому, ничего такого не заметила. Эркарт вытащил из кармана ключи и подал Хелен.

– Я пойду, – сказал Ребус. – До свидания, мистер Джек… мистер Эркарт.

Он на мгновение задержал руку Эркарта в своей и пожал ее. Но при этом он успел рассмотреть его левую руку. На одном пальце обручальное кольцо, на другом перстень с печаткой. У Грегора Джека на левой руке было только одно широкое гладкое золотое кольцо. Но не на безымянном пальце, а на среднем. На безымянном у него экзема…

А что у Хелен Грейг? Несколько дешевеньких колечек на пальцах обеих рук – не замужем и не обручена.

– До свидания.

Хелен Грейг вышла из дома первой, но дождалась его у машины, поигрывая ключами в правой руке.

– Вы давно работаете у мистера Джека?

– Давно.

– Тяжелая работа – быть членом парламента, да? Видимо, ему время от времени необходимо расслабляться…

Она остановилась и уставилась на него.

– И вы туда же! Вы ничем не лучше этой шайки! – Она махнула руками в сторону ворот и маячивших за ними фигур. – Не хочу ни слова худого слышать о Грегоре. – Она двинулась дальше, теперь быстрее.

– Он, вероятно, хороший работодатель?

– Работодатель! Таких работодателей поискать. У меня мать болела. Так он дал мне премию осенью, чтобы я могла съездить с ней ненадолго на побережье. Вот он какой. – В глазах у нее появились слезы, но она сделала усилие над собой и сдержалась. Репортеры передавали друг другу чашки, сетуя то ли на излишек сахара, то ли на его отсутствие. Похоже, от них двоих они ничего особо не ждали.

– Поговорите с нами, Хелен.

– Одно словечко от Грегора – и мы все разъедемся по домам. У нас же семьи – сами понимаете.

– Я страдаю от дефицита общения, – пошутил один из них.

– Ну да, общения со своей пинтой пивка за ланчем, – в тон ему заметил кто-то другой.

Один из местных репортеров – судя по произношению, таковых здесь было немного – узнал Ребуса.

– Инспектор, ничего нам не скажете? – При слове «инспектор» некоторые из присутствующих насторожили уши.

– Скажу, – ответил Ребус, и Хелен Грейг заметно напряглась. – Уматывайте отсюда!

В ответ – улыбки, несколько разочарованных стонов. Калитка открылась и уже должна была закрыться, оставив Ребуса снаружи, но он навалился на створку, подался к молодой женщине и прошептал ей в ухо:

– Совсем забыл. Мне необходимо вернуться.

– Что?

– Я кое-что забыл, вернее, забыл мистер Джек. Он хотел, чтобы я выяснил, как там его жена – не слишком ли трагически отнеслась к неприятной новости…

Он ждал, когда она осознает услышанное. Хелен Грейг сложила губы в безмолвное «о». Осознала.

– Вот только, – сказал Ребус, – я забыл взять адрес…

Она приподнялась на цыпочки, чтобы не услышали газетчики, и прошептала ему в ухо:

– «Гнездо глухаря». Это между Ноканду и Томнавулином.

Ребус кивнул и позволил ей закрыть калитку. Его любопытство рассеялось не окончательно. Точнее сказать, теперь оно одолевало его еще больше, чем до того, как он вошел в дом. Ноканду и Томнавулин – названия двух известных вискарен, где производят односолодовый виски. Голова ему говорила: не пей больше никогда. Но сердце нашептывало иное…

Черт, он ведь собирался позвонить Пейшенс из дома Холмса – сообщить, что едет. Не то чтобы она требовала от него отчета за каждый шаг, но все-таки… Он подошел к знакомому репортеру, местному парню по имени Крис Кемп.

– Привет, Крис. У тебя в машине есть телефон? Не возражаешь, если я воспользуюсь?..

* * *

– Ну, – спросила доктор Пейшенс Эйткен, – как тебе menage a trois?[12]

– Неплохо, – ответил Ребус, прежде чем громко чмокнуть ее в губы. – А как твоя оргия?

Она закатила глаза:

– Разговоры о работе и передержанная лазанья. А ты, значит, до дома не смог добраться? – (Ребус смотрел на нее непонимающим взглядом). – Я звонила в Марчмонт, но тебя там не было. Что с твоим костюмом, ты в нем спал?

– Это все кот виноват, паразит!

– Душка?

– Такой твист устроил на моем пиджаке – еле спас.

– Твист? Ничто так не выдает возраст мужчины, как его представление о современных танцах.

Ребус снял пиджак.

– У тебя есть апельсиновый сок?

– Головка побаливает? Пора завязывать с выпивкой, Джон.

– То есть осесть и остепениться – ты это хочешь сказать? – Он стянул с себя брюки. – Ничего, если я приму ванну?

Она придирчиво оглядела его с ног до головы.

– Ты же знаешь, что можешь не спрашивать.

– Все равно. Я люблю спрашивать.

– Считай, что разрешение получено… Как всегда. А это тоже Душка сделал? – Она показала на царапины на его запястье.

– Я бы его в микроволновку сунул за такие дела.

Она улыбнулась:

– Пойду найду тебе апельсиновый сок.

Ребус проводил ее взглядом, попытавшись, несмотря на сушь во рту, одобрительно свистнуть ей вслед. Один из волнистых попугайчиков в клетке поблизости показал ему, как это делается. Пейшенс повернулась к попугайчику и улыбнулась.

Он улегся в пенную ванну и, глубоко вздохнув, закрыл глаза – в точности как советовал его доктор. «Методика релаксации» – так это называется по-научному. Доктор настоятельно рекомендовал Ребусу почаще расслабляться. Высокое кровяное давление. Ничего серьезного, но все же… Конечно, можно принимать таблетки, бета-блокаторы. Но доктор был сторонником саморегуляции. Глубокая релаксация. Самогипноз. Ребус хотел было сказать доктору, что его отец был гипнотизером, а брат до сих пор, вероятно, остается профессиональным гипнотизером… в местах не столь отдаленных.

Глубоко дышать… ни о чем не думать… расслабить голову, лоб, челюсть, шею, грудь, руки. Обратный отсчет до нуля. Никаких стрессов, никакого напряжения.

Поначалу Ребус заподозрил доктора в крохоборстве – нежелании выписывать дорогостоящие лекарства. Но рекомендации доктора вроде бы работали, черт его побери. Самопомощь всегда под рукой, как и Пейшенс Эйткен…

– Держи, – сказала она, заходя в ванную. В руке у нее был высокий тонкий стакан с апельсиновым соком. – Выжато доктором Эйткен.

Ребус скользнул мыльной рукой по ее ягодицам:

– Прижато инспектором Ребусом.

Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Потом провела пальцем по его волосам:

– Тебе пора пользоваться кондиционером для волос, Джон. У тебя фолликулы совершенно потеряли силу.

– Это потому, что моя сила собирается совсем в другом месте.

Она прищурилась.

– Не спеши, мой мальчик, – сказала она и, прежде чем он успел снова схватить ее за ягодицы, выскользнула из ванной. Ребус, улыбнувшись, погрузился в воду.

Дышать глубже… прогнать все мысли… Неужели Грегора Джека подставили? Если да, то кто? С какой целью? Чтобы устроить скандал, конечно. Политический скандал. Для первых газетных полос. Но атмосфера в доме Джека была какая-то… странная. Безусловно напряженная, это естественно, но еще холодная и нервная, словно худшее впереди.

Жена… Элизабет… что-то с ней не так. Что-то тут не сходится. Предыстория, нужна предыстория. Он должен быть уверен. Адрес домика в горах он запомнил, но, насколько он знал полицейские участки в Хайленде, звонить туда в воскресенье бесполезно. Предыстория… Он снова вспомнил о репортере Крисе Кемпе. А почему бы и нет? Просыпайтесь, руки, просыпайтесь, грудь, шея и голова. Воскресенье не время для отдыха. Кое для кого и воскресенье рабочий день.

Пейшенс высунула голову из-за двери.

– Как насчет тихого вечера? – предложила она. – Я приготовлю…

– К чертям собачьим тихий вечер, – сказал Ребус, внушительно поднимаясь из воды. – Пойдем выпьем где-нибудь.

* * *

– Джон, ты же меня знаешь, я ничего не имею против дешевых мест, но это совсем убожество. Ты не думаешь, что я заслуживаю лучшего?

Ребус клюнул Пейшенс в щечку, поставил стаканы на стол и сел рядом с ней.

– Я взял тебе двойной, – сказал он.

– Вижу. – Она подняла стакан. – Для тоника места почти не осталось, да?

Они сидели в заднем зале заведения под названием «Конский волос» на Бротон-стрит. За дверью был виден бар, как водится шумный. Собеседники здесь сидели словно дуэлянты, шагах в десяти друг от друга. В итоге все в зале кричали, будто при перекрестном огне или коротком замыкании. Шумно, но весело. Во втором зале было спокойнее. Здесь вдоль стен буквой U располагались мягкие сиденья, стояли рахитичные стулья. Узкие ромбовидные столы были привинчены к полу. По слухам, мягкие сиденья были набиты конским волосом еще в 1920-е годы. Отсюда и название – «Конский волос», а настоящее, прозаическое название все давно забыли.

Пейшенс вылила в свой джин половину маленькой бутылочки тоника, а себе Ребус взял пинту индийского светлого.

– Твое здоровье, – без особого энтузиазма сказала она и добавила: – Я прекрасно понимаю, что для этого есть какая-то причина. Не просто же так мы сюда пришли. Вероятно, это имеет отношение к твоей работе?

Ребус поставил стакан.

– Да, – ответил он.

Она подняла глаза к потолку в никотиновой копоти.

– Господи, дай мне силы, – сказала она.

– Это ненадолго, – сказал Ребус. – Надеюсь, мы успеем зайти еще куда-нибудь… в достойное тебя место.

– Не нарывайся, свинтус.

Ребус опустил глаза в свою кружку, размышляя о различных смыслах высказывания Пейшенс. Потом в его поле зрения возник кто-то из вновь вошедших, и Ребус с места помахал ему. Молодой человек подошел к ним, устало улыбаясь.

– Не часто доводится видеть вас здесь, инспектор Ребус.

– Садись. Я угощаю, – сказал Ребус. – Пейшенс, позволь тебе представить: один из лучших молодых репортеров Шотландии – Крис Кемп.

Ребус встал и направился к бару. Крис Кемп подтащил к их столику стул и сел, предварительно проверив его на прочность.

– Не иначе ему что-то от меня нужно, – сказал он Пейшенс, кивая в сторону бара. – Он знает: немного лести, и из меня можно веревки вить.

Не то чтобы это была бессовестная лесть. В Абердине Крис Кемп не раз получал премии за работу в вечерней газете; в Глазго, куда он потом переехал, его назвали лучшим молодым журналистом года; оттуда он переместился в Эдинбург, где последние полтора года пытался, по его собственному выражению, «расшевелить болото». Все знали, что настанет день – и он уедет на юг. В Шотландии ему «расшевеливать» практически нечего. Он и сам это знал. Это было неизбежно. Его держала здесь только подружка-студентка, которая через год заканчивала университет и слышать не хотела о переезде на юг, по крайней мере до диплома…

Когда Ребус вернулся от барной стойки, Пейшенс уже знала про него все это и еще немного. В глазах у нее стояла скука, чего Крис Кемп – при всех своих замечательных качествах – не замечал. Он говорил, а она, слушая его, думала: стоит ли Джон Ребус всего этого? Стоит ли он всех тех усилий, которые ей, похоже, придется затрачивать всю жизнь? Она его не любила и на этот счет не обманывалась. Да, «любовь» несколько раз случалась в ее жизни, но давно, в ранней юности и потом, когда ей было немногим больше двадцати, нет, было еще и в тридцать с чем-то. И всегда это заканчивалось либо никак, либо мерзко. А потому теперь ей казалось, что «любовь» может с одинаковым успехом означать как начало отношений, так и их бесславный конец.

С подобными случаями она не раз сталкивалась в своем врачебном кабинете. Она видела мужчин и женщин (чаще женщин), сломленных любовью, по-настоящему больных оттого, что они слишком сильно любили и не нашли взаимности. Любовь становилась для них неотвязной болезнью, как у детей воспаление среднего уха, а у стариков стенокардия. И от этого недуга у доктора Эйткен не было лекарства – ничего, кроме слов сочувствия.

Время лечит, могла она сказать в минуту откровенности. Да, оно залечивает рану, и на ней нарастает корка – жесткая, но надежная защита. Именно так она воспринимала себя: несентиментальная, надежная, способная защитить. Но требовалась ли Джону Ребусу ее надежность, ее защита?

– А вот и я, – сказал он, вернувшись. – Прошу прощения, бармен сегодня ползает, как черепаха.

Крис Кемп с натянутой улыбкой взял пиво.

– Я как раз рассказывал Пейшенс…

Боже мой, подумал Ребус, садясь. Она холодна, как ведерко со льдом. Не нужно было тащить ее сюда. Но если бы он сказал ей, что уходит по делам… да, вряд ли было бы лучше. Нужно заканчивать поскорей. Может быть, вечер еще удастся спасти.

– Скажи-ка мне, Крис, – проговорил он, обрывая молодого человека, – какую там грязь раскопали на Грегора Джека?

* * *

Крис Кемп считал, что грязи оказалось немало, Пейшенс, услышав имя Грегора Джека, навострила ушки и даже на какое-то время забыла, что не получает здесь ни малейшего удовольствия.

Ребуса более всего интересовала Элизабет Джек, но Кемп начал с самого парламентария, и то, что он сказал, было интересно. Ребус узнал про другого Джека, ничуть не похожего ни на его публичный образ, ни на того Джека, с которым познакомился Ребус. Например, ему бы в голову не пришло, что Грегор Джек пьяница.

– Его от виски за уши не оттащить, – сказал Кемп. – Наверно, больше полбутылки в день выпивает, а когда в Лондоне, и того больше. Точно.

– Он никогда не выглядит пьяным.

– Потому, что он не пьянеет. Но пьет.

– Что еще?

Было много чего еще, очень много.

– Он отличный манипулятор, очень умный. От природы. Я ни одному его слову не верю. Я знаком с человеком, который учился с ним в университете. Он говорит: Грегор все продумывает заранее, все просчитывает. Так он и умыкнул миссис Грегор Джек.

– Что ты имеешь в виду?

– История такая. Они познакомились в университете, на вечеринке. Грегор видел ее и раньше, но не обращал особого внимания. А как узнал, что она богата, тут все пошло по-другому. Он начал за ней ухлестывать. До того ее охмурил, что с нее трусы упали. – Он повернулся к Пейшенс. – Извините за грубость.

Пейшенс пила второй джин и в ответ лишь слегка кивнула.

– Расчетливый. Имейте в виду: у него бухгалтерское образование. И мозги тоже бухгалтерские. Что будете?

Но Ребус уже поднялся:

– Нет, Крис, я ставлю.

Но Кемп и слышать об этом не хотел.

– Уж не думаете ли вы, что я все это рассказываю ради кружки пива, инспектор?..

Кемп зацепился за эту мысль и, когда на столе вновь появилась выпивка, в лоб спросил Ребуса:

– Зачем вам все это?

Ребус пожал плечами.

– Есть за этим какая-то история?

– Вполне возможно. В прошлом.

Теперь они говорили как профессионалы: вся суть содержалась в невысказанном.

– Но какая-то история могла быть?

– Если она и есть, Крис, то, в той мере, в какой это зависит от меня, оставляю ее тебе.

Кемп отхлебнул пива.

– Знаете, я провел там весь день. И получили мы только официальное заявление. Простое и незамысловатое. И больше никаких комментариев. Ваша история связана с Джеком?

Ребус снова пожал плечами:

– Прошлое. То, что ты говорил о миссис Джек, это было любопытно…

Но Кемп смотрел на него холодным взглядом.

– Я услышу эту историю первым?

Ребус помассировал себе шею.

– В той мере, в какой это зависит от меня.

Кемп, казалось, оценивает предложение. Сам-то Ребус прекрасно знал: никакого предложения у него нет и оценивать тут нечего. Кемп поставил кружку на столешницу. Он решил рассказать еще кое-что.

– Джек не все знал о Лиз Ферри. Не знал, что у нее, мягко говоря, беспутная компания. Все богатые и беспутные. Вроде нее. Грегору понадобилось немало времени, чтобы его там приняли за своего. Не забывайте, он же был парень из рабочей семьи. Неуклюжий, без лоска. Но ведь подцепил Лиз на крючок. Она ходила за ним как привязанная. А у Джека была своя компания. И до сих пор есть.

– Не понимаю.

– В основном школьные друзья, несколько университетских. Это и есть его круг.

– У одного из них букинистический магазин, верно?

Кемп кивнул:

– Рональд Стил. Они его называют Сьюи. Отсюда и название «Книги Сьюи».

– Странное прозвище, – сказала Пейшенс.

– Не знаю, откуда оно взялось, – сказал Кемп. – Хотелось бы выяснить, но пока не знаю.

– А кто еще? – спросил Ребус.

– Не знаю, сколько их всего. Самые, пожалуй, любопытные – это Рэб Киннаул и Эндрю Макмиллан.

– Рэб Киннаул – который актер?

– Именно.

– Забавно. Нужно будет с ним поговорить. Вернее, с его женой.

– Да? – Кемп почуял, что это связано с обещанной историей Ребуса, но тот отрицательно покачал головой. – Не имеет никакого отношения к Джеку. Просто недавно украли ценные книги. А миссис Киннаул, по слухам, собирает старые книги.

– Это, случайно, не те ли книги, что были украдены у профессора Костелло?

– Именно.

Газетчик в Кемпе всегда был начеку.

– Есть успехи?

Ребус пожал плечами.

– Только не надо мне впаривать, что пока еще рано о чем-то говорить, – сказал Кемп.

Он рассмеялся, а с ним рассмеялась и Пейшенс. Но Ребуса зацепило другое.

– Постой, неужто тот самый Эндрю Макмиллан?

Кемп кивнул:

– Они вместе учились в школе.

– Черт! – Ребус уставился в пластмассовую столешницу. Кемп взялся объяснить Пейшенс, кто такой Эндрю Макмиллан.

– Очень успешный бизнесмен. В один прекрасный день взял и свихнулся. Уехал домой и отпилил жене голову.

Пейшенс охнула.

– Вспомнила, – сказала она. – Голову так и не нашли, да?

Кемп отрицательно покачал своей, крепко сидевшей на плечах.

– Он и дочь пытался прикончить, но девочке удалось убежать. С тех пор она немного не в себе, но это и не удивительно.

– А с ним что теперь? – спросил Ребус. Делу было уже несколько лет. К тому же случилось это не в Эдинбурге, а в Глазго – не на его территории.

– Лежит в этой новой психиатрической лечебнице, которую тогда как раз только что построили, – сказал Кемп.

– В Датиле? – уточнила Пейшенс.

– Да. В Хайленде. По-моему, это недалеко от Грантауна.

Все любопытнее и любопытнее, подумал Ребус. Он был не силен в географии, но ему казалось, что Грантаун находится не слишком далеко от «Гнезда глухаря».

– Джек поддерживает с ним связь?

Теперь настала очередь Кемпа пожимать плечами.

– Понятия не имею.

– Они тоже вместе учились в школе?

– Говорят, что да. Если честно, то я думаю, что Лиз Джек гораздо более интересная фигура. Помощники Джека стараются изо всех сил, чтобы она не светилась.

– Да, а почему это?

– Потому что она, как говорится, непредсказуемая. По-прежнему общается со своими старыми друзьями. Джейми Килпатрик, Матильда Мерриман и другие. Вечеринки, пьянки, наркотики, оргии… Бог знает что еще. Прессе ни хрена не отламывается. – Он снова повернулся к Пейшенс. – Прошу прощения. Ни хрена. А если мы что и добываем, так вычеркивает редактор, на всякий случай.

– Вот как?

– Редакторы вечно перестраховываются, должность такая. К тому же нужно помнить, что сэр Хью Ферри всегда готов предъявить иск за клевету, если дело касается его семьи.

– Как в случае с заводом?

– Показательная история.

– Так что там насчет старых дружков миссис Джек?

– Аристократы, «старые деньги» по большей части. Но есть и новые.

– А что насчет ее самой?

– Ну, поначалу она определенно способствовала карьере Джека. Думаю, он всегда хотел заниматься политикой, а член парламента не может позволить себе быть неженатым. Его начали бы подозревать в неправильной ориентации. Думаю, он искал красивую, богатую женщину из влиятельной семьи. Ну и нашел, и не собирался выпускать из рук. Брак у них был удачный, во всяком случае со стороны. Лиз приезжает на всякие публичные мероприятия, фотографируется с мужем, она фотогенична… А потом снова исчезает. Они с Грегором совершенно разные. Лед и пламень. Она – пламень, он – лед, обычно пополам с виски…

Кемп разговорился. Ему было что еще рассказать, хотя по большей части это всё домыслы. Тем не менее истории занятные, тут есть над чем подумать. С этой мыслью Ребус, извинившись, отправился в туалет. Писсуар в «Конском волосе» имел форму желоба и был наполнен до краев; насколько знал Ребус, картина в этом туалете не менялась годами. Конденсат с емкости наверху капал точно на головы тех, кто имел глупость подойти слишком близко; стены были исписаны идиотами, страдающими дислексией: «ПОМНИ 1960». Но появилось и новые надписи. «Пьян, как отче наш», – прочел Ребус. «Да святится вымя твое…»

Ребус решил, что если он и не получил все, чего хотел, то, по крайней мере, получил все, что знал Крис Кемп. Оставаться дальше не имело смысла. Ни малейшего. Он бодрым шагом вышел из туалета и увидел, что какой-то молодой человек остановился возле их столика и разговаривает с Пейшенс. Тот уже уходил, возвращаясь в бар, и Пейшенс на прощанье одарила его улыбкой.

– Кто это такой? – спросил Ребус, не садясь.

– Сосед. Живет рядом на Оксфорд-террас, – небрежно сказала Пейшенс. – Работает в «Торговых стандартах». Странно, что ты с ним не сталкивался.

Ребус пробормотал что-то в ответ, потом пощелкал пальцем по часам.

– Крис, – сказал он, – это все твоя вина. Ты слишком интересно рассказывал. Мы двадцать минут назад должны были быть в ресторане. Кевин и Майра нам голову оторвут. А пока… – Он наклонился к репортеру и понизил голос: – Попытайся выяснить, кто предупредил газетчиков о рейде на бордель. Тогда ты, может быть, и получишь обещанную историю. – Он выпрямился. – До скорого, да? Будь здоров.

– Всего доброго, Крис, – сказала Пейшенс, поднимаясь со своего места.

– Да, конечно, до встречи. Увидимся. – И Крис Кемп остался один, недоуменно спрашивая себя, он ли сказал эти последние слова?

На улице Пейшенс вопросительно посмотрела на Ребуса:

– Кевин и Майра?

– Наши старинные друзья, – объяснил Ребус. – Чем не предлог, когда нужно уйти? И потом я же обещал тебе ужин. А ты мне расскажешь про нашего соседа.

Он взял ее под руку и повел к машине, к ее машине. Пейшенс никогда прежде не замечала, чтобы Ребус ее ревновал, а потому наверняка не знала, но могла бы поклясться, что он ревнует. Ну и ну, мир полон чудес…

3

Предательские ступеньки

В Эдинбурге весна. Промозглый ветер, от которого дождь летит почти горизонтально. Ах, этот эдинбургский ветер, ветер-шутник – с пристрастием к черному юмору. По его прихоти все прохожие на улице идут, как актеры в пантомиме, вытирая слезящиеся глаза, и от слез на щеках образуется заскорузлая корка. А еще вечный кисловатый, дрожжевой запах вискарен. Ночью подморозило, и даже склонный к бродяжничеству густошерстый Душка завопил у окна спальной, требуя, чтобы его впустили. Открыв окно, Ребус услышал чириканье птиц. Посмотрел на часы: половина третьего. Какого черта они распелись так рано? Когда он проснулся в следующий раз – в шесть утра, – птичье пение прекратилось. Может, птицы старались успеть до часа пик…

В это морозное утро ему понадобилось целых пять минут, чтобы завести свою дурацкую машину. Наверное, пришла пора прикрепить красный нос к решетке радиатора[13]. От мороза трещины на ступеньках у входа в полицейский участок на Грейт-Лондон-роуд разошлись, и Ребусу пришлось осторожно ступать по каменным плитам.

Предательские ступеньки. И приводить в порядок никто не собирается. Тем более что ходят упорные слухи, будто участок на Грейт-Лондон-роуд превратился черт знает во что, изжил себя. Поговаривают, что его закроют. Ведь место-то лакомое, под любую элитную застройку годится. Соорудят еще один отель или бизнес-центр. А люди? Разбросают по другим отделениям, если верить слухам. Большинство переведут на Сент-Леонардс, в территориальное (центральное) отделение. Гораздо ближе к дому Ребуса в Марчмонте, но гораздо дальше от Оксфорд-террас и доктора Пейшенс Эйткен. Ребус заключил сам с собой маленький договор: если в течение ближайших двух месяцев слухи воплотятся в жизнь, то это знак судьбы, предупреждение ему не переезжать к Пейшенс. Но если Грейт-Лондон-роуд останется на месте или если их переведут в отделение на Феттс (в пяти минутах от Оксфорд-террас)… То что тогда? Что? Детали договора еще предстояло продумать.

– Доброе утро, Джон.

– Привет, Артур. Есть что-нибудь новенькое?

Дежурный сержант отрицательно покачал головой. Ребус потер ладонями замерзшее лицо и уши и пошел вверх по лестнице в свой кабинет, где вместо предательского камня лежал предательский линолеум. А потом раздался звонок предательского телефона…

– Ребус слушает.

– Джон? – раздался голос старшего суперинтенданта Уотсона. – У тебя есть минутка?

Ребус принялся шумно перебирать бумаги на столе, надеясь, что Уотсон подумает, будто Ребус уже давно на месте, с головой ушел в работу.

– Да как сказать, сэр…

– Не пудри мне мозги, Джон. Я звонил тебе пять минут назад.

Ребус перестал шуршать бумагами.

– Сейчас буду, сэр.

– Именно. Сейчас! – После этого в трубке воцарилась тишина. Ребус скинул свою водонепроницаемую куртку, которая пропускала воду на плечах. Потрогал плечи пиджака. Естественно, они были мокрые, что отнюдь не добавило ему желания в понедельник утром встречаться с Фермером. Он сделал глубокий вдох и расставил руки, как опереточные певцы в прежние времена.

«Шоу начинается», – сказал он себе. Всего пять дней до выходных. Он наскоро позвонил в полицейский участок в Даффтауне и попросил их проверить «Гнездо глухаря».

– Чего-чего? – переспросил голос.

– По буквам: Генри, Николас, Ева, Зои, Дэвид, Оливер. А дальше – глухарь – нераскрываемое преступление, – сказал Ребус и подумал: «Гнездышко наверняка не из дешевых».

– Что там искать, что-нибудь конкретное?

Жену члена парламента… свидетельства оргии… пакеты из-под муки с кокаином…

– Нет, – сказал Ребус, – ничего конкретного. Просто дайте знать, если что-нибудь обнаружите.

– Ладно. Это может занять какое-то время.

– Постарайтесь побыстрее, ладно? – И, сказав это, Ребус вспомнил, что ему пора быть в другом месте. – Не откладывайте.

* * *

Старший суперинтендант Уотсон сразу взял быка за рога:

– Какого черта ты вчера делал у Грегора Джека?

Вопрос застал Ребуса почти врасплох. Почти.

– Это кто же стукнул?

– Не твое дело. Отвечай на вопрос. – Пауза. – Кофе?

– Не отказался бы.

Жена Уотсона подарила ему на Рождество кофеварку. Может быть, с намеком на то, что ему пора сократить потребление виски «Тичерс». Может быть, в надежде, что вечером он будет приходить домой в трезвом виде. Пока это привело только к резкому повышению утренней активности Уотсона. Но днем, после двух-трех заветных глотков за ланчем, им овладевала сонливость. Поэтому по утрам Уотсона лучше было избегать. Дождись середины дня, и уж тогда иди отпрашиваться с работы или докладывать о последней проваленной операции. При удачном раскладе Уотсон мог всего лишь погрозить пальцем. Но утром… утром все было по-другому.

Ребус взял кружку крепкого кофе. Щедрый Уотсон не иначе как полпакета эспрессо набухал в фильтр. Ребус чувствовал, как кровь насыщается кофеином.

– Может, это прозвучит глупо, сэр, но я просто проезжал мимо.

– Тут ты прав, – сказал Уотсон, поудобнее устраиваясь на стуле. – Звучит и в самом деле глупо. Даже если допустить, что ты действительно просто проезжал мимо…

– Видите ли, сэр, если честно, то у меня были причины. – Обхватив кружку обеими руками, Уотсон откинулся на кресле и приготовился слушать с таким видом, словно думал: сейчас начнет заливать. Но Ребус не видел смысла врать. – Мне нравится Грегор Джек, – сказал он. – Я хочу сказать, он мне нравится как член парламента. Он, по-моему, всегда был чертовски хорошим членом парламента. Поэтому мне кажется… видите ли, я подумал, что уж больно неудачное для него время было выбрано с этим рейдом – как раз, когда он был там… – «Неудачное время»? Неужели он и в самом деле верил, что все так просто? – И вот когда я и в самом деле случайно проезжал мимо… я ездил в гости к сержанту Холмсу, а он теперь живет как раз в избирательном округе Джека… я решил, что неплохо бы взглянуть на его дом. Там была целая толпа репортеров. Не могу точно сказать, почему я остановился, но когда остановился, то увидел, что машина Джека стоит на подъездной дорожке у всех на виду. Я решил, что это рискованно. Ну, в смысле, нехорошо, если фотографии машины попадут в газеты. Тогда все будут ее узнавать, запомнят регистрационный номер. Меры безопасности никогда не бывают излишними, ведь верно? Потому я зашел и посоветовал ему переставить машину в гараж.

Ребус замолчал. Ему ведь больше нечего было сказать? Вроде для отмазки достаточно. Уотсон смотрел на него с задумчивым видом. Прежде чем заговорить, он отхлебнул еще глоток кофе.

– Не только тебе так кажется, Джон. Я сам чувствую себя виноватым из-за операции «Косарь». Не то чтобы мне было за что себя винить… но все равно… А теперь пресса зубами вцепилась в эту историю, и они не отцепятся, пока не заставят беднягу уйти в отставку.

Ребус сомневался в этом. Джек не был похож на человека, который готов или хочет уйти в отставку.

– Если бы Джеку можно было помочь… – Уотсон снова замолчал, попытался перехватить взгляд Ребуса. Взгляд предупреждал подчиненного, что это все неофициально, без всяких протоколов, но вопрос уже обсуждался на уровне куда более высоком, чем уровень Ребуса. Может быть, более высоком, чем уровень Уотсона. Уж не получил ли старший суперинтендант по мозгам за излишнее рвение? – Если в наших силах ему помочь, – продолжал он, – я хотел бы оказать ему помощь. Ты понимаешь, Джон?

– Думаю, что понимаю, сэр. – Сэр Хью Ферри имел влиятельных друзей. Интересно, насколько влиятельных…

– Тогда договорились.

– Еще одно, сэр. Кто навел вас на бордель?

Ребус не успел закрыть рот, как Уотсон замотал головой:

– Этого я тебе не могу сказать, Джон. Я знаю, что у тебя на уме. Ты думаешь, не подставил ли кто Джека. Ну если и подставил, это не имеет ни малейшего отношения к моему информатору. Это я тебе могу гарантировать. Даже если Джека кто-то подставил, то вопрос стоит таким образом: почему он там оказался, а не почему там оказались мы.

– Но журналисты заранее знали об операции «Косарь».

Теперь Уотсон закивал:

– И опять-таки, мой информатор тут ни при чем. Но я тоже об этом думал. Видимо, их предупредил кто-то из наших.

– Значит, больше никто не знал, на какой день запланирована операция?

Уотсон, казалось, на несколько секунд затаил дыхание, потом отрицательно покачал головой. Он явно лгал. Ребус это видел. Не имело смысла дальше задавать вопросы, по крайней мере сейчас. Для лжи есть какая-то причина, и со временем она всплывет. Сейчас же, по причинам, ему непонятным, Ребуса больше волновала миссис Джек. Волновала? Ну, не то чтобы волновала. Скажем… интересовала. Да, он нашел точное слово. Она его интересовала.

– Есть какие-нибудь новости об украденных книгах?

Каких еще украденных книгах? Ах, о тех украденных книгах. Он пожал плечами:

– Мы поговорили со всеми владельцами книжных магазинов. Раздали список. Возможно, его напечатают в журналах для букинистов. Не думаю, что кто-то из торговцев-букинистов решится их купить. Но… остаются частные коллекционеры, с ними нужно будет поговорить. Одна из них – жена Рэба Киннаула.

– Актера?

– Его самого. Живет где-то в Южном Куинсферри. Она коллекционирует первые издания.

– Ты лучше поговори с ней сам, Джон. Не хочу посылать констебля в дом к Рэбу Киннаулу.

– Хорошо, сэр.

Именно этого он и добивался. Он допил кофе. Нервы его шипели, как бекон на сковородке.

– Что-нибудь еще?

Но Уотсон уже поднялся наполнить кружку новой порцией кофе.

– Эта гадость – настоящий наркотик, – сказал он в спину уходящему Ребусу. – Но зато я чувствую себя как огурчик, ей-богу.

* * *

Рэб Киннаул был знаменитый гангстер.

Он сделал себе имя сначала ролями на телевидении: шотландский иммигрант в лондонском ситкоме, деревенский доктор в фермерском сериале. Иногда в качестве приглашенного актера он получал роли в известных сериалах вроде «Убойного отдела», где играл беглеца из Глазго, или в многосерийных драмах вроде «Лезвие ножа», где сыграл наемного убийцу.

Именно с этой роли и начался крутой поворот в карьере Киннаула. Его заметил один лондонский кастинг-директор, ему сделали предложение, провели пробы на роль убийцы в низкобюджетном британском триллере, который, как ни странно, имел ошеломляющий успех даже в Штатах. Режиссера фильма вскоре пригласили в Голливуд, и тот убедил продюсеров, что Рэб Киннаул будет идеальным гангстером в экранизации романа Элмора Леонарда.

Так Киннаул попал в Голливуд, играл там роли второго плана в гангстерских фильмах второго и даже первого ряда и снова имел успех. С такими глазами и лицом, как у него, можно изобразить кого угодно, абсолютно кого угодно. Если требовалось воплощение зла, он и был воплощением зла, если нужен был психопат, он становился психопатом. Ему предлагали эти роли, и он прекрасно с ними справлялся, но если бы его карьера повернулась иначе, то он вполне мог бы играть романтических героев и чутких верных друзей.

Теперь он обосновался в Шотландии. Ходили разговоры, что он читает сценарии, собирается основать собственную кинокомпанию или вообще уйти на покой. У Ребуса такое не укладывалось в голове – на покой в тридцать девять лет! В пятьдесят куда ни шло, но не в тридцать девять. Чем заниматься целыми днями? Когда он подъезжал к дому Киннаула на окраине Южного Куинсферри, ответ пришел к нему сам. Целыми днями можно красить снаружи свой дом, при условии, конечно, что он размером с дом Рэба Киннаула, это как красить мост Форт-Рейл[14]: пока дойдешь до конца, то место, откуда начал, уже снова требует покраски.

Иными словами, дом был громадный, даже издалека. Он стоял на склоне холма посреди довольно унылого пейзажа. Высокая трава и несколько обожженных молнией деревьев. Неподалеку бежала речушка, впадающая в залив. Поскольку никакой ограды видно не было, Ребус решил, что вся земля окрест принадлежит Киннаулу.

Дом был современной постройки, если постройку 1960-х можно считать современной, и похож на бунгало, только раз в пять больше. Дом напоминал, пожалуй, швейцарские шале на открытках, правда, шале всегда были с деревянной обшивкой, тогда как тут стены были оштукатурены на шотландский манер – с вкраплением галечника.

«Видал я дома и получше», – проворчал он, паркуя машину на гравийной подъездной дорожке. Но, выйдя из машины, он начал понимать, чем привлекателен этот дом – открывающимся с него видом. Оба впечатляющих моста через Форт находились вроде бы совсем рядом, сам залив был спокоен и посверкивал в солнечных лучах; солнце освещало «зеленый славный» Файф на противоположном берегу залива. Росайта отсюда не видно, но на востоке можно было разглядеть курортный городок Керколди, где учились в школе Грегор Джек и, по слухам, Рэб Киннаул.

– Нет, – возразила, входя в гостиную миссис Киннаул – Кэт Киннаул. – Люди снова и снова повторяют эту ошибку.

Когда она минуту назад открыла ему дверь, Ребус все еще не мог оторвать глаз от пейзажа.

– Любуетесь видом?

Он улыбнулся ей:

– Это Керколди – вон там?

– Кажется, да.

Поднимаясь по ступенькам крыльца к двери, Ребус отметил, что вход в дом с обеих сторон украшен альпийскими горками и цветочными бордюрами. Похоже, миссис Киннаул принадлежала к породе садоводов-любителей. На ней была простая безыскусная одежда, на лице – безыскусная улыбка. Волосы явно после завивки, но убраны назад и схвачены заколкой. В ней было что-то от пятидесятых годов. Он не знал, что ожидал увидеть, – может быть, голливудскую блондинку, но только не это.

– Кэт Киннаул, – сказала она, протягивая руку. – Извините, забыла, как вас зовут.

Он, разумеется, предварительно позвонил, чтобы знать наверняка, что застанет кого-то дома.

– Инспектор Ребус, – сказал он.

– Да-да. Проходите, пожалуйста.

Конечно, все можно было обсудить по телефону. Украдены такие-то и такие-то редкие книги… Не предлагал ли их вам кто-нибудь?.. Если вдруг предложат, пожалуйста, дайте нам знать. Но, как и положено полицейскому, Ребус хотел видеть, с кем имеет дело. Люди нередко склонны недоговаривать, когда общаешься с ними по телефону. А при беседе с глазу на глаз они начинают нервничать. Впрочем, Кэт Киннаул, кажется, и не думала нервничать. Оставив Ребуса любоваться видом из окна, она приготовила чай и вернулась в гостиную с подносом в руках.

– Ведь ваш муж учился в Керколди, верно?

Тут она и сказала:

– Люди снова и снова повторяют эту ошибку. Я думаю, это из-за Грегора Джека. Вы, конечно, его знаете – член парламента. – Она поставила поднос на кофейный столик. На стенах висели фотографии Рэба Киннаула – кадры из фильмов. Были тут и фотографии актрис и актеров, которых Ребус, видимо, должен был знать. Фотографии с автографами. Главное место в комнате занимал телевизор с огромным экраном, на котором разместился видеомагнитофон. По обе стороны от телевизора на полу стояли высокие стопки видеокассет.

– Располагайтесь, инспектор. Сахар?

– Только молоко, пожалуйста. Вы говорили о вашем муже и Грегоре Джеке…

– Ах да. Видите ли, они оба люди публичные, все время мелькают в телевизоре, а потому многие считают, что они должны быть знакомы. В сознании людей их жизни, наверно, соединились, а потому в газетах и журналах стали писать, будто они учились в одной школе, но на самом деле это полная чепуха. Рэб учился в Данди. А в одной с Грегором школе училась я. В школе, а потом в университете.

Ага, значит, даже лучшие репортеры Шотландии не всегда докапываются до истины. Ребус взял фарфоровую чашечку с блюдцем и благодарно кивнул.

– Я тогда была, конечно, Кэтрин Гау. С Рэбом я познакомилась позже, когда он уже работал на телевидении. Он играл в какой-то пьесе в Эдинбурге. И я после спектакля столкнулась с ним в баре. – Она рассеянно помешивала чай. – Потом я стала Кэт Киннаул, женой Рэба Киннаула. Больше меня почти никто не называет Гаук[15].

– Гаук? – Ребусу показалось, что он ослышался.

Она подняла на него глаза:

– Мое школьное прозвище. У нас у всех были прозвища. Грегор у нас был Разорёха…

– А Рональд Стил – Сьюи.

Она перестала помешивать сахар и посмотрела на него так, будто только что увидела.

– Верно. Но откуда…

– Так называется его магазин, – объяснил Ребус, что отвечало действительности.

– Ах да, – сказала она. – Так насчет этих книг…

Три вопроса не давали покоя Ребусу. Во-первых, оказавшись в доме коллекционера, он ожидал увидеть куда как больше книг. Во-вторых, он был бы не прочь еще поговорить о Грегоре Джеке. В-третьих, у него сложилось впечатление, что Кэт Киннаул принимает то ли наркотики, то ли транквилизаторы. Ее губы чуть-чуть запаздывали с каждым словом, а веки были полуприкрыты. Валиум? Может, даже нитразепам?

– Да, – сказал он, – насчет книг. – Потом оглянулся. Любой актер распознал бы в его жесте фальшь. – Мистера Киннаула сейчас нет дома?

Она улыбнулась:

– Его почти все зовут просто Рэб. Всем кажется, что если они видели его по телевизору, то уже его знают, а если знают, то имеют право называть по имени. Мистер Киннаул… Теперь видно, что вы полицейский. – Она чуть ли не погрозила ему пальчиком, но нет – взяла чашку и стала пить. Чашку из тонкого фарфора она взяла не за неудобную ручку, а за корпус, залпом выпила весь свой чай и вздохнула.

– Что-то жажда мучит с утра, – сказала она. – Извините, о чем мы говорили?

– Вы рассказывали о Грегоре Джеке.

Она удивленно посмотрела на него:

– Неужели?

Ребус кивнул.

– Ах да. Я читала об этом в газетах. Пишут всякие ужасы. О нем и о Лиз.

– О миссис Джек?

– Да, о Лиз.

– Что она собой представляет?

Ему показалось, что Кэт Киннаул вздрогнула. Она медленно встала и поставила пустую чашку на поднос.

– Еще чаю?

Ребус отрицательно покачал головой. Она налила себе молока, положила сахар, много сахара, потом налила чая.

– Сегодня с утра жажда мучит. – Она подошла к окну, держа чашку обеими руками. – Лиз всегда была сама по себе. Ею можно восхищаться. Нелегко жить с человеком, который все время в поле зрения публики. Он ее почти не видит.

– Хотите сказать, что он все время в разъездах?

– Да-да. Но и она тоже. Живет собственной жизнью, у нее свои друзья.

– Вы ее хорошо знаете?

– Нет-нет, я бы так не сказала. Вы не поверите, что мы в школе вытворяли. Кто бы мог подумать… – Она прикоснулась к окну. – Вам нравится этот дом, инспектор?

Довольно неожиданный поворот разговора.

– Он… мм… внушительный, – замялся Ребус. – Столько места.

– Семь спален, – сказала она. – Рэб купил его у какой-то рок-звезды. По-моему, не купил бы, если бы дом не принадлежал звезде. Зачем нам семь спален? Нас здесь только двое… А вот и Рэб.

Ребус подошел к окну. По дорожке к дому подъезжал «лендровер». Сквозь лобовое стекло видно было массивную фигуру человека за рулем. Машина, взвизгнув тормозами, остановилась.

– Что касается этих книг, – сказал Ребус, мгновенно превращаясь в следователя. – Насколько я понимаю, вы коллекционер?

– Да, собираю редкие книги. В основном первые издания. – Кэт Киннаул тоже сменила роль, всем своим видом выражая готовность оказать содействие полиции…

Открылась и закрылась передняя дверь.

– Кэт, чья это там машина?

Массивная фигура Рэба Киннаула появилась в комнате. Росту в нем было шесть футов два дюйма, а веса, вероятно, не меньше пятнадцати стоунов[16]. Его широченная грудь распирала клетчатую рубашку, в которой преобладал красный цвет. На нем были мешковатые коричневые вельветовые брюки, стянутые тонким ремнем. Он начал отращивать рыжеватую бородку, а его волнистые каштановые волосы оказались длиннее, чем помнилось Ребусу, – прикрывали уши. Он выжидательно посмотрел на Ребуса, который шагнул ему навстречу.

– Инспектор Ребус, сэр.

Киннаул удивленно посмотрел на него, потом вздохнул с облегчением, потом, как показалось Ребусу, забеспокоился. Что-то у него было не так с глазами; они словно не меняли выражения. Ребус невольно спросил себя: уж не почудилось ли ему, что на лице у Киннаула промелькнуло удивление, облегчение и беспокойство?

– Инспектор, в чем… То есть я хотел сказать, что-то случилось?

– Ничего особенного, сэр. Просто похищены несколько редких книг, и мы объезжаем частных коллекционеров.

– Вот оно что. – Теперь на лице у Киннаула появилась улыбка. Ребус не мог вспомнить, чтобы в каком-нибудь из своих фильмов он улыбался. И понятно почему. Улыбка превращала Киннаула из грозного тяжеловеса в великовозрастного подростка, лицо его сразу светлело, становилось невинно-добродушным. – Так, значит, вам Кэт нужна? – Он через плечо Ребуса посмотрел на жену. – Все в порядке, Кэт?

– В полном, Рэб.

Киннаул снова посмотрел на Ребуса. Улыбка исчезла.

– Вероятно, вы хотите взглянуть на библиотеку, инспектор? Вы могли бы там и поговорить с Кэт.

– Спасибо, сэр.

* * *

В Эдинбург Ребус возвращался задворками. Там и ехать приятнее, и машин меньше. В библиотеке ему не много удалось узнать, кроме того, что Рэб печется о своей жене, так печется, что даже не счел возможным оставить ее наедине с Ребусом. Чего он боится? Он все время торчал в библиотеке, делал вид, будто ищет что-то, потом уселся с книгой, прислушиваясь к незамысловатым вопросам Ребуса и наблюдая за тем, как Ребус вручает ей список книг с просьбой быть начеку в случае чего. Кэт Киннаул взяла у него ксерокопию и молча кивнула.

Библиотека располагалась наверху, в одной из комнат, изначально отведенных, вероятно, под спальни. Две стены были заставлены шкафами, в основном застекленными. И за этими раздвижными стеклами хранилась скучнейшая книжная коллекция – скучнейшая, на взгляд Ребуса, хотя одного ее вида оказалось достаточно, чтобы Кэт Киннаул вышла из своего сомнамбулического состояния. Она обратила внимание Ребуса на некоторые экземпляры.

– Великолепное первое издание… переплет из телячьей кожи… некоторые страницы так и не разрезаны. Вы только представьте: эта книга напечатана в 1789 году, но если я разрежу страницу, то буду первая, кто их прочтет. А вот это томик стихов Бёрнса, издание Крича[17]… первое издание Бёрнса в Эдинбурге. Есть у меня и кое-какие современные книги. Вот Мюриэл Спарк… вот «Дети полуночи»…[18] Джордж Оруэлл.

– И вы все это прочли?

Она посмотрела на Ребуса так, будто он спросил про ее сексуальные предпочтения. На выручку ей пришел Киннаул:

– Кэт коллекционирует книги, инспектор. – Он подошел и приобнял ее. – Она могла бы с таким же успехом собирать марки, фарфор или старинные китайские куклы. Верно я говорю, детка? Но у нас книги. Она собирает книги. – Он слегка привлек к себе жену. – Она их не читает. Она их коллекционирует.

Ребус покачал головой, постукивая пальцами по рулевому колесу. Потом вставил в магнитофон кассету с «Роллинг стоунз». Подмога конструктивному мышлению. С одной стороны, профессор Костелло с его великолепной библиотекой, книги которой читаются и перечитываются и стоят целое состояние, но они доступны, их можно взять и прочесть. С другой – Кэт Киннаул. Он не мог толком понять, почему сочувствует ей. Наверно, нелегко быть замужем за… Ну да, ведь она сама это сказала? Правда, говорила она об Элизабет Джек. Миссис Джек – вот кто действительно интересовал Ребуса. Чем дальше, тем больше – она просто не шла у него из головы. Он очень надеялся на скорую встречу…

* * *

Не успел он вернуться в кабинет, как ему позвонили из Даффтауна. Пока он поднимался по лестнице, он узнал, что, по слухам, к середине следующей недели поступит официальное сообщение: участок на Грейт-Лондон-роуд закрывается. «Вот тогда я и отправлюсь восвояси – в Марчмонт», – подумал Ребус.

В кабинете звонил телефон. Он всегда звонил, когда Ребус открывал дверь кабинета – чтобы войти или выйти. Зато когда он сидел за столом, телефон мог молчать часами, и хоть бы один…

– Ребус слушает.

Последовала пауза, а потом раздался такой треск на линии, будто звонили из Сибири.

– Инспектор Ребус?

Ребус вздохнул и расслабился.

– Да. Слушаю.

– Здравствуйте, сэр. Связь ужасная. Говорит констебль Моффат. Вы просили, чтобы кто-нибудь съездил в «Гнездо глухаря»?

Ребус навострил уши.

– Да, просил.

– Так вот, сэр, я только что вернулся и… – Треск раздался такой, будто заработал счетчик Гейгера. Ребус отвел трубку от уха. Когда треск прекратился, констебль как раз заканчивал: – Не знаю, что вам еще сказать, сэр.

– Можете рассказать все с самого начала, – сказал Ребус. – На линии случился атомный взрыв.

Констебль Моффат начал снова, медленно и четко, словно разговаривал со слабоумным:

– Я говорил, сэр, что съездил в «Гнездо глухаря», но там никого нет. И ни одной машины возле дома. Я заглянул в окна. Судя по всему, там кто-то недавно был. Как видно, с компанией. Винные бутылки, стаканы и все такое. Но в данный момент никого нет.

– А у соседей вы не спрашивали?.. – Еще не успев закончить вопроса, Ребус понял, что брякнул глупость. Констебль на том конце провода, понятно, рассмеялся.

– Там нет никаких соседей, сэр. Ближайшие – мистер и миссис Кенноуэй, но до них целая миля пешком, и дом у них за холмом.

– Ясно. И больше вы ничего не можете сказать?

– Ничего больше и в голову не приходит. Если бы вы спросили что-нибудь конкретное… Э-э… То есть, конечно, я знаю, что дом принадлежит члену парламента, я читал в газетах…

– Нет, – поспешил сказать Ребус, – моя просьба не имеет никакого отношения к этой истории. – Он не желал, чтобы еще и по его вине слухи разлетались, как швырки в хайлендских играх[19]. – Просто хотелось перемолвиться словечком с миссис Джек. Мы надеялись застать ее там.

– Да, говорят, она наезжает время от времени.

– Ну если что-нибудь услышите, дайте знать, хорошо?

– Ясное дело, сэр. – Видимо, на это можно было рассчитывать. Голос констебля звучал немного обиженно.

– И спасибо за помощь, – добавил Ребус, но в ответ услышал только краткое:

– Ладно. – И констебль положил трубку.

«И ты пошел подальше, приятель», – беззвучно сказал Ребус, после чего принялся искать номер домашнего телефона Грегора Джека.

* * *

Конечно, велика была вероятность, что телефон все еще отключен. Но попытаться стоило. Номер наверняка можно было отыскать в компьютерной базе данных, но Ребус решил, что скорее найдет его в шкафу. И разумеется, нашел – страничку, озаглавленную «Парламентские избирательные округа в Эдинбурге и Лотиане», с адресами и номерами телефонов одиннадцати парламентариев. Он набрал десять цифр, подождал и был вознагражден – длинные гудки. Хотя это ничего не озна…

– Алло?

– Мистер Эркарт?

– К сожалению, мистера Эркарта сейчас здесь нет…

Но Ребус к этой минуте уже узнал голос.

– Это вы, мистер Джек? Говорит инспектор Ребус. Мы встречались вчер…

– Да, конечно, инспектор. Вам повезло. Утром мы включили телефон, и Иэн весь день отвечал на звонки. А сейчас устроил себе перерыв. Он считает, что нам нужно снова отключиться, но я без него все-таки опять включил телефон. Не люблю быть отрезанным от мира. В конечном счете моим избирателям…

– А как поживает миссис Грейг?

– Работает. Работа не должна останавливаться, инспектор. У нас тут есть кабинет, она там печатает и прочее. Без Хелен мы как…

– От миссис Джек есть какие-нибудь новости?

Поток слов как-то сразу иссяк. Послышался сухой кашель. Ребус представил себе, как у Джека меняется выражение лица, как он чешет палец или, может, проводит пятерней по волосам.

– Да, знаете, забавно, что вы спросили. Она звонила утром.

– Правда?

– Звонила, бедняжка. Столько часов пыталась пробиться, но телефон все воскресенье был выключен, а сегодня бо`льшую часть дня непробиваемо занят…

– Так, значит, она в вашем коттедже?

– В самую точку. Решила провести там недельку. Я ей сказал, чтобы не вздумала сюда ехать. Какой смысл, когда тут вся эта кутерьма, верно? Скоро все уляжется. Мой адвокат…

– Мы проверили «Гнездо глухаря», мистер Джек.

Снова наступила пауза. Потом раздалось:

– Вот как?

– Похоже, ее там нет. Никаких признаков жизни.

Шея под воротником рубашки Ребуса взмокла. Конечно, можно было списать это на слишком горячие радиаторы. Но он знал, что дело не только в них. Куда он лезет? Во что он вляпался?

– Вот как! – На сей раз это был не вопрос – утверждение, голос упал. – Понятно.

– Мистер Джек, вы мне ничего не хотите сказать?

– Да, инспектор, пожалуй, хочу.

Осторожное уточнение:

– Хотите, я приеду?

– Да.

– Хорошо. Я мигом. Оставайтесь на месте. Договорились?

Нет ответа.

– Договорились, мистер Джек?

– Да.

Но, судя по тону, на уме у Грегора Джека было иное.

* * *

Машина Ребуса, как и следовало ожидать, не желала заводиться. Мотор издавал звуки, больше похожие на предсмертный смех умирающего от эмфиземы. Кха-кха-кха. Кха-кха-кха…

– Что, не слушается? – раздался с другой стороны парковки голос Брайана Холмса, который, помахав Ребусу, собирался сесть в свою машину. Ребус хлопнул дверцей и резвым шагом направился туда, где Холмс завел – с первого поворота ключа зажигания – свой «метро».

– Домой?

– Да. – Он кивнул в сторону безнадежно заглохшей машины Ребуса. – А вы, похоже, застряли. Хотите, подвезу?

– Честно говоря, да, Брайан, хочу. Можешь прокатиться со мной, если ты не против.

– Не понял.

Ребус попытался открыть пассажирскую дверцу, но безуспешно. Холмс помедлил секунду-другую и только тогда отпер ее.

– Сегодня моя очередь готовить, – сказал он. – Нелл устроит мне головомойку, если я опоздаю…

Ребус уселся на пассажирское сиденье, застегнул ремень безопасности.

– Я тебе все расскажу по дороге.

– По дороге куда?

– Это недалеко от твоего дома. Ты не опоздаешь, честное слово. Обратно поеду на такси. Но мне бы хотелось, чтобы там ты был со мной.

Холмс соображал быстро. Он был осторожен, да, но соображал быстро.

– Вы к нашему члену, – сказал он. – Что он натворил на этот раз?

– Даже думать об этом не хочется, Брайан. Поверь, даже думать не хочется.

* * *

Больше не было ошивавшихся у ворот репортеров, и сами ворота оказались не заперты. Машину убрали в гараж, подъездная дорожка опустела. Холмс припарковал машину перед воротами.

– Ничего себе домик, – прокомментировал Холмс.

– Ты еще посмотри, что внутри. Как в кино. Ингмар Бергман или еще кто.

Холмс недоумевающе покачал головой:

– Поверить не могу. Как это вы решились явиться сюда вчера без приглашения, можно сказать – вломились в дом…

– Ну, «вломился» – это вряд ли. Слушай меня. Я поговорю с Джеком, а ты тут разнюхай – нет ли где какой гнильцы.

– Вы имеете в виду в буквальном смысле – трупов?

– Я не предполагаю, что тут окажутся разлагающиеся тела в клумбах, если ты об этом. Нет, просто смотри в оба и держи ушки на макушке.

– А нос по ветру?

– Вот-вот.

Они разошлись: Ребус направился к входной двери, а Холмс двинулся вдоль дома к гаражу. Ребус нажал кнопку звонка. Было около шести. Хелен Грейг уже наверняка отправилась домой…

Дверь ему открыла Хелен Грейг.

– Здравствуйте, – сказала она. – Входите. Грегор в гостиной. Вы знаете, как пройти.

– Знаю, знаю. Совсем он вас измучил? – Он ткнул пальцем в циферблат своих часов.

– И не говорите, – улыбнулась она. – Настоящий рабовладелец.

Перед мысленным взором Ребуса возник непрошеный образ: весь затянутый в кожу Джек и Хелен Грейг на поводке… Он поморщился, прогоняя мерзкое наваждение.

– Как он? В порядке?

– Кто? Грегор? – Она тихонько хохотнула. – Ну, учитывая обстоятельства, вполне ничего. А что?

– Просто поинтересовался.

Она задумалась на мгновение, словно собиралась сказать что-то, но потом вспомнила о своих обязанностях.

– Вам что-нибудь принести?

– Нет, спасибо.

– Хорошо, тогда увидимся позже. – И она, минуя дугообразную лестницу, пошла в свой кабинет в задней части дома.

Примечания

1

Хайленд – административная область на севере Шотландии, расположенная в гористой местности (Северо-Шотландское нагорье).

2

Уотер-оф-Лит – река в Эдинбурге.

3

Хайди – героиня книги Иоганны Шпири (1827–1901), маленькая девочка, живущая в горной Швейцарии. – Здесь и далее примеч. перев.

4

Отсылка к песне «Будь поласковей со мной» британского поп-дуэта «The Boy Least Likely To»; их композиции часто используются в рекламных роликах разных компаний.

5

Fart (англ.) – пердун.

6

Район в Шотландии, где когда-то существовал римский форт.

7

Город на берегу Северного моря, где находится старейший в Шотландии университет, основанный в начале XV в. Встречается вариант перевода – Сент-Андрус.

8

В оригинале игра слов, основанная на том, что имя Пейшенс (Patience) означает «терпение».

9

Традиционный шотландский десерт; представляет собой смесь взбитых сливок, виски, меда, малины, обжаренных овсяных хлопьев.

10

«Лафройг» – название марки односолодового шотландского виски.

11

Абердин-ангус – бык шотландской породы.

12

Семья на троих (фр.).

13

Красный нос – наиболее известный символ благотворительной организации «Разрядка смехом».

14

Мост в Эдинбурге через залив Ферт-оф-Форт (разг. – Форт), имеет протяженность около 14 км.

15

В шотландском и североанглийском диалекте gowk означает: 1) дурак, балда; 2) кукушка.

16

В переводе на понятные единицы рост Киннаула около 190 см, а вес – около 95 кг.

17

Уильям Крич (1745–1815) – шотландский издатель, печатник и политик; опубликовал первое издание стихов Роберта Бёрнса.

18

Роман Салмана Рушди 1981 г.

19

Имеется в виду традиционная игра шотландских лесорубов: участники соревнуются, кто дальше кинет часть древесного ствола (швырок).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.