В опасности

      Мистер Фостер остался с ними.
      Капитан Эдвардес простоял на мостике весь день; теперь помощник должен был сменить его, и он решил, что пора самому посмотреть, что происходит на судне. Барометр упал до 675. Такого низкого давления на море еще не отмечалось. Динамика этой депрессии не поддавалась расчетам. Прецеденты, сведения из книг, опыт уже ничем не могли тут помочь. Атмосфера могла выкинуть такое, чего не видывал ни один живой моряк.
      Оставив на вахте помощника, он отправился в машинное отделение.
      Там было темно, механики работали с фонарями. Разбитый светлый люк загородили, но водяная пыль все равно летела внутрь. Механизмы скрежетали: все подшипники лежали под непривычными углами. Китайцы-смазчики, сами перемазанные, скользили между ними как рыбы в иле. На маленькой железной платформе у телеграфа капитан нашел мистера Макдональда; по его умному старому лицу и седым усам стекало масло с водой. Он был сердит и жаловался: его машины не приспособлены для того, чтобы работать с таким наклоном, а светлый люк надо было своевременно укрепить.
      Второй механик, рыжий шотландец с мучнистым лицом, беспрерывно обходил машины, проверяя показания манометров и других приборов. Третий механик своенравный коротышка с неизменно лягушачьим выражением лица - и четвертый (Гэстон) стояли рядом со старшим. Они согласились, что вряд ли машины и люди долго протянут в таких условиях. Господи, может, там на мостике все-таки что-нибудь сделают?
      - Сделать что-нибудь можете только вы, - сказал капитан. - Ваша первая обязанность - держать пар. Держите пар и о мостике не беспокойтесь. Мы уже, наверное, близко к центру. Через несколько часов самое худшее будет позади. Терпеть осталось недолго. Если будете держать пар, все обойдется повреждений нет. Откачивайте второй трюм и шестой: тогда в затишье судно выпрямится, мы восстановим управление и спокойно встанем против ветра. Заполните вторую балластную цистерну левого борта - это поможет нам выровняться. Без пара нельзя рулить и нельзя откачивать - держите пар, что бы ни случилось. Осталось недолго.
      Ну, начальству было виднее. Если затишье в центре на самом деле близко, машины могут и продержаться. Приободрившийся Гэстон пошел наполнять балластную цистерну. Ничего катастрофического пока не случилось; а машины надежные. Четыре часа работают, несмотря на крен, и ничего не сломалось. Он заглянул в кочегарку: в топках порядок. Ветер не нарушил тягу - по крайней мере вентиляторы искусственной тяги внизу с ним справлялись. Топливные насосы работали исправно.
      Не взбодрился только мистер Макдональд. Он был стар, борьба его не увлекала. Сомнение не возбуждало его, а вселяло дурные предчувствия. Он был стар, он любил определенность, приличные условия, чтобы прилично нести в них службу. Кроме того, настоящий механик чувствует напряжения в больших машинах так, как будто эти машины - его тело. Для кого-нибудь скрежет подшипников - внешний звук; а у мистера Макдональда он вызывал боль, словно это были его суставы.
      Капитан Эдвардес, несмотря на мешковатую комплекцию, сновал по этим мало знакомым помещениям с чисто моряцким проворством - моряк не теряет его до преклонных лет, пока совсем не одряхлеет. С китайцами он не стал говорить, как с механиками; но они на него поглядывали. Вид у него был очень радостный: глядя на него, любой мог понять, что все идет как надо. Войдя в котельное отделение, он постоял минуту в двери, и при свете топок на лице его можно было прочесть, что он чем-то очень доволен.
      Потом он вышел, вернулся на палубу. Тут уже было черно, как в машинном.
      2
      Едва он вышел в темноту, воздух забил ему рот, прервал дыхание. Он пытался вдохнуть, но не мог: легкие наполнились чем-то жгучим, они отказывались дышать, сжимались судорожно, их выворачивало. И ветер хлестал его горячими масляными зарядами. Вода потекла из его незрячих глаз, их драло, как от горчичного газа. Наверное, на него сносило дым, но он, конечно, не мог его видеть: ночь была чернее черного. Он не представлял себе, откуда может идти этот дым - из котельного кожуха? Главное теперь найти дорогу до мостика - если выдержат легкие. Только не терять головы: усилием воли преодолевая опасное искушение побежать и задержав в груди воздух (сколько его там было), он ощупью двинулся вперед.
      Люди внизу тоже не понимали, что происходит; ясно было одно: что-то неладно. Как только капитан ушел, из котельного отделения донесся громкий хлопок. Лопнул пароперегреватель, подумал мистер Макдональд: ничего страшного. Но тут же из дверки, как испуганные кролики, повыскакивали кочегары. И правильно сделали - утечка пара, сказали они (пара под давлением 14 атмосфер, разогретого до 300 градусов). Искать утечку некогда - только успеть убраться: за полминуты кочегарка стала непригодной для жизни.
      А в машинном отделении манометры показывали, что давление пара падает, падает. Пароперегреватель сам по себе не мог дать такую утечку. И выяснить ничего было нельзя. В воздухе, разогретом выше ста градусов, голый человек может двигаться, не испытывая особенных неудобств, - при условии, что воздух сухой: пот быстро испаряется и охлаждает кожу. Но если в воздухе есть влага, замедляющая это испарение, человек мгновенно погибнет. В присутствии пара воздух убьет его уже при вдвое меньшей температуре. Теперь представьте себе кочегарку, полную пара с температурой на 200 градусов выше точки кипения! Если зайти туда, он мгновенно ошпарит вас насмерть, а через несколько минут вы, возможно, лопнете.
      Капитан Эдвардес добрался до мостика, сопровождаемый дымными вихрями. Мистер Бакстон был, конечно, на своем посту. Он заметил дым, но так же не мог объяснить его причину, как капитан. Капризы ветра - сбивают дым на палубу, а может... но этим вряд ли объяснить такую его густоту. Они до боли в глазах вглядывались в темноту. Но глаза были бессильны.
      Рев урагана стал настолько сплошным и ровным, что его можно было сравнить с мертвой тишиной - в том смысле, что он уничтожал все обычные звуки. Нельзя было понять, внутри он вас или снаружи - как боль в ушах глухого.
      Из машинного отделения сообщили: что-то сломалось, давление пара продолжает падать.
      Падало давление, и, естественно, стали отказывать все механизмы, работающие на пару. Помпы стали вялыми, замерли. Динамо-машины замедлились. Вентиляторы, создававшие в топках искусственную тягу, остановились. Вентиляторы остановились, и огонь стало задувать обратно - со взрывами, которые распахнули дверцы топок и озаряли тьму машинного отделения как вспышки молний. Из-за утечки пар уже охладился настолько, что можно было зайти по крайней мере в какую-то часть кочегарки - но теперь этому препятствовало пламя из топок. При каждом задувании из открытой дверцы вырывался десятиметровый язык огня.
      Капитану доложили, что давление пара упало настолько, что остановились помпы, остановились вентиляторы и останавливаются динамо; из топок выбивает пламя. Было восемь часов.
      Но если и остановились вентиляторы, рассуждал он, труба сама должна обеспечивать тягу для работы топок, пусть и недостаточно сильную. Из-за того только, что встали вентиляторы, обратная тяга не должна возникнуть. Через разрывы в водяной пыли капитан и мистер Бакстон светили электрическими фонариками на дым, пытаясь понять его происхождение. Он шел как будто из основания трубы. Наверное, шел из основания и, должно быть, заслонял трубу: трубы не было видно.
      С упавшим сердцем Эдвардес и Бакстон заставили себя поверить в то, о чем недвусмысленно сказали глаза: дым валил из большой овальной дыры в палубе. Труба исчезла: укатилась за борт, наверное, час назад, но таков был шторм, что мистер Бакстон не увидел и не услышал этого с мостика.
      И не укатилась - улетела по воздуху, потому что шлюпка с подветренной стороны была цела.
      Труба с оттяжками, способная выдержать поперечную нагрузку в сотню тонн! Ураганный ветер при скорости 75 миль в час навалился бы на нее с силой в 15 тонн. Но давление воздушного потока растет пропорционально квадрату скорости: значит, при 200 милях в час оно будет примерно в 7 раз больше. Получается... впрочем, можете сосчитать сами, как сосчитал в уме капитан Эдвардес, пока мистер Бакстон бежал к машинному отделению, крича, словно безумец: "Трубу снесло! Трубу снесло!"
      3
      Труба парового свистка была скреплена с дымовой трубой: их снесло вместе. Вот и утечка пара - из разорванного паропровода. Всем механикам это стало ясно в ту же секунду, когда они услышали новость.
      Но есть аварийный кран, закрывающий доступ пара к свистку, и добраться до него можно двумя путями. Один - со шлюпочной палубы возле бывшей трубы, с наветренной стороны. Но это был путь по чужой территории, и о нем они почти не думали - предположив только, что в таких условиях по палубе двигаться нельзя. Задним числом можно сказать вот что: если бы они указали на этот путь капитану или вахтенному помощнику, тот нашел бы способ туда добраться; хотя мог и провалиться через трубу в дымовую коробку; тогда еще кто-нибудь попытал бы счастья.
      Другой путь к крану - по верху котлов, близко к самому месту разрыва.
      Только об этом пути они и думали. Но как им воспользоваться? Близко от разрыва - к крану не подпустит горячий пар. Да и к котлам не подойти топки выбрасывают пламя.
      Первая обязанность механика (даже без всяких капитанских приказов) любой ценой держать пар. Но в топках возникала обратная тяга, и некоторые уже задуло: из патрубков через открытые дверцы брызгал горячий мазут и растекался по полу кочегарки. Первым инстинктивным побуждением мистера Макдональда было: снова разжечь. Он и второй механик стояли перед дверью котельного отделения - настолько близко, насколько позволяла осторожность, - и в это время из ближайшей топки снова вырвалось пламя.
      - Ага, факел! - взревел мистер Макдональд. - Зажечь кормовую центральную!
      Мокрый насквозь кочегар-китаец выдернул факел из подставки, поджег в соседней топке и кинул в горячее чрево погасшей.
      Раздался взрыв, напрочь оторвавший дверцу топки. На мгновение весь воздух стал огнем, и в самой середине его - черный предмет, китаец, поднявший руки, чтобы заслонить лицо. Огонь лизнул обоих механиков, опалив кожу. Они услышали вопль китайца. Затем - чернота, такая черная, что Макдональд и Сутер стояли беспомощно, и огонь еще вспыхивал в их слезящихся глазах.
      Что-то черное выползло из кочегарки и проползло между ног Макдональда. Он в ужасе схватил этот предмет - оказалось, китаец.
      - Ты ранен? - крикнул мистер Макдональд.
      - Моя совсем холосо, - тихо отозвался китаец.
      Тут мистер Макдональд счел нужным сходить в свою каюту и переодеться; и ушел, оставив за себя Сутера.
      Как только старший удалился, Сутер подозвал Гэстона.
      - Надо остановить утечку, закрыть кран.
      - Да, - сказал Гэстон, - но мы не сумеем, пока из топок бьет пламя.
      - Значит, надо погасить, - сказал Сутер, - погасить, чтобы подойти к котлам.
      Тут Гэстон заметил, что огонь не касается пола - языки его загибались кверху. Сутер и Гэстон взяли по метловищу и, прижимаясь к полу, вползли в кочегарку под огнем, как отбивные в газовом гриле. Там, с перепачканными в мазуте лицами и поджариваемые сверху, они изловчились закрыть палками краны нескольких топок. Теперь можно было подобраться почти вплотную к котлам. Но одна топка им не далась. Она была сдвоенная - две топки с одной камерой сгорания. Заднюю им удалось погасить, но передняя продолжала выбрасывать пламя, и они не могли обогнуть ее, чтобы закрыть кран.
      Оставалось только одно - перекрыть главный трубопровод. Это означало погасить все топки. А снова разжечь их без трубы и без искусственной тяги будет нелегко.
      Не только пар упадет - огня тоже нигде не останется.
      Однако это представлялось неизбежным. Покуда не перекроют утечку, пар поднять не удастся, и от огня никакой пользы, а только опасность. Прежде всего - перекрыть утечку. Когда она будет устранена, можно будет подумать о том, каким образом снова разжечь топки.
      В отсутствие старшего механика мистер Сутер под свою ответственность перекрыл подачу топлива и погасил все топки. Было уже десять - меньше трех часов прошло с тех пор, как капитан призвал их держать пар любой ценой; а теперь и пара не стало, и огни погасли.
      Таким образом, в десять часов "Архимед" сделался совсем мертвым. Здесь все работало на пару или на электричестве - на современном судне сила человека играет ничтожную роль. Не стало пара, не стало и электричества. Темно было повсюду, если не считать нескольких булавочных головок света электрических и керосиновых фонарей. Вода по-прежнему лилась в раскрытый носовой люк, а помпы бездействовали. Радио, работавшее от электросети, онемело. Винт замер, руль не двигался. "Архимед" был мертв, мертв как бревно, носимое волнами, он больше не был судном. Конечно, на нем оставались люди, но людям нечего было делать, потому что, раз отказавшись от мускульной силы, суда уже не могут прибегнуть к ней в час нужды.
      Хорошо оснащенная шхуна водоизмещением в каких-нибудь двести тонн, выдержи она этот шторм, не окоченела бы, как "Архимед". Помпы на ней качали бы воду, потому что они ручные - качали бы, пока жива команда. Мачты, конечно, снесло бы, но утихнет шторм, и дело за плотниками: нарастить новое дерево на обломках, поставить временный парус, починить руль - и можно ковылять домой. Насколько ушел вперед большой современный пароход от маленькой шхуны, настолько сложнее его команде, когда он лишился энергии. Капитан Эдвардес, теперь командир безжизненного бревна, начальник усердной, но поневоле праздной команды, отлично это сознавал.
      Мистера Макдональда он нашел в его каюте, все еще (полчаса спустя) переодевавшегося, и они вместе вернулись в машинное отделение.
      Четверг
      Глава V
      В полночь капитан Эдвардес зашел в салон. Горела керосиновая лампа на кардановом подвесе. Салон являл собой картину разрухи. Он был наклонен под крутым углом, в нижнем краю плескалась вода, там плавали разломанные стулья и мелкий мусор, и вода иногда докатывалась до верхнего края. Помощники капитана, практиканты и несколько механиков - наконец-то вперемешку сгрудились позади стола, стоя. Никто не думал о сне - даже если бы спать было возможно, - все ждали затишья, которому давно полагалось наступить. С ними был главный стюард, кругленький человек, похожий на дворецкого. Те небольшие запасы продовольствия - по большей части сухари, - что хранились в буфете, он до капитанского распоряжения запер: их предстояло разделить между начальством и матросами, англичанами и китайцами. Кладовую затопило, ничего больше он достать не мог, пока не заработает помпа. Единственное, чем богат был буфет, - алкоголь, но, как ни странно, никто его не хотел, даже приложиться.
      Пахло затхлым морем, затхлой пищей, затхлым помещением; но к этому примешивался и другой душок: горький, аммиачный. Слабый, но он был знаком капитану. Его не забудешь, если раз услышал. Это был запах страха. Дисциплинированные люди могут управлять своими мускулами, даже выражением лица. Но они не могут управлять химией своих потовых желез. Капитан Эдвардес втянул носом воздух и понял, что люди нуждаются в ободрении. Он их ободрил: глаза его блестели, кустистые брови торчали, как рога, толстое тело стояло прочно, как маяк на скале. Он был полон сил, он чувствовал себя пророком, способным разносить мужество по всему судну полными черпаками.
      *
      Когда начался шторм, он был встревожен: дело в том, что он не впервые угодил со своим судном в тропический шторм. Однажды, еще молодым человеком, на своем первом судне он попал в тайфун. Шторм был, конечно, не такой страшный, как этот, и они вышли из него без ущерба; но нынче, говорят нам учебники, вообще нет нужды попадать в тайфун: это твоя оплошность. А владельцы верят учебникам. Вдобавок то, что он сделал тогда, он сделал намеренно: намеренно повел судно туда, где ожидался шторм, хотя, если бы остался там, где был, шторм миновал бы их. Да, но там, где он находился, было хитросплетение проливов и островов. Один шанс из десяти, что шторм застиг бы его там. Но если этот один из десяти выпадет, при том что нет пространства для маневра, судно считай погибло. С другой стороны, если он выйдет в открытое море, девять шансов из десяти, что его настигнет шторм. Да, но на просторе это не слишком опасно. Так он рассудил: пошел в открытое море, попал в шторм и вышел невредимым. Однако оправдать свое решение перед владельцами оказалось трудно. В конце концов, они простили его - но не забыли. Владельцы не забывают. А если и забудут, им стоит только заглянуть в папки, чтобы все вспомнить.
      Так что неудача подстерегла его не в первый раз, имелась предыстория, и второй раз его могли не простить. Правда, в этот раз он не пошел против учебников, он сделал все, что они рекомендовали, - и все же попал в шторм. На этот раз - не сознательный риск, просто невезение. А он отлично знал, что, если умный, рассчитанный риск могут иногда простить, невезение никогда не прощается.
      Да, он был встревожен. Но только вначале. Ибо скоро шторм достиг такой силы, что стало ясно: дело решается уже не между ним и владельцами, а между ним и Создателем. Это все меняло. Это больше его устраивало. С этой минуты он стал подобен художнику в приливе вдохновения. Поворотной точкой стал приход ребят: когда они влезли на мостик, и сами храбрые, и уверенные в нем. Они его воспламенили. Потом, когда шторм достиг немыслимой мощи, ярче разгорелось и это пламя: ум его и тело охвачены были необыкновенным возбуждением. Не осталось места для мыслей о владельцах. Ни для чего не осталось места, кроме переполнявшей его радостной энергии и сознания, что сейчас все его способности на пределе.
      *
      Но вернемся в салон. Капитан говорил о близком затишье.
      - ...Понадобятся все рабочие руки, - предупреждал он. - С китайцами могут быть сложности. В этом я полагаюсь на вас, джентльмены. Вы знаете не хуже меня, что, если мы все выполним свои обязанности, судну ничего не грозит. До вечера все закончится: мы выйдем и увидим солнце. Но китайцы этого не знают: они думают, что мы тонем. Они невежественны, они взвинчены и дрейфят. А когда китаец дрейфит, он сидит на заду и ни черта не делает. Вы должны показать им пример, джентльмены. Пусть увидят по вашим лицам, что бояться нечего. Тогда они сделают все, о чем их попросите. Веселее. Вы знаете, что мы в полном порядке: так пусть китайцы увидят, что вы это знаете.
      Минуту спустя он снова высунул голову в салон.
      - Когда стихнет, всем помощникам явиться на мостик.
      Все это ему пришлось прокричать, чтобы его услышали.
      2
      Только около двух часов ночи погода стала слегка меняться. До сих пор ветер дул с северо-востока, непрерывно и с постоянной силой. Теперь он стал порывистым. Он обрушивался с разных сторон, словно вокруг них рвались тяжелые снаряды. Порывы были, как и прежде, очень сильны, но совершенно непредсказуемы по направлению.
      Некоторые из них, с прежде подветренной стороны, ударяли в борт как взрывные волны, и почти казалось, что они могут поставить судно снова на ровный киль. Но тяжесть намокшего груза держала его неумолимо; а другие порывы, опять с севера и востока, накреняли его еще сильнее.
      Капитан Эдвардес знал, что область этого бурного хаоса находится обычно на рваной границе мертвого затишья, в центре урагана. Значит, центр должен быть близко. Передышка может оказаться недолгой, и они должны быть к этому готовы. Он вбежал в салон вызвать помощников. Он отправил Бакстона к китайцам.
      Бакстону пришлось перебежать колодезную палубу, чтобы попасть в носовой кубрик. Это было довольно большое помещение с койками по одной стороне и по обоим торцам, каждая с занавесками другого цвета (моряки-китайцы не любят, чтобы нарушали их уединение). В кубрике обычно чистота и порядок; запаха практически никакого; на переборке - китайский календарь. Но сейчас все было не так. Все было смыто. Ни занавесок, ни постелей, ни календаря - водовороты и одиноко плавающий, разорванный соломенный тюфяк; голые койки.
      И ни одного китайца.
      Напротив были каюты младших командиров. При постройке судна они предназначались для европейцев и потому были чуть комфортабельнее, чем, вероятно, требовалось их нынешним обитателям, китайцам (младшим командиром, грубо говоря, считался любой специалист). И эти оказались пустыми, кроме каюты плотника. Плотника там, правда, не было. Был мистер Рабб.
      Он стоял как будто в задумчивости и держался за койку. Мистер Бакстон сказал ему, что капитан вызывает на мостик, и Рабб молча вышел. Давно ли он здесь? - подумал Бакстон и вдруг сообразил: давно - он давно нигде не видел мистера Рабба.
      Мистер Бакстон бросился через колодезную палубу назад, к средней надстройке. Здесь на открытом месте по обе стороны от машинного отделения он нашел матросов-китайцев. Они были мало похожи на людей. Они валялись кучей, как полудохлые рыбы на причале. Многих рвало. При каждом внезапном крене куча разваливалась или же целиком съезжала то к одной стенке, то к другой; и тогда лишь по слабому блеянью можно было понять, что они живы.
      При виде их мистер Бакстон ужаснулся. Какими силами можно добиться от них полезной работы? Поднимать их сейчас было бесполезно. Надо ждать затишья - может быть, тогда они придут в себя. Он вернулся на мостик.
      3
      Весь командный состав был уже там, даже доктор Франгсон и радист. Ждали. Затишье должно было наступить уже сейчас.
      Но сейчас мистер Бакстон стал сомневаться, что оно вообще наступит. Он знал, что таковы многие ураганы: настоящего затишья в центре нет, только беспорядочное волнение. Они ведут себя совсем не так, как велит Министерство атмосферы.
      Или же судно не попадет в настоящий центр урагана. Центр может пройти чуть в стороне - краем. Он поймал взгляд капитана: увидел, что Эдвардес думает о том же самом. А капитан Эдвардес вдобавок производил в уме расчет. Они необычно долго шли к центру - семнадцать часов. Вполне может статься, что до другого края - еще семнадцать часов. За это время в открытые люки попадет много воды. Если столько же, сколько уже попало, судно опрокинется. До второй атаки люки необходимо закрыть.
      - Начнем немедленно, - сказал он. - Ветер спадает. Мистер Бакстон возьмет на себя носовые люки, мистер Рабб - кормовые. Мистер Уотчетт пойдет с мистером Бакстоном. Мистер Фостер, вы доставите лес: механики его приготовили. А вы, доктор, будьте здесь, наготове.
      - Сэр, мне бы поговорить с китайцами, меня они знают лучше, чем помощников, - сказал доктор Франгсон (что было правдой, поскольку, охотясь за необычной музыкой, он сделался большим китаистом).
      - Попробуйте, доктор.
      Едва они повернулись к выходу, как судно сотрясла чудовищная волна; она оторвала правый трап, и он стал бить в борт, как паровой молот. Капитан по-крабьи перешел в конец мостика и посветил фонарем вниз - посмотреть, что там грохочет. Понял, но не мог придумать, как закрепить трап. К счастью, об этом позаботилось само море: через несколько минут оно оторвало трап и проглотило его, прежде чем он успел пробить борт. Тогда капитан вернулся в рулевую рубку. Тут все было разгромлено. Он обвел ее лучом фонаря. Ветер не только разбил окна - он вырвал чуть ли не все осколки из рам и теперь бушевал внутри. В первый миг капитану показалось, что рубка пуста, но луч фонаря задел двух людей, скорчившихся на полу, словно под пулеметным обстрелом.
      Капитан Эдвардес снова посветил туда. Это были Рабб и Дик Уотчетт.
      *
      Дик, вы помните, оказался заперт в своей каюте и целый день - с двух часов, с тех самых пор, когда отказало рулевое управление, - пребывал в бездействии. В первый час он думал, что судно тонет. Клаустрофобия мучила его так, что он почти терял рассудок. Надо было чем-то заглушить ее. Надо сильно думать о чем-то другом. Поэтому сначала он попытался думать о Боге, но Бог ускользал. Уходил в тень. То же самое - дом: и он ускользал, не давался. В это тяжелое время внутренний взор мог задержаться только на одном сияющем предмете - на теле Сюки. Оказалось, он мог его удержать. Это было что-то ярко освещенное и осязаемое среди теней.
      Но потом воображение сыграло с ним странную шутку: образ ее наготы стал занимать не только его ум, но и тело. Его это опечалило: он понял, что не может любить ее так, как ему казалось, раз способен о ней так думать. Но он все равно продолжал - настолько отчаянным было его положение; чтобы сохранить рассудок, стоило даже запачкать свою любовь.
      Наконец после полуночи, когда ветер сделался порывистым, какой-то страшный удар волны освободил заклиненную дверь, и Дик вышел. Долгая работа воображения обессилила его, и добавился новый страх: он чувствовал, что теперь Бог вряд ли благоволит ему. Из каюты он направился прямо в салон, не выходя на палубу; там он и оставался вместе с другими, пока не пришла команда явиться на мостик.
      Здесь он впервые ощутил непосредственно, что творится в атмосфере, только в отличие от остальных у него не было времени привыкнуть. Тем не менее, пока капитан отдавал команды, он держался, до самой последней минуты - он уже готов был последовать за мистером Бакстоном вниз, но тут от особенно сильного толчка - того, что сорвал трап, - он упал на четвереньки. Дальнейшее произошло мгновенно: вместо того чтобы ползти по трапу за остальными, он, не отдавая себе отчета в своих действиях, заполз в рулевую рубку.
      Он, конечно, не знал, что так же поступил мистер Рабб.
      Что до мистера Рабба, то он отправился сюда прямо из каюты плотника. В сущности, сознание его уже не работало. Действовал он автоматически, подобно лунатику, с непоколебимой целеустремленностью, рождаемой чистым инстинктом, - как у акулы, хватающей добычу. В этом состоянии он находился почти непрерывно с тех пор, как впервые поддался страху при первой попытке закрепить люки.
      Теперь он сидел в углу, зажмурясь, с застывшим лицом, а Томас с увлеченностью мастерового, светя ночными своими глазами, отразившими луч фонаря, снова и снова пытался раздвинуть ему веки - тщетно.
      Капитан Эдвардес смахнул лемура рукой, как сгоняют стервятника с мертвого тела. Потом остановился на мгновение, чтобы удержать в себе странную новую энергию, которую он должен был перекачать в эти два бескостных тела.
      - Мистер Рабб, - тихо прорычал он, - идите на ют и закройте люк номер шесть. Мистер Уотчетт, идите вперед к мистеру Бакстону и закройте люк номер два.
      Мистер Рабб не ответил и не шевельнулся. А мистер Уотчетт заговорил:
      - Не могу, сэр, - сказал он жалким голосом.
      - Я не отдаю команд, которые нельзя исполнить, - снова прорычал капитан, так же тихо.- Вам стало страшно - но это минутное. Это пройдет. Это пройдет, мальчик. Слушайте, я считаю до десяти. Когда я скажу "десять", вы соберетесь. Когда я скажу "десять", вы встанете на ноги. Дьявол! Я знаю, что вы не трус, иначе не стал бы тратить на вас время. Раз, два, три...
      Считая, он светил на их лица. Уотчетт посмотрел на Рабба - и первый раз в жизни увидел, как выглядит Страх во всей его наготе. Уотчетт был смертельно напуган ветром; но такой страх, как у мистера Рабба, страшнее любого ветра. Когти ветра не так сильны.
      - ...Восемь, девять...
      - Закрыть номер два с мистером Бакстоном, - механически повторил он и пополз на животе ногами вперед по трапу, постепенно смелея.
      А мистер Рабб молчал - казалось, он без сознания. Его надо было будить.
      - Подлая шкура! - начал капитан Эдвардес, но на этом не остановился. Он пнул Рабба и продолжал ругаться; он испытывал стыд, брань не была для него привычна, но, отчаянно надеясь на ее тонизирующие свойства, он вспоминал слова, которые не употреблял со школы. Однако во влажном, зеленом, почти фосфорическом лице Рабба ничто не шевельнулось в ответ. С таким же успехом он мог бы дать ему грудь.
      Но этого нельзя было так оставить. Такой страх на борту хуже чумы: он разносится быстрее. Этого нельзя допустить.
      Револьвер его лежал в каюте. И он пошел за ним: оставалось только одно средство - пуля.
      Но тут мостик сотрясла еще одна громадная волна, и в голову ему пришло более умное решение. Он притворно вскрикнул, упал на пол рядом с Раббом и вцепился в него пальцами.
      - Боже! - завопил он. - Ты чувствуешь? Мостик рушится. Еще одна такая волна - и его снесет к чертям собачьим, и нас с ним к чертовой матери! Слышишь, скорее вниз, пока не поздно!
      По телу мистера Рабба пробежала дрожь. Без звука, без признаков жизни на помертвевшем лице он подполз к трапу и скрылся. Но Эдвардес от него не отставал. И когда в Раббе забрезжило что-то похожее на сознание, он обнаружил, что сидит в дверях средней надстройки и надзирает (в некотором роде) за старым доктором Франгсоном и тремя китайцами, закрывающими люк номер шесть.
      *
      Добравшись до передней части палубы, Дик Уотчетт столкнулся в темноте с мистером Бакстоном. Бакстон почувствовал, что он дрожит.
      - В чем дело, Дик? - спросил помощник капитана.
      - Мне страшно, - сказал Дик, удивляясь собственному бесстыдству.
      Но на мистера Бакстона это как будто не произвело впечатления.
      - А как же. И мне страшно. Но вы здесь, а остальное не важно.
      *
      По дороге к мостику капитан Эдвардес споткнулся еще об одно тело, скорчившееся в углу. Это был практикант Беннет, которого чуть не убило накануне при ремонте люка. Теперь и его настиг страх.
      Эдвардес не стал его ободрять. Он поднял его, отнес в свою каюту и уложил на койку.
      Глава VI
      Эти хаотические порывы ветра, нисколько не ослабевавшие, начались полчаса назад. Каждый шквал сообщал о своем приближении издали, нарастающим воем - и обрушивался на судно, иногда с двух или с трех сторон сразу. Вскоре они поняли, что другого "затишья" им не видать.
      Тьма была непроглядная.
      Но работа была сделана - вопреки всему. Бакстон и Дик, пристегнув фонари к поясам, работали вдвоем на носовых люках, а второй помощник Фостер подавал им лес. На корме - доктор Франгсон; каким-то чудом ему удалось привести в чувство трех китайцев и приставить к делу. Но работа двигалась плохо: у старого доктора не было ни навыка к этой работе, ни сил - только усердие. Капитан Эдвардес, следуя по пятам за Раббом, пришел к ним, чтобы помочь; но помощи не получилось. Из-за китайцев - они сочли слишком большой честью для себя работать рядом с капитаном и мгновенно из моряков превратились в лакеев: стоило капитану взяться за что-нибудь и потащить или подтолкнуть, как шесть желтых рук бросали свои дела, чтобы тащить или толкать вместо него. Он пытался работать, но они перехватывали у него работу, и хаос только усугублялся.