Лайам Ренфорд (№1) - Дракон Фануил

4tc ""

Проснулся он вскоре после восхода солнца. В окно уже врывался утренний гомон. Казалось, что все самые горластые погонщики, самые несмазанные телеги и самые несмолкающие волы собрались под окном гостиницы госпожи Доркас с единственной целью – разбудить самого ученого ее постояльца. Кроме того, где-то затеяли игру дети, и их звонкий галдеж окончательно стряхнул с Лайама остатки сна.

Ворча, Лайам поднялся с тюфяка и последними каплями влаги, сохранившимися на дне ведра, кое-как умудрился промыть глаза. Он пошарил по столу, отыскал свечу и зажег.

В мансарде было довольно темно: за ее единственным окошком небо затянули тяжелые, грузные тучи.

– Дождь… – пробурчал Лайам, чувствуя себя совершенно несчастным. – А я так мечтал закатиться на загородный пикничок.

Собственная шутка вызвала у него легкую улыбку. Лайам подхватил ведро и двинулся вниз по лестнице, сначала медленно, потом перепрыгивая через ступеньки. Где-то между третьим и вторым этажами он уже начал насвистывать.

Хозяйка дома еще не встала – Лайам знал, что она в такую рань не встает, – но над огромным кухонным очагом уже висел чайник. Когда Лайам, насвистывая моряцкую песенку, вошел в кухню, худая, невзрачная девушка – единственная служанка госпожи Доркас – застыла как вкопанная и глаза ее полезли на лоб. Тут до Лайама дошло, что он забыл накинуть тунику.

Лайам перестал свистеть и, плотоядно глядя на девушку, щелкнул зубами. Та молча повернулась и опрометью кинулась в соседнюю комнату.

“Интересно, что бы сказала леди Неквер, если бы я предстал перед ней без рубашки?”

Ухмылка Лайама сделалась еще плотояднее, если бы несчастная служанка увидела его сейчас, она бы наверняка грохнулась в обморок. Лайам снял чайник с крюка и налил в ведро горячей воды.

Вернувшись в мансарду, Лайам тщательно вымылся, а пока обсыхал, соскреб пемзой щетину со щек и с подбородка, морщась и вскрикивая. Ему припомнились шутки Тарквина по поводу отсутствия у него бороды, а также недавние подначки матушки Джеф и эдила.

– Пусть застрелятся, – проворчал он и снова раздвинул губы в волчьей ухмылке. Ему это нравилось. Облачившись в свой лучший наряд – зеленую как молодая листва, отороченную белым кантом тунику и брюки салатного цвета, – Лайам почувствовал себя повелителем мира.

Вот только обувь… Лайам с сомнением оглядел свои сапоги и покачал головой.

“Нет, для чистки обуви я еще не созрел. Пожалуй, сойдет и так”.

Его вчерашнее похмелье наконец-то развеялось, а шишка на затылке заметно уменьшилась. А еще его ждали дела. До сих пор его в Саузварке ничто не заботило, кроме книги, которую он хотел написать, а она упорно не шла. Теперь же он, можно сказать, оказался в самом центре событий. Лайам пока что понятия не имел, куда все это его заведет. Но просыпаться и знать, что тебя ожидают дела, – прекрасно!

Это нехитрое умозаключение наполнило Лайама предчувствием чего-то чудесного. Он подпоясался и полез в сундук за деньгами. Укладывая в кошелек монеты, он заметил на дне сундука небольшой боевой нож в простых ножнах и после секундного колебания прихватил и его. Сыск – вещь нешуточная, и оружие может прийтись кстати.

Лайам закрыл и запер сундук, а нож повесил на пояс. Он положил руку на рукоять, снова изобразил на лице волчью ухмылку, рассмеялся и двинулся вниз по лестнице.

На этот раз служанка не стала прятаться от него. Видимо, одетый мужчина не внушал этой дурочке опасений. Лайам, внутренне улыбаясь, но очень учтиво поинтересовался, не знает ли она, где находится аптека господина Виеску.

Служанка не знала, но робко предположила, что она может находиться в Норсфилде или в Аурик-парке – там проживал ремесленный люд. Лайам кротко улыбнулся и вежливо поблагодарил замурзанную дуреху. Но стоило ему шагнуть за порог, как его улыбка вновь превратилась в волчью ухмылку. Всю дорогу до конюшни, где содержался Даймонд, Лайам посмеивался про себя.

Парнишки, которого он посылал вчера с поручением, уже не было, но другой мальчишка – он казался родным братом вчерашнего – явно горел желанием оказать господину услугу.

– Сходи к леди Неквер и передай, что я охотно ее навещу в назначенное мне время, – сказал Лайам. Мальчишка тут же пустился бежать. – Эй, малый! – крикнул Лайам. – Поручение может и подождать – выведи для начала мою лошадку!

Пристыженный паренек вывел коня, и Лайам, вскочив в седло, направил Даймонда к городским воротам.

* * *

Жирные, сланцево-серые тучи напоминали о приближающейся зиме, хотя ветер с моря дул не очень холодный. Лайам вспомнил прошлую зиму. Он провел ее в краю, где солнце греет круглый год и где даже дожди не приносят прохлады. Сейчас же он ехал мимо пастбищ с серой, жухлой травой, мимо сжатых полей, притихших в ожидании холодов, и улыбался. Давненько ему не случалось зимовать в Таралоне!

Фануила он нашел там же, где и оставил, – на столе пустынного кабинета. В доме было тепло, хотя – Лайам лишь сейчас это заметил – в жилье Тарквина не имелось ни одного камина. А это значило, что магия Тарквина продолжала работать, невзирая на кончину старого чародея. Лайам и не знал, что такое бывает.

“Бывает, если магия заклинания равна могуществу мастера”.

Дракончик невозмутимо смотрел на Лайама, и того вновь поразило несоответствие между игрушечными чертами сидящего перед ним существа и тяжеловесностью посылаемых им мыслей.

– Так рано, а ты не спишь, – сказал Лайам, чтобы что-то сказать.

“Мне нужно мало сна. Ты дашь мне еду?”

– Сырое мясо? С вашего позволения, маленький господин, – сказал Лайам, низко кланяясь дракончику. В желтых глазах Фануила мелькнуло нечто похожее на любопытство, и Лайам поспешил на кухню, старательно представляя себе кусок сырой вырезки.

Пока Фануил вгрызался в мясо, Лайам прошелся по комнате, разглядывая диковины, поражающие его воображение.

– Что это за странные штуки в банках?

Сосуд, который Лайам разглядывал в данный момент, заключал в себе нечто, напоминающее законсервированную голову собаки. Лайам пожал плечами и двинулся дальше, не дожидаясь ответа.

“Ты сегодня очень веселый”.

– Ну, мой маленький господин, раз уж ты можешь читать мои мысли, то наверняка знаешь, чем вызвано это веселье.

“Да. Ты полностью увлечен. Тебе не терпится приступить к делу. Я знал, что так будет”.

– Да ну?

Слова дракончика слегка пригасили веселость Лайама, и он остановился у стола с крохотным макетом Саузварка.

“Тот, кто носит удачу с собой, всегда рад случаю проверить, не потерял ли он ее”.

Лайам расхохотался:

– Верно! Я похож на человека, который возвращается с рынка и похлопывает по кошельку, чтобы проверить, по-прежнему ли на месте его золотишко. Но удача – не золото в кошельке. Ее наличие выясняется в предприятиях, сопряженных с немалым риском.

Пока Лайам посмеивался, Фануил продолжал жевать. Разделавшись наконец с мясом, дракончик медленно перевернулся на спинку – его животик тускло блеснул.

“Почеши”.

Лайам подошел к столу и тронул пальцем мягкое тельце, прикосновение к чешуйкам, напоминающим лоскутки ткани, снова очаровало его.

“Ты встретишься сегодня с аптекарем?”

– Виеску? Да, для начала.

“Что ты ему скажешь?”

Лайам задумался, сосредоточенно приглаживая чешуйки.

– Не знаю, – признался он в конце концов и неожиданно для себя вновь усмехнулся по-волчьи. – Наверно, я это выясню, когда доберусь до него.

“Не улыбайся ему так”.

Лайам снова расхохотался, и дракончик нетерпеливо заерзал, давая понять, что почесывание пора прекратить.

– Если ваше высочество удовлетворено, я пойду, – сказал Лайам.

“Не улыбайся ему так”, – повторил Фануил.

Лайам вздохнул, возведя глаза к потолку, и быстро вышел.

Он перепугал своего чалого тем, что пришпорил его, едва вскочив в седло, и заставил пойти быстрой рысью вверх по узкой скальной тропинке.

Его приподнятое настроение пугало и его самого. Холодная погода, голые поля, нависшие над головой низкие тучи. Какой-то дракон умыкнул часть его души, а его единственный хороший знакомый умер. Лайаму по всем правилам полагалось бы сейчас впасть в депрессию.

Он же вместо того был весел и рвался в бой.

* * *

Лавочка Виеску располагалась в Норсфилде – в одном из самых спокойных его кварталов. Холм, на котором раскинулся Саузварк, с южной стороны имел немалую крутизну, дома богачей возвышались над ним, словно горные пики. Северный же склон города был в достаточной мере пологим – с широкими улицами, вымощенными черным булыжником. Точно такой же булыжник покрывал и остальные улицы Саузварка, но здесь он выглядел менее мрачно, ибо дома Норсфилда были невысоки и между их островерхими крышами хватало места для неба.

Доброжелательная прачка, а затем и яркая вывеска помогли Лайаму отыскать аптеку. Над выскобленным добела крыльцом висела доска, на которой кто-то искусно изобразил кадило с поднимающимся дымком, а выше – венок из плюща. Угли в кадиле раздувала женщина грозного вида, из уст ее исходило пламя.

Урис, – понял Лайам. Хотя в Мидланде не отмечали праздников Урис, он достаточно много о ней знал – наслышался, плавая по морям-океанам. Моряки звали ее Урис, Указующая пути, и считали покровительницей штурманов и картографов. Кроме того, Урис покровительствовала и сухопутному люду – всяким алхимикам, аптекарям, знахарям и врачам, хотя большинство представителей этих профессий, с которыми Лайаму доводилось встречаться, почитали ее лишь на словах.

А вот Том Виеску, похоже, чтил Урис вполне искренне.

– Он очень религиозен, – сказал себе Лайам и, придав лицу серьезное выражение, вошел в аптеку.

Виеску оказался точь-в-точь таким, каким Лайам себе его представлял – низкорослым и скрюченным, словно засушенная морковь, человечком. Лайаму даже на миг показалось, что он его где-то видел. Черная клокастая борода человечка была уже подернута сединой. Вкупе с маленькими блестящими глазками она придавала аптекарю угрожающий вид. Кожаный, испещренный пятнами фартук, под ним – фланелевая рубаха. Некогда, вероятно, она была белой, но теперь имела неприятный желтовато-серый оттенок. Аптекарь стоял, положив костистые и неожиданно огромные руки на деревянный прилавок, и смотрел на Лайама, как какой-нибудь рыцарь на вторгшегося в его владенья врага.

Однако аптека ничуть не напоминала те затхлые, невесть чем забитые помещения, в которых Лайаму доселе приходилось бывать. Всякой всячины здесь, конечно, хватало, но, казалось, каждая вещь находится именно там, где ей и надлежит находиться. Связки трав были помещены в специальные рамки, размещенные так, чтобы к каждой имелся свободный доступ. На широких полках стояли открытые коробки с корнями, и над каждой коробкой висел свой ярлычок. На полках повыше выстроились по росту бутыли, глиняные кувшины и другие сосуды, также снабженные аккуратными ярлычками. Прилавок, за которым укрывался аптекарь, был чистым и пустым. За спиной фармацевта высилась стойка, там были разложены необходимые инструменты. Там же виднелись и несколько ступок с пестиками, и небольшая жаровня с алеющими углями. Воображение поражала подставка со стеклянными и медными трубочками различной длины – с косыми срезами, подогнанными таким образом, чтобы трубочки можно было соединять между собой.

Лайам подумал, что аккуратность аптекаря не уступает его набожности. До него вдруг дошло, где он видел Виеску: в составе вчерашней процессии. Аптекарь шел во главе колонны верующих горожан.

– Так, значит, это вы будете местный аптекарь?

Лайам мысленно себя похвалил. Низкий певучий торквейский выговор он сымитировал достаточно сносно.

– Я – Том Виеску, – проворчал аптекарь, неприветливо глядя на посетителя. Лайам предположил, что это его обычная манера общения. Судя по говору, Виеску был выходцем с дальнего северо-запада. Этот суровый край не способствовал развитию изящных манер.

– Я спрашиваю об этом лишь потому, что у меня… э-э, важное дело, и я хотел бы потолковать о нем… э-э, с человеком достаточно сведущим.

Виеску подозрительно прищурился. Руки его задвигались по прилавку, как огромные пауки. Глаза-бусинки почти полностью скрылись в складках морщин.

– Так вы хотите узнать что-то о травах, мастер…

Концовка фразы была столь недвусмысленной, что не отреагировать на нее не представлялось возможным.

– Кансе, – отрекомендовался Лайам. – Иерарх Кансе, из Торквея.

Он нарочно присовокупил к вымышленному имени религиозное звание, решив, что это должно сработать.

– Ага. Так чем я могу вам помочь, иерарх?

М-да, никаких уверений в совершеннейшем почтении не было, но все же скрюченный человечек слегка расслабился. Он перестал коситься на посетителя, и руки его спокойно застыли. Теперь Виеску словно бы выражал готовность оказать услугу приезжему, хотя и не особенно рвался ему помогать.

– Видите ли, я приехал в Саузварк, чтобы встретиться с одним человеком, с… э-э… чародеем, – последнее слово Лайам произнес шепотом, словно оно само в себе таило угрозу, – и обнаружил, что он мертв. Убит.

Он печально кивнул и мысленно выругался. Аптекарь кивнул в ответ, но лицо его не отразило ни малейшего удивления – разве что в нем мелькнула легкая озадаченность.

– И кто же этот человек, иерарх?

– Некий Тарквин Танаквиль, – осторожно произнес Лайам. – Может быть, вы его знали?

– О, да. Я неплохо его знал.

Судя по тону, аптекарь не считал это знакомство приятным. И что-то неуловимо изменилось в выражении его глаз – как будто внутри них захлопнулись тайные дверцы.

– Кажется, вы не очень его любили, – заметил Лайам и, прежде чем аптекарь успел что-либо ответить, добавил: – Понимаете, я навожу справки о нем, потому что он… э-э, подрядился выполнить для нас одну работу, весьма важную. Видите ли, праздник Урис уже близок…

Лайам произнес последнюю фразу как можно торжественнее, и она повисла в воздухе, состязаясь с запахом лекарственных трав.

– Хм. Значит, так, – сказал в конце концов аптекарь и кивнул, словно отвечая каким-то своим мыслям. – Тарквин был не из тех людей, которых особо волнует приход праздника Урис. Мне кажется, иерарх, он вообще не веровал ни во что.

– Да, но люди часто служат целям богов, даже не подозревая об этом, – быстро сказал Лайам.

– Ну… я бы добавил, что Танаквиль мало походил на орудие вышних сил. Мерзкий он был человек и вел себя мерзко.

– Что значит – мерзко? То есть неправедно? Он что, служил темным богам?

– Нет-нет, ничего такого, – поспешно отозвался аптекарь. Он вскинул руки в протестующем жесте, впервые оторвав их от прилавка. – Просто он не был богобоязненным человеком. Он тешил собственную гордыню и мало думал о законах небесных, – с горечью добавил Виеску. – Он был горд, очень горд. И никогда не прислушивался к окружающим. Вот, собственно, все, что я имел в виду.

– Так, значит, вы хорошо его знали?

– Думаю, получше, чем кто-то другой. У нас имелись деловые сношения: я продавал ему кое-какие корни, которые трудно добыть.

Лайам облегченно вздохнул.

– Тогда вы должны знать что-то и о его делах! Скажите, не говорил ли он вам… – начал было Лайам и умолк – настолько мрачным сделалось лицо собеседника.

– Я ничего не знаю о его делах, иерарх, – ровным тоном произнес аптекарь.

– О!

Лайаму не нужно было притворяться разочарованным – довольно было лишь скрыть истинную причину разочарования.

– А я так надеялся… Понимаете, работа, которую он подрядился выполнить, очень важна для нас, и когда я услышал, что он умер, то подумал, что, может быть, он мог доверить ее кому-нибудь из коллег.

– Мы с ним не коллеги. Он был знахарем, магом, а я – аптекарь. Это не одно и то же, – холодно произнес Виеску, скрестив руки на груди. Лайаму показалось, что за его холодностью кроется нечто помимо уязвленной профессиональной гордости.

– Да, я знаю, но в вашем городе других магов, кажется, нет. И я подумал – с кем же такой человек мог вести тут дела? Это размышление привело меня к вам, мастер Виеску. А потом я увидел на вашей вывеске изображение Урис, и это позволило мне надеяться… – Лайам искательно улыбнулся.

Виеску слегка смягчился и опустил руки.

– Я сожалею, иерарх, но мои деловые сношения с ним ограничивались лишь тем, что я продавал ему кое-какие корни и иногда добывал для него редкие травы. И ничего больше, иерарх. Ничего ровным счетом.

– Да-да, я понял.

Лайам понурился, повесил голову на грудь и впал в глубокую задумчивость.

– А вы, случайно, не поставляли ему перкинову погибель?

Перкиновой погибелью называлась одна очень редкая травка. Она произрастала лишь в королевстве Рейндж, – потому-то Лайам и решился ее назвать.

– Нет, – мгновенно отозвался Виеску. – На юге этой травы не достать.

Лайам подождал в надежде, что аптекарь добавит еще что-нибудь, но Виеску явно был не склонен к дальнейшей беседе. Уяснив это, Лайам удрученно кивнул и направился к двери. Голос аптекаря настиг его уже на пороге:

– А могу я поинтересоваться, почтеннейший иерарх, – откуда вам стало известно, что Танаквиля убили?

– Я был там, – отозвался Лайам, потом быстро добавил: – Был у него в доме, вчера днем. Точнее, утром, уже после убийства. А об убийстве мне сообщил один из людей эдила. Я был глубоко потрясен.

Он прикрыл дверь и повернулся, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как можно естественней:

– А что, разве гибель Тарквина для кого-нибудь тайна? Разве о загадочной смерти такого могущественного чародея сейчас не толкуют на каждом углу?

– Тарквин вел жизнь затворника. Боюсь, половина города вообще не знала, что он тут живет.

– Тогда могу ли я в свою очередь полюбопытствовать: откуда вы сами узнали об этом? – вежливо поинтересовался Лайам, но Виеску снова напрягся.

– Мне сказал о его смерти эдил – когда приходил спросить меня обо всем, что я знаю. Его расспросы очень походили на ваши.

Лайам досадливо прикусил губу.

– Я лишь надеюсь, что его убили не из-за того, чтобы помешать ему выполнить наш заказ. Скажите, были ли у него враги? Возможно, из числа врагов нашей религии?

Виеску хрипло рассмеялся. Его смех напоминал хруст гравия под ногами.

– Не думаю, чтобы он враждовал с врагами религии, иерарх.

Сказав это, аптекарь задумался, будто что-то про себя взвешивая, потом твердо добавил:

– Я вообще не представляю, с кем бы он мог враждовать. Я уже говорил, он очень ревностно охранял свою обособленность.

Задумавшись, Лайам вновь прикусил губу.

– А не скажете ли, когда вы в последний раз виделись с ним?

– Примерно с неделю назад, иерарх. Я навещал его по одному пустяковому делу.

– Но вы говорили, что вас связывали исключительно деловые отношения…

– Ну да, – медленно произнес Виеску, – исключительно деловые. Да.

Аптекарь подергал кустистую бороду и прикусил уголок уса. Он явно обдумывал что-то весьма важное. Потом Виеску неохотно произнес, взвешивая каждую фразу и внимательно наблюдая, какое впечатление его слова производят на собеседника:

– Одна женщина, иерарх, – точнее, совсем еще девушка, – попала в беду.

Лайам вопросительно уставился на него, и Виеску неохотно пояснил:

– Последствия греха, иерарх. Беременность.

– И вы отправились с этим к мастеру Танаквилю? Но… зачем?

– Девушка просила меня продать ей траву, именуемую сантракт. Эта трава провоцирует выкидыш.

Лайам вытянул шею и прищурился, стараясь изобразить любопытство, но Виеску, похоже, превратно истолковал эту мину. Он вспыхнул от гнева.

– Я не торгую этой травой, иерарх, я так ей и сказал! Я посоветовал ей молиться, но она рассердилась и обругала меня. Она очень разгневалась, иерарх, и очень ругалась. Она сказала, что знает, как ей поступить, и при этом упомянула имя Тарквина. Потому-то я и отправился к нему. Чтобы предупредить его и уберечь от возможных ошибок.

В низком голосе аптекаря слышалось приличествующее случаю негодование, смешанное с праведным гневом, но в нем проступало еще что-то, похожее на отчаяние, – и это слегка пугало.

– Вы правильно поступили, господин аптекарь, – мягко произнес Лайам.

– Благодарю, иерарх, – хмуро отозвался Виеску, и в его словах было больше усталости, чем признательности. Лайам пробормотал слова извинения и вышел.

Оказавшись на улице, Лайам облегченно перевел дух и, обращаясь к изображению Урис на вывеске, мысленно извинился перед богиней за то, что посмел притвориться одним из ее жрецов. Затем он попросил прощения еще раз – уже у себя самого за ложь, против которой возмущалось все его существо. Хотя Лайам ощущал, что лицо его было нормальным, но на лбу уже проступила испарина, а шея просто горела, равно как и подмышечные впадины, и поясница.

Чалый конь почуял беспокойство хозяина, когда тот садился в седло, и занервничал, – Лайаму пришлось его успокаивать.

– Тише, маленький, тише!

“Даже конь расстроился, а ведь ему не пришлось притворяться! И я больше не стану этого делать”, – подумал Лайам, пуская Даймонда рысью.

* * *

Виеску, несмотря на всю его угрюмость и неприязнь, не выглядел опасной фигурой, и все же вокруг него витала странная аура тайной взвинченности. Такой в минуту отчаяния может пойти на все. А потому, решил Лайам, с ним следует держать ухо востро. Хотя аптекарь сейчас ничего вроде бы не заподозрил, все равно вероятность осложнений чересчур велика.

И все-таки первая попытка расследования принесла кое-какие плоды. Молодая грешница, сыплющая ругательствами, упомянула имя Тарквина. Ее в списке Лайама не было – но, возможно, ее стоит туда и внести.

Кстати, а от кого она могла забеременеть?

Лайаму вспомнился один теплый летний денек; он лежал на волноломе и обсыхал после купания, оцепенев от жары. Из этого состояния его вывел звонкий смех. Лайам взглянул в сторону дома. Там – на открытой террасе – что-то происходило. Старик-хозяин приобнимал молоденькую девчонку, та сопротивлялась и заливалась смехом. В конце концов девушка вырвалась из объятий, смущенно взглянула в сторону Лайама, потом подобрала юбки и, сбежав с лестницы, скрылась за скалами. Старик крякнул, оживленно потер руки и, прежде чем скрыться в доме, подмигнул застывшему от изумления Лайаму. Это произошло еще до того, как они с Тарквином стали сближаться, а потому Лайам снова погрузился в дремоту, подумав лишь, что никогда бы не заподозрил такой бойкости в пожилом человеке. Впрочем, старик был чародеем, а Лайаму доводилось слыхать о кое-каких заклинаниях…

Кто же все-таки мог осмелиться убить столь могущественного мага?

Разъяренный муж или возмущенный отец, а возможно, и оскорбленная женщина – по крайней мере такая, у которой хватило решимости попытаться купить сантракт у почитателя Урис. Или все тот же фанатичный аптекарь, ненавидящий мирян за грехи. Возможно, его связывали с этой девицей более тесные отношения, чем те, о которых он заявил.

Лайам понимал, что все его рассуждения пока что беспочвенны – так, легкие пируэты фантазии. Но они могли натолкнуть его и на дельную мысль. И кроме того, теперь у него имелась хоть хлипкая, но зацепка.

Когда Лайам выехал из Норсфилда, его осенила другая мысль. Эдил побывал у аптекаря раньше, чем он. Лайам был уверен, что Кессиас не способен распутать дело, но одно лишь сознание того, что этот прямолинейный служака рыщет по городу, постоянно опережая его, внушило Лайаму сильное беспокойство. Ведь более чем вероятно, что эдил в своих беседах с людьми будет упоминать и его имя, – и это сильно повредит Лайаму в его собственных розысках.

Ну да, его мало кто знал в Саузварке, и потому Лайам, конечно, имел возможность выдавать себя за кого-то другого, но, во-первых, ему этого уже не хотелось. А во-вторых, если кто-то догадается, что он – тот самый человек, о котором упоминал Кессиас, это может оказаться опасным. С другой стороны, из того, что Лайам мало с кем тут знаком, вытекало, что в его активе нет никакой информации о горожанах. Если бы он побольше знал о Виеску, то, вполне возможно, смог бы вытянуть из аптекаря что-либо более стоящее, чем то, что он у него выведал десять минут назад.

Лайам попытался сообразить, кто мог бы снабдить его информацией подобного рода. Прежде всего это, конечно, хозяева таверн и кабачков и тому подобные лица, – они болтливы, впрочем, их болтовня всегда сдобрена ложью. Госпожа Доркас тоже любит посплетничать, но кто угадает, сколько правды в ее словах? Да и кроме того, сплетни частенько бегут впереди того, кто их собирает.

У Лайама забурчало в животе, и он сообразил, что полдень уже миновал. Пожалуй, пора перекусить и отправляться к леди Неквер.

Внезапно на его губах вновь заиграла волчья усмешка. Леди Неквер очень хочется послушать рассказы о дальних краях, в которых ему довелось побывать, а ему очень хочется узнать побольше о городе, в котором он проживает.

Возможно, в общении друг с другом они смогут удовлетворить свои нужды.

* * *

Оставив в конюшне Даймонда, Лайам заглянул к себе, чтобы прихватить несколько карт и кое-какие книги. Затем он двинулся пешком по крутым улочкам в сторону богатых кварталов. От двора герцога донесся колокольный звон, под низкими тучами он звучал приглушенно. Неподалеку от окованной железом двери дома Некверов сидел чистильщик обуви. Лайам позволил маленькому пройдохе взять в оборот свои сапоги и уплатил ему куда больше, чем причиталось. Мальчишка, взяв монету, скривился и уставился на него с презрительным видом. Лайам пожал плечами и зашагал к дому торговца.

Скромно одетый пожилой слуга распахнул дверь прежде, чем Лайам успел постучать, и провел гостя к террасе третьего этажа. Сейчас, без толпы веселящихся простолюдинов, дом Некверов казался пустым и гулким и даже чем-то напоминал храм: изящная мебель с искусной резьбой, зеркала в позолоченных рамах, гобелены из дальних краев, хрусталь, серебро, драгоценное темное дерево. По многим из этих вещей можно было догадаться, что хозяину дома приходится много странствовать, но в целом дом был обставлен по-таралонски, со сдержанной роскошью. И повсюду царила мертвая тишина.

Леди Неквер сидела на террасе в мягком кресле с высокой спинкой и смотрела на бурное море. Ее фигурку облегал плотный плащ темной шерсти; ее прекрасные черные волосы трепал штормовой ветер. Лицо женщины было обращено к западу, там возвышались Клыки. Ветер, которому в городе не позволяли разгуляться высокие, тесно стоящие здания, яростно выл, проносясь над открытой террасой, и улетал прочь – срывать белую пену с гребней волн. От холода щеки женщины слегка разгорелись. Хозяйка дома хмурилась и казалась обеспокоенной.

Лайам приблизился к креслу и вежливо поклонился. Слуга кашлянул.

– Сэр Лайам, мадам.

Беспокойство сошло с лица молодой женщины, но не совсем. Леди Неквер подняла голову, и на губах ее появилась улыбка.

– Сэр Лайам! Я уж думала, что вы опять не придете! Ларс, согрей нам вина.

Слуга поклонился и удалился. Леди Неквер снова устремила взгляд в сторону моря, а Лайам тем временем глядел на нее.

– Сколько неумолимой жестокости, – негромко произнесла леди Неквер, поднялась с кресла и подошла к каменной балюстраде. Штормовой ветер раздул полы ее плаща. Лайам покрепче зажал книги и карты под мышкой. Ему показалось, что стоит что-то сказать.

– Да, леди. Но спокойное море – одно из самых чарующих зрелищ на свете.

Женщина с любопытством глянула на него.

– Я имела в виду не море, сэр Лайам. Я… – она махнула рукой в сторону Клыков и нервно передернула всем телом. – Что-то холодает. Давайте зайдем в дом.

Они прошли через зал в гостиную, расположенную в левом крыле здания. В маленьком камине уютно алели угли. Все тот же слуга принес подогретое вино с пряностями. Леди Неквер скинула плащ, под ним оказалось вечернее платье с высоким воротом и широкой юбкой; стройная фигурка молодой женщины почти терялась в пурпуре складок. Настроение леди Неквер заметно улучшилось, и она улыбнулась гостю.

– Вы уж простите мою неучтивость, сэр Лайам. Холодная погода плохо на меня влияет. Мне кажется, от холода мой ум цепенеет. И я сомневалась, придете ли вы. Вы очень нехорошо поступили, что не пришли вчера. Я очень на вас рассчитывала. – Женщина запнулась, потом произнесла уже совсем другим тоном: – Но я вижу, вы принесли книги и карты. Начинайте же ваше повествование, а я буду самой внимательной слушательницей на свете.

Лайам пригубил подогретое вино и принялся разворачивать карты.

По оконным стеклам забарабанил дождь, но Лайам очень нескоро обратил на это внимание. Он говорил и говорил, очарованный красотой леди Неквер и польщенный ее вниманием. Оказалось, что ему есть что рассказать, – Лайам был и сам удивлен своим красноречием. Он побывал во множестве мест, о которых леди Неквер едва слыхала, и в таких, о существовании которых она вообще не подозревала. Неприкрытый интерес слушательницы подстегивал Лайама, он подробно описывал экзотические обычаи разных стран и народов. Он раскрывал книги, манипулировал картами, показал маршруты некоторых своих путешествий – он говорил о многом из того, что ему довелось повидать.

Леди Неквер зачарованно придвинулась к гостю, глаза ее ярко блестели. Иногда Лайам ощущал сладковатый запах ее духов, и в нем просыпались амурные настроения. Но женщина, судя по всему, совсем не была склонна с ним флиртовать. Она сосредоточенно разглядывала карты, задавала вопросы и очень естественным образом умудрялась хранить своего рода сексуальный нейтралитет. Лайам не мог понять, хитрит она с ним или просто невинна.

Лайам говорил, но сознательно опускал добрую половину из того, что видел, и старался не говорить о себе. Он избегал лишних подробностей, особенно когда речь заходила о войнах, в которых ему доводилось участвовать, и не упоминал о неблаговидных деяниях, которые вольно или невольно приходилось ему совершать. Но леди Неквер была проницательна и порой ловила его на нестыковках каких-либо мелочей. Она делала логичные выводы и порой подмечала в событиях такие взаимосвязи, что у Лайама от изумления расширялись зрачки.

Лекция переросла в беседу, и хотя хозяйка дома стала поглядывать на песочные часы, стоявшие на буфете, интерес ее ничуть не ослабевал. Чем ближе к вечеру, тем больше вопросов слетало с ее уст и тем старательнее она старалась продлить разговор.