Счастье потерянной жизни

      - Гражданин начальник, - не поднимая глаз, заговорил Павел, - вот вы человек образованный; убеждений, которые привели вас сюда для освоения этого дикого края, не оставили, хоть они не дают вам ничего утешительного, да и не дадут в будущем. Так как же я могу оставить свою веру, которая выводит меня всюду из тех мест, куда гонят злые люди? Эта вера вселяет в меня радость, вера, которую исповедовали в течение тысячелетий самые лучшие, самые добрые и искренние люди.
      - Да ты не обижайся, Владыкин! Ты не обращай внимания на мою ругань, тут и святой человек превратится в собаку. Я же тебя полюбил еще там, на первой. Жалко мне тебя. Затопчут тебя в грязи, хоть и вынужден признать: есть в тебе эта... твердость, что ли. Ну, не унывай - я тебя в обиду не дам. Иди воон в тот барак, отдыхай.
      Дневальный сонно посмотрел на новенького.
      - Тут у нас спокойно, одно начальство живет. Иди в каптерку за постелью. Спать будешь здесь. Харчи ношу три раза в день. Если есть деньги, в ларьке покупай, что хошь. Ни утром, ни днем Павла не трогали. К вечеру он сам забеспокоился, отыскал Петрова.
      - Да ты отдыхай! - отмахнулся от него начальник.
      Прошла еще ночь. Но теперь Павел стал настойчивей:
      - Иван Васильевич, я без дела не могу. Не ругайтесь, но я христианин и зря хлеб есть не стану. Дайте любую работу.
      Петров сплюнул и поставил Павла на учет лесоматериала. Уже через неделю Павел представил такой отчет начальнику, что тот даже присвистнул от удивления:
      - Вот так аккуратист! Ладно, есть для тебя одно местечко. Секрет "местечка" заключался в том, чтобы строго следить за исправностью профиля ледяной дороги, по которой лесоматериал вывозили с плотбища. На сани грузили по 10-12 кубов. Дорога шла под уклон, и здоровенные битюги с трудом удерживали эту гору леса. По технике безопасности надо было выдерживать дистанцию примерно в километр между санями. Правило это нередко нарушалось лихими возчиками, в основном из урок. И вот однажды Павел стал свидетелем душераздирающей картины. Только он пропустил тяжело груженные сани, как метров через двести вынырнули вторые сани. Возчик лихо помахивал кнутиком и не сразу сообразил, что его битюги не в состоянии притормозить. Инерция увлекла бедную пару лошадей, они заскользили на льду, тяжелый груз все сильнее толкал на животных, возчик растерялся, закричал, спрыгнул с саней, стал сыпать песок, швырнул под полозья ватник - все тщетно. Вот уже расстояние между санями двадцать метров, десять метров, пять метров... Сани с треском врезались в передние, послышался крик, в стороны брызнула кровь, полетели куски растерзанного животного.
      - Я больше не смогу там, - тихо признался Павел начальнику о случившемся. Петров поразмыслил и определил так:
      - Сколько было моих возможностей, я оберегая тебя. Видно, пришло время расстаться. Тут работы сворачиваются, сам видишь - людей все меньше и меньше. Лучшее, что могу сделать для тебя - направить на станцию: там нужно провести инвентаризацию. А расставаясь, скажу, что твой Бог загадка для меня. Вот ты молчишь, богомолец несчастный, слова поперек не скажешь, а ведь я вижу: твое молчание красноречивее проповеди. Прощай, иди своей дорогой и не сдавайся.
      Да, сама жизнь Павла убеждала встреченных им людей в том, что безбожие - пустая вера, лишающая человека радости. Он даже пожалел Петрова и выразил эту жалость в молитве:
      - "Прости меня, Боже, я виноват и близорук - ведь я забыл наказ деда Никанора - спасай обреченных на смерть. Я побоялся этой пропасти, а ведь именно здесь Ты укрыл меня, здесь преподал мне дорогие уроки. Ведь и Петров - тот же конь, который сорвался на свою погибель, а ты дал мне такую силу, что глядя на меня и он останавливается на своем безбожном пути. Приведи и его к тихой пристани. Ты знаешь это..."
      С инвентаризацией справился легко. Дал о себе знать в управление, и в марте пришло предписание: возвратиться в Облучье. Тут-то и подстерегло Павла новое горе.
      Чтобы добраться до Облучья, Павел решил воспользоваться товарным поездом. Вместе с другими попутчиками он устроился на тормозной площадке. С ним ехали двое заключенных и вольнонаемные - муж с женой. Поезд тронулся, какое-то веселое чувство охватило Павла, он по-детски радовался мелькающим картинам. Но вскоре заключил, что веселье это какое-то беспочвенное. В самом деле, чему радоваться? Что по прибытию его снова бросят из огня да в полымя? В глубине души он испытывал побуждение к молитве, но не прислушался к этому зову. И вот поезд подошел к станции, а тут и патруль. Всех сняли с тормозной площадки, обвинили в незаконном проезде и повели в отделение. Там Павел объяснил:
      - Я строю эту дорогу и думал, что имею право на бесплатный проезд.
      - Если б ты ехал на пассажирском поезде, так оно и было бы, - заявил инспектор. - Здесь же поезд товарный, ответственность иная.
      И снова Павел испытал легкий укор: уж очень гордо отвечал он инспектору и ввел тем самым сердце в искушение. Все в нем дрогнуло и опустилось. Казалось, что тут такого - опасность незначительная, а вот уверенность поколебалась.
      Вольнонаемных вскоре отпустили, Павла с одним из заключенных посадили под замок. Прошел час, вызвали снова. Учинили обыск. Нашли Евангелие. Когда книга оказалась в руках инспектора, все в голове Павла помутилось.
      - Это что еще за молитвенник? Эге, да тут и пятно крови. Ну-ну...
      Павел собрался было объяснить, что это кровь от раздавленного клопа, но инспектор уже вышел из комнаты. Павел приуныл: все пропало!
      Второго задержанного также отпустили, не найдя при обыске ничего предосудительного. Павла отвели обратно в кутузку. Ночь прошла почти без сна. Мучимый голодом, Павел усиленно молился, просил у Господа прощения за свою гордыню, за то, что впал в искушение. Никогда еще не чувствовал себя Павел таким удрученным и беспомощным.
      Лишь в полдень повели на допрос. Допрашивал Ходько начальник третьего отдела. Перед ним на столе лежало Евангелие.
      - Так это значит вы Владыкин? - довольно миролюбиво приступил он к разговору. - Гм, я представлял вас более зрелым. Ну что ж, давайте побеседуем откровенно.
      - Охотно готов дать вам на все исчерпывающие ответы.
      - Гм, хорошо. Тогда вот вам первый вопрос: как, при каких обстоятельствах и кто убедил вас, внушил или принудил принять веру в Бога?
      - Никто мне не внушал и не принуждал к этому.
      - Как так? Ведь вы же верите в Бога?
      - Теперь, пожалуй, уже не просто верю - теперь я живу Господом. Меня удивляет ваш вопрос. Почему кто-то должен обязательно внушать? Тем более принуждать. Вот вас кто-нибудь принуждал питаться материнской грудью?
      - Гм, это не относится к нашему разговору. Хотя готов ответить. Ведь я плоть от плоти моей матери, девять месяцев жили одной жизнью, заложенные во мне инстинкты принудили питаться сосцами матери.
      - Так вот так же точно, как вас потянуло к материнскому молоку, в котором заключалась жизнь вашей плоти, точно также всякого здравомыслящего человека влечет к Богу, ибо в Нем есть жизнь духовная. Вот я и стал искать Бога, чтобы иметь жизнь вечную. Нашел его через Библию. Сначала искал правду в жизни, искал бескорыстную любовь. Искал, в чем заключается смысл человеческой жизни. Ответ в людях я не нашел, Библия же указала мне на Иисуса Христа, вот я и нашел то, чего искала душа.
      - Так что же, выходит неверующий в Бога и неживой вовсе?
      - А вот вы почитайте, что написано в Евангелии, которое лежит перед вами. "В Нем, в Христе, была жизнь и жизнь была свет человеков". "Имеющий Сына Божия имеет жизнь, не имеющий Сына Божия не имеет жизни". Почитайте Первое послание Иоанна, глава 5, стих 12. То, что вы называете жизнью, на самом деле таковой не является, это простое существование в теле. Человеком, живущим вне Бога, владеют низменные инстинкты: блуд, зло, нечистота уст, идолопоклонство, ссоры, зависть, непослушание, ненависть, убийство, бесчинство. Разве это основа жизни? Человек, живущий по этим законам, духовно мертв. Такие люди никому не нужны, даже государству. А вот вам другой человек, в котором есть любовь, радость, мир, долготерпение, благость, вера, милосердие, кротость, воздержание. Такой человек нужен всем, поступки его жизненны, но стать им может тот, кто верит в Бога и имеет Его в себе.
      Ходько слушал молча, постукивая карандашом по столу. Время от времени он раскрывал Евангелие, рассеянно листал его. За окном стемнело.
      - Конечно, люди честные и миролюбивые всем нужны. Но таковые могут быть и неверующими и именно таких воспитывает наше общество. Для этого прилагаются огромные усилия, затрачиваются средства: литература, кино, школа, театр - все это требует затрат. Вера же в Бога представляется мне фанатизмом, пережитком прошлого. С этим надо порвать, особенно вам, грамотному, молодому, умному. Да вот судите по себе: не верили бы, не оказались бы в застенках. Разве не нуждается в таком, как вы, человеке наше общество, государство? Очень нуждается. И вас посадили не за то, что вы верите в Бога, а за то, что вы выступаете против наших культурных мероприятий, не посещаете кино, танцы, театры и прочие места, весьма популярные у нашей молодежи. Вы и сами стали бы видным и передовым юношей.
      - Просто неудобно выслушивать от вас, старого, образованного большевика такие допотопные аргументы, которые часто используют в своих лекциях неграмотные атеисты. Вам-то надо рассуждать логичнее. Но уж раз заговорили и об этом, надо отвечать. Вот что я вам отвечу. Буду говорить о ворах, грабителях, убийцах - о тех преступниках, с которыми я хлебаю одну баланду и знаю их лучше вас. День-деньской я с ними. Вижу, что среди них много грамотных людей, они читали и читают романы, как только в клуб привезут коробки с кинолентами, первыми занимают места. Теперь вот укажите мне хотя бы одного из них, кто оставил бы пьянство, грабеж, разврат только на основании прочитанного романа или увиденного кинофильма? Думаю, нет у вас таких примеров. Зато я могу показать вам тысячи тех, кто после чтения Библии и посещения богослужений оставил свои гнусные привычки. Теперь скажите есть ли у вас хоть один пример, запечатленный в моем деле, чтобы я насильно вывел кого-то из театра в силу своих убеждений? Может, я избил кого-то за прочитанный роман? Или отваживал от дверей кинотеатра? И таких фактов нет у вас, да я бы первый осудил подобное поведение. Но вот за то, что я христианин, что я не все книжки подряд читаю, а по выбору, за то, что меня вынудили публично раскрыть свои убеждения, так вот за все это меня в 20 лет оторвали от родительского гнезда и бросили сюда, к вам в кабинет, на допрос и издевательство. Вот где фанатизм, вот в чем пережиток, средневековый пережиток. И содержите меня рядом с бандитами и насильниками, ворами и скотоложниками, на штрафных работах и в венерических колониях. И все за что? Только за то, что я люблю моего Иисуса, соблюдаю Его заповеди. Вот и сейчас я сижу перед вами только за то, что вы нашли у меня Евангелие. Не будь его, давно бы уже отпустили, как тех зеков, что ехали со мной на площадке. Да еще голодом морите.
      - Как голодом? - встрепенулся начальник. - Разве не кормили?
      - Будто вы не знаете режима ваших каталажек.
      - Ну, это мы поправим, - пробормотал Ходько и стал названивать по телефону. Время было позднее, видимо, никто не откликался, тогда он позвонил в собственную квартиру и оттуда принесли миску кислой капусты да пару блинов. Помолившись, Владыкин тут же подкрепился и приготовился к продолжению разговора.
      - А как вы смотрите на службу в армии? - продолжил Ходько. - Ведь ваши единоверцы отказываются брать оружие в руки.
      - Смотрю так, как учит Слово Божие...
      - Ну, посудите сами: если все будут верующие и на страну нападут враги, кто же возьмется защитить ее?
      Ходько с таким самодовольным видом откинулся на спинку стула, что Павел сразу понял: этим вопросом он посчитал, что припер его к стенке.
      - Когда сложится такое положение, тогда и вы будете верующим, и будете горько сожалеть, что до сих пор слыли атеистом. Но есть и другой ответ на ваш вопрос. Когда вы меня, беззащитного христианина, бросили на штрафную в толпу головорезов, то не думали ли вы втайне, что они меня прикончат? Во всяком случае, хотели посмотреть: что со мной случится? И вот я цел и невредим, никто меня и пальцем не тронул. Правда, они стащили мой чемодан, но и в этом случае их можно оправдать: они забрали у меня лишнее, ибо у меня была обувь, у них - нет, у меня была рубаха - кто-то из них был голый...
      Конечно, всех вопросов, которыми завалил Ходько молодого человека и тех ответов, которые тот давал начальнику, не перескажешь. Павел лишь изумлялся тому, как Дух Божий присутствовал при нем и научал его давать ответы. Забрезжило утро, уставший начальник сладко потянулся, давая понять, что пора кончать это препирательство, и сказал:
      - Должен признаться, что своими ответами вы расположили меня к себе, хоть между нами тридцать лет разницы и идейные расхождения. Я старый большевик, много пострадал за марксизм, но никогда не думал, что в религии можно найти нечто осмысленное, животворящее. Если бы вы были в наших рядах, вы принесли бы огромную пользу. Впрочем, я и сейчас верю, что вы станете нашим товарищем. Вашими злоключениями по штрафным зонам я займусь лично тут чистое недоразумение, нельзя же мерить всех религиозников на один аршин. Да, часто за формуляром мы не можем рассмотреть истинной души человека. Но вот что меня интересует: могли бы вы разувериться во Христе?
      - Если бы появился тот, кто справедливее Христа, тот, кого люди полюбили бы более Христа и научились бы побеждать Его именем, как победил Он, - тут ответ несложен.
      Ходько встал. Евангелие взял в руки и вдруг от души улыбнулся.
      - Вы ждете, что я верну вам Евангелие? Книгу не отдам. Вы знаете Евангелие наизусть, а я с ним мало знаком, так что не обижайтесь. А вы собирайтесь - пойдете на фалангу. Только в штабную не идите - неожиданно заключил он. Павел не придал этому значения, лишь потом сообразил, в чем заключалась для него опасность попасть в штабную фалангу.
      Вышло, однако же, не так, как хотелось: в обычной фаланге его не приняли, отправили как раз в штабную. Эта фаланга наполовину состояла из женщин. Объявился и знакомец - с ним Павел уже отбывал короткий срок пребывания в штрафной зоне. Тут же он оказался начальником Павла. Отвел место, кликнул двух женщин - те проворно принялись за уборку. Предложили скинуться на чай. Павел охотно вступил в складчину. А когда настало время и они зашли в комнату, вид ее преобразился: занавесочки, скатерочки, цветные картинки над кроватями. Кстати, на одной из них, мило улыбаясь вошедшим, сидели две разодетые девушки. Павел оторопел.
      - Ты что? - удивился его знакомец. - Смутился? Так иначе не проживешь из жизни не вычеркнешь ни одного дня. Есть возможность - надо жить по-людски: с удобством, с женщинами. Видишь, как нам рады.
      Он бесцеремонно облапил одну из женщин.
      - Это - моя любовь. А это - ее подруга, ты ей понравился, так что заодно с новосельем отпразднуем и вашу свадьбу. Ты меня понял?
      - Понять-то я понял, да вот чем расплачиваться придется за это.
      - Перед кем это расплачиваться? - не понял товарищ. Тут холостых нету, тут все семейные, да не по одному разу.
      - Есть Судья Всевидящий, имя Ему - Бог, у тебя и крест на груди выколот, как же ты не знаешь Его. Вот перед Ним и придется расплачиваться. Напрасно вы мне такую кровать застелили - на ней, как уснешь, так и не проснешься вовеки. Чайку мы попьем, только прежде встанем, и помолился за обед, я вам расскажу, что такое грех.
      Любострастники пришли в крайнее недоумение. Товарищ Павла не успел подыскать слова для оправдания, как из коридора крикнули:
      - Сашка! К селектору!
      На нем лица не было, когда вернулся:
      - В чем дело, Павел? Позвонили из третьей части, велели тебя срочно, с вещами доставить к ним. В чем дело?
      Встревожились и его подруги. Что мог ответить страдалец? Лишь пожал плечами и, подхватив нераскрытый чемодан, поплелся к выходу.
      "О человек, человек! Как бы ни тщился ты стать великим, слово твое остается дешевым. Если уж Ходько довериться нельзя, а ведь он предупреждал не идти в штабную, то кому же верить? Как кому? Прости меня, Господи! Прости! Слава Тебе, что Ты управляешь нами!"
      Сотрудники третьего отдела давно уже знали Павла и сейчас только сочувственно покивали головами.
      - Придется тебе начинать новый виток скитаний - предписано снова отправить тебя в тюрьму.
      - На все воля Божья, - смиренно ответил Павел.
      В тюрьме встретил Хаима Михайловича и Евгения. Они рассказали о своих мытарствах, о Магде, который не нашел случая попрощаться с Павлом перед освобождением, о том, что их снова гонят на станцию Кундир, снова на штрафную зону, на работу в балластном карьере.
      Бараки здесь разделили на комнаты-камеры, в них загоняли по 15 человек. На ночь камеры запирали. Утром и вечером перекличка. Балласт насыпали на открытые платформы. Нечеловеческие нормы, злобные подгонялы-десятники. Контингент заключенных - почти сплошь интеллигенция: врачи, учителя, инженеры, начальники предприятий, люди, абсолютно не приспособленные к физическому труду. Они и пустую лопату поднять не в силах, а тут тяжеленный балласт. Ослабевших не поднимали, а лупили палками и сажали в карцер. Голод, одиночество, издевательства...
      В одну из ночей Павел усердно молился Богу, чтобы Он помог ему выстоять и утром, перед пробуждением, получил откровение, что ему предстоит далекий путь. Это подтвердили и бывшие друзья Магды - они устроились в контору, а там давно ползли слухи о предстоящем этапе.
      После завтрака началась погрузка в вагоны. Странное дело ничего лучшего не ожидало впереди этих мучеников, а вот поди ж ты - лезли в телятники с радостными лицами, лишь бы хоть на минуту вырваться из каторги. Нечто подобное испытывал и Павел.
      Эшелон миновал знакомые места: Облучье, Ударный, Лагар-Аул, первую фалангу, Известковый.
      "Может быть, никогда уже нога моя не ступит на эту землю, политую, моими слезами. А сколько же крови людской пролито в этих дебрях? Слава Тебе, Господи, что оставляю эти места непобежденным. Многие беды кружились над моей головою, но от всех их Ты избавил меня, Господи!"
      Проехали Волочаевку - с замиранием сердца Павел прислушивался к ходу поезда: не замедлит ли, не остановится ли в этом аду, куда направляли людей для строительства Комсомольска-на-Амуре. Нет, Слава Богу, пронесло. Пересекли территорию лагерей. Угрюмые лица арестантов обращались в сторону эшелона с безмолвным вопросом: а вас-то куда?
      Амур открылся широкой водной гладью. И снова - лагеря, лагеря, лагеря! Свидетелями какого только людского горя не стала эта земля! Заглянет ли в эти мрачные места свет христианской любви и мира? Кто придет сюда со светом Евангелия, о котором Сам Спаситель сказал: "и будет проповедано Евангелие... во всех концах земли". Пока же скромные крупицы правды Слова Божия и скромные молитвы за бедный, погибающий народ несут такие безмолвные труженики на ниве Господней, как Павел. Придет ли кто к престолу Отца Небесного, скажет ли ему: "я та самая былиночка, выросшая от семени, посеянного им в этом нелюдимом, суровом краю?"
      Позади остался Хабаровск, впереди - Владивосток. Проснулись в городе, на Второй речке. Здесь, под скалами, расположился пересыльный поселок. Карантин под фортом, наверху вооруженная охрана, внизу брезентовые палатки, окруженные колючей проволокой. Павел прибыл сюда буквально через несколько дней после бунта, устроенного урками по случаю раздачи супа с червями. Охрана пыталась под угрозами заставить есть эту баланду, от которой отворачивалась бы скотина. Зеки наотрез отказались, вылили бачки на землю. В отместку поступило распоряжение вообще лишить пищи. Заключенные подняли неистовый крик, много часов неистовые вопли оглашали окрестности. Администрация перепугалась, обратилась на форт, к матросам за помощью. Узнав причину возмущения, матросы отказались принять участие в подавлении бунта. Вызвали пожарные машины - сильными струями воды все было смешано с грязью. Вопли стихли, несколько десятков заключенных снесли в общую яму, часть распихали по карцерам, остальных раскидали по другим лагерям. Все! С властью не шути!
      В поселке собралось несколько десятков тысяч заключенных, давно ждущих пересылки на корабле. Павлу еще повезло: оказывается, для эшелона, в котором он прибыл, уже подвели к рейду корабль. Примитивная санитарная обработка, прожарка вшивого белья и вот ему указали место.
      Едва Павел открыл дверь, как тут же попятился, посчитав, что попал сюда по ошибке. В самом деле, было от чего прийти в изумление: за опрятным столом сидели чисто одетые люди, часть из них в военном обмундировании и ели довольно приличную пищу. Заметив смущение Павла, один из военных привстал и слегка поклонился:
      - Вы не ошиблись, молодой человек, прошу к столу. Все мы здесь одного сословия - зеки.
      Павел робко переступил порог. Несколько человек, разглядывая новенького, заговорили не по-русски, из чего Павел сделал правильный вывод: тут находились иностранцы.
      - За что? - задал традиционный вопрос тот самый военный.
      - Христианин я и посадили за вероисповедание.
      - Вас только тут и не хватает, - возбужденно вскрикнул один из тех, кто сидел с иностранцами, и тут же что-то сказал своим соседям. Те побросали ложки, с интересом уставились на Павла. Меж тем ему начали представлять обитателей комнаты:
      - Режиссер из театра имени Мейерхольда. Секретарь обкома партии. Профессор медицины. Директор металлургического комбината. Командир дивизии. Прокурор одной из областей нашей великой империи - ваш покорный слуга, да не удивляйтесь - и мы попали в общую мясорубку. А это, - он широким жестом обвел группку сидящих иностранцев, - наши гости, сотоварищи по пролетарским делам. Лантыш - член Коминтерна, венгр, по-русски - ни слова. Секретарь подпольной коммунистической партии Польши, как и его сосед, - все секретари, все, коммунисты из Литвы, Латвии, ну и другие ознакомитесь в свое время сами. А теперь мы ждем от вас рассказа - тут мы завели такой порядок, чтобы каждый день читалась либо лекция, либо кто-то выступал на излюбленную тему.
      - Только без молебственных предисловий, - бухнул режиссер. - В наше время это действительно атавизм. Более того, я удивлен, как вы могли попасться, зная веяние эпохи.
      - Да не скажите, голубчик! - возразил профессор. - Вы узко мыслите о религии, все больше с позиции вашей профессии. А мне даже очень интересно узнать, как сложились религиозные убеждения у этого совсем молодого человека, продукта той самой эпохи. Просим вас.
      Павел за стол не садился, мысленно помолился и начал так:
      - Когда-то я посещал драматический кружок, участвовал в постановках. И вот я заметил: театральное искусство, как народное действие, хоть имеет свою историю, все же служит предметом развлечения всего лишь горстки зрителей. Народ переживал радости и горе, учился правде, постигал науки, и все их движения записывали драматурги, чтобы потом показать тем же людям истории, произошедшие с другими людьми. Надо сказать, популярное искусство: люди смотрят и Петрушку и трагедии, драмы и комедии. Но чему они учатся? В чем истина этих постановок? А ни в чем - искра, вылетевшая из костра и тут же угасшая, ставшая пережитком, как вы необдуманно отозвались о религии. В чем же заключается истинная вера в Бога? В том, что Бог продиктовал Свои Заповеди таким людям, которые записали их на протяжении многих веков и книгу эту назвали Библией. В ней все: моральный кодекс для народов всех племен и народов, источник мудрости для старых и малых, могущественный рычаг всего благого, в том числе и научного прогресса. Библия стала солью человеческого общества и никогда не превратится в пережиток, потому что эту истину нельзя пережить, это невозможно, это просто непосильно человеческому разуму. И отнести веру в разряд пережитков, как вы позволили себе выразиться, причислить меня к горсточке отживших свое богомольцев нельзя. Я принадлежу к величайшему, неисчислимому обществу христиан, имеющему свою совершенную организацию, построенную на принципах духовной веры. Эти принципы нельзя навязать, их нельзя изменить - они или есть или их нет. Вот к народу Божьему я и принадлежу. А теперь оборотитесь на себя, послушайте мои наблюдения без обиды и пусть они станут для вас зеркалом, в котором вы сможете увидеть самих себя. "Ибо всякая плоть, как трава, и всякая слава человеческая как цвет на траве, засохла трава и цвет ее опал. Но Слово Господне пребывает во век. А это есть то Слово, которое проповедано вам" (I Петр. 1:24-25).
      - Ай да молодец! - восхищенно воскликнул военный.
      - Браво! Такого я еще не слыхивал, - режиссер прижал руки к груди в знак признания своего поражения. - Махом смели в кучу отживший, выброшенный хворост, осталось нас только поджечь.
      - Это сделают другие, - впервые подал голос директор предприятия.
      - Нет, но какой молодец! - Это не я молодец, - тихо заметил Павел. - Я не свое сказал вам, я сказал вам слова из Евангелия.
      В комнату заглянул дежурный:
      - Владыкин? Ошибочка вышла - с вещами на выход!
      Никто не проронил ни слова: столь неожиданным было появление тут этого молодого человека, и столь же неисповедимыми путями увели его от них. Лишь комдив, после долгой паузы, с грустью отметил:
      - Действительно, есть чудеса на свете. Пролетел над нами, как метеор, осветил нашу жизнь и... куда его теперь? На что нам рассчитывать? Как минимум десять лет. Веру в Бога мы потеряли давно, вера в нашу действительность кончилась только сейчас, вот за этими железными воротами.
      - А вы заметили, как он вышел? - режиссер изобразил на своем лице нечто вроде радости. - Он же вышел сияющим!
      - Он верит и верою все побеждает, - заключил комдив.
      - Еще вчера мы утверждали, что мы - боги, все нам подвластно, все переделаем, а сегодня деревенский пастух счастливее нас, - завершил секретарь обкома.
      Павла же провели между рядами колючей проволоки и определили в грязный барак. Тут все гудело от многолюдья, кто стирал, кто латал бельишко, а кто просто слонялся, разыскивая земляков. В уголке пристроился сапожник, к нему уже подобралась очередь, вокруг шныряли воришки, присматривая, что бы стащить у зазевавшегося зека. Одно преимущество и было у этого Вавилона: отсюда прекрасно смотрелась бухта Золотой Рог. Павел долго любовался кораблями, бороздившими воды океана. Посредине застыло огромное судно. Едва заметный дымок вился из трубы.
      - Любуешься "Джурмой"? - послышался голос. Павел оборотился: сухонький, точно выжатый лимон, улыбающийся человечек незаметно подобрался сзади. - Не пришлось бы и нам поплавать на ней, а, молодой человек?
      - Да, вы угадали - я впервые вижу корабли и море. Что ж касается того, суждено ли нам плавать на нем, на то есть воля Всевышнего.
      -Да вы не верующий ли часом? - пытаясь заглянуть в самое лицо Павлу, спросил незнакомец.
      - Да - я баптист.
      Сморщенное личико незнакомца просияло внутренним светом, он ухватился обеими руками за Владыкина.
      - Тогда приветствую вас, дорогой брат, именем Иисуса Христа, Господа нашего. Из какой же вы общины будете?
      - Да я только покаялся, а крещения еще не принимал, арестовали. Теперь только Бог знает, как оно будет впереди.
      Тут к ним подошли еще двое - они поздоровались с собеседником Павла, тот в свою очередь назвал их братьями. С великой радостью, после двухлетнего одиночества, обнял Павел братьев по вере. Какими желанными показались ему эти люди! Ему сообщили, что в зоне томится немало верующих, один из них сапожник (Павел успел заметить его), есть и в других бараках, в женских страдают сестры, но общение между ними невозможно из-за строгой изоляции. Решили своим числом устроить трапезу любви, что и исполнили немедленно. Среди собравшихся Павел оказался самым юным. Начались расспросы, разговоры лица светились радостью, уныние, казалось, навсегда покинуло этот уголок барака.
      В пересыльном лагере оказались белорусы и украинцы, немцы и русские, и все наперебой старались услужить друг другу подобное Павел замечал в далеком 1933 году в Архангельске. Павел стал прикидывать, чем бы и ему поделиться с братьями. К сожалению, в чемодане лежали лишь арестантские штаны да синяя сатиновая косоворотка. Одеты же братья были весьма бедно, все латаное-перелатаное. Поспешно потянулся за чемоданом, взял в руки косоворотку, вспомнил, что бабушка дарила ее к празднику, это единственная вещь, напоминающая ему о доме, тут же она изотрется моментально, да и все равно после завершения этапа выдадут новую одежду. Так подумал Павел и отложил было рубаху, отдав штаны самому нуждающемуся, но, перехватив ищущий взгляд одного из братьев, зябко кутавшегося в остатки рубахи, лохмотьями свисающие с плеч, осудил себя. Осудил и подумал: "Видно, я еще не таков, как учит Христос. Мне нужно учиться самому великому - возлюби ближнего, как самого себя!"
      Победив себя, без колебаний отдал косоворотку. Многие из братьев провели в узах по нескольку лет, они показались Павлу настоящими героями веры, эдакими дубами, над которыми пронеслись лютые ураганы. Во всяком желании ободрить друг друга, поделиться последним, сказать ласковое слово, виделось Павлу истинное братство. Да и они в свою очередь воспринимали Павла как равного, внимательно слушали его рассказ о личных переживаниях.
      Пятитысячную толпу согнали в одно место, началась перекличка, вызов тех, кого отправляли сегодня на "Джурме". В волнении зеки кидались от одной группы к другой, пытаясь избежать участи быть отправленным на Колыму. Владыкина вызвали уже в сумерках. Как ножом отрезало прошлое, новое будущее - о, сколько этой "новизны" испытал Павел за два года! колыхалось вон там, в бухте, подавая о себе сигналы звучным гудком. Держись, Павел!
      На причале зачем-то еще раз напомнили вечное правило зека: "шаг влево, шаг вправо... стрелять без предупреждения". Будто скотину, лавиной погнали по сходням в трюм, через узкий люк, в темноте, среди брани и зуботычин. Очутившись в гулком железном чреве парохода, Павел невольно сравнил себя с Ионой [5] и, продолжая сравнение, сам стал усердно молиться Господу о спасении. Кое-как пристроился на чемодане - вытянуть ноги не было никакой возможности, но опытные зеки успокоили его тем сообщением, что им еще предстоит перегрузка на "Джурму" - океанский корабль, на котором они доберутся до места.