Безумный корабль (Часть 1)

Хобб Робин
Безумный корабль (Часть 1)

      Робин Хобб
      Безумный корабль
      (Сага о живых кораблях-2)
      ПРОЛОГ
      ВОСПОМИНАНИЕ О КРЫЛЬЯХ
      Внизу, на дне, течение плавно и медленно колебало заросли морской травы. Вода здесь была теплой, совсем как на юге, там, откуда Клубок отправился в путь. И, сколько ни зарекался Моолкин следовать за серебристой подательницей, ее манящий, дразнящий запах по-прежнему пронизывал соленую толщу Доброловища. Подательница была недалеко; змеи продолжали следовать за нею, хотя вплотную и не приближались. Шривер хотела было поспорить на сей счет с вожаком, но так и не собралась с духом. Вместо этого она с беспокойством поглядывала на Моолкина. Раны, полученные им в короткой схватке с белым змеем, заживали медленно и неохотно. По чешуям, нарушая узор, пролегли глубокие борозды. И даже золотые пятна ложных глаз, тянувшиеся чередой вдоль всего тела - признак пророческого дара, выглядели потускневшими и незрячими.
      Шривер и сама чувствовала себя потускневшей и скучной.
      Они проделали немалый путь, разыскивая Ту, Кто Помнит. Как уверен был Моолкин, когда они отправлялись в дорогу!.. А теперь он казался таким же растерянным и сбитым с толку, как и Шривер с Сессурией. Они трое - вот и все, что осталось от многочисленного Клубка морских змей, когда-то начавших переселение. Прочие разуверились в цели своего великого путешествия и отпали от Моолкина. Они предпочли остаться возле крупного, темного телом подателя - и бездумно жрать мертвечину, которую тот им поставлял. Это было много приливов тому назад...
      - Иногда мне кажется, что я заблудился во времени, - поделился со Шривер отдыхающий Моолкин. - Мне начинает мерещиться, что мы уже проплывали этим путем, делали все то же самое и, может, даже произносили эти самые слова... Порой это чувство овладевает мною так сильно, что день сегодняшний начинает казаться воспоминанием о когда-то виденном сне. И тогда я думаю: а чего ради что-то делать и предпринимать, ведь то, что случилось когда-то, непременно должно произойти снова?.. Или уже успело произойти...
      В его голосе не слышалось ни силы, ни убежденности.
      Они со Шривер бок о бок висели в воде, их тела чуть заметно колебало течение, а плавники шевелились только по необходимости - чтобы не сносило с места. Сессурия, расположившийся чуть ниже, внезапно тряхнул гривой и выпустил в воду толику яда, чтобы заставить соплеменников насторожиться.
      - Смотрите! - протрубил он. - Пища!
      Прямо на них, переливаясь мерцающим серебром, двигался большой косяк рыбы - настоящее благословение. А позади косяка, мелькая длинными тенями, плыл и кормился другой Клубок морских змеев: трое алых, зеленый и два синих. Не очень большой Клубок, но едоки рыбы выглядели здоровыми и полными жизни. Одетые в блестящие шкуры, с налитыми телами, они весьма выгодно отличались от спутников Моолкина, у которых на запавших боках топорщились поблекшие, порванные чешуи.
      - Вперед, - позвал своих товарищей Моолкин. И повел их кормиться вместе с незнакомцами. Шривер, не сдержавшись, испустила тихий вздох облегчения. Наконец-то они сумеют по крайней мере как следует набить животы! А может, те, другие, осознают, что Моолкин - пророк, и даже решат присоединиться к его Клубку?..
      Нападая на косяк, морские змеи охотились не за отдельными рыбинами сразу за всей стаей. Тем более что двигалась эта стая как единое существо, да притом способное разделяться на отдельные потоки и уворачиваться от неуклюжих охотников, попросту их обтекая. Ну, спутников Моолкина неуклюжими охотниками никто бы не назвал! Легко и изящно они заструились в воде, устремляясь за пищей... Со стороны чужого Клубка послышались возгласы предупреждения, но Шривер ничего опасного для себя не заметила. Один удар хвоста - и она врезалась в косяк, и в ловушке захлопнувшихся челюстей оказалось по меньшей мере три рыбины. Шривер торопливо их проглотила.
      И в этот момент двое алых отвернули в сторону и одновременно набросились на Моолкина. Они лупили его рылами, как если бы он был акулой или еще каким-нибудь старинным врагом. Один из синих кинулся, разевая пасть, к Шривер. Живо извернувшись, она метнулась прочь, заставив его промахнуться. Еще один алый попытался обхватить Сессурию кольцами своего тела. Он растопыривал гриву, брызжа во все стороны ядом и выкрикивая грязные оскорбления. Извергаемые им непристойности были бессмысленны и бессвязны. Ярость - и более ничего...
      Шривер понеслась прочь, вереща от недоумения и обиды. Моолкин же не спешил отступать. Он вздыбил свою роскошную гриву, испустив такое облако яда, что алых едва не парализовало. Они попятились, клацая зубами и что есть сил полоща жабры, чтобы избавиться от отравы.
      - Да что с вами такое?! - требовательно обратился Моолкин к незнакомцам. И закрутился спиралью, при этом его грива по-прежнему дышала ядом, добавляя силы укору. Вереницы глазчатых пятен слабо засияли золотом. - Почему вы набрасываетесь на нас, словно какие-нибудь неразумные твари, дерущиеся из-за куска? Разве так у нас принято поступать? Даже в голодные времена рыба принадлежит тому, кто ее поймал, а не тому, кто ее первым увидел! Вы что, позабыли, кто мы такие? Неужели у вас совсем разум отшибло?..
      Какое-то время чужой Клубок висел перед ним неподвижно, лишь хвосты чуть-чуть шевелились. Забытый косяк давно исчез вдалеке. А потом... Потом на Моолкина бросились все шестеро - бросились так, словно их невыносимо обожгла сама разумность его речей. Они мчались с разверстыми пастями, полными острых зубов, со стоящими торчком ядовитыми гривами, с бешено работающими хвостами... Охваченная ужасом Шривер видела, как они обвили Моолкина и потащили его на дно.
      - На помощь! - завопил Сессурия.- Они же растерзают его!
      Этот крик вывел Шривер из оцепенения. Точно две стрелы, бок о бок они ринулись вниз и принялись почем зря молотить схвативших Моолкина чужаков. Те рвали его зубами, словно он был не сородичем, а дичью. Моолкин отбивался изо всех сил. Его кровь пополам с ядом удушающим облаком расплывалась в воде. Золотые пятна на боках вспыхивали в тучах взбаламученного ила. Зрелище необъяснимой жестокости чужаков заставляло Шривер то и дело визжать от ужаса и несправедливости - что, впрочем, не мешало ей исправно запускать в них зубы, между тем как Сессурия, превосходивший ее размерами, яростно колошматил могучим хвостом.
      Наконец, улучив момент, Сессурия подхватил истерзанного вожака и стремительным рывком выдернул его из свалки. И поспешил прочь, унося Моолкина в своих кольцах. Шривер только рада была прекратить бой и устремиться за ним. Их никто не преследовал. Излитый в воду яд сделал свое дело - надышавшиеся им чужаки дрались теперь между собой, только слышны были проклятия и взаимные оскорбления. Даже не слова, а наборы механически затверженных звуков, лишенные осознанного смысла... Шривер не оглядывалась назад.
      Некоторое время спустя, когда Шривер усердно выделяла целебную слизь и смазывала ею израненного Моолкина, тот подал голос.
      - Они забыли, - проговорил он тихо. - Напрочь забыли, кто мы и что. Слишком много времени прошло, Шривер... Они растеряли последние обрывки воспоминаний и утратили цель... - Она осторожно приладила на место лоскут полуоторванной плоти, и он вздрогнул от боли. Шривер обильно запечатала рану слизью. - Они, - продолжал Моолкин, - то, чем со временем станем и мы...
      - Тише, - ласково обратилась к нему Шривер. - Помолчи пока. Отдохни...
      Она осторожно оплела его всем телом и зацепилась хвостом за скалу, чтобы не относило течением. Сессурия присоединился к ним и сразу уснул. А может, просто молчал, замерев в неподвижности, и предавался тем же горестным размышлениям, которые снедали и Шривер... Она надеялась, что это не так. Ей самой едва-едва хватало мужества, чтобы не утратить остаток уверенности. Значит, и Сессурии придется собраться с духом...
      Но более всего ее заботило состояние Моолкина. Он сильно изменился после встречи с серебряной подательницей. Другие податели - те, что пребывали одновременно в Доброловище и Пустоплесе, - были всего лишь кормушками. Но она - нет, она была совершенно иной. Ее запах тотчас начал пробуждать в них воспоминания, они устремились за нею, уверенные, что дивное благоухание вот-вот приведет их к Той, Кто Помнит... И что же? Оказалось, что она даже не принадлежала к их роду! Они стали звать ее, все еще на что-то надеясь, но она им не ответила. И при этом кормила белого змея, выпрашивавшего у нее еду! Тогда-то Моолкин и отвернулся от нее, объявив, что она не может быть Той, Кто Помнит, а стало быть, незачем за нею и следовать... И тем не менее с тех пор ее аромат постоянно был с ними. Пускай ее не было видно - Шривер хорошо знала: она рядом. Моолкин по-прежнему двигался за нею. А они - за ним, за своим вожаком...
      Он глухо застонал и шевельнулся в ее плотных объятиях.
      - Боюсь, - сказал он, - теперь - последний раз, когда мы проделываем этот путь, будучи чем-то большим, нежели просто животными...
      - О чем ты? - неожиданно осведомился Сессурия. И неловко повернулся, чтобы встретиться глазами с ними обоими. Неловко оттого, что в драке ему тоже порядком-таки досталось, хотя ни одна рана серьезной и не была. Самым скверным был глубокий прокус возле ядовитой железы, как раз за челюстным сочленением. Попади вражьи зубы прямо в железу, Сессурию убил бы его собственный яд. Покамест, однако, удача хранила потрепанные остатки Клубка.
      - Поройтесь в памяти, - пустым голосом велел Моолкин. - Вспоминайте не просто приливы и отдельные дни, но годы и десятилетия... То, что было много десятилетий назад! Мы уже бывали здесь прежде, Сессурия. Все Клубки собирались вместе и путешествовали в здешние воды... И не однажды, но великое множество раз. Мы приходили сюда, разыскивая Тех, Кто Помнит немногих, наделенных полной памятью нашего племени. Нам ясно было обетование... Мы должны были собраться все вместе - и тогда к нам вернется наша история и нас поведут в безопасное место, где совершится наше преображение. Там мы возродимся... Но множество раз мы обманывались в своих ожиданиях. Раз за разом мы собирались и ждали... А потом прощались с надеждами, забывали наше предназначение - и наконец возвращались обратно в теплые южные воды. И всякий раз те из нас, в ком уцелели остатки воспоминаний, говорили: "Быть может, мы ошибались. Быть может, обновление наступит не в этом году, не в этот сезон". Но на самом деле все было не так... Это не мы ошибались - нас подводили те, кто должен был выйти навстречу. Они не появлялись тогда... И, возможно, не появятся на сей раз...
      Моолкин умолк. Шривер продолжала поддерживать его, не давая течению унести вожака. Это требовало от нее определенных усилий. Даже не будь течения - здесь на дне не было ласкового ила, лишь жесткие заросли водяной травы да обломки камней. Надо бы поискать лучшее место для отдыха... Тем не менее Шривер не хотелось никуда двигаться отсюда, пока Моолкин полностью не оправится. Да и куда им, собственно, теперь отправляться? Они успели вдоль и поперек обследовать это течение, несшее такие странные соли, и она больше не верила в то, что Моолкин действительно знает, куда ведет их. Интересно, куда бы она поплыла, если бы должна была сама выбирать себе путь?.. Слишком тягостный вопрос для ее усталого разума. Шривер нынче менее всего была расположена напряженно раздумывать.
      Она моргнула, очищая выпуклые линзы глаз, и проследила взглядом свое тело, переплетенное с телами сотоварищей. Ее алые чешуи выглядели блестящими и яркими - но, может быть, лишь по контрасту с чешуей Моолкина, вконец потускневшей. Даже вереницы ложных глаз, некогда золотые, превратились в ряды уныло-коричневых пятен. Их рассекали рваные раны... Ему требовалось обильно есть, расти и как можно скорее перелинять. Это поможет. И не только ему одному - им всем. Шривер позволила себе выразить эту мысль вслух.
      - Нам требуется пища, - сказала она. - А то мы от голода становимся бездеятельными. У меня, например, уже и яда почти не осталось. Может, стоило бы вернуться на юг, где и вода теплая, и еда всегда в изобилии?
      Моолкин извернулся в ее объятиях и посмотрел на нее. Его громадные глаза отливали медью: он был весьма озабочен.
      - Ты тратишь на меня слишком много сил, Шривер, - укорил он ее. Он тряхнул головой, высвобождая и расправляя гриву, и она чувствовала, какого напряжения ему это стоило. Вот он встряхнул головой еще раз... в воде заклубилось тонкое облачко яда. Оно обожгло и пробудило Шривер, возвращая ей остроту восприятия. Сессурия придвинулся ближе, обвивая обоих. Все-таки он был гораздо крупней Шривер. Он жадно заработал жабрами, вдыхая яды Моолкина.
      - Все будет хорошо, - попытался он утешить подругу. - Ты просто измотана. И голодна. Как, впрочем, мы все...
      - Да... Измотаны мы до смерти,- устало подтвердил Моолкин. - И голодны почти до потери рассудка. Телесные нужды начинают у нас брать верх над разумом... Но послушайте меня, послушайте оба - и хорошенько запомните, что я вам скажу. Сохраните это, даже когда позабудется все остальное. Пока мы еще способны думать, мы должны оставаться здесь и разыскивать Ту, Которая Помнит. Я нутром чувствую: если обновление не произойдет и на сей раз - оно не произойдет уже никогда. Мы затеряемся, растворимся, и наш род более никогда не будет помянут ни в море, ни в небе, ни на земле...
      Он медленно выговорил эти странные последние слова, и на какой-то миг Шривер почти удалось вспомнить, что они означали... Не просто Доброловище или Пустоплес... Земля. Небо. Море. Три области их владычества, некогда три сферы... чего-то. Но чего?..
      Моолкин еще раз тряхнул гривой. На сей раз Шривер и Сессурия с готовностью распахнули жабры, вбирая обжигающий ток его воспоминаний. И вот Шривер взглянула вниз, на куски камня, завалившие в этом месте морское дно, и увидела, что это были обработанные блоки тесаного камня. Морские моллюски и водоросли густой пеленой покрывали то, что когда-то называлось Аркой Завоевателя. Черный, пронизанный серебряными жилами камень был едва-едва виден. Земля стряхнула его с себя, а море приняло и поглотило. А ведь когда-то - много жизней назад - она усаживалась наверху этой арки, усаживалась, хлопая могучими крыльями и затем складывая их за плечами... Она окликала возлюбленного, делясь с ним радостью, которую дарил ей свежий утренний дождик, и ярко-синий дракон торжествующе трубил ей в ответ... Было время, когда люди Старшей расы встречали ее появление цветами и приветственными криками... И этот город гляделся в ясное синее небо...
      Все миновало. Все было бессмысленно. Картины невозможного прошлого разлетелись, словно обрывки сна в миг пробуждения.
      - Крепитесь,- велел своим товарищам Моолкин.- Наберитесь мужества. Если нам не суждено выжить, будем по крайней мере биться до последнего! Пусть нас уничтожит веление судьбы, а не собственное малодушие! Во имя нашего племени - сохраним верность себе самим, таким, какими мы были когда-то, какими мы должны быть!
      Его грива распахнулась во всю длину, она дышала ядом. Он опять выглядел вождем и пророком, тем самым, кому Шривер давным-давно отдала свою верность. Любовь к нему переполняла все ее сердце...
      Дневной свет внезапно померк: Шривер подняла глаза и увидела огромную тень, проплывавшую наверху.
      - Нет, Моолкин! - сдержанно протрубила она. - Наша участь не в забвении и не в смерти! Смотри!
      Наверху, над ними, медленно проходил темный податель. Оказавшись над тем местом, где залегли змеи, он сбросил им пищу. Мертвая плоть стала погружаться, сносимая течением. Это были умершие двуногие. На одном еще болталась железная цепь. В этот раз ни с кем не придется драться за пищу. Ее следовало только принять.
      - Идем, - подтолкнула она Моолкина. Сессурия уже разомкнул свои кольца и проворно поплыл кормиться. Шривер ласково потянула с собой Моолкина вверх, чтобы вместе принять милость подателя...
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ВЕСНА
      ГЛАВА 1
      БЕЗУМНЫЙ КОРАБЛЬ
      Свежий бриз, овевавший его грудь и лицо, был кусаче-холодным, и все же этот ветер нес с собой что-то, явственно намекавшее: скоро придет весна. В воздухе пахло йодистой морской солью - отлив обнажил заросли морской капусты у берега. Крупный песок под килем был еще влажен после вчерашнего ливня. Янтарь развела костерок, и дым щекотал ноздри. Носовое изваяние отвело в сторону слепое лицо. Потом подняло руку и почесало нос.
      - Дивный вечер, не правда ли? - обратилась к нему Янтарь. Говорила она так, словно продолжала только что прерванный разговор.- Небо совсем очистилось. Кое-где еще видны облачка, но луна светит вовсю, да и звезды высыпали. Я набрала мидий и завернула их в водоросли... Когда костер прогорит, я испеку их в углях.
      Женщина умолкла, явно ожидая ответа.
      Совершенный промолчал.
      - Может, отведаешь, когда они будут готовы? Я знаю, ты не нуждаешься в пище, но хотя бы ради нового ощущения?
      Он зевнул. Потянулся. И скрестил руки на груди. Кое в чем Янтарь не могла с ним равняться. Тридцать лет, что он провел вытащенным на берег, научили его истинному терпению. Он знал, что переупрямит ее. "Интересно, чем у нас сегодня кончится? Она опечалится или рассердится?.."
      - Ну и кому лучше от того, что ты отказываешься говорить со мной? задала она совершенно справедливый вопрос. Он слышал по голосу, что ее терпение на исходе. Он даже не позаботился передернуть плечами.
      - Совершенный, я начинаю думать, что ты попросту безнадежен. Почему ты не желаешь со мной разговаривать? Неужели ты не понимаешь, что только я способна спасти тебя?
      "Спасти - от чего?" - мог бы он поинтересоваться.
      Если бы он с нею разговаривал.
      Он услышал, как она поднялась и обошла его форштевень* [Форштевень передний брус по контуру носового заострения судна, соединяющий обшивку правого и левого борта.], остановившись прямо напротив него. Он не торопясь отвел изуродованное лицо в сторону.
      - Ну и отлично, - сказала она. - Валяй, притворяйся, будто не слышишь меня. Мне в общем-то плевать, отвечаешь ты или нет, но слушать, что я говорю, тебе все равно придется. Тебе грозит опасность! Самая что ни есть настоящая! Я знаю, ты был недоволен тем, что я предложила твоей семье выкупить тебя у них... Но я все равно сделала им предложение. Так вот: они мне отказали.
      Совершенный позволил себе чуть слышно презрительно фыркнуть. Естественно, они ей отказали! Он был фамильным живым кораблем семейства Ладлаков. А значит, как бы ни был он унижен и обесчещен, они нипочем его не продадут. Да, они целых тридцать лет продержали его вытащенным на берег и закованным в цепи, но продать - ни за что! Ни "новым купчикам", ни этой Янтарь. Не продадут - и все тут. Он с самого начала знал это.
      - Я напрямую переговорила с Эмис Ладлак, - упрямо продолжала Янтарь. Не так-то легко было добиться с ней встречи... Когда же в конце концов мы побеседовали, она изо всех сил притворялась, будто ее потрясло мое предложение. Она всячески настаивала, что ты не продаешься - ни за какие, мол, деньги. Она говорила прямо как ты: дескать, ни один торговец Удачного, происходящий из старинного рода, ни за что не продаст свой живой корабль. Что-де так у них просто не поступают...
      Совершенный не сумел удержать медленно проявляющейся на лице улыбки. "Значит, я до сих пор не безразличен им... Да как я вообще мог сомневаться в этом?" Он был в некотором роде даже благодарен Янтарь за то, что она сделала-таки его семье это скандальное предложение. "Может, теперь, когда Эмис Ладлак в разговоре с посторонним созналась, что я по-прежнему член семьи, она расчувствуется и решит меня навестить?.." А коль скоро Эмис решится прийти к нему, их свидание может возыметь последствия. Чего доброго, он еще отправится в море, ведомый дружеской рукой на штурвале...
      Воображение успело унести его весьма далеко, но голос Янтарь безжалостно вернул его с неба на землю.
      - Она якобы очень расстроилась оттого, что вообще появились слухи, будто ты выставлен на продажу. Она сказала - это прямой урон для чести ее семьи. А потом она заявила... - тут голос Янтарь внезапно осел то ли от страха, то ли от гнева, - ...заявила, что наняла каких-то людей, которые должны отбуксировать тебя прочь из Удачного. Так сказать - с глаз долой, из сердца вон. Это, мол, будет лучше для всех...
      И Янтарь весьма многозначительно замолчала. Совершенный ощутил, как в его груди, изваянной из диводрева, что-то мучительно сжалось и напряглось...
      - Ну,- продолжала Янтарь,- я и поинтересовалась, кого же она наняла.
      Он быстро поднял руки и заткнул пальцами уши. Он не желал ничего слушать и слышать! Он не позволит ей сыграть на его тайных страхах!.. "Значит, моя семья намерена меня переместить... Но это же ничего не значит. Даже интересно будет оказаться где-нибудь в другом месте..." Может, хоть в этот раз, вытаскивая его снова на берег, они установят его на ровный киль. Уж как ему надоел этот постоянный крен на один борт...
      - Она ответила, что это не мое дело! - повысила голос Янтарь. - Тогда я спросила ее, являются ли эти люди торговцами из Удачного. Она наградила меня таким злым взглядом! А я спросила, куда же именно Мингслей потащит тебя на разборку...
      Совершенный в отчаянии принялся напевать. Поначалу без слов, но зато громко. Янтарь продолжала говорить. Он не мог и не желал слушать ее. Он покрепче всунул пальцы в уши и запел что было мочи:
      Грошик за сладкую булочку,
      Еще один - за чернослив,
      Еще один грошик
      На быструю лошадь,
      Чтоб сто принесла, победив...
      - ...Она велела выставить меня за дверь! - прокричала Янтарь. - А когда, стоя перед воротами, я пообещала выступить по этому поводу на Совете Торговцев, она спустила на меня собак. Я от них еле спаслась!
      Несите, качели, меня высоко,
      Несите меня в небеса...
      изо всех сил горланил Совершенный детскую песенку. Янтарь была кругом неправа! Потому что она просто не могла, не смела быть права! Его семья собиралась только отбуксировать его на новое место. В хорошее, безопасное место. И все!!! И какая разница, кого они для этого наняли! Он на все согласен, только бы опять оказаться на плаву. Он покажет им, как на самом деле легко и просто с ним управляться. Он покажет им, как он раскаивается во всем том скверном, что его когда-то заставили совершить...
      Янтарь умолкла. Осознав это, Совершенный сперва понизил голос, а потом, убедившись, что более ничто не нарушало тишины, и вовсе перестал петь. И наконец даже вытащил из ушей пальцы. По-прежнему вокруг не раздавалось ни звука - только приглушенно бормотали волны, да шелестел под ветром береговой песок, да потрескивал костерок, разведенный Янтарь. Совершенному захотелось кое-что знать, и он спросил вслух, совсем позабыв, что не разговаривает с ней:
      - Когда меня переправят на новое место, ты по-прежнему будешь навещать меня там?
      - Ох, Совершенный... Хватит уже обманывать себя! Если они тебя стронут отсюда, то только затем, чтобы разобрать на кусочки и использовать твое диводрево!
      - А мне наплевать, - заявило корабельное изваяние. - Я не возражаю против того, чтобы умереть.
      - Я что-то не уверена, что ты умрешь, - тихо, устало ответила Янтарь. - Боюсь, они первым делом отъединят тебя от корабля. Если это тебя не убьет, они тебя, скорее всего, отвезут в Джамелию и там продадут как диковинку. Или поднесут в дар государю сатрапу... в обмен на разные милости и привилегии. И почем знать, как там с тобой будут обращаться...
      - Будет больно? - поинтересовался Совершенный.
      - Не знаю. О твоей природе мне слишком мало известно. Ну вот, например, было ли... было ли больно, когда тебе изрубили лицо?
      Он снова отвернул изуродованную голову прочь... Потом поднял руки и прошелся пальцами по торчащему месиву щепок на том месте, где когда-то были глаза.
      - Да, - сказал он, и его лоб собрался морщинами. Но тут же добавил: Нет, толком не помню. Я, знаешь ли, очень многое позабыл. У меня ведь все бортжурналы пропали.
      - Не помнить - это иногда проще всего...
      - Думаешь, я вру, да? Думаешь, я все помню, просто признавать этого не хочу? - завелся он, надеясь на хорошую ссору.
      - Послушай, Совершенный. Вчерашний день мы все равно не в силах изменить. Мы с тобой говорим о том, что будет завтра.
      - Так они прямо завтра придут?
      - Откуда я знаю! Я просто так выразилась! - Она вдруг подошла вплотную к нему, дотянулась и прижала к его корпусу обе ладони. Ночь стояла прохладная, на руках у нее оказались перчатки... и все же это было прикосновение. Совершенный ощутил ее руки как два пятнышка теплоты на своей обшивке. - Мне невыносима сама мысль о том, что тебя куда-то уволокут и разрежут, - сказала она. - Даже если это не причинит боли и не убьет тебя... Все равно не могу!
      - Но ты ничего не можешь поделать, - заметил корабль. Подумал и сказал такое, чего ни разу еще не говорил: - Мы оба ничего не можем поделать.
      - Ты еще на судьбу ссылаться начни, - рассердилась Янтарь. - Что за бред! Мы очень даже многое можем сделать! А если ничего другого не останется - клянусь, я встану прямо здесь и буду с ними сражаться!
      - Ну и проиграешь, - сказал Совершенный. - Глупо драться, если заранее знаешь, что не победишь.
      - А будь что будет, - сказала Янтарь. - Надеюсь, впрочем, что до этого не дойдет. Вернее, не собираюсь этого дожидаться. Я хочу их опередить. Нам нужна помощь, Совершенный. Нам нужен кто-то, кто сможет поднять за нас голос на Совете Торговцев!
      - А ты сама?
      - Ты же знаешь - я не могу. На эти собрания допускаются только торговцы из старинных семейств, и они одни имеют право там говорить. Потому-то нам и нужен кто-то, кто выступил бы на Совете и убедил их запретить Ладлакам продавать тебя для разборки!
      - Кто же это?
      - Я надеялась, - упавшим голосом ответила Янтарь, - что ты мне подскажешь... Может, есть кто-то, готовый за тебя заступиться...
      Совершенный некоторое время молчал. Потом хрипло расхохотался:
      - Никто не захочет за меня заступаться. Пустая это затея, Янтарь! Подумай сама как следует. Даже моей собственной семье нет до меня дела. Я ведь знаю, что они обо мне говорят: я - убийца. И это сущая правда, не так ли? Я потерял всех своих моряков. Я переворачивался и всех топил, да притом не однажды! Ладлаки кругом правы, Янтарь! Так мне и надо: пускай меня продадут и распилят... - Отчаяние затопило его душу, и было оно холодней и бездонней любых штормовых волн. - Вот бы умереть, - вырвалось у него. Перестать быть. Прекратиться - и все...
      - Не шути так, - тихо проговорила Янтарь, но он ощутил по голосу, что она отлично понимала - он не шутил.
      Он неожиданно попросил ее:
      - Сделай мне одно благодеяние.
      - Какое?
      - Убей меня прежде, чем они до меня доберутся.
      Она тихо ахнула:
      - Я... Нет. Я... не смогу...
      - Очень даже сможешь, если будешь наверняка знать, что меня идут рубить на кусочки. Я тебе прямо сейчас подскажу лучший способ покончить со мной... Подожги меня. И не в одном месте, а сразу повсюду, чтобы не могли погасить и спасти меня. Если ты загодя начнешь собирать сухой плавник... каждый день понемножку... и складывать у меня в трюме...
      - Не смей даже говорить о таком... - еле слышно произнесла Янтарь. И мотнула головой: - Пойду мидии жарить.
      Он слышал, как она возилась подле костра. Потом зашипели мокрые водоросли, угодившие в жар раскаленных углей. Она, между прочим, пекла мидии живьем. Он хотел было сказать ей об этом, но потом решил, что это только расстроит ее, но вряд ли убедит выполнить его просьбу. Он стал ждать, чтобы она возвратилась к нему. Вот она подошла и села на песок, прислонившись спиной к его корпусу. Какие тонкие и легкие были у нее волосы... Ветерок трепал их по доскам обшивки, и они цеплялись за древесные волокна.
      - Ты, между прочим, сама себе противоречишь, - заметил он погодя. Говоришь, что встанешь насмерть и будешь за меня драться, хотя сама заранее знаешь, что проиграешь. И тут же отказываешь в самой простой милости...
      - Хорошенькая милость - гибель в огне!
      - Ага. Когда тебя потихоньку рубят на мелкие части, это, конечно, приятнее, - хмыкнул он ядовито.
      - Как ты быстро переходишь от детских истерик к холодному умствованию, - поразилась она. - Ты мальчик или мужчина? Кем ты сам себя чувствуешь?
      - Обоими, как мне кажется. Но ты не увиливай от того, о чем у нас разговор был... Пообещай мне! Пожалуйста!
      - Не проси! - взмолилась она.
      Он только вздохнул. Все-таки она сделает это. Он понял по голосу: если не останется ни малейшего шанса выручить его - она поможет ему умереть. Странный трепет пробежал по его телу... Он все же добился своего - хоть и грустной была эта победа.
      - И еще масло, - сказал он. - Надо заготовить масло. Много кувшинов. Когда они явятся, может случиться так, что времени у тебя будет немного. А с маслом дерево разгорится быстро и жарко...
      Последовало долгое молчание. Когда же Янтарь заговорила снова, ее голос был совсем другим, нежели раньше.
      - Скорее всего, они попытаются увезти тебя тайно. Скажи мне, каким образом они будут спускать тебя на воду?
      - Да, наверное, примерно так же, как и сюда затаскивали. Дождутся высокого прилива... Самого высокого за месяц, и притом ночью. Пригонят ослов, притащат катки, будет много народа и маленьких лодок. Работа немаленькая, но умелые мужики, пожалуй, справятся быстро.
      Янтарь задумалась:
      - Пожалуй, мне стоит перетащить внутрь тебя мои вещи. Я буду спать там и сторожить... Ох, Совершенный! - вдруг вырвалось у нее. - Ну неужели никто, совсем никто не захочет высказаться за тебя на Совете Торговцев?..
      - Только ты.
      - Я попытаюсь... Боюсь только, ничего из этого не получится. Я здесь, в Удачном, чужая. А они привыкли слушать только своих.
      - Ты, помнится, говорила, что тебя в городе уважают...
      - Да, уважают. Как ремесленника и делового купца. Но я не из старинной семьи, и им вряд ли понравится, если я начну совать нос в их дела. В один прекрасный день у меня попросту не станет заказчиков. Или еще что похуже... Ты знаешь, город все больше делится на два лагеря: одни за "новых купчиков", другие - за старинных торговцев. Ходят слухи, будто Совет отправил к сатрапу делегацию и те повезли с собой первоначальную хартию, чтобы потребовать исполнения клятв сатрапа Эсклеписа. Говорят, они намерены требовать, чтобы он отозвал из города всех новоприбывших и отменил их земельные пожалования. Сатрап Касго должен вернуться к старинным установлениям и никому больше не давать земельных наделов без одобрения Совета Торговцев...
      - Весьма подробные слухи,- усмехнулся Совершенный.
      - Я, знаешь ли, привыкла держать ухо востро. Любовь к слухам и сплетням мне не однажды жизнь спасала.
      Они опять надолго умолкли.
      - Вот бы знать, когда Альтия возвратится, - с тоскливой задумчивостью проговорила Янтарь. - Я попросила бы ее выступить на Совете...
      Совершенный между тем колебался, стоило ли называть имя Брэшена Трелла. Да, Брэшен был его другом. Брэшен с радостью вступился бы за него. Брэшен происходил из старинного торгового рода... Но, подумав об этом, Совершенный тотчас вспомнил: Брэшен был лишен наследства. Он был в семье Треллов такой же паршивой овцой, как и сам Совершенный - в семействе Ладлаков. Мало будет хорошего, если Брэшен возьмется защищать его на Совете... даже если предположить, что его станут там слушать. Два изгоя, поддерживающие друг дружку!..
      Он коснулся пальцами шрама на своей груди, ненадолго прикрыв ладонью грубо выжженное клеймо - звезду о семи лучах. Кончики пальцев задумчиво обежали ее контур... Совершенный вздохнул.
      - Мидии спеклись, - сказал он. - Я слышу запах.
      - Хочешь попробовать?
      Он ответил:
      - А почему бы и нет?!
      В самом деле - почему бы и не попробовать нечто новенькое, пока у него еще не отняли эту способность. Может быть и так, что времени на новые ощущения и впечатления у него осталось очень немного. А потом не будет уже ничего.
      ГЛАВА 2
      НОГА ПИРАТСКОГО КАПИТАНА
      - В монастыре у меня бы наставник, Бирандол. Так вот, он говорил, что лучший способ отбросить ненужные страхи и набраться решимости - это прикинуть, чем в наихудшем случае может кончиться затеянное дело. - Уинтроу немного помолчал и добавил: - Бирандол говорил, если подумать о самом худшем результате и всячески к нему приготовиться, это добавляет решительности, когда настает время действовать и уже некуда отступать...
      Проказница оглянулась на него через плечо. Большую часть утра мальчик простоял, облокотясь на фальшборт* [Фальшборт - пояс обшивки выше палубы судна, выполненный как продолжение борта. Служит ограждением палубы.] и разглядывая мелкую волну, гулявшую по проливу. Ветер развевал его черные волосы, вытеребив их из косички. Тряпки, в которые превратилось коричневое послушническое одеяние, казались не ризами священнослужителя, а лохмотьями нищего. Носовое изваяние вполне ощущало его душевный настрой, однако предпочитало разделить с ним его нынешнюю склонность к молчанию. Да и, правду сказать, очень мало между ними оставалось невысказанного, такого, чего они и так друг о друге не знали. Ведь даже теперь Уинтроу заговорил не для того, чтобы с нею поделиться или попросить совета, - скорее сам с собою, просто ради приведения в порядок собственных мыслей. Отлично это понимая, Проказница все же решила чуть-чуть подтолкнуть его:
      - А что сегодня для нас самое скверное?..
      Уинтроу тяжело вздохнул.
      - Пират страдает от лихорадки, которая то скручивает его, то отпускает. Причем борьба эта неравная: с каждым разом ему делается все хуже. Кеннит слабеет. Причина ясна: зараза, распространяющаяся из обрубка ноги. Любой укус животного опасен для человека, но морской змей обладает еще и ядом, причем яд этот - особого рода... Воспаленную часть ноги необходимо отрезать, и чем быстрее, тем лучше. Я нахожу, что он слишком слаб для такой операции, но беда в том, что сил ему уже не набраться. Поэтому мне следует действовать быстро. Я, впрочем, знаю: вероятность того, что он вообще перенесет ампутацию, очень невелика. А если он умрет, то вместе с ним погибнем и мы с моим отцом. Такую уж сделку я с ним заключил... - Он умолк ненадолго, потом продолжал: - На самом деле моя смерть - это не худшее. Самое скверное - это то, что ты останешься одна... Рабыня в руках у этих разбойников... - Уинтроу по-прежнему не смотрел на нее, его взгляд блуждал по неспокойным водам пролива. - Теперь ты понимаешь, зачем я к тебе пришел, - сказал он. - В данном случае у тебя больше прав высказывать свое мнение, чем у меня. Я, похоже, не обо всем как следует поразмыслил, когда договаривался с Кеннитом... Я поставил на кон собственную жизнь и жизнь отца. Между тем, поступив так, я, хотя и неумышленно, и твою судьбу сюда впутал. Я не имел права ею распоряжаться. Тем более что тебе, как я понимаю, в случае чего терять придется побольше, чем мне...
      Проказница рассеянно кивнула, но заговорила не в лад его мыслям:
      - Он совсем не такой, каким я себе представляла пирата... Я о капитане Кенните, - пояснила она. И добавила: - Вот ты говоришь, рабыня. Но он, по-моему, совсем не считает меня своей пленницей.
      - И я себе представлял пиратов совсем не такими, как Кеннит, отозвался Уинтроу. - Да, он обаятелен и умен... но при всем том он - пират. И нам с тобой следует помнить об этом. И к тому же совсем не он будет тобою командовать... если я потерплю неудачу. Потому что тогда он умрет, и о том, кому ты достанешься, остается только гадать. Возможно, это будет Соркор, его нынешний старпом. Или Этта, его женщина. Или Са'Адар попытается заполучить тебя для своих освобожденных рабов... - Уинтроу тряхнул головой. - Нет, - сказал он, - мне-то в любом случае в выигрыше не бывать. Если операция пройдет удачно, Кеннит заберет тебя у меня. Он и так уже делает все, чтобы обаять тебя своими речами и лестью, а его команда трудится на твоих палубах. В том, что касается тебя, моего мнения нынче спрашивают в последнюю очередь... Будет Кеннит жить или умрет - очень скоро я буду не властен тебя защитить...
      Проказница повела одним плечиком, изваянным из диводрева.
      - А то раньше ты защищал? - осведомилась она с некоторым холодком.
      - Боюсь, что нет, - покаянно ответил Уинтроу. - Но раньше я хоть знал, чего ждать. С нами обоими произошло слишком многое... и произошло очень быстро. Столько смертей... Такие внезапные перемены... Я не смог ни толком оплакать убитых, ни даже поразмышлять о происшедшем. Я о себе-то перестал как следует понимать, кто я такой...
      И оба вновь замолчали, думая каждый о своем.
      Уинтроу чувствовал себя странником, заблудившимся во времени. Его жизнь - его настоящая жизнь - осталась далеко-далеко, в мирном монастыре, что стоял в солнечной долине, среди полей и садов... Если бы возможно было ступить назад сквозь лежавшие меж ними дни, просто проснуться и открыть глаза на знакомой узенькой постели, в прохладной келье - Уинтроу был уверен: он зажил бы той прежней жизнью, словно ничего не произошло. "Я прежний. Я не изменился", - убеждал он себя. С некоторых пор у него недоставало пальца, так что ж с того? Он вполне привык обходиться оставшимися девятью. Что же до рабской татуировки у него на лице, так она и вовсе затронула всего лишь кожу. По сути он никогда не был невольником. Татуировка была жестокой местью отца за попытку сбежать. А под этими внешними переменами он оставался все тем же Уинтроу. Оставьте его в покое хотя бы на несколько дней - и он снова обретет внутренний мир, подобающий священнослужителю...
      Увы, пока ему о покое оставалось только мечтать... За последнее время все в его жизни встало с ног на голову, ему довелось испытать чувства столь сильные, что они даже несколько притупили его восприятие. И Проказница переживала очень сходный внутренний хаос, ведь она ощущала и видела все те же ужасы и жестокости, что и он. Кайл Хэвен принудил юный, только что пробудившийся живой корабль служить для перевозки рабов - и несчастное судно погрузилось в пучину страданий своего несчастного груза. И даже Уинтроу - плоть от плоти и кровь от крови ее семьи - оказался не способен утешить ее. Его служба на фамильном корабле была подневольной, и это отравило их связь, возникшую по праву родства. В какой-то момент они превратились чуть ли не во врагов - что, конечно, только усугубляло горестные переживания Проказницы. И тем не менее они с Уинтроу продолжали держаться вместе. Как два раба, прикованные друг к дружке...
      А потом разразилась страшная штормовая ночь, когда кровавый бунт, поднятый рабами, разом освободил ее и от доли невольничьего судна, и от немилого капитанства Кайла Хэвена. Вся ее прежняя команда погибла - вся, кроме Уинтроу и его отца-капитана. А едва рассвело, неуправляемый корабль захватили пираты. Капитан Кеннит и его люди пленили Проказницу, даже не обнажая оружия. Вот тогда-то Уинтроу и заключил с Кеннитом сделку, о которой только что говорил кораблю. Он посулился спасти жизнь капитану пиратов, взамен же вытребовал жизнь отца и свою собственную. Са'Адар жрец, угодивший в неволю и ставший предводителем бунта рабов, - возымел по этому поводу свое мнение. Он желал не только самолично вынести приговор отцу Уинтроу, капитану Хэвену, но и стал добиваться, чтобы Кеннит передал корабль ему и другим бывшим рабам, - он полагал, что Проказница по праву принадлежала именно им...
      Кто бы из них в итоге ни одержал верх - в любом случае будущее и для Уинтроу, и для Проказницы оставалось туманно. Симпатии корабля, правда, были на стороне пирата...
      Впереди них по увенчанным кружевными барашками волнам резво бежала "Мариетта". Проказница охотно и радостно следовала в кильватере*. [Кильватер - след на воде после прохождения судна. Следовать в кильватере, в кильватерном строю - имеется в виду расположение движущихся кораблей таким образом, что линия строя совпадает с линией курса.] Шли они в какую-то пиратскую крепость; никаких подробностей Уинтроу известно не было. На западе не удавалось различить линию горизонта: там лежали окутанные туманом Проклятые Берега. Бурные, горячие реки, которыми изобиловали эти места, изливали в пролив свои мутные и дымные воды. Вот почему здесь почти все время клубился густой туман, а береговая линия постоянно менялась. В зимние месяцы здесь можно было дождаться внезапного и свирепого шторма - да и летом, когда погоды стояли гораздо более милосердные, время от времени приключались сокрушительные ненастья... Пиратские же острова так и не были толком нанесены ни на одну карту. Не было особого смысла зарисовывать берега, которые едва ли не назавтра могут изменить свои очертания. Попав сюда, благоразумные мореходы старались держаться мористее* [Мористее дальше от берегов, в сторону открытого моря.] - и проскакивали негостеприимные воды как можно быстрей... Однако "Мариетта" двигалась вперед самым уверенным образом, ведя за собою "Проказницу"*. [Когда речь идет о живых кораблях, автор книги берет их названия в кавычки, если имеется в виду корабль до его "пробуждения"; после этого события название превращается в имя живого существа, и в дальнейшем кавычки употребляются либо нет, в зависимости от конкретной ситуации в повествовании. При переводе эта политика автора была тщательно сохранена.] Пираты определенно были очень хорошо знакомы со всеми здешними проливами и островками. Уинтроу повернул голову и снова оглядел палубы "Проказницы". Пират по имени Брик, которому было доверено начальствовать, громким голосом выкрикивал команды, и моряки, они же разбойники, умело и расторопно исполняли их, носясь туда-сюда по снастям. Уинтроу оставалось только признать: ни разу доселе он не видал, чтобы с "Проказницей" управлялись настолько искусно. Пусть эти люди были тысячу раз висельники, но моряцкой сноровки им было не занимать. Они не просто работали на корабле - они двигались так, словно сами были ожившими частями пробужденного корабля.
      Но были на палубах и другие люди, основательно портившие картину. Бывшие рабы (а среди них весьма немногие погибли во время сражения), даже освободившись от цепей, далеко еще не обрели былое человеческое достоинство. На их коже виднелись следы кандалов, лица уродовали невольничьи татуировки. Одежда висела жалкими клочьями, сквозь дыры просвечивали костлявые, бледнокожие тела. В свое время капитан Хэвен набил ими "Проказницу", что называется, под завязку; теперь они разместились не только в трюмах, но и по всем палубам, и все равно корабль выглядел переполненным. Рабы не принимали участия в работе команды, не имея на то ни сил, ни умения. Они праздно торчали тут и там и двигались с места на место, только когда занятые пираты прогоняли их с дороги. Иные, кто был покрепче, возились с тряпками и ведерками, наводя чистоту на палубах и особенно в трюмах, жутко провонявших за последнее время. Впрочем, особенного рвения эти люди не проявляли. Видно было, что сложившееся положение дел их не слишком удовлетворяло. Уинтроу мысленно спросил себя, что будет, вздумай они перейти от тихого недовольства к открытому действию...
      Уинтроу заглядывал в свою душу, и собственное отношение к бывшим рабам его изумляло. Пока они сидели в цепях, он по доброй воле спускался к ним в трюмы и ухаживал за ними как мог, потому что сердце у него разрывалось от жалости к этим несчастным. Увы, он немногое мог им предложить: ведерко соленой воды из-за борта да мокрую тряпку для омовения. Теперь ему казалось, что это была пустая и бессмысленная услуга. На первых порах он пытался давать им жреческое утешение, но отступился: их было попросту слишком много.
      А теперь... Теперь, глядя на них, он вспоминал не свою прежнюю жалость и сострадания, а крики и кровь - кровь своих товарищей по команде, которых восставшие поубивали всех до единого. Оттого он и не мог подобрать имени чувству, охватывавшему его при виде освобожденных. Оно было слишком сложной смесью гнева и страха, отвращения и сочувствия. Оно было постыдным, это чувство, и оттого вконец выворачивало душу. Жрецу, служителю Са, не пристало подобное... И Уинтроу воспользовался умением, полученным в монастыре. Попросту отгородился от какого-либо чувства в отношении этих людей.
      Справедливости ради следовало признать, что кое-кто из команды - по меркам людского суда - получил вполне по заслугам. Но за что убили Майлда, дружески привечавшего Уинтроу? Скрипача Финдоу, шутника Комфри и множество других добрых матросов?.. Уж они-то были достойны участи гораздо более милосердной... Все они пришли на "Проказницу" задолго до того, как капитан Хэвен превратил ее в работорговое судно. Их преступление заключалось только в том, что и после этого они остались на ней...
      А вот Са'Адар, раб-жрец, и не думал раскаиваться в том, что устроил резню. Он полагал, что работа в команде невольничьего корабля сразу ставила человека вне закона и делала его заклятым врагом всех честных людей. И это опять-таки вносило в душу Уинтроу мучительный разлад. Оставалось утешаться лишь священной заповедью Са: "Не суди ближнего своего". Воистину, лишь Творец способен судить. Лишь Его мудрость вполне совершенна...
      Бывшие рабы на борту явно не разделяли мнения Уинтроу. Глядя на него теперь, кое-кто вспоминал тихий голос в трюмных потемках и руки, протягивавшие влажную тряпку. Иные же видели в нем никчемного капитанского сынка, вздумавшего поиграть в сострадание, но ничего не сделавшего для их освобождения - пока они сами не вернули себе свободу... Те и другие сторонились Уинтроу, и он не мог их за это винить. Он тоже держался особняком, проводя большую часть времени на баке* [На баке, бак возвышенная носовая палуба судна.], рядом с Проказницей. Пираты там появлялись только по необходимости, если того требовало управление парусами. Как и бывшие невольники они суеверно избегали приближаться к живому изваянию. Их пугала движущаяся, говорящая статуя. Возможно, это глупое шараханье раздражало Проказницу, но она ничем этого не показывала. А Уинтроу только радовался, что было на корабле местечко, где он мог найти хотя бы относительное уединение.
      Он садился на палубу, прислонялся спиной к поручням и пытался найти тему для размышлений, которая была бы не слишком болезненной.
      Дома, наверное, почти уже наступила весна... В монастырских садах на деревьях налились почки... Вот бы знать, как продвигаются занятия у Бирандола? Скучает ли наставник по своему запропавшему ученику?.. Уинтроу пытался думать о том, что мог бы изучать сейчас он сам, будь он по-прежнему в монастыре, - и печалился. Потом он опускал глаза и смотрел на свои руки. Когда-то они переписывали старинные манускрипты и составляли витражи из кусочков цветного стекла... Это были руки мальчика - ловкие, но еще по-детски тонкие и нежные. А теперь его ладони оделись плотной коркой мозолей, и на одной руке не хватало пальца. Это были загрубелые руки матроса. И пальца недоставало того самого, на котором полагалось бы носить жреческое кольцо...
      Здесь тоже постепенно приближалась весна, но совсем иначе, чем дома. Парусина хлопала на стылом ветру. Над головой с бередящими душу криками проносились стаи перелетных птиц. Острова, обрамлявшие пролив, покрывались пышной новой зеленью. Там кишели кишмя и отчаянно галдели приморские птицы, спорившие из-за места для гнезд...
      Что-то прервало его размышления.
      - Твой отец тебя зовет, - тихо подала голос Проказница.
      Да. Он и сам это уже ощутил - через нее. Приснопамятная штормовая ночь усилила и укрепила чувственную и духовную связь мальчика и корабля. Он более не сопротивлялся этой связи, как раньше, Проказница же утратила былое свое трепетное к ней отношение. "Чего доброго, - подумал Уинтроу, - на этом мы с ней сойдемся. Посередине..." Со времени шторма Проказница была добра к нему. Но не более. "Мы с ней прямо как вечно занятая мамаша и требующее заботы дитя..."
      - В некотором смысле, - заметила она вслух, - с начала плавания мы с тобой поменялись ролями, ты не находишь?
      Он кивнул, не чувствуя ни сил, ни желания отрицать очевидное. Потом расправил плечи, провел рукой по волосам и крепко сжал челюсти. Он не собирался показывать отцу свою неуверенность и душевный разлад.
      С высоко поднятой головой проследовал он по палубам корабля, обходя и группки рабов, и работающих матросов. Никто не окликнул его, не попытался встретиться взглядами. "А в самом-то деле, что им наблюдать, куда я пошел? Они одержали свою победу. Какая им теперь разница, чем занят единственный выживший член команды?.."
      Уинтроу шел вперед, и никто не трогал его. А вот "Проказница" несла на себе отметины, оставленные бунтом. На палубах еще можно было различить кровяные натеки. Их пытались оттереть, в том числе пемзой, но не очень-то удавалось. И воняло на судне по-прежнему работорговлей - хотя Брик и распорядился беспрерывно чистить и отмывать трюмы. Шторм же немилосердно прошелся по парусам; пираты залатали их на скорую руку, но зрелище торопливой починки попросту ранило глаз. В кормовой части корабля были выбиты все двери - восставшие выломали их, гоняясь по каютам за начальствующими. Чудесная плотницкая работа была разворочена, разбита в щепки... Во что превратилось ладное и аккуратное судно, на которое он взошел когда-то в Удачном!.. Уинтроу окатило внезапным стыдом оттого, что его фамильный корабль дошел, что называется, до ручки, - он как будто увидел собственную сестру, превратившуюся в портовую шлюху. Сердце Уинтроу сжалось, и он внезапно подумал: "А как могло бы все быть, если бы я попросился на корабль... сам, по собственной воле... юнгой... и стал служить под началом у деда?"
      Но потом ему пришлось отставить все лишние мысли. Он подошел к запертой двери, которую караулили двое хмурых "расписных" (так называли неуживчивых и опасных рабов, которые часто переходили из рук в руки, и оттого их лица покрывались все новыми хозяйскими татуировками). Уинтроу миновал бывших невольников, точно пустое место, и постучал в дверь каюты, где до своей смерти обитал Гентри, старпом. Теперь эта каюта, ободранная и дочиста разграбленная, служила местом заточения его отцу. Уинтроу переступил порог, не дожидаясь, пока тот отзовется.
      Его отец сидел на краешке голой койки. Он посмотрел на Уинтроу в полтора глаза: один белок был сплошь покрыт кровавыми жилками, разбитое лицо безобразно опухло. Поза Кайла Хэвена свидетельствовала о боли и отчаянии, но, когда он заговорил, в голосе прозвучал лишь едкий сарказм:
      - Как мило, что ты удосужился обо мне вспомнить. Я уж думал, у тебя теперь только и дела, что перед новыми хозяевами на брюхе ползать...
      Уинтроу подавил вздох.
      - Я уже приходил тебя навестить, но тогда ты спал. Я и подумал, что лучшего лекарства, чем сон, все равно предложить тебе не смогу. Как твои ребра?
      - Горят. И в голове каждый удар сердца отдается. И от жажды и голода умираю. - Кайл Хэвен осторожно шевельнул головой, указывая подбородком на дверь: - Эти двое меня даже воздухом подышать не пускают...
      - Я тебе в тот раз оставил воды и пищи. Разве ты не...
      - Да, я все это нашел. Глоточек воды и две черствые корки.
      В голосе отца прозвучал сдавленный гнев.
      - Это все, что я сумел для тебя раздобыть. На борту очень мало съестного и пресной воды. Во время шторма много припасов уничтожило забортной водой...
      - Скажи лучше - рабы все сожрали! - Кайл с отвращением мотнул головой и сразу вздрогнул от боли. - У них даже ума не хватило сообразить, что еду надо расходовать бережливо! Сперва они убивают всех, кто способен управляться с кораблем в бурю, потом сжирают половину припасов, а оставшиеся уничтожают. Стая кур и то лучше смогла бы о себе позаботиться!.. Надеюсь, тебя радует свобода, которую они благодаря тебе получили? Может, они останутся жить, а может, все погибнут...
      Уинтроу упрямо ответил:
      - Они освободились сами, отец.
      - Но ты ничего не сделал, чтобы остановить их!
      - Я ничего не сделал и для того, чтобы помешать тебе доставить их на борт в цепях. - Уинтроу поглубже вдохнул, собираясь продолжать... но передумал. Как бы ни пытался он разумно обосновать свои действия или бездействие, отец никогда не прислушается к его доводам. Зато слова Кайла были попросту солью на душевные раны Уинтроу. Следовало ли ему винить себя в смерти команды - ведь он в самом деле ничего не предпринял для прекращения бунта?.. Но если так, значит, на его совести и все рабы, погибшие на борту до восстания?.. Слишком больно даже думать об этом... И Уинтроу продолжал совсем другим тоном: - Ты хочешь, чтобы я посмотрел твои раны? Или еще еды попробовал раздобыть?
      Кайл спросил:
      - Ты нашел лекарские припасы?
      Уинтроу покачал головой:
      - Пока еще нет. Никто не признается, что взял их. Может, их во время шторма за борт унесло.
      - В таком случае ты и правда мало что можешь для меня сделать, сказал ему отец не без цинизма. - А вот поесть было бы не худо.
      Уинтроу отказал себе в праве на раздражение.
      - Посмотрю, что можно сделать, - ответил он тихо.
      - Посмотри, посмотри, - хмыкнул отец. И, внезапно понизив голос до шепота, спросил: - Так что именно ты собираешься сделать с пиратом?
      - Не знаю, - честно сознался Уинтроу. Прямо посмотрел в глаза отцу и добавил: - Мне страшно. Я знаю, что должен попытаться его исцелить. Беда в том, что я не знаю, какой исход хуже: он остается в живых и распоряжается нами как пленниками - или мы все умираем с ним вместе, покидая корабль в одиночестве...
      Отец Уинтроу плюнул на пол каюты. Это было до такой степени на него не похоже, что произвело эффект полновесной пощечины. Его глаза холодно заблестели, как два синих камня.
      - Я тебя презираю, - прорычал он. - Твоя мать, должно быть, пустила к себе в постель морского змея, иначе у нее не родилось бы нечто подобное!.. Мне стыдно, что люди называют тебя моим отпрыском!.. Посмотри на себя, несчастье ходячее!.. Пираты захватывают твой фамильный корабль, источник пропитания твоей матери, сестер и младшего брата. Их жизнь или смерть зависит от того, сумеешь ли ты отбить "Проказницу" у разбойников!.. Но тебе даже и мысль об этом в голову не приходила! Ты только и думаешь о том, удастся ли тебе вылечить пиратского вожака, у которого ты и без того оказался под сапогом!.. А о том, как бы раздобыть нам оружие, как бы уговорить корабль оказать пиратскому капитану то же неповиновение, которое видел от нее я, - не-ет, это не для нашего Уинтроу. Вспомни-ка, сколько времени ты потратил, ухаживая за двуногими скотами по трюмам! Ты добился, чтобы хоть кто-нибудь из них теперь помог тебе? Нет! Ты скачешь на задних лапках перед пиратом, укравшим наш корабль, да еще помогаешь ему его удержать...
      Уинтроу, опечаленный и изумленный, только покачал головой.
      - Не очень понимаю, - сказал он, - о чем ты говоришь. Каких деяний ты ждал бы от достойного сына? Я должен в одиночку отбить корабль у Кеннита и его команды головорезов, подчинить рабов, загнать их назад в трюмы и благополучно доставить в Калсиду? Так, что ли?
      - Смогли же вы на пару с этим хреновым кораблем, свергнуть меня и уничтожить мою команду! Так почему бы тебе не напустить "Проказницу" на него, как ты напустил ее на меня? Почему бы тебе хотя бы один-единственный раз в жизни не поступить так, как того требуют интересы семьи?..
      Отец поднялся на ноги, сжав кулаки, как если бы собирался вот-вот наброситься на Уинтроу. Резкое движение, впрочем, тотчас заставило его ахнуть от боли и схватиться за помятые ребра. Лицо из багрового почти мгновенно сделалось белым, он покачнулся.
      Уинтроу шагнул вперед, чтобы поддержать его...
      - Не смей прикасаться ко мне!.. - зарычал Кайл угрожающе. И неверными движениями вернулся к койке. Осторожно опустился на нее - и остался сидеть, зло глядя на сына.
      "Знать бы, что он видит, когда вот так на меня смотрит?" - невольно спросил себя Уинтроу. Наверное, этот высокий светловолосый мужчина видел перед собой сущее разочарование: Уинтроу удался (вернее, не удался) в мать - малорослым, черноволосым и тонким в кости. Он сам знал, что никогда не сравняется с отцом ни ростом, ни физической силой. В свои четырнадцать лет он все еще оставался в телесном отношении более мальчиком, нежели мужчиной. Но великое разочарование Кайла Хэвена имело отношение не только и не столько к плотской стороне дела. Уинтроу и духовно был совершенно иным, чем его родитель.
      - Я никогда не подговаривал корабль против тебя, отец, - тихо сказал Уинтроу. - Ты сам, своим обращением с нею, восстановил ее против себя. И я не вижу, каким бы образом я мог прямо теперь вернуть ее. Самое большее, на что я рассчитываю, - это сохранить жизнь тебе и себе.
      Кайл Хэвен отвел глаза и уставился в стену.
      - В таком случае ступай отсюда и принеси мне поесть!
      Он пролаял команду так, словно по-прежнему повелевал кораблем.
      - Попробую, - холодно отозвался Уинтроу. Повернулся и вышел из каюты.
      Когда он закрывал за собой перекошенную, плохо державшуюся дверь, к нему обратился один из "расписных". У него на физиономии было столько наколок от разных хозяев, что при движении лицевых мышц они, казалось, шевелились и ползали.
      Он спросил:
      - С какой стати ты от него все это терпишь?
      - Что?.. - удивился Уинтроу.
      - Да он же с тобой обращается хуже, чем с собакой!
      - Он мой отец, - ответил Уинтроу, только пытаясь не выдать свой испуг: они, оказывается, неплохо слышали разговор, происходивший внутри! "Знать бы, много ли они успели подслушать?.."
      - Жопа он вонючая, а не отец, - высказался второй стражник. - А ты, коли терпишь, получаешься, стало быть, жопиным сыном...
      - Заткнись! - рыкнул на него первый. - Парнишка не заслужил, чтобы еще и ты его скипидарил! Если ты сам запамятовал, кто был добр к тебе, пока ты валялся в цепях, так я живо напомню! - И темные глаза "расписного" вновь обратились на Уинтроу. Он мотнул головой в сторону двери: - Будет сильно доставать, парень, ты мне только скажи. Я его за тебя живо раком поставлю.
      - Нет! - четко и недвусмысленно выговорил Уинтроу. - Я совсем этого не хочу. Не надо ради меня никого раком ставить. - И добавил, чтобы бывший раб, привычный к грубому обращению, вернее понял его: - Пожалуйста, не обижай отца.
      - Тебе видней, - "расписной" передернул плечами. - Я, знаешь ли, из опыта говорю. С такими типами, как твой батька, разговаривать можно только одним способом - мордой об стол. Либо он тебя на четыре кости поставит, либо ты его. Люди вроде него другого не разумеют...
      - Может, ты и прав, - неохотно согласился Уинтроу. Хотел уже идти прочь, но остановился: - Как тебя звать?
      - Вилья. А ты Уинтроу, верно?
      - Да, я Уинтроу. Приятно познакомиться, Вилья.
      И мальчик посмотрел на второго стража. Тот нахмурился, неловко переступил с ноги на ногу... Но в конце концов назвался:
      - Диккен.
      - Диккен, - повторил Уинтроу, накрепко фиксируя в памяти новое имя. Он поймал взгляд Диккена и кивнул ему, прежде чем уйти. Он чувствовал, что их короткий разговор позабавил Вилью и вызвал его одобрение. Вот так. Вроде бы чепуха - но в этой ерундовой стычке он сумел настоять на своем... и от этого чувствовал себя некоторым образом лучше.
      Потом он вышел на верхнюю палубу, моргая от яркого солнечного света, и немедленно оказался носом к носу с Са'Адаром. Рослый жрец еще выглядел осунувшимся и изможденным после долгого заточения в трюме, а на запястьях и лодыжках красовались багровые следы. Их называли "поцелуями кандалов".
      - А я тебя повсюду ищу, - сказал он Уинтроу.
      Еще двое "расписных" следовали за ним по пятам, ни дать ни взять верные цепные псы.
      - В самом деле? - отозвался Уинтроу. Он только что не позволил Диккену сесть себе на голову и решил продолжать в том же духе. Он расправил плечи и прямо посмотрел Са'Адару в глаза. - Это ты, - спросил он, - поставил тех двоих при дверях каюты, где сидит мой отец?
      - Я, - невозмутимо ответствовал жрец. - Этот человек должен пребывать под стражей до тех пор, пока не предстанет перед судом и справедливость не будет совершена над ним. - Он смотрел на Уинтроу сверху вниз, с высоты своего роста и прожитых лет. - Уж не собираешься ли ты оспорить мое распоряжение?
      - Я? - Уинтроу притворился, будто всерьез над этим задумался. - А что, неужели ты беспокоишься, как бы я не взялся тебе противиться? Право же, на твоем месте я менее всего волновался бы о том, что там думает какой-то Уинтроу Вестрит. Я бы спросил себя, а как посмотрит капитан Кеннит на то, что я такую власть себе присвоил...
      - Кеннит лежит при смерти, - отвечал Са'Адар самонадеянно. - Не он распоряжается здесь, а Брик. И его, как я понимаю, вполне устраивает, что я взялся командовать рабами. Если он хочет что-нибудь приказать им, то делает это через меня. И он не возражал, когда я приставил к капитану Хэвену стражу.
      - Рабы, говоришь?.. Я-то думал, теперь они свободные люди! - Говоря так, Уинтроу улыбнулся, старательно притворяясь, будто не замечает, насколько пристально "расписные" вслушиваются в их разговор. Он видел: другие освобожденные, болтавшиеся на палубе, тоже навострили уши. Кое-кто придвинулся ближе...
      - Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! - бросил Са'Адар раздраженно.
      - Человек обычно говорит именно то, что имеет в виду... - задумчиво проговорил Уинтроу. Выдержал паузу - и продолжал как ни в чем не бывало: Так, значит, ты меня зачем-то искал?
      - Да. Ты сегодня осматривал Кеннита?
      Уинтроу ответил вопросом на вопрос, негромко:
      - А с какой стати ты спрашиваешь?
      - С такой, что я желаю доподлинно знать, каковы его намерения! Са'Адар, обученный жрец, хорошо владел своим голосом и постарался, чтобы его слышало как можно больше народа. Татуированные лица и в самом деле начали поворачиваться к ним одно за другим. - В Джамелии ходят слухи, будто, когда капитан Кеннит захватывает работорговый корабль, он предает смерти команду, а судно отдает тем, кого на нем везли продавать, чтобы они тоже стали пиратами и участвовали в его войне против рабства. Именно в это мы верили, когда радостно приветствовали его помощь по обслуживанию захваченного нами корабля. Мы полагали, что корабль останется нам и для каждого из нас станет ступенькой к новым жизненным начинаниям. А теперь похоже на то, что капитан Кеннит надумал присвоить наше судно себе! Памятуя все, что мы о нем слышали, нам трудно поверить, что он способен отнять у нас единственную ценность, которой мы обладаем. А потому мы и хотим, чтобы он ответил нам честно и без утайки: кому, по его мнению, принадлежит этот корабль?
      Уинтроу смотрел на него, не отводя взгляда.
      - Если ты в самом деле желаешь спросить об этом капитана Кеннита поди и спроси. Его мнения по данному поводу никто за него не властен высказывать. Если же ты спрашиваешь меня, то услышишь не мнение, а сущую правду.
      Уинтроу намеренно говорил много тише, чем Са'Адар: пусть те, кто действительно хотел слышать, придвинутся ближе. И люди вправду придвинулись, причем не только бывшие рабы, но и многие из пиратов. Вид у этих последних был очень опасный.
      Са'Адар снисходительно улыбнулся:
      - Твоя правда, я полагаю, заключается в том, что корабль принадлежит тебе...
      Уинтроу покачал головой и улыбнулся в ответ.
      - Корабль, - сказал он, - принадлежит себе самому, и только себе. Проказница - живое и свободное существо, у которого никто не волен отнять право распоряжаться собственной жизнью. Или, может быть, ты, сам носивший тяжелые цепи невольника, пожелаешь сотворить над нею ту же несправедливость, которая была так жестоко учинена над тобой?
      Разговаривая как бы с одним Са'Адаром, Уинтроу тем не менее, даже не оглядываясь, ощущал, какое впечатление произвели его слова на всех остальных. Мальчик умолк, ожидая ответа. И получил его: после мгновенной заминки Са'Адар фыркнул и презрительно рассмеялся.
      - Только не воспринимайте эту болтовню за чистую монету, - обратился он к толпе. - Да, носовая фигура наделена речью... благодаря какому-то колдовству. Подозреваю, у них в Удачном и не такие диковинки есть. Корабль есть корабль! Это вещь, а не личность! И эта вещь по праву принадлежит нам!
      Лишь немногие из рабов согласно забормотали. Зато перед Са'Адаром немедля встал один из пиратов.
      - Это ты что тут, насчет мятежа договариваешься? - поинтересовался просоленный, поседевший в битвах морской волк. - Давай-ка выражайся определеннее. Потому как если вправду насчет мятежа - вмиг за борт полетишь и пикнуть не успеешь. Вот так-то.
      И пират улыбнулся подчеркнуто недоброжелательно, показывая дыры на месте выбитых некогда зубов. У его плеча возник здоровеннейший детина и, предвкушая хорошую потасовку, повел плечами - нарочно, чтобы видели "расписные", сопровождавшие Са'Адара. Те выпрямились и напряглись, сузив глаза.
      Са'Адар выглядел потрясенным... Ничего подобного он явно не ожидал. Он вскинул голову и негодующе начал:
      - А вам какое дело до...
      Старый пират перебил его, ткнув пальцем в грудь.
      - Кеннит, - сказал он, - наш капитан. И коли он что говорит, значит, быть по сему. Дошло? - Жрец промолчал, и старик расплылся в улыбке. Са'Адар отступил прочь, отодвигаясь от пальца, сверлившего его грудь. Он уже собрался идти прочь, когда пират заметил: - Ты бы, малый, поменьше чесал языком касаемо того, что там капитан Кеннит делает или не делает. Коли чем недоволен - поди к капитану да прямо сам ему все в лицо и скажи. Он мужик нелегкий, да зато справедливый - выслушает. А за спиной болтать не моги! Повадишься против ветра писать - самому в рыло и прилетит!
      И, более не оглядываясь, пираты вернулись к корабельной работе. Всеобщее внимание вновь обратилось на Са'Адара. Он даже не пытался скрыть ярости, сверкавшей в его глазах, но, когда он заговорил, голос прозвучал тонко:
      - А вот и поговорю с Кеннитом! Открыто и прямо. А вот и поговорю!..
      Уинтроу опустил глаза и уставился в палубу. Может статься, отец все же был прав. Может, был-таки способ отвоевать фамильный корабль и у пиратов, и у рабов... Когда разгорается свара, кто-то обыкновенно выгадывает... Он пошел прочь, ощущая, что сердце бьется быстрее обычного. Это было странно. И оставалось только гадать, откуда бы у него, Уинтроу, подобные мысли...
      Проказница была весьма озабочена. Она продолжала смотреть вперед, на качавшуюся корму "Мариетты", но на самом деле все ее внимание было посвящено творившемуся внутри. Штурвальный вел ее очень спокойно, уверенной и твердой рукой. Команда, деловито сновавшая по снастям, состояла из прирожденных моряков - вся, до последнего человека. В трюмах и на палубах медленно, но верно наводили должную чистоту, кто-то уже чинил деревянные части, пострадавшие во время восстания, и драил медяшку*. [Драить медяшку морское выражение, означающее чистку от грязи и коррозии металлических деталей корабля, многие из которых в старину, когда появилось это выражение, делались из меди и ее сплавов. Такие металлы от соленой морской сырости быстро покрываются зеленью, поэтому "драить медяшку" приходилось практически ежедневно. На современных парусных кораблях, разумеется, применяются гораздо более стойкие сплавы, но выражение осталось.] И впервые за много месяцев у Проказницы не было причин сомневаться в компетентности своего капитана... В общем, наконец-то она могла как следует поразмыслить о своем, поминутно не спохватываясь и не беспокоясь, хорошо ли делает свое дело команда.
      Пробужденный живой корабль способен очень пристально наблюдать за тем, что делается у него внутри; это благодаря набору* [Набор корабля совокупность продольных и поперечных балок, остов, каркас, придающий форму корпусу судна. Он, как скелет, несет основные нагрузки, к нему крепится обшивка.] и обшивке, сработанным из диводрева. Проказнице такое восприятие было присуще во всей полноте. Правда, большинство того, что происходило в отсеках, было всего лишь повседневными проявлениями жизни, вряд ли стоившими пристального внимания. Вот моряк чинит потертую снасть, а кок в камбузе режет луковицу - может ли это как-либо повлиять на ее судьбу? Нет.
      А Кеннит - может.
      Он спал беспокойным сном в капитанской каюте, этот загадочный человек. Проказница не могла видеть его там, она его чувствовала - чувством, не ведомым людям, даже не придумавшим для него названия на своем языке. Кеннита опять мучила лихорадка, и женщина, ухаживавшая за ним, попросту не находила себе места. Она что-то делала тряпкой, смоченной в холодной воде... Проказница немедленно захотела знать больше, но ничего не получилось. С этими людьми у нее не было связи, как с Уинтроу. Она с ними даже толком еще не познакомилась.
      Кеннит был гораздо доступнее для ее восприятия, чем Этта. Его горячечные сны изливались невозбранным потоком, и сознание Проказницы впитывало их, как ее палубы впитывали кровь. Увы, разобраться и что-либо понять в снах Кеннита ей никак не удавалось. Она видела маленького мальчика, жестоко страдавшего. Он разрывался между привязанностью к отцу, который его очень любил, но совершенно не способен был защитить, и другим человеком, рядом с которым никого можно было не опасаться, - вот только сердце этого человека было полностью чуждо любви. А еще в снах Кеннита из пучины раз за разом взвивался морской змей и впивался ему в ногу. Боль от укуса была сродни ожогу кислотой или морозом... И Кеннит тянулся к ней, к Проказнице, напрягая все силы души, тянулся к общности и пониманию, лишь смутно памятному ему со времен детства...
      "Эй, эй, что это у нас тут такое? Или, вернее сказать, кто такой?"
      Сперва Проказнице показалось, будто она услышала голос Кеннита. Потом она поняла, что еле слышный шепот раздавался в уголке ее сознания. Она тряхнула головой, так что волосы развились по ветру. Нет, не могло быть такого, чтобы пират с нею заговорил! Она никогда с такой ясностью не слышала даже мыслей Альтии и Уинтроу - даже в минуты наивысшего единения с ними.
      - Нет, - пробормотала она вслух. - Это не Кеннит.
      Он определенно не мог до нее дотянуться, тут никакого сомнения быть не могло. И тем не менее - голос принадлежал Кенниту. Проказница прислушалась: вот, лежа в каюте, пиратский капитан набрал полную грудь воздуха - и бессвязно забормотал, что-то отрицая, с кем-то не соглашаясь. Потом застонал...
      "Верно, я не Кеннит, - вновь послышался голосок. Теперь в нем звучала легкая насмешка. - Как, собственно, и ты - не Вестрит, сколько бы ты себя ни считала таковым. Кто ты?"
      Жутковато было ощущать присутствие чужого разума, силившегося проникнуть в ее сознание. Проказница невольно шарахнулась от него прочь если можно так выразиться о происходящем на тонких планах бытия. Она была гораздо сильнее маленького чужака, и, когда она отгородилась от него, он ничего поделать не смог. Но, отгораживаясь, Проказница утратила и едва обретенную, еще непрочную связь с Кеннитом. Она рассердилась и отчаянно разволновалась. Она стиснула кулаки... и скверно встретила очередную волну - врезалась в нее, вместо того чтобы пропустить под собой. Рулевой тихо выругался и чуть поправил штурвал. Проказница облизнула губы, влажные от соленой пены, и убрала волосы, свалившиеся на лицо. Кто или что с нею заговорило?.. Она по-прежнему тщательно следила за своими мыслями, старательно держа их при себе, и старалась разобраться в собственных чувствах, взвешивая, чего было больше - испуга или любопытства. Ко всему прочему, она чувствовала странное родство с незнакомцем. Да, она легко отделалась от его назойливых попыток соприкосновения. Но сам факт, что кто-то хотя бы попытался проникнуть в ее разум, был неприятен.
      Она твердо решила, что ничего подобного не потерпит. Кем бы ни был этот нахал, уж она выведет его на чистую воду!.. Не снижая бдительности, она вновь осторожно потянулась к капитанской каюте, где в бреду ворочался Кеннит. Она легко отыскала пирата. Он все так же боролся с кошмарами, навеянными лихорадкой. На сей раз он прятался в большом шкафу, скрываясь от какого-то создания, которое выслеживало его, обманчиво ласково называя по имени. Его женщина, Этта, приложила мокрую тряпку к его лбу, а другой тряпкой обернула изувеченную ногу. Проказница явственно ощутила, какое облегчение это принесло капитану. Она смелее устремила свое сознание в эту каюту... но более никого не смогла там обнаружить.
      - Где ты? - поинтересовалась она требовательно и сердито. Кеннит дернулся и вскрикнул во сне: его преследователь повторил эти же слова. Этта склонилась над ним, шепча слова утешения...
      А Проказнице никто так и не ответил.
      Кеннит выплыл из сна в явь, задыхаясь, словно из глубокой темной воды. Ему понадобилось время, чтобы сообразить, где он находится. Однако потом на иссушенных лихорадкой губах возникла радостная улыбка. Его живой корабль... Он был на борту своего собственного живого корабля, в отменно обставленной капитанской каюте. Покрытое испариной тело кутала тонкая льняная простыня. Внутри каюты мерцали дерево и полированная медь - изысканно и очень уютно. Кеннит слышал, как под килем журчала вода: Проказница ходко шла проливом. Он явственно чувствовал присутствие корабля, окружавшего его... защищавшего. Она была второй кожей, укрывавшей его от зол этого мира. Он удовлетворенно вздохнул... и закашлялся - горло совсем пересохло.
      - Этта! - прокаркал он, призывая шлюху. - Воды...
      - Вот, выпей, - отозвалась она ласково.
      Как ни странно, она вправду стояла подле него, держа наготове чашку с водой. Она помогла ему приподнять голову, и ее длинные пальцы приятно холодили затылок. Напоив его, она ловко перевернула подушку. Влажной салфеткой утерла с его лица пот, мокрой тряпицей прошлась по ладоням. Он лежал молча и смирно, просто отдаваясь ее заботам, испытывая безвольную благодарность. Какой покой, какой глубочайший покой...
      Увы, мгновение блаженства не затянулось надолго. Поневоле его мыслями завладели распухшая нога и боль, гнездившаяся в ней. Он попробовал мысленно от нее отрешиться. Не получилось. Боль была пульсирующим пламенем, и каждый новый вздох только раздувал этот костер. Его шлюха сидела в кресле подле кровати и что-то шила. Кеннит безразлично оглядел женщину... Она показалась ему постаревшей. На лбу и возле губ залегли морщинки. И лицо, обрамленное короткими черными волосами, выглядело исхудавшим. От этого темные глаза казались еще огромней.
      - Прескверно выглядишь, - упрекнул он ее.
      Она тотчас отложила шитье и улыбнулась ему так, словно он отвесил ей изысканный комплимент.
      - Мне просто тяжело видеть тебя в таком состоянии, - сказала она. Пока ты болеешь, я... ни есть, ни спать не могу...
      Вот ведь до чего себялюбивая женщина. Сперва скормила морскому змею его ногу, а теперь еще и выставляет себя страдающей стороной. Может, ему еще следовало бы ее пожалеть?.. Кеннит отставил эту мысль.
      - Где мальчишка? - спросил он. - Уинтроу?
      Она тотчас поднялась с места:
      - Позвать его?
      Дурацкий вопрос.
      - Конечно, позвать! Он, кажется, собирался мою ногу вылечить. Почему он до сих пор этого не сделал?
      Она склонилась над его ложем и нежно улыбнулась ему. Он рад был бы ее отпихнуть, но сил совсем не осталось.
      - Я думаю, - сказала она, - он ждет, пока мы причалим в Бычьем Устье. Ему надо кое-что раздобыть на берегу, чтобы он вернее мог... тебя исцелить.
      И она отвернулась - поспешно, но все же недостаточно проворно, и он успел заметить слезы, блеснувшие у нее на глазах. Она ссутулила плечи, утратив присущую ей гордую осанку и словно бы уменьшившись в росте. Судя по всему, она не рассчитывала, что он выживет. Внезапно поняв это, Кеннит и напугался, и рассердился. Ни дать ни взять она ему смерти желала!
      - Ступай разыщи мальчишку! - грубым голосом приказал он ей, желая в основном, чтобы она убралась с глаз. - Да напомни ему, напомни хорошенько: если я умру - сдохнет и он сам, и его папаша в придачу. Прямо так ему и скажи, ясно?
      - Сейчас пошлю за ним кого-нибудь... - отозвалась она нетвердым голосом. И направилась к двери.
      - Нет! - догнал ее голос Кеннита. - Сходи сама! Сейчас же, немедленно! Найди его и приведи сюда!
      Она вернулась - и ввела его в еще большее раздражение, легонько коснувшись пальцами лица.
      - Иду, уже иду, - сказала она успокаивающим тоном. - Все сделаю, что пожелаешь...
      Он не стал смотреть, как она уходит, - просто прислушался к ее шагам по палубе. Двигалась она торопливо, однако, выходя, дверь за собой прикрыла тихо и плотно. Он слышал, как она обращалась к кому-то, гневно повышая голос:
      - Нет! Уходи! Я не позволю сейчас беспокоить его по таким пустякам!.. - И добавила тихо и угрожающе: - Вот только прикоснись к этой двери - на месте убью...
      И у того, к кому были обращены эти речи, явно хватило ума прислушаться, ибо никакого стука в дверь не последовало.
      Кеннит полуприкрыл глаза, и душа его поплыла по течению, куда увлекала ее боль. Лихорадка обострила его восприятие мира, сделала все углы бритвенно-острыми, все цвета - ядовито-яркими. Стены и потолок уютной каюты, казалось, нависали над ним, грозя рухнуть. Кеннит отшвырнул простыню, ловя ртом воздухе в поисках хоть какой-то прохлады...
      - Так-так, Кеннит... Ну и что ты намерен делать с "подающим надежды пострелом", когда он придет?
      Пират как можно крепче зажмурился. И мысленно приказал умолкнуть этому голосу.
      - Смешно! - безжалостно фыркнул талисман. - Ты что, думаешь, если глаза закрыть, так я тебя видеть не смогу?
      - Заткнись. Отстань от меня. И зачем только я вообще велел тебя сделать...
      - Ах, ах, сейчас помру от разбитого сердца. Выслушивать такие слова! И это после всего, что мы вместе пережили!
      Кеннит поднял веки. Поднес руку к глазам и уставился на браслет на запястье. Ему доброжелательно улыбался маленький талисман - его собственный сильно уменьшенный портрет, вырезанный из диводрева. Кожаные завязки плотно притягивали его к тому месту, где в руке бился пульс. Жар сделал свое дело - Кенниту показалось, будто деревянное личико увеличивается и чуть ли не нависает над ним. Он снова зажмурился...
      - Ты в самом деле веришь, что мальчишка способен помочь тебе? Нет ведь, не веришь. Ты не настолько дурак. Другое дело, ты с отчаяния даже и это готов попробовать... Знаешь, что меня по-настоящему изумляет? Ты до такой степени боишься смерти, что этот страх даже дает тебе достаточно храбрости, чтобы лечь под нож лекаря. А ты подумай-ка о своей плоти, которую воспаление сделало настолько чувствительной, что она еле выносит даже прикосновение простыни. И ее-то ты позволишь рассечь ножом? Только представь себе это острое лезвие, как оно сверкает серебром, пока не потускнело от крови...
      - Слушай, талисман, - Кеннит чуть приоткрыл глаза, - скажи на милость, чего ради ты надо мной издеваешься?
      Деревянное личико свело губы бантиком:
      - А просто потому, что могу. Я, наверное, единственное на всем свете существо, способное поиздеваться над великим капитаном Кеннитом. Кеннитом Освободителем. Будущим королем Пиратских Островов... - Талисман хмыкнул и добавил: - И все-таки скажи мне, о самый неустрашимый змеиный корм во всех водах Внутреннего Прохода, чего тебе нужно от мальчишки-жреца? Ты что, возжелал его? Из-за него в твоих бредовых видениях воскресают такие картины из... хм... розового детства, что только держись. Может, ты вознамерился поступить с ним так же, как когда-то поступали с тобой?
      - Нет! Я никогда не...
      - Да прямо! - Талисман презрительно фыркнул. - Ты вправду воображаешь, будто можешь солгать мне? При нашей-то с тобой связи? Я же знаю о тебе все. ВСЕ!
      - Я сделал тебя, чтобы ты мне помогал, а не жилы тянул... Почему ты так настроен против меня?
      - Потому что ненавижу все с тобой связанное, - зло ответил талисман. Потому что мне выть охота оттого, что я все больше становлюсь твоей частью. И помогаю тебе в том, что ты творишь!
      Кеннит испустил судорожный вздох...
      - Чего бы ты хотел от меня?.. - спросил он. Это была жалоба побежденного, просьба о милосердии и пощаде.
      - Хороший вопрос... Жаль, он тебе никогда раньше в голову не приходил. Чего бы, значит, я от тебя хотел?.. - повторил талисман, словно пробуя на вкус эти слова и определенно наслаждаясь.- Возможно, я хотел бы заставить тебя пострадать. Возможно, я хотел бы поиздеваться. Возможно, я...
      Тут за дверью прозвучали шаги. Стук башмачков Этты... и легкий шорох босых ног.
      - Будь с Эттой добрее, - торопливо потребовал талисман. - И, может быть, я...
      Дверь открылась, и он тотчас умолк, превратившись в обыкновенную деревянную бусину на запястье больного. Вошел Уинтроу, и следом за ним шлюха.
      - Я привела его, Кеннит, - объявила Этта, прикрывая за собой дверь.
      - Отлично. Оставь нас одних.
      Если треклятый талисман полагал, будто сможет его силой к чему-либо принудить, - он здорово заблуждался...
      - Кеннит... - замялась Этта. - Ты уверен, что это разумно?
      - Нет, - сказал он. - Как раз напротив, я уверен, что это величайшая глупость. Люблю, знаешь ли, глупости делать. - Кеннит говорил негромко, вполглаза наблюдая за деревянным личиком у себя на запястье. Никакого движения - лишь глазки посверкивали. Должно быть, талисман обмозговывал страшную месть. "Ну и шут с ним. Пока я еще дышу, ничто не заставит меня расшаркиваться перед поганой деревяшкой..."
      - Выйди, - повторил он. - Оставь нас с мальчиком наедине.
      Этта вышла, держась неестественно прямо. Она плотно притворила дверь это вместо того, чтобы как следует ею хлопнуть. Как только она скрылась, Кеннит кое-как сел в постели.
      - Подойди, - велел он Уинтроу. Тот повиновался, и Кеннит, дотянувшись, откинул угол простыни, так что его изувеченная нога предстала во всей красе. - Вот, - сказал Кеннит. - Ну и что ты можешь для меня сделать?
      Зрелище было такое, что мальчишка побледнел. Кеннит видел, какого внутреннего усилия ему стоило подойти к постели вплотную и рассмотреть его ногу вблизи. Ко всему прочему, от нее еще и воняло - Уинтроу помимо воли поморщился. Однако потом он прямо посмотрел на него своими темными глазами и ответил честно и просто:
      - Не знаю, право. Выглядит очень скверно... - Вновь глянул на ногу и встретился глазами с пиратом: - Давай рассуждать так. Если мы не попытаемся отнять зараженную часть ноги, ты точно умрешь. Так что, пытаясь сделать операцию, мы, собственно, ничем не рискуем.
      Кеннит растянул губы в деревянной улыбке:
      - Я-то точно особо ничем не рискую. А ты - собственной жизнью и еще жизнью отца.
      Уинтроу коротко, невесело рассмеялся:
      - Я же знаю, что в случае твоей смерти мне головы не сносить - вне зависимости от того, сделаю я что-нибудь или нет... - И кивнул в сторону двери: - Она уж точно не позволит мне надолго тебя пережить...
      - Боишься моей женщины, а? - Улыбка Кеннит стала пошире. - И правильно делаешь... Ладно. Так что ты делать-то предполагаешь?
      Он пытался спрятать свой страх, говоря о нешуточной операции как о ничего не значившем пустяке.
      Мальчик вновь уставился на его ногу... Он нахмурился, размышляя. Выражение крайнего сосредоточения лишь подчеркивало его юность.
      Кеннит бросил один взгляд на свой разлагающийся обрубок... После чего предпочел следить за лицом Уинтроу. Он невольно содрогнулся, когда мальчик протянул руку...
      - Я не буду касаться, - пообещал Уинтроу. Он говорил почти шепотом. Мне просто нужно узнать, где кончается здоровая плоть и начинается пораженная.
      Он сложил руки "лодочкой", словно собираясь удержать что-то под ними. Поднес ладони к самой ране, потом его руки медленно двинулись выше, скользя вдоль бедра. Уинтроу прикрыл глаза и склонил голову набок, точно к чему-то прислушиваясь. Кеннит молча следил, как двигались его руки... Что он ощущал? Тепло? Или нечто более тонкое - например, медленное действие яда?.. Руки мальчишки заметно огрубели от тяжелой работы, но изящество, присущее пальцам художника, никуда не исчезло.
      - У тебя пальца недостает, - заметил он погодя. - Что произошло?
      - Несчастный случай, - рассеянно отозвался Уинтроу. И велел: - Тише...
      Кеннит недовольно нахмурился... но спорить не стал и умолк, как ему было сказано. Между тем он обнаружил, что чувствует присутствие и движение рук Уинтроу. Не прикасаясь, они оказывали некое неосязаемое давление... Кеннит прислушался к себе пристально и вновь оказался захвачен тупой, безжалостной пульсацией боли. Он стиснул зубы, тяжело сглотнул - и ухитрился еще раз отрешиться от боли, выкинув ее из своих мыслей.
      Примерно на середине бедра капитана руки Уинтроу остановились. Морщины, прорезавшие его лоб, сделались глубже. Уинтроу задышал ровнее и глубже и совсем закрыл глаза. Ни дать ни взять - стоя уснул. Кеннит вглядывался в его лицо... Длинные темные ресницы опустились на щеки. Челюсть и скулы успели утратить ребяческую припухлость, но никаких признаков бороды и усов пока не было заметно. Возле носа виднелась маленькая зеленая наколка: знак того, что некогда он принадлежал сатрапу как невольник. Рядом красовалась татуировка побольше - грубо выполненное, но вполне узнаваемое изображение носовой фигуры "Проказницы". Первым чувством Кеннита было раздражение - ну кому могло прийти в голову так испортить красивое мальчишеское лицо?.. Потом он нашел, что самая грубость татуировки только подчеркивала детскую невинность Уинтроу. Ему подумалось, что Этта некогда выглядела почти так же. Когда он впервые увидел ее... девочку-подростка в гостиной веселого дома...
      - Капитан Кеннит?.. Кэп?
      Он открыл глаза. И когда это он успел их закрыть...
      Уинтроу между тем чуть заметно кивал головой.
      - Вот здесь, - сказал он, как только увидел, что пират на него смотрит. - Если будем резать вот здесь, то, я думаю, попадем как раз на чистое место.
      Руки мальчишки указывали точку пугающе высоко на его бедре. Кеннит заставил себя перевести дух...
      - Чистое место, говоришь? А почему не пониже того места, где здоровая плоть?
      - Нам, - пояснил Уинтроу, - придется отнять немного здорового тела, потому что оно заживает быстрее отравленного. - И он обеими пятернями откинул с лица непослушные волосы. - К сожалению, в ноге уже не осталось такого места, где совсем не было бы яда. Но, я полагаю, наш лучший шанс это сделать разрез именно здесь. - Уинтроу был по-прежнему очень сосредоточен. - А для начала я хотел бы приложить к низу ноги пиявки, чтобы они высосали отравленную кровь и уменьшили опухоль. Целители из нашего монастыря поступали по-разному: одни пускали кровь, другие предпочитали ставить пиявки. У каждого способа свои преимущества, но мне думается, что загустелую кровь, несущую воспаление, наилучшим образом уберут именно пиявки...
      Кеннит не позволил себе поморщиться. Сосредоточенное, напряженное лицо Уинтроу заставило его вспомнить Соркора, сидящего над картой и планирующего морское сражение.
      - Потом, - продолжал мальчик, - вот здесь мы наложим широкий жгут, который замедлит кровообращение. Он должен будет плотно перехватить тело, не сминая и не повреждая его при этом. Я буду резать несколько ниже. Я постараюсь выкроить лоскут кожи, чтобы потом прикрыть им рану. Мне понадобится остро отточенный нож и мелкозубая пилка для кости. Лезвие ножа должно быть достаточно длинным, чтобы оставляло чистый разрез... - Уинтроу показал руками, какая именно длина лезвия ему требовалась. - Для зашивания раны некоторые используют нитки из рыбьих кишок, но у нас в монастыре говорили, что лучшие швы получаются, если взять волосы с головы самого больного. У тебя, господин мой, как раз подходящие волосы, хорошие, длинные. Они, правда, вьются, но не очень мелко, и это не должно помешать ровным стежкам. Да, они отлично сгодятся...
      Кеннит только гадал, пытался ли мальчишка вконец выбить его своими рассуждениями из колеи или он просто напрочь забыл, что говорит о его, Кеннита, плоти, крови... и кости.
      Он поинтересовался фальшиво-легкомысленным тоном:
      - А чем ты собираешься меня опоить, чтобы я не чувствовал боли?
      - Тут, господин мой, тебе лучше всего полагаться на свое собственное мужество. - Темные глаза юного лекаря прямо смотрели в его водянисто-голубые. - Не буду обещать, что все сделаю очень быстро, но лишних страданий постараюсь не причинять. Перед операцией ты выпьешь бренди или рому. Если бы это было возможно, я посоветовал бы запастись вытяжкой из плодов квези. Это снадобье замечательно лишает раны чувствительности. Оно, правда, действует только в сочетании со свежей кровью, так что его можно было бы применить лишь после всех разрезов... - Уинтроу задумчиво покачал головой. - Тебе следует тщательно выбрать матросов, которые станут держать тебя во время операции. Это должны быть сильные мужчины и притом достаточно рассудительные: чтобы не слушались, если ты потребуешь убрать руки, и не испугались, если ты начнешь им угрожать...
      "Этого только мне еще не хватало!.." Кенниту даже думать тошно было о том унижении, которое, оказывается, ему предстояло перенести. Он попытался было сказать себе, что это неизбежно, но тут же прогнал эту мысль. Нет! Должен быть какой-то выход, какой-то способ обойти разверзшуюся перед ним бездну страдания и беспомощного срама. "Да как я буду их выбирать, зная, что, быть может, перенесу все это - и тем не менее потом сдохну? Вот уж глупо-то буду выглядеть..."
      - ...И каждый должен быть чуточку вытянут наружу и стянут отдельным маленьким стежком. Либо двумя, - продолжал что-то объяснять Уинтроу. Помолчал и признался: - Хочу, чтобы ты знал: сам я еще никогда такого не делал. Только видел, как делали другие. Два раза. Один раз отнимали зараженную ногу. В другом случае у человека были непоправимо раздавлены вся ступня и лодыжка. Оба раза я помогал лекарям, подавал инструменты, держал ведерко...
      Он замолчал, не договорив. Облизнул губы - и стал смотреть на Кеннита, широко раскрыв глаза.
      - Что еще? - хмуро поинтересовался пират.
      - Твоя жизнь будет у меня в руках, - проговорил Уинтроу благоговейно.
      - А твоя - в руках у меня, - заметил пират. - И отца твоего - тоже.
      - Да я не об этом,- отмахнулся Уинтроу. Его голос звучал словно издалека: - Ты, несомненно, привык к подобной власти над жизнью и смертью... А я о ней никогда даже не помышлял!
      ГЛАВА 3
      КОРОНОВАННЫЙ ПЕТУХ
      Торопливые шаги Янни Хупрус гулко разносились по пещерному коридору. Идя вдоль стены, она все время касалась пальцами длинной полоски джидзина, вделанной в камень. Прикосновение порождало слабое свечение, двигавшееся вместе с нею по темному проходу, уводившему все глубже в подземный дворец-лабиринт, выстроенный Старшими. Дважды ей приходилось огибать лужи темной воды на полу. Оба раза она по давней привычке запоминала их местоположение. Каждый год во время весенних дождей повторялась одна и та же история. Толстый слой влажной земли наверху и в особенности корешки, стремившиеся проникнуть во всякую щель, постепенно одолевали древнее сооружение. Размеренный ритм падающих капель перекликался с ее собственными поспешными шагами.
      Минувшей ночью случилось землетрясение. По меркам Дождевых Чащоб - не бог весть что, и все же оно было сильнее и длилось дольше, чем обычное легкое колебание почвы. Янни, быстро идя сквозь потемки, старалась не думать о нем. Уж если этот дворец в свое время успешно противостоял великому катаклизму, сровнявшему с землей большую часть древнего города, следует рассчитывать, что он и еще немножко продержится...
      Наконец Янни добралась до каменной арки, перекрытой тяжелой металлической дверью. Она легонько пробежалась по ней руками, и Коронованный Петух - герб Хупрусов, выбитый на поверхности, - сейчас же засветился от прикосновения. Не первый год она здесь жила, а все не уставала удивляться ему. Она вполне понимала далекого предка, который впервые обнаружил его и тотчас сделал своим геральдическим символом. Боевой кочет на двери угрожающе поднимал лапу, увенчанную острой шпорой, его крылья были грозно развернуты. На вытянутой шее можно было различить каждое перышко. Черным блеском сиял драгоценный камень, вправленный в глаз. Какое изящество, какой самоуверенный вызов... Янни крепко уперлась ладонью в грудку металлической птицы и решительно надавила. Дверь распахнулась; за нею зияла кромешная темнота.
      Дальше уже ничто не освещало ей путь, но Янни уверенно и привычно спустилась по невысоким ступеням в громадное помещение. Но, погрузившись в непроглядный мрак Палаты Коронованного Петуха, Янни недовольно нахмурилась. Что же это получается - Рэйна здесь нет?.. И она бежала сюда бесконечными коридорами только затем, чтобы убедиться в его отсутствии?.. Сойдя со ступеней, она остановилась возле стены... и даже вздрогнула, когда из темноты раздался голос сына.
      - Пробовала ли ты представить, как выглядела эта палата, когда ее только-только построили? Вообрази, мама! Весенний день вроде сегодняшнего, и яркое солнце вливается сквозь грани хрустального купола, зажигая всеми цветами фрески на стенах... Вот бы знать, чем они здесь занимались! На полу глубокие борозды, да и столы расположены в беспорядке... Вряд ли следует думать, что здесь было постоянное хранилище бревен диводрева. Нет... Скорее, следует предположить, что их затащили сюда в спешке, укрывая от катастрофы, грозившей похоронить город... Да, наверное, именно так и случилось. Но до тех пор - чему служил этот громадный зал с верхним светом и расписными стенами? Кое-где еще сохранились горшки с землей: может, тут выращивали растения? Был ли это крытый сад, чтобы в самые ненастные дни спокойно гулять среди цветов? Или здесь происходило нечто иное? Вот, например...
      - Довольно, Рэйн, - перебила мать раздраженно. И нащупала на стене джидзиновую полоску. Крепко прижала ее рукой - и несколько искусно сработанных стенных панелей тотчас ответили на прикосновение, начав испускать слабое свечение. Янни нахмурилась... Во дни ее девичества они светились гораздо, гораздо ярче; каждый цветочный лепесток так и сверкал. А теперь?.. Свечение делалось все более тусклым едва ли не день ото дня. "Умирают..." Янни отодвинула подальше страшную мысль. Ее голос прозвучал уже мягче, хотя раздражение в нем все еще слышалось: - Что ты делаешь там в темноте? Я думала, ты в западном коридоре и наблюдаешь за рабочими! В седьмом чертоге обнаружены еще одни замурованные врата. Требуется твоя интуиция, чтобы открыть их...
      - Чтобы уничтожить, ты хотела сказать, - поправил ее Рэйн.
      - Брось, Рэйн! - упрекнула мать. Как надоели ей эти бесконечные споры с младшим сыном! Иногда Янни начинало казаться, будто он, самый одаренный в том, что касалось раскрытия тайн жилищ Древних, всех неохотнее пользовался своими способностями. - А как бы ты хотел, чтобы мы поступали? Все бросили забытым и погребенным, как было до нас? Чтобы мы покинули Дождевые Чащобы и перебрались в Удачный, к нашей родне?.. Недолго же прослужит нам такое убежище...
      Она услышала легкий шорох шагов: Рэйн обходил последнее бревно диводрева, остававшееся в Палате. Он миновал его конец, двигаясь точно лунатик, бродящий во сне. У Янни так и упало сердце, когда она прислушалась к его шагам и поняла, что он вел пальцами по боку громадного ствола. Рэйн был в плаще с капюшоном - в Палате все время царили сырость и холод.
      - Нет, - ответил он тихо. - Я люблю Дождевые Чащобы не меньше, чем ты. Я совсем не хотел бы никуда отсюда перебираться. Но я не считаю, что мой народ должен по-прежнему прятаться и таиться от всех. Как и продолжать грабить и уничтожать древние строения Старших просто ради того, чтобы расплачиваться за свою безопасность. Я полагаю, что вместо этого нам следовало бы восстановить и восславить все, что мы здесь открыли. Надо срыть долой землю и пепел, похоронившие город, и пусть солнце и луна снова освещают его. Надо выйти из-под руки джамелийского сатрапа, наплевать на его налоги и всякие запреты и начать самим свободно торговать по всему миру... - Сердитый взгляд матери заставил его понизить голос, но не замолчать. - Надо отбросить ложный стыд, открыть себя миру и объявить во весь голос, что мы живем там-то и так-то не из-за стыдливости, а просто затем, что так нам угодно... Вот что, на мой взгляд, нам следовало бы сделать.
      Янни Хупрус вздохнула...
      - Как ты еще молод, Рэйн, - просто сказала она.
      - Если ты хочешь сказать "глуп", так и скажи, - предложил он без какой-либо подковырки.
      - Я сказала именно то, что хотела, - отозвалась она ласково. - Я сказала "молод" и именно это имела в виду. Бремя Проклятых Берегов не так тяжко для тебя или меня, как для других торговцев из Дождевых Чащоб... Хотя в некотором смысле именно нам от этого хуже. Мы посещаем Удачный, оглядываемся вокруг из-за своих вуалей и говорим себе: "А я ведь не так уж и отличаюсь от обычных людей, которые здесь живут. Со временем они примут меня, и я смогу ходить среди них невозбранно..." А теперь вообрази, каково было бы Кис или Тилламон предстать без вуалей перед глазами непосвященных?
      Услышав имена своих сестер, Рэйн немедля потупился. Никому не было ведомо, почему телесные изменения, обыкновенно присущие всем уроженцам Дождевых Чащоб, столь мало затронули его самого - и столь сильно поразили его сестер... Дома, среди соплеменников, это было еще терпимо. Чего ради шарахаться и бледнеть при виде физиономии ближнего, украшенной свисающими выростами и бугристыми уплотнениями кожи, когда сам каждый день видишь то же самое в собственном зеркале? Но вообразить, что меньшая единоутробная сестричка Кис скидывает вуаль посреди улицы Удачного... Жуть!
      Янни Хупрус без труда читала мысли сына, явственно отражавшиеся на лице... Вот он нахмурился от сознания несправедливости. И проговорил с горечью:
      - А ведь мы - богатый народ. Я не настолько мал или глуп, чтобы не понимать: мы способны заплатить за то, чтобы нас принимали как равных. Мы по праву заняли бы место среди первых богачей мира... если бы не ярмо сатрапа на нашей шее и не его рука, запущенная в наш кошелек. Помяни мои слова, мама! Сумей только мы отделаться от его налогов и ограничений на свободную торговлю - и нам не пришлось бы уничтожать то, что мы открываем, то, что обогащает нас. Мы вправду смогли бы восстановить этот город и открыть его миру... вместо того чтобы обдирать его богатства и потихоньку продавать их на сторону. Люди сами приезжали бы сюда, платили за проезд на наших кораблях вверх по реке - и еще спасибо бы говорили. Они смотрели бы на нас, не отводя взглядов - ибо люди имеют обыкновение любить всякого, у кого достаточно денег. А мы смогли бы спокойно подбирать истинные ключи к тем секретам, которые сейчас мы выколупываем молотком и зубилом... Если мы стали бы свободным народом, мы извлекли бы из-под земли все чудеса этого города. Солнце озарило бы этот чертог, как озаряло когда-то. И тогда королева, лежащая здесь запертой...
      - Рэйн, - негромко предостерегла мать. - Сними руку с диводрева. Не касайся бревна.
      - Это не бревно, - ответил он столь же тихо. - Не бревно, и нам обоим это известно.
      - А еще нам обоим известно, что слова, которые ты сейчас произносишь, не сами собой пришли тебе в голову, Рэйн. Какая разница, как называть ЭТО! Мы оба знаем, что ты проводишь с НИМ слишком много времени. Ты рассматриваешь фрески, стараешься разгадать надписи на колоннах... А ОНО понемногу проникает в твои мысли и подчиняет тебя!
      - Нет! - возразил он резко. - Истина состоит не в том, мама. Правильно, я часто прихожу сюда, изучая следы и отметины, оставленные здесь Старшими. А еще я изучал то, что мы вываливали из сердцевины других "бревен", лежавших некогда в этой Палате...- Он тряхнул головой, глаза в потемках сверкнули медью. - Когда я был мал, ты говорила мне, что это гробы. Но это не гробы... а скорей колыбельки. И если, зная то, что мне удалось изучить, я хочу пробудить и выпустить на волю единственную оставшуюся, значит ли это, что она меня подчинила? Я просто понял, как по всей справедливости следует поступить!
      Мать рассерженно возразила ему:
      - Самое справедливое - это сохранять верность собственной родне! Прямо говорю тебе, Рэйн: ты столько времени общался с этим бревном, что сам уже не способен разобраться, где кончаются твои мысли и начинается то, что нашептывает тебе диводрево. Тобою движет не столько помышление о справедливости, сколько извращенное ребяческое любопытство! Взять хоть твои сегодняшние поступки. Тебе ведь отлично известно, где нуждаются в твоем присутствии. А где ты в действительности?
      - Здесь. С той, что нуждается во мне гораздо больше других. Ведь, кроме меня, за нее больше некому заступиться.
      - Да она давно мертва, скорее всего! - Мать решила, что прямота станет лучшим лекарством для сына. - Рэйн, хватит уже тешиться детскими сказками! Сколько оно уже провалялось здесь, это бревно? Я имею в виду - еще прежде, чем Палата была обнаружена? Что бы ни сохранялось там, внутри, оно давно скончалось и истлело, оставив в диводреве лишь эхо своей мечты о воздухе и солнечном свете. Ты же знаешь, каковы свойства диводрева. Будучи освобождено от начинки, оно принимается впитывать воспоминания и мысли тех, кто с ним ежедневно общается. Из чего, конечно, не следует, будто диводрево - живое. Когда ты прикладываешь к нему руку, ты воспринимаешь всего лишь отголоски воспоминаний умершего существа, принадлежащего давно прошедшей эпохе. Вот и все!
      Рэйн не сдавался:
      - Но если ты так уверена в том, что говоришь, почему бы нам не взять да не испытать твою правоту? Давай выставим это бревно на свежий воздух, на солнышко. Если королева-драконица так и не вылупится - что ж, я признаю, что ошибался. И больше не буду противиться тому, чтобы это бревно разделали на доски и построили для семьи Хупрусов огромный корабль...
      Янни Хупрус испустила тяжкий вздох. Потом тихо проговорила:
      - Ты можешь противиться или не противиться, Рэйн, никакой разницы нет. Ты мой младший сын, а не старший. И, когда придет время, решать, как нам поступить с этим бревном, будешь не ты... - Впрочем, поглядев на лицо сына, она сочла, что высказалась слишком резко. Рэйн был очень упрям, но вместе с тем необыкновенно чувствителен. "Это он в отца такой", - подумала она... и ей стало страшно. Лучше уж с ним разговаривать на языке убеждения. Сделать то, что ты предлагаешь, - значит отвлечь работников от других дел, которые должны быть исполнены, если мы хотим, чтобы деньги по-прежнему стекались к нам в кошелек. Оно же громадное, это бревно! Вход, сквозь который его втащили, давным-давно обрушился и завален. А по коридорам его наружу не протолкнешь - слишком длинное. Значит, единственный выход - это вырубить лес и расчистить землю над крышей. Хрустальный купол придется разбить на части и вытаскивать наверх лебедками... Ты представляешь себе, какая это чудовищная работа?
      - Если моя догадка верна - она оправдается.
      - Ты так думаешь? Ладно, предположим, ты прав, мы выставили бревно на солнечный свет... и из него в самом деле что-то вылупилось. Ну и дальше что? С чего ты взял, будто это существо будет настроено к нам дружественно? Что мы вообще будем для него что-либо значить? Ты же прочитал больше табличек и свитков, оставленных Старшими, чем кто-либо из ныне живущих. И ты сам говорил, что драконы делили свои города с нахальными и бессовестными существами, имевшими обыкновения хватать все, что понравится. И ты хочешь, чтобы подобное создание среди нас поселилось? Или, еще не лучше, вдруг оно затаит зло, вдруг оно попросту возненавидит нас за то, что мы по чистому незнанию сотворили над его собратьями из других бревен? Ты посмотри, каких оно размеров, это бревно, Рэйн! Ради удовлетворения своего любопытства ты, похоже, готов на нас чудовище выпустить...
      - Любопытство?! - фыркнул Рэйн возмущенно. - Ты говоришь, любопытство? Да мне, мама, просто до смерти жалко несчастное создание, запертое там, внутри! И меня гложет вина за всех тех, кого мы бездумно уничтожали многие годы. Раскаяние и желание искупить вину - вот что меня ведет, а вовсе не любопытство!
      Янни сжала кулаки.
      - Вот что, Рэйн. Я больше ничего не собираюсь с тобой обсуждать... по крайней мере здесь, в этой промозглой пещере, в присутствии этого существа, влияющего на каждую твою мысль! Если захочешь поговорить об этом еще разговор будет у меня в гостиной. И хватит!
      Рэйн медленно выпрямился во весь рост и сложил на груди руки. Лица его не было видно, да Янни этого и не требовалось. Она и так знала, что его губы сжаты в твердую и упрямую линию. Ах, упрямец... И зачем только он родился таким норовистым?
      Она отвела глаза и пошла на мировую:
      - Сынок... Когда поможешь работникам в западном коридоре, приходи в мои комнаты. Мы сядем с тобой и обсудим твою поездку в Удачный. Хоть я и пообещала Вестритам, что ты не попытаешься вскружить Малте голову подарками, я думаю, захватить кое-какие гостинцы для ее матери и бабушки тебе все-таки следует. Вот мы с тобой их вместе и подберем. И еще надо подумать, во что тебе лучше одеться. Мы еще совсем не говорили о том, каким образом ты будешь представлен. Ты всегда одеваешься так строго и скромно... Но, отправляясь ухаживать за девушкой, молодой человек должен все же разок-другой развернуть перед нею павлиний хвост, как ты считаешь?.. То есть вуаль на лице придется оставить, но вот насколько плотную - решай сам...
      Уловка вполне удалась; его поза перестала быть такой деревянной, и Янни почувствовала - сын улыбался.
      - Я, - сказал он, - надену совершенно непроницаемую вуаль. Но не по той причине, о которой ты, должно быть, подумала. Я полагаю, Малта из тех женщин, которых хлебом не корми - только подавай интригу и тайну. Я думаю, именно благодаря моей таинственности она и внимание-то на меня обратила.
      Янни медленно двинулась к выходу из Палаты; сын, как она и надеялась, пошел следом.
      - Мать и бабушка, - сказала она, - похоже, считают ее еще совершенным ребенком. А ты ее иначе как "женщиной" не называешь.
      - Так она и есть самая настоящая женщина. - Тон Рэйна не оставлял никакого места сомнениям. Он произнес это с гордостью, и Янни оставалось только изумляться переменам, случившимся с ним за последнее время.
      Никогда прежде Рэйн не проявлял к женщинам ни малейшего интереса хотя и немало их было кругом, оспаривавших друг у дружки его благосклонность. Правду сказать, ни одно из семейств, обитавших в Чащобах, не отказалось бы породниться с Хупрусами через дочь или сына. И как-то раз уже была сделана попытка заполучить Рэйна в женихи; его категорическое "нет" едва не стало причиной скандала. Были и аккуратные, чисто коммерческие заходы из Удачного, но у Рэйна они не вызвали ничего, кроме презрения. Хотя нет, "презрение" - в данном случае слишком резкое и сильное слово. Скажем так: ему делали намеки, но он предпочитал их не замечать...
      "Может, Малта Вестрит излечит моего сына от навязчивых идей по поводу бревна и королевы-драконицы?.."
      Янни улыбнулась Рэйну через плечо, увлекая его за порог.
      - Честно признаться, - сказала она, - меня и саму уже разбирает любопытство по поводу этой женщины-девочки, Малты. Ее семья говорит о ней одно, ты - совершенно иное... Не чаю самолично с ней встретиться!
      - Будем надеяться, это скоро произойдет. Я, мам, собираюсь пригласить ее и ее родню к нам в гости. Если ты не против, конечно.
      - Да с какой бы стати мне возражать? Семейство Вестритов пользуется большим уважением среди наших торговцев, даже несмотря на то, что они решили более не вести с нами дел... Впрочем, когда мы породнимся, это конечно же прекратится. У них есть живой корабль, дающий возможность торговать на реке... и после вашей свадьбы они будут полностью свободно распоряжаться им. Так что вы с Малтой без труда сумеете разбогатеть.
      - Разбогатеть... - Рэйн проговорил это слово так, словно оно забавляло его. - Нет, мама, мы с Малтой намерены добиться большего, гораздо большего, уверяю тебя.
      Они подошли к разветвлению коридора, и здесь Янни остановилась.
      - Ступай, - сказала она, - в западный коридор и открой эту новую дверь.
      Он хотел о чем-то спросить, но прислушался к ее тону - и промолчал.
      - Хорошо, - сказал он почти рассеянно.
      - Ну и отлично. Когда освободишься, приходи в мою гостиную. Я приготовлю подходящие подарки на выбор. Хочешь, я позову портных с новейшими тканями?
      - Да... конечно. - Рэйн хмурился, думая о чем-то другом. Потом сказал: - Мама, ты пообещала им, что я ей не буду голову подарками кружить. Но можно мне взять с собой хоть какие-то вещественные знаки внимания, как положено на свидании? Ну там, фрукты, цветы, сладости...
      Янни улыбнулась:
      - Не думаю, чтобы они стали возражать против таких мелочей.
      - Хорошо. - Рэйн кивнул. - Ты не приготовишь мне по корзинке на каждый день моего у них пребывания? - И он улыбнулся собственным мыслям: Корзинки можно украсить ленточками и яркими шарфиками. Ну, еще сунуть в каждую по бутылочке-другой отменного вина... Они ведь не скажут, будто я захожу слишком далеко, как ты считаешь?
      Мать ответила с лукавой улыбкой:
      - Только умей соблюсти разумную осторожность, сынок. Если ты переступишь границы, назначенные Роникой Вестрит, она не замедлит тебе об этом объявить прямо и недвусмысленно! И послушай доброго совета: не торопись сталкиваться с нею лбами!
      Рэйн уже удалялся в сторону западного коридора. Он оглянулся - два медных огонька сверкнули в потемках:
      - Ни за что, мама. Но в случае чего и уворачиваться не буду! - И продолжал на ходу: - Я намерен всенепременно жениться на Малте. И чем скорее они привыкнут ко мне, тем лучше будет... для всех нас!
      Янни осталась одна в темноте. "Говори, говори, - подумалось ей. Погоди, пока сам не повстречаешься с Роникой Вестрит!" Ей стало смешно. Что-то будет, когда упрямство ее сына натолкнется на волю этой женщины из семейства Вестритов! Ох, найдет коса на камень...
      Рэйн остановился, прежде чем окончательно скрыться:
      - Ты уже послала птицу? Сообщила Стербу о моем ухаживании?
      Янни кивнула, очень довольная, что он задал этот вопрос. Рэйн не всегда хорошо ладил со своим отчимом.
      - Он желает тебя всяческих успехов, - отозвалась она. - А маленькая Кис не велит тебе играть свадьбу прежде зимы, когда они вернутся в Трехог. Да, еще весточка от Мендо: с тебя ему вроде как причитается бутылочка дарьянского бренди. Я так поняла, вы с ним когда-то поспорили, что твои братья женятся прежде тебя...
      Рэйн зашагал прочь.
      - Спор, который я только рад проиграть! - крикнул он через плечо.
      Янни улыбнулась ему вслед...
      ГЛАВА 4
      УЗЫ
      Ладони Брика лежали на рукоятях штурвала; он вел корабль с той вроде бы небрежностью, которая на самом деле свидетельствует о замечательном мастерстве. На лице пирата было выражение, которое Уинтроу определил для себя как "далекое"; чувствовалось, что штурвальный осознавал окружающий мир как бы сквозь корабль, сквозь его громадное тело, с журчанием рассекавшее волны. Уинтроу чуть помедлил, приглядываясь к Брику, перед тем как подойти. Пират был молод - лет двадцати пяти, вряд ли больше. Каштановые волосы повязаны ярко-желтым платком, украшенным знаком Ворона. Глаза серые. На щеке - старая рабская татуировка, позднее заколотая и почти скрытая темно-синим изображением все того же Ворона. А в целом вид у Брика был решительный и властный - такой, что другие моряки, даже превосходившие его возрастом, приказы Брика исполнять бросались бегом. Короче говоря, капитан Кеннит знал, что делал, когда ставил именно его управляться на "Проказнице" до своего выздоровления. Уинтроу набрал полную грудь воздуха и подошел к молодому моряку, стараясь напустить на себя должную почтительность, но в то же время и достоинства не утратить. Надо, чтобы Брик относился к нему с определенным человеческим уважением. Уинтроу стоял и ждал, пока тот не обратил на него взгляд. Брик смотрел молча. И Уинтроу заговорил - негромко, но ясно и четко:
      - Мне нужно спросить тебя кое о чем.
      - В самом деле? - несколько свысока отозвался пират. И, отвернувшись от мальчика, глянул наверх, туда, где сидел впередсмотрящий.
      - В самом деле, - твердым голосом ответил Уинтроу. - Нога твоего капитана не может ждать бесконечно. Как скоро мы придем в Бычье Устье?
      - Дня через полтора, - что-то прикинув про себя, сказал Брик. - Или два.
      Выражение его лица при этом нисколько не изменилось.
      Уинтроу кивнул:
      - Пожалуй, будет еще не слишком поздно... Кроме того, прежде чем я попробую резать, мне нужно будет раздобыть кое-какие припасы, и надеюсь, что в Устье все это можно будет отыскать. Но и до тех пор я сумел бы лучше позаботиться о капитане, если бы меня кое-чем снабдили. Когда рабы устроили бунт против команды, они разграбили многие помещения корабля... С тех пор никто так и не видел лекарского сундучка. А мне бы он сейчас здорово пригодился.
      - Так что, никто не сознается, что взял?
      Уинтроу слегка пожал плечами.
      - Я спрашивал, но никто мне не говорит. Со мной вообще многие из освобожденных рабов разговаривают неохотно. Кажется, Са'Адар их настраивает против меня. - Он спохватился и умолк: кажется, он начинал жаловаться. Ему требовалось уважение Брика, а нытьем можно добиться лишь противоположного. И он продолжал осмотрительнее: - Может статься, тот, кто завладел сундучком, сам не знает, что именно попало ему в руки. А может, в неразберихе восстания и морской бури кто-то схватил его и выбросил, и сундучок вообще смыло за борт... - Уинтроу перевел дух и пояснил: - Там было кое-что, что облегчило бы страдания капитана.
      Брик коротко глянул на него. На его лице по-прежнему мало что отражалось, но вдруг он совершенно неожиданно рявкнул:
      - Кай!..
      Уинтроу невольно напрягся, ожидая, что сейчас его сгребут под микитки и куда-то потащат... Но вот подбежал матрос, и Брик приказал ему:
      - На этом корабле пропал лекарский сундучок. Перетряхни все и всех: если кто взял его, пусть отдаст. Либо найди мне того, кто касался его последним. Исполняй!
      - Так точно! - И Кай умчался исполнять.
      Уинтроу, однако, не спешил уходить, и Брик вздохнул:
      - Еще что-то?
      - Мой отец... - начал было Уинтроу, но договорить не пришлось.
      - КОРАБЛЬ!!! - завопил с мачты впередсмотрящий. И добавил через мгновение: - Калсидийская галера, но под флагом сторожевого флота сатрапа! Идут быстро, под парусом и на веслах! Похоже, прятались в бухточке...
      - Проклятье! - плюнул Брик. - Он это все-таки сделал! Позвал калсидийских наемников, шлюхин сын... - И взревел: - Очистить палубу, живо! Остаться только вахтенным! Остальные - живо вниз, и не путаться под ногами! И парусов добавить!
      Уинтроу уже со всех ног мчался к носовому изваянию, ловко уворачиваясь от засуетившихся моряков. Палуба между тем превратилась в потревоженный муравейник. "Мариетта", шедшая впереди, уже поворачивала, меняя курс. Нос "Проказницы" живо покатился в другую сторону. Уинтроу взлетел на бак и сразу бросился к носовым поручням. Издалека доносились ослабленные расстоянием голоса: их окликали с калсидийской галеры. Брик не снизошел до ответа.
      - Ничего не понимаю, - обернулась к Уинтроу Проказница. - Почему на калсидийской галере флаги сатрапа?..
      - Это значит, - сказал он, - что слухи, которые я слышал еще в Джамелии, оказались верны. Сатрап Касго нанял калсидийцев патрулировать Внутренний Проход. Предполагается, что они должны очистить его от пиратов. Это, впрочем, не объясняет, с какой стати бы им преследовать нас... Погоди-ка!
      И, ухватившись за снасти, он живо забрался повыше, чтобы полнее видеть происходившее. Гнавшийся за ними калсидийский корабль был, без сомнения, чисто боевым, а не торговым. В добавление к парусу, вдоль бортов виднелись два ряда весел, на которых, насколько было известно Уинтроу, трудились рабы. Корабль был длинный и узкий, а на палубах было полным-полно вооруженных людей. Весеннее солнце так и играло на шлемах и стали мечей... Флаг сатрапа - белые шпили Джамелии на синем фоне - плохо гармонировал с кроваво-красным полотнищем паруса...
      - Так он пригласил их боевые корабли в наши воды? - недоумевала Проказница. - У него что, не все дома? Калсидийцы - люди без чести! Это же все равно что лису приставить курятник стеречь!.. - И она со страхом оглянулась через плечо: - Они вправду преследуют нас?..
      - Да, - коротко ответил Уинтроу. Его сердце гулко громыхало о ребра... На что ему следовало надеяться? На то, что они сумеют уйти, - или на то, что калсидийский патруль сумеет навязать им бой?.. Он знал: без отчаянной резни пираты "Проказницу" не отдадут. А значит, прольется еще тьма-тьмущая крови. И, если калсидийцы одержат верх, кто поручится, что они пожелают вернуть корабль его законным владельцам? Быть может, так они и поступят. Но, скорее всего, "Проказницу" отведут обратно в Джамелию, чтобы решение принял сам сатрап. И тогда рабы, прятавшиеся сейчас под палубой, заново окажутся в неволе. И они знали об этом. Стало быть, они будут сражаться. Они превосходят числом воинство, плывущее на галере, однако оружия у них нет. И боевой выучки - тоже. Это значит - кровь, кровь, кровь...
      Как же следовало Уинтроу поступить? Призвать Проказницу к быстрому бегству - или уговорить ее замедлить ход и дождаться преследователей?..
      Он уже собрался обсудить это с ней, но, прежде чем он успел вслух заявить о своей неуверенности, решение оказалось принято само собой, помимо его воли.
      Узкое быстроходное судно, подгоняемое ветром и веслами, тем временем приближалось, и в какой-то момент Уинтроу сумел разглядеть внизу его форштевня острый, мощный таран. Потом с палубы галеры дали залп стрелки из луков. Уинтроу предостерегающе закричал, обращаясь к Проказнице: иные стрелы несли огонь - в воздухе за ними оставались дымные полосы.
      По счастью, первый залп кончился большим недолетом. Однако намерения преследователей стали в полной мере ясны.
      В это время "Мариетта" заложила поворот, говоривший о дерзости и величайшем мастерстве рулевого: там круто переложили руль и вознамерились пройти за кормой "Проказницы", подрезая нос галеры. Уинтроу показалось, он заметил на палубе "Мариетты" могучего Соркора, призывавшего своих людей в прямом смысле на подвиг. Одновременно над их головами во всю ширь развернулся флаг Ворона - прямой и открытый вызов калсидийцам.
      Все это дало Уинтроу некоторую передышку, и он спросил себя: что же за капитан был этот Кеннит, если люди, ходившие под его началом, оказывались способны на такую самопожертвенную верность?..
      Ибо Соркор, вне всякого сомнения, собирался отвлечь калсидийцев на себя и увести их от "Проказницы".
      С того места, где сидел на снастях Уинтроу, было видно, как "Мариетта" неожиданно и резко качнулась: это сработали палубные катапульты. В сторону патрульного корабля полетел град камней, ранее служивших балластом. Какие-то из них попадали в воду, подняв из волн белые фонтаны брызг, но большая часть прогрохотала по палубам галеры. Размеренный ритм весел тотчас оказался нарушен: они забились вразнобой, словно многочисленные лапки подбитого насекомого. Расстояние между патрульным кораблем и "Проказницей" сразу же начало увеличиваться.
      "Мариетта", впрочем, не собиралась задерживаться для рукопашной. Совершив свой наскок, она спешно добавляла парусов для бегства. Галера же, сумев восстановить ритм гребли, спешно пустилась следом. Уинтроу изо всех сил напрягал зрение... Но штурвальный поворачивал руль, направляя "Проказницу" за подветренную сторону острова, и скоро стало трудно что-либо рассмотреть. Ясно было только, что "Проказницу" со всей спешностью уводили с глаз долой, тогда как "Мариетта" собиралась огрызаться и петлять, огрызаться и петлять, запутывая погоню.
      Уинтроу спустился вниз и легко спрыгнул на палубу.
      - Ну вот... - с кривой улыбкой заметил он кораблю. - Это было кое-что интересное...
      Он сразу понял, что Проказнице было не до его сообщения.
      - Кеннит, - проговорила она встревоженно.
      - Что с ним? - насторожился Уинтроу.
      - Мальчик! - раздался окрик откуда-то сзади. Голос был женский. Он обернулся и встретил горящий взгляд Этты. - Капитан требует тебя к себе. Немедленно!
      Тон у нее был властный, но теперь она смотрела не на него. Она скрестила взгляды с Проказницей, и с лица носового изваяния вдруг пропало всякое выражение.
      - Уинтроу... Стой смирно, - велела она негромко. А потом возвысила голос, обращаясь к женщине капитана. - Его зовут Уинтроу Вестрит! - с самым аристократическим презрением сообщила она Этте. - Так что "мальчиком" ты его называть больше не будешь. - Проказница вновь перевела взгляд на Уинтроу, доброжелательно улыбнулась ему и вежливо заметила: - Я слышу, капитан Кеннит тебя зовет. Пожалуйста, Уинтроу, сходи к нему, хорошо?
      - Обязательно! - пообещал он ей и пошел, на ходу гадая про себя, что именно хотела показать Проказница. Защищала его от Этты?.. Фи, глупость какая. Нет, это был поединок между двумя женщинами, поединок за власть. Проказница как бы сообщила Этте, что Уинтроу находится под ее покровительством, и была намерена добиться, чтобы та уважила ее право. А еще она получила немалое удовольствие, продемонстрировав женщине, что слышит и понимает все происходящее в капитанской каюте. И, если вспомнить судорогу ярости, исказившую черты Этты, выходило, что той это весьма не понравилось...
      Он еще оглянулся через плечо на обеих соперниц. Этта так и не сдвинулась с места. Голосов более не было слышно, но, похоже, они разговаривали на пониженных тонах. Уинтроу заново поразила необычная внешность подруги пиратского капитана. Этта была рослой, с тонкими и длинными руками и ногами, лишенными всякой мясистости. И она носила шелковую рубашку, расшитую жилетку и штаны из какой-то дорогой ткани с такой небрежностью, как если бы то была самая обычная холстина. Гладкие черные волосы были острижены коротко - они даже не достигали плеч. И нигде никакой округлости или мягкости, вроде бы обозначающих женственность. Нет у нее и глаза-то были как у опасной хищницы. И, насколько Уинтроу вообще успел в ней разобраться, нрава она была весьма резкого и притом безжалостна, точно дикая кошка. Ни тебе какого милосердия, нежности, уступчивости, которыми вроде бы отличаются женщины... А вот поди ж ты - все эти тигриные качества, переплетаясь весьма причудливо и противоречиво, делали ее... безумно женственной. И притом Уинтроу чувствовал в ней волю, необыкновенную волю. Он даже засомневался, сумеет ли Проказница в этой сшибке одержать над ней верх...
      Кеннит действительно звал его по имени. Совсем негромко, задыхаясь, но очень настойчиво. Уинтроу даже не стал стучаться - просто открыл дверь и вошел. Рослый, худощавый пират лежал плашмя на постели, но, увы, был весьма далек от отдыха и покоя. Его руки с побелевшими костяшками комкали простыни - ни дать ни взять роженица в схватках. Голова запрокинута назад, подушка выбилась. На голой груди бугрились напряженные мышцы. Кеннит отчаянно ловил ртом воздух, грудь вздымалась с усилием. Темные волосы и растерзанная рубашка промокли от пота - резкий запах его так и ударил в нос вошедшему Уинтроу.
      - Уинтроу... - прохрипел пират, когда мальчик поспешно подошел ближе.
      - Я здесь, - инстинктивным движением Уинтроу взял в руки его покрытую мозолями ладонь. Пальцы пирата немедленно сомкнулись в такой хватке, что стало ясно - он с величайшим трудом удерживался от крика. Уинтроу ответил пожатием на пожатие, найдя и придавив определенную точку между большим пальцем и остальными. Другой рукой Уинтроу обхватил запястье капитана. Он хотел пощупать пульс, но ему помешал браслет, плотно пристегнутый как раз в нужном месте. Пришлось сдвинуть руку повыше. Уинтроу стал ритмично сжимать и разжимать пальцы успокаивающим, плавным движением, в то же время продолжая придавливать точку, которая, как он знал, помогала унимать боль. Он даже отважился присесть на краешек постели, склонившись над Кеннитом таким образом, чтобы заглянуть страдальцу прямо в глаза.
      - Смотри на меня, - сказал он. - Дыши в такт моему дыханию. Вот так... - Уинтроу медленно вобрал в легкие воздух, задержал его ненадолго, потом столь же медленно выдохнул. Кеннит сделал слабую попытку подражать ему. Из этого мало что вышло, его дыхание по-прежнему оставалось частым и неглубоким, но Уинтроу счел за благо поддержать его: - Вот так, вот так, правильно... У тебя все получается, сейчас боль начнет утихать... Ты должен овладеть своим телом, ведь боль - всего лишь знак, который тело тебе подает. Стало быть, оно должен подчиниться тебе...
      Он говорил и говорил, удерживая взгляд Кеннита. И с каждым вздохом старался перелить в Кеннита успокоение и уверенность. Уинтроу сосредоточится на собственном теле, найдя центр, повелевавший сердцем и легкими. Он рассредоточил зрачки, чтобы завлечь взгляд Кеннита как можно глубже в себя, дать измученному болью пирату раствориться во всепоглощающем спокойствии, которое он себе сообщил. Он старался взглядом вытянуть из тела Кеннита боль и без следа растворить ее в воздухе...
      Это были простейшие упражнения, освоенные Уинтроу в монастыре, и ему немедленно вспомнилась родная обитель. Он стал черпать в этих воспоминаниях глубокий внутренний мир и духовную силу, так необходимую ему в этот миг...
      Но в результате всех своих усилий вдруг совсем неожиданно ощутил себя... шарлатаном.
      Что он, спрашивается, вообще здесь делал? Пытался изобразить то, что совершал старый Са'Парте над страдающими больными?.. Он что, хотел внушить Кенниту, будто он - настоящий жрец-целитель, а не обыкновенный мальчишка в коричневых одеждах послушника? Он не успел пройти должного обучения, достаточного даже для простого избавления от боли... какое там - для отнятия пораженной ноги!
      Он попытался внушить себе - какая, мол, разница, он просто делает все, что в его силах, чтобы помочь Кенниту... Но тут же задался вопросом, а честно ли это хотя бы по отношению к себе самому. "Может, я просто-напросто шкуру свою пытаюсь спасти?.."
      Между тем хватка Кеннита на его руке постепенно ослабевала. Судорожное напряжение покинуло мышцы его шеи и плеч - голова перекатилась на влажные от пота подушки. Дыхание капитана замедлилось. Теперь это было просто тяжелое дыхание предельно измученного человека. Уинтроу все не выпускал его руку... Са'Парте рассказывал ему о приемах, позволяющих поделиться со страдальцем толикой силы, но до того, чтобы самому ее попробовать, Уинтроу еще не дошел. И вообще - он собирался быть художником, творящим во имя Са, а не целителем, что лечит во славу Его... Как бы то ни было, он сжал в ладонях потную руку Кеннита, распахнул Са свое сердце и принялся горячо молиться, призывая Всеотца вмешаться, прийти им обоим на помощь. "Да восполнит милость Твоя те познания, которых мне сейчас так недостает..."
      - Я этого больше не выдержу... - подал голос Кеннит.
      Скажи подобное кто-то другой, эти слова прозвучали бы жалобно или, хуже того, умоляюще. Кеннит же выговорил их, просто констатируя факт. Боль постепенно уходила, а может, просто притупилась его способность на нее реагировать. Он прикрыл темные глаза веками, и Уинтроу вдруг ощутил одиночество. Кеннит же проговорил тихо, но ясно и твердо:
      - Отрежь ее. Как можно скорее. Сегодня... Сейчас.
      Уинтроу покачал головой, потом облек свой отказ в слова:
      - Никак не могу. У меня нет под рукой и половины того, что для этого требуется. Брик сказал, до Бычьего Устья всего день-два ходу. Нам следует подождать.
      Глаза Кеннита резко распахнулись.
      - Ну а я ждать не могу, - заявил он со всей прямотой.
      - Это просто боль. Может, немного рома... - начал было Уинтроу, но Кеннит перебил:
      - Боль вправду очень поганая, но не в ней дело. Страдает мой корабль... и моя власть. Они прислали юнгу сказать мне, что заметен сатрапский сторожевик. Я попытался встать... и не смог, упал. Рухнул прямо у него на глазах. А я должен был стоять на палубе через мгновение после того, как впередсмотрящий заметил их паруса! И нам следовало бы развернуться и перерезать глотки всем калсидийским свиньям на этой галере!.. А вместо этого мы спасались бегством. Я временно передал командование Брику... и вот мы уже удираем от врагов, а вместо меня сражается Соркор. И все мои люди видят это и понимают... Да еще и у каждого раба на борту имеется болтливый язык. Так что где бы в итоге я ни ссадил их на берег, они не задумываясь растреплют налево и направо о том, как капитан Кеннит удирал от сторожевой галеры... Я не могу этого допустить. - И добавил задумчивым тоном: - Я мог бы их всех утопить...
      Уинтроу молча слушал его. Перед ним был не тот обворожительно-учтивый пират, что очаровывал Проказницу незабываемыми словами. И не собранный, волевой капитан. Это был человек без маски - все напускное и внешнее стерли страдание и усталость.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.