Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Автобиография (№2) - Опасный возраст

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Хмелевская Иоанна / Опасный возраст - Чтение (стр. 20)
Автор: Хмелевская Иоанна
Жанры: Биографии и мемуары,
Публицистика
Серия: Автобиография

 

 


— Бабка!!! Чаю!!!

И бабуля свинячьей трусцой бежала с чайком для внучка.

Что такое безденежье, этот шалопай просто не понимал, учился только потому, что иначе не поехал бы к отцу. Приехал, проводил у отца каникулы, и с моим сыном столковались моментально. Я ничего не имела против, чтобы моё чудом спасённое дитятко развлеклось вечером, ночной Копенгаген ни малейших опасений у меня не вызывал. Выделила на эти цели целых пятьдесят крон, тут-то и разразился скандал — ребёнок ожидал пятьсот. Кореш богатый, а он, Ежи, опять в качестве бедного родственника, что можно сделать на пятьдесят крон, шуточки шутишь! Подлая скупердяйка, а не мать!..

— Здесь не Париж, — ответила я сухо. — У меня больше денег нет.

— Вообще тогда не пойду!!!

— Не ходи. Я не настаиваю.

Сдался, взял пятьдесят крон, отправились. Вернулся далеко за полночь с поджатым хвостом, деньги даже остались.

— Тоже мне, ночная жизнь называется… — промямлил недовольно.

— Я же тебе говорила! А признайся, так, между нами, сколько папаша твоему дружку отвалил?

— Тридцать, — слегка поколебавшись, признался ребёнок, и мы взахлёб рассмеялись.

Вскоре после этого жутко проучил меня Амагер. Я подвела и обидела сына, боюсь, до конца жизни он мне этого не забудет. Поехали мы на бега, сунула ему датскую программу, дала крону и нетерпеливо объяснила: играй вифайф. Показала, как заполнить купон, и совершенно забыла насчёт резервных лошадей, которых следовало вписать в соответствующую рубрику. Отнеслась я к делу наплевательски, и некое беговое божество тут же отомстило.

Ежи посидел над программой, почитал. Не знаю, каким оперировал языком, в принципе знал немецкий, а может, английского где-то поднабрался, во всяком случае, вифайф заполнил, выбрав по одной лошади, сомневался лишь в одном заезде. Могла бы выдать ещё одну крону, не разорилась бы. Следовало рассказать и о резерве, играя одну лошадь, вторую мог вписать в резерв, так нет, ничего не сообразила, в то время аккурат имела на шее некую другую часть тела, отвязалась: решай, мол, сам. Ежи вписал девятку, оставив без внимания тройку.

И представьте, пришли все его лошади, девятку дисквалифицировали, выиграла тройка. Резерва не записал по моей вине. Наш личный норвежец совсем обезумел — при сём удобном случае сообщаю, что норвежец в «Крокодиле из страны Шарлотты», точнее, француз, живший в Норвегии, подлинный, и вся буза с Кивитоком правда, только он, норвежец, вифайф тогда не сорвал — подвела одна лошадь, угадал четырех. А в нашем случае с Ежи он бегал и пытался продать этот несчастный вифайф: ведь вполне возможно, пять никто не угадал и заплатят за четыре. На этих четырех мы только и надеялись, собственный идиотизм чуть меня на тот свет не отправил, увы, лошади в заезде вовсе не оказались фуксами столетия и пять попаданий нашлось. Платили пять с половиной тысяч крон, как раз цена итальянского «фиата». Так что не удивляюсь ребёнку — воспылал обидой, надулся, да я и сама не могла себе простить такой оплошности.

Чтобы уж покончить с норвежцем, извещаю, действует он и в "Проклятом наследстве " под своим настоящим именем и с подлинными чертами характера. Пятьсот крон, мною ему одолженных в приступе легкомыслия, и по сю пору не вернул.

Ежи уехал от меня через месяц и вышел из поезда в Варшаве юным лордом, раз в жизни, наконец, щегольски одетый, гордый, счастливый и довольный.

— Мы с матерью пустили по ветру целую машину, — небрежно бросил он, на что Войтека едва удар не хватил.

Через некоторое время ко мне приехали почти одновременно Аня и Янка. Аню ждала обещанная мной экскурсия в Париж…

Да, я ещё не рассказала о моем долге Ане и причинах этой экскурсии. Аня отремонтировала квартиру, кое-что даже перестроила, вкалывала как вол, измоталась вконец, результатов добилась блестящих. Мы играли у неё в бридж впервые после ремонта, и, увы, Войтек, как всегда, вывел меня из терпения. Не швырнула в него стаканом, плеснула содержимым, у него прекрасная реакция, вовремя уклонился, и чаем вместе с заваркой я облила только что покрашенную и блистающую чистотой стену.

Аня личность действительно глубоко благородная.

— Ничего страшного, — сказала она со слезами в глазах. — Не переживай, пустяки…

— Аня, — взмолилась я, растроганная и сокрушённая. — За эту стену должна тебе экскурсию в любую европейскую страну!

— Ах, дорогая моя! — рассияла Аня. — За экскурсию можешь обливать все стены и потолок! Не дать ли тебе суп, у меня ещё остался…

Порешили на экскурсии в Париж, которую я купила в моем любимом райзебюро. По срокам получилось так, что неделю она провела в Копенгагене. На этот раз приехала пунктуально, вышла из поезда и первым делом спросила:

— Ты случайно не знаешь, что значит «навести на фокус»?

— Понятия не имею, — удивилась я. — А зачем тебе фокус?

— Муж дал фотоаппарат и долго объяснял про фокус, резкость какую-то следует навести, а я ничего не поняла, и что теперь делать?

— Да ничего не делать, — посоветовала я. — Как получится, так и получится, на все воля Божия…

Через три дня приехала Янка и, не успев выйти из вагона, подавленно спросила:

— Ты случайно не знаешь, как это «навести на фокус»?

— Это Анина забота. Вы что, друг от друга заразились? И та и другая про фокус?

— Донат дал фотоаппарат и долго объяснял, я даже не слушала, все равно не пойму. Думала, вдруг ты в курсе…

Короче, в фокус я не вмешивалась, зато дала им разные поручения, так как сама сидела на работе. На этот раз коленца начала выкидывать Янка.

В «Проклятом наследстве» не милиционер прятался за киоском с сосисками, а она. Янку я отправила в райзебюро. По-немецки говорила сносно, датчане её понимали. Конечно же, она забыла название райзебюро, адрес и номер автобуса, которым до него добраться. Остановилась на Ратушплощади и начала безнадёжно изучать автобусное расписание — вдруг, увидев номер, вспомнит автобус. Датчане народ услужливый, какой-то тип тут же предложил помочь и почти силой потащил её на другой конец площади в совсем другое райзебюро, вежливо сообщил — в Копенгагене бюро путешествий на каждом шагу. Янка не сумела объяснить, что речь об определённом конкретном райзебюро, а названия и адреса она не помнит, но вспомнила номер автобуса. Поблагодарила, подождала, пока тип отойдёт, вернулась на остановку, а тип тоже там стоит. Только киоск с сосисками помог ей избежать визитов во все окрестные бюро путешествий.

Янкины похождения в Хельсингёре превзошли даже Анины. Начала на вокзале в Копенгагене.

Спросила какого-то прохожего, не этот ли перрон в Хельсингёр, прохожий подтвердил — да, этот. Удостоверившись, что не ошиблась, решила купить сигареты. Подошла к автомату, выбрала самые дешёвые, бросила монеты, автомат выдал сигары. Янка с расстройства опять засомневалась, тот ли перрон ей нужен, и опять спросила. Только спросив, узнала человека, у которого уже спрашивала. Он терпеливо ещё раз подтвердил. Пришёл поезд, села и тут же осведомилась у бабы рядом, этот ли поезд в Хельсингёр. Не успела баба открыть рот, выяснилось, едет вместе с уже дважды спрошенным типом, тип в третий раз подтвердил, но посмотрел на неё с опасением.

Больше Янка спрашивать не стала, доехала до нужной станции и сразу же увидела Гамлетов замок — громада вздымалась на фоне неба. Вспомнила, как Аня бродила в поисках замка, и пришла к выводу, что это нечто другое. Обошла весь город, ничего не обнаружила и примирилась с фактом: увиденный замок тот самый и есть. Осмотрела совсем немного — ног под собой не чуяла, к тому же все ещё сомневалась, то ли осматривает, что полагается.

Аня вернулась из Парижа в восторге, и мы вместе занялись Янкой. Как-то договорились встретиться, мы вместе с Аней ждали Янку, увидели её издали. Смотрели мы на неё долго, и одолело нас беспокойство.

Тащилась еле-еле, словно увечная, волоча ноги, полы расстёгнутого пальто свисали чуть ли не до щиколоток, тупо глазела на витрины, а выглядела старше собственной матери.

— Ну нет, — решительно заявила Аня. — Так дело не пойдёт. Её необходимо встряхнуть.

— Почему не застегнёшь пальто? — спросила я строго, когда она подошла. — Такой фасон нельзя нараспашку носить.

— Нельзя, — согласилась Янка. — Только у меня пуговиц нет, две оторвались и потерялись, а остальные я отпорола, хотела пришить новые, да что-то помешало.

— Покупаем пуговицы, и я тебе их пришью, — решила Аня.

— Зеленые туфли, — напомнила я. — Совсем раскисла, как тогда, помнишь?

Несколько лет назад Янка сникла, потеряла всякий интерес к жизни, сотворила из себя старую бабу и тоже едва волочила ноги. В витрине магазина мы случайно увидели зеленые туфли, тогда самые модные. Я заставила её купить, а новые туфли на каблучках исключают шарканье. Янка с места начала двигаться иначе, а вслед за походкой и все остальное пришло в порядок. Сейчас, видно, опять у неё передряги.

— Я устала, и мне все безразлично, — сообщила она.

— А нам не все безразлично, — энергично запротестовала Аня.

Купили пуговицы, Аня их пришила, Янка застегнула пальто, эффект не заставил себя ждать. Пуговицы подействовали оздоровительно, как прежде туфли. Приобрела Янка ещё какую-то модную тряпицу и совсем преобразилась.

Обе, как только приехали, показались мне малость странными. Смущались, все время беспокоились, то и дело извинялись за приезд, по-моему, дышать и то боялись, я долго не понимала, что случилось. Расстроилась и потребовала ясности. Они мямлили что-то невразумительное, меня кольнуло: без Войтека не обошлось.

Так и оказалось, по каким-то своим соображениям старался отговорить их от поездки. Намекал на мои денежные трудности: от себя отрываю, чтобы принять в Дании подруг, а они, гиены этакие, пользуются моей глупостью и добротой. Он был столь убедителен, что обе поверили — ведут себя прямо-таки по-свински. Пытались отказаться и в письмах и по телефону, робко и неуверенно мололи какой-то вздор. Я не приняла нелепые их отговорки, а теперь и подоплёку поняла, а то все сомневалась, мало ли что могло случиться.

Прямо они так ничего и не сказали, но в подтексте выяснилось: я обеспечиваю Дьяволу финансовый тыл, великая любовь давно в прошлом, меня перевели на роль богатой тётушки из Америки. Кое-что подозревала и раньше, мои подозрения, увы, начали сбываться. Ситуация пиковая, по возвращении необходимо расстаться, разве только он опомнится.

Похоже, я впала бы в хандру, да времени не хватило и отвлекающих моментов хоть отбавляй. От матери получила письмо, начинавшееся так: «Не волнуйся, Роберт скоро уже выйдет из больницы…»

Я не волновалась, просто, когда собралась с силами прочитать дальше, уразумела: у младшего ребёнка воспалилась гайморова полость, из носу пошла кровь, дома остановить не удалось. Слава Богу, случилось это у Люцины. Люцина мобилизовала все семейные черты предков по женской линии, собрала свои полотенца, запаковала Роберта в клеёнку и первого же встречного водителя заставила отвезти их в больницу. Как она призналась позже, готова была в случае сопротивления вытащить владельца машины и ехать самой, водить, понятно, не умела, ну а Роберт на что — сказал бы, что делать. Ловить частную машину у нас приходилось не из экономии, просто такси в городе не было, в ту пору такси представляло собой недостижимую редкость. До рукоприкладства, к счастью, не дошло, при виде окровавленного ребёнка водитель сам навязывался с помощью.

Роберту сделали прокол, и все прошло. Не обратив внимания на то, что все уже в прошлом, а в момент получения письма тем более, и Роберт давно дома, я одурела и выслала ребёнку совершенно деморализующее послание. Общий тон оного сводился к следующему: «Лучше остаться неучем, чем болеть!»

Семейство мне такого не спустило, ибо Роберт отнёсся к словам любящей мамуси серьёзно и перестал учиться окончательно и бесповоротно. Эффекты моего поучения развились позже и расцветились всевозможными интересными нюансами.

Ну вот, как всегда у меня, Роберт неожиданно влез в приезд Янки и Ани, тем временем я проворонила ещё и политическое событие. Обе мои приятельницы приехали во время еврейской эмиграции.

Не собираюсь нарываться на пламенные тирады и ответные филиппики, тем более касательно еврейской эмиграции ссорилась с Алицией уже и раньше. Ярая противница всякого расизма, она поверила пропаганде и скандалила насчёт дискриминации евреев в Польше.

— Еврейского ребёнка не приняли в вуз! — чётко рубила она.

— Идиотка!!! — орала я. — Одного еврейского ребёнка!!!.. А посчитай, сколько католических детей не приняли в вузы!!! Демографический пик как раз кончает школы!!!

Янка ужасно переживала, в Дании собиралась навестить знакомого эмигранта. Еврейские эмигранты жили на «Скибете» — этот пароход стоял в канале, не помню, на какой улице. Мы пошли все втроём, знакомый уехал из Польши с семьёй, и Янка привезла из Варшавы шоколад для бедного еврейского ребёнка. Я пошла с ней на «Скибет» из любопытства, Аня осталась на улице.

Выглядело все ужасно, люди сидели на узлах, совсем как беженцы в военных фильмах, но работала нормальная гостиничная администрация, а в ней обворожительный молодой человек.

О молодом человеке много чего я узнала позже, ибо как раз на «Скибете» и именно в это время началась неслыханно романтическая история замужества Малгоси, племянницы Алиции. Малгося училась в Академии художеств и начала уже писать картины, приехала в гости к Алиции, по какому-то поводу побывала на «Скибете», возможно, навестила знакомых, увидела молодого человека из администрации, и гром среди ясного неба поразил её. Влюбилась по гроб жизни.

Молодой человек реагировал позитивно — Малгося была хороша собой, амуры подействовали, и дело двинулось. Однако не без осложнений. Молодой человек, по имени Дидье (в администрации говорил по-датски на удивление хорошо), заключил пари с приятелями: на пять лет уехал из Франции, каждый год будет проводить в другой стране и везде выучит язык. Отказаться от пари не входило в планы. Данию уже отработал, собирался ехать дальше, в итоге Малгося очутилась в Японии, а Дидье овладел энным количеством языков. В совершенстве говорит по-французски, по-датски, по-шведски, по-польски, по-английски, кажется, знает японский, итальянский, испанский и, возможно, разные экзотические наречия. Сомневаюсь, владеет ли венгерским, но, если говорит по-фламандски, иностранных языков для него больше не существует. Не помню, где и когда они поженились, сдаётся, по пути куда-то, сейчас живут во Франции и имеют двоих детей.

Возвращаюсь к Янке; мы обе сошли с парохода, я более или менее нормальная, она — пылающая багровым румянцем, с безумным взглядом и трясущимися руками.

— Дура, — зашлась она от возмущения. — Кретинка… Я от всего сердца… Можете дать мне по морде… Из Польши везу шоколад для бедного ребёнка!.. Дайте сигарету…

Во множественном числе она обратилась ко мне, так как Аня не курила. Бедный эмигрант, утопающий в швейцарских деликатесах и сластях, перед приездом в Данию три месяца отдыхал вместе с семьёй в Милане. Переводчик с нескольких языков, он пока не работал, ибо, понимаете ли, невыгодно; размышлял, куда направить стопы и в какой стране лучше остаться — мир перед ним весь открыт. Так выглядела нищета угнетённой личности.

Из чувства справедливости расскажу ещё одну историю. С эмигрантами я встречалась в изобилии, ибо Иоанна-Анита принимала их у себя гуртом, некто пан доктор-стоматолог искренне признался:

— Знай я, как тут надо вкалывать, ни за что бы не уехал!

В Польше имел четыре работы в качестве консультанта, специалиста высокого класса, работал часа два в день. А здесь вынужден был отрабатывать восемь часов в поликлинике изо дня в день — сущая каторга! К таким ужасным условиям не привык. Я в растерянности смотрела на тучного блондина с голубыми глазами и славянской физиономией — Боже помилуй, какой же он еврей?!.. Вскоре выяснилось, не еврей, а жлоб, христианин и католик от деда-прадеда, уехал с женой-еврейкой. Успели пожить в Испании.

— Барселона! — говорил он небрежно-презрительно. — Подумаешь, тоже мне, город! И чего орут, тот же Груец, только что с аркадами…

Зато жена, нейрохирург, блестящий профессионал, обаятельная, симпатичная женщина, много и самоотверженно работала в больнице, делала операцию за операцией и была в восторге от условий работы и заработка. Жлоб ничего не делал, только носом крутил, жаль такой женщины для этого скота. Как видите, мой антисемитизм подкачал…

После Ани и Янки, естественно, приехал Войтек, но ангельская уступчивость у меня уже испарилась безвозвратно, брюки я ему не купила. Зато позволила выиграть в кости пальто из верблюжьей шерсти, чего Алиция до сих пор не может мне простить и время от времени попрекает. Самые мои наихудшие подозрения подтверждались, и разум твёрдо диктовал, что следует делать. Чувства же протестовали, и не стоит требовать от меня слишком много, хоть какие-нибудь женские черты должны же и во мне отозваться. Все женщины в этом отношении дуры, разве я попрекаю Алицию Янеком?..

Во время второго пребывания в Дании я побывала на двух выставках, весьма контрастных, но равно потрясающих. Первая — «Домики на одну семью для миллионеров», а вторая — «Порно-69». Домики сократили мне жизнь на несколько лет: становилось не по себе, давило под ложечкой, горечь и жёлчь прямо-таки клокотали во мне. Окна открывались произвольно — вертикально и горизонтально, одним пальчиком субтильная девица поднимала дверь в гараж, ванные в пастельных тонах, вода меняла цвет в зависимости от температуры, о мебели и не говорю. Сегодня все это довольно широко распространено, а тогда появилось впервые — верно, специально, чтобы меня доконать. Окна в моей квартире открывались не иначе как с помощью мощной отвёртки и требовали при этом недюжинных сил, неосторожно задетая форточка вылетала во двор, а уж закрывать окна… на это требовался культурист в хорошей форме. Труба из газовой колонки регулярно вываливалась в ванну, а бачок постоянно подтекал.

Выставка «Порно-69» оставила впечатление противоположного свойства. К порнографии я привыкла и перестала её замечать, ею набиты все магазины и киоски, но первый шок проходил быстро. Как-то, возвращаясь из нашего посольства, я стояла на остановке в Хеллерупе и ждала автобуса, рассматривая ближайшую витрину. Заинтересовали авторучки — разнообразные, яркие, довольно занятные, и только когда подошёл автобус, опомнилась — все время глазела на экспозицию мужской порнографии, чего совсем не заметила!

Ещё во время моего первого пребывания в Дании мы с Войтеком и с Мартином отправились как-то на стриптиз, довольно дешёвый и низкосортный, на лучший пожалели денег. Очаровательно! Я сидела между панами, Войтек ещё время от времени похохатывал, а Мартин все номера переждал с закрытыми глазами. От толстенной негритянки он просто застонал.

— Не ушла ещё? — спрашивал он умирающим голосом.

— Нет, все ещё тут, — сочувствовала я.

«Порно-69» оказалось ещё хуже. Не говорю даже об увеличенных снимках, представлявших нечто, что поначалу никто не мог разобрать, — то ли фрагмент уха, то ли мозоль на пятке. Все остальное выглядело нагло, грубо, без малейшего обаяния. Заинтересовалась я одним эпизодом из фильма, сексом занималась группа из трех человек — две девицы и парень. Парень работал с одной девицей, вторая сидела на корточках позади него и выглядела так, будто обдумывала — не укусить ли его за ягодицу. Я даже подождала — укусит или нет?.. Не укусила, не стоило и смотреть.

Затем я начала рассматривать публику, присутствовали преимущественно мужчины, и у всех до одного преобладало выражение обалделой гадливости. Один поляк, уходя с выставки и старательно глядя в другую сторону, сообщил, что с месяц не сможет взглянуть ни на одну женщину…

Порнографию в Скандинавии ввели и распространили из сугубо практических соображений. Резко упал естественный прирост населения, с помощью порнографии намеревались противостоять сексуальной холодности мужчин. Замысел не выдержал проверки, темперамент не возродился, а секс опротивел вконец. Дабы интенсифицировать потенцию, применили таблетки, таблетки якобы подействовали, но имели побочные свойства — продуцировали близнецов. Получив такую информацию, я внимательно понаблюдала за детьми, и — Господи помилуй! — действительно, на три коляски две с близнецами!..

В самом конце моей жизни в Дании я начала писать, уже весной, «Что сказал покойник». Это единственная книга, предварительно продуманная целиком, и все благодаря хождению пешком. Ежедневно пешком на работу и домой, а дважды в неделю ездила в Шарлоттенлунд, где до ипподрома приходилось совершать интенсивную пробежку через лес. Заняты были ноги, голова свободна, образы так и обгоняли один другой.

Разработала почти всю интригу, когда ни с того ни с сего в письме к Ане, сразу с первой страницы, без всяких объяснений и от первого лица перешла к тексту произведения. Письмо на шести густо исписанных страницах Аня получила, конверт был вскрыт и снабжён печатью «Без пошлины». Мне дело представилось так: обалдевшая цензура растерялась — как подобное квалифицировать… Под вторую страницу я уже подложила копирку, так единственный раз в жизни изготовила для издательства нечто вроде предварительного конспекта.

Пришло время возвращаться домой. В Дании прожила почти полтора года, конъюнктура явно ухудшилась, труднее приходилось с работой, а я снова соскучилась по жизни на родине. Деньги на очередную машину накопила, но с начала текущего года в Польше повысили таможенные налоги на привозные автомобили до астрономической тогда суммы — сто пятьдесят злотых за килограмм. Столько заплатить я не могла, отказалась от покупки машины и поехала поездом. Здесь-то и разыгралась умопомрачительная кутерьма…

Уезжала я вечером, билет спальный. В день отъезда к фру Харребю приехала Алиция и помогла мне паковаться. В семнадцать часов пятнадцать минут мы обнаружили — моих чемоданов не хватает и на половину вещей.

Прямо напротив окон по другую сторону улицы находился магазин с чемоданами. Нет чтобы спохватиться на полчаса раньше!.. Теперь уже ничего не поделаешь. Фру Харребю, сжалившись, отдала мне два своих старых чемодана, которые собиралась выкинуть, и разрешила тару не возвращать, а выбросить на свалку в Польше. Алиция тоже привезла два чемодана, три принадлежали мне, из них один — священный.

Что-то давненько не было отступлений, так что имею право восполнить пробел. Долгие годы я разъезжала с единственным чемоданом, тем самым, из свиной кожи, с которым во время оккупации бежала по зимней, смёрзшейся комьями пахоте. Красоты чемодан лишился уже век назад и даже без содержимого своей тяжестью чуть не отрывал руки. Впервые в жизни я позволила себе купить чемодан в Копенгагене, восхитительный, чёрный, прекрасной формы и вообще шикарный. Этот чемодан сделался для меня символом новой жизни, финансовых успехов и всяческой цивилизации.

В Варшаве Ежи однажды попросил одолжить чемодан на какую-то молодёжную вылазку. После отказа услышала разговор моих сыновей.

— Ты, а безумие — это как? — спросил Роберт.

— Попроси мать одолжить тебе её священный чемодан, тогда поймёшь как, — мрачно откомментировал Ежи.

Так вот, священный чемодан я купила ещё в первый раз, потом докупила остальные и сочла себя вполне обеспеченной дорожными принадлежностями. Ошиблась, совсем даже не вполне.

Багажа набралось девятнадцать мест. Семь чемоданов, постель в упаковке моей работы, одна большая пластиковая сумка, в которой носила стирать бельё, девять больших хозяйственных сумок для магазинов и зонт. Перед отъездом я написала письмо Тересе. Само собой, забыла отправить. Письмо отличалось вольным духом, ибо в легкомысленных капиталистических странах занимаются другими делами, а не личной перепиской своих граждан, и потому собиралась отправить его из Дании.

— Дай мне письмо, я опущу в ящик, ведь забудешь, как пить дать, — предсказала Алиция.

— Да зачем, — беззаботно ответила я. — На вокзале у нас прорва времени, успеем.

Конечно, Алиция оказалась права, про письмо на вокзале я снова забыла. С трудом разместилась в купе, возбудив некоторую сенсацию своей шляпой. Приобрела шляпу вместе с Аней и Янкой — чёрная, с большими полями, под Грету Гарбо, — мне очень шла и обращала внимание. Уехала.

В Берлин прибыли в половине восьмого утра. Поезд стоял неимоверно долго, я вспомнила про письмо.

— Сколько мы ещё простоим? — спросила у проводника, выходя из вагона.

— Пять минут, не больше, — сообщил он.

Я и в самом деле не понимаю, почему в Европе тогда ходили русские поезда с русскими проводниками, но факт есть факт, ничего не могу поделать. Я слегка смутилась: хочу-де отправить письмо, а у меня нет немецких денег на марку. Проводник оказался с добрым сердцем, одолжил мне двадцать пфеннигов, я отправилась к киоску на перроне и пустилась в разговоры. Продавец в киоске говорил по-французски, марку мне продал, сообщил — до почтового ящика далеко, подземным переходом бежать через два перрона, могу оставить письмо ему, он отправит. Я поблагодарила, сразу сообщаю: письмо опустил, Тереса его получила; вышла я из-за киоска и увидела хвост моего уходящего поезда.

Припустила было спринтом, но поезд явно обгонял. Пришлось отказаться от спортивных состязаний и начать лихорадочно соображать.

Во-первых, все черт те как смешно. Во-вторых, вообразила сцены на границе, где обнаружат багаж без пассажира, который при подозрительных обстоятельствах остался в Берлине. В-третьих, живо ощутила утрату имущества, добытого полуторагодовой работой. В-четвёртых, мелькнула здравая мысль насчёт такси, но немецких марок не имела вообще, а самые мелкие купюры — датские сто крон и американские пятьдесят долларов. Единственное утешение и Божий промысел, что в восемь утра не вышла из вагона в халате и тапках, а оделась и взяла с собой сумочку.

На перроне встретила железнодорожника, говорящего по-польски. Он взволновался моим положением, побежал со мной к кассе обмена валюты, умолил бабу в окошке обменять так, чтобы хватило на такси до Франкфурта-на-Одере. сдачу дала мелкими долларами, железнодорожник остановил «Волгу» и объяснил проблему водителю. И мы рванули в погоню за поездом.

По пути я разговорилась по-немецки. «Schneller, schneller»[34] выговаривала вполне решительно и даже расширила диапазон:

— Sie sind Idiot[35], — оповестила я его.

— Ich?[36] — изумился водитель.

— Ой, нет, — спохватилась я по-польски и посчитала на пальцах. — Сейчас. Ich, du, er… Er ist Idiot![37]

Несколько километров заняло выяснение проблемы, кто же все-таки идиот. Я имела в виду начальника станции, отправившего поезд без меня. По-видимому, я говорила ещё кое-что, водитель с первой до последней минуты хохотал без умолку, но мчался будто на автогонках. Во Франкфурте мы были через пять минут после ухода поезда. Остановились на площади перед вокзалом, к нам бросились люди, спрашивая, не я ли diese Dame[38]. Я подтвердила: кто же ещё мог быть diese Dame, кроме меня. Появился таможенник и объяснил — поезд ушёл, но мой багаж остался. Другой таможенник, проверявший паспорта, находился как раз в последнем вагоне, собственными глазами видел мой спринтерский бег и догадался обо всем. Во Франкфурте велел девушке, ехавшей со мной, выйти из купе со всеми её вещами, все остальное выгрузил с истинно немецкой дотошностью. Я вновь обрела все моё достояние вплоть до окурков из пепельницы и остатков минеральной воды в открытой бутылке. Все девятнадцать мест лежали кучей в запертой на ключ комнате таможенного контроля. Пирамиду венчала моя несколько помятая шикарная шляпа.

Первое, что я сделала, — сняла с вещей и нахлобучила на себя шляпу: голова показалась мне более подходящим местом для такого роскошного головного убора. Только после этого приступила к мыслительному процессу.

Ближайший поезд на Варшаву только вечером. Отпадает, семья о моем приезде извещена, явятся встречать, меня нет. Забеспокоятся, позвонят Алиции. Алиция поклянётся — лично утрамбовала меня в прямой вагон Копенгаген — Варшава и я уехала на её глазах. Что может случиться с человеком, едущим в вагоне без пересадок?..

Самое главное — моя мать, я ничуть не сомневалась, в чем она тут же будет уверена: утонула в море во время переправы паромом; упала из вагона, прямо из окна, и мои размазанные останки валяются на железнодорожным полотне в неопределённом месте; посажена в каземат на границе по неизвестным причинам. Придумает она все это и свалится с печенью, отравляя жизнь всем остальным членам семейства. Этого допустить нельзя, необходимо сейчас же позвонить в Польшу!

Из Франкфурта позвонить не удалось, опять не хватило денег, заплатила за такси, и осталось у меня десять марок пятьдесят пфеннигов. Сколько стоит разговор, сколько придётся ждать, никто поручиться не может. Выхода нет, надо ехать на родину. Отечественных злотых тоже не Бог весть сколько, всего двадцать три злотых пятьдесят грошей, но у себя деньги не проблема.

— Ich muss gehen nach Poland![39] — энергично и, пожалуй, довольно неделикатно потребовала я.

Пожалуйста, «gehen» сколько угодно, виза транзитная, документы в порядке, никаких препятствий, идите в любую минуту, Польша рядом.

Я поспешно сменила мнение и начала выкрикивать:

— Ich muss fahren nach Poland![40]

Ну а с «fahren» уже труднее. Замялись — чем ехать? Я потребовала такси. Таможенники глянули на багаж и выразили опасение — в такси, пожалуй, не влезет. Но ведь есть и пикапы, и я продолжала требовать «fahren nach Poland». Каким-то чудом заказали пикап, не знаю, кому удалось, но занимались мною абсолютно все служащие таможни.

Такси мы ожидали вместе с дружественным таможенником, я разгуливала по кошмарному франкфуртскому вокзалу в элегантном платье-костюме, в новых туфлях из змеиной кожи, в длинных перчатках и чёрной шляпе и возбуждала всеобщее любопытство. Оглядывались на нас все, советские солдаты даже шли задом наперёд, лишь бы не потерять меня из виду, люди останавливались, вокзальные служащие бросали работу и глазели на непривычную картину. Таможенник никак не мог решить, не то гордиться моим обществом, не то сгореть от стыда, бормотал что-то невразумительное — меня, мол, здесь считают кинозвездой.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21