Автобиография (№2) - Опасный возраст

Вот как спасается честь Отечества!

Значительно хуже обстояло дело с другим поклонником. Врач-педиатр, маленький, хромой, но ужасно симпатичный, увы, кроме внешности имел ещё один недостаток — умопомрачительно смердел козлом. Козла мне, правда, нюхать не доводилось, но запах несомненно был козлиный. Когда он возил меня на машине по всему острову, приходилось постоянно опускать все стекла, а за столиком садиться так, чтобы ветер дул в его сторону.

Он тоже влюбился насмерть и, когда я уезжала, заливался слезами. На память презентовал мне четыре кило плодов опунции. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь пробовал плоды опунции, поэтому опишу их. По форме похожи на киви, но крупнее, красные или жёлтые, мякоть сладкая, сочная, с маленькими зёрнышками, но не в этом дело. Сверху плоды покрыты кустиками микроскопических иголочек, Боже упаси взять их голыми руками. Конец песне: невидимые иголки потом приходится выковыривать с лупой целыми неделями. Есть плоды полагается на тарелке вилкой и ножом, сперва освободив их от колючей кожицы.

Такой подарок я получила потому, что мы то и дело говорили про кактусы. С глубоким волнением через двадцать пять лет, второй раз в жизни, я увидела в рыночных рядах плоды лотоса. Четверть века назад, во время оккупации, такие плоды однажды привёз мой отец, непонятно откуда, я пребывала в безграничном восхищении. Похожие на помидоры, сладкие, сочные, без косточки, с терпкой кожицей, которую тоже можно съесть, — я была в полном упоении и запомнила их на всю жизнь, мечтала о том, чтобы ещё раз попробовать этакое чудо. И вот наткнулась на них в Таормине, больше нигде не встречала, якобы этот lotus или lothus (слово так и не собралась проверить) — тоже какой-то вид кактуса. В итоге, значит, всевозможные плоды кактусов сопровождали меня всю жизнь.

Заплаканный поклонник одарил меня опунциями в последнюю минуту, и кулёк я довезла до Копенгагена. В полёте отличилась небывалой географической эрудицией, мы летели днём, над облаками, и вдруг я увидела вздымавшиеся из облаков идеально правильные пирамиды— Я задумалась: как же их построили? На такой высоте столь совершённые геометрические фигуры и на чем же они установлены?.. Потом сообразила: летели мы над Альпами и рассматривала я горные вершины.

Опунцию я притащила в мастерскую, и все коллеги по очереди умоляли меня подарить им ещё хоть парочку: ждут гостей, а развлечение с этими плодами просто отличное. Я охотно раздавала — четыре килограмма таки много.

Там же, в Таормине, в гостинице «Минерва», я открыла в себе ужасающий изъян: вредный, угнетающий и… не поддающийся искоренению. Выяснилось, что я не способна украсть. Кошмар! Я вовсе не шучу, до сих пор не могу себе простить. В гостинице на столиках расставляли пепельницы небывалой красоты, а пунктик на пепельницах уже захватил меня с потрохами, из чего эти пепельницы сделаны, представляла — нечто подобное Люцина привезла из Канады, керамика с металлом, индейские изделия, глину смешивали с какими-то рудами, и получалась прелесть. Страстно и неудержимо мне хотелось похитить хотя бы одну из них. Взять и украсть. Мне никто не мешал, гостиница после завтрака пустела, вокруг ни души, а я торчала у столика, на котором высилась целая башня вожделенных изделий, перебирала пепельницы, где-то под ложечкой подсасывало. Пепельницы дешёвые, сопру одну и оставлю большие чаевые. И шиш: руку парализовало, стояла столб столбом без толку, пожалуй, с четверть часа. Удалилась без трофея, тяжко переживая собственную бездарность и запоздалые претензии к семейству за идиотское воспитание.

А в принципе Таормина благотворно сказалась на мне. Ещё некоторые развлечения пережила на границе: поехала я по пятидневной транзитной визе, а тур продолжался восемь дней. Уже при въезде стоял крик: signorina, cinque giorni, otto giorni, — надо идти к carabinieri[22], дабы продлить визу, ладно, пойду, продлю. Ещё чего — никуда не пошла, так и разбежалась терять время на идиотизм. При отъезде, разумеется, началось все сызнова. Я разозлилась и коварно предложила:

— Molo belіa Italia. Jo posso restare e piu![23]

Не захотели оставить меня в прекрасной Италии подольше, на том и примирились, и я уехала беспрепятственно.

Опять-таки отступление само напрашивается.

В сущности, я люблю таможенников и всякие пограничные службы. Мне их работа представляется в высшей степени интересной, и всегда испытывала к ним одни только симпатии и никаких претензий. Алиция же как раз наоборот, ненавидит мундирные службы, а я давно уже начала подозревать, подобные чувства от человека излучаются, радируют вопреки его желаниям и намерениям. И точно: меня не проверяли никогда, у Алиции же таможенник из куска ткани на юбку вытаскивал нитку продольную и поперечную, дабы проверить сорт материи.

Отправившись в Италию, она повторила мой номер — взяла пятидневную визу на восьмидневную экскурсию. У меня все кончилось благополучно, Алицию же завернули с границы и велели искать во Франции итальянское консульство. Приехала она злая как сто тысяч чертей, устроила мне скандал, я, дескать, ошибочно её информировала. Я показала паспорт.

— Ты дура, — доходчиво объяснила я. — Их обожать надо, а ты что? Щеришь зубы якобы в улыбке, а человека от тебя трясёт — того и гляди, укусишь. Полюби их и будешь ездить беспрепятственно повсюду!

— Полюби! — заскрежетала Алиция зубами. — За что бы это?!..

— А просто так…

Она постучала пальцем по лбу и чувств не изменила.

A propos таможенного контроля в рамках того же отступления. Эва и Иоанна-Анита поехали вместе в Польшу, в одном купе. Рассказ о путешествии сперва услышала от Иоанны-Аниты.

Эва нервничала с самого отъезда, чем ближе к границе, тем больше беспокоилась. Зная об отсутствии у Эвы всяких контрабандных склонностей, Иоанна-Анита не понимала причин беспокойства, в конце концов заинтересовалась. Доехали до польской границы, в купе заглянул таможенник, не успел поздороваться, как Эва запричитала:

— Вы знаете, у меня всего очень много!

Таможенник вошёл и посмотрел на неё с большим любопытством. Стоит заметить, в то время Эва была женщина вполне пышная.

— А… прошу прощения, где у пани слишком много?

— Везде! Всего! Слишком много!

— Значит, что же у вас?

— Какие-то блузки, юбки, всякое барахло, и вообще, все не моё! Костюм, свитерочки…

— А вещи дамские?

— Дамские.

— Ну так пусть будут ваши.

— Исключено. Не мой размер, не мой цвет, все не моё, все чужое, я хотела бы все это у вас оставить!..

Таможенник несколько удивился, отступил, Иоанна-Анита не выдержала и начала хохотать. Таможенник посмотрел на неё.

— А вы вместе?

— Вместе, — призналась Иоанна-Анита.

— Так, может, вы бы как-нибудь поделили эти вещи?

— Конечно, поделим…

— Спасибо, до свидания.

И он поспешно ретировался из купе, отказавшись от всякой проверки.

— Понятия не имею, что с ней такое, — комментировала позже Иоанна-Анита. — Рехнулась или ещё что, она ведь в самом деле собралась всучить ему вещи и перепугала мужика насмерть. И что с ней такое, ведь не первый же раз ездит…

Правду я услышала чуть позже, когда из Польши вернулась и Эва.

— Ты же знаешь, я не умею отказывать, — повествовала она мне горестно. — Вовсе не желаю что-то делать, да всегда уступаю под нажимом. Знакомая попросила взять в Польшу маленькую посылку с вещами, ненавижу я это, но она так умоляла, я в конце концов согласилась. Ну и притащили, нет, ты только подумай, целый кофр, настоящее чудовище, и это посылочка? Бессовестные и нахальные люди, воспользовались моим согласием! Не везти же кофр, я всеперепаковала, начала вынимать вещи — не представляешь, какое… Достала нечто странное, показала моейИрке: «Как ты думаешь, что это такое?» Ирка рассмотрела: «Если бы не цвет, голову прозакладывалабы, наволочка на огромную подушку». И знаешь, чтооказалось? Юбка!..

— А цвет? — поинтересовалась я с жадным любопытством.

— Цвет дерьма.

Я отлично поняла Эвины вопли в вагоне: «Не мой размер, не мой цвет!» Да, много чего можно выдержать, но такую одежду ни одна женщина не перенесёт.

А теперь снова о Таормине, от которой никак не могу отвязаться. Вместо шоссе там повсюду «мёртвые петли» на крутых дорогах. В автокаре вся шведская группа вскочила на ноги, когда какая-то машина собралась сделать обгон, а вторая появилась сверху. Все водители действовали словно в цирковом аттракционе. Автокар и машина с горы притормозили, а тот, снизу, обгонявший, втёрся между ними — разминулись на миллиметры. Мой воздыхатель тоже доставил много эмоций: например, одной рукой жестикулировал, а второй пытался погладить меня по колену, я вежливо попросила хоть одну конечность держать на баранке. В последний день, а вернее, ночь, когда мы уже собирались в Катанию, в центре Таормины появилось препятствие — перед гостиницей припарковался лимузин, и автокар никак не мог втиснуться в оставшуюся щель. Вопреки всему и вся попробовал проехать, левым боком шаркал по стене здания, а правым по лимузину, и протиснулся бы, не случись малюсенький ризалит, выступавший всего-то на два сантиметра. И тут автокар застопорило. Было два ночи, из гостиницы вывалился хмырь в халате, сообщил, лимузин не его, надо поискать владельца. Появился шанс опоздать на самолёт. Но владелец обнаружился, полетел было на водителя автокара с кулаками, да не смог до него добраться. От «mamma mia» и «porca miseria»[24] загустел воздух, наконец машины разъехались — автокар дал задний ход, недурно помятый лимузин отчалил, для нас освободилась дорога.

Лампочки в гостинице «Минерва» давали слишком мало света, только вернувшись к фру Скифтер, я рассмотрела себя в зеркале. И обомлела: помолодела на десять лет и сказочно похорошела. И как же после этого мне не любить Таормину?..

* * *

Вскоре после Алиции в Польшу уехал Мартин. Мы вместе сидели на ступеньках у входа в дом на бульваре Андерсена и горевали от всей души. Бог знает, почему сидели на лестнице, с равным успехом могли горевать в комнате. Вроде бы уж хватит Дании, соскучились по родине, а с другой стороны, возвращаешься словно в тюрьму. Отправиться в новую поездку — ещё бабушка надвое сказала, полно трудностей, дадут ли, к примеру, паспорт, возьмут и откажут без всякой видимой причины, потому только, что у любого буцефала так левая нога захочет, и что?..

Именно такова подлинная причина наших бесконечных поездок. Всю болтовню насчёт заработков, жадности, обогащения можно спокойно подложить под трамвай, хотя в самом желании разбогатеть нет опять-таки ничего уж такого зазорного. Разумеется, многие уезжают исключительно ради денег, чему, впрочем, трудно удивляться, но самое главное, в этих западных странах люди чувствовали себя людьми. Имели право сами решать, что и как, без особого на то разрешения первого встречного чинуши, наделённого властью. Такой чинуша всю жизнь мне определит исходя из своих представлений, а по какому праву, черт побери?!..

Раньше всех сформулировала своё отношение к делу Алиция.

— Я откровенно заявляю, — поведала она как-то. — Предпочитаю жить здесь хоть под мостом и жрать картофельные очистки, нежели там купаться в икре с шампанским. Primo, ни один старый хрен не диктует мне, что делать и как делать; как хочу, так и живу, например, в любую минуту могу поехать в Вену, a secundo, здесь мне никто не лжёт, лапшу на уши не вешает. Здесь не врут, может, заметила случайно? А у нас лгут на каждом шагу. Лжи не выношу, с меня хватит.

Решила выйти за Торкиля и остаться в Дании навсегда. Я поняла её прекрасно, хотя и не полностью: масштабы нашей лжи тогда ещё не доходили до меня в полном объёме. Позже поняла все это гораздо лучше.

С заключением брака неприятностей у Алиции тоже хватило, подробностей не знаю, была в это время в Копенгагене, а все осложнения, разумеется, обрушились в Польше. Сдаётся, очередная властелинша в паспортном бюро сообщила ей, что получит паспорт и уедет лишь в том случае, если принесёт справку насчёт датского мужа и свидетельство о заключении брака. Алиция едва не отказалась от Торкиля назло бабе. Непременным условием заключения брака является пребывание будущего мужа в Польше в течение по меньшей мере тридцати дней. Торкиль взял отпуск и приехал — Алицию он любил очень. Аккурат тут же тяжело заболела последняя родственница Алиции, тётка, жившая в Вельске. Алиция забрала жениха с собой в Бельск, где раздваивалась на равные половины: ухаживала за тёткой и пыталась хоть как-нибудь развлечь Торкиля…

Ничего не поделаешь, здесь неизбежны интимные подробности. Тётка уже не поднималась с постели, нуждалась в уходе, то и дело тихонько просила:

— Писать…

Торкиль глухотой не страдал, слышал эти тихие просьбы, хотя Алиция выгоняла его на прогулки и экскурсии. Ездил, конечно, ходил в горы, однажды выбрался на Климчок.

На горе съел бутерброд, запил пивом, спустился, осмотрелся в поисках соответствующего объекта, не обнаружил, наткнулся на двух баб, мывших пол в какой-то забегаловке. И к этим деревенским бабам с подоткнутыми подолами элегантно обратился:

— Do you speak English?[25]

Бабы бросили своё занятие и уставились на него во все глаза. Торкиль попробовал иначе.

— Parlez-vous franзais?[26] Снова не получил ответа.

— Sprechen Sie deutsch?[27] — осведомился он почти в отчаянии.

Бабы с поломойными тряпками в руках таращились на него, будто на говорящую лошадь. Торкиль сказал «dablju si», «nul nul»[28] — никакой реакции. И вдруг он вспомнил больную тётку Алиции.

— Писать! — охнул он.

Бабы расцвели от радости — поняли иностранца! Побросали тряпки, схватили его за руку, поволокли в соответствующее помещение, скандально компрометирующее страну, тем не менее служившее санитарным узлом. У меня слезы текли от хохота, когда Алиция рассказала мне этот эпизод, только датчанин способен на нечто этакое — «Parlez-vous franзais» к бабам, моющим пол под Климчаком!..

Проблемой оставался для Алиции и Янек, хотя вопрос о расставании обсуждался с ним не раз. Янек вёл себя благородно и по-джентльменски, они остались друзьями, и Алиция во что бы то ни стало жаждала одарить его, позвонила, велела мне купить и переслать ортальоновый плащ соответствующего размера, у нас тогда раритет.

Мартина в универмаг я затащила силой — надо же на кого-то плащ примерить, на номер размера надеяться не приходилось — везде разные. Мартин ненавидел примерять одежду, можно сказать, пожертвовал собой, стоял столб столбом, с закрытыми глазами и сжатыми зубами, а я безумствовала вокруг него, стараясь выбрать наилучший вариант. Продавщицы посматривали на нас странновато и нерешительно, но я в раже не обратила внимания.

Выбрали наконец, я отослала и получила от Алиции письмо, начинавшееся так: «Янек, хотя мы и разошлись с ним, пол не менял…»

Да-да, купили дамский плащ гигантского размера, на чудовищно огромную бабу. Алиция ласково спрашивала, что с ним делать, ибо Горпин в Польше мало. Кажется, ей удалось-таки плащ загнать.

История с колбасой, увековеченная в «Лесе», тоже подлинная. Мартин получил из Польши колбасу, а может, и можжевёловку к тому же, его шеф, интересовавшийся польским языком, запомнил название продукта и почти правильно произнёс:

— Кал… баса…

— Моча тенора, — машинально пробормотал Мартин.

Шеф обладал хорошим слухом и с интересом спросил, о чем речь. Мартин растерялся от смущения и разъяснил — так, мол, называется сорт колбасы. Шеф запомнил.

Во время первого пребывания в Дании я начала писать «Крокодила из страны Шарлотты» и сразу убила Алицию лишь с одной целью — написать про рысаков в Шарлоттенлунде. Рысаки на Аматёре не вдохновляли меня, хотя там я выиграла на Хермода, там Флоренс пришла первой на короткой дистанции, там состоялись скандинавско-советские состязания по конному спорту, и мы с Мартином испереживались, на кого ставить из патриотических соображений. Решили дилемму, смешав датских лошадей с русскими, и угадали рекордный порядок, правда, обратный. Четырнадцать крон за пять. И все-таки я предпочитала Шарлоттенлунд.

Введу ещё маленькое отступление, чтобы при сём подходящем случае почтить датский Аквариум, одно из чудеснейших мест на земле. Я от многих слыхивала, что во время депрессий, хандры, стрессов люди едут посидеть в датский Аквариум и душевный хаос проходит сам собой. Там всегда царил небесный покой, конечно, не в туристический сезон и не во время экскурсии табуна разнузданных деток.

Как легко догадаться, там жили рыбы: барракуды, пираньи — и другие обитатели вод. И ещё змеи и черепахи, и одна черепаха чуть не заставила нас — моего сына Ежи и меня — проворонить бега. Разумеется, это случилось позже, приехал Ежи, я взяла его в Шарлоттенлунд, перед состязаниями мы отправились в датский Аквариум и чуть ли не у входа натолкнулись на роскошное зрелище — огромная черепаха влезала на пенёк. Действие разворачивалось следующим образом: черепаха, потихоньку нащупав, упиралась одной ногой в самую нижнюю неровность на пеньке, понемногу приподнималась и тихонько передвигала вторую ногу на следующую неровность, первая нога соскальзывала, и черепаха плавно и медленно сползала вниз. И все начиналось сначала: потихоньку упиралась первой ногой…

Происходило все это, ясное дело, в воде. Мы смотрели через огромное стекло, сидя напротив на скамеечке, поглощённые зрелищем, глаз не могли оторвать. За полчаса один только раз удалось черепахе упереться второй ногой, и мы уже возликовали, но тут же она снова соскользнула и опустилась вниз. Оторвались мы от этой картины с усилием, осмотрели все остальное и вернулись к черепахе, которая пребывала в процессе подъёма второй ноги. Когда через несколько месяцев я вернулась домой, сын прежде всего осведомился, влезла ли черепаха на свой пенёк.

Возвращаюсь к «Крокодилу», для которого мне, естественно, потребовалось множество всевозможных сведений. Тип преступления навязывался сам, наркомания становилась настоящим бичом общества, а тогда никому ещё не пришло в голову везти наркоконтрабанду с востока через Польшу, опасаюсь, я выдумала это первая. Тем не менее как с самими наркотиками, так и с торговлей оными я имела мало общего, нуждалась в совете профессионалов.

В первую очередь пристала к полиции и добралась до господина инспектора Йерсиля, специалиста по наркотикам, к тому же говорившего по-французски. Французский в устах датчанина и отдалённо не напоминает ни одного из языков мира, поэтому я сразу предложила рациональный метод. Я буду рассказывать, а он лишь сообщит, имеют ли какой-нибудь смысл мои выдумки и можно ли о них написать или, напротив, все мои измышления — полная ерунда. Господин Йерсиль охотно согласился, думаю, по той простой причине, что всякая полиция предпочитает больше слушать, нежели говорить.

Очень подробно, просто, с соблюдением грамматики и с приличным акцентом я описала ему всю комбинацию с контрабандой в консервных банках, с переправкой товара и распространением его на ипподроме. Господин Йерсиль выслушал внимательно и спокойно, после чего осведомился:

— Откуда вы это знаете?

Вот холера, недоразумение какое-то, подумала я…

Начала сначала, объяснила, пишу, мол, книгу и так это дело представляю…

— Да, я понимаю, — сказал господин Йерсиль. — Но откуда вы это знаете?

Да ниоткуда не знаю, Боже мой, к нему пришла узнать! Я разнервничалась, начала рассказ снова, господин Йерсиль терпеливо выслушал.

— Все это хорошо, — настаивал он. — Но откуда вы знаете?

После долгих лингвистических мытарств я поняла, что самым обыкновенным образом и по чистой случайности попала в яблочко. Изобретённые мной ситуации имели место в жизни, оптовая и в розницу торговля наркотиками действительно производилась во время заездов. И несколько других мелочей тоже попало в цель. Подозрение, будто я участница событий, а теперь доношу на подельников, мне удалось рассеять, от господина Йерсиля получила информацию драгоценную, и, в конце концов, он уже просто оказался человеком приятным, поскольку писал ко мне письма, начинавшиеся с «Chиre Mademoiselle».

Воодушевлённая успехом в полиции, я решила использовать нашу Палату загранторговли. По моему требованию Иоанна-Анита извлекла из Палаты якобы умнейшего человека и договорилась о моем визите.

— Слушай, нашла в самом деле наиумнейшего, — сообщила она по телефону. — Не объясняла ему, в чем дело, встреча завтра…

Я поехала, представилась, мы уселись за круглым столиком с типом весьма солидных габаритов, и я начала без вступления:

— Хочу получить у вас совет — надо контрабандой переправлять в Данию наркотики, лучше всего в продуктах — ветчина в банках или ещё что-нибудь в таком роде. Не знаю, как все эти операции осуществляются. Помогите.

Тип отодвинулся от меня вместе с креслом.

— Но, пани, о чем вы… Это запрещено!

— Разумеется, — согласилась я. — Именно поэтому приносит большие барыши.

Тип отодвинулся ещё дальше, испуганно взглянул на телефон. Находись мы в Польше, он уже звонил бы в милицию, в Дании не знал, куда звонить, а телефон господина Йерсиля имела я, а не он. Я спохватилась — не объяснила: об этих преступлениях пишу книгу, а не совершаю их. Дала паспорт, удостоверение авторского объединения «ЗАИКС» и удостоверение Союза польских архитекторов, даже водительские права. Ничего не помогло. Залопотал, он-де занимается промышленными товарами, а в проблемах торговли продуктами не ориентируется, к тому же страшно занят. Вскочил с кресла и сбежал.

На следующий день позвонил Иоанне-Аните с жуткими упрёками: посылает к нему каких-то провокаторш, он решительно отказывается, не желает иметь ничего общего и так далее. Наиумнейший работник нашей заграничной торговли!.. Неудивительно, что с этой торговлей мы все время остаёмся на бобах…

Сразу об этом же дальше. Вскоре после возвращения в Польшу, все ещё занимаясь «Крокодилом», в любимое рабочее время — в половине второго ночи—я позвонила в Главное управление милиции и попросила соединить меня с дежурным офицером, и не любым, а спецом по контрабанде. Пожалуйста, соединили.

— Добрый день, — начат я опять без всяких вступлений, — я хотела бы провезти контрабандой через границу труп, надеюсь, вы мне поможете.

— Охотно помогу, уважаемая пани, — галантно ответствовал хмырь с другого конца провода. — Проблема одна: в каком состоянии труп — свежий или так себе, малость подпорченный?

— Какое там подпорченный, свеженький, как живой! — заверила я.

Мы пробеседовали в таком духе довольно долго, он дал мне кучу драгоценных советов и подробно стей. Лишь в конце разговора я призналась, что пишу книгу.

— Так об этом, уважаемая пани, я с самого начала догадался, — сообщил с явной ухмылкой пан дежурный офицер.

Ну и как вам это нравится? Там официальный представитель страны, а здесь обычный милиционер. Так кого же мне любить?

Жильё у фру Скифтер имело дополнительную привлекательность, а именно за счёт своего местоположения. С работы я, как правило, уходила поздно, часто последней, по трём причинам: во-первых, приходила тоже последней, во-вторых, работала много, в-третьих, вкалывала с удовольствием и охотно оставалась дольше, потому что хотела заработать. Продовольствие закупала раз в неделю по пятницам, в остальные дни магазины закрывались слишком рано. Райскую жизнь зато имела с весны до осени, когда в Тиволи работали допоздна, ибо, как уже говорила, жила как раз напротив бокового выхода, по другую сторону улицы.

Не говоря о фейерверках, которыми могла любоваться трижды в неделю, в Тиволи работали до полуночи, и, возвращаясь из мастерской, я имела шансы перекусить. Входила в главные ворота, пересекала всю территорию, покупала полцыпленка или персик размером с дыню, задерживалась у автоматов, и жизнь казалась прекрасной. Дома никто не ждал, не спрашивал, где была, не нервничал из-за моего опоздания, не пилил из-за поздних возвращений, не скандалил, вообще не морочил голову…

Мало в жизни более прекрасных минут, когда сознаёшь — тебя никто не ждёт, ты свободен и волен делать что хочешь…

Да, забыла сообщить, что очередные пироги от матери и колбасу я получила ещё летом, когда пришёл «Баторий». На «Баторие» отправилась в Канаду мать Эльжбеты, жены Стефана, моего кузена. Соответственно раньше моя мать получила письмо с беззаботным сообщением: пани Марыся собирается в Канаду на два месяца, но уже не вернётся.

— Ну ясно, — констатировала я тогда меланхолически. — Хоть раз будет понятно, почему у человека отобрали заграничный паспорт!

Но пани Марыся поехала-таки, что служило неопровержимым доказательством небрежности нашей цензуры. Подтвердилось моё личное мнение — читают; однако не все, а лишь выборочно.

Я встретилась с пани Марысей в порту, она сошла с парохода, да и все пассажиры тоже, никто их не ограничивал, могли делать что угодно, посмотреть, например, город. Я отвыкла от своих соотечественников, и они, понятно, меня ошарашили. В транзитном зале, где я утрамбовывала любимое пропитание, к нам подлетела баба в шубе, лихорадочно допытывалась, где ближайшие магазины — ей необходим свитер, ужасно мёрзнет, совсем закоченела. Primo, стояло лето, secundo, на ней была меховая шуба, и от сообщения, как она страдает от холода, я малость обалдела. Объяснила — до магазинов далеко, да и без разницы, в пять все равно все закрыто. Она выглядела так, словно я её совсем добила.

Когда я вышла, подъехало такси с водительшей, я собралась взять машину, мне вовсе не улыбалось лететь в Эстерпорт пешком, с другой стороны к машине бросился какой-то мужик.

— Сколько стоит доехать до города? — судорожно допытывался он. — Пани, я вас спрашиваю, почему вы не отвечаете?

Я не выдержала.

— Эта пани не отвечает, ибо не говорит по-польски. — ядовито объяснила я поверх машины.

— Как это не говорит?! Почему?!

— Потому что тут Дания, и эта пани говорит по-датски.

— Вы же говорите по-польски… — упрекнул он меня подозрительно и с обидой.

— А я из Польши и говорю по-польски с рождения.

Мужик смирился и оставил проблему языков в покое.

— Скажите, пожалуйста, где здесь какие-нибудь магазины? И что можно купить?

— Нигде и ничего нельзя, — разозлилась я. — Все закрыто, разве что на вокзале, но там все очень дорого.

Я села в машину и уехала. Что за безумие всех их одолело, до сих пор не пойму, зачем так кидались за покупками в Дании, ведь плыли в Канаду, там снабжение тоже неплохое. Со всех сторон только и слышалось: где магазины? А как раз в ту пору дело с магазинами обстояло не наилучшим образом, датчане в порту как-то не предусмотрели покупок. Эх, наше дорогое общество…

Пришла и мне пора возвращаться. Жила я в Дании уже год и три месяца, ностальгия помаленьку и меня начинала одолевать. До сих пор ощущение счастья оттого, что нахожусь здесь одна, преобладало, отдаление от моего семейства само по себе было неимоверным блаженством. А вот теперь мне уже хотелось побывать у них, хорошо бы недельку-другую, так ведь нет — приеду и засяду надолго, правда, я предусмотрительно оформила себе возможность снова приехать в Данию на работу.

За второй подержанной машиной я опять поехала в Гамбург; памятуя о предыдущем путешествии, не морочила себе голову спальным вагоном, все равно не спать, так хоть платить за это не стану. Взяла обычный первый класс, удобный, с мягкими креслами.

Все бы отлично, да со мной в купе поселился гиппопотам — не вмешался между подлокотниками, я попробовала подсчитать, сколько мог весить: никак не меньше двухсот пятидесяти килограммов. Пыхтел как паровоз, пока что мне это не мешало, пускай пыхтит, все равно шведская группа в соседнем купе что-то отмечала — выли, орали, пели, заглушая все скрежеты поезда, никакой надежды хоть подремать. На пароме шведы надрызгались окончательно, позасыпали и утихли, понадеялась я на покой, не тут-то было, гиппопотам начал чихать.

Чихал и чихал без продыху каждые пятнадцать секунд и, Богом клянусь, дочихался до самого Гамбурга.

Вот и подтвердилось окончательно: поезда меня не любят, опять бессонная ночь, одно утешение — меньше стоила. Встретилась я с тем отличным мужиком, помогавшим в прошлый раз, владельцем косметического магазина, я даже купила у него сливки для лица, после чего решилась на «опель-капитан» в отличном состоянии. Он оформил все бумаги, печень на сей раз не допекала меня, и опять я начала, дав задний ход — машина стояла у самой стены. Я же говорила: ни разу не довелось мне двинуться новой машиной сразу вперёд.

При въезде на паром на меня ринулся было столбик, я ведь привыкла к габаритам горбунка, а «опель» таки основательно от него отличался. Все обошлось, лишь чуть-чуть задела бампер. При выезде с парома впервые столкнулась с контролем машин. Открывали все и проверяли багаж. Я, конечно, тут же полюбопытствовала.

— А вы не наркотики ищете? — спросила я, сунув таможеннику целую кипу бумаг.

— Да, конечно, а у вас есть?

— Мне ужасно неприятно, — призналась я с искренним огорчением, — но у меня нет, машину купила сегодня, всего несколько часов назад, только духи.

Косметические сливки лежали в сумочке, бутыль Диора, которую купила на пароме, лежала на заднем сиденье и никого не интересовала. Не пожелали меня проверять. Даже багажник не просили открыть, я почувствовала себя прямо-таки обиженной.

Из Рёдбю направилась в Копенгаген за автобусом дальнего следования — стемнело и спустился туман. Автобус имел противотуманные фары и пер сто двадцать пять в час, опережая по пути всех. Вперив глаза в его задний свет, я тоже обгоняла всех, прилипла к автобусу, словно загипнотизированная, — вздумай он прокатиться по картофельному полю, я рванула бы за ним. Вышла я из транса, когда он припарковался в незнакомом предместье Копенгагена, а я поняла, что совсем не соображаю, куда меня занесло.

Полночь, в городе ни души. План города, естественно, с собой не взяла, где центр, распознать не удалось — зарево света одинаковое со всех сторон. Господи, где же я живу?!..