Династия Морлэндов (№3) - Князек

Синтия Хэррод-Иглз

Князек

С благодарностью С., Т., Дж. – настоящей троице, – я тоже жила в Аркадии, парни

Книга первая

Волк

Глава 1

...Человек

Не властен в часе своего ухода

И сроке своего прихода в мир,

Но надо лишь всегда быть наготове.

«Король Лир». Акт 5, сцена 2

В комнате на верхнем этаже Уотермилл-Хауса было тепло – влажный воздух был насыщен ароматами розмарина и ромашки, поднимающимися от ванны, стоящей перед огнем. Джеймсу Чэпему тоже стало жарко, особенно неприятно было шее – в том месте, где в кожу врезался, покалывая, крахмальный гофрированный воротник. Скосив глаза, он оглядел гладкий шелк своего камзола и шумно вздохнул.

– Не так тесно, Мэтью, – попросил он. – Иначе у меня просто ноги отнимутся.

Слуга по имени Мэтью, стоящий на коленях перед хозяином, затягивая шнурки около рюшей, окаймляющих короткие брюки у колен, оставался невозмутимым.

– Вы же сами просили, хозяин, затянуть потуже – чтобы все было гладенько. Если я не подтяну чулки, ваши икры не будут смотреться.

С одной из кроватей послышался радостный смех – там восседал Джэн, шестнадцатилетний сын Джеймса, зашнуровываясь без посторонней помощи.

– Туше! Туше! – вскричал Джэн. – Он задел тебя за живое! Укусил за больное место! Твое тщеславие...

Джеймс осторожно повернулся, чтобы посмотреть на мальчика – ноги остались неподвижными, да и шеей пошевелить он толком не мог: высокий стоячий испанский воротник не позволял подобных вольностей.

– Ничего подобного, – он пытался выглядеть суровым. – Я совершенно лишен тщеславия, дитя мое, – да будет тебе известно.

– Да, папа. Конечно, папа. Гнев твой заставил меня вострепетать. – Джэн спрыгнул с кровати и преклонил колена перед отцом жестом потешной покорности. – Не соизволишь ли ответить на невиннейший вопрос?

– В чем дело? – Джеймсу с трудом удавалось сохранять на лице выражение суровости. Как же трудно это было – особенно глядя на прелестное смеющееся мальчишеское лицо! Джэн, со своей густейшей копной черных кудрей, темно-синими глазами и озорным, правильно очерченным лицом, был прелестен. Очарованию его не могли противиться людские сердца, как не могут противиться волны моря притяжению луны во время приливов.

– Если ты лишен тщеславия, отец, то почему же ты купил новый камзол специально для этого случая? Ведь всего три месяца назад ты приобрел в Мидсаммере полный гардероб!

Джеймс снова вздохнул и медленно повернулся в сторону другой кровати, около которой стояла жена. Ее горничная Одри усердно и неторопливо зашнуровывала ей манжеты.

– Дорогая моя! И ты позволишь, чтобы меня так травили в моем же собственном доме?

Нанетта поглядела на него и расхохоталась.

– Ну разумеется, нет! Стыдись, Джэн! Да разве отец тщеславен? Ты же знаешь, он терпеть не может новой одежды, а бороду сбрил только лишь для того, чтобы угодить королеве.

Мэтью расплылся в улыбке и прошептал:

– Бесполезно, хозяин, – отсюда помощи вам не дождаться.

Джеймс выглядел раздосадованным:

– Ну, Нэн, ты же знаешь, я сбрил ее потому, что...

– Потому что она была седая, и ты не хотел выглядеть старше своих лет, – безжалостно заключила Нанетта. На лице Джеймса появилась смущенная улыбка. Нанетта подошла к нему, подняла руку со все еще незашнурованным рукавом и нежно провела ладонью по его гладкому подбородку: – Ты очень красив, дорогой мой, – своими синими глазами и озорной усмешкой она сильно походила на Джэна, и невозможно было поверить в то, что это не родная его мать. – И тебе очень идет быть чисто выбритым. И ты просто великолепен в этом черном испанском камзоле. Ох, боюсь, что я снова без ума от тебя...

Они обменялись взглядами, неопровержимо свидетельствующими о взаимной сердечной привязанности.

– Если бы камзол и воротник не так стесняли меня, я поцеловал бы вас, госпожа Морлэнд, – проговорил Джеймс.

– Как, на глазах у слуг? – Нанетта сделала вид, что шокирована и оскорблена, и вновь вверила себя заботам проворной Одри.

– И на глазах у детей? – прибавил Джэн, бросив взгляд на Мэри Сеймур, юную воспитанницу Нанетты, невозмутимо сидящую на сундуке в углу и ожидающую, когда ее причешут. Ей было всего десять лет – прелестное дитя, с чинными и благородными манерами. Джэн рядом с ней всегда ощущал себя рыцарем.

– Совершенно справедливо, мы забылись, – сказал Джеймс. Мэтью справился со шнуровкой, теперь очередь дошла до короткого плаща.

– Непременно нужно, чтобы слегка виднелась подкладка... – предупредил Джеймс.

– И непременно нужно, Мэтью, – подхватил Джэн, – чтобы все складки находились в точности вдоль линии, проведенной от центра земли к солнцу в день осеннего равноденствия! Хозяину это крайне важно!

Все, не исключая малютки Мэри, рассмеялись.

– Еще одно слово – и я вовсе не пойду на церемонию освящения! – прорычал Джеймс.

– Вот видишь, Джэн, что ты натворил своими шутками! – воскликнула Нанетта, – но в моем колчане осталась стрела, разящая без промаха: если господин не соизволит пойти на церемонию освящения новой часовни в замке Морлэнд, я откажусь присутствовать на церемонии освящения новой школы в Эккомбе. Довольно, Одри... Займись теперь волосами госпожи Мэри – у нас осталось не так много времени. Мэтью, заканчивай с плащом и проследи, чтобы вынесли ванну, а потом проверь, готовы ли лошади. Да, и посмотри, как там господин Симон и ребенок!

– Да, мадам. – Мэтью тотчас же отправился исполнять приказания. Джеймс не протестовал против того, что она так распоряжается Мэтью – ведь тот на самом деле был слугой Нанетты: он приехал с ней вместе с Одри, когда Нанетта стала женой Джеймса. Да и атмосфера в доме чопорностью не отличалась. Жили они тут спокойно и свободно – дом был невелик. В самом центре располагался большой зал, где, собственно, в основном и протекала жизнь. В более теплом, южном крыле дома на первом этаже располагалась зимняя гостиная – Джеймс принимал там гостей, а все остальное время она служила комнатой для слуг. На верхнем этаже находилась спальня с двумя кроватями – на одной, размером побольше, спали Джеймс и Нанетта, на другой, поменьше – Джэн и Мэтью. В другом крыле размещались кладовая и буфетная, а над ними – еще одна маленькая спаленка, где в одной постели спали Мэри и Одри, а в другой – капеллан Нанетты, Симон Лебел со своим юным воспитанником Александром.

Вот и все – впрочем, в отдельной пристройке была еще кухня. Прочие слуги спали в зале, по старинке. Но несмотря на внешнее отсутствие роскоши и удобства, в Уотермилл-Хаусе всегда царила атмосфера дружелюбия. Джеймс владел еще одним большим домом в городе, но туда они наведывались нечасто. Нанетте не нравилось в Йорке – она находила, что атмосфера там нездоровая. И тому были веские причины – окрестности Лендала, района, где располагался их городской дом, периодически опустошали эпидемии. От болезней пострадали и ее родственники, Баттсы.

До замужества мать Нанетты звалась Бель Баттс – она родилась и воспитывалась в усадьбе Баттсов на окраине Лендала – множество пристроек находились прямо на берегу реки Уз, ниже моста. Хозяином усадьбы был Джон, родной брат Бель. Двое его сыновей взяли в жены младших сестер Нанетты, Кэтрин и Джейн. От эпидемии пострадали Джейн, ее супруг Бартоломью и трое их дочерей. Выжила лишь младшая, по имени Чэрити. Джейн говорила потом, что лучше бы и она умерла – болезнь изуродовала и искривила все тело бедняжки, словно податливую глину, сделав девочку навеки калекой. Теперь Джейн тоже нет в живых – ее убила оспа, летом... Нет, положительно, Йорк – нездоровый город: он безусловно красив, но чересчур шумен, да еще эти ужасные болезни...

А здесь, в Уотермилл-Хаусе, воздух чист, ветерок, дующий с вересковых пустошей, доносит запахи папоротника и медового вереска и крик одинокого кроншнепа... По земле то и дело проносится стремительная тень от крыльев сокола, а если набрать в ладони воду и вкусить этого сока земли, то во рту надолго остается мшистый привкус – но родник, бегущий по торфяному ложу, чист и прозрачен... Каждый вздох ветерка напоминал Нанетте о прошлом – в этом была вся ее жизнь, дыхание ее родного севера, где солнце огромно и земная твердь жадно ждет его тепла, где биение жизни сродни пульсу самой земли... Такова эта жизнь: когда зима расправляет ледяные крылья, в дом входит смерть и, как собака, ложится у огня, долгими ночами ожидая жертвы; тогда всякий новый день – это победа над ней... А весна влажна и зелена, и так напоена жизнью, что причиняет боль – похожую на ту, что испытывает отмороженная рука, возвращаясь к жизни... А пшеничный, сладковатый аромат лета с его жаркими днями, то полусонными, то безумными, словно стремительные ласточки, когда чувствуешь, что будешь жить вечно и править этим миром... А здешняя осень насквозь пропахла дымком и изукрашена плодами, скрывающимися в листве, словно в драгоценной оправе...

И собственная жизнь проплывала перед мысленным взором Нанетты – картины сменялись, словно времена года... Вот ее весна: вереница лиц блестящих молодых людей, спутников ее ветреной молодости – Болейны, Гэл Норис, маленький Фрэнк Уэстон и другие... Лица, принесенные ветром воспоминаний оттуда, где для них вечно царит весна, где они никогда не состарятся... Ее короткое лето подарило ей любовь и замужество – и ребенка, Джэна: он был и сын ей, и не сын... Ведь Господь не благословил детьми ее брак с Полом.

Ныне же она вступала в пору осени – нежной и мудрой, богатой плодами: любовью, посеянной давно и принесшей, наконец, урожай. Второй ее супруг, обожаемый Джеймс, и их жизнь в Уотермилл-Хаусе с преданными слугами сама по себе была благословенным даром, и Нанетта преисполнена была самой искренней благодарности Богу и судьбе. Но налетел легчайший ветерок, и вновь зашевелилась листва, обнаружив нежданный, скрытый плод – о, их сокровище, их Богом данный Александр!..

Нанетте было уже за сорок, когда она вышла замуж за Джеймса, который был тринадцатью годами старше ее, трижды женат и трижды оставался бездетным вдовцом. Женившись на Нанетте, он и не чаял иметь наследника, плоть от плоти своей... Но шесть месяцев спустя Нанетта зачала, и вот, в марте 1550 года, в возрасте сорока двух лет родила своего первого и последнего ребенка, сына, которого они назвали Александром – великое имя, достойное великого чуда его рождения! Роды проходили тяжело – именно тогда и поседели ее волосы, но даже если бы это стоило ей жизни, она посчитала бы, что цена чересчур низка... Ведь лицо Джеймса выражало благоговейную радость и величайшее счастье, когда он впервые взял на руки сына, о котором уже и перестал молить...

Теперь, восемь лет спустя, это счастье ничуть не утратило своей остроты. Нанетта пристально наблюдала Джеймсом, когда открылась дверь и вошел Мэтью, сопровождаемый Александром и идущим следом Симоном, его наставником. Джеймс попытался, без особого, правда, успеха изобразить на лице суровость – нижняя губа Александра неопровержимо свидетельствовала о том, что он проштрафился.

– И что же на этот раз? – спросил он Мэтью.

– Похоже, мы гонялись за молодым петушком на дворе по лужам и промочили нашу обувь, – с холодной учтивостью ответствовал Мэтью. Джеймс внимательно посмотрел на сына, отметив влажный след на детской щеке.

– И мы осознали свою оплошность? – поинтересовался он.

– Осознали, сэр, и нас побили.

– Тогда вопрос исчерпан, и говорить больше не о чем. – Джеймс протянул руки. Александр кинулся к нему и через мгновение уже оказался в воздухе.

– Я не гонялся за ним, отец, – я с ним просто играл. – Уже стоя на полу, Александр запрокинул лицо вверх, глядя на отца. – А про грязь я просто позабыл, а когда вспомнил, было уже поздно. Учитель Симон сказал, что наказывает меня не за то, что я так извозился, а за мое непослушание: ведь я вышел из дому, а мне приказано было ждать в зале.

– И это правильно, дитя мое. Покорность и послушание – одни из первейших добродетелей христианина, – нежно ответил Джеймс. Он был рад, что передал учителю Симону право казнить и миловать, – он сильно сомневался, что сам смог бы поднять руку на этого ребенка, даже ради спасения его души... Глаза у Александра были золотисто-ореховые, чуть раскосые, словно у юного фавна, и блестящие от недавних слез.

– Но я на самом деле не ослушался, – рассудительно ответил Александр. – Я забыл. Если бы я помнил, то был бы послушен.

Джеймс поймал взгляд Нанетты поверх светловолосой головы Александра – она улыбалась такому забавному рассуждению.

– Объяснение – вовсе не уважительная причина, дорогой мой, – заметила она. – Царь Зла расставляет на нашем пути ловушки именно там, где мы всего слабее. А слабость – это когда мы помним то, что нам приятно, и забываем о менее приятном.

Александр, взглянув на нее, согласно кивнул. Он всегда держался чуть более сухо с матерью, нежели с отцом – ведь из них двоих именно она была строже, говорила о долге и справедливости и прочих добродетелях. Ребенок снова перевел взгляд на отца, Нанетта тоже посмотрела на Джеймса и произнесла:

– Очень хорошо, что у ребенка есть наставник, учитель Симон, – есть кому защитить его от твоего влияния.

– Ты права, мама, – быстро прибавил Александр. – Отец ни разу в жизни не ударил меня, и вот, посмотри, что из меня вышло!

Нанетта расхохоталась:

– Господь благословил меня в старости не одним сыном, и даже не двумя, а тремя сразу. И милой дочкой, – добавила она, бросая взгляд на Мэри. – Ну, а теперь мы должны поторопиться, иначе непременно опоздаем.

– Но, мама... – сказал Александр, спускаясь рядом с ней по лестнице, – ведь ты мне больше мама, чем Джэну?

Нанетту всегда беспокоило, что у Джэна возникнет по отношению к малышу чувство ревности, и она бросила быстрый взгляд на высокого темноволосого мальчика, обдумывая ответ. Джэн, перехватив этот взгляд, ответил за нее:

– Не волнуйся. В конце концов, у меня целых три матери – одна носила меня во чреве, вторая выкормила грудью, а третья вырастила меня. Должен ли я ответить, которую больше люблю?

Часовня в усадьбе Морлэнд была разрушена в 1541 году, и казалось, что она никогда не будет отстроена. Во времена протекторатов – когда страной правил мальчик-король – королевство всяческими способами склоняли к протестантизму, и Пол Морлэнд, третий из династии и хозяин усадьбы Морлэнд, не смел начинать строительных работ. Когда же умер король Эдуард – его убила чахотка, которой он захворал во время летнего путешествия – и воцарилась королева Мария, страна вновь примкнула к Римской Церкви.

Но невзирая на то, что в религиозном отношении обстановка весьма благоприятствовала восстановлению часовни, в условиях тогдашнего экономического хаоса Полу нелегко было изыскать средства. И пришлось ему распродать кое-какие городские имения – огромный дом на Кони-стрит и другой, на улице Питергейт, а позднее и небольшое поместье в Бишопторпе... Большим подспорьем оказались и пожертвования Джона Баттса и Джеймса Чэпема – и вот работы завершены.

Завершены – и прибыл епископ, дабы освятить храм, собралась семья и слуги, чтобы вознести благодарственные молитвы Господу... Поистине прекрасна была часовня – высокие сводчатые потолки, изысканные колонны с капителями, выкрашенными голубой краской и украшенные золотом, алтарная перегородка – творение рук талантливого резчика, и яркие витражи из цветного стекла на окнах. Древняя деревянная статуя Пресвятой Девы была отреставрирована и кое-где покрыта сусальным золотом. Прежде она стояла на постаменте около центральной колонны – но теперь место ей определили в особом, женском приделе часовни. Там же располагался мраморный памятник-надгробье, который Пол посвятил предкам и жене своей Элизабет. Надгробье заняло место прежнего, что погибло вместе со старой часовней. В мраморе изваяны были фигуры Роберта Морлэнда и Элеанор Кортиней в полный рост, возлежащих в богатом облачении на искусно изукрашенном ложе. В ногах у них лежал мешок с шерстью – источник богатства всего рода. По бордюру бежали буквы, складываясь в надпись: «Храброе сердце и чистейшая душа верны друг другу и в смерти. Благослови, Господи!»

Помимо величайшей гордости Пол ощущал и огромное облегчение – клятва, данная им семнадцать лет тому назад, исполнена! Ведь именно тогда, после смерти отца и старших братьев он неожиданно стал главой рода. После церемонии освящения и мессы последовал пышный пир в большом зале усадьбы. Сидя во главе стола, в окружении семьи, сподвижников и соседей, Пол Морлэнд впервые за все эти семнадцать лет чувствовал, что совершенно счастлив.

– Ну что же, Пол, – произнес Джеймс Чэпем, когда подали первое блюдо. – Ты выглядишь удовлетворенным.

– Что вполне естественно, – добавила Нанетта, сидящая между двумя мужчинами. – Часовня прекрасна. Гораздо красивее прежней.

– Но она еще не вполне закончена, – признался Пол. – На двух панелях алтарной перегородки недостает резьбы, да и консоли в северном приделе предстоит украсить, но в остальном...

Джэн высунулся из-за спины отца и сказал с серьезным лицом:

– Мой вам совет, сэр: закончите все работы как можно быстрее, пока все снова не перевернулось с ног на голову!

Брови Пола поползли вверх, а на лице Джеймса появилась сардоническая усмешка:

– Ты должен простить мальчугана, Пол. Это все слухи о тяжелом состоянии королевы. Поговаривают, что она вот-вот умрет, а если это случится...

– ...то на трон взойдет принцесса Елизавета, – закончил Пол. – Я думал об этом, и уверяю, что так оно и будет.

– Но чего же тогда бояться? – вмешалась Нанетта. – Принцесса Елизавета, конечно, не папистка, но она ревностная католичка – такая же, как ее покойный отец. Я знаю ее...

– Ты знала ее, – поправил Пол. – Прости меня, тетя Нэн, но ты не можешь знать, какова она сейчас, к тому же протестанты всеми силами стремятся сделать ее своим «знаменем», официальной главой...

– Я думаю, она захочет держаться золотой середины, как и ее отец. Но даже мужчине, к тому же могущественнейшему монарху было весьма непросто... Что же говорить об обыкновенной, слабой женщине? – заметил спокойно Джеймс.

В разговор вступил кузен Пола Иезекия, глава боковой ветви Морлэндов, прозванных Библейскими:

– Кстати, ей придется отдать свою руку протестантскому принцу – ни один католик на ней не женится. А тогда не миновать нам войны с Испанией, да и с Францией...

– Но, может, она все-таки не выйдет за иностранца? – робко предположила Нанетта. Но Иезекия угрюмо покачал своей львиной головой.

– Если она выйдет за кого-нибудь из придворных, начнется гражданская война, что еще хуже. Нет-нет, дела обстоят очень плохо...

Вдруг в голове Нанетты зазвучал голос отца, умершего сорок лет назад: «У Англии не будет больше королев. Это не годится, Нанетта. Усвой твердо: не должна девушка восседать на троне». Она вспомнила все так отчетливо, словно это было вчера, – как отец нежно обнимал ее, и его запах... Тогда он объяснял малютке Нанетте, почему королю Генриху VIII нужен именно сын, и почему ему недостаточно маленькой Марии. В этом и заключалась причина глубочайшей печали короля Генриха, и трагедия всех его жен, да и всего народа... Теперь Марии сорок два года, и она умирает, бесплодная владычица. После ее смерти на трон вступит ее сестра Елизавета – потому что на трон могут претендовать лишь женщины: у сестер короля рождаются лишь дочери...

– Ходят слухи, – продолжал Джеймс, – что король Филипп собирается жениться на ней после смерти королевы Марии, чтобы не утратить контроля над страной.

– Елизавета не выйдет за него, – решительно заявила Нанетта. – Народ будет против: это было ясно уже тогда, когда королева Мария стала его женой и тем самым надела всем на шею испанское ярмо! А Елизавета никогда не пойдет против воли народа. Даже когда она была еще девочкой, инстинкт безошибочно подсказывал ей, чего хочет народ!

В запальчивости она не заметила, что все умолкли. Джеймс коснулся ее руки, предостерегая, и сменил тему.

– Следующая церемония будет в моей школе. Надеюсь, могу рассчитывать на твое присутствие на освящении, Пол?

– Разумеется. А когда она состоится?

– В октябре, в день Святого Эдуарда. Мы назовем школу именем Святого Эдуарда.

– А не «школой Чэпема»? – с улыбкой спросил Пол. – Я подумал, что ты захочешь увековечить так свое имя.

– Достойной наградой мне будет польза, которую принесет школа, – ответил Джеймс. Последние несколько лет его особенно занимала благотворительность. – Я предусмотрел двенадцать мест для детей бедноты – а позже, возможно, и больше, если смогу заинтересовать этой идеей других. Александр посещает школу со дня открытия, и я надеюсь, что ты поддержишь мои начинания, отправив в нее своих детей. Что ты на это скажешь?

Пол снисходительно улыбнулся:

– Я не знаю, Джеймс... В обычаях у Морлэндов давать детям домашнее образование...

– Ну пообещай мне хотя бы маленького Пола и Мэри! – настаивал Джеймс. – Ну же, Пол, в этом ты не сможешь мне отказать – после того, как я помог тебе с перестройкой часовни! А потом мы подумаем и о больнице —нельзя забывать и о нищих, и о бродягах, особенно о женщинах с малолетними детьми. Не могу смотреть, когда они лежат на обочинах в своих лохмотьях...

– Не все сразу, Джеймс! – воскликнул, защищаясь, Пол. – Я отошлю маленького Пола в твою школу, но со всем остальным придется обождать. Часовня стоила мне куда больше, нежели я предполагал, а на больницу потребуются средства, которыми я в данный момент не располагаю.

Джеймс кивнул:

– Очень хорошо, я подожду. Но ни о чем не забуду.

Королева скончалась в ноябре.

– Она до последнего момента верила, – говорила Нанетта, – что в ее чреве растет ребенок.

Елизавета подняла от шитья полные горя глаза. Нанетта в сопровождении Мэри и Одри была приглашена к ней в усадьбу Морлэнд. Елизавета недавно разрешилась еще одним сыном – светловолосым малышом, которого нарекли Артуром. Сейчас он лежал на подушечке у ее ног. Елизавета выглядела усталой и бледной после недавних родов, а черное испанское платье (такие носили все дамы высшего света) еще больше подчеркивало ее бледность.

– Несчастная женщина, – промолвила она, взглянув на младенца, – тяжело выносить дитя, но еще тяжелее тщетно желать его...

Нанетта кивнула:

– Не могу забыть ее в молодости, до того, как она была лишена наследства. Такая прелестная молодая женщина, обожала танцевать и петь... Король Генри специально просил ее танцевать перед иностранными посланниками. Он обожал ее – несмотря на то, что она родилась девочкой...

Кэтрин, сестра Нанетты, приехавшая из усадьбы Баттсов в Лендале с первым визитом, сказала жестко:

– Когда я думаю о покойной королеве, я вспоминаю вопли несчастных христиан, которых она заживо сожгла, – и радуюсь, что ее постигла кара Господня...

– Она сделала это ради спасения их душ, а не для собственного удовольствия, Кэтрин!

– Для того чтобы доставить удовольствие мужу... – начала было Кэтрин, но Елизавета нежно вмешалась:

– Тетя Нэн, ведь не думаете же вы в самом деле, что сжигать людей – это правильно? Вы ведь не верите в то, что так можно спасти их души?

– Не знаю, – отозвалась Нанетта. – Королева верила в это всем сердцем.

– Но если это правда, то ты должна желать мне подобной смерти, – ответила Елизавета очень тихо. Она устремила взгляд на Нанетту.

– И мне, – прибавила Кэтрин. Баттсы по натуре были куда более реформистами, нежели Морлэнды, и муж Кэтрин склонял ее к протестантизму, а она была куда послушнее, чем того хотелось бы Нанетте.

– Кстати, – вступила в разговор Мэри Сеймур с проницательностью, неожиданной для столь юного существа, – а что же твой дорогой учитель Крэнмер?

Глаза Нанетты наполнились слезами. Смерть ее духовника и исповедника, милейшего Тома Крэнмера была для Нанетты тяжелым ударом. Смерть эта казалась такой дикой, в этом была какая-то злая ирония – ведь он пережил царствования короля Генриха, короля Эдуарда, и почти все время правления королевы Марии. Если бы он дожил до воцарения Елизаветы, он удостоился бы великих Почестей!

– Бедный Том! – сказала она. – Разумеется, я не хотела бы, чтобы ты сгорел! Думаю, пора нам оставить этот разговор – пусть Господь рассудит. Я не верю в то, что он желает, чтобы мы терзали и убивали друг друга – какие бы на то ни были причины. Нам не дано читать в людских душах...

– А королева Мария считала, что владеет этим даром, – заметила Кэтрин. – И несомненно, что новая владычица, Елизавета, посчитает это своим прямым долгом. Ну, мы-то еще в безопасности – а ты, Нэн? Что будет с тобой, если она обнаружит, что ты тайная папистка?

Нанетта удивленно воззрилась на сестру – в ее голосе отчетливо слышалась злость, что шокировало и привело в смятение Нанетту. Она знала, что дом Баттсов – это место встреч наиболее ярых протестантов Йорка, но не думала, что ее родная сестра подхватила эту заразу. Прежде чем она обдумала ответ, Елизавета заговорила снова.

– С тетей Нэн ничего дурного не случится. Принцесса никогда не причинит ей зла. Ведь правда, тетя? Ты же была подругой ее матери и знала ее еще ребенком!

Нанетта обменялась быстрым взглядом со служанкой – обе они помнили те годы, когда Нанетта была компаньонкой приемной матери принцессы, королевы Кэтрин Парр, в семье которой жила принцесса, – и бурный разрыв этих отношений.

– Принцесса вспомнит это, я уверена. У нее всегда было благородное и благодарное сердце, – спокойно ответила она. – Елизавета, дитя мое, у тебя спуталась нитка. Если ты будешь так дергать ее, никогда не распутаешь. Дай-ка мне...

Елизавета с таким облегчением выпустила из рук работу, что Нанетта невольно улыбнулась.

– Ты ведь не любишь шить, правда? Почитай-ка нам вслух, а Одри все закончит. Там осталось совсем чуть-чуть...

– Я устала, – ответила Елизавета. – Ах, как трудно быть женщиной! Я замужем вот уже четырнадцать лет, и была уже десять раз беременна. Я люблю детей, но все же мне кажется, что мир несправедливо устроен. Мужчинам – все удовольствия, женщинам – вся боль...

Кэтрин была ошеломлена:

– Да ты благодарна должна быть, что все твои дети выжили! – сказала она жестко. – А вот у меня Бог отнял всех, кроме двоих. Благодари Господа за щедрый дар, а не гневи его, жалуясь на боль!

Нанетта попыталась отвлечь Кэтрин: – Я всегда говорила, что вредно жить в городе – это ли не доказательство? Посмотри, все малютки Елизаветы выжили, а у тебя…

– О, я знаю об этой твоей блажи, сестрица, – вдруг улыбнувшись, ответила Кэтрин. – И поэтому ты живешь, словно жена какого-нибудь йомена, в своем захолустном Уотермилле вместо того, чтобы наслаждаться всеми удобствами в Лендале. Думаю, и Александра ты не пускаешь дальше Эккомба, и не позволяешь ему водиться с городской детворой. Ты ведь боишься, что он подхватит какую-нибудь болезнь?

Нанетта пожала плечами – жест этот она переняла у Анны Болейн еще в юности.

– Он здоровый и сильный мальчик. И с ним будет то, чего захочет Господь. Я же со своей стороны позабочусь, чтобы он научился всему, что должен знать настоящий мужчина. Но вот бедный Симон считает, что все его труды идут прахом. Он пытает Александра, словно инквизитор, каждый вечер, когда мальчик возвращается из школы. А душу отводит, обучая Мэри греческому и астрономии.

Мэри улыбнулась, Елизавета засмеялась.

– А помнишь, тетя Нэн, как ворчал наш старый учитель Филипп, когда ему приказано было учить меня греческому и латыни наравне с мальчишками?

– И ты училась греческому и латинскому куда более охотно, нежели шитью, насколько мне помнится, – ответила Нанетта. – Вот, я все и распутала. Хочешь продолжать сама или отдать Одри?

– Нет, я сама, – вздохнув, ответила Елизавета. – Отец всегда жалел, что я не мальчик – ведь я у него была первенцем, да и мнения наши, и желания во всем совпадали...

Нанетта сочувственно поглядела на нее, думая о том, сколько женских несчастий выпало на ее долю. Ее еще в ранней юности увезли из родного дома в чужой, где она была обручена с племянником Нанетты Робертом, которого до той поры и в глаза не видела. Но Роберт был убит еще до свадьбы – и Елизавета осталась в незавидном положении, беспомощная и зависимая от родни погибшего жениха. Во время одного из нападений на замок Морлэнд ее изнасиловали, и девушка забеременела. Нанетта сама принимала у нее роды и позаботилась, чтобы Елизавета никогда не увидела ребенка и ничего не знала о его дальнейшей судьбе. Она вышла замуж за младшего брата Роберта – Пола и стала хозяйкой усадьбы Морлэнд. И хотя непрерывные беременности изнуряли ее, все ее дети, кроме троих, живы и здравствуют. Нанетта думала и о том, что Елизавета всегда любила верховую езду, охоту с собаками и соколами – атрибуты свободной мужской жизни. Во дворе вдруг послышалось цоканье копыт и мужские голоса, и лицо Елизаветы словно засветилось изнутри. Вот ее единственное утешение за все тяготы женской доли – оно-то и въехало во двор!

– Это Джон! – воскликнула Елизавета, вскочила и подбежала к окну. Она поглядела вниз и помахала кому-то рукой. Щеки ее заалели. Она нежно улыбалась. Потом повернулась к Нанетте: – И Джэн с ним. Наверное, они встретились по пути сюда. Они уже поднимаются.

– Хорошо, – сказала Нанетта, – тогда Джэн и проводит нас домой, и не нужно будет беспокоить твоих слуг.

На винтовой лестнице уже отчетливо слышались шаги. Распахнулась дверь и появился Джон, первенец Елизаветы, смеющийся, в сопровождении Джэна.

– Мама, посмотри, что я тебе принес! – сказал Джон, прижимая что-то к груди. Это что-то, спрятанное под короткой кожаной курткой, извивалось и издавало странное мяуканье. Джэн стоял, уперев руки в бока, наблюдая за Джоном с довольной ухмылкой.

– Осторожнее, предупреждаю! Он все пальцы тебе пооткусывает! Я говорил ему: оставь ты его в покое, но он не послушался и приволок в дом.