Кровь звезд

Красивая рабыня-мавританка завязала ремешки на его сандалиях; со стороны большой клетки с попугаями лимонного, небесно-голубого оперения внезапно появилась вторая рабыня и подала ему пахнущие амброй перчатки. Третья, киприотка с более светлой кожей, открыла хрустальную шкатулку и достала оттуда румяна. Она нежно и легко провела косметическим карандашом по векам своего господина, затем протерла розовым лосьоном его щеки. Несмотря на отвращение к такой заботе, ухаживанию со стороны этих женщин, Дест не мешал им: инструкция для астронавтов предписывает «подчиняться невинным прихотям инопланетян».

— Господин, о господин! — вздохнула Фарида, завязывая сафьяновые ремни. — Вы уедете и увезете с собой наши сердца.

— Может быть, я вернусь, — пообещал Жильбер.

Блондинка Леосидия из Ларнаки пожала плечами:

— Возможно, но каким! Останетесь ли вы прекрасным пылким принцем, которого мы любим, или снова предстанете перед нами той невзрачной тенью, которая затерялась в пустыне? Люди говорят…

— Что люди говорят? Что они говорят?…

— Простите мои глупые слова, господин!

— Так что говорят люди?

— Что есть два принца Триполи…

Дест наклонился и пристально посмотрел в большие ясные глаза:

— И какой же в таком случае настоящий?

— Вы, мой господин!

Дама-Остроберт приняла его, сидя на троне, над которым висело изображение мифической птицы порфириона, символизирующего верность. А разве «Semper fidelis» не его собственный девиз? Больше, чем когда-либо, она походила сейчас на паука. Дама-Остроберт жестом приказала закрыть двери, задвинуть засовы, а затем подошла к Десту и высокомерно взглянула на него.

— Вы не Жильбер Д'Эст, — сказала она.

— Нет, сударыня.

— Но вы станете им.

— Если я этого захочу.

Остроберт готова была запустить в него свои когти, но ей нравилась эта спокойная уверенность. Этот человек, этот пленник, который находился в ее власти, не боялся ее, и она ценила его смелость. Она внимательно посмотрела на него холодным взглядом, но не как на живое существо, а как на вещь, редкое насекомое или неизвестное растение. Он показался ей более привлекательным, чем ее пасынок, и, странная вещь, он скорее напоминал того прекрасного повесу из Тулузы, который убежал из ее объятий, чтобы погибнуть затем в бою.

— Вы захотите, потому что я желаю этого, — произнесла наконец Остроберт. — Я даю за это высокую цену. А сейчас слушайте меня. Вы поедете в Иерушалаим под знаком Тау. Помните, что к вашему седлу привязаны слава и процветание Триполи. Вы женитесь на Анне.

— Сударыня, принцесса Анна де Лузиньян является невестой настоящего принца Триполи.

— Глупости! Она влюблена в вас. Неужели вы полагаете, что она не рассказала мне о вашем поцелуе там, в пустыне? Я должна была поторопить отъезд этой охваченной страстью проклятой кошки. Послушайте меня, Анна — хорошая девушка, но немного глупая, однако она принесет нам, помимо приданого в виде граничащих с Триполи земель королевства, деньги ее отца, союз с Сионом, наши торговые корабли будут освобождены от налогов в Альферате, Тире, Сидоне и даже в Иоппии. Обращайтесь с вашей невестой как подобает ее положению; у короля Ги нет сына, и кто знает?…

— Графиня, — холодно сказал Жильбер, — вы даже не знаете меня, может быть, я бандит или вышедшее из бездны чудовище. Меня поражает ваше доверие ко мне.

— Я не испытываю никакого доверия к вам, — возразил с высокомерием Паук. — Я никогда никому не доверяла: ни мужчинам, ни женщинам. Мы оба попали в одну и ту же ловушку, и нам ничего не остается, как действовать вместе. Если только народ Триполи узнает, что он принял за своего повелителя чужака и узурпатора, ваша участь будет решена.

— Так же, как и ваша, графиня.

— Сомневаюсь. Поэтому, человек-дьявол, я и предлагаю вам эту сделку… Для меня, как и для всех жителей этой страны, вы — Жильбер Трипольский.

Ее круглые глаза сверкали.

— Повторяю, вы женитесь на Анне. Появятся один или два сына. Потом вы можете остаться или уехать, взяв с собой причитающееся вам богатство, но не больше одного груженного золотом корабля. Но тогда вы окончательно исчезнете, и о вас никто никогда не узнает… Анна станет очень представительной вдовой и удалится в какой-нибудь монастырь, и тогда буду править я, как и раньше…

«Если ты не исчезнешь, — прочитал Жильбер в ее желтых глазах, — я обязуюсь отправить тебя к другому Жильберу. В Триполи есть глубокие каменные „мешки“. Да и пустыня большая…» Вот так была предрешена участь первого Жильбера.

— Ну, устраивает вас такая сделка? — спросила Дама-Остроберт.

Он поклонился и поэтому не заметил, как потянулись к нему ее когти.

Его ракета находилась во впадине в горах, которая называлась (сейчас он знал это) Гермель, и все эти ловушки и угрозы, что сопровождали его на Анти-Земле, представлялись ему сейчас малозначащими.

Свадебная процессия ждала Деста на мосту через Кадишу — небольшую реку с прозрачной, как стекло, водой, опоясывающую крепостные валы. Воздух был теплым, лепестки цветов с апельсиновых деревьев падали на арки моста. По обеим его сторонам торговали купцы. Они расхваливали свои кувшины, арбузы и ароматические вещества. Перед подъемным мостом садились на вороных коней, покрытых ярко-красными попонами, стражники-сарацины с огненными и бирюзовыми тюрбанами на голове, а вокруг носилок с серебряными занавесками стояли рыцари в дамасских доспехах. Носилки поддерживали двадцать четыре негра, облаченных в кольчуги из черных эмалированных пластин, украшенных опалом. Жильбер понял, что ему придется отправиться в путь в качестве пленника, и потребовал лошадь.

На этот раз Сафарус позволил ему ехать верхом. Он был обеспокоен. В толпе, окружавшей кортеж, он получил два ужасных послания. Их сунули ему в руки странствующий торговец и какой-то кочевник в платье из голубого сукна. Одно послание содержало печать со звездой Соломона и зодиакальный амулет, другое — серебряный полумесяц, зерна звездчатки и обыкновенный камень, при виде которого на глаза Сафаруса навернулись слезы: это был кусочек мостовой из Храма Зорободель.

Две секретные встречи были назначены в катакомбах Константина и на мостовой, ведущей к Храму Господнему.

Исаак Агасверус Лакедем всю свою жизнь, очень долгую жизнь, был неуязвимым, во всех сделках находил себе выгоду, был то там, то здесь.

Караван шел день и ночь. Дест сидел на коне огненной масти так, как будто всю жизнь провел в седле. Он торопил людей и совсем загонял лошадей и верблюдов. Пройдя снежные склоны гор Ливана, кортеж углублялся сейчас в Иудею. Астронавт жадно вдыхал этот знакомый ему воздух. Наконец-то этот невыносимый сон, этот кошмар вот-вот закончатся: он сможет сбросить маску, найти ту впадину из розового гранита, где находится его корабль! С него, как кора, слетела вся меланхолия принца Триполи; он надел свой космический комбинезон и проверил бластер. Когда волны Мертвого озера заискрятся среди меловых скал, Жильбер сбросит с себя эту власть Анти-Земли: он снова станет Дестом, астронавтом, который обнаружил на планете довольно любопытных гуманоидов, все это исчезнет, и он вернется в свой корабль.

«В конце концов, — философски говорил он себе, — дела не так уж и плохи… Я мог бы попасть к осьминогам или людоедам, либо к бедуинам! Анти-Земля является подходящей планетой, с которой Земля могла бы позднее установить отношения. Но не раньше, чем здесь перестанут убивать сирот и уничтожать путешественников! Вполне возможно, что некоторые астронавты уже приземлялись здесь и им не оказывали гостеприимного приема…»

Благодаря этому ходу своих мыслей, он и увидел признаки пребывания здесь инопланетян. Дест спросил Сафаруса:

— Что за ужасное стечение обстоятельств превратило этот уголок планеты в такую выжженную, безжизненную пустыню? Как появилось это мертвое озеро с высокими и крутыми берегами из пепла?

Магистр посмотрел на него как-то неопределенно.

— Когда-то на этом месте стояли два процветающих города, — начал он. — Их посетили спустившиеся с неба посланники. Это случилось, мой господин, в очень далекие времена; сказочные колесницы часто опускались на эту равнину. Из них выходили странные существа: девственные лица и тела быков. Их окружали золотые огненные облака. Жители тех городов напали на них и были наказаны.

Жильбер понял: в отместку эти города подвергались бомбардировке. Инопланетяне использовали водородные двигатели, вот причина возникновения пустыни и озера. Но почему эти завоеватели снова ушли, покинув малонаселенную богатую планету? Были ли другие войны?… Столько вопросов, на которые нет ответа.

Наступала ночь. Дест все еще любовался обилием золотых и огненных красок, этим отражавшимся на песке пурпуром, который вдруг угасал. Непроглядная тьма охватывала пустыню. Астронавт взглянул на небо. Он говорил себе, что никогда больше не увидит это странное расположение звезд. Ослепительно сияли Бетелгес и Альтаир. Река света образовывала водоворот: туманность Андромеды. Альманат и Альферат сверкали, как два чистых бриллианта.

Дест, сопровождаемый только Сафарусом, удалился от каравана, чтобы узнать свое местоположение. «Если бы в летающей игле кабина была попросторнее, — подумал он, — я бы взял с собой этого магистра: он действительно выглядит слишком цивилизованным и культурным для этой планеты». Он поскакал быстрее, в его ушах засвистел ветер пустыни. Дест все пришпоривал своего покрытого пеной и кровью коня, когда Сафарус, не успевавший за ним, закричал ему издалека:

— Остановитесь! Остановитесь, мой господин!

Дест повернулся к своему надзирателю и улыбнулся. Он не сердился на него за упоительную сладость проведенных в Триполи часов и хотел спросить: «Разделяете ли вы предрассудки жителей этих проклятых городов? Как отнеслись бы вы к представителям другой Галактики, даже если бы у них и не было тела быка?»

С непокрытой головой, с локонами волос на доспехах, в плаще, образующем крылья, землянин был так прекрасен, что Исаак Лакедем приподнялся в стременах и воскликнул:

— Наконец-то… Я вижу одного из них!

Подъехав к месту, где приземлился, астронавт побледнел: ракеты не было! Ничего более худшего не могло случиться: он больше не сможет связаться со своей Галактикой: все приборы находились в ракете! Он осмотрел розовые и охровые скалы: что-то странное, необычное произошло в этом уголке пустыни. Возможно, упал объятый пламенем метеорит, и широкое черное пятно, металлические осколки указывали место его соприкосновения с землей. Это был тот самый район, где приземлился Дест.

Он спрыгнул с коня и спустился в воронку. За ним неотступно следовал запыхавшийся Сафарус. Без сомнения, эти гранитные камни были обожжены огнем, часть скалы превратилась в пыль. Что-то огромное и горящее упало с небес, соблюдая некоторые меры предосторожности, так как сила хотела пощадить совершенную планету.

Еще некоторое время Дест тщетно продолжал поиски корабля, а магистр все бегал рядом с ним, целовал полу его плаща и бормотал что-то себе под нос.

— Господин, я узнал вас: вы — ангел и посланник… Я только прошу, мы все просим позволить нам служить вам… и настанет золотой век! Так сказано в Священном писании…

Дест отстранил его, сел на камень и обхватил голову руками.

Они не обменялись больше ни словом и вернулись к каравану. Впервые Дест спал на носилках.

Спустя два-три дня (он не мог сказать точнее, так как жил будто во сне, в тумане, который спасал его от отчаяния) они увидели на горизонте крепость. Магистр сказал:

— Иерушалаим!

Город резко выделялся на фоне пустыни величием своих зданий. На сиреневых и розовых скалах отражались солнечные блики, и сам воздух на этом опаленном солнцем плоскогорье был напоен ароматом мирры и ладана.

Кортеж двигался в глубь необычной долины, по краям которой располагались белые известковые холмики, казавшиеся старыми, как этот мир. «Раз я обречен на вечную каторгу, — сказал себе Жильбер, — неплохо было бы определить свои координаты». Он спросил погонщика верблюдов и узнал, что место это, поле, на которое наложило свой отпечаток Время, называется Иозафат. Здесь под звуки труб ангелов поднимается первый легион мертвых! Он повернулся к своему проводнику и увидел его мертвенно-бледное, восковые лицо: магистр с трепетом смотрел на холм за рекой, которая называлась Кедрон, в его взгляде застыл невыразимый ужас.

— Так, значит, — сказал сухо Жильбер, — это и есть то место, где он принял смерть? Так это, значит, здесь возвышался крест, или Тау? Так или иначе все планеты искупают свои грехи, и этот путь прошла Анти-Земля…

— Тау, — бормотал Сафарус, — был слева. Там, в кремниевых скалах, находится пещера.

На его лбу блестели крупные капли пота.

— Сын плотника, не так ли?

— Нет, гончара. Акелдама — его поле.

— Простите, — сказал Дест, — там, откуда я прибыл, исповедуют христианство, и я знаю эту религию. Иосиф был плотником. Акелдама же — поле, которое жрецы купили за 30 серебреников…

Лицо восприимчивого Сафаруса исказилось болью. Он смог лишь прошептать:

— Как вам угодно. Если я говорил об этом поле, то дело в том, что… Понимаете, я присутствовал при его погребении…

На мгновение Сафарус стал похож на землянина: исхудавший, глаза широко открыты, глазные впадины придавали ему какую-то красоту.

— Я стоял за Никодемой из-за страха быть узнанным.

Звуки фанфар заглушили его голос. Из ущелья, тянувшегося вдоль семи населенных пунктов, змейкой выползала на равнину пестрая процессия людей с украшениями из драгоценных камней. Кортеж трипольцев расположился вдоль насыпи. Процессия шла из Вифании. Взобравшись на финиковую пальму, Сафарус представил Десту актеров этой мистерии.

Ежегодно христиане следовали по этому королевскому пути. Процессия, расположившись у пещеры Лазаря, растянулась до ворот Баб-эль-Асбата, через которые 150 лет назад вошли в Город рыцари Тау — крестоносцы.

Во главе процессии шел король, держась за узду белого мула, на котором восседал патриарх иерушалаимский. Последний благословлял свой народ знаком Тау. По примеру благочестивого предка Ги де Лузиньян снял корону, и его золотое облачение, усыпанное кориндоном, аметистами и хризопразами, блестело, как огромная звезда.

Два ряда рыцарей в белых и черных доспехах, украшенных гербом Тау, сопровождали патриарха и короля. Позади них толпой шли сановники: епископы Иордании и Островов в плащах с ветровыми капюшонами и одетый в ярко-красное облачение патриарх Горы. Легат из Меропы ехал верхом под зонтиком. Все знатные паломники были босиком; золотые украшения духовных лиц светились под грубой холщевой одеждой, посыпанной пеплом, их посохи были украшены ониксом, черным нефритом и гранатом, всякими погребальными камнями, блестевшими на солнце.

По знаку епископов вперед вышли дьяконы. Они пели церковные гимны («Очень красивые бородатые мужчины», — заметил какой-то триполец), их голоса гремели над равниной. Эти ни к чему не пригодные люди давали обет не носить доспехи рыцарей Тау. Певческие группы подростков с крашеными завитыми волосами махали кадилами; дорогу обрызгивали иссопом и ясенцем; высокие, с локоть, восковые свечи дрожали и таяли под солнцем среди тоскливого завывания лютней и псалтерионов.

Королевская семья расступилась, и вперед вышли светские лица. Сафарус шепотом посоветовал Десту обратить на них особое внимание. Рядом с паломниками, которые шли пешком, шли и рабы-мавры. Они несли ковры и ткани малинового цвета. Под хоругвями собрались принцы западных стран, и землянин заметил в этой толпе восседающего на вороном коне гиганта, который на целую голову был выше всех остальных. Его черные доспехи стоили целого королевства. На груди его красовался знак Тау из шестидесяти семи рубинов. Опущенное забрало придавало ему вид несущего ужас и величие. Дест вспомнил некоторых монстров с Альтаира…

— Кто это? — спросил он.

Сафарус шепотом ответил:

— Гуго Монферратский, прозванный молотом сарацинов…

После паузы он добавил:

— Великий Магистр Ордена Храма.

Где же Жильбер слышал это имя, Монферрат?…

За сановниками в сторону Вифании катилась, как река, огромная толпа безвестных и страстных паломников, одетых в простые холщовые одежды с прикрепленными к ним ракушками. Они обмахивались листьями пальм и лилиями. Было душно. Над равниной застыл необычно тяжелый воздух. Дрожащие огоньки пламени отражались в украшениях священников. Над процессией поднималось облако пыли. Стоя на насыпи у дороги или сидя на финиковых пальмах, верующие бросали на головы паломников ароматные цветки мирры и осыпали их дождем лепестков дамасских роз.

Женщины пели сирийские причитания:

Любимый, любимый мой!

Он погиб, о прекраснейшая из всех женщин!

Они положили его тело на Тау

И пригвоздили ноги и руки его…

Он был как большая сорванная лилия,

И кровь его потекла на песок…

Плачьте, король, дочери Анти-Земли.

Невинные девушки, плачьте!

Приподнявшись в стременах, Дест, астронавт, прибывший с другой планеты, зачарованно смотрел вокруг. Он хорошо понимал, что очутился в средневековой сказке. Он, как в глубокий колодец, спустился в прошлое своей собственной планеты… Сафарус дотронулся до его руки. Шедшие во главе процессии король и патриарх уже поднимались по петляющей тропинке на вершину холма, где стояли трипольские всадники. Все рыцари спешились, и Жильбер двинулся к ним. Он чувствовал легкое головокружение: да, он — принц Триполи, по крайней мере до прилета сюда следующей ракеты! А учитывая редкость межпланетных перелетов, это может произойти лет через сто. Белый мул вдруг остановился. Легкая дрожь прокатилась по всей королевской процессии, продолжительная дрожь, чья сила сгибала тянущиеся по направлению к Вифании ряды паломников, как спелые колосья. Окруженный своими рыцарями, несущими на своих гербах химер и единорогов в ослепительном блеске своих лат, Дест поцеловал кольцо на руке патриарха и обнял короля.

С тех пор тысячи легенд стали ходить о Принце Ночи. Одни видели на нем кольчугу, усыпанную жемчужинами, другие — бриллиантовые доспехи. Султан на его шлеме светился, как солнце. По сложившемуся в пустыне обычаю, нижнюю часть его лица скрывала египетская вуаль из «сотканного воздуха», но и взгляда его фиолетовых глаз с большими ресницами было достаточно, чтобы свести с ума некоторых принцесс. От радости и счастья Анна де Лузиньян потеряла сознание и упала на руки тех, кто еще держался на ногах, а монашки стали шептать заклинания против злых духов.

Ги де Лузиньян грациозным жестом пригласил землянина продолжить путь справа от него. И снова с еще большей силой зазвучали гимны и песни о любви. Плененные красотой Деста, придворные дамы посвящали их астронавту.

Предательство и резня

Толпа разделила Жильбера Деста и Сафаруса. Но это не беспокоило старика: он знал, что землянин находится в безопасности сейчас, рядом с королем.

Подобно тому, как скупец вновь извлекает спрятанное в течение долгих лет сокровище, Исаак Агасверус Лакедем обретал ту незримую нить, которая связывала его с родным Городом. Он не меняет свой облик, он остается таким же, каким был прежде: крепость за городом, храм, восточный базар и оссуарий в его черте, Городские крепостные стены, нестерпимо горячие под солнцем, хранили безмолвие, но улицы были запружены рыцарями и ехавшими на ослах епископами, торговцами тканями, пряностями и амброй, сирийскими астрологами и кочевниками.

Все языки Анти-Земли звучали под его небом. Над Городом стоял звон тысяч колоколов, а по его улицам распространялся запах ладана из трехсот церквей. Над ним застыл жгучий, сухой воздух опалового цвета.

Неожиданно Сафарус остановился, охваченный ужасом. У него перехватило дыхание, и он почувствовал, как невыносимо больно сжалось сердце. Сколько раз в своей жизни, которая, казалось, длилась бесконечно, Сафарус испытывал подобный страх! Когда садился на тот корабль, что затонул впоследствии в Апулии… в Помпеях… в доме своего друга Флавиуса… и вот совсем недавно, когда эта рабыня приготовила ему бульон из цикуты… Он предчувствовал какую-то враждебную силу, чувствовал приближение смерти. Корабль, на который он не сел, разбился о рифы, Помпеи, которые он покинул, были погребены под слоем лавы, а проданная рабыня-гречанка отравила другого.

Что он мог сейчас сделать?

Сила, названия которой он не знал, витала в воздухе, и Иерушалаим готовился, как к празднику, к ее приходу. Почти во всех домах в это время жгли ароматические вещества и плели гирлянды для временных алтарей; благородные дамы ходили с распущенными волосами и плачем как Магдалены, сопровождаемые огромными толпами евнухов и рабов-мавров. На рынках вращались вертела, пылали костры, где топили жир, разливали сладости из меда и корицы. Музыканты пели под звуки систры, а слепые чертили на песке звезды и делали пророчества.

Сафарус достиг ступеней Храма. В начале эры Тау он был разрушен, но огромное сооружение так и не было полностью восстановлено. Расположенные то тут, то там остатки арок и колонн навевали грусть, напоминая о былом величии. Широкая лестница терялась в темноте узкой улочки.

На первой лестничной площадке появились три неясные тени в широких одеяниях бедуинов. Сафарус ладонью очертил в воздухе фигуру, напоминающую полумесяц. Первая тень заговорила:

— Огненная звезда упала в пустыню. Она обожгла скалы. Скитавшиеся по воле ветра пастухи-кочевники видели, как горели их шатры и были уничтожены их стада. Более того, тех, кто уцелел, охватило безумие, и они стали уничтожать друг друга в долине Кедрона. Мудрецы предсказали ужасные стихийные бедствия и войну.

Вторая тень продолжила:

— Повелитель Тау из крепости на другом берегу реки в Моаве разграбил направлявшийся в Дамасск караван. Среди пленных находится сестра эмира, и тот чрезвычайно разгневан. Повелитель с другой стороны реки Иордан требует в качестве выкупа чистого золота столько, сколько можно увезти на ста верблюдах. Эмир поклялся бородой Терваганта, что порежет его на куски, и послал гонцов к повелителю Египта и халифу Баодада. Имамы говорят, что будет война.

Третья тень вышла из укрытия, образованного тремя колоннами. Она была еще чернее, и голос ее был резче, чем у двух других. Хотя ее лицо скрывала накидка, что-то повелительное, властное в манере держать себя отличало ее от остальных. Она сказала:

— На трон в Баодаде вместо никчемного повелителя поднялся халиф Хаким, он сейчас в расцвете своих сил. Халиф Хаким ненавидел рыцарей Тау и стремился распространить свою власть на все страны Полумесяца. Зная, что евреи в Иерушалаиме плохо относятся к иноземцам, он пришлет к новолунию, после праздника, когда Тау ожидает возвращения своего Бога, посланника.

— Кто это будет? — спросил быстро Сафарус.

— Мне запрещено называть его имя. Но знай, что войска моего господина приблизились к тому берегу реки Иордан. Вам будут даны распоряжения по взаимодействию с воинами Терваганта, и Королевство Тау падет, как гниющий плод, источенный изнутри червями и оторванный ветром, ибо будет война.

Сафарус выпрямился. Он чувствовал, что в его руках судьба его народа. За свою бесконечно долгую жизнь он служил римлянам, варварам, мусульманам и христианам; он ненавидел их всех и знал, что его вечно преследуемый народ вздохнет свободно лишь тогда, когда хвастливые и жестокие завоеватели этой земли схватятся друг с другом и ослабеют. Поэтому война между Баодадом и Иерушалаимом казалась ему желательной, а время для нее, как никогда, удачным.

Он сказал:

— Исполняйте ваш долг, а мы исполним наш. Будьте Иисусом, сражающимся на равнине, а мы будем Моисеем, который слышит Бога на горе и передает его наставления. Может быть, — добавил он, поворачиваясь к третьему посланнику, — мы сможем действовать более эффективно, и у нас будет оружие. Можете так и передать своему господину, эмиру Абд-эль-Малеку.

Тени незаметно исчезли, и «великий» заговор растворился в безмолвии ночи. Сафарус остался один на паперти. А тем временем в охваченном пожаром центре Города начиналось, пишет летописец, «ужасное и невероятное истребление евреев».

Это началось по тому же сценарию, что и на Земле: где-то некий погонщик ослов из Генезарета перевернул вверх дном лоток, принадлежащий христианину, если только все произошло не наоборот. Раздавались богохульства. Собирались толпы народа, а над городом неслись надрывающие сердца звуки систры:

Возлюбленный! О возлюбленный!

Они схватили тебя и распяли на Тау!

Варвары, которые не исповедовали вообще никакой известной религии и, очевидно, не имели никакого отношения к событиям, происшедшим в 33-м году эры Тау, громко возмущались совершенным преступлением и подожгли одну синагогу. Были разграблены роскошно обставленные дома, выпотрошены сундуки и матрацы, мостовую усеяли подсвечники с семью ответвлениями и древние слитки с текстом пятикнижия в позолоченных футлярах. Первая кровь брызнула на порог жилища, где в прикрепленной к дверной перемычке маленькой золотой шкатулке лежали тексты песен и стихов о шаронской розе.

Все это сопровождалось речитативом:

Возлюбленный, о возлюбленный мой!

Они прибили руки твои и раздробили кости!

Ты был как большой цветок лилии сорванной…

Сафарус нигде не мог найти ни носилок, ни носильщиков. Он пересек несколько как бы сжавшихся в тишине и мраке кварталов и пошел на зарево пожара. Он почти бежал с невыносимой на сердце тревогой, в этой неожиданно наступившей влажной и душной ночи; на небе светили огромные звезды, запах мускуса и жасмина кружил голову; он бежал, а вокруг фонтанами лилась кровь на плиты мостовых, сизые столбы дыма стояли над домами, где огонь пожирал невероятное количество ароматических веществ; горячий, сухой ветер дул из пустыни.

Сафарус направлялся к другому месту, где его ждали: к катакомбам Константина.

Иерушалаим представлял собой только пожары, лихорадку, ярость. Попадавшиеся ему на глаза прохожие убегали кто куда; у всех в глазах была растерянность, а к ней примешивался страх. (Этот нечеловеческий ужас Сафарус уже пережил, когда был в обугленной воронке в Герлеме).

Он пытался уверить себя: конечно, не так уж много времени прошло с той первой резни в этом Городе, свидетелем которой он был. Его память сохранила каждую ее деталь; он пережил массовое истребление жителей Города, построенного по приказу молодого Цезаря. Тогда же был разрушен Храм, а Сион сравняли с землей. Он отчетливо помнил 15 июля 1099 года эры Тау — день, когда рыцари Тау ворвались в Иерушалаим. Спрыгнув с осадной башни на бруствер бастиона Давида, какой-то капитан с русыми волосами — настоящий северянин, со шпагой и факелом в руках (самый известный грабитель), открыл ворота своей армии. Это было как в кошмарном сне; рыцари, которые пришли в город с лилиями и пальмами, убивали без устали. Резня продолжалась целые сутки: 65 000 приверженцев Терваганта, которого еще называют Пророком, были убиты; тела убитых лежали как на площади Соломона, так и в Templum Domini, который неверные называют Куббет-эс-Сакхра. Патриарх армянской христианской церкви Ваграм чудом избежал смерти, много и сирийских христиан погибло в ходе этого избиения. Под кровавым дождем завяли все розы в садах.

Капитан-викинг, который позднее положил начало династии королей, заставил почтенных раввинов очистить мостовую, ведущую к Храму Бога. Затем он перепродал этих евреев работорговцам -по тридцать серебреников за человека, хотя и знал Священное писание. Бедную, причитающую паству подвергали оскорблениям, сжигали в синагогах, топтали на дороге. И все же Израиль выжил. Люди вышли из нор, перевязали свои раны, стали торговать: армия нуждалась в хлебе и фураже. Спустя полвека банкиром рода Лузиньянов стал еврей. Избранный Господом народ держал в своих руках торговлю от Бейрута до Катея, и рыцари, такие же безрассудные, как и сарацины, стали прибегать к его услугам.

Возлюбленный, о возлюбленный мой!

Евреи распяли тебя на Тау…

Подходя к пригороду Силоама, Сафарус увидел, как отбивается от варваров некто белый, нагой. Он вытащил свою шпагу, которую по специальному разрешению короля Ги носил с правой стороны, и тут же был арестован проходившей мимо стражей. Это был отряд, составленный из сержантов де Лузиньяна, абиссинцев Большой Копты и сарацинов, которые во все времена и на всех планетах являются самыми отъявленными бандитами в мире.

Рыцарь Ордена Храма, Вульф Бычья Голова, командовал этим сбродом. Этот рослый баварец приподнял Сафаруса на манер халифа Мотаваккела с помощью шпаги. По восковой бледности лица, курчавой, смазанной маслом бороде, была установлена его национальность. Все пришли в неописуемую ярость: «Еврей, а носит шпагу!» Несдержанные варвары предложили его тотчас заколоть. Сарацины предлагали ванну с расплавленным свинцом или щепки кедра, загнанные под ногти, но требовалась уйма времени на подготовку таких пыток. Молодая девушка, которую Сафарус так и не смог спасти, больше не кричала. Она лежала неподвижно на мраморной плите, белая, как полотно, ее распущенные голубоватые волосы образовали своеобразный веер. Лужа крови вокруг нее все увеличивалась. Тем временем обсуждение продолжалось. Африканцы коптского патриарха были наиболее настойчивыми: они предлагали зашить жертву в мокрую шкуру, которую затем выставляют сохнуть на солнце, пока не сломаются кости жертвы.

Сафарус догадывался, что его встреча сорвалась и что «великий» заговор провалился и стал посмешищем. В Баодаде не знали людей из катакомб, а еще меньше знали Жильбера Деста. Он, Лакедем, был единственным звеном…

Дозорные уже дошли до драки, но Вульф примирил всех, решив, что еврея сбросят со стены. Этот вид казни, сохранившийся со времен римлян, обладал тем преимуществом, что не требовал много времени.