Джеймс Эшер (№2) - Путешествие в страну смерти

– Так они… Разве они не стали вампирами одновременно?

– Нет. Чарльзу было сорок, Антее – тридцать три, когда Гриппен взял Чарльза. Антея вдовствовала около тридцати лет. Она была уже старухой, когда Чарльз пришел к ней и привел к Гриппену. Она возненавидела Гриппена сразу же, но понимала, что иначе она лишится Чарльза навсегда. Это… печальная история. Еще чаю?

Она покачала головой. Когда Исидро забирал чашку, Лидия обратила внимание, что одежда теперь висит на нем, как будто внутри нет ничего, кроме костей.

– Благодарю вас, – тихо сказала она.

Он сделал движение, словно хотел подать ей руку, но затем передумал. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, и Лидия подумала ни с того ни с сего, что надо еще что-то сказать…

Первым глаза отвел он. Двинулся к дверям, обернулся:

– Я побуду здесь, пока не начнет светать. Завтра засов на двери починят. Все эти свои штуки снова повесьте на окно. Я не сомневаюсь, что он узнал ваш адрес от Кароли и теперь от вас не отстанет…

Лидия содрогнулась. Как хорошо, что с ней будет хотя бы Маргарет!

Исидро склонил голову набок, прислушался.

– Она спит. – Хотел добавить что-то еще, но не добавил, словно не желая лишний раз поминать мисс Поттон.

Надо еще что-то сказать… Они стояли и смотрели друг на друга. Наконец Исидро сел на стул, на котором только что сидела она, и скрестил руки на груди. Лидия сняла с плеч его плащ и, отдав Исидро, двинулась вверх по лестнице.

Действительно, Маргарет спала. Перед тем как забыться, она только расшнуровала корсет и вынула заколки, словно сон застиг ее внезапно. Лицо ее в свете ночника казалось очень несчастным. Руки у Лидии дрожали. Раздевшись, она сочла свет слишком ярким и хотела убавить фитиль. Подошла к ночнику и увидела полдюжины бумажных листков, лежащих вразброс вокруг корзинки с рукоделием.

Такое впечатление, что мисс Поттон читала их перед тем, как заснуть, а потом они выскользнули у нее из-под подушки. Лидия собрала листы. Чернила были современные, а вот почерк – явно елизаветинских времен.

Это были сонеты.

О мраке. О зеркалах. О бесконечных дорогах в ночи. Один из них Маргарет разорвала на четыре клочка. Лидия сложила их воедино.

И все поняла.

Темнее меди кровь на когте льва,
На мраморе – как розы лепесток.
Сравню ее горячий алый ток
С вином, и все же кровь не такова.
Кровь опьяняет, но помимо грез
Дарует жизнь и разум. Разлита
В ней светлая живая теплота,
Что звонче меди и нежнее роз.
Я видел медный локона отлив
И розу уст, что горестям назло
Слагается в улыбку, подарив
Иное, позабытое тепло.
Но плоть, что безвозвратно умерла,
Увы, другого требует тепла.

Листы были скомканы. Должно быть, Маргарет хранила их на самом дне своей корзинки. Бог весть, где и как она стащила их у Исидро.

Лидия разложила бумаги на полу так, как они лежали раньше, и увернула фитиль.

19

Странный клад для вампира…

И тем не менее. Серебряные ключи от автоматического английского замка. Целиком из серебра. Подковырнув красный изразец, Эшер долго смотрел, как они мерцают в открывшемся тайнике.

Местная работа. Скорее всего посеребренная бронза – иначе они просто погнутся в замке. Эшер взял ключи и взвесил на ладони. Даже в перчатках ни одному вампиру их долго не удержать. Разве что Мастеру Константинополя, который настолько стар, что может безнаказанно прикасаться к осиновому древку своей алебарды и носить на шее серебряное лезвие в толстых ножнах.

Сердце Эшера неистово колотилось, когда он опускал ключи в свой жилетный карман. Положил на место изразец, закрыв тайник, придвинул черно-белый стол. Пламя свечи колыхнулось, порхнули тени, и Эшеру вновь померещилось, что в дверном проеме стоит и безмолвно наблюдает за ним Олюмсиз-бей.

Но он знал, что такого произойти просто не может. У Олюмсиз-бея этой ночью была назначена встреча с одним из его деловых партнеров; вампир сам отвел Эшера наверх и запер на ключ.

– Я приношу извинения, – сказал Бей, – за моего Зардалу. Коварен и дерзок, как и все дворцовые евнухи. Он нуждался в хорошей встряске, чтобы вспомнить свою любовь ко мне. – Янтарные глаза сузились, впились в лицо Эшера. В обманчивом свете лампы Мастер Константинополя, казалось, был целиком выточен из янтаря. Серьга в ухе пылала, как третий глаз. – Уверен, ты и сам понял, что он лжец, – продолжал Олюмсиз-бей. – Он откровенничает лишь в тех случаях, когда надеется на добычу.

– Он поведал мне немало странного об этом доме. – Эшер скрестил руки и взглянул в оранжевые глаза, изгнав из памяти образ отмычки, лежащей под ковром. – Дважды объяснил, как выбраться наружу. – Эшер солгал, желая услышать, что скажет на это Мастер.

Брови Олюмсиз-бея вздернулись, став похожими на диакритические значки, а рот покривился в усмешке.

– Я смотрю, ты не воспользовался его советами. Обмануть Саида нетрудно.

– Оба раза Зардалу описывал дорогу по-разному, – сказал Эшер. – И я слышал, как они толковали об играх с дичью, за которой они гоняются в темноте по дому. Кроме того, я слышал крики бедного юноши и визг девчонки.

Еще один диакритический значок возник в уголке бесцветных губ вампира, и Эшер подумал, что неспроста птенцы приводят добычу своему Мастеру. Должен быть в этом какой-то резон.

Зардалу был прав.

Что-то держит Бея в Доме Олеандров.

«Эрнчестер? – размышлял Джеймс, осторожно прокрадываясь вдоль стены римского дворика и стараясь не наступать на растущую меж плит высокую траву – Бессмыслица! Почему он послал за Эрнчестером именно сейчас, а не год назад, не сто лет назад?… Почему не в июле, когда рухнула власть султана? Если Бей вызвал Эрнчестера на помощь против других вампиров, о которых проговорился Зардалу, зачем тогда держать графа в этой усыпальнице, где он должен испытывать такие муки?»

Месть?

Эшер содрогнулся, пробираясь на ощупь среди колонн старого крыльца. Да, Бей мог ждать подходящего случая очень долго.

И все равно! Вызвать графа из Лондона, где тот, по сути, угасал, и заманить в город, в котором он провел восемнадцать месяцев, еще будучи живым человеком? Спустя двести пятьдесят лет?

И при чем тут этот «другой вампир»?

Что за машину затеялся строить Олюмсиз-бей? Для чего ему понадобился лед, тающий за серебряной решеткой усыпальницы?

Внезапно Эшеру пришло в голову, что Бей, возможно, хочет отомстить Антее, а вовсе не Эрнчестеру.

– Его нет в поезде, – сказала Антея, входя в купе, в то время как за окном плыли во мраке плоские равнины Венгрии. Шла первая ночь их путешествия из Вены в Константинополь. Изможденный, полубольной, Эшер прихлебывал принесенный проводником кофе, и малейшее содрогание вагона отзывалось в голове тупой болью. Антея в наброшенной на плечи шали с черными кистями, откинув вуаль, смотрела в черное оконное стекло. Во всем Восточном экспрессе освещено было одно лишь их купе. Эшер взглянул на Антею – и та показалась ему неописуемо прекрасной.

– Это хорошо. – Он отложил книгу, которую пытался читать (ужасную историю любви из римской жизни времен Нерона), и постарался, чтобы голос его звучал равнодушно. – Значит, у нас есть шанс прибыть в Константинополь раньше. «Мертвый путешествует быстро», – сказал Гете, но вряд ли быстрее Восточного экспресса. Даже если Чарльз покинул Вену другим поездом, у нас в запасе день. Вы сможете узнать, когда он появится в городе?

– Я… не знаю. – Антея – прекрасный призрак в платье из лилового шелка – теребила жемчужную пуговку своей перчатки. И Эшеру невольно вспомнилась та юная вампирша, соткавшаяся из лунного света возле больничной стены. Он желал ее тогда, он хотел ее. Нечто подобное происходило и сейчас.

– Я не знаю, что затевает этот Олюмсиз-бей, – спустя мгновение продолжала Антея. – Я посмотрела расписание. Перед главным вокзалом поезд останавливается на нескольких мелких станциях, и этот… Бей, Мастер… возможно, собирается встретить Чарльза на одной из них. Я нс знаю, насколько мне опасно появляться на главном вокзале. Может быть, Чарльз вообще въедет в город не на поезде. Он никогда не любил ни поездов, ни лондонских подземок. Да и сам город, его звуки, запахи… все будет иным, незнакомым. – Антея помолчала, пальцы ее оглаживали пурпурный плюш шторы, она по-прежнему смотрела в темное окно. Смотрела в ночь глазами ночи. – Даже Париж сильно отличается от Лондона, – наконец сказала она, словно говоря сама с собой. – В Лондоне я чувствую на расстоянии нескольких миль, что полисмен сегодня обходит район по новому маршруту. Я чувствовала Чарльза, где бы он ни находился… Вена и вовсе другая: хаос, игра без правил. Константинополь… – Антея покачала головой, но Эшер ощутил некую едва уловимую дрожь в ее голосе. То ли от страха, то ли от радости. – Странно… – Она произнесла это так тихо, что Эшер еле расслышал. – Я ведь должна бояться. Вне Лондона я – как улитка без раковины, кролик без норы. И все же я ощущаю восторг. Мост Александра в Париже – весь в огнях; музыка и запахи Вены… Я там была как пьяная, хотя знала, что могу погибнуть в любую секунду. Все было такое новое, такое удивительное. Не знаю, испытывали вы что-нибудь подобное?

Не с такой остротой, – сказал Эшер. – Никогда не был мертвым.

– Но ведь это и значит чувствовать себя живым, правда? – Антея обернулась; вынув стальную заколку, сняла шляпу и рассыпала по плечам черную вселенную своих волос.

Эшер кивнул, чувствуя, как очарование сменяется жалостью:

– Вы никогда не хотели быть вампиром, так?

Антея помедлила. Шляпу, похожую на темный букет, она все еще держала в руках.

– Так, – сказала она. – Обретенная острота и богатство ощущений… аромат кофе, цвет шелка… И запах крови, пота, человеческого страха. Да, конечно, никому из смертных этого не постичь, разве что младенцам. Но все, чего я хотела, это не разлучаться с Чарльзом. И вот однажды я этого достигла. – Губы ее покривились. «Бледные», – автоматически отметил Эшер. После того как Антея извлекла его из своего дорожного гроба, они еле успели на этот поезд.

– Я так понимаю, что люди становятся вампирами, лишь бы продлить свое существование. – Она медленно намотала на палец страусиное перо шляпы. В глаза не смотрела. – Но быть мертвым – значит… остановиться. Вот что с нами случилось. Мы не путешествуем, потому что это опасно. Мы прячемся в наши дома, усыпальницы, тайные убежища, потому что дневной сон неодолим. Мы замыкаем себя на сотни замков, мы пытаемся уберечь себя любой ценой. Мы делаемся мертвыми. Путешествие вроде этого… – Антея еще раз покачала головой. – Все новое опасно, ибо грозит смертью, но смерть – это необходимое условие жизни. Иногда мне кажется, что я больше никогда не вернусь в Лондон.

Эшер вспомнил Крамера. Из мальчишки бы вышел толк, будь у него тогда хоть один-единственный шанс.

Антея протянула руку Эшеру. Лицо ее было печальным и прекрасным. То, что хотела сделать в Венском лесу с Джеймсом та лунная девушка, эта женщина делала с сотнями мужчин в трущобах ночного Лондона. Они хотели ее, они желали ее, они сходили по ней с ума и сами шли к ней в руки. Вспомнился ему и жалобно кричащий Фэйрпорт, когда венские вампирши сдирали с него одежду и аккуратно надкусывали вены, чтобы полностью насладиться его отчаянием и ужасом… Фэйрпорт, всю жизнь желавший только одного – жить, как все нормальные люди…

Тем не менее Эшер подал Антее руку. Пальцы их встретились.

– Спасибо вам, что поехали со мной, – тихо сказала она. – Спасибо за то… что спасли меня.

Иногда мне кажется, что я больше никогда не вернусь в Лондон.

Стоя во тьме усыпальницы, Эшер чувствовал неодолимый ужас при мысли, что больше никогда не увидит Лидию.

Он часто думал о ней, сидя взаперти и слушая утреннее пение муэдзинов, неумолчные крики чаек или шепчуще-легкие шаги птенцов Мастера Константинополя в темных лабиринтах внизу. Иногда он развлекал себя мыслишкой, что, если уж ему суждено умереть в Доме Олеандров, то по крайней мере вокруг него в последний миг столпятся вампиры, а не родственнички, поссорившиеся из-за наследства на похоронах кузена…

Но мысли снова возвращались к Лидии. Семь лет. Их могло быть больше. Возможно, она последовала за ним в Вену, но не дальше. Ни Холивелл, ни полиция, ни даже австрийская контрразведка не могли проследить, как они с Антеей садились в поезд. Все произошло слишком неожиданно, слишком быстро… Стройная, прекрасная, как фея, упорно считающая себя дурнушкой… Ах, если бы увидеть ее хотя бы еще раз – перед смертью! И ничего больше не надо…

Внезапно ему пришло в голову: а что, если, пытаясь отыскать его следы в Вене, Лидия встретилась с Франсуазой?…

Окисляющиеся серебряные прутья тускло отражали желтенький огонек свечи. Эшер аккуратно установил ее на поперечину. Основание свечи он обернул вырванным из книги листом, чтобы не закапать пол воском, пока он будет орудовать бронзовой отмычкой. Ноябрьская ночь, завалы льда неподалеку, тишина и темнота. Руки не слушались от холода и страха. От запаха аммиака першило в горле.

Серебряные петли не скрипнули. Эшер шагнул в низкий коридор, залитый водой и усыпанный древесными опилками.

Зачем здесь лед? Исидро, помнится, говорил, что вампиры с возрастом начинают страдать от холода. Неужели только для того, чтобы создать неудобства старому врагу? Эшер очень бы хотел знать: если он снова освободит Эрнчестера, поможет тот ему бежать отсюда или же исчезнет, как в Вене, оставив его на милость Мастера?

Вторая дверь, как и подозревал Эшер, вела в тесную путаницу змеевиков, труб и резервуаров. Запах аммиака здесь был просто нестерпим. Желтый отсвет скользнул по буквам на ограждении: «Цванцигштейархундерт Абкулунггессельшафт».

Компания «Двадцатый век». Холодильное оборудование.

Морозильные камеры, вакуумные установки, мерзкий кишечник резиновых шлангов. Стеклянные бутыли с ядовитым газом мерцали, как чудовищные яйца. Хотя пол в коридоре был весь в лужах, Эшер не заметил под ногами ни мокрых следов, ни прилипших опилок. Вспомнив, как устанавливали отопительную систему в лекционном зале Нового колледжа, он рискнул предположить, что здесь тоже имело место повреждение какого-то клапана, за которым пришлось послать в Берлин.

Пять дней как поломалось, – визжал Бей, – и до сих пор ни слуху ни духу…

Эшер вышел, закрыл и запер дверь, протер серебряную ручку носовым платком.

Другая дверь была холодна, как лед. В ответ на звук ключа в замке изнутри донесся болезненный стон. Глухо, будто из могилы.

Зловоние буквально ослепило Эшера, стоило ему приоткрыть дверь. Он зажмурился, отвернул лицо. Глупо… – подумал он. И тут же: – Да здесь еще холоднее… Дыхание клубилось облаком, позолоченное светом огарка, на стенах мерцала изморозь, под ногами – лед.

Но все это было несущественно по сравнению с тем, что ползло к Эшеру по полу, покрытому смерзшимися опилками и стружками. Взглянув в лицо ползущего – в то, что осталось от лица, – он понял все, хотя понимание это не имело никакого отношения к Эрнчестеру.

Затем дыхание Эшера пресеклось – он ощутил железную хватку огромной руки, а в следующий миг его швырнули об стену с такой силой, что ноги отделились от пола. Он успел лишь пригнуть голову – иначе бы она просто раскололась о камень, но удар был настолько силен, что ребра хрустнули. Эшер закричал – вернее, попытался это сделать. Сознание помрачилось. Затем Олюмсиз-бей ударил его об стену еще раз. Левое плечо пронзила боль, словно по нему хватили топором. И все же Джеймс смог расслышать гремящие над ним проклятия на арабском, персидском и турецком…

– Ты этого хотел? – Эшер уже и не знал, на каком языке это было выкрикнуто. – Этого искал?

Стальная рука вздернула ему голову, едва не сломав шею. Оказывается, он уже лежал на полу в луже ледяной воды.

– Это то, что ты хотел увидеть?

Эшер не видел ничего – оброненный огарок погас. Перед глазами стояло лиловато-серое лицо твари, ползущей к нему по полу усыпальницы. Страшные когти разорвали рукав – от кисти до плеча, гранитное колено Олюмсиз-бея прижало Эшера к полу, шейные позвонки чуть не затрещали. Затем когти вонзились в плоть, вскрыв вену. Кровь обожгла холодную кожу – и тут же что-то у стенки встрепенулось, с низким горловым клокотанием поползло на запах. Эшер чувствовал, как оно слепо тычется в его руку, скользкое, липкое, с острыми зубками; он слышал шепот Мастера:

– Пей, мой котеночек, пей, мой мальчик, мой любимый… пей…

Что-то похожее на руку – что-то бывшее когда-то рукой – вцепилось в его кисть.

Затем с отрыгивающим звуком тварь отпрянула, откатилась, поползла к двери усыпальницы. Там ее вырвало. Олюмсиз-бей тут же бросил Эшера, и тот немедленно потерял сознание.

В себя он пришел через минуту или через две – от боли. На руку его накладывали жгут, а сам он лежал в ледяной воде, ослабев от потери крови.

Тихо, ибо каждое движение причиняло боль, он выдохнул:

– Так вот зачем тебе понадобился Эрнчестер?

– Это не твое дело! – Голос Мастера Константинополя звучал резко и сдавленно. Он затянул повязку с такой силой, что Эшер невольно вскрикнул.

– Я знаю, что ты воюешь с чужаком, вторгшимся на твою территорию. Я знаю, что ты не доверяешь своему нынешнему выводку… и я знаю, что ты больше не способен создавать новых птенцов. – Ногти снова впились в руку Джеймса, терзая онемевшую плоть. – Я угадал? Ты потерял эту способность уже давно. Вас всего шестеро на огромнейший город… Город, где власти не обращают внимания на убийства армян, евреев, бедняков! Даже твои птенцы поговаривают, что ты стал слишком разборчив в выборе новых вампиров… на место тех, которых уничтожил раньше… Но когда пришел чужак, ты все же попытался. И попытка не удалась. Ты смог взять разум птенца, но не смог изменить состав его плоти… И тогда через бывших союзников султана (а с ними у тебя давняя связь!) ты послал за единственным вампиром, которого смог бы держать под контролем… чтобы он сделал для тебя то, чего не сумел сделать ты сам…

Пальцы вампира сомкнулись на его горле, как волчьи челюсти, а колено, подобное пяте гранитного столба, вновь вдавилось в грудь. Олюмсиз-бей произнес очень тихо:

– Я… мог бы… убить тебя…

– Если бы не нуждался в наживке… – просипел Эшер. – Наживке для поимки Антеи, а значит, и графа… Если, конечно, Эрнчестер еще не связался с чужаком…

Пальцы на горле разжались, прошелестел, мазнув по лицу, щелк одеяния Бея. Вампир встал. А затем пнул Эшера, как в бешенстве пинают камень. Потом еще раз. Потом еще. А потом Джеймс снова потерял сознание.

20

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – Пророк Его. – Голос муэдзина, как золотая спица, пронзил тяжелый липкий туман сновидений. – На молитву! На молитву!

«Антея», – подумал Эшер, пытаясь выбраться на поверхность и снова соскальзывая в бархатную темную бездну. Антея стояла у вагонного окна, он видел ее молочно-белый профиль на фоне обсидиана ночи. «Чарльз никогда не любил поезда», – сказала она. Затем ее бледные руки и лицо стали мраморными надгробными стелами за Адрианопольскими воротами, а чернота волос и платья обратилась в черноту ночи.

В хрупком лунном свете он увидел маленького сутулого старомодно одетого мужчину, движущегося от надгробия к надгробию с порхающей легкостью вампира. Выйдя на открытое пространство, Эрнчестер замер. Эшер почувствовал присутствие некой тени, еще не видя ее; просто ему показалось, что снова пахнуло кровью и гнилью. Эрнчестер двинулся, словно бы собираясь бежать, но тень уже была перед ним.

Воздух вздрогнул, пронизанный смехом вампира.

Думаешь, он перестал ему покровительствовать и теперь этот человек наш?

Голос проник в его мрачные сны, тихий, как шелест ветра, но Эшер знал, что голос этот ему не приснился. Ужаснувшись, Джеймс тщетно пытался выбраться из пропасти сновидений.

– Если бы он захотел его смерти, она бы уже наступила, – проворчал другой голос, явно принадлежащий одноглазому Харалпосу.

– Разбудим его, – хихикнула Байкус Кадинэ. – Разбудим и спросим.

«Разбудим»! – Он застонал во сне. – «Разбудим!» Они уже стоят вокруг моей кровати!

– Может быть, оживить его поцелуем? – Глубокий грудной голос Пелагеи. – Как царевну в тереме?

Что-то похожее на острые ноготки пробежало по его голой груди.

Шепот расплывался, пропадал. Эшеру казалось, что он видит тусклый золотистый очерк дверного проема, подсвеченный дырчатой медной лампой из коридора. Сами вампиры, столпившиеся вокруг него, были незримы, и лишь зрачки их изредка вспыхивали красным.

– Может быть, он знает, куда делся Бей?

– Почему ты думаешь, что он знает?

– Кто-то же принес его сюда…

– Мы должны найти его…

– И что, мы ему скажем? – насмешливо спросил Зардалу. – Что какой-то негодный армянский пес был найден с разорванным горлом?

– Обескровленный…

– В церкви…

– Этот человек был священником…

– Тогда он тем более этого заслуживал.

– Если бы только он! А еще старик, продававший инжир…

– Он становится дерзок, наш Сумеречный Волк. – Зардалу произнес это имя по-турецки – Гелге Курт; слово прозвучало гортанно и резко. – Теперь Бей волей-неволей должен нарушить уединение, снова выйти в ночь, прекратить возиться с дастлахом и со своими неверными алеманами…

– А если он этого не сделает?

– Таких убийств не прощают. Не удивлюсь, если Бей прикажет нам найти этого чужака Гелге Курта и убить его…

– А что бы ты сказал о крестьянине, вообразившем себя солдатом только потому, что другой выслужившийся крестьянин вручил ему ружье?

– Мы должны найти Бея…

– …найти его…

Эшер уже не знал, точно ли они толпятся в его комнате. Ему вдруг показалось, что если он сейчас проснется, то найдет ее пустой. Двери открыты настежь, в пятнистом свете висящей в коридоре лампы смутно золотится стена.

«Это не твое дело!» – сказал Олюмсиз-бей.

И Чарльз: «Я любил ее до самой смерти и после смерти».

Эшер подумал, что знает, где нужно искать Олюмсиз-бея, – и сердце его сжалось от боли и жалости.

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – Пророк Его. – Отдаленный голос муэдзина проник сквозь оконные решетки, за которыми истекал кровью причудливый и величественный константинопольский закат.

Лидия никак не могла совладать с собственными руками и придать прическе хотя бы относительную симметричность. «Да и в конце-то концов, – подумала она, пытаясь сосредоточиться исключительно на щипцах для завивки, – никогда они у меня не кудрявились как положено…»

Она старалась не глядеть на стол, где лежал вскрытый конверт с короной Габсбургов.

В этом не было нужды. Лидия уже знала содержание письма наизусть:

...

Если вам дорога жизнь вашего мужа, мы можем встретиться возле Горелого Столпа сегодня в 3.00. Один из ваших знакомых – слуга Бея, но не говорите об этом никому, иначе ваш муж к утру будет мертв. Доверьтесь мне. Кароли.

Доверьтесь мне…

Горелый Столп Лидия видела два дня назад, когда они с Разумовским направлялись к базару. Столп представлял собой массивный монумент из византийского порфира с закопченным бронзовым всадником, стоящий в самом средоточии старого города, окруженный лабиринтом дворов, переулков, складами и заброшенными банями.

Идеальное место для похищения, особенно если жертву предварительно усыпить хлороформом. Когда ей, утром доставили это письмо, Лидия первым делом подумала: Да что он меня, за дурочку принимает?

Однако уверенность в том, что подозрение ее правильно, не принесла Лидии облегчения, когда во время чаепития у леди Клэпхэм часы в посольстве пробили три.

И если repp Якоб Цайттельштейн сегодня вечером не придет на прием к этому турку, приятелю герра Хиндла (при условии, что герр вообще вернулся из Берлина), что ей тогда делать?

Уже среда. Джеймс пропал неделю назад.

Она закрыла глаза, щипцы остывали в опущенной руке. Боже правый, помоги мне найти его, – молилась Лидия. – Господи, укажи хоть еще одну ниточку, кроме этой…

«Лед», – немедленно пришло ей в голову. В памяти зазвучал голос Разумовского, приглушенный гомоном Большого Базара. «Кто-то с кем-то обязательно знаком…»

Если герр Якоб Цайттельштейн отправился в Берлин за какой-то деталью сломавшейся холодильной установки, Олюмсиз-бей должен покупать лед. За пару дней можно проследить.

Я не могу ждать пару дней!– в отчаянии подумала она. – Джейми не может ждать пару дней!

Сзади послышался какой-то шум, и Лидия испуганно открыла глаза.

В зеркале она увидела, что на пороге комнаты, моргая от льющегося сквозь решетки света, стоит Маргарет.

Желудок болезненно сжался.

Только не перед встречей! – безнадежно подумала Лидия. – Еще одной сцены я не вынесу…

Она поправила очки и обернулась, не вставая со стула. Рыжие волосы рассыпались по плечам. Следовало сказать что-нибудь нейтральное, например: «Здравствуйте, Маргарет», или: «Ну как? Вы купили, что собирались?» (Гувернантка ушла из дому утром, когда Лидия еще не проснулась.) Но сил на слова не нашлось. Лидия молча смотрела, как Маргарет озабоченно теребит кружево своей митенки.

Наконец она подняла глаза:

– Миссис Эшер… Лидия, я… я прошу извинить меня.

С пятилетнего возраста Лидию приучили, что в таких случаях следует улыбнуться и сказать: «Все в порядке». Но рука чуть выше локтя была накрест залеплена пластырем и перебинтована. Доктору Манцетти и леди Клэпхэм, порекомендовавшей Лидии этого врача, она сказала, что ее покусала собака.

Спрашивать «Почему?» тоже не имело смысла.

Найденный ею сонет все уже объяснил.

Прошедшей ночью она долго не могла уснуть, строки не шли из головы, заставляя сердце биться сильнее. Ничего похожего Лидия еще не ощущала. Во всяком случае, к Джеймсу она испытывала совсем иные чувства. А тут вернулся старый страх перед Исидро…

Но в синих глазах Маргарет стояли слезы, и гнев пошел на убыль.

– Вы боялись за него, – словно бы утешая ее, сказала Лидия. – И вы хотели помочь ему. Вы боялись, что он умрет из-за этого данного мне обещания.

Маргарет вспыхнула, пошла пятнами и снова уставилась на свои перчатки. Из-под очков поползли струйки слез. «Эта женщина пыталась убить меня, – устало подумала Лидия. – Почему я должна щадить ее?»

Однако Лидия знала ответ и на этот вопрос. Потому что не сонет был причиной того, что Маргарет вчера захлопнула дверь. Причиной была она, Лидия Уиллоуби, наследница, отнявшая у Маргарет последнее. Ведь ни один из найденных сонетов не был посвящен мисс Поттон.

– Простите, – прошептала Маргарет. – Простите меня. Я сама не знаю, что такое на меня нашло… – Хотела убежать, но остановилась, обернулась, привычно ожидая наказания.

Может быть, вампир просто внушил ей вчера острое чувство ревности? Лидии вспомнилось на мгновение смуглое одутловатое лицо чужака, его звериный оскал…

Нет. Такое скорее было бы в духе дона Симона…

Лидия содрогнулась. Она уже не могла думать об Исидро, о том, как они играли с ним в пикет, о том, как он, уходя, обернулся на лестнице и оперся белой рукой на перила…

– Все в порядке, – сказала она.

Маргарет отвернулась и заплакала.

«Проклятие!» – подумала Лидия. Усталая, подурневшая, измученная подозрением, что убила Джейми, не пойдя на встречу с Кароли, не знающая, как быть, если Цайттельштейн сегодня не явится на прием, – она еще должна была кого-то утешать!…

– Вы уверены, что с вами все в порядке, милая? – Леди Клэпхэм тронула руку Лидии. Они уже входили в городской дом мсье Демерси, выстроенный над темными водами Мраморного моря.

Лидия кивнула, хотя чувствовала себя и впрямь неважно. Она с удовольствием осталась бы дома по примеру сраженной мигренью Маргарет. Перевязанная рука под длинными оперными перчатками и кружевами рукавов болела. Единственное, о чем Лидия сейчас молила Бога, – не встретить на этом приеме Игнаца Кароли.

– Я бы выпила немного шампанского, – сказала она, пока двое стройных слуг (по европейскому обычаю – в ливреях и париках) проводили их в залу.

– Вам надо выпить бренди, – отрубила леди Клэпхэм. – И я об этом позабочусь.

Хозяин дома, турок, отучившийся в Сорбонне, щеголял в безукоризненном вечернем костюме, но его смуглое полное лицо и щетка жестких усов вызвали в Лидии неприятные воспоминания о мерцающих в ночи клыках. Хозяйка, младшая дочь силезского аристократа, была, по мнению Лидии, похожа на породистого кролика в желтом атласном платье. Судя по всему, ливреи и парики слуг в духе восемнадцатого столетия, электрические канделябры и венецианские зеркала были ее затеей. Равно как и бело-золотые стулья в стиле Людовика XVI. Герр Хиндл сердечно приветствовал Лидию, но тут же осведомился о здоровье и выразил уверенность, что нежному прекрасному полу не стоит интересоваться делами и предпринимать утомительные поездки по старому городу…

Но это исключительно ради мужа. Видите ли, муж должен был встретить ее в Константинополе, и вот уже неделя, как о нем ни слуху ни духу. (Лидия развернула веер, надеясь, что, обмахиваясь, не будет выглядеть столь изможденной.) Кстати, не здесь ли герр Цайттельштейн? Муж говорил, что досточтимый герр тоже имел дело с неким клиентом, который, возможно, мог бы сообщить…

О, конечно! Конечно! Всенепременно! Якоб только что вернулся из Берлина и будет рад познакомиться, а помочь – тем более…

Якоб Цайттельштейн оказался моложавым, крепко сбитым мужчиной, даже в вечернем костюме сильно напоминавшим одного из монтеров, которых его компания направляла в Оттоманскую империю. Кроме того, он производил впечатление человека, никогда не забывающего имен, лиц, обстоятельств и держащего в своих мясистых пальцах всю возможную информацию.

– Видите ли, мой муж перед отъездом упомянул, что ведет дела с «Дарданелльской земельной корпорацией», – объяснила Лидия, назвав компанию, выдавшую 26 октября чек на сумму в восемьдесят фунтов некому Фекетело. По словам Разумовского, Игнац Кароли покинул Константинополь внезапно, таинственно, под чужим именем, причем двадцать седьмого числа. Чек Лидия обнаружила сегодня днем. – Муж сказал, что должен встретить здесь кого-то из этой компании, и я, право… Все это ужасно нелепо, – добавила она, – но должны же они хоть что-то о нем сообщить. – Она беспомощно взглянула на Цайттельштейна. – Однако я не знаю, ни кто они такие, ни где их искать…