Издай и умри (№3) - Расклад рун

Одевалась и Беверли. Сегодня она надела темный хлопчатобумажный джемпер с большими карманами, и Вирджиния, глянув на нее краем глаза, заметила, что Беверли извлекла из сумки пластиковую коробочку с канцелярскими принадлежностями и вытащила из нее новенький миниатюрный степлер, коробку со скобами и такой же маленький «антистеплер». Беверли села, и край кровати застонал под ней. Зубами она содрала со степлера обертку из клейкой ленты и сунула в него обойму скоб. Затем несколько раз нажала на степлер, чтобы проверить, как он работает. Убедившись, что все в порядке, Беверли встала и испробовала несколько вариантов размещения этих своеобразных орудий: степлер в правом кармане, антистеплер – в левом; потом степлер в левом кармане, а антистеплер – в правом; затем она положила и тот, и другой в левый карман.

Закончив свои странные манипуляции, Беверли подошла к зеркалу, опустила руки по швам, сделала глубокий вдох, а потом столь же глубокий выдох, быстро засунула руку в карман и с молниеносной скоростью вытащила оттуда антистеплер, а за ним степлер.

Вирджиния теперь наблюдала за ней с нескрываемым любопытством, забыв о телевизоре. Беверли проделала непонятные манипуляции несколько раз, с каждым разом все быстрее и проворнее. Наконец она остановилась, раскрасневшись и тяжело дыша. В зеркало Беверли заметила, что Вирджиния смотрит на нее.

– Пошли.

– Почему бы и нет, – откликнулась Вирджиния. Первое заседание пятницы планировалось как центральное

мероприятие всей конференции, как антропологическая битва столетия, но вместо этого была объявлена импровизированная дискуссия по поводу плаката конференции. Открывать дискуссию было предоставлено Грегори Эйку. Сегодня он был идеально выбрит, волосы зачесаны назад, и к микрофону он приближался, сжав руки и нахмурив лоб. Все присутствующие затаили дыхание в ожидании чего-то эпохального, и Грегори Эйк сымпровизировал страстную мольбу об отпущении нескольких смертных грехов: легкомыслия, недостойного ученого такого уровня, евроцентризма, латентного расизма. Он был похож на телевизионного проповедника, которого застукали в номере мотеля с проституткой и теперь молящего паству о прощении.

Вирджинии и Беверли все это было неинтересно, и они ушли, даже не пройдя от входа к своим местам в зале. Они просто осмотрели помещение в поисках Карсвелла, а не обнаружив его, обменялись понимающими взглядами и удалились.

Выйдя из зала, женщины разделились, чтобы иметь возможность осмотреть побольше разных университетских помещений. В поисках Карсвелла каждая должна была обойти несколько аудиторий, где проходили встречи участников конференции. Карсвелл не появился ни на одном из семинаров первой половины дня, не пришел он и на обед в факультетский клуб. Обед состоял из гавайских национальных блюд, поданных в виде «шведского стола» на мармитах [13], что очень напоминало студенческую тематическую вечеринку. Главным ингредиентом почти во всех блюдах были ананасы.

Остановившись у столика вместе с несколькими незнакомыми ей участниками конференции, Вирджиния спросила, не видели ли они Карсвелла после вчерашнего столпотворения на открытии.

– Я слышал, что он как будто уехал, – ответил археолог по имени Монтэгю из университета Дьюка. Лицо его из-за многих лет, проведенных на солнце и морском воздухе Соломоновых островов, было покрыто бронзовым загаром, словно у заядлого серфингиста.

При этих словах Беверли застыла от ужаса с куском свинины и долькой ананаса на вилке. Вирджиния бросила в ее сторону многозначительный взгляд.

– До меня доходили слухи, – заметил маленький, щеголеватый, хитроватого вида историк из Гарварда, ходивший без беджа, – что какие-то дамы из участниц конференции изрезали его на куски морскими раковинами, острыми, как лезвия бритв.

– А потом сварили его, – добавила мадам Роудз, почетный профессор Калифорнийского университета, розовощекая старушка в цветастом кафтане, очень похожая на Маргарет Мид [14].

– А кстати, чем нас тут кормят? – сказал Монтэгю, взяв кусочек чего-то со стола.

Все рассмеялись, кроме Беверли.

– Ммммпф, – провозгласил костлявый недавний диссертант из Беркли, очень бледный молодой человек в джинсах и майке, запихнувший в рот сразу невероятное количество креветок с ананасами.

На его бедже значилось просто «Джеймс». Все повернулись в его сторону и увидели, что он многозначительно качает головой. Все стали терпеливо ждать, пока он кончит жевать.

– Я видел его сегодня утром, – сказал Джеймс, наконец проглотив своих креветок. – На улице. Вы никогда не догадаетесь, во что он был одет.

– И во что же? – спросила Вирджиния.

– На нем была воинская каска? – предположила почетный профессор.

– Пуленепробиваемый жилет? – спросил хитроватый историк.

– Ожерелье из человеческих ушей? – предложила свой вариант Беверли.

Все замолчали, обратив свои взоры на Беверли. Джеймс, изможденный диссертант, отрицательно покачал головой.

– У-у, – произнес он, его рот снова был набит. – Панталоны.

– Панталоны? – провозгласил хором весь стол. Диссертант проглотил очередную порцию угощения.

– Ну или как вы там называете короткие брюки с гольфами?

– Он не сказал, куда идет? – спросила Вирджиния.

– Как будто я с ним разговаривал!… – возмутился Джеймс. – Вы не будете есть свои креветки?

Вирджиния смиренно пододвинула нетронутую порцию диссертанту.

– Виктор не уедет, – заверил всех гарвардский историк. – Ведь его доклад стоит в программе конференции. Все демоны преисподней не смогут удержать его от выступления перед представительной аудиторией.

Он улыбнулся присутствующим.

– По крайней мере я надеюсь, что не смогут. Ведь мне выпала почетная обязанность представлять его… – он бросил взгляд на часы, -…примерно через час. Не хотелось бы чувствовать себя неловко перед большой аудиторией из-за его отсутствия.

Беверли взглянула на историка, и ее глаза сверкнули лихорадочным блеском.

– Вы думаете, кто-то придет его слушать? – спросила Вирджиния.

– Ну конечно, придут, мой дорогой, придут, – убежденно воскликнула профессор Роудз и громко расхохоталась, так что красные бутоны на ее кофте пришли в движение.

Смеялся и профессор Монтэгю, кожа вокруг его глаз собралась в широкий веер плотных морщинок.

– Ммммфф, – согласился молодой диссертант, давясь очередной порцией экзотического угощения.

Почетная профессорша повернулась к Вирджинии с видом тетушки, наставляющей любимого племянника.

– Молодой человек, – сказала она, – все женщины на этой конференции, а также очень многие мужчины совсем не прочь вонзить зубы в упомянутого Виктора Карсвелла.

– Да, должен признать, – добавил историк, – что у Виктора вряд ли за последние годы появилось много друзей.

– А после его вчерашних заявлений на открытии конференции, – воскликнула Роудз, покачав головой, – их стало еще меньше. «Цивилизованный»! Как же!

Монтэгю поднял два пальца, изобразив ножницы.

– Чик-чик, – сказал он.

Диссертант, уже поддевший было на вилку кусок мяса с ананасом, передумал, положил его обратно и решил заняться рисом.

– Однако я в довольно сложном положении, – сказал историк. – Двое из троих выступающих на моей секции отказались от своих выступлений.

– Вот как?! – воскликнула Роудз. – Кто же?

– Мэри и Эллен, – ответил историк, употреблением имен виднейших специалистов в области гендерных исследований демонстрируя свое предельно близкое знакомство с ними. – Они заявили, что хотят вместо этого посетить внеплановое заседание, посвященное плакату конференции. Но, как мне кажется, они просто не хотят присутствовать на одной секции с Виктором, особенно после вчерашнего происшествия.

Вирджиния почувствовала, как кто-то коснулся ее голени носком туфли. Она убрала ногу.

– Виктор Карсвелл будет говорить о феминистской теории, – провозгласила профессор Роудз, содрогнувшись под кафтаном. – От одной мысли страшно становится.

– Вот именно, – откликнулся Монтэгю, и глаза его сверкнули, – это все равно что слушать лекцию доктора Менгеле по гигиене полости рта.

Гарвардский историк сжал губы, чтобы не рассмеяться. – Думаю, Карсвелл доволен, – заметил Монтэгю, – у него не будет соперников.

– Отнюдь! – возразил историк. – Виктор получает особое наслаждение от… как бы лучше сказать?… От жестокой рукопашной схватки.

Кто-то снова и явно намеренно ударил Вирджинию по ноге. Она заметила, что Беверли многозначительно подняла брови и указывает головой в сторону историка.

– Я надеялся, – сказал историк, улыбаясь профессору Роудз, – что смогу соблазнить вас, моя дорогая, на участие в работе нашей секции.

– О нет, – ответила та и расхохоталась еще громче. – Я тоже не собираюсь участвовать в работе секции, в которой участвует Виктор Карсвелл.

Брови Беверли вновь пришли в движение, она дернула головой и теперь начала как-то многозначительно покашливать в ладонь.

– В таком случае нам, по-видимому, придется вообще отказаться от обсуждения его доклада, – подвел итог историк.

Беверли ударила Вирджинию по ноге с такой силой, что та вскрикнула. Все взоры обратились в ее сторону.

– Вне всякого сомнения, – проговорила Беверли, – вам удастся уговорить моего супруга присоединиться к дискуссии.

Вирджиния, потиравшая ушибленную ногу, подняла глаза.

– Я не… – начала было она.

– Какими проблемами вы занимаетесь? – спросил явно заинтригованный историк.

– Тендерными исследованиями и… как это там твой остров называется, дорогой? – спросила Беверли.

– Э-э… в самом деле я не…

– Профессор… Юнгер?

Историк перегнулся через стол и прочел бедж Вирджинии.

– Название острова начинается с «Р», – сказала Беверли, мило улыбаясь всем присутствующим, – «Р» и как-то там дальше.

– Вы знакомы с работами Виктора? – спросил историк, проявлявший все более очевидный интерес к молодому участнику конференции.

Монтэгю, Роудз и Джеймс – все повернулись и воззрились на Вирджинию. Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. Фраза «с работами Виктора» прозвучала для нее оглушительной пощечиной.

– Да, – ответила она после короткой паузы, – я знаком с его работами.

– Коул очень хорошо, я бы сказала, близко знаком с проблемой гендерных исследований, – добавила Беверли, сияя. – Не скромничай, милый.

– Я чувствую ваше нежелание, профессор, – сказал историк, наклоняясь, – но если бы я был в вашем возрасте, то, не раздумывая, ухватился бы за подобную возможность. Возможность сойтись mano a mano с таким закаленным старым бойцом, как Карсвелл.

Все сидевшие за столом воззрились на Вирджинию: почетная профессорша и археолог с некоторым удивлением и одновременно смущением; диссертант, челюсти которого ни на минуту не прекращали работы, с явной завистью; историк – с надеждой; а Беверли устремила на Вирджинию тяжелый гипнотизирующий взгляд. Мысль о том, что ей предстоит, ужасала Вирджинию. Тем временем рукопись работы, лежавшая в нагрудном кармане, той, которую Карсвелл меньше чем через час собирался прилюдно выдать за свою, жгла ей сердце.

– Хорошо, я согласен, – сказала наконец Вирджиния.

17

Вирджиния правильно сделала, что согласилась участвовать в дискуссии, так как в противном случае она просто не нашла бы свободного места в аудитории, где намечалось проведение секции. Лекционный зал «А» в Харбор-Холле вмещал восемьдесят человек, но к тому моменту, когда туда вошли Вирджиния, Беверли и гарвардский историк, которого, как оказалось, звали профессор Оппенгеймер, в нем было уже больше ста желающих услышать Карсвелла.

– Не родственник, – заметил Оппенгеймер, подмигнув Вирджинии, когда они шли по центральной площади кампуса.

– Не родственник кому? – спросила Беверли шепотом, дернув Вирджинию за руку.

Лекционная аудитория использовалась также как маленький кинотеатр, поэтому сиденья здесь были мягкие, и ряды поднимались амфитеатром. Большую часть аудитории составляли женщины разных возрастов, стиля и сексуальных предпочтений, аспирантки в джинсах и майках бок о бок с уважаемыми, преклонных лет профессоршами в дорогих костюмах. В общем, аудитория в высшей степени демократичная.

Некоторые аспирантки сидели в передних рядах, в то время как авторитетные профессорши стояли, прислонившись к задней стене аудитории, или сидели на корточках в проходах, натянув юбки на колени. Войдя в аудиторию вслед за профессором Оппенгеймером, Вирджиния почувствовала, что в ней дышать нечем, в лицо пахнуло духотой и запахом пота. Как только они вошли, разговоры прекратились, и Вирджиния ощутила, что все взгляды в аудитории устремлены на нее, на профессора и на Беверли, следующих по проходу к столу.

– Вижу, здесь сегодня не то что яблоку, волосу негде упасть, – произнес профессор Оппенгеймер вместо извинения, протискиваясь мимо женщин, рассевшихся в проходах.

– Извините, простите, – бормотала Вирджиния направо и налево. – Прошу прощения.

Отодвигаясь, давая ей дорогу, женщины, сидевшие в проходе, задирали головы и внимательно всматривались в нее. Вирджиния уже раскраснелась от жары, вспотела, сильнейшее неудобство начал доставлять ей подбородок с наклеенной бородой. Вместо того чтобы держать руки перед собой для сохранения равновесия, она засунула их в карманы брюк, чтобы не было заметно, как они дрожат. По толпе, собравшейся в аудитории, легким бризом пронесся шепот:

– Кто это такой?

В передней части аудитории располагалась кафедра с двумя столами с откидными крышками по бокам. Карсвелл еще не прибыл, и место за столом занимал пока только один из участников дискуссии – усталого вида коротышка средних лет в мятом костюме, купленном явно не в самом дорогом магазине. Он сидел, сгорбившись и нервно потирая руки. Казалось, коротышка тщетно ищет в аудитории хоть одно дружественно настроенное к нему лицо. Увидев спускающихся по проходу Оппенгеймера и Вирджинию, он с вялой улыбкой распрямился.

Подойдя к кафедре, профессор Оппенгеймер попытался убедить женщин, сидевших на полу в передней части аудитории, немного потесниться и дать место Беверли, и та примостилась на самую нижнюю ступеньку, которая вела на возвышение для столов президиума. На самом возвышении второй диспутант вскочил на ноги с каким-то преувеличенным энтузиазмом и, как только профессор Оппенгеймер представил их, начал неистово жать руку Вирджинии.

– Боб Доу, – сказал он, сверкая глазами. – Канзасский университет.

Затем наклонился ближе, схватив Вирджинию за плечо, и хрипло прошептал ей на ухо:

– Эх, дружище, если б ты знал, как я рад тебя видеть!

Вирджинию обдало горячим дыханием канзасца и сильным запахом алкоголя.

Оппенгеймер, однако, производил впечатление человека, идеально владеющего собой. Его щеголеватый двубортный пиджак напоминал рыцарские доспехи преуспевающего интеллектуала, а слегка лукавая улыбка явно служила ему превосходным оружием. Шепот в аудитории нарастал, переходя в некий общий гул. Более сотни глаз были устремлены на кафедру и столы президиума.

Оппенгеймер обвел толпу холодным уверенным взглядом.

– Ну-с, – сказал он, – где же наш главный герой?

– Здесь, – провозгласил четкий пронзительный голос, и Виктор Карсвелл вошел в низенькую дверь, расположенную за спинами президиума.

В аудитории воцарилась гробовая тишина. В ней эхом разносились шаги Карсвелла, прошедшего к своему месту рядом с кафедрой и громко водрузившего на стол портфель. Замки портфеля щелкнули, словно оружейный затвор, и в тот момент, когда Карсвелл вытащил из него доклад, на губах у него появилась улыбка. Он выглядел так, как выглядел всегда: твидовый пиджак с жилетом, сдержанная, но очень точная жестикуляция, прическа в эдвардианском стиле. Рассказ диссертанта за обедом оказался совершенно точен: на Карсвелле были панталоны – короткие брюки, затянутые чуть пониже колен, стройные икры туго обтягивали шерстяные чулки. Он производил впечатление джентльмена, только что вернувшегося с прогулки по Озерному краю где-нибудь году в 1907-м.

Карсвелл положил на кафедру свой доклад, небольшую стопку листов, скрепленных в углу, и захлопнул портфель со звуком, напоминавшим громкий выстрел. Затем быстро повернулся к Оппенгеймеру; тот подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Карсвелл кивнул и сказал:

– Да, я вижу.

Казалось, все присутствующие одновременно затаили дыхание. А Вирджиния почувствовала, что все глаза устремлены на нее, словно прожектора в ночи. Даже при том, что здесь было много чужаков, приезжих, в аудитории, вне всякого сомнения, присутствовал кто-то, кто очень хорошо ее знал, кого не могли обмануть ни перекрашенные волосы, ни накладная борода, ни мешковато сидевший костюм, и кто, конечно, разглядел бы под всем этим нервную молодую женщину. Она оглянулась на Беверли и увидела, что ее светловолосая «супруга» сидит, скорчившись, на нижней ступеньке, готовая в любую минуту вскочить и броситься в бой. Она сверлила Карсвелла таким взглядом, с которым по пронзительности вряд ли мог сравниться чей-то еще взгляд из всей сотни присутствующих.

– Профессор Юнгер? – произнес Оппенгеймер, и Вирджиния резко подняла голову.

Оппенгеймер представлял ее Карсвеллу.

– Профессор Юнгер из Нортфилдского университета, – сказал Оппенгеймер. – Сегодня он будет участвовать в нашей дискуссии.

– Профессор! – сухо сказал Карсвелл, протягивая руку.

Сердце Вирджинии бешено колотилось, и ей было непросто вытащить руку из кармана. Она никогда раньше не прикасалась к Карсвеллу и теперь была уверена, что, как только коснется его, он сразу же поймет, кто она такая. Оппенгеймер вежливо подтолкнул ее к Карсвеллу, и она протянула полностью одеревеневшую руку. Пальцы Вирджинии инстинктивно сжались, как только коснулись ладони Карсвелла. Его рука источала жуткий ледяной холод, он обхватил ее кисть своими короткими пальцами.

– Виктор Карсвелл, – произнес он, прищурившись.

Кто-то из публики свистнул, и, к величайшему облегчению Вирджинии, Карсвелл отпустил ее руку и повернулся в сторону толпы, презрительно сжав губы. Вирджиния обменялась взглядами с Бобом Доу, стоявшим немного поодаль и вспотевшим от предвкушения предстоящей баталии.

– Коллеги, прошу вас, – произнес Оппенгеймер шутливо-ворчливым тоном. – Не надо нам тут дырявых покрышек, умоляю.

– Да-да, – добавил Карсвелл, – сохраните, пожалуйста, все известные вам способы публичной демонстрации презрения до того момента, как я завершу чтение доклада.

В аудитории послышались возгласы удивления и даже чей-то хохоток. Оппенгеймер повернулся к Вирджинии и Бобу Доу и спросил:

– Начнем?

Все расселись, кроме Оппенгеймера, который прошел на кафедру. Карсвелл и Боб Доу сели слева от кафедры, поэтому Вирджиния заняла место справа в самом конце стола, как можно дальше от Карсвелла.

Оппенгеймер извлек из нагрудного кармана карточку и начал в высшей степени дипломатичное, нейтральное представление Карсвелла, без каких-либо похвал или чисто формальных выражений дружелюбия, как обычно принято в подобных случаях, – просто излагал его биографию, перечислял степени, публикации, места работы. Только однажды он чуть было не похвалил его, когда характеризовал исследовательские интересы Карсвелла.

– И вот он снова всех нас поразил, – провозгласил Оппенгеймер, – темой своего сегодняшнего доклада, каковая знаменует возвращение нашего гостя к своим истокам, к исконной почве, если слово «почва» может быть вообще применимо к Южной Океании.

Он сделал паузу, ожидая смеха в аудитории, но слова его были встречены гробовым молчанием.

– Сегодняшнее выступление нашего гостя также является, – продолжал Оппенгеймер с видом опытного актера, – в высшей степени волнующим, если не сказать вдохновляющим вторжением в область тендерных исследований. Леди и… гм… джентльмены, рад представить вам профессора Виктора Карсвелла.

Одна пара рук начала аплодировать. Все взгляды в аудитории обратились на Боба Доу из Канзасского университета. Его одинокие жалкие хлопки, в которых слышалось нечто из дзен-буддизма, затихли, как только Доу обвел взглядом присутствующих. Единственным другим звуком в зале было эхо от его собственных аплодисментов. Он поднял глаза к потолку, облизал губы и сунул руки под мышки.

Оппенгеймер сел справа от кафедры, и на кафедру взошел Карсвелл.

– Спасибо всем, почтившим меня своим присутствием, – сказал он, раскладывая листы рукописи.

Откуда-то из задних рядов донеслось шипение, долгое и злобное, очень напоминавшее змеиное. В зале воцарилась долгая страшная тишина. Все боялись пошевелиться. Карсвелл же даже глазом не моргнул.

– Мне прекрасно известно, что вы все обо мне думаете, – произнес он наконец, едва сдерживая улыбку. – Я знаю: вы думаете, что я… как бы точнее выразиться?… что моя лучшая пора прошла. Что я – вчерашний день. Что мне давно следовало бы свернуться, засохнуть, как опавшему листу, и позволить ветру постмодернизма смести меня и мне подобных с вашего пути.

– Вполне правильное сравнение, – раздался чей-то голос с передних рядов, за которым последовал смех, а за смехом еще более напряженная тишина.

Карсвелл улыбнулся, и даже сбоку, с того места, где сидела Вирджиния, его улыбка казалась не менее злобной и зловещей, чем то шипение, что раздалось незадолго до этого. Он поднял свой доклад – мой доклад, подумала Вирджиния, – зажав листы между большим и указательным пальцем, и продемонстрировал его хранящей гробовое молчание толпе женщин.

– Я здесь для того, чтобы поразить вас, – прошептал он.

Карсвелл сделал глубокий вдох, положил текст перед собой и перевернул титульный лист. Затем извлек из жилетного кармана пенсне и водрузил на нос.

В аудитории возникло какое-то движение, сопровождавшееся довольно громким шумом, что заставило его оторвать глаза от текста. Вирджиния тоже повернулась к залу и увидела, что лица всех женщин постепенно одно за другим обращаются в сторону кого-то, кто сидел в центре аудитории. Кто-то пытался встать, неуверенно поднимая дрожащую руку. Это была бесформенная, низкого роста дамочка в мешковатых слаксах, широком свитере и большущих очках. Бесцветные букли обрамляли округлое лицо, делая его похожим на маску.

– П… п… профессор Карсвелл, – заикаясь, произнесла Вита Деонне.

Она размахивала руками, не зная, куда их деть.

У Вирджинии перехватило дыхание, она чуть было не вскрикнула. Зал поплыл перед глазами. Она отвела взгляд, подавив желание взглянуть в сторону Беверли. Ей казалось, что она прекрасно понимает, что хочет сказать Вита.

«Профессор Карсвелл, – скажет сейчас она дрожащим голосом, и в глазах ее появится блеск, свойственный только ей, – знаете ли вы, что джентльмен, сидящий за два стула от вас, не джентльмен вовсе?»

Все лица в зале повернулись в сторону Карсвелла, спеша увидеть, как он отреагирует на подобное вмешательство.

– Время для вопросов будет предоставлено позже, – сказал профессор Оппенгеймер, подчеркнуто повысив голос.

– Я… я… я… – настаивала Вита, тоже повысив голос, и, чтобы руки не дрожали, сжала их на груди, словно школьница. – Мне бы хотелось знать, почему в президиуме нет женщин?

В аудитории снова началось перешептывание, и Вирджиния тяжело, но с облегчением вздохнула. Она взглянула на затылок Оппенгеймера, затем через плечо на Беверли, встретилась с ней взглядом, многозначительно подняла брови, и Беверли подняла руку, сделав ей знак успокоиться.

Карсвелл же с видом небрежно-развязного светского льва облокотился на кафедру и изящным, артистическим движением откинул руку, зажав пенсне между большим и указательным пальцем.

– Как я вижу, аборигены заволновались, – сказал он. – Без сомнения, после вчерашнего ритуального жертвоприношения у них уже появилась жажда человеческой крови.

По залу пронесся хор из свиста и шипения, и Оппенгеймеру пришлось встать.

– Профессор, я попросил бы вас, – сказал он, обращаясь Карсвеллу дружески, но строго.

Затем повернулся к Вите, все еще стоявшей с насмерть перепуганным видом, ломая руки.

– Совершенно справедливый вопрос, профессор, – прокомментировал Оппенгеймер, произвольно присуждая Вите этот титул, так как она была ему совершенно не знакома, – однако, как мне кажется, его будет более уместно задать после того, как профессор Карсвелл закончит свой доклад.

Вирджиния облизала губы и бросила взгляд на дверь рядом с президиумом. Она в любой может сделать вид, что ей дурно, и броситься к дверям, зажав рот рукой. Отравление кусочком испорченного ананаса. Или просто спазмы. Все еще боясь смотреть в аудиторию, Вирджиния взглянула мимо Оппенгеймера и Карсвелла на Боба Доу, сидевшего в противоположном конце стола и дрожавшего всем телом. Пот катил с него градом, на рубашке появились бросающиеся в глаза пятна. Вирджиния чувствовала и сильный запах пота, который шел от нее самой из-под воротника рубашки. Впервые в жизни она поняла, как должен чувствовать себя парень вроде Боба Доу.

Сердце у нее забилось еще сильнее, и она рискнула, не поднимая головы, бросить в зал взгляд украдкой и только на первый ряд. Вирджиния увидела там целый строй из настоящих бой-баб, злобно взирающих на нее, – шесть молодых женщин с татуировками, в рваных джинсах, кожаных куртках и больших черных военных ботинках. Они сидели, скрестив руки и широко расставив ноги; одна из них, заметив, что Вирджиния смотрит на нее, сморщилась и послала ей некое подобие воздушного поцелуя сжатым кулаком и выставленным вперед запястьем. Вирджиния поспешно отвела глаза. Она прекрасно понимала их чувства. Ситуация становилась все более невыносимой.

– При… при… при… всем уважении к вам, – настаивала Вита, – мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос сейчас.

По залу разнеслись нестройные аплодисменты.

– Должен признаться, что это результат неудачного стечения обстоятельств, – сказал Оппенгеймер, потирая костяшками пальцев о стол. – И я был бы рад все разъяснить – вкратце, естественно, – с разрешения профессора Карсвелла…

– Что, женщины оказались не доступны? – крикнул кто-то еще из аудитории.

– Женщины всегда доступны, – произнес Карсвелл, возведя глаза к потолку.

Зал наполнился нарастающим хором возгласов, смешков и шипения.

– Объясняю очень кратко, – очень громко сказал Оппенгеймер, пытаясь перекричать шум, – двум участницам нашей сегодняшней дискуссии пришлось срочно снять свои выступления…

– И эти две неудачницы – все, чем вы располагали? Вопрос прозвучал из первого ряда и принадлежал одной из

сидящих на полу воинственных девиц. Ее соседки разразились громким и вульгарным хохотом.

Вирджинии становилось все труднее дышать, однако попытки вдохнуть глубже сдерживались слишком узким спортивным бюстгальтером. Даже сквозь шум голосов, хохот, свист и шипение она услышала вздох ужаса, который издал с противоположного края стола Боб Доу. Он напомнил ей надувного клоуна, которого ради шутки прокололи. Доу нервно вращал глазами и вообще был похож на перепуганного пса.

В зале теперь стоял непрерывный шум. Вита, заикаясь, пыталась перекричать окружающих. Оппенгеймер стучал молоточком, надеясь успокоить собравшихся. Карсвелл опустил руки на кафедру, продолжая сжимать пенсне пальцами. Он улыбался.

– Леди и джентльмены, – призвал Оппенгеймер. – Прошу вас, соблюдайте тишину.

– Здесь нет ни одного джентльмена, – выкрикнула ему в ответ одна бой-баба из первого ряда, окинув взглядом соседок.

– Да и леди никаких нет, – откликнулась другая.

Хохот разнесся по всему залу. Вирджиния почувствовала покалывание где-то у щеки и подняла руку, чтобы стереть струйку пота. К ее ужасу, то был не пот, а ее борода. Та ее часть, что находилась у самого уха, начала потихоньку отклеиваться и теперь отвисала и болталась липким лоскутом.

Вирджиния прикрыла щеку ладонью и бросила ошалевший взгляд на Беверли. Но Беверли не смотрела на нее, она примостилась на четвереньках у ступенек, что вели к президиуму, и устремила ненавидящий взор на Карсвелла. Вирджиния хотела повернуться на стуле таким образом, чтобы щека с отклеивающейся бородой была направлена в противоположную от аудитории сторону, но в таком случае ей придется смотреть в стену, и она не увидит, что будет происходить за кафедрой. Вирджиния прижала бороду к виску в надежде, что она приклеится, однако стоило ей отнять руку, как борода приклеилась к пальцам, и она отодрала от лица еще целых полдюйма. Ничего не оставалось, как снова прижать руку к щеке, опустить локоть на стол и внимательно взглянуть в зал: не заметил ли кто-нибудь происшедшего с ней?

В зале, пребывавшем в неописуемом волнении, даже в передних рядах никто не обращал на Вирджинию ни малейшего внимания, все взгляды были устремлены в центр сцены. Теперь все говорили в полный голос, так, словно присутствовали не на научной конференции, а на вечеринке. Оппенгеймер отчаянно призывал присутствующих к порядку. Боб Доу на своем дальнем стуле астматически пыхтел, сунув руки под мышки.

Вирджиния повернулась к Карсвеллу, и ее сердце замерло. Он смотрел прямо на нее, и, как только их взгляды встретились, губы его изогнулись в неком подобии зловещей ухмылки.

Он узнал меня, подумала Вирджиния. Он заметил, что у меня отклеилась борода. Слишком поздно!

Тут Карсвелл медленно покачал головой, его улыбка стала шире, дружелюбнее, он как бы приглашал ее себе в союзники. Вы же понимаете, не так ли? – говорил его взгляд. Вы же знаете, откуда я. Вирджиния похолодела от ужаса. И по мере того как шум в аудитории нарастал, Карсвелл одними губами произнес, обращаясь к Вирджинии, как мужчина мужчине.

– Сучки, – произнес он, беззвучно шевеля губами.

– Послушайте! – рявкнул Оппенгеймер тоном того самого сержанта, каким он когда-то был в Корее. – Позвольте мне предложить компромиссное решение.