Фермер в небе (Небесный фермер)

Вопрос только - что взять? Шелковичных червей я отнес в школу, в кабинет биологии. За ними туда же отправились змеи. Дак хотел взять себе аквариум, но я не позволил: он дважды заводил себе рыб, и оба раза они у него подохли. Птиц отдал миссис Фишбейн с первого этажа. Ни кота, ни собаки у меня не было: Джордж говорит, что девяностоэтажный дом не место для наших меньших братьев. Так он их называет. Когда Джордж пришел домой, я разгребал свои завалы. - Ну-ну, - сказал он. - По-моему, я впервые могу войти в твою комнату без противогаза. Я пропустил это мимо ушей: такая уж у него манера разговаривать. - Не знаю, куда их девать, - пожаловался я, показав на кучу вещей, сваленных на кровать. - Ты снял на пленку все, что собирался? - Да, кроме портрета. Стереопортрет Анны весил как минимум фунт и девять унций [1 унция = 28,35 г.]. - Конечно, сохрани его. Но ты должен помнить, Билл: мы поедем налегке. Мы же первопроходцы. - Все равно - никак не соображу, что из этого выбросить. Думаю, видок у меня был мрачноватый, потому что отец сказал: - Знаешь, кончай-ка жалеть себя. Мне тоже несладко - придется расстаться с трубкой, а это ох как нелегко, можешь мне поверить. - Почему? - спросил я. - Трубка же легкая! - Потому что на Ганимеде табак не выращивают и не импортируют. - Да-а. Слушай, Джордж, в общем-то у меня все на мази, только вот аккордеон... Больно он тяжелый. - Хм... Надо попробовать подвести его под графу "предметы культуры". - Чего? - Прочти первую строчку. Предметы культуры не входят в число личных грузов. Они считаются достоянием колонии. Мне и в голову не приходило, что я обладатель культурных ценностей. - Вряд ли это выгорит, Джордж! - А ты попробуй, что ж сразу руки-то опускать! Вот так и вышло, что через два дня я выступал перед советом по науке и культуре, пытаясь доказать им, что представляю собой культурное достояние. Для начала я сбацал им "Индюшку в соломе", потом опус 81 Неру, увертюру из "Зари XXII века" Моргенштерна в переложении для гармоники, а под занавес вжарил "Зеленые холмы Земли". Меня спросили, нравится ли мне играть для публики и вежливо сказали, что сообщат о решении совета... А через неделю я получил письмо с предписанием сдать аккордеон в контору, ведающую грузами. Ура! Я таки действительно "культурное достояние"! За четыре дня до старта отец пришел домой раньше обычного - он закрыл свою контору - и поинтересовался, можем ли мы позволить себе что-нибудь вкусненькое на обед: у нас, дескать, будут гости. Я ответил, что все о'кей, мы даже вернем часть пайка перед вылетом. - Сынок! - смущенно сказал отец. - Чего? То есть - да, Джордж? - Помнишь, что говорилось в брошюре про семьи? - Конечно. - Ты был абсолютно прав, но я тогда не решился тебе сказать. Теперь хочу признаться: завтра я женюсь. В ушах у меня зазвенело. Я не смог бы удивиться больше, если бы он меня ударил. Я стоял и тупо смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Потом выдавил: - Но, Джордж, это невозможно... - Почему, сынок? - А как же Анна? - Анна умерла. - Но... Но... У меня не было слов. Я влетел в свою комнату, заперся и плюхнулся на кровать, пытаясь собраться с мыслями. Отец подергал за ручку, постучал в дверь, окликнул меня. Я не ответил. Он подождал немного и ушел. Я не встал с постели. Кажется, я ревел - не из-за отца, нет. Ревел, как после смерти Анны, когда не мог заставить себя поверить, что больше не увижу ее. Что больше никогда она не улыбнется мне, не скажет: "Расти большой, Билли". Я вытягивался в струнку, а она с гордостью смотрела на меня и гладила по плечу. Как он может? Как может он привести какую-то женщину в дом Анны? Я встал, посмотрел на себя в зеркало, включил игольчатый душ и сильный массаж. После этого мне полегчало, только в животе как-то странно посасывало. Массажер выколотил из меня всю пыль, обдул ветерком и со вздохом затих. Пока он жужжал, мне все казалось, что я слышу голос Анны, но скорее всего он звучал у меня в голове. Она говорила: "Расти большой, сынок". Я оделся и вышел из спальни. Отец уродовался над обедом - в буквальном смысле слова. Он умудрился прижечь большой палец в печке - только не спрашивайте меня как. Все, что он наготовил, кроме салата, пришлось вышвырнуть вон. Я вытащил продукты и молча принялся за стряпню. Отец тоже не говорил ни слова. Стол я накрыл на троих. Джордж наконец раскрыл рот: - Поставь, пожалуйста, еще прибор, Билл. Видишь ли, у Молли есть дочь. Я выронил вилку. - Молли? Ты имеешь в виду миссис Кеньон? - Да, а разве я тебе не сказал? Ах да, ты же не захотел слушать. Старая знакомая, значит. Она работала у отца чертежницей. Дочку ее я тоже видал - двенадцатилетняя пигалица. То, что невестой отца оказалась миссис Кеньон, меня совсем доконало. Почему-то мне показалось это верхом неприличия. Черт, эта лицемерка ведь была на похоронах Анны и даже имела наглость поплакать! То-то она так суетилась вокруг меня, когда я заходил к отцу в контору. Небось давно уже положила глаз на Джорджа. Я ничего не сказал. Что тут скажешь? Когда они пришли, я вежливо поздоровался и слинял на кухню под предлогом готовки. Странный это был обед. Отец и миссис Кеньон разговаривали друг с другом, я что-то отвечал, когда ко мне обращались. И толком ничего не слышал. Меня заклинило на мысли - как он мог это сделать? Пигалица пару раз попыталась ко мне привязаться, но я быстро поставил ее на место. После обеда отец предложил всем вместе сходить в кино. Они ушли, а я отговорился необходимостью собрать вещи. Голова у меня трещала от мыслей, но с какой стороны я ни пытался посмотреть на это дело, лучше оно не становилось. Сначала я решил, что не поеду на Ганимед, если они тоже туда намылились. Отцу придется заплатить за билет, но я заработаю и верну ему деньги - от них мне ничего не нужно! А потом меня вдруг осенило, почему отец решился на женитьбу. И от сердца чуть-чуть отлегло. Но не совсем. Больно уж высока цена. Отец вернулся поздно и без гостей. Постучал ко мне, открыл дверь, вошел в комнату. - Ну, сынок? - Что "ну"? - Билл, я понимаю, что ты ошарашен, но ты привыкнешь. Я рассмеялся, хотя мне было совсем не до смеха. "Привыкнешь"! Может, он и забыл об Анне, но я-то не забуду. Никогда. - А пока, - продолжал отец, - я прошу об одном: веди себя прилично. Надеюсь, ты понимаешь, что вел себя по-хамски, только что в лицо им не плевал? - По-хамски? - изумился я. - Я же приготовил им обед! Я был с ними вежлив. - Да, вежлив. Как судья, объявляющий приговор. И не менее дружелюбен. Надо было наподдать тебе слегка, чтобы вспомнил, как себя ведут порядочные люди. Думаю, на моем лице было написано, насколько я с ним не согласен. - Ладно, что было, то прошло, - сказал Джордж. - Забудем. Поверь мне, Билл, со временем ты поймешь, что я правильно решил. А пока я прощу - веди себя по-человечески. Я же не призываю тебя бросаться к ним на шею, просто будь приветливым и дружелюбным, то есть будь самим собой. Ты постараешься, да? - Попробую. Отец, а почему ты решил преподнести мне это сюрпризом? - Я был не прав, - смутился он. - Наверное, мне хотелось избежать неприятных сцен: я знал, что ты заклеймишь меня как предателя. - Но я бы смог понять, если бы ты объяснил. Я знаю, почему ты решил жениться... - Вот как? - Мне сразу надо было сообразить, когда ты упомянул об условиях в брошюре. Ты женишься, чтобы мы могли улететь на Ганимед... - Что?! Я растерялся. - Но... это так, верно? Ты же сам говорил. Ты сказал... - Я не говорил тебе ничего подобного! - Отец замолчал, набрал в грудь воздуха и тихо продолжил: - Билл, наверное, у тебя могло сложиться такое впечатление... Хотя это не делает мне чести. А теперь запомни раз и навсегда: мы с Молли решили пожениться вовсе не затем, чтобы эмигрировать. Мы эмигрируем, потому что решили пожениться. Может, ты еще слишком мал, чтобы понять, но я люблю Молли, а Молли любит меня. Если бы я захотел остаться здесь, она осталась бы со мной. Но поскольку я хочу уехать, она едет тоже. Она достаточно умна и понимает, что мне необходимо окончательно оторваться от прошлого. Тебе все ясно? Я сказал, что вроде все. - Тогда спокойной ночи. - Спокойной ночи. Он повернулся, и тут я не выдержал. - Джордж! Он остановился. - Ты больше не любишь Анну, да? - крикнул я. Отец побелел. Шагнул ко мне, остановился. - Билл, - тихо сказал он. - Вот уже несколько лет я ни разу не поднял на тебя руку. И сейчас впервые мне захотелось влепить тебе оплеуху. Мне показалось, что он так и сделает. Я стоял и думал: если он до меня дотронется, он будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но отец вышел из комнаты и закрыл дверь. Я опять принял душ, просто так, и улегся спать. Около часа я ворочался, вспоминая, как отец чуть не ударил меня, и отчаянно призывая Анну, чтобы она подсказала, что же мне делать. Потом врубил светомузыку и смотрел на огни, пока не заснул. За завтраком мы не разговаривали, да и не ели почти. Наконец отец сказал: - Билл, я хочу попросить у тебя прощения за вчерашнее. Ты не сделал ничего такого, что могло бы оправдать мое поведение, я не имел права так разговаривать с тобой. - Ничего, все нормально, - ответил я и добавил: - Боюсь, я тоже наговорил лишнего. - Что наговорил - это полбеды. Хуже то, что ты мог так подумать. Билл, я всегда любил Анну и сейчас люблю ее не меньше, чем прежде. - Но ты сказал... - Я запнулся. - Нет, до меня, видно, не доходит... - Что ж, это более чем естественно. - Джордж поднялся из-за стола. - Билл, церемония назначена на три часа. Ты сможешь одеться и быть готовым где-то к двум? Я замешкался. - Нет, Джордж, вряд ли. У меня уйма дел. Он ничем не выдал своих эмоций. - Понимаю, - сказал он бесстрастно и вышел. Через пару минут отец уехал из дома. Еще через несколько минут я позвонил к нему в контору. Автоответчик промурлыкал: "Хотите оставить сообщение?" Я не хотел. Я решил, что Джордж заедет до трех домой, и вырядился в свой парадный костюм. Даже помазался отцовским кремом для бритья. Он не приехал. Я без конца названивал в контору, но в ответ слышал неизменное: "Хотите оставить сообщение?" Тогда, стиснув зубы, я набрал номер миссис Кеньон. Никто не взял трубку. Там тоже никого не было. Время медленно, но неумолимо ползло вперед, а я ничего не мог поделать. Наконец пробило три. Отец где-то сейчас вступал в законный брак, но я не знал где. В полчетвертого я вышел из дома и отправился в кино. Вернувшись домой, я заметил, что на автоответчике горит красная лампочка. Нажал на клавишу и услышал отцовский голос: "Билл, я пытался связаться с тобой, но тебя не было дома, а ждать я не мог. Мы с Молли уезжаем в короткое путешествие. Если понадобится, звони в Чикаго до востребования мы будем где-то в Канаде. Вернемся в четверг вечером. До свидания". Запись закончилась. В четверг вечером! А старт в пятницу утром.
      Глава 3
      Космический корабль "Бифрост"
      Отец позвонил мне от миссис Кеньон - то есть от Молли - в четверг вечером. Мы оба разговаривали вежливо, но натянуто. Да, сказал я, у меня все готово, надеюсь, они хорошо провели время. Да, сказал он, неплохо, а теперь они ждут меня у Молли, чтобы завтра с утра всем вместе тронуться в путь. Я ответил, что, к сожалению, не знал о его планах, а потому купил себе билет до Мохавского космопорта и забронировал номер в отеле "Ланкастер". Как же быть? Отец задумался, потом заметил: - Похоже, ты стал совсем самостоятельным, Билл. - А как же! - Хорошо. Тогда встретимся в порту. Хочешь поговорить с Молли? - Нет-нет, просто передай ей привет от меня. - Благодарю, непременно передам. - И он повесил трубку. Я побрел в спальню, взял рюкзак - пятьдесят семь и пятьдесят девять десятых фунта. Не прибавишь даже лягушачью икринку. Комната была совсем голой: единственное, что в ней осталось, это моя скаутская форма. Взять ее с собой я не мог, а выбросить не хватало духа. Я понес было форму к мусоросжигателю, но по дороге передумал. Когда нас взвешивали, я набрал сто тридцать один и две десятых фунта вместе с одеждой. Но в последние дни у меня появились проблемы с аппетитом. Я встал на весы - сто двадцать девять и восемь десятых. Схватил скаутскую форму и взвесился с ней - сто тридцать два с половиной. Уильям, сказал я себе, никакого ужина, завтра утром никакого завтрака и ни капли воды. Свернул форму и взял ее с собой. В квартире не осталось ничего, кроме моего несъеденного ужина в холодильнике - приятный сюрприз для новых жильцов. Я вырубил все электроприборы, кроме холодильника, и запер за собой дверь. Странное было ощущение: сколько себя помню, мы всю жизнь прожили здесь - Анна, Джордж и я. Я спустился в подземку, пересек город и пересел на линию, ведущую в Мохаве. Через двадцать минут я был уже в отеле "Ланкастер" в Мохавской пустыне. Номер, забронированный мною, оказался койкой в бильярдной комнате. Пришлось спуститься к портье выяснять отношения. Я сунул ему под нос карточку, в которой черным по белому было написано, что мне оставлена комната. Он взглянул на карточку и заявил: - Молодой человек, вы когда-нибудь пробовали разместить в отеле шесть тысяч человек одновременно? Я признался, что не пробовал. - Тогда радуйтесь, что вам досталась койка. В вашей комнате поселилась семья с девятью детьми. Я повернулся и пошел восвояси. Отель очень напоминал дурдом. Даже если бы я не дал себе торжественного обещания не ужинать, мне это все равно не грозило. К столовой невозможно было подобраться ближе чем на двадцать ярдов [1 ярд = 91,44 см.]. Под ногами путалась малышня, сновавшая туда-сюда и оравшая во все горло. В холле на полу сидели семьи эмигрантов. Я поглядел на них и подумал: интересно, из какой помойки их всех выгребли? В конце концов я улегся на свою коечку - и тут меня начал донимать голод. Стоила ли форма, которая мне явно не пригодится, таких жертв - это вопрос на засыпку. Если бы у меня была с собой продовольственная книжка, я, наверное, встал бы в очередь в столовую. Но мы с отцом уже сдали книжки. Правда, у меня осталось немного денег. Можно было поискать какого-нибудь свободного торговца; говорят, они обычно так и роятся возле отелей. Но отец считает, что "свободный торговец" - неправильное название. На самом деле они просто спекулянты, а у спекулянтов порядочные люди никогда ничего не покупают. Да и как их искать, этих торговцев, кто бы подсказал. Я встал, выпил воды, снова лег и заставил себя расслабиться. В конце концов мне все же удалось заснуть. Снился мне клубничный торт со взбитыми сливками - я имею в виду, настоящими, из-под коровы. Проснулся я зверски голодным, но тут же вспомнил, что сегодня мой последний день на Земле. Возбуждение от этой мысли приглушило голод. Я встал, надел скаутскую форму, а поверх нее - космический костюм. Я думал, что мы сразу отправимся на борт. Но не тут-то было. Сначала нам велели собраться под навесом, натянутым перед отелем, неподалеку от контрольно-пропускного пункта. Кондиционеров там, естественно, не было, но, поскольку стояло раннее утро, пустыня еще не обдавала жаром. Я отыскал букву "Л" и уселся под ней на рюкзак. Ни отца, ни его семьи не видать. Похоже, придется мне лететь на Ганимед строго самостоятельно. Ну и ладно. За воротами, милях в пяти от навеса, на взлетном поле виднелись корабли "Дедал" и "Икар", снятые специально по такому случаю с обычного рейса "Земля - Луна", а также "Бифрост" - старая челночная ракета. Насколько мне известно, она весь свой век летала одним маршрутом - до космической станции Супер-Нью-Йорк. Мне хотелось попасть на "Бифрост", хотя ракета и уступала в размерах "Дедалу" с "Икаром". Но я помню, как впервые в жизни наблюдал старт космического корабля - и это был "Бифрост". Рядом со мной побросало свой багаж какое-то семейство. Мамаша взглянула вдаль и осведомилась: - Джозеф, который из них "Мейфлауэр"? Супруг попытался объяснить ей, что к чему, но так и не смог рассеять ее недоверие. Я чуть не лопнул, стараясь удержаться от смеха. Нет, вы только подумайте: эта недотепа полна решимости покорить Ганимед и в то же время понятия не имеет, что корабль, на котором ее туда доставят, построен в космосе и нигде не может приземлиться? Толпа эмигрантов и провожающих все прибывала, но отец не объявлялся. Кто-то окликнул меня, я обернулся и увидел Дака Миллера. - Чао, Билл, - сказал он. - Я уж боялся, что не успею. - Привет, Дак. Как видишь, я еще здесь. - Я звонил тебе вчера вечером, но по телефону сказали: "Абонент выбыл". Так что я слинял с уроков и рванул прямо сюда. - Ну, Дак, не стоило... - Но мне хотелось отдать тебе это. Он протянул мне коробку шоколадных конфет весом не меньше фунта. Я потерял дар речи. Потом поблагодарил его и сказал: - Дак, я очень тронут, честное слово. Но мне придется вернуть тебе коробку. - Почему? - Вес. То есть масса. Мне нельзя прибавить ни унции. - Ты можешь нести ее в руках. - Не поможет. Они считают общий вес. Он переварил информацию и заявил: - Тогда давай откроем ее. - Конечно. Я вскрыл коробку и предложил ему конфету. Глаза мои приклеились к шоколаду, а желудок просто взвыл, умоляя о пище. В жизни не чувствовал себя таким голодным. Я сдался и съел конфетку, решив, что все равно вспотею и потеряю в весе. Стало припекать, а на мне была скаутская форма и поверх нее космический костюм - самая та экипировочка для пустыни Мохаве в разгар июня. Естественно, после конфеты безумно захотелось пить. Стоит раз поддаться искушению - и ты увяз. Я отошел к фонтанчику и глотнул чуток. Потом вернулся к Даку, протянул ему коробку и велел на первом же скаутском собрании съесть ее с ребятами за мое здоровье. Дак пообещал, что так и сделает, И добавил: - Знаешь, Билл, мне бы хотелось уехать с тобой. Честное слово. Я сказал, что был бы рад, только не понимаю, с чего он вдруг так круто переменил свое мнение? Дак смутился, но тут показался мистер Кински, а за ним - отец, Молли с пигалицей и сестра Молли миссис ван Метр. Все стали жать друг другу руки, миссис ван Метр разрыдалась, а пигалица привязалась ко мне с вопросами - почему это у меня костюм такой, будто надутый, да почему это пот с меня градом льет? Джордж наблюдал за моей реакцией, но тут выкрикнули наши имена, и мы двинулись к пропускному пункту. Сначала взвесили Джорджа, Молли и Пегги, потом пришла моя очередь. Багаж у меня был тютелька в тютельку, и я шагнул на весы. Ну надо же - сто тридцать один и одна десятая фунта! Вполне мог съесть еще конфетку. - В норме! - сказал таможенник, поднял на меня глаза и удивился: - Что ты напялил на себя, сынок? Закатанный левый рукав скаутской формы предательски вылез из-под короткого рукава космического костюма, сияя нашивками, словно сигнальными огнями. Я ничего не ответил. Таможенник пощупал валики у меня на руках и заявил: - Парень, ты что, в арктическую экспедицию собрался? Неудивительно, что ты весь мокрый. А известно тебе, что ничего лишнего на себя надевать не положено? К нам подошел отец, спросил, в чем дело. Я молчал, ощущая, как уши наливаются жаром. Таможенник тем временем провел переговоры со своим помощником, потом позвонил куда-то и наконец объявил: - Все нормально. Охота париться в этой чертовой коже - валяй, дело твое. Следующий! Я потрусил вперед, чувствуя себя последним идиотом. Мы зашли в здание космопорта, взобрались наверх по пандусу. Слава Богу, здесь было прохладно. Через пару минут мы очутились в помещении для посадки, прямо под кораблем. Им оказался "Бифрост". Из-под земли высунулся посадочный лифт, остановился у пассажирской платформы, и мы всем скопом втиснулись в него. Организовано все было четко. Багаж у нас отобрали в помещении для посадки, а пассажиров распределили по весовым категориям, так что нас с отцом опять разделили. Меня поместили на верхней палубе, сразу за рубкой управления. Я нашел свое место, кресло 14-Д, и отправился поглазеть в иллюминатор на "Дедал" с "Икаром". Проворная маленькая стюардесса, ростом чуть выше кузнечика, проверила пассажиров по списку и предложила сделать укол от космической болезни. Я поблагодарил и отказался. - Приходилось уже бывать в космосе? - спросила она. Я признался, что нет, не приходилось. - Тогда лучше сделайте укол. Я сказал, что привык к полетам - я, как-никак, пилот; тошнить меня не будет. Правда, я умолчал о том, что летал только на вертолетах. Стюардесса пожала плечами и пошла дальше. - "Дедал" к взлету готов! - объявил динамик. Я прильнул к иллюминатору, чтобы не пропустить старт. "Дедал" стоял где-то в четверти мили от нас и немного повыше. Красивый, четкий силуэт, блестящий в лучах восходящего солнца. За кораблем, направо, в конце поля на блокпосте зажегся зеленый свет. Корабль чуть-чуть накренился к югу, буквально на несколько градусов. Снизу вырвалось пламя, сначала оранжевое, потом ослепительно белое. Разлилось по полю, и его тут же поглотили вентиляционные отверстия. "Дедал" оторвался от земли. Мгновение он висел в воздухе - видно было, как колеблются очертания холмов в струях, вырывающихся из дюз, - а потом исчез. Именно так - исчез. Вспорхнул, как испуганная птица, прочертил в небе белую полоску и скрылся из виду, хотя рев его двигателей все еще был слышен у нас на палубе. В ушах у меня звенело. За спиной раздался чей-то голос: - Но я же не позавтракала! Капитану придется подождать. Скажи ему, Джозеф! Старая знакомая! Та самая недотепа, которая не знала, что "Мейфлауэр" не приземляется на планетах. Муженек попытался ее урезонить, но где там! Она воззвала к стюардессе. - Но, мадам, - услышал я голос стюардессы, - капитан не может сейчас разговаривать с вами. Он готовится к старту. Это не возымело никакого действия. В конце концов стюардессе пришлось торжественно пообещать, что завтрак будет подан сразу после старта. Я навострил уши: надо мне тоже сделать заказ. Через двадцать минут стартовал "Икар", а потом опять врубился динамик: - Внимание! Всем занять свои места, приготовиться к старту! Я вернулся к креслу, стюардесса проверила, все ли пристегнулись, предупредила, чтобы без разрешения никто не расстегивал ремни, и ушла на нижнюю палубу. Я почувствовал, как заложило уши, а затем корабль тихонько вздохнул. Я сглотнул слюну, потом еще и еще. Из корабля выкачивали воздух, заполняя отсеки стандартной кислородно-гелиевой смесью с давлением вполовину меньшим, чем над уровнем моря. Женщине - той самой - это явно не понравилось. - Джозеф, - заныла она, - у меня голова разламывается! Джозеф, мне нечем дышать! Сделай же что-нибудь! Она вцепилась в свои ремни и приподнялась. Муж, уложил ее обратно. "Бифрост" слегка наклонился, и динамик возвестил; - Три минуты до старта! Помолчал и после томительно долгой паузы ожил вновь: - Одна минута до старта! И тут же другой голос начал отсчет; - Пятьдесят девять! Пятьдесят восемь! Пятьдесят семь! Сердце у меня билось так громко, что заглушало все звуки. А голос продолжал считать: - Тридцать пять! Тридцать четыре! Тридцать три! Тридцать два! Тридцать один! Полминуты! Двадцать девять! Двадцать восемь! И наконец: - Десять! - Девять! - Восемь! - Семь! - И шесть! - И пять! - И четыре! - И три! - И два... Слово "один", или "старт", или что они там обычно говорят, я так и не услышал. В этот момент на меня что-то свалилось и намертво придавило к креслу. Однажды, когда мы с друзьями лазили по пещере, с потолка обрушилась земля, так что меня еле откопали. Нечто подобное я чувствовал и сейчас только никто и не думал меня откалывать. В груди жгло огнем. Ребра трещали - того и гляди сломаются. Я не мог шевельнуть даже пальцем. Попробовал вдохнуть - и тоже не смог. В общем-то не скажу, чтобы я испугался, поскольку знал, что стартовать мы будем с высокими перегрузками, но неприятно было ужасно. С трудом повернув голову, я увидел, что небо залито багровым заревом. Прямо на глазах оно почернело - и вокруг появились звезды, миллионы звезд, хотя Солнце продолжало ослепительно сиять через иллюминатор. Двигатели ревели как сумасшедшие; потом вдруг разом стихли и воцарилась тишина. Говорят, в старинных ракетах рев был слышен даже тогда, когда корабль переходил на сверхзвуковую скорость. Но на "Бифросте" стало тихо, как в подушке, набитой перьями. Делать было нечего - оставалось только лежать, пялиться в иллюминатор, втягивать в себя воздух и стараться не думать о тяжести, взгромоздившейся на грудь. И вдруг, совершенно неожиданно, желудок подпрыгнул к горлу и я сделался невесомым.
      Глава 4
      Капитан Делонпре
      Невесомость, да еще испытанная впервые в жизни, штука неприятная, доложу я вам. Конечно, привыкнуть к ней можно. А не привыкнешь - придется голодать. Бывалые космонавты утверждают даже, что им нравится невесомость. Мол, пара часов сна в таком состоянии заменяет целую ночь на Земле. Ну, привыкнуть-то я привык, но не скажу, чтобы мне это нравилось. На взлет "Бифросту" понадобилось около трех минут. Но нам они показались бесконечными из-за ускорения, которое достигло чуть ли не шести "g". Затем около трех часов корабль провел на свободной орбите, и все это время мы падали в пустоту, пока капитан не начал маневрировать, направляя нас к "Мейфлауэру". Другими словами, более двадцати тысяч миль мы падали вверх. Звучит, конечно, глупо. Все знают, что нельзя падать вверх; падают вниз. Но было время, когда все знали, что Земля плоская. Мы падали вверх. Как и все нормальные люди, я проходил по физике основы космической баллистики и начитался всяких историй о том, как космонавты плавают внутри корабля, когда он находится в свободном полете. Но это надо почувствовать на собственной шкуре, чтобы понять как следует. Возьмем, к примеру, миссис Тарбаттон - ту самую даму, которая требовала завтрак. Полагаю, она, как и все, ходила в школу. И тем не менее, продолжала настаивать, что капитан обязан сделать что-нибудь. Что он мог сделать - одному Богу известно; разве только найти для нее небольшой астероид. Не скажу, чтобы я ей не сочувствовал - да и себе тоже. Вам когда-нибудь приходилось попадать в эпицентр землетрясения? Знакомо вам такое ощущение, когда все, что вы считали устойчивым и надежным, внезапно обрушивается вам на голову, а земная твердь перестает быть твердью? Ну так невесомость - это примерно то же самое, только хуже. Когда корабль летит по свободной траектории, вверх или в любом другом направлении, уроки физики сами собой вылетают из головы: ты просто падаешь и падаешь, до бесконечности, а желудок так и норовит вырваться наружу. Таким было мое первое знакомство с невесомостью. Ремни не позволяли мне взмыть вверх, но чувствовал я себя разбитым и размазанным по стенке, словно кто-то врезал мне под дых. Рот наполнился слюной - я судорожно сглатывал и горько сожалел, что съел ту несчастную конфету. Но меня хоть не вывернуло, поскольку я так и не успел позавтракать. Те, что успели, - на них я старался не смотреть. Вообще-то я намеревался, когда закончатся перегрузки, отстегнуть ремни и поглазеть в иллюминатор на Землю; но невесомость отбила у меня всю охоту. Я неподвижно лежал в кресле и погружался в пучину отчаяния. Из люка, ведущего на нижнюю палубу, выпорхнула стюардесса. Оттолкнулась ножкой, придержалась ручкой за центральную опору и воспарила в воздухе, словно лебедушка, разглядывая нас с высоты. Симпатичное это было зрелище, жаль, не хватило сил оценить его по достоинству. - Всем удобно? - весело спросила она. Глупый вопрос, но нянечки в больницах обычно говорят именно таким тоном. Кто-то застонал, где-то расплакался ребенок. Стюардесса подплыла к миссис Тарбаттон и осведомилась: - Что вам подать на завтрак? Может быть, омлет? Я стиснул челюсти и отвернулся, всей душой желая ей проглотить язык. Потом снова взглянул в ее сторону. Что ж, за свой идиотский вопрос она поплатилась - и теперь вычищала ответ. Когда она разобралась с миссис Тарбаттон, я неуверенно подал голос: - Э-э... Можно вас... Мисс... - Эндрюс. - Мисс Эндрюс, не могли бы вы сделать мне укол? Видите ли, я передумал. - Сей момент, - улыбнулась она и вытащила из поясной сумочки шприц. Укол ожег меня болью, и я подумал, что с конфетой все-таки придется расстаться. Но боль быстро утихла. Я почувствовал себя почти счастливым насколько можно быть счастливым на смертном одре. Стюардесса сделала инъекции всем желающим, проявившим, подобно мне, излишнее самомнение, а миссис Тарбаттон вкатила двойную дозу, чтоб та больше не рыпалась. Тем временем двое смельчаков расстегнули ремни и устремились к иллюминаторам; я прикинул и решил, что у меня хватит сил последовать за ними. Передвигаться в невесомости совсем не так легко, как кажется на первый взгляд. Я отстегнул ремни и сел. Вернее, хотел сесть. Потому что на самом деле я отчаянно молотил руками и ногами в воздухе, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь. В результате очередного кульбита я приложился затылком к переборке, отделявшей нас от рулевой рубки, и тут же увидел звезды. Но не в иллюминаторе, а у себя в голове. А потом палуба с креслами стала медленно двигаться мне навстречу. Я ухватился за крепежный ремень и, наконец, встал на якорь. В кресле, к которому мне удалось пришвартоваться, сидел какой-то толстячок. - Извините, - сказал я. - Не за что, - ответил он и с ненавистью отвернулся. Оставаться было нельзя, но и добраться до своего кресла, не перещупав по дороге всех пассажиров, я тоже не мог. Поэтому я снова взмыл в воздух, стараясь проделать это как можно аккуратнее, и даже умудрился схватиться за поручень, прежде чем врезался спиной в переборку. Поручень тянулся вдоль всей переборки; я вцепился в него и не выпускал из рук, пока по-обезьяньи не дополз до иллюминатора. И впервые увидал Землю из космоса. Не знаю, чего я, собственно, ожидал, но только не того, что увидел. Земной шар был похож на снимки в учебниках по географии, а еще больше - на телеизображение в зале ожидания на станции Супер-Нью-Йорк. И в то же время совсем не похож. Разница была примерно такая же, как между угрозой, что сейчас вам дадут под зад, и настоящим пинком. Не снимок, не изображение. Живая Земля. Во-первых, она не висела в самом центре экрана; шар был сдвинут к краю иллюминатора, и корма нашего корабля отъела здоровый кусок Тихого океана. А во-вторых, она вращалась, уменьшаясь в размерах. Пока я разглядывал ее, она на глазах съежилась чуть не вполовину, становясь при этом все более круглой. Да, Колумб был прав. С моего наблюдательного пункта была видна оконечность Сибири, потом Северная Америка, затем слева направо проплыла северная часть Южной Америки. Над Канадой и восточной частью Штатов нависли густые облака - в жизни не видал такой белизны: белее, чем полярные шапки. А прямо напротив Солнце отражалось от поверхности океана и слепило глаза. Другие части океана в разрывах облаков казались почти багровыми. Она была настолько прекрасна, что у меня перехватило дыхание - так хотелось дотронуться до нее рукой. А вокруг сияли, звезды - крупные и куда более яркие, чем когда смотришь на них из старушки Америки. Вскоре у иллюминаторов образовалось настоящее столпотворение. Малышня теребила родителей, родители, приговаривая: "Сейчас, сейчас, детка", глазели в космос и отпускали глупые замечания. Мне это надоело. Я уселся в кресло, пристегнул один ремень, чтобы не взлететь ненароком, и погрузился в раздумья.