История будущего - Достаточно времени для любви, или жизнь Лазуруса Лонга

      Внешний вид прибывших мне не понравился – он совершенно не соответствовал моему представлению о соседях. Оставалось надеяться, что они поселятся подальше, километров за пятьдесят. У верховых на поясе висели пистолеты, как и положено в стране прыгунов. Я тоже был украшен игольным пистолетом и поясным ножом. Впрочем, у меня с собой было и еще кое-что, однако, по-моему, невежливо демонстрировать гостям при первой встрече все это снаряжение.
      Когда я приблизился, всадники остановились и возница сдержал мулов. Я осадил Бьюлу в десяти шагах от головной пары мулов. – Привет, – сказал я. – Приветствую вас в Счастливой долине. Я – Билл Смит.
      Самый старший из троих оглядел меня с ног до головы. Трудно судить о выражении лица мужчины, когда он зарос бородой, но то малое, что мне удалось увидеть, выражало лишь усталость. Мое лицо было гладко выбрито: в честь гостей я побрился и переоделся в чистое. Я брился, потому что так нравилось Доре и еще потому, что хотел быть молодым, как она. Я изобразил на лице самое дружелюбное выражение, а про себя подумал: "Даю вам десять секунд, чтобы ответить и объясниться, – иначе не рассчитывайте, что вам удастся вкусно пообедать".
      Старший едва уложился в отведенное время. Я уже отсчитал про себя семь шимпанзе, когда из зарослей, покрывавших лицо, выкарабкалась ухмылка. – Ну что ж, ты весьма любезен, молодой человек.
      – Билл Смит, – повторил я. – Но я, кажется, не расслышал вашего имени.
      – Наверное, потому, что я не назвал его, – ответил он. – Меня зовут Монтгомери. Для друзей я Монти, а врагов у меня не бывает: долго не живут. Верно, Дарби?
      – Да, папаша, – согласился второй верховой.
      – Вот это – мой сын Дарби, а там Дэн правит упряжкой. Скажите ему здрасьте, ребята.
      – Здрасьте, – повторили ребята.
      – Здравствуйте, Дарби, здравствуйте, Дэн. Монти, а миссис Монтгомери с вами? – Я кивнул в сторону фургона, не пытаясь заглянуть в него; фургон человека – его крепость, так же как и дом.
      – Почему ты спрашиваешь об этом?
      – Потому, – проговорил я, по-прежнему играя дружелюбного идиота, что мне надо сообщить миссис Смит, на сколько человек ей придется готовить ужин.
      – Хорошо! Вы слышали, мальчики? Нас приглашают на ужин. Очень приветливый человек. Верно, Дэн?
      – Верно, папаша.
      – Мы с благодарностью примем приглашение. Верно, Дарби?
      – Верно, папаша.
      Я уже устал от этого эха, но старался сохранить приветливое выражение.
      – Монти, вы еще не сказали, сколько вас.
      – Во! Нас только трое. Но есть мы способны за шестерых. – Хлопнув себя по колену, он расхохотался собственной шутке. – Верно, Дэн?
      – Верно, папаша.
      – Так что погоняй этих тупиц, Дэн; теперь у нас есть причина поторопить их.
      Я остановил готовое сорваться эхо.
      – Потише, Монти. Нет необходимости переутомлять мулов. – Что? Это мои собственные мулы, сынок.
      – Они твои и делай с ними, что хочешь, но я поеду вперед, чтобы миссис Смит успела подготовиться к встрече. Я вижу у тебя на руке часы. – Я поглядел на свои собственные. – Хозяйка ожидает вас через час. Или, может, вам потребуется больше времени, чтобы добраться, распрячь и напоить ваших мулов?
      – А че, эти тупицы потерпят до после ужина. Если приедем пораньше, обождем.
      – Нет, – твердо сказал я, – через час, никак не раньше. Вы понимаете, как чувствует себя хозяйка, если гости являются раньше времени? Вы будете мешать ей, и она может испортить ужин. Займитесь-ка своими мулами; здесь есть удобное местечко, где можно их напоить: маленький пляж там, где река ближе всего подходит к дому. Удобное место – можно умыться, прежде чем садиться ужинать с дамой. И не являйтесь к нам раньше чем через час.
      – У тебя какая-то странная жена... К чему эти церемонии в диких местах?
      – Да уж такая, – ответил я. – Домой, Бьюла.
      С рыси Бьюла перешла на торопливый галоп, но мне было не по себе, пока я не удалился настолько, что меня уже было не достать выстрелом. Среди животных лишь одно опасно по-настоящему. И иногда приходится делать вид, что веришь, будто коварная, как кобра, зверюга ласкова и невинна.
      Я не стал останавливаться, чтобы расседлать Бьюлу, и поторопился в дом. Дора услышала мои шаги и встретила меня на пороге.
      – Что случилось, дорогой? Беда?
      – Возможно. Там трое мужчин, они мне не нравятся. Тем не менее я пригласил их на ужин. Дети поели? Уложи их спать и скажи, что, если высунут нос, мы спустим с них шкуры. Я не говорил приезжим о детях, и не надо упоминать о них в разговоре. Я сейчас осмотрю дом, чтобы ничто не выдало присутствия малышей.
      – Попробуем. Да, я покормила их.
      И ровно через час Лазарус Лонг встречал гостей у порога своего дома.
      Они подъехали со стороны пляжа, который Смит показал им. Лазарус решил, что животных напоили, однако с легкой укоризной отметил, что не распрягли, хотя ожидание им, безусловно, предстояло долгое. Однако он с удовольствием обнаружил, что все трое Монтгомери постарались привести себя в порядок. Возможно, они будут вести себя хорошо; его шестое чувство, предупреждающее об опасности, наверное, чересчур обострилось после долгого пребывания в глуши.
      Лазарус был одет в самое лучшее – килт с полной выкладкой; впрочем, эффект портила выгоревшая куртка из Нового Питтсбурга. Но она была и в самом деле нарядной и надевалась только на дни рождения детей. В остальные дни он ограничивался рабочим комбинезоном либо собственной шкурой – в зависимости от погоды и рода работы.
      Спешившись, Монтгомери остановился и оглядел хозяина.
      – Боже, ну и модник!
      – В вашу честь, джентльмены. Я храню эту одежду для специальных оказий.
      – Да? Весьма благородно с твоей стороны. Ред. Верно, Дэн?
      – Верно, папаша.
      – Монти, меня зовут Билл, а не Ред. Можете оставить свои пистолеты в фургоне.
      – Вот еще! Ты не слишком-то приветлив. Мы не расстаемся с нашим оружием. Верно, Дарби?
      – Верно, папаша. А если папаша говорит, что тебя зовут Род, значит, тебя на самом деле так зовут.
      – Ну-ну, Дарби, я так не говорил. Если Ред хочет звать себя Томом, Диком или Гарри, это его дело. А без пистолетов мы чувствуем себя голыми. Вот так-то вот, Ред... Билл. Я со своими, например, даже сплю. Вон там. Лазарус стоял возле открытой двери своего дома и не делал ни малейшего движения в сторону, чтобы впустить внутрь гостей.
      – Разумная предосторожность... когда ты в дороге. Но джентльмены не носят оружие, когда обедают с дамой. Оставьте их здесь или уберите в фургон, если так вам больше нравится.
      Лазарус ощущал, как растет напряжение, видел, как двое молодых людей внимательно смотрят на отца, ожидая распоряжений. Не обращая на них внимания, Лазарус с приветливой улыбкой оборотился к Монтгомери, заставляя себя выглядеть непринужденно. Прямо сейчас? Может, этот медведь отступит? Или воспримет его слова как вызов?
      На лице Монтгомери расплылась широчайшая улыбка.
      – Ну что ж, конечно, соседушка... если уж ты так хочешь. Штаны тоже снять?
      – Ограничимся оружием, сэр.
      Он правша. А будь я правшой, где спрятал бы второй пистолет под одеждой? Там, я полагаю... А если там, то он невелик: либо игольный, либо старомодный короткоствольный револьвер. А сыновья его тоже правши?
      Семейка Монтгомери оставила пояса с пистолетами на сидении своего фургона и вернулась. Лазарус отошел в сторону и пригласил их войти, а потом закрыл и заложил дверь. Дора, одетая в свое лучшее платье, ждала их. Первый раз она не надела перед ужином свои рубины.
      – Дорогая, это мистер Монтгомери, это его сыновья, Дарби и Дэн. Это моя жена, миссис Смит.
      Дора присела.
      – Приветствую вас, мистер Монтгомери... Дарби и Дэн.
      – Зовите меня Монти, миссис Смит... а как вас зовут? Приятненькое местечко... в такой-то глуши.
      – Джентльмены, извините меня – мне нужно кое-что сделать и подать ужин на стол. – Она быстро повернулась и поспешила на кухню.
      – Я рад, что тебе здесь понравилось, Монти, – промолвил Лазарус. Пока нам не удалось сделать что-нибудь получше, мы только начали строить ферму.
      В задней половине дома были четыре комнаты: кладовая, кухня, спальня и детская. Все помещения выходили во двор, но сейчас была открыта только дверь в кухню. Внутри все комнаты сообщались.
      За кухонной дверью виднелась датская печь, здесь же располагался и очаг. Очаг, печь да бочонок с водой – вот и все, что было у Доры на кухне... однако муж обещал ей проточную воду: "Еще до того, как ты станешь бабушкой, моя дорогая". Она не торопила его: дом рос и с каждым годом становился удобнее.
      Позади датской печки вдоль стены стоял длинный стол со стульями. У противоположной стены в маленьком помещении располагалось отхожее место: два деревянных корыта, сделанных из разрезанного пополам бочонка, возле бочонка с водой. Возле отхожего места находилась куча земли с воткнутой в нее лопатой; выгребная яма медленно заполнялась.
      – А вы неплохо устроились, – заметил Монтгомери. – Но зачем ты устроил внутри сортир, зачем, а?
      – Снаружи есть еще одно отхожее место, – сообщил ему Лазарус Лонг. Этим мы пользуемся пореже, и я стараюсь, чтобы от него не пахло. По-моему, женщине незачем выходить на улицу после наступления темноты, в особенности там, где полным-полно прыгунов. – Много, значит, прыгунов?
      – Теперь стало поменьше. А драконов не видели, когда ехали по долине?
      – Костей видели много. Похоже, что здесь их поразила какая-то болезнь.
      – Что-то в этом роде, – согласился Лазарус. – Леди, к ноге!.. Монти, скажи-ка Дарби, что пинать собаку небезопасно, она может броситься. Это сторожевая собака. Она охраняет дом и знает это.
      – Дарби, ты слыхал, что сказал этот человек? Оставь собаку в покое.
      – А нечего меня обнюхивать! Не люблю собак. Она рычит на меня.
      Лазарус обратился непосредственно к старшему сыну:
      – Она зарычала на тебя потому, что ты ее лягнул, когда она стала тебя обнюхивать. А это входит в ее обязанности. И если бы меня здесь сейчас не было, она перегрызла бы тебе горло. Оставь ее в покое, и она тебя тоже не тронет.
      – Билл, ты бы выставил ее наружу, пока мы едим. – В просьбе Монтгомери звучали нотки приказа.
      – Нет.
      – Джентльмены, ужин подан.
      – Иди, дорогая. Леди, сторожи. Верх. – Сука глянула на Дарби и сразу отправилась по лестнице на крышу. Там она обошла крышу кругом и уселась так, чтобы одновременно видеть, что творится внизу и за оградой.
      Приема из ужина не получилось: разговор вели в основном двое старших мужчин, Дарби и Дэн просто ели. Дора коротко отвечала на реплики Монтгомери и старалась не слушать те из них, которые можно было счесть неприемлемыми. Сыновья как будто удивились, обнаружив около тарелок ножи, вилки, зубочистки и ложку, – они полагались на нож и собственные пальцы, однако отец их, с известной, правда, неловкостью, пользовался каждым предметом и не забывал при этом пачкать бороду.
      Дора поставила на стол жареных цыплят, холодную резаную ветчину, картофельное пюре, политое цыплячьим жиром, горячие кукурузные лепешки и целый пшеничный каравай с топленым беконом. Перед каждым стояли кружка с козьим молоком и салат из латука и помидоров, посыпанный сыром; еще были вареная свекла, свежая редиска, свежая клубника с козьим молоком. Семейка Монтгомери, как и обещала, ела за шестерых, и Доре это было приятно. Наконец Монтгомери отодвинулся от стола вместе со стулом и выразительно рыгнул.
      – Во повезло! Миссис. Смит будет готовить нам теперь, ребята!
      – Верно, папаша!
      – Рада, что вам понравился обед, джентльмены.
      Дора встала и начала убирать со стола. Лазарус принялся помогать ей.
      – Сядь, Билл, – велел Монтгомери, – надо спросить тебя кос о чем.
      – Давай спрашивай, – произнес Лазарус, продолжая собирать тарелки.
      – Ты сказал, что больше в долине никого нет.
      – Это так.
      – Полагаю, мы можем здесь остаться. Миссис Смит очень хорошо готовит.
      – Пожалуйста, можете сегодня переночевать здесь. А потом выбирайте место: вниз по течению реки земли отличные. А здесь все принадлежит мне. – Как раз об этом я и хотел потолковать. Нехорошо, когда один человек занимает все лучшие земли.
      – Монти, это вовсе не лучшие земли, таких здесь не одна тысяча гектаров. Единственная разница в том, что эту часть я уже вспахал и обработал.
      – Не будем спорить, все равно мы правы – большинством голосов. Из четырех голосующих то есть. А мы трое голосуем за одно и то же. Верно, Дарби?
      – Верно, папаша.
      – Мы здесь не голосуем, Монти.
      – Да ну тебя! Большинство всегда право. Но не будем спорить. Покормил нас, а теперь развлекай. Любишь бороться?
      – Не очень.
      – Не порть удовольствие. Дэн, как по-твоему, ты его бросишь?
      – Конечно, папаша.
      – Хорошо, Билл, сперва ты будешь бороться с Дэном, вот здесь, в середине, а я, значит, буду судьей, чтоб все было хорошо и отлично.
      – Монти, я не собираюсь бороться.
      – Э, нет. Миссис Смит! Иди-ка сюда, ты должна все видеть.
      – Я занята, – отозвалась Дора, – скоро выйду.
      – Поторопись. А потом будешь бороться с Дарби, Билл, а уж напоследок со мной.
      – Никакой борьбы, Монти. Вам пора в свой фургон.
      – Э, нет, ты захочешь бороться, молодой человек. Я ж тебе не сказал, за что мы будет бороться. Победитель спит с миссис Смит. – С этими словами Монти вытащил пистолет. – Ну, че, одурачил я тебя, а?
      Выстрелом из кухни Дора выбила пистолет из руки Монти, а в шею Дэна вдруг воткнулся нож. Старательно прицелившись, Лазарус прострелил Монтгомери ногу, а потом, прицелившись еще более тщательно, пристрелил Дарби. Леди Макбет уже пыталась ухватить того за горло. Вся схватка продолжалась менее двух секунд.
      – Отличный выстрел, Адора. Леди, к ноге. – Смит похлопал Леди Макбет по спине. – Хорошая Леди, хорошая собачка.
      – Спасибо тебе, дорогой. Прикончить Монти?
      – Подожди-ка. – Лазарус склонился над раненым. – Ну как, хочешь еще чего-нибудь сказать, Монтгомери?
      – Ах вы, сукины дети! Не дали нам даже шанса.
      – У вас была бездна шансов. Только вы не воспользовались ими. Дора! Сделаешь? Твое право.
      – Что-то не очень хочется.
      – Ну, хорошо.
      Лазарус подобрал второй пистолет Монтгомери, мельком оглядел его, отметив, что это музейный образчик, тем не менее совершенно целый, и с помощью трофея прикончил его владельца.
      Дора уже срывала с себя платье.
      – Подожди минутку, дорогой, дай я разденусь: я не хочу, чтобы оно запачкалось в крови.
      Когда Дора сняла платье, стало заметно, что она беременна. Она была обвешана оружием, включая пояс с кобурой на бедрах.
      Лазарус тоже выбрался из килта и прочего великолепия.
      – Можешь не помогать мне, дорогая. Ты сегодня отлично поработала! Дай мне самый старый комбинезон.
      – Но я же хочу помочь. Что ты собираешься с ними делать?
      – Положу в фургон и отвезу подальше вниз по реке, чтобы о них позаботились прыгуны, потом вернусь. – Он взглянул на солнце. – До заката еще полтора часа. Времени хватит.
      – Лазарус, я не хочу, чтобы ты оставлял меня сейчас! Потом сделаешь.
      – Ты расстроилась, моя смелая Дора?
      – Немного. Не слишком. Ах... Стыдно сказать – мне захотелось. Это извращение, да?
      – Длинноногая Лил, ты возбуждаешься от всего. Да, в общем-то твоя реакция извращенная – она на удивление часто встречается, когда человек впервые сталкивается со смертью. Стыдиться нечего. Это просто рефлекс. Кстати, брось комбинезон – смыть кровь с тела гораздо проще, чем с одежды. – Он отодвинул брус и открыл ворота.
      – Мне утке случалось видеть смерть. Когда умерла тетя Элен, я расстроилась гораздо сильнее, но нисколько не возбудилась.
      – Я хотел сказать, когда впервые встречаешься с насильственной смертью. Дорогая, я хочу вытащить тела наружу, прежде чем кровь впитается в землю. А поговорить можно потом.
      – Ты не сможешь погрузить их один. Я в самом деле не хочу расставаться с тобой сейчас, действительно не хочу.
      Лазарус остановился и посмотрел на жену.
      – А ты расстроилась гораздо больше, чем позволяешь себе показать. Это тоже часто бывает: человек машинально действует решительно, а реакция приходит поздней. Так что перебори себя. Я не хочу надолго оставлять ребят дома одних. А сажать их в фургон рядом с этими скверными тушами тоже незачем. Убеди себя, что я отошел недалеко, метров на триста, а сама тем временем поставь чайник. Когда я вернусь, придется помыться, даже если на меня не попадет ни капли крови.
      – Да, сэр.
      – Дора, в твоем голосе не слышно радости.
      – Я сделаю так, как ты хочешь. Но можно было бы разбудить Заккура и попросить его посидеть с ребятами. Он уже привык.
      – Ну хорошо, дорогая. Только давай сперва их погрузим. Можешь поддерживать их за ноги, пока я буду таскать. Но если тебя вырвет, останешься с детьми, а я все сделаю сам.
      – Не вырвет. Я почти ничего не ела.
      – Я тоже. – Продолжая заниматься этим неприятным делом, Лазарус сказал: – Дора, а ты превосходно среагировала.
      – Я заметила твой сигнал. У меня хватило времени.
      – Тогда я еще не был уверен, что он осмелится вытащить пистолет.
      – В самом деле, дорогой? Я знала, что они хотели убить тебя и изнасиловать меня, – еще до того, как они если за стол. Разве ты не чувствовал этого? Поэтому я постаралась получше накормить их, чтобы им стало трудно двигаться.
      – Дора, а ты действительно ощущаешь чужие эмоции?
      – Да ты только взгляни на его физиономию, дорогой. И дети его ничуть не лучше. Просто я не была уверена, что ты с ними справишься. И решилась уже покориться насилию, если это могло бы спасти нас.
      – Дора, – грустно произнес Смит, – я допустил бы, чтобы тебя изнасиловали, только в том случае, если иначе мне не удалось бы спасти твою жизнь. Сегодня, слава Богу, обошлось. Семейка Монтгомери показалась мне подозрительной уже у ворот. Три пистолета на поясе, а мой под килтом – могли возникнуть проблемы. Если бы он намеревался убить меня, незачем было тянуть. Надежная моя, три четверти успеха в любой схватке обеспечивает решительность, надо лишь уметь уловить момент. Поэтому я так горд тобой.
      – Но ты же все сделал сам, Лазарус. Дал мне сигнал, остался стоять, когда он велел тебе садиться, а потом отошел к другому концу стола, стараясь держаться подальше, когда я начну стрелять. Спасибо тебе. Мне оставалось только выстрелить, когда он достал пистолет.
      – Конечно, я старался не попасть тебе под руку, дорогая. В моей жизни это уже не первый случай. Но лишь твой точный выстрел избавил меня от необходимости возиться с папашей, а дал возможность всадить нож в Дэна. А Леди занялась Дарби. Вы, девушки, не дали мне разорваться натрое. Это я всегда считал трудным делом.
      – Ты же учил нас обеих.
      – Ммм, да. Однако это не умаляет твоей заслуги. Когда он выдал себя, ты выстрелила, не потеряв даже доли секунды. Словно ты собаку съела на пистолетной стрельбе. Обойди-ка фургон и подержи мулов – я открою дверцу сзади.
      – Да, дорогой.
      Не успела она подойти к передней паре мулов и ласково заговорить с ними, как Смит окликнул ее:
      – Дора! Иди скорей сюда!
      Она вернулась.
      – Погляди-ка. – Смит вытащил из фургона плоский кусок песчаника и опустил на землю рядом с трупами. На камне было написано:
       БАК
       РОДИЛСЯ НА ЗЕМЛЕ
       В 3031 от Р.Х.
       УМЕР НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ,
       НЕ ДОЖИВ ДО 37 ЛЕТ.
       ОН ВСЕ ДЕЛАЛ ХОРОШО.
      – Что это, Лазарус? Понятно, что они хотели изнасиловать меня: наверное, много недель не видели женщин. Понятно даже, зачем они хотели убить тебя: они готовы были на все, чтобы добраться до меня. Но зачем им понадобилось красть камень?
      – Не ломай голову, дорогая. Люди, не уважающие чужой собственности, способны на все. Они украдут что угодно, даже если вещь прибита гвоздями. Даже если она не нужна им. – Смит помолчал и добавил: – Если бы я знал об этом раньше, то не дал бы им шанса. Таких людей следует уничтожать немедленно. Проблема только в том, как быстро распознать их.
      Минерва, Дора была единственной женщиной, которую я любил до самозабвения. Я знаю, что не сумею объяснить почему. Я не любил ее так, когда женился на ней; тогда у Доры еще не было времени показать мне, какой может быть истинная любовь. О, конечно, я полюбил ее сразу, но то была любовь дряхлеющего отца к любимому ребенку или нечто подобное чувству, которое можно испытывать к любимому домашнему животному. Я женился на ней не по любви, а потому, что восхитительное дитя, которое подарило мне столько радостных часов, хотело иметь... моего ребенка. И существовал единственный способ подарить ей то, что она хотела, и потешить свое самолюбие. Поэтому я почти хладнокровно рассчитал цену и решил, что все обойдется мне настолько дешево, что я вполне могу сделать Доре подобный подарок. Подумаешь, она же эфемерка. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, от силы восемьдесят лет – и она умрет. Можно пожертвовать такой малостью, чтобы украсить прискорбно короткую жизнь моей приемной дочери, – так я думал тогда. Это немного, и я могу принести такую жертву. Да будет так! Остальное попросту следовало из того, что я не признаю полумер, – продвигаясь к цели, следует идти на все. Я рассказал тебе о некоторых из возможностей; вероятно, я не упомянул, что подумывал на время жизни Доры остаться капитаном "Энди Джи", а Заккур Бриггс мог бы заняться земными делами или выкупить свою долю, если это его не устроило бы. Но если для меня восемьдесят лет в космическом корабле – пустяк, то для Доры это целая жизнь, и она могла бы не согласиться. К тому же корабль отнюдь не идеальное место для воспитания детей. А что с ними делать потом, когда вырастут? Высаживать на первых попавшихся планетах? Это не дело.
      И я решил, что мужу эфемерки следует самому стать эфемером – насколько это возможно. И следствия такого решения привели нас в Счастливую долину.
      Счастливая долина – самая счастливая во всех моих жизнях. И чем больше я жил с Дорой, тем больше любил ее. Своей любовью она учила меня любить, и я учился – правда, медленно, ибо не был прилежным учеником. Я увяз в своих привычках и не имел ее природного дара. Но я учился. И понял, что наивысшее удовлетворение состоит в том, чтобы подарить другому человеку покой, тепло и счастье, и тебе повезло, если у тебя есть такая возможность.
      Но чем глубже познавал я любовь, проживая день за днем вместе с Дорой, и чем счастливее становился, тем больше ныло сердце при мысли о том, что недолгое счастье скоро закончится. А когда ему действительно настал конец, я прожил холостяком почти целый век. А потом женился, потому что Дора научила меня примиряться со смертью. Она тоже знала, что короткая ее жизнь неминуемо закончится смертью... знала, как и я. Но учила меня жить сегодняшним днем, не оставлять ничего на завтра... С трудом преодолел я скорбь приговоренного к жизни.
 
       * * *
 
      Мы удивительно хорошо жили с ней! Работали до упаду, поскольку дел всегда хватало, и наслаждались каждой минутой. Но никогда не искали в жизни только удовольствий. Иногда, пробегая через кухню, я хлопал Дору пониже спины и гладил ее грудь, а она быстро улыбалась в ответ; иногда мы целый час бездельничали на крыше, глядя, как заходит солнце, как встают луны, зажигаются звезды, и не пренебрегая при этом "эросом", – и жизнь наша становилась прекраснее.
      Наверное, ты думаешь, что в течение многих лет секс был единственным нашим активным развлечением. Да, это занятие всегда было у нас на первом месте, потому что Дора в семьдесят лет оставалась такой же пылкой, как и в семнадцать. Обычно я здорово уставал, чтобы играть в шахматы, хотя и сделал набор фигурок и доску. Других игр мы не имели, да и некогда было играть; всегда были очень заняты. Мы развлекались иначе: часто один из нас читал вслух, а другой вязал, или готовил, или занимался другим делом. Или пели хором, кидая в такт зерно или навоз.
      Мы работали вместе, когда это было возможно; разделение труда обусловливалось лишь естественной необходимостью. Я не могу выносить младенца или выкормить его грудью, но нянька из меня великолепная. Кое-чего Дора просто не могла делать, потому что сил не хватало, особенно на последних месяцах беременности. Она готовила лучше меня (я совершенствовался несколько столетий, но так и не достиг такого мастерства). И при этом ухаживала за младенцем и приглядывала за младшими, теми, кто был еще слишком мал, чтобы помогать мне в поле. Я чаще всего готовил ужин, пока она возилась с детьми, а она помогала мне работать на ферме и в особенности в саду. Дора ничего не знала о фермерском деле, но она училась.
      Не умела она и строить, но и тут выучилась кое-чему. Я большей частью работал на высоте, а она лепила сырцовые кирпичи, всякий раз безошибочно добавляя необходимое количество соломы. Сырец не слишком хорош для этого климата, здесь слишком часто бывают дожди, и нередко наша стена оплывала от дождя раньше, чем я успевал навести крышу.
      Но строить приходилось из того, что под рукой. Наше счастье, что у нас были пологи фургонов. Ими мы прикрывали стены, пока я не сумел найти способ их защиты от воды. О хижине из бревен я даже не думал: лес рос слишком далеко. Мне с мулами приходилось тратить целый день, чтобы привезти два бревна; строительство в здешних условиях – вещь не рациональная. И я приспособился обходиться более мелкими деревьями, росшими вдоль берегов реки Бака, толстые бревна шли только на перекрытия. Кроме того, я не хотел возводить дом, который может сгореть. Ребенком Дора едва не погибла в огне, и я не хотел снова рисковать жизнью Доры и детей. Но как защитить крышу сразу и от дождя, и от пожара?
      Мимо ответа я проходил раз сто, прежде чем сумел заметить его. Когда ветер и непогода, тление, прыгуны и насекомые разделывались с мертвым драконом, оставался совершенно несокрушимый скелет. Я обнаружил это, когда попробовал сжечь останки чудовища, лежавшие слишком близко от нашего дома. Я не понял, почему так происходит. Быть может, биохимию этих драконов и исследовали за прошедшие с тех пор века, но тогда у меня для этого не было ни оборудования, ни времени, да и особого интереса; я был слишком занят делами домашними. Поэтому я просто обрадовался находке. Шкуру на брюхе я превратил в водостойкие и огнестойкие листы, бока и спина пошли на черепицу. Позже я обнаружил много способов использовать и кости.
 
       * * *
 
      Оба мы преподавали как дома, так и вне его. Наверное, дети наши получили странное образование. Но на Новых Началах девушку, умеющую сделать удобное и красивое седло из шкуры мертвого мула, решить в уме квадратное уравнение, точно стрелять из ружья или лука, приготовить легкий и вкусный омлет, читать наизусть Шекспира, зарезать свинью и вылечить свинью, нельзя было назвать невежественной. Кроме этого все наши девчонки и мальчишки умели делать и многое другое. Вынужден признаться: они разговаривали на достаточно сочном английском, особенно после того, как организовали театр "Новый Глобус" и одну за другой ставили пьесы старины Билла. Конечно, они имели неточное представление о культуре и истории старой Земли, но, по-моему, это их не задевало. Мы располагали несколькими книгами в переплете – в основном это были справочники – да дюжиной с небольшим развлекательных книг, зачитанных до смерти. Наши ребята не видели ничего странного в том, что учиться читать им приходилось по "Как вам это понравится" <пьеса В.Шекспира>. Никто не говорил им, что пьеса для них слишком сложна, и они пожирали ее, обнаруживая "языки у деревьев, книги в бегущих ручьях, молитвы в камнях и добро в каждой вещи". И никто не находил странным, когда пятилетняя девочка говорила стихами, изящно декламируя сложный текст. Я решительно предпочитал Шекспира различным поэтическим новшествам типа разных там "Боэбоби... гзигзи-гзэо".
      Вторыми по популярности после книг Шекспира (и первыми, когда Дора в очередной раз начинала полнеть) шли мои медицинские книжки: по анатомии, гинекологии и акушерству. Любые роды были событием – котята, поросята, жеребята, щенки, ягнята, – но рождение очередного ребенка Доры всегда было суперсобытием. И на той иллюстрации, где изображалась мать с ребенком в разрезе, всякий раз появлялись новые отпечатки пальцев. В конце концов эту картинку и несколько других, иллюстрирующих нормальный ход родов, пришлось вырвать и повесить на стену, чтобы спасти книги. После этого я объявил, что желающие могут изучать картинки в свое удовольствие, но запретил их трогать, пригрозив трепкой. После чего, приводя угрозу в исполнение, я был вынужден отшлепать Изольду. Экзекуция причинила куда больше вреда старенькому отцу, чем младенческой попке. Впрочем, девчонка помогала мне сохранить лицо, сопровождая слабое похлопывание громкими воплями и слезами.
      Мои медицинские книги произвели один странный эффект. Наши дети с детства знали английские термины, описывающие анатомию и функции человеческого организма. Элен Мейбери никогда не прибегала к сленгу, разговаривая с беби Дорой, Дора тоже всегда разговаривала с детьми корректно. Но чтение моих книг ввергло их в интеллектуальный снобизм, и сложные латинские слова просто очаровывали их. Если я, как обычно, говорил "матка", то какой-нибудь шестилетка, непременно невозмутимо информировал меня, что в книге написано "утерус". Или же в дом врывалась Ундина, извещая всех, что козел Борода "копулирует" с Шелковинкой. Ребята тут же бросались к козам, чтобы понаблюдать за процессом. Обычно лет в четырнадцать-пятнадцать они избавлялись от этой ерунды и вновь начинали говорить на обычном английском, как и их родители. Впрочем, полагаю, вреда от этого не было.
      То, что наши отношения не интересовали детей, как отношения животных, понемногу вошло у них в привычку.