Дороги должны катиться

Сигнальная лампочка на переносном телефоне замигала красным.

– Извините, – сказал Гейнс и поднял трубку. – Да?

Блекинсоп мог слышать голос на другой конце провода:

– Шеф, это Дэвидсон. Дороги катятся!

– Отлично. Так держать!

– Поступил еще один тревожный рапорт из Сакраменто.

– Опять? Что там на этот раз?

Но прежде чем Дейв успел ответить, связь оборвалась. Гейнс начал набирать номер, и в этот момент чашка с недопитым кофе опрокинулась ему на колени. В ровное жужжание дороги вплелась незнакомая тревожная нота, Блекинсопа качнуло на край стола.

– Что случилось, мистер Гейнс?

– Непонятно. Аварийная остановка. Не знаю почему. Несколько раз он нервно избирал номер, потом бросил трубку, не заботясь, чтобы она попала на место.

– Телефоны не работают. Пойдемте! Хотя нет, вам лучше обождать здесь, так безопасней.

– Можно, я пойду с вами. Если не возражаете.

– Ладно, но не отходите от меня далеко. Он выбежал из ресторана, не заботясь о том, поспевает ли за ним австралийский министр.

Полоса медленно останавливала свой бег. Гигантские роторные барабаны и мириады роликов все еще двигались по инерции, предотвращая резкую остановку; она оказалась бы гибельной для всех, кто находился на полосе. У выхода из ресторана уже начинала собираться толпа пассажиров, которые оставили ужин, чтобы узнать, что же произошло.

– Тихо!

В голосе человека, привыкшего к повиновению окружающих, есть что-то, заставляющее ему уступать. Возможно, это особая интонация или та гипнотическая сила, которой, как говорят, отличаются укротители диких зверей. В критическую минуту таинственное «нечто» проявляется и подчиняет даже тех, кто не привык уступать ни в чем.

Пассажиры замерли. Гейнс продолжал:

– Всем оставаться на местах, пока мы не подготовим эвакуацию. Я – Главный инженер. Здесь вам ничто не угрожает. Вот вы, – он указал на здоровенного парня, стоящего в дверях, – назначаетесь старшим. Проследите, чтобы больше никто не выходил из ресторана. Миссис Маккой, продолжайте обслуживание.

Гейнс вышел наружу, Блекинсоп тащился за ним.

* * *

На самой полосе ситуация выглядела далеко не так просто. Стомильная полоса стояла, в то время как рядом с ней бешено мчалась другая, делавшая девяносто пять миль в час. Скорость не позволяла рассмотреть людей, стоявших на движущейся полосе, и их мелькающие фигуры казались вырезанными из картона.

Когда произошла остановка, пешеходная дорожка стомильной полосы была переполнена. Вдобавок на нее высыпала куча народу из магазинов, закусочных и прочих доходных мест, это не считая посетителей комнат отдыха и видеозалов. Все они сгрудились на дорожке, желая узнать, что же произошло. Вот тут-то и случилась беда.

Толпа, напирая, вытолкнула на край дорожки какую-то женщину. Пытаясь удержать равновесие, та ступила на летящую мимо девяностопятимильную полосу. Еще не опустив ногу полностью, она поняла, что сделала, и в отчаянии закричала. Спустя мгновение движущаяся полоса рванула ее, закружила волчком, придав упавшему телу скорость сто тридцать девять футов в секунду. Падая, женщина повалила несколько картонных фигурок, скосив их, как серп траву, и через секунду пропала с глаз, унесенная потоком дороги. Кто была эта женщина, жива ли, сильно ли пострадали сбитые ею люди – можно было только гадать.

Но этим дело не кончилось. Одну из картонных фигурок, тех, что она скосила, выбросило на стомильную полосу, ома врезалась в шарахнувшуюся толпу, и люди увидели человека живого, но искалеченного, всего в крови, лежащего среди тех, которые своими телами задержали его дикий полет.

Но это была еще только начало. Несчастье распространялось лавиной, каждая сбитая кегля в этой безумной игре неминуемо сбивала другие, те касались опасной границы, и их снова швыряло в толпу людей, пока еще сохраняющих равновесие.

Центр бедствия давно скрылся из глаз, Блекинсоп не видел всего, но его ум, привыкший вести дела в пересчете на миллионы людей, умножил кровавую лавину, что зародилась здесь, на двенадцать тысяч миль забитой людьми дороги – и у него похолодело внутри.

К удивлению Блекинсопа, Гейнс не стал помогать упавшим и успокаивать охваченную страхом толпу, он решительно повернул к ресторану. Блекинсоп сначала не понял, но, когда до него дошло, что они и вправду возвращаются в ресторан, он схватил Гейнса за руку.

– Вы что, не останетесь им помочь?

Гейнс на ходу оглянулся. Это уже не был прежний радушный хозяин, принимающий высокого госта. Лицо застыло, исчезла мальчишеская моложавость, весь он был сплошная энергия, управляемая холодной волей.

– Нет. Им помогут соседи. Мне надо заниматься дорогой. Всей. Целиком. Не мешайте.

Возмущенный политик стих. Он смирился. Разумом Блекинсоп понимал, что Главный инженер прав – человек, отвечающий за жизнь миллионов, не может все бросить ради нескольких пострадавших, но такой неприкрытый прагматизм был ему отвратителен.

Гейнс вернулся в ресторан.

– Миссис Маккой, где тут у вас запасной выход?

– На кухне, сэр.

Гейнс прошел туда, Блекинсоп за ним. Мальчик-филиппинец, который резал салат, увидев бегущих людей быстро отскочил в сторону. Не долго думая, Гейнс взобрался на кухонный стол, смахнув с него разложенную мальчиком зелень. Он дотянулся до круглого люка в потолке и открыл его с помощью ручного штурвала. Тут же был откидной металлический трап, закрепленный крючком на потолке.

Пытаясь поспеть за Гейнсом. Блекинсоп потерял шляпу. Оказавшись на крыше здания, Гейнс зажег карманный фонарик и принялся изучать верхнее перекрытие дороги. Согнувшись чуть ли не вдвое, ом возился в тесном четырехфутовом промежутке между крышей ресторана и перекрытием.

Вскоре он нашел, что искал. В пятидесяти футах в стороне оказался другой лаз, похожий на тот, через который они только что пролезли. Гейнс крутанул колесо замка, выпрямился, положил руки на край отверстая, и одним ловким движением запрыгнул на крышу. Его компаньон полез следом за ним, хотя у него это получилось не сразу.

Они оказались в темноте, мелкий холодный дождь падал сверху на лица. Под ногами, от горизонта до горизонта, тянулись, слабо фосфоресцируя, солнечные энергетические экраны. Та часть падающей на них лучистой энергии, которую не удавалось преобразовать в электричество, рассеивалась в воздухе. Она-то и создавала это призрачное свечение. Свет этот был так слаб, что по настоящему ничего осветить не мог, он больше напоминал ровное сияние снега, искрящегося на равнине под звездами.

Ступая в этом призрачном свете, они отыскали проход, по которому им предстояло добраться до невидимой из-за дождя стены, отделяющей дорогу от расположенных по соседству зданий. Узкая лента мостков таяла в темноте за плавным изгибом крыш. Они побежали по мосткам, стараясь двигаться как можно быстрее, насколько дозволяла темнота. Блекинсоп все никак не мог успокоиться, возмущенный бездушием Гейнса. Несмотря на аналитический ум, по натуре он был человек чувствительный, он чувствовал свою сопричастность простому люду, а без этого никакой политик ее всеми его достоинствами и недостатками не может рассчитывать на успех. Вот потому-то Блекинсоп инстинктивно не доверял тем, чьими поступками управляет исключительно логика. Сам он отлично понимал, что если держаться одной лишь логики, то можно запросто зачеркнуть сам смысл существования рода человеческого, не говоря уже о каких-то так человеческих ценностях.

Побудь он в шкуре того, кто был рядом с ним, вот тогда он наверное бы успокоился. Глядя со стороны, и вправду можно было подумать, что в голове у Гейнса работает электронное устройство, которое мгновенно анализирует информацию, вырабатывает варианты действий, но, совершенно лишенное чувств, откладывает оценку ситуации до тех пор, пока не будут получены все необходимые данные.

На самом деле, в душе он сильно переживал, и лишь привычка сдерживать свои чувства не давала им выходить наружу. Душа его мучалась от тех бесконечных упреков, которыми он сам себя осыпал. Видя страдания людей, он места себе не находил, представляя, что творится сейчас вдоль всей полосы дороги. Гейнс не знал, чем вызвана катастрофа и где искать виноватых, зато очень хорошо понимал, что прежде всего виноват сам, – он начальник, а начальник отвечает за действия своих подчиненных.

Он слишком долго был лидером, слишком долго взваливал на себя ответственность, от которой любой нормальный человек на его месте давно бы уже свихнулся. И, казалось, теперь он приблизился к той роковой черте, перейдя которую капитану ничего другого не остается, как идти на дно вместе со своим кораблем. И только необходимость немедленных и конкретных действий поддерживала его в эти минуты.

Но на его лице не было и следа бушевавшей в глубине бури.

На стене здания зеленым пунктиром светились стрелки, указывающие влево. Над ними возле узкой двери горел указатель: "ПРОХОД ВНИЗ". Гейнс, и следом за ним задыхающийся Блекинсоп, поспешили туда. Они спустились по узкой лестнице, освещенной одинокой люминесцентной лампой, и оказались на переполненной шумной толпой неподвижной пешеходной дорожке, примыкающей к северной магистрали.

Рядом с лестницей, чуть правее, стояла телефонная будка. Сквозь стеклянную дверь был виден солидный, прилично одетый господин, увлеченно говоривший чтото своей не менее представительной собеседнице, чье изображение виднелось на экране. Еще три человека дожидались своей очереди. Гейнс протолкался к будке, рывком распахнул дверь, ухватил за плечи изумленного и возмущенного человека и выпихнул его вон. Одним движением он убрал с экрана матрону – та даже слова не успела сказать – и нажал аварийную кнопку.

Он набрал свой личный код, и на экране возникла осунувшаяся физиономия дежурного инженера Дэвидсона.

– Докладывайте.

– Это вы, шеф! Слава Богу! Где вы? – воскликнул Дэвидсон с облегчением.

– Докладывайте!

Старший дежурный офицер овладел собой и принялся излагать суть дела:

– В девятнадцать ноль девять натяжение двадцатой полосы сектора Сакраменто неожиданно начало расти. Прежде чем мы успели что-либо предпринять, оно вышло за критический уровень. Сработала блокировка. Подача энергии на полосу прекратилась. Причина аварии неизвестна. Связи с постом управления Сакраменто – нет. Они не отвечают ни по запасному, ни по коммерческому каналу. Попытки наладить связь продолжаются. Послан курьер из подсектора десять сектора Стоктон. По нашим данным – жертв на линии нет. Пассажирам по трансляционной сети рекомендовано держаться подальше от девятнадцатой полосы. Принимаются меры по эвакуации людей.

– Жертвы есть, – вставил Гейнс. – Срочно вызывайте полицию и скорую помощь.

– Слушаюсь, сэр! – Дэвидсон повернулся, чтобы отдать распоряжение, но дежурный курсант уже принялся его выполнять. – Надо ли останавливать действующую часть дороги, сэр?

– Не надо. Думаю, что жертв больше не будет. Продолжайте предупреждать людей об опасности. Если мы остановим движение остальных полос, то получим такую пробку, что сам черт ее не пробьет.

Принимая такое решение, Гейнс исходил из того, что остановить полосу легко, а вот разогнать ее снова можно только предварительно разгрузив. Роторы не такие мощные, чтобы сдвинуть с места ленту, переполненную людьми и грузами. После остановки дороги пришлось бы сначала эвакуировать со всех полос пассажиров, затем, исправив положение на Двадцатой, опять запустить дорогу и лишь после этого решать проблему с образовавшейся пробкой.

А тем временем пять с лишним миллионов людей, застрявших вдали от дома, задали бы серьезную задачу полиции. Гораздо проще и безопаснее было эвакуировать людей с двадцатой полосы по крыше, чтобы они могли добраться до дома с помощью оставшихся полос.

– Сообщите мэру и губернатору, что я принимаю чрезвычайные полномочия, – распорядился Гейнс. – Поставьте в известность начальника полиции, пусть выполняет ваши распоряжения. Прикажите коменданту вооружить всех имеющихся под рукой курсантов – чтобы в случае необходимости они были готовы, Выполняйте!

– Есть, сэр! Надо ли вызвать свободных от дежурства техников?

– Нет. Это не авария. Посмотрите на ваши данные – целый сектор остановился одновременно. Не иначе как кто-то вручную отключил роторы. Впрочем, нет, техников соберите тоже, но не вооружайте и в «преисподню» посылать не надо. Весь наличный состав курсантов-старшекурсников направьте в десятый подсектор Стоктона в мое распоряжение. Вооружите их пистолетами и усыпляющими гранатами.

– Слушаюсь, сэр!

К плену Дэвидсона склонился клерк и что-то прошептал ему на ухо.

– Сэр, – сказал Дэвидсон, – с вами хочет переговорить губернатор.

– У меня нет времени. У вас, кстати, тоже. Кто ваш заместитель? Вы за ним посылали?

– Хаббард. Он уже здесь.

– Вот пусть он и разбирается с губернатором, мэром, газетчиками, с кем угодно, хоть с Белым Домом. А вы занимайтесь, дежурством. Все, я отключаюсь. Выйду на связь, когда разыщу патрульную машину.

Экран не успел погаснуть, когда Гейнс был уже на улице.

Блекинсоп, не решаясь заговорить, поспешил за ним на северную двадцатимильную полосу. Там Гейнс остановился у ветролома, повернулся и начал присматриваться к стене, мимо которой они двигались. Заметив какой-то неведомый его спутнику знак, он словно фигуристка, исполняющая на льду пробежку, метнулся обратно на неподвижный тротуар. Все произошло так быстро, что Блекинсоп отстал от него на несколько сот футов и уже подумал, что не догонит, когда Гейнс нырнул в какую-то дверь и побежал по лестнице вниз. Они оказались в «преисподней». Впереди открывался неширокий проход между работающими машинами. Грохот со страшной силой надавил на барабанные перепонки и отозвался в каждой клеточке тела. Блекинсоп, ошалев от шума, смутно воспринимал окружающее. Прямо перед ним находился один из роторов, приводящих в движение пятимильную полосу: его огромный барабан медленно вращался вокруг статора, на который он был надет, словно на ось. Верхняя часть барабана прижималась к ползущей над головами ленте дороги, передавая ей свое движение. Справа и слева, на сколько хватало глаз, крутились другие роторы. Промежутки между работающими роторами тесно, словно сигары в коробке, заполняли ряды роликов… Ролики, служили постоянной опорой движущейся ленте. Сами они опирались на арки, собранные из стальных балок; сквозь их переплетение Блекинсоп с каким-то, внутренним трепетом рассматривал ряды роторов – каждый следующий ряд вращался быстрее предыдущего,

Неподалеку от узкого тротуара, на котором они стояли, за металлическими колоннами проходила мощеная насыпная дорога, с тротуаром дорога соединялась пандусом. Гейнс, не скрывая своего раздражения, всматривался в обе стороны: образованного дорогой туннеля. Блекинсоп спросил было, что он там ищет, но обнаружил, что не слышит и собственного голоса. Невозможно было перекричать лязг тысячи роторов и визг сотен тысяч роликов.

Гейнс по движению губ понял вопрос Блекинсопа. Соорудив из ладоней рупор, он прокричал Блекинсопу на ухо:

– Нет машины! Здесь должна быть машина!

Австралиец, желая помочь и не зная, как это сделать, схватил Гейнса за руку и показал куда-то назад, в джунгли механизмов. Гейнс взглянул в том направлении и увидел группу людей, которых не замечал раньше.

В нескольких полосах от них шестеро человек суетились у одного из барабанов. Опустив барабан так, чтобы он больше не соприкасался с дорогой, они собирались полностью его заменить. Замена лежала рядом на низкой массивной тележке.

Главный инженер отблагодарил Блекинсопа улыбкой и направил фонарь на группу работающих людей, сфокусировав луч в тонкую яркую иглу света. Один из техников поднял голову, Гейнс ему просигналил. Человек отделился от остальных и бегом направился к ним.

Подбежавший механик оказался худощавым молодым человеком, одетым в робу. На голове у него были наушники и нелепая шапочка с золотой кокардой и знаками отличия. Курсант узнал главного инженера и козырнул. За внимательным выражением его лица чувствовалось с трудом скрываемое напряжение.

Гейнс сунул фонарь в карман и принялся быстро жестикулировать, объясняясь с помощью языка, похожего на язык глухонемых. Блекинсоп покопался в своих дилетантских знаниях и решил, что больше всего это напоминает язык жестов американских индейцев, сдобренный элементами мимического языка гавайских аборигенов. Разумеется, так только казалось, поскольку язык был приспособлен для технических нужд и состоял почти целиком из специальных терминов.

Курсант ответил на том же языке, подошел к краю тротуара и направил луч своего фонаря на юг. Световое пятно выхватило из темноты машину; она была еще далеко, но приближалась с огромной скоростью. Затормозив, машина остановилась около них. Это был небольшой экипаж, внешне напоминающий яйцо, поставленное на два колеса. Передняя часть откинулась вверх, и показался водитель – тоже курсант. Гейнс несколькими жестами объяснился с ним, затем протолкнул Блекинсопа в тесный пассажирский отсек и сам втиснулся следом.

Прозрачный колпак еще не успел стать на место, когда их ударил шквал ветра от пронесшихся мимо машин. Из трех австралиец успел разглядеть лишь последнюю. Они мчались на север со скоростью не меньше двухсот миль в час. Блекинсопу показалось, что за стеклом последней машины мелькнули маленькие кадетские шапочки, впрочем, полной уверенности у него не было.

Спросить Блекинсоп так и не успел – водитель дал старт. Гейнс, не обращая внимания на перегрузки, вызывал по встроенному телефону Дэвидсона. В закрытой машине стало достаточно тихо, чтобы можно было говорить. На экране появилось лицо телефонистки релейной станции.

– Соедините меня со старшим дежурным офицером!

– О, мистер Гейнс! С вами хочет говорить мэр, мистер Гейнс!

– Пошлите его к черту и дайте Дэвидсона! Скорее!

– Хорошо, сэр.

– И еще: держите этот канал соединенным с пультом Дэвидсона, пока я не прикажу отключить.

– Хорошо, – телефонистка исчезла с экрана, уступив место дежурному офицеру,

– Это вы, шеф? У нас пока никаких новостей.

– Ладно. Ты можешь связываться со мной по этому каналу или через центр управления десятым подсектором. У меня – все.

Лицо Дэвидсона вновь сменилось лицом телефонистки.

– Звонит ваша жена, мистер Гейнс. Будете говорить?

Гейнс пробормотал что-то не слишком вежливое, потом ответил:

– Да.

На экране появилась миссис Гейнс. Не дожидаясь, когда она начнет говорить, он выпалил на одном дыхании:

– Дорогая, со мной все в порядке, буду дома, когда сумею добраться, я сейчас очень занят.

И быстренько отключил телефон. Экран погас. Машина резко затормозила и остановилась у лестницы, ведущей на пост управления десятым подсектором. Они вышли наружу. Три больших грузовика стояли на пандусе, а три взвода курсантов, выстроившись в шеренги, нетерпеливо переминались рядом.

Подбежавший к Гейнсу курсант отдал честь.

– Дежурный курсант-инженер Линдсей, сэр. Дежурный инженер просил вас немедленно пройти на пост.

Они вошли в комнату, и дежурный офицер обратался к Гейнсу:

– Шеф, вас вызывает Ван Клик.

– Давайте.

Ван Клик появился на большом экране.

– Привет, Ван, – произнес Гейнс. – Ты где?

– На посту Сакраменто. Теперь слушай…

– В Сакраменто? Отлично! Докладывай.

Ван Клик состроил презрительную гримасу.

– Черта с два я буду тебе докладывать. Никакой тебе я больше не заместитель. Ты теперь мне будешь докладывать.

– Послушай, что ты там мелешь?

– Это ты слушай и не перебивай, тогда поймешь. Тебе конец, Гейнс. Я избран председателем временного комитета управления Новым порядком.

– Ван, у тебя все дома? О каком Новом порядке ты говоришь?

– Узнаешь. Сегодня произошла технократическая революция. Вы ушли, а мы пришли вместо вас. Это мы остановили Двадцатую, чтобы показать вам, чтобы показать вам, что мы многое можем и больше шутить не намерены.

* * *

Трактат "Социальные функции: естественное устройство общества" впервые увидел свет в 1930 году. Это сочинение претендовало на создание научной теории социальных отношений. Его автор – Пол Декер – отвергал "устаревшие и пустые" идеи демократии и равенства людей, предлагая взамен систему, в которой люди оценивались функционально, то есть по той роли, которую играли в экономике. Основное положение этой теории гласит, что каждый человек должен обладать той степенью власти над окружающими, какая внутренне присуща социальным функциям, им исполняемым. Любая другая форма социальной организации глупа, нереальна и противна "естественному"" порядку.

То, что все отрасли современной экономики полностью зависимы друг от друга, совершенно ускользнуло от внимания создателя этой «замечательной» теории. Зато его идеи подкреплялись выводами поверхностной механистической псевдофизиологии, основанной на наблюдениях за иерархией среди домашних птиц, а так же на известных павловских опытах по изучению условного рефлекса собак. При этом автора совершенно не интересовало, что люди – не собаки и не цыплята. Старый лектор Павлов полностью отвергал эту теорию, как отвергал все потуги тех, кто слепо и ненаучно пытался обратить в догму его важные, но строго ограниченные эксперименты.

Функционализм получил признание не сразу: во время Великой депрессии все – от водителя грузовика до девицы из гардероба – имели собственные планы «правильного» устройства мира, причем за самый короткий срок, и самое удивительное, что большинство этих деятелей умудрялись печатать свои «труды». И все-таки функционализм распространился. Особенно популярен он был среди людей маленьких, которых полно в любом уголке и которым ничего не стоило себя убедить, что именно их труд совершенно необходим миру, а поэтому при "естественном порядке вещей, они стали бы хозяевами положения. А поскольку в мире всегда в избытке действительно необходимых профессий, то очень многие легко поверили в полезность и необходимость функционализма.

* * *

Прежде чем дать ответ, Гейнс какое-то время внимательно смотрел на Ван Клика.

– Ван, – медленно сказал он, – неужели ты действительно собираешься начать такую аферу и думаешь, что это сойдет тебе с рук?

Коротышка выпятил грудь.

– Мы ничего не собираемся начинать. Мы уж начали. Ты не сможешь запустить Двадцатую, пока я не дам разрешения, и между прочим, если понадобится, я могу остановить всю дорогу.

Только теперь Гейнс с тревогой понял, что его заместитель оказался маниакально тщеславным человеком. Значит, надо держать себя в руках и не раздражаться понапрасну.

– Конечно, Ван, ты можешь это сделать. Но как быть со всей остальной страной? Ты полагаешь, что армия США будет спокойно смотреть, как ты управляешь Калифорнией, словно собственным королевством?

Ван Клик усмехнулся.

– Я это учел. Только что по радио было передано обращение ко всем дорожным техникам страны. Я рассказал, какие шаги мы предприняли, и призвал их к восстанию, чтобы добиться наконец справедливости. Если остановятся все дороги страны и люди начнут голодать, то, полагаю, президент сначала крепко подумает, прежде чем посылать армию против нас. Да, он, конечно, может послать спецгруппу, чтобы захватить или убить меня. Но я не боюсь смерти, а он не посмеет начать уничтожение техников как класса. Страна не может существовать без нас, значит, ему придется смириться с нами и принять наши условия!

Гейнс чувствовал, что в словах Ван Клика скрывалась горькая правда. Если забастовка дорожных техников станет всеобщей, правительство не сможет подавить ее силой. Такая попытка сродни попытке избавиться от головной боли с помощью гильотины. Хотя с чего он решил, что возмущение будет всеобщим?

– Почему ты думаешь, что техники всей страны пойдут за тобой?

– А почему нет? Ведь это естественно. Сейчас век машин, реальная власть в руках техников, но они обмануты и не пользуются своей властью, потому что им ловко заморочили головы кучей вчерашних истин. А из всех техников самое главное место занимают дорожные техники. Сегодня они выходят на сцену, и это в порядке вещей! – Он отвернулся, покопался в разложенных на столе бумагах и добавил: – Я сказал все, Гейнс. Теперь мне надо позвонить в Белый Дом и сообщить президенту о положении дел. И скажи вашим, чтобы продолжали работу и вели себя смирно, если не хотят нарваться на неприятности.

Экран погас, но Гейнс еще какое-то время сидел неподвижно, осмысливая услышанное. Вот оно что, оказывается. Интересно, чего добьется Ван Клик своим призывом к забастовке? Скорее всего, ничего! Трудно предположить, что техники окажутся способны на подобные действия. С другой стороны, может быть, зря он отказался обсуждать этот вопрос с кем-либо кроме своих сотрудников? Нет, все правильно, если бы он начал тогда говорить с губернатором или газетчиками, разговор бы, наверное, не закончился до сих пор. И все-таки…

Гейнс позвонил Дэвидсону.

– Дейв, в других секторах без происшествий?

– Да, сэр.

– А как на других дорогах?

– Пока сообщений нет.

– Слышал мой разговор с Ван Кликом?

– Да, слышал. Я был на связи.

– Ладно. Пусть Хаббард свяжется с президентом и губернатором и передаст им, что я категорически возражаю против применения военной силы, пока беспорядки ограничиваются одной дорогой. Передай, что я сниму с себя всю ответственность, если они вмешаются прежде, чем я попрошу.

Дэвидсон не мог скрыть сомнения.

– Вы считаете, что это будет правильно, сэр?

– Да! Если мы натравим на Вана и его бунтовщиков армию, мы и вправду рискуем вызвать восстание по всей стране. Кроме того, он успеет разрушить дорогу так, что сам Господь Бот и вся королевская конница не смогут ее собрать. Какова сейчас загрузка дороги?

– Пятьдесят три процента от пиковой.

– Что на Двадцатой?

– Почти всех эвакуировали.

– Хорошо. Надо очистить дорогу как можно скорее. Лучше, если полиция выставит на подходах к дороге посты, чтобы снизить пассажирский поток. Ван может в любой момент остановить полосы, или я сделаю это сам в случае необходимости. Теперь слушай план действий: я вместе с курсантами иду в «преисподнюю». Мы будем пробиваться на север. Если встретим сопротивление – придется подавлять. Ты подготовь команды обслуживания из дежурных техников. Они должны следовать за нами. Каждый барабан, до которого они доберутся, должен быть переключен на контрольный, щит сектора Стоктон. Делать все это придется быстро, отключив блокировку, поэтому пошли сюда побольше мотористов, чтобы они могли вовремя заметить все неисправности. Если наш план сработает, мы выкрадем управление сектором Сакраменто из под носа у Вана, а после этого а после этого пусть он хоть сколько сидит на посту управления Сакраменто, пока не проголодается и не надумает образумиться.

Гейнс выключил связь и повернулся к дежурному инженеру подсектора.

– Эдмундс, дайте мне шлем и пистолет,

– Есть, сэр.

Он выдвинул ящик и протянул шефу пистолет. Пистолет был небольшой, но выглядел достаточно внушительно. Гейнс сунул его за ремень, затем втиснул голову в шлем, но наушники пока оставил открытыми.

Блекинсоп кашлянул, напоминая о себе, и спросил:

– Можно… э-э-э… мне тоже взять шлем?

– Что? – Гейнс не сразу понял, о чем его спрашивают. – Нет, он вам не понадобится. Вы пока оставайтесь здесь, если что, я вас позову.

– Но… – австралийский министр хотел было ему возразить, потом передумал и сдался.

Стоящий у двери дежурный курсант обратился к Гейнсу:

– Мистер Гейнс, здесь техник, он хочет с вами поговорить. Его зовут Харви.

– Мне некогда.

– Он из Сакраменто, сэр.

– Из Сакраменто? Давайте его сюда!

Харви коротко рассказал Гейнсу, что видел и слышал на митинге в гильдии.

– Мне стало противно, и я ушел, а они еще продолжали трепаться. Я даже вспоминать о них не хотел, пока не остановилась Двадцатая. А когда я узнал, что в секторе Сакраменто беспорядки, то сразу решил встретиться с вами.

– И давно у них готовилось выступление?

– Думаю, что порядочно. Вы же знаете, как это бывает: маньяки, они везде, хоть несколько, да найдутся, и, уж конечно, некоторые из них окажутся функционалистами. Но не будешь же отказываться работать с человеком только из-за того, что у него не такие политические взгляды? У нас свободная страна, и я просто не обращал внимания на болтовню функционалистов.

– Пораньше бы вам ко мне прийти, Харви!

Харви угрюмо молчал. Гейнс внимательно посмотрел ему в лицо.

– Не расстраивайтесь, вы правы. Следить – это моя обязанность, а не ваша. И насчет свободной страны вы верно сказали. Ко мне у вас больше ничего?

– Я… раз все так повернулось, я готов вам помочь… ну хотя бы выявить зачинщиков.

– Спасибо. Тогда пойдемте со мной. Мы собираемся в «преисподнюю», попробуем разгрести весь этот бардак.

– В этот момент дверь неожиданно распахнулась, и в помещение поста вошли двое – техник и курсант, которые несли на руках тело третьего. Они осторожно положили его на пол.

Убитый оказался совсем молодым парнем. Грудь его была залита кровью. Гейнс вопросительно посмотрел на дежурного офицера.

– Кто это?

Эдмундс наклонился над телом и ответил:

– Курсант Хьюджес, связист, я его отправил в Сакраменто, когда оборвалась связь. Мы не знали, что с ним, и следом я послал Мартсона и курсанта Дженкинса.

Гейнс что-то буркнул себе под нос и пошел к выходу.

– Идем, Харви.

Настроение ожидавших внизу курсантов было уже другим. Гейнс видел, что вместо юношеского азарта появилась злая готовность драться. Многие переговаривались на языке жестов, кто-то сосредоточенно проверял оружие.

Гейнс кинул взгляд на курсантов, потом подозвал старшего. Между ними произошел быстрый обмен жестами. Курсант козырнул, повернулся к остальным и, подав короткий сигнал, резко махнул рукой. Курсанты один за другим направились в комнату сменного персонала. Гейнс двинулся следом.

Оказавшись в помещении, где не было шума, Гейнс сказал:

– Вы все видели Хьюджеса. Кто из вас хочет свести счеты с той сволочью, которая это сделала?

Трое курсантов отозвались немедленно. Сломав строй, они шагнули вперед.

Гейнс холодно посмотрел на них.

– Хорошо. Вы трое, сдайте оружие и возвращайтесь в казарму. Если кто-то еще думает, что нам предстоит месть или охота, – он может присоединиться к ним.