Стриптиз

      Взяв с тумбочки телефон, она поставила его себе на живот, набрала дирфилдбичский номер, зажмурила глаза и взмолилась про себя: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
      Анджела сняла трубку после третьего гудка.
      – Детка... – выдохнула Эрин.
      – Мама?!
      – Да, малыш, это я. Папа дома? Если да, то говори потише.
      – Ты можешь приехать к нам? Мы каждый день ездим в больницу кататься.
      – В какую больницу?
      – В разные. Папа наряжается доктором Дулиттлом.
      – О Господи! – вырвалось у Эрин.
      – Он меня сажает в какое-нибудь кресло на колесиках и катит, быстро-быстро. Ты можешь приехать к нам? Знаешь, как он быстро меня катает? Ты тоже можешь покатать.
      – Послушай меня, Анджела...
      – Мне нужно идти, мамочка. Пока! Я тебя очень люблю.
      – Анджела!
      Трубка долго молчала – только слышно было чье-то дыхание. Потом на том конце провода кашлянули.
      – Анджи!
      В трубке раздался смех Дэррелла Гранта – резкий, жестокий:
      – Ха-ха-ха! Кажется, мне придется сменить номер.
      – Ты скотина, подлая тварь, – сказала Эрин. – Если тебя поймают вместе с Анджелой...
      – Черта с два! – перебил ее Дэррелл. – Хрен они меня поймают! Я так все устроил, что просто любо-дорого. Разве Анджи тебе не сказала? Я свистнул в одном месте докторский халат, настоящий стетоскоп, ну, и еще кое-что. Видела бы ты, как я выгляжу – могу дать сто очков вперед любому вонючему докторишке! Я даже серьезно подумываю о том, чтобы заняться гинекологией.
      – Ты просто сошел с ума, Дэррелл! Ведь они заберут ее! Заберут насовсем, и мы никогда не увидим ее – ни я, ни ты. Неужели ты не понимаешь?
      – Да ты, кажется, и вправдубеспокоишься! Я же сказал тебе, меня никогда не поймают. Я все продумал. Я одеваю Анджи в пижамку – в эту, с черепашками-ниндзя, помнишь? – и она выглядит точно так же, как и дети, лежащие в больнице.
      – Какая же ты сволочь, – медленно, с ненавистью выговорила Эрин.
      – Ладно, ладно. Уж чья бы корова мычала! Сама-то ты чем зарабатываешь себе на жизнь – тем, что выставляешь напоказ свои прелести? Так что не берись судить меня, дорогая...
      Не дослушав, Эрин в бешенстве грохнула телефон об пол. Гнев не давал ей возможности найти облегчение в слезах, а о том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. Эрин встала, снова натянула джинсы и легкий свитер и взяла с комода ключи от машины.

* * *

      Агент по особым поручениям Том Клири предстал перед Эрин в винно-красном махровом халате и коричневых шлепанцах. Он показался ей просто очаровательным; раньше она видела его только на службе, безупречно одетым и причесанным, а сейчас его всклокоченная со сна песочная шевелюра торчала во все стороны, образуя на макушке смешной хохолок наподобие петушиного гребня, а голубые глаза таращились сонно и непонимающе.
      – Хочешь кофе? – хрипло предложил Клири нежданной гостье.
      Они сели за кухонный стол и принялись негромко разговаривать. Жена Клири тем временем разогревала бутылочку для орущего ребенка. За шесть лет супружества это был уже четвертый, и миссис Клири заметно надоели бесконечные материнские заботы. Когда Эрин извинилась за столь поздний визит, она преувеличенно вежливо ответила:
      – Ничего страшного. Абсолютно ничего страшного! – Однако голос ее звенел, как готовая лопнуть струна. Когда миссис Клири ушла наверх, ее супруг вздохнул с плохо скрытым облегчением.
      – Мне нужна помощь, – шепнула Эрин, наклоняясь к нему через стол.
      – Опять Дэррелл?
      – Кто же еще! – И она принялась рассказывать ему о том, как ее бывший муж стал полицейским информатором, о дорогостоящей судебной волоките, о том, что Дэррелл крадет инвалидные кресла, используя Анджелу как прикрытие...
      – Постой, постой, – перебил ее Том Клири. – Ты говоришь, опека над Анджелой поручена ему? Да как же это возможно?
      В горле у Эрин стало сухо и жестко.
      – Судья сказал, что я недостойна быть матерью, – запинаясь, выговорила она.
      Клири обалдел.
      – Недостойна? – произнес он наконец исполненным ужаса шепотом, каким говорят о какой-нибудь мерзкой, отвратительной болезни. – Ты... Но... Ради Бога, Эрин, с тобой что-нибудь произошло?
      «Я не могу сказать ему, – подумала она. – Он не поймет. Стрип-танцовщица – этого он не сможет понять».
      – Это длинная история, – сказала она.
      – Дэррелл нажал на судью?
      – Точно не знаю, но каким-то образом он этого добился.
      Кофе был готов, и Клири разлил его по чашечкам. Ребенок наверху наконец перестал плакать.
      – Том, – взмолилась Эрин, – он превращает мою дочь в малолетнюю преступницу.
      Клири серьезно кивнул.
       – Плохо то, что это никак не входит в компетенцию ФБР. – Эрин хотела сказать что-то, но он перебил ее: – Дай мне договорить, Эрин. Твой развод является делом сугубо гражданским, мы здесь ни при чем. Вот если бы у тебя были доказательства коррумпированности этого судьи, тогда, пожалуй, мы могли бы что-нибудь сделать...
      – У меня нет никаких доказательств, – резко сказала Эрин. – Я думала, что твой департамент...
      Глаза Тома Клири сверкнули.
      – Кража инвалидных колясок – это мерзость, тут я с тобой полностью согласен, но, в общем-то, это воровство, так что к нашему Бюро это дело никак не относится.
      – Но ведь Дэррелл является платным агентом местных властей!
      – Послушай, – понизив голос, сказал Клири, – даже если я попытаюсь провести это дело мимо моего шефа, все равно нет ни одного шанса. Шеф просто швырнет мне его в лицо.
      Эрин поняла, что при всем своем сочувствии Том Клири будет непреклонен. Ей стало горько и стыдно, словно после публичной экзекуции.
      – Один телефонный звонок от вас – и он вылетит из полиции, как пробка от шампанского, – убеждала она. – Всего один телефонный звонок, Том.
      – Я не могу, Эрин. Правила есть правила.
      – Но ты же помогал мне раньше.
      – Я просто сообщил тебе данные о человеке, о котором тебе нужно было что-то знать. С этим-то никаких проблем. – Том снял очки и крепко потер пальцами виски. – Пойми ты, – жалобно произнес он, – я не могу открыть федеральное дело на твоего бывшего супруга. Прости меня.
      – И ты прости меня, – пробормотала Эрин в кофейную чашку.
      Клири поинтересовался, оказалась ли полезной его информация о Джерри Киллиане. Эрин ответила, что да, очень, поблагодарила его за кофе и встала, чтобы уйти, но тут Клири спросил:
      – А какое отношение ко всему этому имеет он? Я имею в виде Киллиана.
      – Это еще одна длинная история, – уклонилась от ответа Эрин. Она понимала, что, узнав о гибели Киллиана, Том Клири неминуемо запаникует и автоматически свяжет убийство со своим проступком – выдачей постороннему лицу информации из служебного компьютера. Потом он почувствует, что просто обязан сознаться во всем начальству, и еще до начала расследования убийства Киллиана накопится несколько кубометров разных официальных бумаг. А тем временем Том Клири наверняка окажется в каком-нибудь ФБРовском эквиваленте Сибири, где его жене представится приятная возможность наслаждаться длинной чередой суровых зим и целой кучей проблем, как материальных, так и бытовых. В конце концов, проанализировав все факты, связанные со смертью Киллиана, Бюро, возможно, реабилитирует провинившегося Клири, но за это время Дэррелл Грант, вместе с Анджи успеет добраться хоть до Тасмании, где и будет пребывать в полной безопасности.
      У Эрин не было времени дожидаться милостей от ФБР. И ей нужно было, чтобы агент Том Клири находился не где-нибудь, а в Майами – на случай если ей понадобится его помощь.
      Провожая ее до дверей, Клири спросил, где она теперь работает.
      – В одном баре, – ответила Эрин. В конце концов, это соответствовало действительности. То же самое она сказала и матери с отчимом.
      – Как называется этот бар? – поинтересовался Клири.
      – Ты все равно его не знаешь, Том. Такие заведения не входят в компетенцию ФБР.
      Никак не прореагировав на сарказм Эрин, Клири заметил, что ему очень грустно думать, как она занимается подаванием крепких напитков и приготовлением коктейлей. Эрин возразила, что платят там неплохо.
      На прощание, уже на пороге, Клири проговорил виновато:
      – Если бы я мог нарушить правила, ты же сама понимаешь... Но я не могу. Просто не могу.
      – Да, я все понимаю, Том. – Эрин оглянулась – нет ли поблизости миссис Клири – и поцеловала его в щеку. – Все равно спасибо тебе.
      Когда она вернулась домой, по телевизору показывали напрямую из Мексики чемпионат по боксу. Эрин увидела крупным планом лицо одного из боксеров, багровое, вспухшее: из носа – казалось, что у него не две, а почему-то три ноздри, – обильно струилась кровь. Второй боксер методично и прицельно продолжал наносить удары прямо в сломанный нос соперника, пока наконец на ринг не натекло столько крови, что рефери поскользнулся.
      Когда-то Эрин не понимала, как, почему одно человеческое существо вдруг становится способно искалечить другое, себе подобное, которое, возможно, видит впервые в жизни. Теперь, думая о своем бывшем муже, она начала понимать тот порыв, что движет боксерами во время схватки: круша и ломая противника, они просто дают выход той агрессивности, которая, накапливаясь в повседневной жизни, не находит себе выхода в ней.
      К утру Эрин немного пришла в себя. Она сделала сто приседаний, починила треснувший телефон и набрала еще один номер.

* * *

      Входя в роскошную квартиру Малкольма Дж. Молдовски, Эрб Крэндэлл заметил кое-что новое. Это был цветной портрет Джона Митчелла, бывшего министра, юстиции США, в свое время осужденного по одной из статей уголовного кодекса.
      – Это мой дорогой друг и наставник, – пояснил Молди, – жестоко оклеветанный много лет назад. То была истинная американская трагедия.
      – Я все знаю об этом, Малкольм.
      – Это был настоящий политический гений, – продолжал Молдовски. – Его погубило то, что он поставил не на того, на кого следовало, и остался верен ему до конца. Он принял на себя удар вместо Никсона.
      Когда разразился Уотергейт, Эрб Крэндэлл еще учился в колледже. Он помнил Джона Митчелла угрюмым стариком, вечно окруженным кипами бумаг: таким он видел его на экране телевизора и на фотографиях в газетах.
      – Последний из великих, – пылко закончил Молли, с неожиданной для Крэндэлла нежностью поглаживая рамку портрета. – А у тебя, Эрб, разве нет своего героя?
      – Нет.
      – Это звучит достаточно цинично.
      – Те, у которых есть свои герои, обычно верят во что-нибудь. Ты тоже?
      Доставая два коньячных бокала и наполняя их, Молди обдумывал ответ. Потом, вручив один из них Крэндэллу, сказал:
      – Я верю во влияние ради влияния.
      – То есть кнопки, на которые можно нажимать?
      – А ты разве не веришь в это?
      – Честно говоря, в один прекрасный день все эти твои кнопки могут взять и не сработать.
      – Во всяком случае, лучше иметь под рукой много кнопок, чем одну-единственную, Эрб.
      – Ты хочешь сказать, что меня, может быть, ожидает такая же судьба? – Крэндэлл кивнул в сторону портрета Джона Митчелла. – Эх, Малкольм, да я жду не дождусь, когда...
      – Ты просто отвратительный циник.
      Они сидели в плющевых креслах в гостиной Молди, созерцая через широкое окно панораму Атлантического океана. Вдали помигивали огоньки медленно движущихся и стоявших на якоре судов. Крэндэлл чувствовал, что совсем размяк от великолепного вида и отличного коньяка.
      Молдовски расспрашивал его о ходе перевыборной кампании. Ему доставило большое удовольствие узнать, что соперник Дэвида Дилбека, член правого крыла республиканской партии, а в повседневной жизни – крупный торговец электротоварами, сумел собрать до сего момента всего лишь шестьдесят тысяч долларов. Этому бедолаге приходилось посвящать большую часть своего времени тому, чтобы отбиваться от нападок прессы, разнюхавшей об имевшихся на его счету двух стародавних судимостях за кражу почтовых отправлений в Литтл-Рок, штат Арканзас. Собственно, помог ей в этом Молди, собственноручно раскопавший компромат и передавший его знакомому журналисту из Майами.
      Далее Эрб Крэндэлл сообщил, что все до единого члены семьи Рохо, включая и самых дальних родственников, добросовестно прислали чеки на максимальные в пределах допустимого суммы в Комитет поддержки Дэвида Дилбека. Кроме того, в комитет поступали тысячи долларов якобы от рядовых граждан, желающих выразить свою поддержку и одобрение безупречной деятельности конгрессмена. Правда, искать имена и фамилии этих людей в списках избирателей или даже в телефонной книге не имело смысла – они принадлежали батракам из стран Карибского бассейна, приезжавшим махать мачете на плантациях сахарного тростника. То была гениальная идея Молди – использовать сезонных рабочих-мигрантов, чьи следы потом невозможно было бы отыскать, для легального прикрытия нелегальных взносов семьи Рохо.
      – Дэви еще не знает об этом, – сказал Крэндэлл.
      – Ну и не говори ему, – посоветовал Молдовски.
      – Он воображает, что массы его просто боготворят.
      – Вот и поддерживай в нем эту убежденность. Нам нужен кандидат, который верит в свои силы.
      – Это уж точно, – вздохнул Крэндэлл. – Он до такой степени верит в свои силы, что я уже не успеваю контролировать его. – И он вручил Молди последний счет конгрессмена из «Клубничной поляны». В конце его один из братьев Линг собственноручно приписал: «40 долларов за испорченные пирожные».
      – А где же в это время был ты?– поинтересовался Молдовски.
      – Он вышел через заднюю дверь, Малкольм. Крис Рохо прислал за ним машину.
      – Я спрашиваю, где был ты.
      – Спал в гостиной.
      – Хорошо же ты выполняешь свою работу!
      – Кончай издеваться, – огрызнулся Крэндэлл. – Хочешь сам попасти его сегодня вечером? Я готов заплатить, чтобы посмотреть, как ты будешь это делать.
      Молдовски не на шутку разозлился, узнав, что Дилбек снова начал предаваться своим привычным развлечениям. По всей видимости, этот идиот так и не извлек никакого урока из того, что произошло в «И хочется, и можется».
      – Может, подсыпать ему что-нибудь в еду? – предложил Эрб Крэндэлл. – Я уж подумываю о слабительном.
      – Лучше снотворное.
      Молди прямо-таки бесила непробиваемая глупость конгрессмена Дилбека. Неужели он не понимает, на какой опасной грани балансирует? Джерри Киллиан исчез, но появятся другие Киллианы – другие шантажисты, если он не прекратит шататься по стрип-заведениям.
      – Есть и еще кое-что, – сказал Крэндэлл.
      Молдовски резким движением ослабил узел галстука, словно предвидя, что еще минута – и ему просто не хватит воздуха.
      – Погоди, сейчас я сам попробую угадать: он связался с несовершеннолетней? С девицей из католической школы?
      – Ты сам просил меня держать тебя в полном курсе его дел.
      – Ну так выкладывай! Хуже, думаю, уже не будет.
      Крэндэлл сунул в рот карамельку от кашля.
      – Сегодня утром был очень странный звонок.
      – Куда – по домашнему номеру или в вашингтонский офис?
      – В вашингтонский офис. Отвечала одна из секретарш. – Рассказывая, Крэндэлл переваливал леденец то за одну, то за другую щеку. – Звонила женщина.
      – Вот это да!
      – Сказала, что она приятельница Джерри Киллиана.
      У Молди отвисла челюсть.
      – Ты что, разыгрываешь меня, Эрб? Шутишь?
      – А ты что – видишь, что я смеюсь?
      – Что еще? – рявкнул Молдовски. – Что еще она сказала?
      – Вот в том-то вся и загвоздка, Малкольм. Она не назвала себя. Номера тоже не оставила. А вообще, по словам секретарши, весьма корректная дама. Сказала, что позвонит в другой раз, когда у конгрессмена будет время поговорить с ней.
      Молдовски быстрым движением пригладил волосы. Только по этому признаку Крэндэлл понял, насколько он взвинчен. Безупречные манеры являлись одной из фирменных составляющих стиля работы Молди.
      – Ты говорил об этом Дэви? – спросил он.
      – Конечно, нет.
      – Которая из секретарш отвечала на звонок?
      – Старшая – Бетт Энн. Не дергайся, она вообще не в курсе. Для нее имя Киллиана ровным счетом ничего не значит. – Крэндэлл шумно разгрыз остатки леденца, проглотил его и запил коньяком. – Малкольм, пора бы уже тебе ввести в игру меня.
      – Лучше порадуйся, что я до сих пор этого не сделал.
      – Ты говорил, что твои люди устроят все как надо.
      Молдовски, стоя у окна, созерцал океанский простор.
      – Я думал, что да, – ответил он, не оборачиваясь.
      Когда запищал пейджер сержанта Эла Гарсиа, его владелец сидел на морозильной камере для мяса, жуя резинку и заполняя какие-то официальные бланки. Внутри морозильной камеры находились Айра и Стефани Фишмен, восьмидесяти одного года и семидесяти семи лет соответственно, компактно сложенные, как садовая мебель. Они покинули этот мир практически один за другим, с разницей в два дня, в июле месяце первого года президентства Джералда Форда. Их единственная дочь Одри поместила умерших родителей в промышленного размера холодильник глубокой заморозки марки «Сиэрз», купленный специально для этой цели. Айра и Стефани получали от службы социального обеспечения в общей сложности тысячу семьсот долларов в месяц. Одри, уже давно не имевшая ни работы, ни перспектив получить ее, решила, что не стоит торопиться с уведомлением правительственных или каких бы то ни было других официальных органов о смерти родителей. Друзья и знакомые считали, что старики, утомленные флоридской жарой, снова вернулись в родные места, на Лонг-Айленд. Никто, кроме Одри, не знал, что Айра и Стефани в полной сохранности покоятся под тремя дюжинами замороженных обедов от фирмы «Соунсон», состоящих главным образом из стейков по-сэйлсберийски. Чеки от службы социального обеспечения продолжали исправно поступать, и Одри обналичивала их в течение долгих семнадцати лет.
      Ей удавалось сохранять свою тайну вплоть до дня, о котором идет речь. В это утро она рано встала и, как обычно, поехала на церковном автобусе играть в бинго. Около полудня юный бродяга по имени Джонни Уилкинсон разбил окно ее спальни и забрался в дом в надежде разжиться наличными, оружием, кредитными карточками и стереоаппаратурой. Любопытство (а возможно, голод) заставило его заглянуть в большой холодильник, и последовавшие затем вопли ужаса донеслись до ушей проходившего мимо почтальона. Одри, вернувшись, застала свой домик битком набитым полицейскими. Ее немедленно взяли под стражу, но детективы не были уверены в том, какие обвинения можно ей предъявить.
      Произвести аутопсию не представлялось возможным ранее, чем через несколько дней, когда замороженная чета достаточно оттает, но сержант Гарсиа полагал, что Фишмены умерли от естественных причин. В штате Флорида не существовало специального закона, запрещающего гражданам замораживать своих умерших родных, однако Одри допустила серьезные нарушения, не сообщив властям о кончине родителей и храня мертвые тела в пределах жилой зоны. Что же касается обмана службы социального обеспечения, тут речь шла о преступлении федерального масштаба. Все это никак не входило в круг вопросов, которыми обычно занимался Эл Гарсиа, и не представляло для него интереса. Поэтому он даже обрадовался, когда его пейджер запищал.
      Они с Эрин встретились в ресторанчике «У Дэнни» на бульваре Бискейн и постарались найти самый укромный уголок. Когда они сели и Гарсиа собрался было зажечь очередную сигару, Эрин выдернула ее у него изо рта и макнула концом в стоявшую на столе чашечку кофе.
      – Вот это ни к чему, – ворчливо заметил Гарсиа.
      – Лучше достаньте вашу записную книжку, – ответила Эрин.
      Детектив улыбнулся.
      – Добрая старая ФБРовская выучка!
      – Вы знаете об этом?
      – Я не так уж неповоротлив, как вы считаете.
      Появилась официантка; Гарсиа заказал себе гамбургер и жареную картошку, Эрин – салат.
      – Что же вам еще известно? – поинтересовалась она.
      – Что одно время вы были блондинкой.
      Эрин засмеялась.
      – О Боже! А как насчет номера моих водительских прав?
      – Темный цвет вам идет больше. – Эл Гарсиа достал записную книжку и ручку и сунул в рот колпачок – в порядке компенсации за отобранную сигару. – Мне известны только самые общие данные. Рост, вес, семейное положение. Предпочитаете низкокалорийную пищу – что, кстати, совсем неплохо. Ах, да, вот еще: у вас перерасход на сто долларов по кредитной карточке «Виза». В общем, вот такаячепуха.
      – Я просто потрясена, – отозвалась Эрин.
      – Оно того не стоит.
      – А насчет Дэррелла вы в курсе?
      – Ну, такую подробность трудно было бы пропустить. Но давайте лучше поговорим о покойном мистере Киллиане.
      Чем больше говорила Эрин, тем легче становилось у нее на душе. Гарсиа вел себя так, будто верил каждому ее слову, хотя, возможно, это просто был один из его профессиональных приемов. Он не пытался угрожать ей, не намекал на ее возможную виновность. Делая пометки в книжке какими-то своими, особыми значками, он не забывал откусывать от гамбургера, который держал в другой руке. Когда Эрин упомянула о намерении Киллиана выйти на некоего конгрессмена, Гарсиа, на секунду оторвавшись от своих записей, метнул на нее внимательный, сразу ставший настороженным взгляд. – Я узнала от судьи имя этого конгрессмена, – сказала Эрин, и он крупными печатными буквами вывел в записной книжке: ДИЛБЕК.
      – Не знаю, что пытался или уже успел сделать Джерри, – добавила она, – но я молю Бога, чтобы не это явилось причиной его смерти.
      – Любовь иногда бывает делом довольно опасным, – заметил Гарсиа.
      – Я не остановила его потому, что... ну я надеялась: а вдруг это действительно поможет мне вернуть дочь! Наверное, это было абсолютным безумием.
      – Только не для меня, – покачал головой Гарсиа – Я читал материалы вашего дела о разводе.
      – Ах, вот как! – Уж кто-кто, а Эрин-то отлично знала, что эти материалы – просто море разливанное мерзости и клеветы. Дэррелл Грант рассказывал в суде кошмарные истории о невероятном сексуальном аппетите своей супруги, толкавшем ее на бесчисленные измены, причем в подтверждение этих историй не поленился представить двух «свидетелей» – своих же дружков, клятвенно подтвердивших, что вынуждены были уступить домогательствам бывшей миссис Грант В бумагах были зафиксированы и слова судьи, объявившего ее недостойной звания матери.
      Эрин прямо, глаза в глаза, взглянула на Эла Гарсиа.
      – Я ни за что на свете не причинила бы вреда моей девочке, – сказала она.
      – Я знаю, – коротко ответил Гарсиа.
      Эрин с ожесточением накинулась на салат. Он показался ей безвкусным, как мокрая салфетка.
      – Я хотел сказать, – снова заговорил Гарсиа, – что ваше участие в плане мистера Киллиана, или, скажем так, согласие с ним совсем не так уж безумно. Ваш бывший благоверный, уж простите за прямоту, самое настоящее дерьмо. И, думаю, он не будет слишком утруждать себя заботами о девочке Кажется, ее зовут Анджела?
      Эрин кивнула.
      – То, что он наплел обо мне судье, что записано в этих бумагах... – начала она.
      – Забудьте об этом, – прервал ее Гарсиа, но Эрин все же закончила:
      – Это все полнейшее вранье!
      – Я же сказал – забудьте об этом. Как насчет кусочка лимонного пирога?
      Эрин съела один кусок, Гарсиа – два, после чего он вытащил и распечатал новую сигару, старательно держа ее вне досягаемости своей визави.
      – Пожалуйста, – чуть ли не умоляюще произнес он. – Прошу вас.
      Эрин поймала себя на том, что улыбается. Когда Гарсиа оторвал запечатывавший сигару кружочек табачного листа, она взяла со стола его зажигалку, щелкнула ею и, протянув руку через стол, поднесла ему огонь.
      – Они отправили тело морским путем, – сообщил Гарсиа, выдыхая слова вместе с первыми клубами дыма – Но не сюда, а в Атланту. Бывшая жена Киллиана хочет похоронить его там.
      – А как движется расследование?
      – В графстве Минерал не любят этого слова. Я имею в виду слово «убийство».Самое большее, на что они оказались способны, – это занести этот случай в разряд не входящих в принятую классификацию. Коронер говорит, что снова займется этим делом, если мне удастся раскопать что-нибудь новенькое. Что-нибудь, кроме пары ложек водопроводной воды в легких.
      – Вы собираетесь этим заниматься?
      – Разумеется – в свободное от службы время. – Гарсиа откинулся на спинку стула в позе полнейшего расслабления – Теперь скажите мне вот что: в вашем заведении за последнее время не случалось ли чего-нибудь из ряда вон выходящего? Только постарайтесь припомнить хорошенько.
      – Да нет, вроде все спокойно. У нас такой менеджер по вопросам порядка и безопасности, что... Да, наверное, вы сами видели.
      – Никаких инцидентов? Или драк? Подумайте.
      Эрин упомянула о пьяном типе, налетевшем на другого с бутылкой от шампанского.
      – Бедный парень оказался в больнице, – добавила она. – А больше, пожалуй, ничего не случалось.
      – А где же был этот ваш менеджер по безопасности?
      – Да он вряд ли смог бы что-нибудь сделать. На него наставили револьвер.
      Глаза Эла Гарсиа сузились.
      – Так. Дальше! И со всеми возможными подробностями.
      – Но это был другой: не тот, который с бутылкой, а его телохранитель. Это у него был револьвер.
      – Ваше заведение часто посещают телохранители?
      – Но до стрельбы дело так и не дошло, – пояснила Эрин. – Все закончилось очень быстро – минут за пять, не больше.
      – А вы не узнали этого пьяного типа?
      – На мне в это время болтался другой: так вцепился, что во время танца волочился за мною по всей сцене. А тот, с бутылкой, даже и не знаю, откуда появился.
      Гарсиа наклонился вперед.
      – Вы успели разглядеть его лицо? Узнаете, если увидите снова?
      – Не знаю. Возможно. – Эрин немного подумала. – Шэд видел его лучше, чем я.
      – Шэд – это вышибала?
      – Никогда не называйте его так. Его официальный титул – менеджер по вопросам порядка и безопасности.
      – Мне нужно поговорить с ним, – решительно заявил Гарсиа.
      Выражение лица Эрин стало скептическим.
      – Он такой, знаете ли... сильный и молчаливый. – Она сочла за благо не сообщать сержанту Гарсиа мнение Шэда обо всех полицейских, вместе взятых.
      – Я как-нибудь зайду в ваше заведение, – сказал Гарсиа, – вы познакомите меня с ним, и мы побеседуем. Самое худшее, что он может сделать, – это сказать «нет».
      «Ошибаетесь, сержант, – подумала Эрин – Он может гораздо больше»
      Гарсиа поинтересовался, находился ли Киллиан в зале в тот вечер, когда произошел инцидент с бутылкой. Эрин не помнила. Она обещала расспросить других танцовщиц.
      – Возможно, я сейчас задам вам идиотский вопрос, – сказал Гарсиа, – но это сэкономит мне немного времени. Тогда арестовали кого-нибудь?
      Эрин не смогла удержаться от смешка.
      – Будем считать, что вы ответили «нет», – резюмировал Гарсиа, делая знак официантке, чтобы приготовила счет.
      – Есть еще кое-что, о чем вам следует знать, – проговорила Эрин. – Сегодня утром я звонила в офис конгрессмена. Сказала, что я близкий друг Джерри Киллиана.
      – Так-так, – протянул Гарсиа. – И, конечно, он не стал разговаривать с вами.
      – Само собой.
      – Надеюсь, вам не пришло в голову назвать себя?
      – Само собой. Хотите, я попробую еще раз?
      – Нет. Пожалуйста, не надо. – Гарсиа встал из-за стола и пошел расплатиться по счету.
      Эрин подождала его у дверей. Они вышли на улицу. Накрапывал небольшой, совсем летний дождик, и пальмы, выстроившиеся вдоль бульвара, выглядели промокшими и несчастными.
      Укрывшись от капель под вывеской ресторана, Гарсиа нацарапал что-то на клочке бумаги и протянул его Эрин:
      – Это мой домашний телефон. Не вздумайте потерять!
      Эрин спрятала бумажку в сумочку.
      – Ваша жена знает, чем вы занимаетесь?
      – Не беспокойтесь. Звоните в любое время. – Он ладонью прикрыл свою драгоценную сигару от дождя и повел Эрин к машине. – Донна поймет. Верьте мне.
      – Наверное, в ее жизни тоже был свой Дэррелл Грант? – предположила Эрин.
      – И притом мирового класса. Ваш рядом с ним – просто сосунок.
      – И что же с ним случилось?
      – Сначала я засадил его, а потом женился на его жене, – объяснил Гарсиа.
      – Значит, вот какая нынче мода, – усмехнулась Эрин.
      – Значит, да. Донна говорит то же самое.

Глава 13

      Двадцать пятого сентября, по-осеннему ветреным утром, Джерри Киллиана опустили в могилу на кладбище Декейтур-Мемориал-гарденз, в нескольких милях от Атланты. За похоронами последовала небольшая церемония, на которой присутствовали бывшая жена Киллиана, их дочери и девять его друзей с флоридской телевизионной станции. Всех пришедших проводить его в последний путь незаметно фотографировал человек, затаившийся ярдах в сорока пяти от могилы, среди пушистых молодых сосенок. Он был одет могильщиком, однако на самом деле работал на Малкольма Дж. Молдовски. Снимал он тридцатипятимиллиметровой камерой «лейка» с телескопическим объективом, на всякий случай дублируя каждый снимок несколько раз с различной экспозицией. Во второй половине дня шесть проявленных черно-белых пленок уже лежали на письменном столе Молдовски в Майами. Все до единого лица, оказавшиеся в кадре, были тщательно изучены и идентифицированы, однако не удалось установить, мог ли кто-нибудь из этих людей быть связующим звеном между покойным мистером Киллианом и здравствующим конгрессменом Дэвидом Лейном Дилбеком.
      Молдовски был убежден, что женщина, звонившая в офис Дилбека, на похоронах не присутствовала. Кем она была – любовницей? Тайным партнером по шантажу? Найти ее представлялось делом почти нереальным. Работай Киллиан не на телецентре, а в каком угодно другом месте, Молдовски послал бы сообразительного и осторожного частного детектива аккуратно поразведать среди его друзей и коллег. Но в данном случае риск был слишком велик. Люди, имеющие отношение к средствам массовой информации, обычно бывают эксцентричными и подозрительными, и появление среди них сыщика только осложнило бы положение. Самым разумным было вооружиться терпением и подождать: а вдруг эта таинственная женщина объявится снова? Впрочем, она вполне могла и не объявиться.