Дуэт - Зачарованные

Оставшись наедине с Черным Копытом в его вигваме, Серебряный Шип и Никки рассказали ему свою историю. Затем они молча сидели перед вождем, ожидая его ответа. По прошествии нескольких томительно долгих минут он пронзил их обоих осуждающим взглядом, который потом сосредоточил на Серебряном Шипе как на истинном виновнике неудачной затеи.

— Не скажу, что очень уж удивлен — наконец заговорил вождь. — Ты и твои братья всегда своими затеями приносили людям одно беспокойство; и хоть ты задумал это с самыми добрыми намерениями, но посмотри, какой хаос внес в жизнь этой юной женщины. Остается только надеяться, что ты своими необдуманными действиями не свел ее с ума, вырвав из мира, которому она принадлежала, и, переместив в наш.

Черное Копыто поднял перед ним руки ладонями вниз, затем вновь со вздохом опустил их на колени.

— Ну, к добру ли, к худу ли, а что сделано, то сделано. Теперь надо решить, сумеем ли мы извлечь из этого пользу. Возможно, ты прав, Серебряный Шип, утверждая, что это предопределение свыше. И Духи действительно хотят отвести от нашего народа беду, вещая через тебя и твою юную жену.

Суровый вождь повернулся к Никки:

— А что скажет Нейаки? Хочет ли она остаться здесь и быть женой Серебряного Шипа?

— Да, сэр, хотя должна признаться, что многое оставила в своей жизни в двадцатом веке. Я утратила и семью и друзей. Больше всего мне будет не хватать родителей и братьев.

Черное Копыто кивнул:

— Я удивился бы, если бы было иначе. Но из всего, что вы двое сказали мне, я понял, что и здесь у Нейаки есть родственники. Конах, ее муж и дети, Меласса и я. А также и этот юный индеец, — он жестом указал на Серебряного Шипа, — и ребенок, которого вы сотворили.

Глаза Никки расширились, и не просто от удивления, что ее мужа, вполне зрелого мужчину, назвали юным индейцем.

— Вы?.. — негромко воскликнула она. — Я и с вами в родстве?

Черное Копыто опять кивнул:

— Если в вас течет кровь Конах, значит вы и моя родственница. Можете называть меня дедушкой или дядей, как вам больше нравится.

— Благодарю вас, почту за честь, — искренне проговорила Никки и почтительно склонила голову. — И хотя мне трудно поверить в столь невероятное происшествие, как перемещение во времени, но, видя, что вы в этом не сомневаетесь, я начинаю принимать все как есть.

Старый вождь, посмеиваясь, сказал:

— Серебряного Шипа и его братьев я знаю с часа их рождения. Я помню день, когда они впервые принялись пробовать свои силы, знаю о них все — и плохое, и хорошее, равно и то, что от них можно ожидать чего угодно, а потому никогда особенно не удивлялся их выходкам, хотя подчас, не находя слов, только разводил руками.

— Мне так хотелось заглянуть на несколько лет вперед, мой вождь, — будто оправдываясь, сказал Серебряный Шип. — Ведь если мы будем знать будущее наших людей, то сумеем лучше наставить их.

— И что ты там, в будущем, увидел, кроме трагедии? — поинтересовался Черное Копыто. — Сделало ли тебя мудрее знание, принесенное оттуда? Сделало ли оно тебя счастливее?

— Нет, мой вождь. Но я обрел твердую уверенность в том, что люди шони должны оставить эту войну с шеманезе. Нет для нас ничего мудрого в том, чтобы следовать путем Текумсеха. Как я уже говорил Нейаки, если мы убедим моего брата покинуть тропу войны, нам, возможно, удастся спасти и его, и наших воинов, и все племя от катастрофы.

— Многие из людей нашего племени не пошли за ним, и все же он продолжает стоять на своем, — заметил Черное Копыто.

— Это, правда, но если и остальные не захотят следовать за ним, ему просто не с кем будет идти, у него не останется воинов, — продолжал настаивать Серебряный Шип. — Мы должны убедить всех шони отказаться участвовать в затее Текумсеха. Если теперь заключить мир с американцами, возможно, судьба нашего племени не будет столь трагичной.

Черное Копыто вновь обратил взор к Никки.

— Что скажешь на это, Нейаки? Ты пришла к нам из будущего. Можешь ли дать нам мудрый совет?

— Я бы с удовольствием, — сказала Никки и тяжко вздохнула. — Но просто не знаю, что и думать… Мне всегда казалось, что если человек и способен переменить свое будущее, то истории изменить он не может. Конечно, я и представить себе не могла, что вдруг окажусь в прошлом и увижу свою жизнь в далеком, еще не наступившем будущем. А что, если, думаю я теперь, можно и историю переменить, раз оказалось возможным перенести меня из одного времени в другое. Однако совершить это способен далеко не каждый. Если это вообще достижимо, то лишь для того, кто обладает фантастической магической мощью.

— Как муж Нейаки, например? — подсказал Черное Копыто.

— Или Текумсех, — предположила Никки. — Возможно, только он способен переписать собственную часть истории, изменив свое решение и остановив тех, кто следует за ним.

— Мысль соблазнительная, — заключил Черное Копыто. — Но как знать, может, это под силу лишь тому, кто достаточно искусен и умудрен, чтобы убедить Текумсеха. — Взор его вновь обратился к Серебряному Шипу. — Хорошо, сын мой, я все это обдумаю и попрошу Духов наставить меня. А пока мы будем ждать их ответа, не мешало бы созвать кое-кого из наших людей и обсудить с ними сложившееся положение. Возможно, нам удастся остановить тех, кто хочет следовать за Текумсехом тропой войны, чтобы сражаться и…

— И проиграть, — добавила Никки.

Черное Копыто покачал головой, глаза его наполнились печалью.

— Да, дитя мое. Ибо за деяния нескольких проклятье понесут все. Таков путь жизни и войны, о ком бы мы ни говорили — о племени шони, британцах или американцах. Одни должны выиграть, другие — проиграть. Проигравшие сполна платят контрибуцию тем, кто одержал победу. Это повелось со времен древнейших цивилизаций и будет так до тех пор, пока последний человек здесь, на нашей матушке-земле, не отдаст небу последнего воздыхания.

Весть об общем сборе сразу же разлетелась по всем родам племени шони. А пока Черное Копыто размышлял и ждал ответа Духов, он нашел время, чтобы несколько раз побеседовать с новой племянницей, и так же, как в свое время Серебряный Шип, был очарован ее рассказами о достижениях людей в конце двадцатого века. Он задавал множество вопросов, о всех этих чудесах и новшествах хотя некоторые вещи, о которых она рассказывала его страшили. Никки, среди прочего, продемонстрировала ему быстрый огонь, как называл Серебряный Шип зажигалку, и вождь пришел от вещицы в такой восторг, что Никки предложила ему принять ее в дар.

Он отнесся к нему сдержанно.

— Тебе самой может понадобиться этот живой огонек, ибо, как я слышал, ты не очень сведуща и ловка в разжигании домашнего очага.

Но Никки настояла на том, чтобы подарок ее был принят.

Здесь, в этом старинном мире, существовало множество вещей, в которых она не очень сведуща и ловка. Приготовление еды на открытом огне, в чугунном котле или на вертеле, попытки испечь на раскаленном камне сдобные лепешки — все это было для нее сущим наказанием. Она никак не могла приноровиться к этим процессам, давая промашку то со временем готовки, то с расстоянием от огня, то с установкой необходимого жара.

— Знаешь, милый, все эти муки помогли мне по-настоящему оценить свою прежнюю плиту, — проговорила она, с тоскою глядя на лежащие перед ней недопеченные внутри и подгоревшие снаружи хлебцы. — Терморегулятор был, правда, не из дорогих, но это все же лучше, чем экспериментировать с открытым огнем. А уж за свою микроволновку я бы сейчас полжизни отдала.

— Ты опять говоришь загадками, Нейаки, — миролюбиво проворчал Серебряный Шип, без всякого энтузиазма поглядывая на предложенное ею подгоревшее печиво.

Он медленно, но верно выздоравливал и жил теперь с Никки в своем вигваме.

— Нечего и мечтать, — усмехнулась она. — Даже если я и перетащила бы сюда свое кухонное оборудование, толку от него здесь все равно никакого. Без электричества все эти современные чудеса будут мертвы. Только не проси меня объяснить тебе, что такое электричество.

— Почему?

— Потому что я сама толком до конца его не понимаю, а уж как объяснить человеку начала девятнадцатого века, и совсем ума не приложу. Это все равно, что объяснить иностранцу, что такое в наши дни рок-н-ролл[25]. Да и вообще, можно я не буду сейчас влезать в дискуссию, тем более по поводу электричества, о'кей?

Серебряный Шип с любопытством взглянул на нее.

— Ты что-то сегодня не в духе.

— Не валяй дурака, Шерлок. Можно подумать, что ты впервые заметил, что женщины иногда бывают немного не в духе! Разве твоя первая жена никогда не испытывала недомоганий во время пэ-эм-пэ?

— Пэ… Во время чего?

Никки закрыла глаза и быстро забормотала молитву, дабы Господь ниспослал ей терпение главное, что понадобится ей в эти дни.

— Предменструальный период, — выпалила она с раздражением. — За неделю или около того перед месячными кровотечениями многие женщины становятся раздражительными.

— Да, но ты не должна теперь страдать от этого, разве не так?

Его настоятельный тон раздражал ее.

— Всем нравится быть здоровыми, никто не хочет страдать и знать о страданиях прочих. Прости, я ведь никогда прежде не беременела, откуда мне знать, может, мое дурное настроение из-за этого, как и болезненность титек.

— Титек?

— Ну, сосалок!

Никки наклонилась и, сжав груди руками, ткнула ими чуть ему не в лицо.

— А-а! Сосалки! — Лицо Серебряного Шипа просветлело. — Наконец-то они получили достойное имя. Сейчас им самое время так называться!

Никки застонала.

— Сдаюсь!

— Значит, я победитель? Прекрасно! Значит, я могу взять эти сосалки в качестве контрибуции?

И, не дожидаясь ответа, он опрокинул Никки на спину рядом с очагом и принялся расстегивать пуговки ее платья.

Когда рот его прикоснулся к одному из набухших, отвердевших сосков, Никки застонала от наслаждения.

— Знаешь, Торн! Хоть ты и ведешь себя порой тупее любого идиота первокурсника, иногда мне кажется, что ты прекрасно понимаешь, о чем я толкую, но придуриваешься, нарочно провоцируя меня на занятия этим видом спорта.

Он приподнял голову и долго присматривался ко второй ее груди.

— Хорошо, но, кажется, и ты не прочь позаниматься этим спортом.

— Практика нас совершенствует… так говорят… — пробормотала она, поскольку речь ее сделалась почти неразборчивой, он в этот момент ласкал языком ее сосок. — Но мы не должны… С твоей стороны… ты не должен…

Он приподнялся, чтобы перевести дыхание, и усмехнулся своей неотразимой усмешкой, явленной будто с рекламы зубной пасты.

— Существует множество способов освежевать кролика. И, любезная моя Нейаки, множество способов приготовить дикую гусыню.

Выздоравливая, большую часть времени Серебряный Шип проводил возле вигвама, делая кое-что по хозяйству — мастерил лошадиную сбрую, чинил свой лук. А в последние дни отделывал и полировал какой-то металлический предмет. Когда Никки спросила его, что это, он быстро спрятал свое изделие, заменив его другим предметом. На другой день он подозвал ее к себе.

— Вытяни левую руку.

— Зачем? — спросила она, но сделала, как он просил.

Он надел на ее руку браслет и сказал:

— Это мой дар жене, чтобы она и все вокруг знали, как высоко я ее почитаю и как она дорога моему сердцу.

Никки взглянула на браслет. Удивление и радость озарили ее лицо.

— Так ты с этим возился последние дни? Торн! Он просто великолепен!

Браслет, изготовленный из светлого металла, был отполирован до зеркального блеска и украшен гравировкой: цветы и крошечные гуси.

— Это… это вроде свадебного подарка? В моей культуре, когда пара сочетается браком, жених и невеста обмениваются обручальными кольцами, их носят на одном из пальцев.

— Если при этом они клянутся друг другу в любви, тогда да, это мой свадебный подарок, — торжественно ответил он.

Она бросилась к нему и пылко обвила руками его шею.

— Я буду носить его всегда, Торн. Плохо только, что у меня самой нет ничего ценного. Мне бы тоже хотелось, чтобы мой дар показал тебе и всему миру, как высоко я ценю твою любовь и как сама обожаю тебя.

— Ты подарила мне свое сердце, а скоро подаришь и сына. Что рядом с этим любой другой подарок, будь он даже серебряный.

— Выходит, браслет и вправду из серебра? — спросила она. — Я было так, и подумала, но не могла представить, где ты мог раздобыть этот драгоценный металл. Насколько я знаю, серебро никогда не добывалось в Огайо. Наверное, ты купил его у племен, живущих западнее?

— Нет, моя любопытная гусыня. Есть здесь одно местечко, до него дня два пути, где шони начали добывать серебро задолго до моего рождения.

— Ну и ну! Кто бы мог подумать! И белые люди ничего об этом месте не знают?

— Секрет племени шони. Никто, кроме шони, не знает, где скрыт рудник. Мы никогда не говорили о нем белым людям, как и о том, из чего изготовляем особый порошок, заглушающий боль.

— Тот, что ты принимал, когда тебя ранили? Который действует примерно как опиум?

— Да, но мы делаем его не из тех полевых цветов, из которых белые люди делают опиум. И к нашему средству не привыкаешь, как к опиуму, хотя и действует оно сильнее.

— Я помню, ты говорил, что вы готовите этот порошок из плодов какого-то дерева. Как получилось, что белые люди до сих пор не обнаружили чудодейственной силы этих плодов?

— Они думают, что эти плоды ядовиты, что они смертоноснее, чем укус змеи, — пояснил он с хитроватой улыбкой. — Впрочем, так оно и есть, пока особым образом не приготовишь из плодов и цветов этого дерева порошок.

— А ты уверен, что люди шони не передадут однажды американцам секрет приготовления этого средства, хотя бы из боязни утратить его?

Серебряный Шип широко улыбнулся.

— Кто знает, как сложится… Ручаться, во всяком случае, я бы не стал, потому что, как и ваш президент, Вашингтон[26], не умею и не хочу лгать.

— Странно, неужели это дерево все еще растет в пространстве моего времени? — задумчиво проговорила она.

— В один прекрасный день, когда я почувствую себя совсем хорошо, поведу тебя в лес и покажу это дерево, — пообещал он. — Мне тоже интересно, обнаружил ли позже белый человек тайну его истинных свойств.

Он притянул Никки к себе и начал нежно покусывать ее ухо, от чего тело ее пронизала приятная дрожь.

— Довольно разговоров, — прошептал он. — Лучше докажи мне, что тебе в самом деле дорог мой подарок.

Тихо рассмеявшись, она ответила:

— Да, я докажу тебе это. И она ему это доказала.

12

Ты пропустила несколько спелых, вон на том кусте.

— Серебряный Шип указал рукой. — Там, левее.

Сегодня они спустились к реке. Он отдыхал на берегу, наблюдая, как Никки собирает летние ягоды. Да, готовить она не умела, но тут-то, в деле сбора ягод, трудно, казалось бы, что-то испортить. Срывая очередную ягоду, Никки озорно улыбнулась:

— Экая, в самом деле, важность! Кстати, интересно бы знать, на кого я сейчас похожа? На Хуана Велдиса? — спросила она и бросила в него ягодой.

Он проявил известную ловкость и с лету схватил ягоду ртом.

— Кто это — Хуан Велдис?

Мелкий колумбийский кофейный фермер, который брал своего ослика в горы и срывал лишь те кофейные зерна, которые покачнулись от ослиного крика, считая только их вполне дозревшими, — посмеиваясь, ответила Никки. — Так вот, если ты не желаешь рвать эти ягоды сам, так снабдил бы меня на худой конец чертовым осликом, чтобы самому не издавать ослиных криков.

— Но чем больше я поучаю тебя, тем больше мне достается ягод.

Никки подошла и плюхнулась на траву рядом с ним.

— Боже, как жарко! — сказала она, закатывая длинные рукава своего платья чуть не до самых подмышек. — Я мокрая, хоть выжимай! Знаешь, ты бы, прежде чем перебрасывать меня в свое время, прислал мне инструкции, я бы лучше подготовилась, взяла бы дезодорант — средство от пота… Еще и полдень не наступил, а я уже начинаю плавиться.

— Не лучше ли совсем отделаться от рукавов?

— Уж не хочешь ли ты сказать, чтобы я оторвала рукава? Хорошо! Пусть моя одежда тебе не нравится, но эта-то, хоть и старомодная, на мой взгляд, совершенно, кажется, не противоречит моде вашего времени.

— Но не для женщин шони, — сообщил он ей. — Неужели ты не заметила, что наши женщины не прикрывают рук? Зимой — да, но не летом. — Он достал нож. — Если хочешь, я помогу тебе отделаться от них.

— Да, пожалуйста, пока я не расплавилась окончательно. Только режь аккуратнее, около шва на плече, чтобы не особенно повредить платье.

— Скажи, почему белые женщины носят такие платья, которые закрывают их с шеи до пяток?

Никки пожала плечами.

— Скорее всего, потому, что их тупые мужья не желают, чтобы другие мужчины глазели на обнаженные конечности их женушек. А может, это просто способ предохранить кожу от солнечных лучей. Лилейно-белые личики и плечики были в моде в те дни, и, возможно, это здоровее. В мое время женщины одеваются гораздо комфортнее, но мы, с риском обжечь кожу, загораем, ибо загар в моде, а это преждевременно старит. Впрочем, взамен этого громоздкого одеяния я бы с удовольствием справила себе пару юбчонок и легкую кофточку.

— Конах тебя научит, как сделать платье из оленьей кожи.

Она сморщила нос и задумчиво проговорила:

— Я, конечно, посоветуюсь с ней, но я имела в виду одежду из легкой ткани, из ситца, например. Как-то не хочется в жару натягивать на себя кожу. А хорошо бы смастерить платьице из нижней юбки, отданной мне добрейшей миссис Гэлловей.

— Так что тебе мешает?

— Боюсь, что малейший ветерок, — с усмешкой ответила она, — сразу облепит мои соски, выставив их на всеобщее обозрение.

— Нет, не сами соски, а только их форму, как сейчас видны очертания твоих грудей, хотя они и спрятаны под одеждой.

Никки воздела очи к небесам.

— Благодарю тебя, Господи, что ты послал мне такого умного и рассудительного мужа. Наконец-то я встретила здравомыслящего мужчину.

Какое-то время они просто сидели и наслаждались легким ветерком, доносящимся от реки. Рассматривая ландшафт, Никки заговорила:

— Знаешь, мысленно я вижу все, что произойдет здесь в моем времени. Из тех деревьев, что растут сейчас у реки, останутся лишь эти три. Они, конечно, станут гораздо больше. Вон там, ниже по течению, будет построен Блэкхуфбридж — мост Черного Копыта, который соединит берега Оглейз, а по гребню холма протянется Блэкхуфстрит с шеренгой магазинов и лавок, чьи задние дворы и парковочные стоянки выходят к реке. Я будто наяву вижу церковку, которая встанет вон на том месте. А от того огромного лесного массива сохранится со старых времен лишь кусочек леса, ставший просто парком, примыкающим к зданию банка. На месте этих высоких зарослей кустарника теперь стоит старая мелочная лавочка. А здесь, у реки, где сейчас ничего нет, в конце восемнадцатого века появится мельница, построенная квакерами[27], и в ней будут молотить зерно, как белые поселенцы, так и индейцы.

— Не знаю, Нейаки, но мне так трудно во все это поверить. Белые люди здесь никогда ничего не строили.

— Сейчас — да, но через несколько лет начнут строить. Вероятно, сразу, как кончится война. Запомни мои слова, Торн. Это обязательно произойдет.

— Начало конца, — печально отозвался он.

— Нет, просто неизбежный прогресс, — поправила его Никки. — Начало долгого, пути, истоки которого в Джеймстауне и Плимуте, когда первые английские колонисты ступили на берег. Кстати, я всегда спрашивала себя, какого черта индейцы не смазали жиром ту проклятую скалу возле Плимута и не сбросили пришельцев назад, в океан?

Серебряный Шип, читавший исторические книги из библиотеки Джеймса Гэлловея, склонен был согласиться с Никки. И все же не смог удержаться от улыбки, вызванной пафосом, с каким его жена изрекала подобные сентенции.

— Я начинаю подозревать, что моя жизнь до твоего появления была жизнью придурка, не способного предвидеть даже тех простейших событий, которые, весьма вероятно, произойдут завтра.

Она развела руками и простодушно улыбнулась:

— Что тут скажешь? Ты спрашиваешь, я отвечаю.

Существовали и другие различия между Вапаконетой ее времени и его. При нем жизнь здесь была намного проще. Детишки до шести-семи лет бегали голышом, их крепенькие, орехово-коричневые тела солнце обласкивало от макушки до пяток. Жизнь здесь у человека была легкая, ибо распорядок дня целиком и полностью подчинялся природе. Вставало солнце, вставали и шони. Когда солнце садилось, шони возвращались в свои вигвамы, радовались пище и времени, что могут провести с близкими, после чего ложились спать. Между восходом и закатом солнца они занимались всякими домашними работами, расхаживали туда и сюда и часто находили время поиграть то с детишками, а то и в любовные игры.

Многое соответствовало тому, о чем прежде говорил ей Серебряный Шип. Несмотря на мнения некоторых книг по истории, женщины шони не влачили жалкое подневольное существование. Мужчины охотились, но и женщины тоже умели и любили охотиться. Многие ставили собственные западни и силки. Причем ловили, что кому больше нравилось: одни — рыбу, другие — дичь. Но заготовкой рыбы и мяса впрок занимались в основном мужчины — засаливали их или, нарезав длинными лентами, вялили или коптили.

Шкуры вычищали скребками, смягчали и дубили — в общем, проделывали все, что потребно для их выделки, а участвовали в этом и мужчины и женщины. И те, и другие владели искусством кроить и шить из кожи, в зависимости от того, что именно нужно изготовить. Если требовалось смастерить ножны для ножа, колчан или обтянуть седло, тут уж обычно действовали мужчины. А шитье одежды чаще всего исполнялось женщинами.

Далеко не последнее место в жизни шони занимало и земледелие. Когда появлялись первые всходы, на прополку выходили даже дети. Никки удивлялась, как много освоено индейцами разных полевых культур. Они не только возделывали зерновые, но выращивали также тыквы, кабачки, что-то из бобовых, дыни и брюкву. Даже дикий лук, пересаженный с лугов, получил небольшой участок земли вблизи от деревни. Собирать урожай, обычно выходило все дееспособное население, а слабые помогали, выполняя работы по засолке и засушке плодов земли, словом — по сохранению всего, что могло скрасить скудную пищу долгих зимних месяцев.

Еще одна особенность деревни начала XIX века, отмеченная Никки — это шум. Он существенно отличался от того шума, к которому привыкли люди, явившие здесь почти два столетия спустя. Дети, впрочем, возились, смеялись и кричали все так же. До они не свистели, пролетая мимо вас на своих роликах и скейтбордах — роликовых досках, — и не оглушали прохожих бравурными звуками, исходящими из транзисторов, свисающих на ремешках с их шей. Вместо всего этого гвалта в деревеньке раздавалось лишь фырканье лошадей и топот их копыт. Здесь еще можно было услышать живой звук ветра, шелестящего ветвями деревьев, и различить голоса птиц. В вигваме же единственным звуком подчас оставалось лишь потрескивание дров в очаге, и вам не надо было бояться, что соседний подросток из квартиры слева вот-вот врубит свою систему, от чего завибрируют стены, или глухая старушка, живущая справа, надумает посмотреть телевизор. И еще, здесь вы совершенно точно знали, что никакой телефон не зазвонит.

— Боже святый! — сказала как-то Никки. — Да здесь в один прекрасный момент можно и действительно услышать собственные мысли! Остается лишь надеяться, что мир и покой не повергнут меня однажды в состояние непреходящего благоговения.

— У каждого свои заботы, — иронично отреагировал Серебряный Шип. — А я вот думаю, как бы нам выбрать момент и снести старые стены вигвама, чтобы заменить их новыми. И хорошо бы дождя при этом не было.

— А это еще зачем? — удивилась она. — Чем тебе плохи старые стены? С какой стати их заменять? По мне, так они великолепны. Немного, правда, прокоптились, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи?

— Ох, Нейаки, у себя в мире так ты ученая. А здесь… — Он надменно вздернул голову. — Не поменяй мы сейчас стены и кровлю, зимой нас достанут дожди. А допрежь всяких дождей одолеют москиты и сотни других насекомых. Ты не первая кто готов пренебречь такими вещами, но те люда потом жестоко поплатились за свою беззаботность. — Ну, хорошо. Пусть так. Но почему, в который раз спрашиваю тебя, ты не предупредил меня обо всем заранее? Я бы хоть захватила с собой противомоскитную сетку.

После полуночи, незадолго до рассвета Серебряный Шип проворчал:

— Женщина, что ты ворочаешься? Сама не спишь и другим не даешь. Пытаться заснуть рядом с тобой — все равно, что надеяться отдохнуть рядом с набивающей свои закрома бурундучихой!

— Тут уж я ничем не могу тебе помочь! — простонала Никки, — я обчесалась! У меня уже, кусочка живого не осталось, я искусана мириадами москитов, так что мне ничего другого не остается, как только чесаться! Бог знает, сколько их тут набилось, в этот вигвам. Не уверена, что завтра утром ты меня узнаешь. Лучше бы я спала на улице, даже и под дождем, лишь бы не оставаться под одной крышей с тучей этих тварей. Теперь я вижу, ты был прав, надо ставить новый вигвам, куда этим тварям будет труднее забраться.

— Ох, Нейаки, — со вздохом сказал Серебряный Шип. — Я и сам не рад, что жизнь так жестоко обошлась с тобой, заставляя согласиться со мной. Сейчас подброшу веток в огонь, и вся эта нечисть, одолевшая тебя, покинет вигвам. Вечером я не заметил здесь ни одного москита, никакого жужжания…

— Жужжание не имеет значения! — жалобно проговорила она. — Наши ученые совершенно точно доказали: кто жужжит, тот тебя не укусит. Жужжат самцы, а кусают самки, притом подбираются к тебе совершенно беззвучно.

Ц с этими словами Никки вновь принялась бешено драть ногтями кожу.

— Если ты можешь полежать спокойно, думая о чем-нибудь приятном, — неуверенно проговорил он — кожа у тебя не будет так сильно зудеть.

— К черту все это, Торн! — процедила она сквозь зубы. — Ты что думаешь, у меня психоз? Я же чувствую на своей коже реальное раздражение!

Он ничего не ответил, но встал и принялся в темноте шарить в деревянном ящике, стоящем рядом с постелью. Наконец зажег факел.

— Дай-ка мне руки, Нейаки. Попробую исцелить тебя от этой напасти.

В свете факела, укрепленного в специальном зажиме, он осмотрел ее руки, искусанные и расцарапанные до крови. А Никки это зрелище ужаснуло.

— Боже! Ты только взгляни! Не тело, а сплошной волдырь.

— Бедная моя птичка! — сочувственно воскликнул Торн. — Теперь понятно, почему ты не могла заснуть. Сейчас помогу тебе.

С этими словами он добрался до своей кожаной сумки.

— Надеюсь, у тебя там найдется что-нибудь получше каламиновой примочки, — жалобно проворчала Никки. — И скажи мне, какого черта они тебя не трогают? Может, я обкормила тебя этими ягодами, которых они не любят? Давай, скорее, спасай меня, милый, я насквозь пропитана их ядом.

Серебряный Шип отложил сумку, повернулся к супруге и скомандовал:

— Теперь лежи смирно! Не мешай мне спасать тебя!

— Что это? — ворчливо спросила она.

— Целебное средство от одного лесного растения. Возможно, ты знаешь его под именем древесной лилии, а Джеймс Гэлловей называл его Соломоновой печатью[28] из-за шестилепестковой звезды в основании стебля.

Он наносил мазь на кожу, втирая ее и щедро нанося добавочный слой. Но не только руки требовали исцеления, москиты добрались и до шеи, груди, спины и ног. Они покусились даже на лицо, добравшись до подбородка.

Прохладный бальзам приносил облегчение сразу же.

— Ох, спасибо тебе! Такое приятное ощущение… такое приятное…

— Только не чешись больше, иначе ранки потом долго не заживут.

— Да я знаю. Что ж меня комары никогда не кусали? Но попробуй ты не чесать, когда чешется. Скажи собаке, чтобы она не чесалась от блох!

— Ты же не собака и способна сдерживаться, — сказал он, переворачивая ее на живот. — А если не можешь владеть собой, я замотаю твои ручки тряпками, как поступают с младенцами, чтобы они не повредили себя.

Никки повернула голову и пронзила мужа сердитым взглядом.

— Я тебе не младенец, и не нуждаюсь ни в каких перевязочках!

Имея явное преимущество в смысле расположения тел, Серебряный Шип легонько шлепнул ее пониже спины своей огромной ладонью.

— Смотри у меня, детка, лежи себе знай, полеживай, а не то…

Втирая крем, он помассировал ее спину, плечи, опять спустился к спине, чувствуя, как под его рукой напрягаются мышцы.

— Завтра наберем побольше целебных трав. Это я виноват, что ты чувствуешь себя отравленной, и сделаю все, чтобы это исправить.

— Каким образом? — вяло спросила она, расслабленная наслаждением, испытываемым от его делительного массажа.

— Сок растения не-тронь-меня, или недотроги, как еще его называют, спасет тебя от этой напасти. Ты вымоешься водой, в которую добавишь сок этого цветка, и от волдырей не останется и следа.

— Ум-м-м… Как хорошо. Не останавливайся, — пробормотала Никки, впадая в каталептическую стадию блаженства.

Его руки продолжали неутомимо трудиться на полях ее бедер, ягодиц, спины, шеи, и вновь возвращаясь к бедрам и ногам. Его сильные нежные движения исторгали из ее гортани благодарственные стоны удовольствия. Почти уже впадая в блаженное забытье, она улыбнулась, почувствовав его поцелуй на пальце своей ноги.

— Смотри, не налижись яду, — пробормотала она.

В ответ раздался его смеющийся голос:

— У тебя и яд такой сладостный, что некая часть моего тела готова испить его еще полнее. Но с этим придется подождать до другого раза. Теперь спи, маленькая моя гусыня, улетай на крыльях счастливейших сновидений.

Следующие несколько дней Никки выглядела ничуть не лучше какого-нибудь шелудивого щенка. Единственным ее косметическим средством был изготовленный мужем лосьон, который хоть и помогал, но не так быстро, как хотелось бы. Впрочем, его средство было куда действеннее всех тех препаратов, которые в данном случае обычно предлагали крупнейшие фармацевтические фирмы ее времени. Думая об этом, она не преминула вспомнить, что и куриный суп, приготовленный ее прабабкой, был гораздо вкуснее своего аналога, порожденного кулинарным искусством XX века.