– Договорились, – согласилась Элен, а в глазах ее засветились искорки. Она улыбнулась. Ей представилось, как они вдвоем противостоят компании с ее всемогущими миллионами, целыми взводами вице-президентов и батальонами адвокатов. Она получала от этого такое удовольствие! – Между прочим, Эл, – неожиданно спросила она, – где это ты так здорово узнал французскую кухню?
– В Бронксе.
Элен ничего не поняла, а он явно наслаждался произведенным впечатлением. Но прежде чем она успела его переспросить, Эл сам все объяснил:
– Семья наших соседей была родом из Эксан-Прованса. Я был влюблен в их дочку. Она говорила со мной по-французски, когда мы целовались на заднем сиденье их машины.
Элен улыбнулась и неожиданно покраснела. Она ушла, а Эл еще долго находился под впечатлением ее манящего очарования.
И уж конечно, она возбуждала не только платонические чувства.
Направляясь от офиса Эла к Центральному вокзалу, Элен прошла мимо отеля «Уолдорф-Астория». Она не знала и не могла знать, что в это самое время Макс Сван в номере-люкс 1207 заказывал по телефону французское шампанское и икру, а Джоанна переодевалась в отделанной мрамором ванной с зеркалами. Да если бы она и знала все это, какое ей было дело до этого. Что ей личная жизнь Макса и Джоанны?
Перед этим приемная Мела Фактира стала ареной шумной и бранчливой перепалки. Оказавшись лицом к лицу с Максом и его оскорбительным предложением, этой дешевкой, Джоанна забыла все свои тщательно разработанные планы действий.
– Пятьсот тысяч! И все! Это мое окончательное слово, Джоанна! Соглашайся или нет, как хочешь! – Лицо у Макса было красное, как свекла, на виске подергивалась жилка.
– Пятьсот тысяч плюс процент от прибыли: от дел с недвижимостью, от магазинов, от маклерских контор. Я помогла тебе все это иметь, – заявила Джоанна металлическим голосом. – Я заработала право на свою долю прибыли.
– Ты была простой секретаршей, – заорал Макс.
– Помощником, – огрызнулась Джоанна.
– Помощником! – с издевкой повторил Макс. – Не смеши меня!
– Я взяла на себя всю рутинную черновую работу и развязала тебе руки, чтобы ты мог спокойно обделывать свои делишки, – стояла на своем Джоанна.
– Ты вела черновую работу в постели, и это мне давало возможность успокоить нервы и не страдать бессонницей, – поправил ее Макс, пытаясь восстановить истину. – Пятьсот тысяч – и ни центом больше! И так это феноменально высокая плата за подобные услуги!
Мел сидел тут же, сохраняя обычное для адвоката бесстрастное выражение лица. Это выражение не изменилось даже тогда, когда шум и крик вдруг прекратился так же неожиданно, как начался.
– Какие у тебя роскошные волосы, – сказал Макс буквально через секунду после того, как дал торжественное обещание, что ей не удастся ничего вытянуть из него. Он протянул руку к Джоанне и дотронулся до копны ее волос. – Золотой Песок Пустыни!
– Спасибо за комплимент, Макс, – улыбнулась Джоанна. – Ты знаешь, я уже не причесываюсь у Уильяма. У меня теперь новый парикмахер. Хироко. Он работает в салоне «Суга». Хочет открыть собственный салон.
– Но не на мои деньги! – предупредил Макс и подумал, что неизвестно, какие еще услуги, кроме укладки волос, оказывает Джоанне этот Хироко. Уж эти сексуально озабоченные парикмахеры! Макс с ностальгией подумал о добрых старых временах, когда парикмахерским ремеслом занимались те, кто не проявлял никакого интереса к женщинам, и мужчина мог быть вполне спокоен за жену, если та отправлялась в косметический салон.
– Почему это не на твои деньги? – моментально отреагировала Джоанна. И добавила приторно-сладким голоском – Ведь твои деньги – это и мои деньги. Или вернее, они будут моими.
– Через мой труп!
Мел, несмотря ни на что, продолжал сохранять бесстрастное выражение лица в течение всей сцены, которая за этим последовала. Его выражение лица не изменилось и позже, когда Макс и Джоанна, так и не придя к соглашению и не подписав подготовленные заранее документы, рука об руку вышли из его кабинета, обсуждая, в какой отель отправиться: «Сент-Режис» или «Уолдорф».
Но едва вернувшись домой, Макс тут же позвонил своему адвокату.
– Эта идиотка желает получить долю в прибылях, – сообщил Макс. – Понятия не имею, как это сделать, но их надо спрятать и концы забросить в воду!
И все сведения о деловых операциях Макса были закрыты, а концы заброшены в воду. Магазины затерялись в составе корпораций на Багамах. Квартиры были зарегистрированы на имя каких-то неизвестных владельцев, которых невозможно было найти. Сеть маклерских фирм обрела надежную трехслойную защиту под крылышком швейцарских, андоррских и ливанских компаний. Как доверительно сообщил Макс сыну, для Джоанны окажется более легким делом найти в аду кубики льда, чем отыскать хоть случайные десять центов прибыли в деловых операциях Макса Свана. Макс даже признался, что подумывает о том, чтобы аннулировать свое предложение о выплате пятисот тысяч.
– Я ей покажу, где раки зимуют, – сказал Макс, посмеиваясь от предвкушаемого удовольствия.
– Ты бы поосторожнее, – посоветовал ему Лью. – Джоанна жадная. И она способна на все…
Два балла, которые по рейтингу программа «Пробуждайся, Америка!» уступила программе компании АМ/США, явились причиной для зеркального отражения двух мартини подряд, которые выпил Хэнк Роман во время ленча. Обычно он пил только воду «Перье».
– Что, так плохи дела? – спросил Эл, когда подали дежурный ленч деловых людей, состоящий из жареной рыбы с салатом, шестнадцать с половиной долларов за порцию, и Хэнк сразу потерял интерес к разговору, увлеченно намазывая толстым слоем масло на булочку с тмином. Каждый сотрудник фирмы, который во время завтрака, оплачиваемого фирмой, хоть чуть-чуть выходил за пределы обычной нормы в триста калорий, давал повод думать, что у него серьезные неприятности.
– Да, дела не очень хороши, – признался Хэнк. – Мы пытаемся как-то оживить программы. Мы пригласили психиатров, которые лечат собак, жену одного сенатора из Олбани, которая обучает танцу живота, специалистов по гороскопам и лечебной диете. Уж, кажется, все у нас перебывали. И чудаки, и те, кто любит покрасоваться на экране, и просто люди не в себе. Весь набор человеческих типов, которым обычно пользуются средства массовой информации. Высоконравственное большинство и вовсе безнравственное меньшинство. И ничего не помогает, – почти с отчаянием сказал Хэнк и принялся намазывать маслом вторую булочку. – Черт бы побрал эту АМ/США! Они же делают практически все то же самое, что и мы – ничего нового! Просто уму непостижимо… – Хэнк откусил булку как-то сбоку, как початок кукурузы, выбирая место, где было больше тмина.
– У них, может быть, есть кое-что, вернее, кое-кто, чего нет у вас, и я знаю, что или кто это, – сказал Эл и положил в рот маленький кусочек жареной камбалы. Он знал наверняка, что не позже четырех часов попросит принести себе в кабинет булочку, чтобы как-то перебить чувство голода, которое было непременным следствием ленчей с деловыми людьми.
– Кто же? – спросил Хэнк, и прежде чем Эл успел ответить, Хэнк заявил – Мне нужен этот человек. Назови цену.
– Откуда ты знаешь, что это человек? Может, это попугай-людоед, – сказал Эл.
– Будет тебе, Эл. Перестань меня разыгрывать, – Хэнк решительно взял еще одну булочку и сделал знак официанту, чтобы тот принес еще масла. – Кто же это?
Вместо ответа Эл заговорил о перспективах студии кабельного телевидения Си-Би-Эс, а также о том, удастся ли местным отделениям телекомпании добиться того, чтобы не прошло предложение о часовой программе вечерних новостей. Они допили кофе, и Хэнк подписал отчет.
– Так все же, кто этот человек? – вновь спросил Хэнк, когда они уже прощались, стоя около ресторана.
– Да какое это, собственно, имеет значение? – ответил Эл. – Все равно ведь в выигрыше АМ/США – это их передача, это их человек. Ну, пока, Хэнк. – Эл остановил проезжавшее мимо такси и забрался в машину.
Следующие полтора часа он провел в обществе клиента – музыканта, который с давних времен знал Эла и помнил еще его родителей, а когда, наконец, вернулся к себе в офис, узнал, что ему уже дважды звонил Хэнк Роман и просил позвонить, когда он вернется.
Очень срочно!
Эл аккуратно сложил записки с этим сообщением в блокнот для записей, лежавший у него на столе, позвонил в кафе на первом этаже, заказал ту самую булочку и, с аппетитом ее жуя, набрал номер Хэнка.
– Элен Дурбан! Вот это кто! – почти прокричал в трубку Хэнк. – Я пересмотрел все записи АМ/США за последние полгода. Вот это кто! Ладно, Эл, твоя взяла! Что ты за нее хочешь?
Некоторое время Эл и Хэнк оживленно торговались, а когда Элу удалось довести цену до предельной суммы, которую Хэнк мог предложить сам, без утверждения ее вышестоящим начальством, он позвонил Эду Сэломэю.
– Эд? Боюсь, что вам предстоит конкуренция, если вы хотите получить Элен Дурбан…
Эл откинулся в кресле и продолжал разговор с Эдом. Просто словами не передать, до чего ему нравилась его работа. Ощущения такие острые, будто ходишь по канату!
8
Эл считал, что для него профессиональная деятельность была своеобразной компенсацией неудавшейся личной жизни. В семьдесят третьем году Гейл явилась домой после очередного занятия в группе психологического тренинга и объявила Элу, что хочет сказать ему что-то важное. Это важное сообщение, которое Гейл изложила ровным голосом, на деле свелось к обвинениям. Обвинениям в том, что именно из-за Эла Гейл испытывает неудовлетворенность жизнью, глубокое разочарование, депрессию, что она не может раскрыться как личность. Да, во всем этом виноват Эл.
– Из-за тебя я отказалась от перспективной карьеры, – упрекала Гейл. – В результате я превратилась в существо второго сорта, предназначенное только для того, чтобы помогать тебе в твоей блистательной карьере. После того, как я вышла за тебя замуж, я фактически стала просто прислугой.
– Но я же хотел, чтобы ты сдавала экзамен на бухгалтера, – сказал Эл, глубоко уязвленный и обиженный ее словами. По-видимому, вся эта клокочущая ярость проснулась в Гейл под воздействием Движения за освобождение женщин.
– Говорил ты одно, – сказала Гейл, – а чувствовал совсем другое, и это передавалось мне! Теперь я намереваюсь работать полный рабочий день. И сдать наконец экзамен.
И прежде чем Эл успел сказать, что он и не думает возражать, что он всегда был за это, Гейл объявила ему, что хочет получить развод.
– От тебя мне нужно, чтобы ты давал деньги на содержание детей, – сказала Гейл. – Для себя лично я ничего от тебя не возьму, ни цента. Я хочу ни от кого не зависеть, – гордо заявила Гейл.
Не прошло и недели, как она переехала в квартирку в Бруклине и перешла на штатную работу. Весь этот план действий был ею осуществлен по совету и с помощью ее женского кружка.
К тому времени, как Эл оправился от удара, они уже были разведены. Дети, которым было уже пятнадцать и шестнадцать лет, переехали жить к Гейл, а Эл по инерции оставался на Лонг-Айленде в доме, который они купили через два года после свадьбы. Эл с большой выгодой для себя продал этот дом и снял квартиру в городе, в удобном, хотя и ничем не примечательном здании на 62-й улице. Эл, который почти три года после неожиданного решения Гейл не мог прийти в себя, вызывал острую зависть у своих женатых друзей.
– Знаем, знаем – все эти стюардессы и роскошные манекенщицы! Ты опасный человек, Эл! – поддразнивали они его.
И они даже не слушали, когда он пытался им втолковать, что у стюардесс имелись поклонники в каждом городе, куда они регулярно совершали рейсы, а в его планы не входило делить женщину с кем бы то ни было. Не верили ему, и когда он пытался их убедить, что все роскошные манекенщицы, которых он встречал у Джима Мак-Маллена или Джорджа Мартина, не могли и двух слов связать.
Им нужны были их розовые мечтания, и их не интересовала та неприкрашенная правда, которую мог им рассказать Эл, потерпевший неудачу в любви и разочаровавшийся в женщинах.
Но с одной женщиной – вице-президентом крупной рекламной фирмы, у Эла все же был непродолжительный роман. Ей принадлежала фешенебельная квартира в небоскребе на Сентрал-Парк-Уэст с прекрасным видом на Пятую авеню, Центральный парк и Гудзон. Квартира была спроектирована по ее заказу одним из лучших архитекторов города. Квартира эта – элегантно обставленная, с мягким освещением, с застекленной террасой, служившей зимним садом, с изумительной коллекцией камбоджийских статуэток в подсвеченных стенных нишах – удостоилась специального описания в журнале «Аркитекчерэл дайджест». Сама же хозяйка предпочитала снимать меблированную квартиру в доме гостиничного типа на Уэст-стрит. Когда Эл спрашивал ее, почему она не живет в своей роскошной квартире, она отвечала, что «ей там страшно», что эта квартира «ее связывает», что она «к этому не готова»…
Была и другая женщина: маклер по торговле недвижимостью с годовым жалованьем, приближающимся к миллиону. Она специализировалась на продаже городских домов, которые постоянно росли в цене, и кооперативных квартир на Парк-авеню и Пятой авеню. Каждый вечер, перед тем как лечь в постель – даже если ее ждал там мужчина, – она звонила матери и подробнейшим образом рассказывала обо всем, что случилось за день, от мельчайших деталей деловых переговоров до того, как она была одета и что ела на обед.
Были женщины, которые после первого же свидания ожидали получить предложение руки и сердца; женщины, которые были не прочь держать Эла «на поводке», пока их нынешняя любовная связь не окончится либо разрывом, либо замужеством; женщины, которые предлагали только бурные встречи в постели и ничего более; женщины, которые, когда им предлагали свидание, соглашались лишь в самый последний момент, а до этого, как догадывался Эл, выжидали, не подвернется ли кто получше; женщины, которых больше интересовал его счет в банке, чем он сам; женщины, которые обвиняли его в гомосексуальных наклонностях, если он при первом же свидании не начинал недвусмысленно ухаживать за ними; и женщины, которые жаловались, что «ему, как и всем мужчинам, нужно только одно», если он начинал такие ухаживания.
Внешний лоск преуспевающих деловых женщин, излучавших уверенность в себе, скрывал снедавшие их глубоко внутри беспокойство и тревогу. Казалось, для них все еще продолжается бой, который они уже выиграли. Эти женщины были поглощены внутренним конфликтом – не с окружающим миром, а с собой, и через пять лет после развода Эл в полной мере ощутил последствия этих битв.
Но и у него были свои проблемы и конфликты, о существовании которых он хорошо знал. Ему нужна была женщина, которая была бы ему другом, которая сохраняла бы независимость и в то же время любила бы его и нуждалась в нем так же, как и он в ней. Существовала ли такая женщина? И если да, то остановит ли она свой выбор на нем?
Элу казалось, что в большинстве своем добившиеся успеха люди, по крайней мере те, с кем ему приходилось встречаться, были не очень счастливы, и к числу этих людей он относил и себя. И непонятно было, что надо делать, чтобы изменить такое положение. Наверно, такова природа современной жизни: если добиваешься успеха в профессиональной области, то приходится жертвовать личной жизнью.
И наоборот.
Это расплата, которой требует время.
* * *
– Теперь, когда вопрос о том, сколько будет получать Элен, решен, мы можем приступить к переговорам, – сказал Эл Ирвину Голду, юристу из компании АМ/США, который ведал подготовкой контрактов с внештатными ведущими программ. На этой стадии сотрудничества требовались повседневные встречи и контакты Эла с сотрудниками компании, и меню деловых ленчей претерпело значительные изменения. В этот день оно включало суп с фрикадельками и особым образом приготовленную вырезку с приправами. Блюдо с маринованными овощами было отодвинуто в сторону, чтобы освободить место для деловых бумаг, разложенных на столе – вещь немыслимая на формальном деловом ленче, на котором из деловых бумаг имели хождение только визитные карточки.
– По-моему, надо дать объявления в газетах о том, что Элен теперь будет регулярно вести раздел в программе. В таких газетах, как «Таймс», «Ньюс», «Вашингтон пост», «Лос-Анджелес таймс» и еще в «Чикаго трибьюн», – предложил Эл. – И, конечно, в «Верайэти» и в «Голливуд Рипортэр».
– Угу, – ответил невнятно Ирвин, прожевывая аппетитный кусок мяса с румяной корочкой.
– И надо, чтобы отдел рекламы вашей компании взялся за дело серьезно. Нужно взять интервью у Элен. Она идеально подойдет для женских журналов, да и для всех, которые отводят место телевидению и, конечно, кулинарным вопросам.
– Конечно, – повторил Ирвин, передразнивая интонацию Эла. Ирвин был приземист, коренаст и имел несколько свирепый вид.
– Это что, означает согласие? – спросил Эл.
– Не притворяйся, что не понимаешь, – тоном наставника сказал Ирвин. – Это означает «угу».
Ирвин и Эл часто работали вместе над составлением контрактов. Сейчас они находились на стадии, которую Эл называл стадией «угу». Она обычно занимала около двух недель. Затем они перейдут к стадии «бюджет-этого-не-позволяет», на которую уйдет еще примерно десять дней. Затем Эл ненавязчиво напомнит, что предложение компании «Пробуждайся, Америка» все еще остается в силе. Их бюджет, в отличие от АМ/США, может быть, и выдержит подобные расходы.
После этого наступит следующая стадия, на которой нужно будет открыто торговаться. В результате Эл получит добрую половину того, что он просил по организации рекламной кампании, а взамен согласится на шесть месяцев продлить период времени, в течение которого компания имеет право на возобновление или продление контракта.
Это знал Эл, это знал Ирвин. Но в любом случае они обязаны были пройти через все стадии этого своеобразного ритуального обряда. Это входило в обязанности Ирвина, это входило в обязанности Эла. Именно так делались дела.
Ирвин покончил с едой, собрал бумаги и сказал:
– Завтра я с тобой свяжусь.
Эл кивнул.
– Ты же знаешь, что просишь невозможного, – сказал Ирвин. – Никто и слыхом не слыхивал о какой-то Элен Дурбан.
– Ничего, еще услышат, – улыбнулся Эл. – Благодаря твоей компании.
– А чем она вообще занимается? Она что, поет? Или играет на каком-нибудь инструменте? – Ирвин уже привык, что клиенты Эла имели отношение к миру музыки.
– Она прекрасно готовит и обслуживает приемы, – объяснил Эл. – Ты что, не смотришь телепрограммы собственной компании?
– Откуда у меня на это время? – покачал головой Ирвин, складывая бумаги в туго набитый портфель. – Элен Дурбан, – повторил он. – Никогда о ней не слышал.
– Она скоро станет знаменитостью, – пообещал Эл.
– Страшно рад, – мрачно произнес Ирвин. – Это означает, что моя жена истратит еще пятьсот долларов на всякие немыслимые кастрюли и сковородки, которые ей абсолютно ни к чему.
– Что ж, – улыбнулся на прощанье Эл, – мир, как известно, далек от совершенства.
– Пятьсот долларов за передачу! Две передачи в неделю! Это же тысяча долларов в неделю! – почти благоговейно сказала Элен.
– Я же не могу допустить, чтобы тебе платили по нижнему тарифу, правда? – сказал Эл. И объяснил ей: – Нижний тариф – это то, что получает какой-нибудь птенчик, окончивший факультет журналистики безвестного университета и проработавший года два на захудалой телестудии репортером по выездным заданиям.
– По выездным заданиям? – До Элен никак не доходил профессиональный жаргон Эла.
– Ну да, – сказал Эл. – Понимаешь, тип, который сует микрофон в лицо женщине, у которой муж и трое детей только что погибли в автокатастрофе, и задает вопрос: «Как вы себя чувствуете?» Это и есть выездное задание.
– Ну и ну, – сказала Элен, которой все еще казалась невероятной мысль о том, что она в течение тринадцати недель будет получать по тысяче долларов. Да еще, как сказал ей Эл, возможно, предложат четыре дополнительных цикла передач по тринадцать недель каждый. – Тысяча долларов в неделю! Это же целое состояние!
– Тебе надо побыстрее свыкнуться с этой мыслью, – посоветовал Эл, – потому что, когда они выйдут с новым предложением, твоя цена должна обязательно возрасти. И намного…
Через неделю:
– Это же совершенно неожиданные деньги, Эл, – сказала Элен, имея в виду то, что ей платили на телевидении. – Мне не хочется просто потратить их на пустяки. А что, если вложить их в какой-нибудь инвестиционный фонд? – С тех пор, как они с Лью выкупили у графини Тамары ее фирму, Элен пристрастилась к чтению всех финансовых новостей в газетах, хотя никогда раньше этим не интересовалась. Она иногда думала, как был бы удивлен этим Фил – и он имел бы все основания удивиться.
– По-моему, прекрасная мысль, – сказал Эл. Ему оставалось лишь мечтать о том, чтобы и другие его клиенты проявили хоть какой-то интерес к финансовым вопросам. Очень многие умели зарабатывать деньги, но получив их, не умели ими распорядиться.
– Знаешь, Эл, я ведь из бедной семьи. У меня никогда не было денег. Никогда, – сказала Элен. – Все, что я зарабатывала в «А Ля Карт», уходило на жизнь, а те крохи, которые оставались – а в первые годы вообще ничего не оставалось, – вкладывались в дело. Приятно иметь лишние деньги, – призналась она с неожиданной застенчивостью. Эта ее застенчивость открывала еще одну сторону в Элен, прежде неизвестную Элу, и эта сторона делала ее еще более привлекательной.
Только она замолчала, как зазвонил телефон, и Эл, извинившись, снял трубку.
– Я получил отставку, – сказал он, закончив недолгий разговор. – Та, с которой у меня на сегодня назначена встреча, нашла для себя что-то поинтереснее. Так что у меня есть лишний билет на хоккейный матч. Ты не хочешь пойти?
– Никогда не была на хоккее, – сказала Элен. – Вообще-то я бы с удовольствием… Но должна тебе заранее сказать, что совершенно не разбираюсь в хоккее.
– И не надо. Все, что тебе нужно знать, я тебе скажу. Только бы драка была на нашей стороне площадки!
– Эл! Я и не знала, что ты такой кровожадный!
Эл подмигнул ей и улыбнулся.
– А как же, по-твоему, я выбил для тебя тысячу долларов в неделю?
Когда в этот вечер Эл довез ее домой и не поцеловал на прощанье, Элен, к своему крайнему изумлению, поняла, что она безотчетно ждала этого поцелуя. Она спрашивала себя, когда же она перестала думать о нем как о добром старом приятеле и хорошем человеке и начала понимать, что он вполне заслуживает внимания как мужчина? Она спрашивала себя, что же, собственно, с ней происходит?
Как же это она могла увлечься просто хорошим человеком? Человеком, который, в отличие от Уилсона, не привносил в ее жизнь никаких противоречий и конфликтов. Человеком, который, в отличие от Лью, был доступен.
9
– За последний год доля «Ол-Кем» на немецком рынке сбыта возросла на четырнадцать процентов, – сказал, обращаясь к Бренде, Сид Эрлау. Она знала, насколько большую ценность представляли деловые связи с Германией, поскольку курс немецкой марки устойчиво повышался, в отличие от доллара, который обесценивался инфляцией. Предприятия, построенные в Германии или ведущие с ней торговлю, согласно годовым финансовым отчетам, приносили фирме большую прибыль. – Мы хотим открыть еще один завод в Германии. В Мюнхене. Мы бы хотели, чтобы вы возглавили работу по организации лабораторных исследований. – Сид замолк и слегка втянул шею в плечи, как бык, готовящийся к атаке. – Как вы относитесь к этому предложению?
– Очень интересно, – сказала Бренда, которая уже научилась у Хейнриха Лебена не раскрывать сразу все свои карты. – Но нельзя ли поподробнее? В чем конкретно будет состоять работа, как она будет оплачиваться, как называться, сколько времени надо будет проводить за границей?
Сид подробно ответил на все ее вопросы. Работа будет состоять в организации и проведении лабораторных исследований, за образец она сможет взять уже имеющуюся лабораторию «Ол-Кем» во Франкфурте; жалованье будет составлять двадцать семь с половиной тысяч долларов плюс премиальные; должность будет называться «директор по лабораторной работе»; работать надо будет по три месяца в Германии и по три недели в Штатах; все дорожные расходы будут оплачиваться компанией.
– Если можно, я бы попросила дать мне время подумать, – сказала Бренда вежливо, но твердо. – Это звучит очень заманчиво.
– Хорошо. Можете не спешить. Это ответственное решение, – сказал Сид. – Ответственное для вас. Ответственное для нас. Я тоже иду на риск – ради вас, Бренда.
Когда она вышла от него, на лице ее отражались противоречивые чувства. Если она справится с работой, он тоже от этого выиграет. Ее будут подавать крупным планом на всех торжественных мероприятиях; о ней появятся соответствующие отзывы в прессе; отдел рекламы разовьет бурную деятельность; будут бить в литавры; и все это поставят в заслугу Сиду Эрлау. Если же она не справится – вся вина за это ляжет на него. Администрация и так считала, что им насильно навязывают женщин; и хотя выбора у них не было и в соответствии с законодательством о равных правах они по рекомендации Бренды приняли на работу трех женщин – двух химиков и одного специалиста по управлению со степенью, сделали они это, по правде говоря, без особого желания.
Если смотреть правде в глаза, Сид Эрлау в случае с Брендой шел на небольшой риск, потому что был твердо уверен: она прекрасно справится с работой. До сих пор во всем, что бы она ни делала, она всегда добивалась успеха. Она никогда не давала ни малейшего повода заподозрить ее в склонности к интригам и уловкам.
Уходя от Сида, Бренда точно знала, о чем он сейчас думает. Ей было двадцать восемь лет. Если она примет это предложение, она станет не только самым молодым руководителем во всей компании «Ол-Кем», но и единственной женщиной, занимающей руководящую должность. Именно о таком стремительном взлете они с Тони мечтали, еще когда учились в колледже.
Бренда представила себе, как она садится в самолет, как проводит совещания за большим полированным столом заседаний, как дает распоряжения исполнительным секретарям – и женщинам и мужчинам. И впервые она займет должность, которую обычно получают не раньше, чем в тридцать лет!
Она сказала Сиду, что согласна. Да по правде говоря, ни у него, ни у нее и не было на этот счет никаких сомнений. И тут же начала готовить себе замену в лице своего заместителя, Дианы Уайр, фармаколога. Бренда опекала ее на профессиональном поприще с тех самых пор, как впервые познакомилась с ней в Рэдклиффском женском колледже, приехав туда по заданию компании в поисках кандидатов для работы в медицинской лаборатории.
И все же, все же…
Теперь, когда ей на блюдечке преподнесли все, к чему она так стремилась, в ней боролись два противоречивых чувства, и она сама этому удивлялась. Она как будто раздвоилась: одна часть ее «я» стремилась скорее ухватиться за выгодное предложение, другая же шарахалась от него, как от заряженной бомбы, которая может взорваться.
– Я почти получила то, к чему всегда стремилась, и все же, что мне теперь делать? У меня еще есть время. Я еще могу отказаться. Сказать, что передумала, – сказала она Тони. Тони приехала в Бостон на уик-энд. Так было в Хьюстоне, где один из ее клиентов, занимающийся нефтебизнесом, участвовал в судебном процессе с иском в двести пятьдесят миллионов долларов по поводу прав на разработку скважин нефтяного месторождения в Неваде.
Тони, всегда такая быстрая, на этот раз не спешила с ответом.
– Еще два года назад я бы тебе посоветовала соглашаться без колебаний. Даже год назад. Но теперь… Не знаю, что и сказать. Столько факторов… А Джеф как к этому относится?
– Он говорит, чтобы я поступала так, как будет лучше для меня, – ответила Бренда. Она чувствовала себя отчасти уязвленной тем, что Джеф не проявил большей властности, большей требовательности, и в то же время понимала, что ее обида лишена разумных оснований. В конце концов, ведь они с Джефом поженились с условием, что каждый будет иметь максимально возможную свободу. Теперь та самая свобода, на которой она настаивала, начинала ее тяготить. – Трудность в том, что мне для счастья нужен и он, и моя работа. Если я поеду в Мюнхен, я не смогу быть с ним. Джеф ведь не сможет поехать со мной. Ехать на три месяца не имеет смысла. Кроме того, он имеет право на врачебную практику здесь, но не в Германии. Что ему там делать? Работать лаборантом? Не могу же я ему это предложить. – Бренда слегка пожала плечами, и жест этот выдавал, насколько ей было трудно сделать выбор. Ей нужна была ее работа. И Джеф ей был нужен.
– А Так не хочет больше терпеть мои поездки, – сказала Тони. Она говорила задумчиво, с непривычной для нее мягкостью. – Он говорит, я так часто бываю в отъездах, что он не чувствует себя женатым человеком. Он как-то сказал, что мы больше времени проводили вместе, когда вместе жили. Я ему напомнила, что, когда мы жили вместе, я была конторской крысой, ходячим арифмометром. А теперь я ведущий научный сотрудник, и моя специальность – компании, разрабатывающие сложные технологии. Которые в большинстве своем, к сожалению, находятся на Западном побережье. Я зарабатываю не меньше Така, и большая часть этих денег уходит на междугородние телефонные разговоры с ним. – Тони рассмеялась, и смех этот не нес в себе ни радости, ни горечи. Горечь была первой, самой легкой реакцией, а Тони уже миновала эту стадию и перешла к более сложной иронии. – Вот на этой неделе – я дома, а он в Хьюстоне. Когда мы одновременно оказываемся в одном и том же городе, мы бываем счастливы. Только редко мы оказываемся в одном и том же городе. – Тони остановилась. Казалось, она хотела продолжить, а затем явно решила не говорить то, что поначалу собиралась сказать.
– У вас с Таком… все хорошо? – спросила Бренда. – Она пыталась понять, что же собиралась сказать Тони.
– Вообще-то нет, – призналась Тони. – Так хочет, чтобы я ушла с этой работы и нашла другую, не связанную с отъездами.
