Три яйца, или Пистолет в задницу

      Как прытко доходит с паролем открытка,
      недолю, неволю обходит в окрест,
      и ест, все, что есть,
      и на все ставит крест,
      спокойно садясь на престол, как на стол.
      Я лишний,
      достойным и гордым - нет мест!
      Но светится свято костел, как костер.
      В нем люди шумят и гудят, словно улей,
      стоят на коленях, не в рост, держат пост.
      Посыпались пули,
      и люди уснули.
      И стал пуст помост,
      и выход так прост.
      Пусть слезы, как вишни,
      но грезы престижны.
      Ремень пристяжной грудь сдавил до крови.
      Я лишний
      на этом! пире любви!
      25 мая 1979
      * * *
      Болью, скорбью вечною,
      будто горной речкою,
      бьет фонтаном вольности и свободы стих.
      Словно теплой печкою,
      иль горящей свечкою,
      согревает души он жаром слов своих.
      Думы его верные
      точат камни серые.
      Внемлите, остылые, в спячке на века!
      Лечат сновиденьями
      частые падения,
      но их власть целебная так невелика.
      Ритм столетий участить,
      измененье участи
      это ли не главная наша с вами цель?
      На дороге времени
      от тревог и бремени
      мир подлунный тленом стал, не успев
      снять цепь.
      Жизненное бедствие
      в честь несоответствия.
      Как от раболепствия хочется кричать!
      Факты вопиющие,
      по гордыне бьющие,
      в этой жизни нам еще предстоит встречать.
      Все законы подлости
      зиждутся на робости.
      Молчаливый мученик лучше всех шутов.
      Мост Эпохи перейти,
      и в Каноссу не идти,
      на теперешнем веку вряд ли кто готов.
      Смирные создания
      зданья мироздания.
      Как отстраивали их, так они стоят.
      Под основой прочною
      души непорочные
      в этажах унылой мглы свет надежд хранят.
      Болью, скорбью вечною,
      будто дробь картечная,
      бьет фонтаном алых слез и стенаний стих.
      Словно жаром топора,
      иль могуществом двора,
      давит он отчаяньем чаяний своих.
      19-20 июля 1979
      ВСТРЕЧА С ПРЕДСТАВИТЕЛЕМ СКАЗКИ В ЛЕСУ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
      Повстречал вдали от дома
      я пресквернейшего гнома.
      Гном схватил меня: "Послушай!
      Если хочешь жить в любви,
      хочешь, чтоб была жизнь лучше,
      чтоб сбылись мечты твои,
      то забудь про честь и гордость,
      очень я тебя прошу.
      Прояви в вопросе твердость,
      не проявишь, задушу!
      Потрудись, а то от лени
      прорастет громадный горб..."
      Молча пал я на колени,
      но по-прежнему был горд.
      Молвит дальше гном: "Послушай!
      Если хочешь в счастье жить,
      если хочешь пить и кушать,
      то не стоит дорожить
      верой, совестью и правдой,
      погляди какой худой,
      ими сыт не будешь, право.
      Глупый ты и молодой.
      Ты с идеей лезешь в петлю,
      помыслом готовишь гроб..."
      Молча я упал на землю,
      но по-прежнему был горд.
      Продолжает гном: "Послушай!
      Если хочешь славы ты,
      чтоб не тошно и не душно,
      чтобы меньше суеты.
      Чтоб быть вольным и довольным,
      возвышаться над другим,
      и к годам чтоб сердобольным
      с кошельком прийти тугим,
      знай: законы там, где сила,
      привыкай к теченью мод..."
      Я давно лежал в могиле,
      но по-прежнему был горд.
      Мертвым думал я о том,
      что он прав, прескверный гном.
      8 августа 1979
      Карачаево-Черкессия, пос.Эльбрусский.
      МОНОЛОГ ЦИНИКАО ЖЕНЩИНАХ
      Везде, всегда как рыбы ловятся,
      лишь только скажешь: "I love you!"
      К тому ж народная пословица
      гласит: "Бери, пока дают!"
      Бывают, правда, исключения
      из общих правил, так сказать.
      Но эти жизни извращения
      лишь на глазах, а за глаза...
      И быль такого содержания
      известна всем и не нова.
      В уме сидит одно желание,
      а остальное все: слова.
      Походка, запахи, манеры их,
      и легкость фраз, и томность глаз
      давно на опыте проверено
      все то, что вводит нас в экстаз.
      Грудь обнажают как бы нехотя,
      притом в общественных местах.
      А волосы покрыты перхотью,
      и остальное все - не ах!
      Играют будто на сознание,
      скрывая тела страстный зуд,
      А в деле полное незнание,
      точней сказать: ногой ни в зуб.
      В глазах и гордость есть, и царственность,
      весь вид их говорит: "Не трожь!"
      А по ночам, забыв про нравственность,
      одно и то ж, одно и то ж.
      Мы тоже слабые создания,
      и нам другого не дано.
      Мы вечерами на свидания
      спешим, а в помыслах: одно.
      Друзья! Куда мы с вами катимся?
      Куда нас с вами занесет?!...
      Но стоит им с себя снять платьица,
      и мы уже снимаем все!...
      18 октября 1979
      ПЕСНЯ АНГЛИЙСКИХ БРОДЯГ
      (перевод с английского)
      Не рады мы,
      не рады мы,
      не рад и наш народец.
      Куда идем,
      куда идем,
      не ясно никому.
      Попадали,
      попадали,
      попадали в колодец,
      у падали,
      у падали,
      упадали в дому.
      Наладили,
      наладили,
      наладили систему.
      Заладили,
      загладили
      такую кутерьму.
      Загадили,
      загадили,
      загадили богему,
      спровадили,
      спровадили,
      спровадили в тюрьму.
      За что же мы,
      за что же мы
      невинно пострадали?
      Покорно ждем,
      покорно ждем,
      по умершим скорбя.
      Кого же мы,
      кого же мы,
      кого же мы спасали?
      А где народ,
      а где народ?
      Народ наш на базарах.
      А господа
      в театрах, да,
      в театрах и кино.
      А наш народ
      который год
      ночует на вокзалах,
      в подвалах, и
      в пивзалах, и
      под вывеской: ВИНО.
      Течет рекой,
      течет рекой
      разлив хмельных
      напитков.
      Течет, как кровь,
      но ведь не кровь!
      Гуляй и пей, толпа!
      Вперед идем,
      вперед идем,
      свернувшися улиткой.
      Нальем всем, и
      напьемся, и
      кружим вокруг столба.
      Темно кругом,
      темно кругом,
      тьма тьмою, все во мраке.
      Мы входим в дом,
      мы входим в дом
      и зажигаем свет.
      А в доме том,
      а в доме том:
      перчатки, трости, фраки.
      А за окном,
      а под дождем:
      котомка и кисет.
      Замкнулся круг,
      замкнулся круг,
      мы носимся по кругу.
      Давай, мой друг,
      давай, мой друг,
      прикурим от костра.
      Взглянул вокруг,
      взглянул вокруг
      и не увидел друга.
      И вспомнил вдруг,
      и понял вдруг,
      что умер друг вчера...
      И вновь идем,
      куда, Бог весть,
      по одному и вместе.
      Кто хочет влезть,
      кто хочет влезть,
      тот уважает лесть.
      Кто хочет есть,
      забыв про честь,
      поет под дудку песни.
      Кто хочет сместь,
      кого-то сместь,
      тот почитает месть.
      Вот так живем,
      вот так плывем
      по направленью ветра.
      Поем и пьем,
      пьем и поем,
      другого средства нет.
      Вперед идем,
      вперед идем,
      бредем по миллиметру,
      в надежде, что,
      в надежде, что
      вдали забрезжит свет.
      16-17 ноября 1979
      И СМЕХ, И ГРЕХ
      Татьяне М-вой
      Пляшет кровь в моих костях,
      бикса тихо что-то шепчет.
      На фокальных плоскостях
      мы проводим с нею вечер.
      Тускло светит ей на грудь
      абажур в старинной раме,
      освещая нужный путь
      меж приятными чертами.
      Этот путь я прохожу
      осторожно и с опаской.
      Под окном хохочет шут
      смехом дьявольским под маской.
      То ли призрак. То ли Бог.
      Страх вселяющие тени.
      Властных рук и страстных ног
      рушится переплетенье.
      Заходили ходуном
      лики тварей в божьей пасти.
      Блики, наполняя дом,
      вьют улики против страсти.
      Смех уже не смех, а плач.
      Нет, не плач, а снова хохот.
      Колченогий слон-палач
      запустил в окошко хобот.
      Слон смеется злей и злей,
      хобот рвется в наше ложе.
      И уже не хобот - змей.
      И уже не слон, а лошадь...
      Все померкло вдруг, Фантом
      удалился, Тихо стало.
      Только слышен за окном
      смех осиплый и усталый.
      Но бессилен жалкий смех
      против страсти жадной пылкой.
      Робкий боязливый грех
      воссиял улыбкой зыбкой.
      Пляшет кровь в моих костях,
      бикса взглядом что-то шепчет.
      На фокальных плоскостях
      нонсенс - все слова и речи.
      Москва, Беляево, 2-3 декабря 1979
      * * *
      Счастье тихо село на пол
      и заснуло крепким сном.
      Воск свечи слезами плакал,
      плакал дождик за окном.
      Плакал Бог. От божьей грусти
      загрустили облака.
      Мы печаль в окошко впустим
      на мгновенье. На века.
      От нахлынувшей печали
      будем плакать я и ты,
      отмечать за чашкой чая
      эфемерность красоты.
      Наши письма, наши песни
      будем долго вспоминать.
      А потом с тобою вместе
      сядем молча на кровать.
      Ничего не скажем больше.
      Перестанет плакать Бог,
      перестанет плакать дождик.
      Страсть коснется наших ног...
      Черт запляшет в звездной бездне,
      и завязнет хвост в пыли.
      Бог по лестнице небесной
      спустится на дно земли.
      Зарезвятся на кровати
      Коломбина и Пьеро.
      Вскрикнет птица, и на платье
      упадет ее перо.
      Ткань из простенького ситца
      чувственно ужалит шмель.
      Вольно перышко вонзится
      в платья радужную щель.
      И прольется на перины
      ало-алое ситро.
      И смущенно Коломбина
      поглядит в глаза Пьеро.
      И заплачут в голос оба.
      Умер Бог! Как не рыдать?!..
      У заоблачного гроба
      тихо будет счастье спать.
      13 декабря 1979
      * * *
      Я привык не делать ставки
      и живу без сожаленья.
      В общежитье "Менделавки"
      приезжаю для общенья.
      Для общенья с тем, кто,
      кто мне мил и кто приятен.
      Я хожу, как управдом,
      по жильцам с мероприятьем.
      Я не верю чудесам,
      не ношу казенный китель.
      И навряд ли кто-то сам
      посетит мою обитель.
      Дом от дум в тумане, как дым,
      весь пропитан перегаром.
      Ухожу я молодым,
      возвращаюсь старым-старым.
      И сидит на люстре горе,
      горе бьет - хозяин пьет.
      Знаю я, что пьющих море!
      Пьющий, тот меня поймет.
      Я привык не делать ставки
      и живу без сожаленья.
      В общежитье "Менделавки"
      приезжаю для общенья.
      декабрь 1979
      РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ
      Елене Л-ко
      Каждый век, столетий сто,
      всякому известно,
      наступает рождество,
      ночь любви и детства.
      Для детей, смеясь, кружит
      праздничная вьюга.
      Санта-Клаус в дом спешит
      к маленькому другу.
      Но рождественская ночь
      ночь двух юных судеб.
      И ночи такой точь-в-точь
      никогда не будет.
      Улица белым бела
      от лихой метели.
      Святы пылкие тела
      в елочной постели.
      Хвоя трепетно дрожит,
      девственностью вея.
      Ночь блаженства ворожит
      сказочная фея.
      На столе хмельной зимы
      догорают свечи,
      выхватив из царства тьмы
      головы и плечи.
      Поцелуй, как-будто плот,
      вниз плывет по телу,
      девичью волнует плоть
      робко и несмело.
      Тихий голос. Слабый стон.
      Плавное движенье...
      Этой ночью - рождество,
      Божие рожденье.
      Чисто небо. В чистоте
      белые ладони
      осыпают снегом тех,
      кто еще не дома.
      Из небесных глаз текут
      горькие слезинки,
      превращаясь на лету
      в сладкие снежинки.
      В облаках из белых роз
      херувимы пляшут.
      Новорожденный Христос
      им из люльки машет.
      Ночь рождественская - сон
      вышних наслаждений.
      Тихий голос, Слабый стон.
      Плавное движенье.
      Крик смущенный, В тишине
      звук, слегка невнятный.
      Плач стыдливый, На окне
      багровеют пятна.
      Поцелуй, как-будто плот,
      вверх плывет по телу,
      женскую ласкает плоть
      неумело смело.
      На столе хмельной зимы
      догорели свечи.
      Потонули в царстве тьмы
      головы и плечи.
      Улица белым-бела
      от лихой метели.
      Спят застывшие тела
      в елочной постели.
      И рождественский покой
      вряд ли кто разбудит.
      И ночи точь-в-точь такой
      никогда не будет.
      15-17 января 1980
      ПОЗДРАВЛЕНИЕ
      Анне Т-ди
      Во времена Наполеона
      (величественней: Бонопарта)
      еще не знали телефона
      и, чтоб поздравить с Восьмым Марта,
      Болконский, князь, в пыли и саже,
      прям с поля боя был готов
      бежать скорей к своей Наташе,
      ей поднести букет цветов.
      Но за отечество стоять
      патриотично и гуманно,
      хотя любимая желанна...
      Увы, что стоило мечтать!
      Да, были люди в веке прошлом!
      Забыв о временном, о пошлом,
      хранили свято честь мундира,
      и шпаги блеск, и лоск картуза,
      их часто посещала муза,
      нередко им звучала лира.
      Глуха к минувшему эпоха!
      Что было, кануло, ушло.
      Что встарь считалось хорошо,
      теперь возможно счесть за плохо.
      Перечитав слова с листа,
      я был изрядно удивлен.
      Цель моего письма проста:
      поздравить Вас с прекрасным Днем!
      За этот длинный фельетон
      прошу я Вас великодушно
      простить меня на этот раз.
      Я в нерешенье, но во мне
      есть что-то, что неравнодушно...
      Не к Вам, К тому, что скрыто в Вас.
      И в завершенье я рискну
      открыть Вам истину одну
      (прошу простить и в этот раз):
      я счастлив тем, что знаю Вас.
      8 марта 1980
      МОНОЛОГ КРЕСТЬЯНИНА
      Позвольте сообщить вам весть,
      она волнует кровь.
      Моя собака хочет есть,
      ей мясо приготовь.
      Моя кобыла ржет и ржет,
      ей подавай овес.
      А мой ишак который год
      вкушает купорос.
      Моя корова, свет кляня,
      забыв про молоко,
      сказала мне: "Не зли меня!"
      Послала далеко.
      Разволновался я до слез,
      заплакал, зарыдал.
      А после весь свой скот отвез
      и государству сдал.
      Теперь доволен я, друзья,
      нет никакой возни.
      Свободен я. Спокоен я.
      Пусть думают они.
      Вдобавок, если б предложить
      сумел бы кто-то мне,
      что пить, что есть, как дальше жить,
      я б счастлив был вдвойне.
      1980
      Улица ГОРЬКОГО
      На Тверской, как всегда, лихорадка,
      в "Елисеевском" скопище толп,
      в кафе "Лира" смертельная схватка,
      и милиционер, точно столб.
      А в отеле "Москва", да и в прочих,
      гость столицы и чья-то там дочь
      под покровами ночи порочной
      тленность жизни потешить не прочь.
      С Красной Площади черные "Волги"
      вверх по Горького катят, а вниз
      с "Белорусской", с вокзала, в путь долгий
      люди молча идти собрались.
      Что ж ты, улица, делаешь с теми,
      кто не может иметь миллион...
      Говорят, по Тверской в свое время
      Пушкин делать любил моцион.
      16 сентября 1980
      МИР ОДНОЙ ЛЮБВИ
      На кровати, на софе,
      на диване, на тахте,
      в полумраке, в полутьме,
      в полуночной темноте
      слышен шепот, слышен крик,
      слышен плач, и слышен смех,
      для ДВОИХ,
      а не для всех,
      не для фраз, не для проказ...
      Для двоих. Для них. Для их
      рук и губ. Сердец и глаз.
      В знойном ворохе перин,
      в буйном море простыней,
      в мерном шорохе часов
      на полу. Столе. Стене...
      В цвете весен, лет и зим,
      в свете красочных витрин,
      в твердости в продаже вин,
      в гордости немых картин,
      и полотен, и холстов,
      в тайном шелесте кустов,
      в доме ветхом и пустом,
      в строчках письменных листов,
      в дыме сумрачных надежд,
      в сонме пуговиц златых,
      в груде тряпок и одежд,
      в людях, в храмах, в мостовых,
      в солнце, в туче за окном,
      в сорной куче за углом,
      и в терпимом, и в плохом,
      в злой усмешке подлеца,
      в смерти матери, отца,
      во всевластии дворца...
      И во всем, что бренно, тленно,
      нет начала и конца.
      И не вырваться из плена...
      Двое, чистые сердца,
      спят в покое и тепле.
      Люди роются в золе.
      Руки пачкают в крови.
      Мир наш - мир одной любви!
      30 октября 1980
      ПРАЗДНИК НОВОГОДНИЙ
      Праздник новогодний, а на даче
      не зима, а лето у друзей.
      Много женщин. Значит, быть удаче.
      Но о даче. Дача как музей.
      Мебель стиля Франции старинной,
      на комоде - бронзовый Орфей,
      на веранде - склад ликеро-винный,
      сам хозяин - местный корифей.
      Резво хрусталем играет люстра,
      резво в полночь выпита "Шампань".
      Захмелев от ощущенья бюста,
      я прилег с тем бюстом на диван.
      Моему последовав примеру,
      пары разбрелись по углам.
      Ну а те, кто выпили не в меру,
      разлеглись попарно по коврам.
      ................................................
      А к рассвету приумолкла дача,
      комнаты заманчиво тихи.
      А о том, что были и удачи,
      вам расскажут новые стихи.
      3 января 1981
      СПУСТЯ ПОЛ-ГОДА
      (быль-фантазия)
      Получивши приглашенье
      от знакомой в Элисту,
      я, почти без промедленья,
      к ней умчался в грозном "ТУ".
      Была ясная погода,
      была ясная луна.
      Для чего, спустя полгода,
      позвала меня она?
      Может, ей так одиноко,
      может, тяжкая судьба...
      Тот же домик, те же окна,
      те же крыша и труба.
      "Здравствуй, гость, заезжий, редкий,
      плотью женскою любим..."
      Как-то сразу, без разведки,
      мы вступили с ней в интим.
      В теневых набросках чести
      я узрел знакомый штрих:
      и кровать на том же месте,
      и перины те же - три.
      Мы вино хлебнули залпом
      и безлистую любовь
      при 100-ваттном свете лампы
      облекли мы в плоть и кровь.
      Ветка - к ветке. Тело - к телу.
      Слон залез в дремучий лес,
      и в дупло вселился смело
      хобот, словно плут и бес.
      Шар бильярдный катит в угол,
      на полу эксцесс сидит.
      Моя нежная подруга
      потеряла прежний вид.
      Ночь расплющилась и сжалась,
      в воздухе экстаз повис.
      Плод запретный, мне казалось,
      потерял свой вкус и скис...
      Я умчался в путь обратный,
      до свиданья, Элиста...
      Да, опасно. Нет, приятно...
      в жизни роль играть с листа.
      Москва, Сокол. 13 февраля 1981
      КАК ЭТО ТЯЖКО СОЗНАВАТЬ
      Как это тяжко сознавать,
      что в сорок скоро помирать,
      что обнаружен в легких рак,
      что шепчут за спиной: дурак.
      Как это тяжко сознавать:
      дочь по ночам идет гулять;
      сын - алкоголик и бандит;
      жена с другим мужчиной спит.
      Как это тяжко сознавать,
      что жена снова будет лгать,
      придет домой где-то в полночь,
      невнятно скажет: "Сверхуроч..."
      Как это тяжко сознавать,
      что, позвонив, дочь будет врать:
      "Сломался начисто каблук,
      так что останусь у подруг".
      Как это тяжко сознавать,
      что сын опять будет молчать,
      молча придет, что-то возьмет,
      в карман положит и уйдет.
      Как это тяжко сознавать,
      шеф скажет: "Нужно уступать
      дорогу молодой волне".
      И усмехнется в спину мне.
      Как это тяжко сознавать,
      что ничего не мог создать,
      что зря года мои прошли,
      что нету сил, и все болит.
      Как это тяжко сознавать,
      что в сорок скоро помирать,
      что обнаружен в легких рак,
      что жизнь заканчиваю так.
      апрель 1981
      Я ТАК УСТАЛ
      Я так устал, я так устал, я так устал
      любить, но без любви.
      Я перестал, я перестал, я перестал
      смотреть в глаза твои.
      А где-то там, а где-то там, а где-то там,
      во глубине души,
      заложен храм, чудесный храм,
      прекрасный храм,
      но нам в нем не жить.
      Потерян ключ, потерян ключ, потерян ключ,
      закрыта кем-то дверь.
      Печать-сургуч, печать-сургуч,
      печать-сургуч,
      цепь и замок поверх.
      Стоит тот дом, постылый дом, ветшалый дом,
      даже не дом, сарай.
      Когда-то в нем, когда-то в нем, когда-то в нем
      для нас был рай.
      И каждый день, и каждый день,
      и каждый день,
      и каждый божий час,
      и от снегов, и от врагов, и от дождей
      хранил с тобой он нас.
      Влезал в окно, влезал в окно, влезал в окно
      нахальный солнца луч.
      Забыто все, забито все, вокруг темно,
      печать лишь да сургуч.
      Вот так живу, вот так живу, вот так живу
      уже который год.
      Пью наяву, ведь наяву, ведь наяву
      в любви мне не везет.
      Но если мне, но если мне, но если мне
      удастся полюбить,
      я перестану искать истину в вине,
      я перестану пить.
      Ну а пока, ну а пока, ну а пока
      смотрю не в те глаза.
      И в облаках, и в облаках, и в облаках
      не солнце, а гроза.
      апрель 1981
      ПЕСНЯ ГАНГСТЕРА ДЖОНА ИЛИ ПО ТУ СТОРОНУ МИРА ИЛИ ТАМ, ГДЕ ПРАВИТ КАПИТАЛ
      Я - автогонщик, самый высший класс,
      я - автоасс, гоняю взад, вперед.
      От шефа получивши раз приказ,
      поехал на заказ в город Ньюпорт.
      Шутить с огнем, пить за рулем, я - пасс,
      но вы скажите, кто сейчас не пьет.
      Ведь я недаром водочки припас,
      хлебнул, и не вписался в поворот.
      Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.
      Я хохочу в глаза врачу, я так хочу.
      Рубцы и раны залечу, вновь получу
      права и прокачу. Дорогу лихачу!
      По стрит канает клевая мадам,
      я подъезжаю, говорю: "Садись!"
      Мне говорит мадам: "Ты, парень, хам!
      Исчезни, падло, быдло, отвяжись!"
      От злости жму ногой на полный газ,
      и мчусь, как-будто в небе самолет.
      Но увидав вновь пару бабьих глаз,
      зевнул, и не вписался в поворот.
      Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.
      Я хохочу в глаза врачу, я так хочу.
      Рубцы и раны залечу, вновь получу
      права и прокачу. Дорогу лихачу!
      Вот по Бродвею чешет эскимос.
      Я не расист, но все ж не по себе.
      Куда ты, падаль, прешь, дворовый пес?!
      Нет, чтоб сидеть в своей трущобе.
      Мне наплевать на ваш дорожный знак,
      я повернул свой "кар" на тротуар,
      и засадил нигеру "каром" так,
      что не избегнуть мне всех божьих кар.
      Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.
      Я за машиной труп нигера волочу.
      Сдам полисмену, и в награду получу
      что захочу, и потому я хохочу.
      Мой шеф замешан в мафии, а я,
      я - пешка в мире денег и интриг,
      и, видно, спета песенка моя,
      мне шеф сказал: "Выходишь из игры".
      Рефрижератор спереди меня,
      еще рефрижератор позади.
      Нажал на тормоз, кто был спереди меня,
      нажал на скорость, кто был позади.
      Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.
      Я не хочу, я не хочу, я не кричу.
      Не хохочу, молчу, лечу я в мир иной,
      и слышу, как вампир хохочет надо мной.
      май 1981
      МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ
      (монолог историка без степени)
      Вите Соколову
      Вы мне не поверите, но в бочке Диогена
      с женщиной продажной общался Диоген.
      Он в экстазе бешеном сосал ее колено,
      а она водила языком по его ноге.
      И вы навряд ли знаете, что не напрасно
      камень
      на гору тащил Сизиф, он не был дураком.
      Камень - повод, а причиной
      сексуальный пламень
      к женщине, на той горе стоявшей нагишом.
      И как бы вы не плакали, и как бы не ревели,
      и как бы не хотели вы найти себе жену,
      все в России женщины выходят на панели,
      и тоску в постели глушат, как в морях треску.
      Это не известно вам, но я-то знаю точно,
      что всесильный римлян царь
      Кай Юлий Цезарь
      утром пил, сношался днем и извращался
      ночью...
      Но не думайте, что так бывало только встарь.
      И вы, возможно, слышали, как жил
      Распутин Гришка,
      и вы, возможно, видели "Осень",
      русский фильм.
      Но, как жил австриец Фрейд, вы не прочтете
      в книжках,
      и вам не покажут фильм швейцарский
      "Селяви".
      И как бы вы не плакали, и как бы не ревели,
      и как бы не хотели вы кого-то взять в мужья,
      все мужчины на Руси кобели с колыбели,
      и приятным исключеньем не являюсь я.
      На кровати после нас, как на поле боя,
      чем же отличаемся мы от татар-монгол?
      Слепо следуем во всем "комиксам",
      "плейбоям",
      и кощунственно плюем на святых богов.
      Вот если вы отыщете мне чистую невинность,
      за которой в дым, в огонь, хоть в веревку
      лезть,
      я в себе доистреблю банальную зверинность,
      и отдам той девушке все, что только есть.
      А пока известно всем, в Москве, да где,
      неважно:
      в Нальчике, Алма-Ате, Могилеве и Баку...
      Все мужчины - подлецы, а женщины
      продажны!
      Все они - животные с хвостами на боку!
      май 1981
      ОНА УШЛА
      Мне вспоминать про это скверно,
      но время скверность изжило.
      Она была мне биксой верной,
      и без нее мне тяжело.
      Ее любил я, как мадонну,
      как Мону Лизу. Видит Бог,
      любовь хранил я, как икону.
      Хранил, и все ж не уберег.
      Она была, как первоклассник,
      во всем послушная всегда.
      Я ей про жизнь свою плел басни,
      она ж не лгала никогда.
      Она ко мне в постели жалась,
      что было сил, что было сил.
      И в магазин сама бежала
      за водкой, хоть я не просил.
      Она была нескладной вроде,
      но как княжна, была нежна.
      И в обществе, и при народе
      она была мне, как жена.
      Ее носил я на ладонях,
      не клял за прошлое, не бил.
      Но вот, однажды, я не понял,
      не разобрал и оскорбил.
      И на душе моей противно,
      и гнусно так, жизнь не мила.
      Она ушла. Как примитивно
      звучат слова: она ушла.
      Мне вспоминать про это больно,
      и время боль не изжило.
      Она вновь стала биксой вольной,
      но без нее мне тяжело.
      июнь 1981
      МИМЫ
      Мы - мимы!
      Живем по канонам пантомимы!
      И наши законы непоколебимы,
      и наши обязанности ощутимы,
      но наши права едва уловимы,
      и наши дороги непроходимы,
      и красноречивые жесты бьют мимо,
      и слово толковое необходимо!
      Мы - мимы!
      Горланим У Р А,
      хоть в кармане дыра,
      со светом смешав темноту.
      Мы бьем комара
      острием топора
      и молотом бьем в пустоту!
      Мы - мимы!
      По миру шагаем, как пилигримы!
      И лица под толстыми слоями грима,
      нам трудно дышать, здесь безжалостный
      климат,
      но знаем, пока есть средь нас подхалимы,
      мы, как налимы, и немы, и мнимы,
      гнем спины, и вольности недопустимы,
      но верим мы, наши мечты исполнимы!
      Мы знаем, пора
      убить комара
      и светом залить темноту!
      Но мы, как вчера
      горланим У Р А
      и молотом бьем в пустоту!
      Мы - мимы...
      Краснодарский край, ст. Приазовская. 17 июля 1981
      ТЮРЕМНАЯ
      Холода, метели завывают,
      и на нарах невозможно спать.
      "Мусора" в мороз нас выгонят,
      твари,
      на карьерах уголь добывать.
      Без отца жизнь жил я с малолетства,
      не курил, не пил, не воровал.
      Но сказал брат: "Выходи из детства,
      парень!"
      И меня с собой на дело взял.
      Много в жизни я видал плохого,
      богачей, рвачей терпеть не мог.
      Шишкаря бомбили областного
      значенья,
      но меня поймали, дали срок.
      Старший брат бежал, но мы-то знали,
      что "менты" не дремлют на посту.
      На четвертый день нашли, связали
      брата,
      и товарным сразу в Воркуту.
      Третий год я уголь добываю,
      третий год грызу зубами пласт.
      По ночам свободу вспоминаю,
      маму,
      слезы так и падают из глаз.
      Мама, мать, несчастная, скончалась.
      Двое сыновей, и те - в тюрьме.
      А невеста, дрянь, с другим связалась,
      сука!
      Выйду, она вспомнит обо мне.
      Холода, метели завывают,
      и на нарах невозможно спать.
      Целый день мы уголь добываем,
      молча,
      чтоб свободу ночью вспоминать.