Шах-наме

Когда Сухраб об этом услыхал —

Ему напиток сладкий горьким стал.

Вскочили гости в страхе и печали,

Пошли и Жандаразма увидали.

В слезах вернулись, говоря: «Беда!

О государь, увы, убит Жанда».

И встал Сухраб, пошел туда, как дым,

Бедой над ними грянувшей томим.

Певцы сбежались, слуги со свечами.

«Вот он, – сказали, – мертвый перед нами».

Сухраб был удивлен и огорчен,

Советников созвал ближайших он.

Сказал: «Извечный враг насторожен,

Готовьтесь к бою, позабудьте сон.

Забрался в стадо волк в полночном мраке,

Увидел: спят и люди и собаки,

Барана в стаде лучшего схватил

И подло, втихомолку, умертвил.

Мы завтра – помоги, владыка мира,—

Утопчем степь для боевого пира!

Я за Жанду иранцем отомщу,

Я шаха на аркане притащу!»

И снова за столом он сел на ложе,

И воротились с ним его вельможи.

Сказал им лев-Сухраб: «О мудрецы,

Наставники, воители, бойцы,

Не стало старшего в беседе нашей…

Почтим же друга поминальной чашей!»

В свой стан вернулся той порой Рустам

И первого он Гива встретил там.

Гив-богатырь в ту ночь стоял на страже.

Он думал, что идет лазутчик вражий.

Схватил он меч, принять готовясь бой,

И поднял крепкий щит над головой.

Увидев, что отважный обознался,

Рустам в ответ негромко рассмеялся.

По голосу Рустама страж узнал,

Сбежал к нему за укрепленный вал.

Спросил: «Эй, витязь, в битвах неуемный,

Куда один ходил ты ночью темной?»

Ответил Гиву Заля славный сын,

Как в стан Турана он ходил один,

Как он проник в твердыню вражьих сил,

Как Жандаразма тайно поразил.

Ответил Гив: «О лев, бесстрашно смелый!

Что без тебя мы все, железнотелый?»

Оттуда к шаху Тахамтан пошел,

Подробный обо всем рассказ повел:

О пире, о Сухрабе-великане,

О дивном росте, о могучем стане;

«Нет, никогда не порождал Иран

Таких, как он! – добавил Тахамтан.—

И никогда такого исполина

Я не видал среди туранцев Чина.

Как будто это в прежней мощи сам

Возник передо мною всадник Сам!..»

Сказал, что там Жандой замечен был он,

Как насмерть кулаком его сразил он.

Был шах доволен, дать велел вина,

В беседе тайной ночь прошла без сна.

Сухраб спрашивает у Хаджира имена и приметы предводителя иранского войска

Как только солнце щит свой золотой

Приподняло над горною грядой,

Сухраб – в величье мощи, в блеске власти

Сел на коня-любимца темной масти.

Индийским препоясанный мечом,

Блистая царским шлемом над челом,

С арканом на луке седла крутого,

Он выехал – нахмуренный сурово —

На некий холм, чтобы издалека

Все осмотреть иранские войска.

Он привести велел к себе Хаджира,

Сказал ему: «Среди явлений мира

Стреле не подобает кривизна,

Кривая, – в цель не попадет она.

Во всем всегда правдивым будь со мною,

И милостивым буду я с тобою.

Что б ни спросил я – правду говори,

Не изворачивайся, не хитри.

За ложь в расправе короток я буду,

За правду будешь чтим у нас повсюду.

За правду, – я клянусь светилом дня,—

Добра увидишь много от меня.

Счастливейшим ты будешь из счастливых,

Богатство дам, почет, рабынь красивых.

А если ты от истины уйдешь,

Темницу, муки, цепи обретешь».

Хаджир ему сказал: «На все правдиво

Отвечу, что ни спросит царь счастливый,

Все расскажу я, что известно мне;

Душою чужд я лжи и кривизне.

Я жил и говорил всегда правдиво,

Поверь, что нет во мне и мысли лживой.

Душа достойных правдою сильна,

Мне ненавистны ложь и кривизна».

Сказал Сухраб: «Средь вражеского стана

Ты мне укажешь витязей Ирана,—

Богатырей могучих и вельмож —

Гударза, Туса, Гива назовешь.

Покажешь мне Бахрама и Рустама,

Что ни спрошу, – на все ответишь прямо,

Но знай – за ложь сурова будет месть,

Утратишь все – и голову и честь!

Чей там шатер стоит, парчой блистая,

Полами холм высокий осеняя?

Сто боевых слонов пред ним. Смотри —

Синеет бирюзовый трон внутри.

Над ним сверкает желтое, как пламя,

Серпом луны украшенное знамя.

Чья это ставка, что простерлась вширь

Так царственно? Кто этот богатырь?»

Хаджир ответил: «Это шах великий,

Богатырей, слонов и войск владыка».

Спросил Сухраб: «Там, справа, на крыле,

Толпится много войска в пыльной мгле,

Слоны ревут… Чей это там просторный

Средь гущи войск шатер раскинут черный?

Палаток белых ряд вокруг него,

Слоны и львы стоят вокруг него.

Над ним – слоном украшенное знамя,

Гонцы блестят расшитыми плащами.

На их конях попоны в серебре,

Кто отдыхает в черном том шатре?»

Хаджир ответил: «Со слоном на стяге,

Тус – предводитель войска, муж отваги.

Он родич падишаха, духом горд,

В бою, как слон, неустрашим и тверд».

Сухраб спросил: «Чей тот шатер багряный

Блестит, как день, парчою златотканой?

Чье голубое знамя над шатром,

Все в жемчуге, украшенное львом?

Чья рать вокруг шатра стоит большая,

Кольчугами и копьями сверкая?

Скажи мне, как вождя того зовут,

Смотри, не покриви душою тут».

Хаджир ответил: «Это – сын Кишвада,

Гударз, отец мой, щит наш и ограда.

С ним восемьдесят витязей – сынов,

Как восемьдесят тигров и слонов.

Пустыня перед ним полна покорства,

Лев с ним не выдержит единоборства».

Сухраб спросил: «А чей там тешит взор

Из шелка изумрудного шатер?

Как трон, у входа золотое ложе,

Пред ним стоят иранские вельможи.

Звезда Кавы над тем шатром горит.[25]

На троне в блеске царственном сидит

Могучий витязь. Средь мужей Ирана

Ни у кого нет плеч таких и стана.

Сидит – а выше на голову он

Стоящих, чьей толпой он окружен.

Конь перед ним едва ему по плечи,

Где ж конь такому витязю для сечи?

Я думаю, он на стезе войны

Неудержимей яростной волны.

Вокруг его шатра стоят слоны

Индийские, на бой снаряжены.

Я думаю, среди всего Ирана

Нет для него копья и нет аркана.

На знамени его – дракон и льва

Из золота литая голова.

Его я слышу голос, словно гром,

Кто этот воин? Расскажи о нем!»

И вся душа Сухрабова хотела

Услышать: «То Рустам – железнотелый!..»

Но иначе судил коварный мир,—

Трусливо правду утаил Хаджир.

Он думал: «Если все скажу я прямо,

Лев этот юный истребит Рустама.

Я скрою правду. Может быть, тогда

Иран минует страшная беда…»

Сказал Хаджир: «Приехал к нам из Чина

Посол, предстал к престолу властелина».

«А как зовут его?» – Сухраб спросил.

Хаджир в ответ: «Я имя позабыл».

Сухраб, чело нахмуривши сурово:

«Как звать его?» – спросил Хаджира снова.

Хаджир ответил: «О владыка львов,

О покоритель тигров и слонов!

Когда предстал он падишаха взору,

Я в Белый замок уезжал в ту пору.

Посла я видел, имя же его

До слуха не достигло моего».

Сухрабу сердце сжала скорбь тисками,

Хотел он слово слышать о Рустаме.

И хоть отец в сиянии венца

Сидел пред ним – он не узнал отца.

Он жаждал слов: «Рустам перед тобою!»

Иное было суждено судьбою.

Все совершится, как предрешено,

Что от рожденья нам судьбой дано.

Под крыльями судьбины роковыми

И зрячие становятся слепыми.

Опять спросил Сухраб: «А это кто ж

Разбил шатер из кеевых вельмож?

Слоны стоят там, всадники хлопочут,

Карнаи там взывают и грохочут.

С изображеньем волка пышный стяг

Под свежим ветром веет в облаках.

На троне муж сидит, а перед троном

И счета нет почтительно склоненным.

Кто этот славный муж, откуда он,

Кто столь великой властью облечен?»

Хаджир ответил: «Это ставка Гива,

Он – сын Гударза, витязь горделивый.

Он столь высокой властью облечен,

Военачальник кею близкий он,

Любимый зять Рустама Тахамтана,

Ему подобных нет в войсках Ирана».

Спросил Сухраб: «А белый чей шатер

Там, на востоке, у подножья гор?»

Пред ним, в парче румийской, муж могучий.

Вокруг войска теснятся, словно тучи.

Их шлемы словно белые цветы,

И серебром сверкают их щиты.

Парчой украшен белый свод шатровый,

И трон из кости перед ним слоновой.

И все его убранство – дня светлей.

Кто это – самый пышный из князей?»

Хаджир сказал: «То Фарибурз-воитель,

Сын падишаха, славный предводитель».

Сказал Сухраб: «Венец ему к лицу,

А войско поклоняется венцу.

Высок престол, и царственно обличье.

Подходит сыну шахскому величье.

Скажи теперь, кто в желтом том шатре?

Над ним – горя, как тучи на заре,—

Знамена алые и голубые

Полощутся, блестят значки цветные.

На шелке стяга булава видна,

На древке серебром горит луна.

Кто в том шатре? Ты назови мне имя

Богатыря меж львами боевыми!»

Хаджир сказал: «Зовут его Гураз,

Он храбростью прославлен среди нас.

Он старший сын воинственного Гива,

Неутомимый, быстрый, прозорливый».

Отца приметы лев-Сухраб искал,

Но правду от него Хаджир скрывал.

Что в мире смертного произволенье,

Где все предначертало провиденье,

Где тайным все венчается концом,

Заранее решенное творцом?

Отравлен миром, в муках ты изноешь,

Коль счастье в доме временном построишь.

И у Хаджира вновь Сухраб спросил

О том, чье имя в сердце он носил.

О том шатре зеленом на вершине

Холма, о том могучем исполине.

Сказал Хаджир: «Мне нечего скрывать,

Тебе я клялся правду отвечать.

Посол из Чина он, – я полагаю…

А имени его я, шах, не знаю».

«Ты не правдив со мной, – Сухраб сказал,—

Ведь ты Рустама мне не указал.

С войсками все иранские владыки

Здесь на виду, а где ж Рустам великий?

Как может в тайне оставаться тот,

Кого Иран защитником зовет?

Ведь если шах Ирана скажет слово

И тучей встанет воинство хосрова,

Не даст он знака в бой вступить войскам,

Пока не встанет впереди Рустам!»

И вновь открыл Хаджир уста ответа:

«Рустам могучий здесь, конечно, где-то.

Или в Забуле, у себя в горах,

Теперь ведь время пировать в садах».

Сказал Сухраб: «А поведет их кто же?

Нет, это на Рустама не похоже.

Подумай сам: все вышли воевать,

А вождь Рустам уехал пировать?

Нет, не поверю я такому чуду,

Я много говорить с тобой не буду.

Рустама ты покажешь мне сейчас,

И будешь возвеличен ты у нас.

Тебя я высшей чести удостою,

Сокровищницы пред тобой раскрою.

А если тайну будешь ты скрывать,

Хитрить и предо мной бесстыдно лгать —

То будет коротка с тобой расправа.

Сам выбирай: бесчестье или слава.

И притча есть: когда мобед открыл

Хосрову тайну – так он говорил:

«Несказанная истина таится,

Как жемчуг в перламутровой темнице.

И, только долгий плен покинув свой,

Она заблещет вечной красотой».

Хаджир ему ответил: «Если сам

Захочет боя исполин Рустам,

Противоборца ищет он такого,

Что ломит палицей хребет слоновый.

Ты видел бы, каков он – Тахамтан,—

Его драконью шею, плечи, стан.

Ты видел бы, как демоны и дивы,

Бегут, когда идет Рустам счастливый.

Он палицей скалу рассыплет в прах,

Он на войска один наводит страх.

Кто ни искал с Рустамом поединка,

Растоптан был могучим, как былинка.

А пыль из-под копыт его коня,

Как туча, заслоняет солнце дня.

Ведь он владеет силой ста могучих,

Велик он, как утес, чье темя в тучах.

Когда душой он в битве разъярен,

Бегут пред ним и тигр, и лев, и слон.

Гора не устоит пред ним. Пустыня —

У ног его покорная рабыня.

От Рума по Китайский океан

Прославлен в мире воин Тахамтан.

О юный шах, я искренен с тобой,—

С Рустамом грозным ты не рвись на бой!

Хоть видел ты мужей в степях Турана,

Афрасиаба знаешь и Хумана,

Но всех туранских витязей один

Развеет в пыль забульский исполин».

И отвечал Сухраб вольнолюбивый:

«Я вижу – под звездою несчастливой

Гударз тебя отважный породил,—

Отца и братьев честь ты омрачил.

Где видел ты мужей? Где слышал топот

Коней в бою? Где взял ты ратный опыт?

Ты только о Рустаме говоришь,

Ты, как на бога, на него глядишь.

Когда я встречусь с ним на поле боя,

Вся степь вскипит, как хлябище морское.

Тебе стихия пламени страшна,

Когда спокойно плещется волна.

Но океан зелеными валами,

Затопит землю и погасит пламя.

И мрака ночи голова падет,

Лишь солнца меч пылающий блеснет».

Смолк, отвернулся от него угрюмо

И загрустил Сухраб, объятый думой.

Хаджир подумал: «Если я скажу

Всю правду и Рустама покажу

Туранцу юному с могучей выей,

Тогда он соберет войска большие

И в бой погонит своего коня—

Он навсегда затмит нам солнце дня.

Могучий телом, яростный, упрямый —

Боюсь, что уничтожит он Рустама.

Кто выстоит против него из нас?

Рустам на бой с ним выйдет в грозный час.

А ведь учил мобед нас величавый:

«Чем жить в бесславье, лучше пасть со славой».

Пусть буду я рукой его убит,

Но смерть моя Рустама сохранит.

Кто я? – восьмидесятый сын Гударза,

Я младший сын прославленного барса.

Пусть будет круг богатырей счастлив,

Пусть будет жив завоеватель Гив,

Пусть вечно не увянет мощь Бахрама,

Пусть не падет вовек звезда Руххама!

Пусть я умру, они же устоят

И за меня туранцам отомстят.

Что жизнь мне, коль Иран постигнут беды?

Я помню, как учили нас мобеды:

«Коль кипарис поднимет к небу стан,

То на кустарник не глядит фазан».

И молвил он Сухрабу: «Ты упрямо

Меня расспрашиваешь про Рустама,—

Отколь такая ненависть к нему?

Зачем тебе он нужен, не пойму?

Зачем ты к неизвестному стремишься

И в гневе мне расправою грозишься?

А если хочешь голову мне снять —

Руби, не надо повода искать.

Не обольщай себя мечтой незрелой.

И если здесь Рустам слоновотелый,

Поверь – он пред тобою устоит,

И сам тебя во прах он превратит».

Нападение Сухраба на шатер Кей-Кавуса

Как услыхал Сухраб ответ такой,

К Хаджиру повернулся он спиной.

Скрыл от него лицо свое сурово

И больше не сказал ему ни слова.

Ударил кисти тыльной стороной,

Сбил с ног его, в шатер вернулся свой.

Один там, ночи пасмурной угрюмей,

Он долго предавался некой думе.

И встал и препоясался на бой,

Снял с головы венец он золотой,

Надел взамен индийский шлем булатный,

Облек могучий стан кольчугой ратной.

Взял меч, копье и палицу свою,

Как тяжкий гром разящую в бою.

От ярости и гнева весь кипел он,

На скакуна играющего сел он,

И, кажущийся мчащейся горой,

Как опьяненный слон, помчался в бой.

Пыль до луны, как облако, всклубил он —

Ворвался в средоточье вражьих сил он.

Как стадо ланей перед ярым львом,

Войска бежали пред богатырем.

Бежали храбрые пред закаленным

Копьем, в скопленье войска устремленным.

Щит поникал, роняла меч рука,

Страх обуял иранские войска.

Средь боя на совет сошлись вельможи,

Сказали: «Если он не Сам, то кто же?

Вежд на него без ужаса поднять

Нельзя!.. Кто ж битву может с ним принять?»

Тут загремел Сухраб, как гром небесный:

«Эй, Кей-Кавус, коварный шах бесчестный!

За все грехи ответишь ты сейчас!

Как чувствуешь себя ты в этот час?

Увижу я теперь не льва, а труса,

Когда метну аркан на Кей-Кавуса!

Как в ход пущу я меч свой и копье,

Я истреблю все воинство твое.

Когда лазутчик твой в наш стан прокрался,

Убил Жанду, – я солнцем дня поклялся,

Что перебью вас всех своим копьем,

А шаха на аркан возьму живьем.

Так что ж хвалился ты богатырями?

Где львы твои с могучими когтями?

Где Фарибурз, где Гив, Гударз и Тус,

Где славный лев – Рустам твой, Кей-Кавус?

Где богатырь Занга – любимец битвы?

Пусть выйдут! Не помогут им молитвы!

Что прячутся они? Пускай в бою

Покажут мощь хваленую свою!»

Умолк Сухраб. Мгновенья миновали.

В ответ иранцы в ужасе молчали.

Тут молча лев-Сухраб на холм взошел.

Где был шатер Кавуса и престол.

Ударил. Кольев семьдесят опорных

Свалил под грудою ковров узорных!

Карная рев над войском загремел,

Но шах Кавус собою овладел.

И возгласил: «Эй вы, столпы Ирана,

Скачите в стан Рустама Тахамтана!

Скажите: несказанна мощь его,

И выйти некому против него!

Не выстоит никто против удара

Туранца, кроме сына Зали-Зара».

Помчался в стан Рустама старый Тус,

Все рассказал, что приказал Кавус.

Рустам в ответ: «Всегда, когда владыка

Меня зовет пред царственное лико,—

Я знаю – будет битва. Он всегда

Зовет меня туда, где ждет беда».

Велел Рустам, чтоб Рахша оседлали,

Чтоб воины в готовности стояли.

Взглянул он в поле, видит: полем Гив

Куда-то скачет, густо напылив.

Вот взял Рустам седло из серебра.

Сказал Гургин: «Поторопись, пора!..»

Вот крепко подтянул Рустам подпругу,

А Тус помог надеть ему кольчугу.

Покамест сборы их на битву шли,

Они карнай услышали вдали.

И дрогнула душа у Тахамтана,

Сказал он: «Это битва Ахримана!

Поистине в день Страшного суда

Не над одной душой висит беда!..»

Тут поясом злаченым Тахамтан

Свой препоясал тигровый кафтан.

На Рахша сел Рустам и в путь собрался.

В шатре с войсками Завара остался.

Сказал Рустам: «Здесь будешь ты внимать

Нам издали, как любящая мать».

И понесли знамена пред Рустамом,

Свирепым в гневе и в бою упрямым.

Когда Сухраба увидал Рустам,

Он дрогнул духом: «Впрямь – он воин Сам,

Ни у кого нет груди столь широкой,

Могучих плеч и выи столь жестокой…»

Сказал Рустам Сухрабу: «Отойдем,

В открытом поле ратный спор начнем».

Услыша слово честное такое,

Отъехал в степь Сухраб, взыскуя боя.

Потер ладони он, оружье взял

И так Рустаму весело сказал:

«Поедем, муж! И пусть толкуют люди

О нашем ратоборстве, как о чуде.

Иранцев и туранцев не возьмем,

Мы в поле выедем с тобой вдвоем».

Любуясь, как Сухраб взирает гордо,

Как на коне своем сидит он твердо,

Рустам сказал: «О юный витязь мой,

Над этой степью, хладной и сухой,

Как нынче тепел ветерок весенний!..

Я много на веку видал сражений.

Я не людей – драконов убивал,

И поражений в битве я не знал.

Чудовищ Нила клал я на лопатки,

Ты поглядишь – каков я буду в схватке.

В ущельях снежных гор, в волнах морей

Разил я дивов – не богатырей.

Мне звезд поток – свидетель неизменный,

Что мужеством потряс я круг вселенной.

И сколько видели боев моих,

Не меньше числят и пиров моих.

К тебе во мне вдруг жалость возгорелась,

Мне убивать тебя бы не хотелось.

Таких, как ты, не порождал Туран,

Тебе подобных не видал Иран.

В тебе мне солнце новое явилось!»

Сухраба сердце тут к нему склонилось.

Сказал Рустаму: «Молви правду мне

До основанья о твоей родне.

Скажи мне о Дастане и о Саме,

Порадуй сердце добрыми словами!

Мне кажется, что предо мной Рустам,

Заль-Зара сын, чей предок был Нейрам».

Рустам сказал: «Ты видишь не Рустама,

Я не из рода Сама и Нейрама.

Рустам ведь богатырь, Ирана свет,

А у меня венца и трона нет».

И от души Сухраба отлетела

Надежда, будто солнце потемнело.

Он молча в руку взял свое копье,

Хоть вспомнил мать и все слова ее.

Первый бой Рустама и Сухраба

Так в степь они решили отдалиться,

И на коротких копьях стали биться.

Разбились в щепы древки копий их.

Налево повернув коней своих,

Индийские мечи герои взяли

И сшиблись. Искры сыпались из стали.

Казалось, в мире Судный день настал,

Так пламень их мечей во мгле блистал.

Мечи их зазубрились, искрошились.

За палицы тогда они схватились

И сшиблись снова яростней судьбы.

Заржав, их кони встали на дыбы,

Заржали страшно в бешеном испуге,

Разорвались на витязях кольчуги.

Сломались палицы у них в руках,

Рассыпались доспехи на конях.

По телу кровь лилась. Так сшиблись дважды,

Их языки потрескались от жажды.

И стали – юноша и исполин.

Страдал отец, томился мукой сын.

О мир, как дивно круг ты совершаешь —

Ломаешь то, а это исправляешь!

В их душах не затеплилась любовь.

Далек был разум, и молчала кровь.

Онагр в степи детеныша узнает,

И рыба сердца голосу внимает,

Но человек, когда враждой кипит,

И сына от врага не отличит.

Сказал Рустам: «Я и в пучине Нила

Столь гневного не видел крокодила.

Как дивов я громил, весь знает свет,

Моя же слава здесь сошла на нет.

С юнцом каким-то сшибся я. И что же —

Он устоял против меня, – о, боже!

Устал я тяжко. В тягость мир мне стал.

Два войска смотрят, – а Рустам устал».

Когда немного отдохнули кони

От сшибок в нападенье и в погоне,

Мужи на вызов чести поднялись,

За луки медные они взялись.

Один – юнец, другой – седой и хмурый,

Они надели тигровые шкуры.

Пошли стрелять. От их пернатых стрел

Степной онагр укрыться б не успел.

Летели стрелы гуще листопада.

Скажи: «Стрелять друг в друга им отрада!»

Потом взялись они за пояса,

Рустам как будто за утес взялся.

Когда бы взял он каменную гору,

Он гору б в пыль развеял по простору.

Сухраба же за пояс потянул,

Но и в седле его не пошатнул.

Сухраб сидел в седле, как столп железный,

Рустама мощь была тут бесполезной.