Владычица Зари

– Ну что же, пусть так, – ответил Хиан. – Надеюсь, ты простишь меня, дружище Ру, если я похвалю тебя за честность – лжешь ты не очень-то складно. А теперь дай, пожалуйста, совет, как мне найти другого проводника?

– Очень просто, мой господин. Когда ты кончишь свое письмо, выгляни за дверь и хлопни в ладоши. Здесь всегда кто-то слушает и наблюдает, и он тут же позовет меня.

– А вот этому я верю. У меня такое чувство, что здесь сами стены слушают и наблюдают.

– Они и слушают, – простодушно ответил Ру и удалился.

Хиан написал письмо. Хоть оно и было коротким, а писцом он был искусным, оно отняло у него много времени, так как он не был уверен, о чем надо сказать, а о чем умолчать. В конце концов он написал следующее:

«От писца Расы Его Величеству царю Апепи, благому богу.

Как мне было велено, я, писец Раса, пришел туда, где среди руин храмов и гробниц, под сенью Великих пирамид обитает Община Зари, и принят был пророком Рои и Советом Общины той. Я передал послание Твоего Величества Совету, а также дары, которые Твое Величество соблаговолил послать, но дары они отклонили, ибо вера их не дозволяет принимать ценные дары. Нефрет, дочь Хеперра, царя, некогда правившего Югом, как я узнал, живет здесь, во владениях Общины Зари. Прошлой ночью при большом стечении людей, собравшихся, как мне сказано было, из многих стран, царевну эту торжественно короновали, назвавши царицей всего Египта; я был на торжестве том и видел все собственными глазами. Совет Общины Зари вместе с моим шлет тебе собственное послание, которое мне не показали. Что же касается предложения Твоего Величества о браке, то Нефрет, сидя на троне и говоря со мной как царица, объявила, что должна все обдумать и ответ твоему Величеству даст, когда наступит следующее полнолуние; до той поры я должен оставаться у них и терпеливо ждать. А посему, не имея выбора, я пребываю тут, дабы исполнить повеление твоего Величества, в назначенный же день я получу ответ госпожи Нефрет и затем доставлю его тебе, хотя еще не знаю, в письме или на словах.

Скреплено печатью посла Твоего Величества, писец Раса».

Переписав и свернув письмо, Хиан предался раздумьям, пытаясь предугадать, что Апепи скажет и сделает, прочитав его послание и то, что отправят вместе с ним; затем он отведал всех кушаний, которые принесли ему, а окончив трапезу, подошел к двери и, как ему было сказано, хлопнул в ладоши. Тут же из темной ниши галереи выступил Ру, сопровождаемый человеком, одетым в белое, в котором Хиан признал одного из членов Совета. Ему он и отдал свое письмо, чтобы его доставили в Танис царю Апепи, вместе с посланцем Совета. Когда советник удалился, Ру провел Хиана через большой зал, где совершалась коронация Нефрет, а сейчас не было ни души, и через потайную дверь вывел в пустыню.

– Куда же исчезли все те, кого я видел прошлой ночью? – обратился с вопросом Хиан.

– Куда исчезают летучие мыши, господин, когда всходит солнце? Их нет, хоть они и не умерли, а лишь скрылись. Так-то вот. Ищи их среди рыбаков на Ниле, среди бедуинов пустыни, при дворах царей, ищи где хочешь – ни ты, ни один лазутчик гиксосский не найдут наших людей.

– Воистину, край ваш – край призраков, – сказал Хиан. – И я готов поверить, что все те, кто, скрыв свои лица, собрались здесь вчера во множестве, – не люди, а призраки.

– Кто знает, кто знает, – загадочно молвил Ру. – А теперь скажи, куда тебе хотелось бы сейчас отправиться?

– К пирамидам, – отвечал Хиан.

Они обошли вокруг каждой из пирамид, и Хиан не уставал восхищаться их величием.

– Неужели возможно подняться на эти каменные горы? – спросил он.

Ру провел Хиана за вторую пирамиду – там сидели на песке, наигрывая на дудках какую-то странную музыку, Хранитель пирамид и двое сыновей его.

– Вот кто может ответить на твой вопрос, господин, – сказал Ру и, обратившись к Хранителю, добавил: – Этот господин, наш гость, посол царя Апепи, хочет узнать, возможно ли взобраться на пирамиды?

– Мы ожидали тебя, как нам повелели, – почтительно отозвался Хранитель. – Желаешь ли ты, господин, чтобы мы показали тебе наше искусство?

– Да, – ответил Хиан. – И добавлю еще, что смельчака ожидает вознаграждение, хотя мне, человеку, который взбирался на высокие горы, кажется, что на пирамиды подняться невозможно.

– Пожалуйста, господин, отойди немного назад и смотри, – сказал Хранитель.

Затем он и сыновья его скинули длинные одежды, оставшись лишь в полотняных набедренных повязках, взбежали на основание пирамиды, что возвышалась перед ними, и разошлись в разные стороны. Один из юношей устремился на южную сторону, другой на северную, в то время как отец стал подниматься по восточной стороне, прыгая, словно козел, по круче. Он взбирался все выше и выше, и вот уже изумленный Хиан увидел, что он достиг самой вершины. Едва он ступил туда, как рядом с ним оказались и его сыновья, поднявшиеся по другим сторонам. Появилась и четвертая фигура, одетая в белое.

– Кто же четвертый? – воскликнул Хиан. – Начали взбираться трое, и вот смотри – там четверо!

Ру поднял взгляд на вершину пирамиды и невозмутимо ответил:

– Это тебе кажется, господин, – плиты отсвечивают под солнцем.

Хиан опять устремил взгляд вверх.

– Да, правда, теперь и я вижу только троих. Но все-таки их было четверо, – упорствовал он.

Хранитель и сыновья его начали спускаться, следуя один за другим по восточной стороне. Они благополучно достигли земли, оделись и подошли к Хиану. Поклонившись, они спросили его, уверился ли он теперь, что на пирамиды можно подняться.

– Да, на эту пирамиду взобраться можно, хотя я не знаю, можно ли на другие, – ответил Хиан. – Однако прежде, чем вознаградить вас, – чего вы вполне заслужили, – ответь мне, Хранитель, как получилось, что ты с сыновьями начал подниматься втроем, а на вершине вас оказалось четверо?

– Поясни, о чем ты говоришь, господин? – почтительно переспросил Хранитель.

– О чем уже сказал, Хранитель. Когда вы стояли на самой вершине, с вами был еще кто-то четвертый: стройная фигура в белом. Клянусь всеми богами!

– Такое возможно, – невозмутимо отвечал Хранитель, – но тогда, господин, тебе дано было узреть ее самое – Дух пирамид; иногда она сопровождает нас, только наши глаза ее не видят. Случись такое, когда светит луна, это было б не столь удивительно – она часто является тут в полнолуние, так многие говорят, но ты увидел ее при свете дня – это очень странно, и мы не можем сказать, что это предвещает.

Услышав такое пояснение, Хиан засыпал Хранителя и его сыновей вопросами о женщине – Духе пирамид: увидит ли он ее, если придет сюда в полнолуние, и в какой час надо прийти, и на каком расстоянии от пирамиды он должен стоять, однако ничего не добился, на каждый его вопрос они отвечали, что ничего не знают. Тогда Хиан стал просить их обучить его искусству восхождения на пирамиды, пообещав хорошо вознаградить за труды. Они ответили, что на то должно быть повеление Совета; только тогда они возьмутся его обучать, ибо дело это очень опасное и, случись что, кровь его падет на них. Кончилось все тем, что Хиан богато одарил их, за что они поблагодарили его, сопровождая слова глубокими поклонами, а поскольку солнце стало клониться к закату, Хиан и Ру отправились обратно в храм.

Хиан шагал, погрузившись в раздумья, и не сразу обратил внимание на причитания Ру:

– Вот и еще одного поразили безумием боги – еще одному захотелось карабкаться на пирамиды! Скажи кому – не поверят, что нашлись сразу двое таких безумцев в мире. И что бы это значило? Уж конечно, такая блажь неспроста находит; мои собраться эфиопы говорят: чаще всего вдохновение нисходит на безумцев.

Ру никак не мог успокоиться и повторял свои сетования на разные лады, пока наконец Хиан, вслушавшись в его тирады, не спросил:

– А кто же тот второй глупец, кому боги внушили желание подниматься на пирамиды? Быть может, та самая женщина, которую я видел на вершине рядом с Хранителем и его сыновьями?

– Нет, нет, – отозвался смущенный Ру. – Правда не она, потому что сегодня она занята другими делами. Да и я знал бы… – тут он остановился, как видно поняв, что говорит лишнее.

– Ах, значит, все-таки есть женщина, которая любит это занятие! Я и прежде об этом слышал. Друг мой Ру, похоже, ты знаешь ее, и если сможешь устроить так, чтобы она обучила и меня подниматься на пирамиды, ты сильно разбогатеешь.

– Вот мы и подошли к двери, что ведет в храм, – с усмешкой ответил Ру. – К тому же Тау, второй пророк, велел передать, что приглашает тебя разделить трапезу с ним и другими жрецами сегодня вечером.

– Я принимаю приглашение, – ответил Хиан, надеясь в глубине души, что среди других будет и та красавица, на чьей коронации он присутствовал. Однако надежда его не сбылась – за трапезой собрались лишь Тау и три почтенных члена Совета, которые, умеренно поев, удалились, оставив гостя наедине с хозяином. Началась беседа, в которой каждый старался получше узнать другого.

Хиану открылось, что Тау, второй пророк Общины, хотя и не египтянин по крови, принадлежит к знатному роду, его ожидало высокое положение и богатство. Он был воином и государственным мужем и мог стать даже царем то ли Кипра, то ли Сирии, – пояснять это он не стал. Он много путешествовал по разным странам, изучил языки многих народов, овладел и другими знаниями, глубоко вникая в разные религии и учения мудрецов. В конце концов он оставил все и сделался одним из жрецов Общины Зари.

Царевич спросил, почему он, кто – как понял Хиан – мог бы восседать на троне, находиться среди великих мира сего и радоваться своим детям, предпочел вступить в тайную общину, ютящуюся среди гробниц.

– Ты желаешь узнать об этом? Что ж, скажу тебе, – отвечал Тау. – Я сделал такой выбор, потому что хочу мира. Мира для Египта и всех живущих на земле, мира для моей собственной души; среди богатства же и при царских дворах каждый думает лишь о том, как бы захватить побольше власти, а кончается это чаще всего войной за еще большую власть и богатство; но ни то, ни другое не приносит счастья, не это нужно человеку. Писец Раса, – продолжал Тау, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, – даже если ты и не писец, а кто-то другой, быть может, и царевич, – если бы постиг ты наше учение, в конце концов и ты стал бы совсем другим, как случилось со мной, обрел бы такую же веру, как я или даже как сам пророк Рои, и, не стремясь к тому, что мир называет величием, последовал бы той же тропою мира и служения ближнему.

– Будь я не писцом, а кем-то другим, жрец Тау, такое могло бы случиться; хотя есть иные пути к миру, и каждый из нас должен следовать тем путем, что лежит у него под ногами.

– Это истинно, и ты хорошо сказал, писец Раса.

– Однако, всегда стремясь к знаниям, – продолжал Хиан, – я хотел бы не только постичь ваши таинства, но и понять, какие пути находят ваши братья для достижения мира на земле и как помогают восторжествовать добру. Возможно ли, чтобы кто-то, пока я нахожусь у вас, посвятил меня в ваше учение?

– Мне кажется, возможно, и мы еще вернемся к этому разговору. Желаю тебе спокойного сна, писец Раса; обратись за ответом к своей душе, прежде чем ступишь на этот нелегкий путь.

С этими словами Тау поднялся, и тут же в дверях появился Ру, который проводил Хиана в отведенный ему покой.

Глава XI. ПАДЕНИЕ

На следующее утро Ру известил Хиана, что Хранителю пирамид велено учить его искусству восхождения на пирамиды, если он сам еще не отказался от своего намерения. Вскоре Хиан в сопровождении Ру отправился к усыпальницам, где его ожидали Хранитель с сыновьями. Скинув почти всю одежду и сандалии, Хиан приступил к делу; как на первых уроках Нефрет, Хранитель обвязал его вокруг пояса веревкой. Хиан был молод, энергичен и очень смел, как и Нефрет, только, в отличие от нее, он уже умел восходить на горы и оказался еще более способным учеником, чем она. Поднявшись на две трети высоты пирамиды, – насколько ему позволил Хранитель, – и глянув вниз, как это сделала и Нефрет, он начал спускаться почти без помощи своих наставников. И все-таки случилось несчастье. Хиан допустил оплошность: когда до земли оставалось локтей сорок, а Хранитель, уже стоя внизу, говорил что-то Ру, он крикнул одному из сыновей его, находившемуся выше и державшему веревку, чтобы тот отвязался и бросил ее вниз, – поскольку, мол, нужды в ней больше нет.

Веревка скользнула мимо, Хиан и не заметил, что чуть ниже она зацепилась за небольшой выступ. Ничего не подозревая, Хиан спускался дальше, он нащупал ногой этот самый выступ, веревка подалась под его ступней, и он потерял опору. В следующее мгновение Хиан уже катился по склону пирамиды, причем головой вниз. Хранитель и Ру тут же заметили, что случилось. Оба бросились вперед, чтобы подхватить царевича. Еще мгновенье, и он рухнул вниз, однако тело его своей тяжестью разъединило их, и хотя им удалось немного смягчить падение, Хиан все же ударился головой о песок как раз в том месте, где скрывался камень. Хиан даже не почувствовал боли от удара, сразу лишившись чувств.

Очнувшись, Хиан смутно, будто издалека услышал чей-то голос, но посмотреть, кто говорит, не мог: глаза его залила кровь, и он не в силах был разлепить веки.

– Думаю, он жив, – говорил голос, который, как оказалось, принадлежал лекарю. – Шея как будто цела, руки и ноги тоже. Если только не треснул череп, а это я не могу определить – из раны натекло много крови и прощупать трудно. Наверное, он просто оглушен и скоро придет в себя.

– Пусть твоими устами вещают боги, лекарь, – ответил другой голос – женский, полный смятения и страха. – Вот уж три часа, как он лежит без чувств у этой гробницы и так неподвижно, что я начала думать… ах, смотри! Он пошевелил рукой. Он жив! Жив! Послушай еще раз его сердце.

Лекарь склонился к груди Хиана.

– Теперь сердце бьется сильнее. Не тревожься, госпожа, он поправится, – заключил он.

– Вознесем же молитву богам! – продолжал женский голос, в котором теперь зазвучала надежда; но вот в нем послышались гневные нотки: – Плохо же ты берег его, Хранитель, если кто-то подсунул ему под ноги веревку! А ты, Ру, этакий великан – и не мог удержать его, такого легкого!

– Не мог, госпожа, – зазвучал густой бас эфиопа, – этот легкий повалил и Хранителя и меня и чуть было не оторвал мне руку. Летел с высоты в сорок локтей, точно камень, пущенный из пращи…

В этот момент Хиан разжал наконец губы и едва слышно попросил пить. Вода была немедленно принесена. Чья-то мягкая, нежная рука приподняла его голову, поднесла чашу к губам. Он выпил, вздохнул и снова впал в беспамятство.

Позже он очнулся от острой боли, которая полоснула его, точно ножом, от виска к виску. Хиан открыл глаза и узнал свою комнату; рядом на табурете лежала его одежда. У изножья постели был задернут занавес, из-за него слышались женские голоса.

– Что, Кемма, он очнулся? – спросил певучий голос, который он снова узнал: голос той, на чьей коронации он присутствовал.

Хиан попытался приподнять голову, чтобы заглянуь за край занавеса, и не смог – шея его точно окостенела и не поворачивалась; он лежал и слушал, и сердце его горячо билось от радости, что прекрасная царица тревожится о нем и пришла узнать, как он себя чувствует.

– Еще нет, дитя мое, хотя давно бы пора, – отвечала Кемма. – Один из наших братьев, ученый лекарь, сказал, что не нашел больших повреждений и он очнется не позднее, чем через двенадцать часов, но вот прошло уже двадцать, а он все спит… или без чувств.

– Ах, Кемма, ты думаешь, он умрет? – в страхе спросила Нефрет.

– Что ты, что ты! Я этого совсем не думаю; но только если повреждена голова, никто не может быть уверен… Уж до чего будет жаль, такой достойный молодой господин, и лицом хорош, и статен, даром что кровь в нем наполовину гиксосская.

– Кто сказал тебе это, Кемма? Когда ты успела все разузнать?

– Птичка на хвосте принесла, а может, ветер нашептал на ухо. Да у нас уж всем до последнего человека известно, только, видно, ты еще не знаешь, – наш гость никакой не писец, а сам царевич Хиан, и если ты пойдешь замуж за Апепи, он станет твоим пасынком.

– Не говори мне про Апепи, пусть будет проклят он всеми богами Египта, да и своими тоже! Но правда, я ничего не знала, хотя и догадывалась, что этот Раса не простой писец. Спаси его, Кемма! Если он умрет… ах, что я говорю! Позволь мне взглянуть на него. Если он спит, то ни о чем не узнает, а я хочу начертать знак здоровья у него на лбу и вознести молитву духу, которого мы почитаем, о его выздоровлении.

– Ладно, ступай к нему, да не медли, потому что скоро должен прийти лекарь или Тау; им покажется странным, что царица Египта находится в покое больного. И все же поступай как знаешь, только спеши. А я постерегу за дверью.

Хиан, лежавший с закрытыми глазами, услышал, как занавес отодвинулся и кто-то легкой поступью приблизился к его постели. Нежные пальцы вычертили на его лбу какой-то знак: что-то похожее на петлю, перечеркнутую линией, быть может, это крест жизни, – подумал Хиан, а потом та, что прочертила знак, склонилась над ним и стала шептать что-то похожее на молитву, хотя Хиан не мог ничего разобрать. Она шептала, и губы ее приближались к его лицу все больше и больше и вдруг на какое-то мгновение коснулись его губ. Послышался глубокий вздох, и наступила тишина.

Хиан разомкнул веки – на него смотрели глаза, полные слез.

– Где я? Что со мной? – слабым голосом спросил он. – Мне снилось, что я умер и дочь богов вдохнула в меня новую жизнь. Ах, вспомнил: я ступил на проклятую веревку и упал. Поделом мне – я был так самоуверен и небрежен. Ничего, скоро я поправлюсь и тогда, клянусь, буду взбегать на все эти пирамиды быстрее Духа, что блуждает по ним.

– Тише, тише! – прошептала Нефрет. – Иди сюда, няня! Наш больной очнулся и говорит, хоть и всякие глупости.

– Скоро он опять заснет и тогда уж навсегда, если ты станешь беседовать с ним про пирамиды, – отозвалась Кемма, которая незаметно вошла в комнату. – Уж вы вдоволь нагулялись по ним, и ты, и он, может, хватит с вас? И надо же было тщеславным глупцам воздвигать их, чтобы еще большие глупцы потом с них падали!

– Но все же я поднимусь на них, – пробормотал Хиан.

– Удались отсюда, дитя мое, и попроси Ру привести лекаря, да поскорее, – распорядилась Кемма.

Бросив последний взгляд на Хиана, Нефрет выскользнула из комнаты.

– До чего же странное чувство – любовь: одних она посылает на смерть, других возвращает к жизни. Хотелось бы мне знать наперед, что принесет любовь этим двоим? – приговаривала Кемма, хлопоча возле Хиана.

Она дала Хиану выпить молока и сказала ему, чтобы он лежал спокойно и не разговаривал. Однако он и не подумал ее послушаться и, выпив молоко, мечтательно спросил:

– А Дух пирамид, о котором все только и говорят, в этом святом месте, – она так же красива, как девушка, что сейчас была здесь, как ты думаешь, добрая Кемма?

– Дух пирамид? Не слышать бы мне больше никогда в жизни про эти пирамиды! Что за дух такой?

– Вот о том как раз я и должен узнать, добрая Кемма, даже если это будет стоить мне жизни, и уже чуть не стоило. Я только и думаю, как бы увидеть этого Духа своими глазами; сердце подсказывает мне: не сыскать мне счастья, пока я не увижу его.

– А здесь у нас другое говорят, – сказала Кемма. – Здесь говорят, что тем, кто взглянет на него, овладевает безумие.

– Разве это не одно и то же, добрая Кемма? Разве счастье – не безумие? Разумные и мудрые – могут ли они испытать счастье? Разве счастлив благочестивый пророк Рои, пусть он благоразумнейший из благоразумных и мудрейший из мудрейших? Счастливы ли те белобородые старцы, что окружают его и думают лишь о смерти? Была ли ты сама когда-нибудь счастлива, добрая Кемма, если только и на тебя не находило когда-то это безумие?

– Отвечу тебе: не находило, – сказала Кемма, но что-то дрогнуло в ее душе – она вспомнила давно забытое. – Впрочем, может быть, ты прав, молодой господин. Мы и правда счастливы тогда только, когда на нас находит безумие, – так и пьяницы говорят. Но если ты хочешь, чтобы я дала тебе совет, послушай: перестань гоняться за духом в небесах или в поднебесье, спустись на землю. Разве ты не видишь достойной здесь, на земле?

– Кто знает, Кемма, может, гоняясь за духом, я обрету женщину, которую ищу, а погонись я за женщиной, найду духа, – сосредоточенно проговорил Хиан, старательно выговаривая слова, как бывает с человеком, у которого все плывет в голове. – Кто скажет мне, что это не одна и та же женщина? Быть может, я сам узнаю, когда взойду на пирамиду при свете полной луны.

– Которая уже светит, – сердито прервала его Кемма.

– Но взойдет еще много полных лун, Кемма. В небе столько нерожденных лун, сколько раковин в море; и пирамиды будут стоять еще много-много лет, чтобы на них поднимались отважные… – Голос Хиана звучал все тише и тише.

– Да сгинуть бы этим пирамидам, а ты перестань болтать! – Кемма в сердцах топнула ногой, но тут же спохватилась: Хиан снова впал в забытье.

«Вот глупец! – бормотала себе под нос Кемма, торопясь на поиски лекаря. – Пойди найди еще такого безумца – гоняется за каким-то призраком, а перед ним красавица из плоти и крови! Да только будь я лет на тридцать моложе, я, наверно, тоже потеряла бы голову из-за такого вот глупца, как, похоже, теряет ее моя воспитанница. Что это он сказал сейчас? Что, гоняясь за духом, может найти женщину? А ведь, похоже, и вправду найдет; может, этот безумный царевич вовсе не такой уж и безумный, как мне показалось? Может, те, что поднимаются на пирамиды, находят там, на вершине, радость, а радость лучше мудрости. Когда приходит старость и вся жизнь позади, начинаешь понемногу что-то понимать».

Молодой, сильный Хиан, хотя и получил жестокий удар при падении, но голова его и кости, как определил лекарь, не пострадали, поэтому вскоре он вполне оправился и встал с постели. А спустя пять дней в сопровождении Хранителя и его сыновей он снова поднялся на пирамиду; казалось, страсть эта еще больше завладела им, пока он лежал в забытьи. Сознание вернулось к Хиану, но не память – с той минуты, когда он ступил на веревку и полетел вниз, до самого дня, когда поднялся с постели, он не помнил ничего; не помнил даже, как к нему приходила Нефрет, не помнил и о своем разговоре с Кеммой, – все это всплыло у него в памяти лишь спустя много дней. Так что жизнь его возобновилась на том месте, где чуть было не остановилась навсегда, – на стене пирамиды, на которую он вскоре и поднялся, а за ней поднялся и на все другие пирамиды, как и Нефрет в свое время.

Изо дня в день, с рассвета и до того часа, когда солнце становилось слишком жарким, Хиан упражнялся в восхождении на пирамиды, не зная устали, так что Хранитель и его сыновья совсем выбились из сил; это не человек, а дьявол, говорили они. Однако, как и другие обитатели Общины, они и хвалили Хиана: только самый отважный мог не испугаться после такого падения и вернуться на пирамиды, говорили они. Они не знали, что он ничего не помнил про падение.

Между тем, хотя Хиан и не подозревал об этом, во дворце его отца, царя Апепи, считалось, что он умер. Весть о его падении с пирамиды и, как было прибавлено, его смерти, – ибо сначала все поверили, что он умер, – настигла брата Тему, который должен был доставить послание Совета Общины и письмо Хиана, когда он уже был на берегу Нила и садился на корабль; от него все это стало известно на корабле, а потом и при дворе в Танисе. Апепи погоревал немного, услышав о том, – он все же на свой манер любил сына, во всяком случае, когда тот был маленьким, но не истинной любовью отца к сыну, жестокое сердце Апепи заполняла любовь к самому себе.

Тут же его горе отступило перед злобой – он прочел послание Совета Общины Зари и поклялся стереть эту Общину с лица земли, если Нефрет, которую они осмелились провозгласить царицей Египта и короновать, не будет отдана ему в жены. К тому же он не поверил, что Хиан погиб, упав с пирамиды, а решил, что его умертвили по приказу Общины, дабы убрать законного наследника царя Севера с дороги той, что была провозглашена царицей всего Египта. Совету Общины Зари Апепи о своих подозрениях ничего не сообщил. Он только приказал схватить их посланника, брата Тему, и держать его в надежном месте, откуда тот не мог бы ни с кем снестись, а сам тем временем составил план действий и сделал соответствующие приготовления.

В те дни, что последовали за выздоровлением Хиана, он не только поднимался на пирамиды, но и получал наставления о вере и обрядах Общины Зари, как то и было ему обещано. По вечерам в маленьком освещенном лампадой зальце его наставлял Тау либо сам пророк Рои, либо и тот и другой вместе. Он был не единственным учеником – вместе с ним получала наставления и Нефрет.

Он сидел за одним концом стола, где были разложены папирусы и стояли чернила, а напротив сидела юная царица в простой белой одежде, как и полагалось новообращенной; располагались они так, что видели при свете лампады друг друга, переговариваться же на таком расстоянии не могли. Позади Нефрет сидела Кемма, а подальше, в темном углу, точно страж и хранитель, великан Ру. Посередине, за столом, в резных креслах сидели Рои и Тау или один из них и обстоятельно излагали тайны обрядов Общины, время от времени обращаясь к своим ученикам или отвечая им.

Так чиста и прекрасна была вера, которой они учили, что вскоре она завладела сердцем Хиана. В основе своей вера эта была проста: существует Великий Дух, и все боги, о которых они слышали ранее, служат ему; Дух этот послал их в мир, чтобы они исполнили те дела, что он им предназначил, в должное же время он призовет их обратно. Рои и Тау, святые мудрецы, объяснили своим ученикам, что велит и препоручает богам Великий Дух: первое из всего – установить мир на всей земле и нести добро всему живому. Но были и другие части учения, не столь простые и ясные, – они относились к способам, коими Дух сообщается с теми, кто обитает на земле, а также касались молитв и тайных обрядов, которые позволяют приблизиться к Духу. Рои и Тау пояснили также своим подопечным, как следует вести себя в жизни, и преподали главные законы правления страною и подданными.

Хиан выказал большое усердие, сочтя это учение благим; в нем он находил ответы на многие сомнения, которые тревожили его жаждущую познания душу. В тот день, когда подошла к концу последняя беседа, он поднялся и сказал:

– О великие священнослужители, Рои и Тау, я принимаю ваше учение и готов стать смиреннейшим из братьев Общины Зари. Однако по определенной причине, которую я не могу вам открыть, я не смею сказать ни единого слова – хорошего ли, дурного ли – о ваших мирских делах, так же как и не могу участвовать в них. Душа моя принадлежит вам, плоть же и дела мирские – другим. Достаточно ли этого?

Рои и Тау стали совещаться друг с другом; Нефрет пытливо наблюдала за ними, Хиан же, склонив голову, погрузился в раздумия. Наконец старый пророк заговорил.

– Сын мой, – начал он свою речь, – времени, чтобы обучить и наставить тебя, отпущено немного, но сердце твое устремилось к правде – этого достаточно. Здесь, среди этих усыпальниц, мы проникли в смысл многих вещей; мы поняли также, что люди зачастую становятся не такими, какими, казалось бы, должны быть. Так случается, что узами крови, рождением своим и долгом они связаны, словно путами, которые не могут порвать, даже если душа их призывает к тому. Может оказаться даже, что кому-то не суждено принять обет безбрачия и воздержания или дать клятву не поднимать меча и не принимать участия в войне, что ему определена в мире другая участь, и он должен следовать своим путем. То, что мы говорим сейчас тебе, мы говорим и нашей сестре, которая вместе с тобой слушала Слова Жизни. Так же как и тебе, ей предопределен возвышенный и трудный путь. А потому, освобождая вас обоих от многого, пред чем должны склонять головы другие, завтра мы отпустим вам грехи; вы же присягнете на верность нашим заповедям, а если нарушите эту присягу, проклятие поразит ваши души. После посвящения мы будем числить вас среди членов нашей Общины, будь то на земле или на небесах.

Так произошло, что на следующий день, во время торжественной церемонии в храме, принц Хиан и царица Нефрет получили от мудрого старца Рои отпущение всех грехов, которые они совершили или о которых помыслили, а затем были посвящены в члены Общины Зари, дав обет принять ее учение как свою путеводную звезду и всю свою жизнь посвятить достижению его святых целей. Сначала Нефрет, потом Хиан преклонили колени пред верховным жрецом, облаченным в белые одежды, а в отдалении, в глубине храма, их братья и сестры по вере, хотя до них и не долетали слова посвящаемых, свидетельствовали отпущение грехов и благословение. Затем, когда Нефрет и Хиан отошли в сторону и сели рядом, все запели старинный гимн, приветствующий возрождение их душ. Постепенно торжественное песнопение стало стихать и совсем смолкло, когда, ведомые Рои, поющие удалились из храма; наступила тишина. Нефрет и Хиан остались одни.

Хиан огляделся вокруг и заметил, что ушли даже Ру с Кеммой; они с Нефрет и вправду остались совершенно одни в огромном храмовом зале; лишь холодные статуи богов и древних царей взирали на них.

– О чем ты сейчас думаешь, сестра? – обратился Хиан к Нефрет.

– Я думаю о том, брат, что выслушала прекрасные слова и получила святейшее благословение, после чего должна бы из грешной девы превратиться в святую и стать подобной Рои, а между тем я чувствую, что осталась такой же, как прежде.

– Но уверена ли ты, сестра, что Рои так уж свят? Раз-другой я наблюдал, что он впадал в гнев, как самый обыкновенный человек. Да и разве святой – это тот, кто не подвержен соблазнам? Какие уж соблазны в девяносто лет! Что до второго твоего утверждения, то ты, конечно, чувствуешь себя такой же, как была прежде, ибо не может снег стать белее снега.

– Или огонь горячей огня. Но довольно, брат. Не время и не место тут для таких разговоров. Теперь, когда мы с тобой связаны узами единой веры, мы можем, не боясь предательства, открыть друг другу наши мысли.