Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Есть, господин президент!

ModernLib.Net / Детективы / Гурский Лев / Есть, господин президент! - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Гурский Лев
Жанр: Детективы

 

 


      Лет за пять или десять до моего рождения в стране СССР был снят роскошный батальный сериал «Освобождение» — про Великую Отечественную. Впервые я увидел это кино, когда учился в школе, а пересмотрел в новейшие времена. Под другим углом зрения, профессиональным. Раньше, пацаном, я балдел от танковых боев наших «тридцатьчетверок» с вражескими «тиграми». Теперь же меня куда сильнее цеплял клевый фэйс-марк капитана Цветаева, главного их героя: волосики редкие, губы тонкие, щеки впалые, кожа прозрачная и череп просвечивает. Вот, сказал я себе, идеальный экземпляр, модель хай-класса. Истинный слуга народа в России должен быть похож на этого актера, Олялина. Чтобы всяк захудалый бюджетник из города Кисловрищенска с налета опознал в нем социально близкого — бедного, костлявого, несломленного и, ясен перец, своего в доску, на сто процентов.
      Эх, кабы у проекта «Погодин» была хоть треть, хоть четверть дивной олялинской фактуры! Я за месяц слепил бы из Тимы первостатейного вождя окаянных масс — Мандела и Валенса отдохнут. Но к сытой роже Погодина харизму народного заступника даже на аркане не подтащишь. Невозможно убедить Шервудский лес, что у Робин Гуда есть второе имя Бобин и фамилия Барабек. И что ему положено быть толстым и прожорливым. Больше всего Тима смахивает на отъевшегося хомяка. Примерно такой же, только размерами помельче, был у меня в детстве. Везде пачкал, шуршал по углам и что-то упорно жевал двадцать четыре часа в сутки.
      Хомяку, правда, хватало рыжей шерстки, а Погодин носит сине-зеленый костюм английского сукна, красный шелковый галстук в горох, золотые часы от Картье и мобилу с платиновой панелью. Вдобавок он вечно хвастается, что в своей Дипакадемии овладел, кроме обязательного английского, еще двумя языками: французским и испанским. Может, не врет, подлец, но толку-то! Знание языков вероятного противника нашему кандидату-патриоту сейчас гораздо полезней не светить. Все, что Тиме необходимо, — это бюрократический новояз на базе русского и, разумеется, матерный без словаря. А с иностранными репортерами, если приспичит, можно объясниться на международном языке жестов.
      — И кого ты, Тима, прикладываешь? Неужто опять Чванова? Партию «Почва» восемь месяцев назад сколотили два думских
      патриота, Погодин с Чвановым. Грызться обе половинки начали почти сразу, а через три месяца окончательно переругались, расплевались, разделились, и Тима — как более хитрожопый — кинулся доказывать в суде, что первый слог дороже второго. А значит, вывеска «Почвы» целиком принадлежит ему. Поскольку суд у нас в России аб-со-лют-но независим, я не стал досаждать третьей власти глупыми звонками по «вертушке». У граждан судей давно уже развился дар мистического свойства — без напоминаний свыше улавливать в воздухе верные флюиды. Пальму первенства люди в мантиях отдали, натурально, Погодину вместе с кадкой. На месте Тимы другой бы расслабился, но нашему стратегу хренову не терпелось додавить вчерашнего соратника.
      Я лениво развязал черные шнурки на папке. Извлек оттуда листок компьютерной распечатки и, ткнув пальцем наугад, зачел вслух из середины фразы длиной в абзац: «…алкоголик, хронический самозванец и псевдодоктор псевдофилософских наук небезызвестный Чванов Константин Васильевич, живущий вне брака, согласно оперативным данным, с шестнадцатилетней школьницей…»
      — По паспорту ей восемнадцать, но у меня есть достоверные сведения, что метрика подделана, — доложил Тима. Его распирало самодовольство. Из простого хомяка он все больше превращался в хомяка-Годзиллу съевшего глобус. Оба его защечных мешка были уже под завязку набиты Северной и Южной Америками. — Подсудное дело, Иван Николаевич. Он ей выписал удостоверение помощника депутата и платит зарплату. Выходит, это совращение при исполнении за народный счет. Мы уже подключили спецтехнику, провели спецмониторинг, разработали определенные спецмеры…
      К приставке «спец» Погодин испытывал какую-то неизъяснимую тягу. Когда в спецбуфете Госдумы он кушал спецсардельки, сваренные по спецзаказу, то, наверное, сдабривал их спецспециями.
      — Тима, сволочь противная, — вздохнул я, — ты сам-то на что казенные бабки выбрасываешь? Я тебе велел частным сыском заниматься? Тебе было велено рейтинг партии поднимать. Сколько еще ты будешь воевать с Костей? Плюнь. Забудь. Он на свою часть названия больше не претендует, ну и не трожь его, Христа ради.
      — Он затаился, — тревожно сообщил мне Погодин. — Я его в лифте, в Госдуме, встретил и по глазам понял: он в Страсбург телегу готовит. Надо нанести ему контрудар, пока не поздно. Вы сами сколько раз говорили насчет морального облика на рабочем месте. Если мы докажем всей Европе, что он педофил, ему крышка.
      Крупный живот не мешал Погодину оставаться мелкотравчатым субъектом. Политическая борьба для него была склокой на общей кухне, только увеличенной в тысячу раз и проплаченной из чужого кармана. Две недели назад хомяк не поленился обвесить пол-Москвы билбордами, на которых мерзкий мужичонка с лицом Чванова нагло заплевывал асфальт шелухой от семечек. Теперь, похоже, лидер «Почвы» решил слепить из экс-партнера извращенца… Какое бы дело найти хомяку, чтобы отвлечь от этой галиматьи?
      — Тима, — сказал я ему почти ласково, — пойми же, голубчик, что ты у нас лидер не какой-то вшивой демшизы, а настоящей патриотической партии, суровой и неподкупной. Ты — лицо униженных и оскорбленных, ты — надежда нации, ты — будущий выбор России. Ты — оппозиция компрадорскому режиму, в конце концов. Страсбург? На хрен тебе сдался Страсбург! Тебе на всю Европу насрать с высокой колокольни. Однажды Европа сама к тебе придет, да еще в ножки поклонится.
      — Думаете, придет? — Погодин молодцевато выпятил пузо. Щеки у лица униженных и оскорбленных сделались еще шире.
      Толстомордость Тимы вынудила меня убить в зародыше отличную идею смены вывески его партии. Невнятную рыхлую «Почву», из-за которой столько дурацкой возни и грызни, я бы чисто по-ленински отдал на фиг крестьянам, а для Погодина учредил бы партию с пассионарным названием «Ну, погоди!» — эдакий мощный гибрид из народности в стиле «Форца, Италия!», упертости в духе галльского «Нацфронта» и нашей ностальгии по совковым архетипам из любимых мультиков… Увы, в формат историй про волка и зайца образ жирного хомяка никак не вписывался. Третий лишний.
      — Приползет Европа на полусогнутых, — заверил я Тиму. — За нефтью и за газом — непременно. Все их капризы кончаются ровно там, где начинается труба. Ты же в юности учил философию, должен помнить: базис — главное, сантименты — потом. Запад, как кошка, привыкает не к человеку, а к месту. Сталина терпели, с Брежневым целовались. Когда станешь президентом ты, и ты будешь хорош.
      Услышав последнюю фразу, наш хомяк разулыбался и всколыхнул телеса. В нем — несмотря на английский костюм, два высших образования и три иностранных языка — необъяснимо сочетались хитрость с наивностью. Тима был уверен, что стал игроком первого состава. Он не сомневался, что тип, ему подобный, в тайном кремлевском раскладе может быть главным кандидатом на выборах. Не будь у него такой убежденности, я сразу бы выкинул проект на помойку. Актеришек для вторых ролей подобрать нетрудно, желающих вагон. Однако в нашем деле важен этот самый реализм.
      Тем временем довольная гримаса на хомячьем лице уступила место сперва задумчивости, потом беспокойству.
      — Иван Николаевич, — Погодин заерзал в кресле, — а мы сегодня какая оппозиция режиму, уже непримиримая или еще конструктивная?
      Тима не хуже меня знал, что у активных борцов харизма отрастает быстрее. Время от времени мы устраивали «Почве» небольшие показательные репрессии, снимая с выборов пару-тройку партийных кандидатов. В ответ Погодин исполнял перед телекамерами народные песни о разногласиях с Кремлем. Текстовки собственноручно писал лидер «Почвы», но редактировал их я, вставляя выражения посильнее. Самому Тиме до чертиков не хотелось объявлять режиму джихад, убредать из теплой обжитой Госдумы со спецбуфетом в ближайшие леса и оттуда подстраивать всякие патриотические каверзы раменскому тушинскому, химкинскому и прочим шерифам. Кроме того, Тима обожал себя в телеящике. А попробуйте-ка разок провести ток-шоу в сырой землянке или шалаше.
      — Непримиримым ты станешь за две недели до выборов, — успокоил я Погодина. — Раньше не надо. Пока у тебя статус бельма на глазу у власти, месяца через три дорастешь до язвы, ближе к красной дате начнешь помаленьку превращаться в опухоль.
      — А в опухоль доброкачественную или злока… — взялся было уточнять Тима, но тут застрекотал аппарат внутренней связи, и я кратким жестом повелел хомяку заткнуться.
      — Что-то срочное, Софья Андреевна? — спросил я в трубку. Когда я принимаю посетителя — даже такого, как Погодин, —
      Худякова тактично старается не тревожить меня по ерунде.
      — Серебряный на второй линии, — доложила секретарша.
      — Ну и..? — поторопил я ее.
      Софья Андреевна, добрая душа, все никак не могла привыкнуть, что Серебряный больше мне не начальник. И вообще он, грубо говоря, теперь никто. Просто пенсионер федерального значения с десятком льгот сверх нормы. Спецльгот, как выразился бы Тима.
      — Во-первых, говорит, что опять приболел, — стала дотошно перечислять Худякова, — и у него опять сердце. Во-вторых, он хотел бы, Иван Николаевич, с вами срочно обсудить какое-то дело. Он не уточнил мне, какое конкретно. Сказал только, что важное.
      Еще год назад у Серебряного никакого сердца не было в помине. Но с тех пор, как он ушел на покой и перешел с коньяка на водку, он тут же сделался больным-пребольным и стал периодически названивать мне на рабочий номер в служебное время. И всякий раз по важнейшему вопросу всемирного масштаба. Да, конечно же, я помню, Виктор Львович, сколько вы для меня сделали и как вы меня двигали, я это о-о-очень ценю. Я благодарен вам как наставнику, учителю, второму папе и прочее, прочее, пятое-десятое-сотое… Ну сколько же можно меня доставать, старый ты мудак?! Все слова я тебе сказал. Все подарки сделал. У тебя столько теперь замечательных вещей: уйма времени, дача, домашние тапочки, книги, аквариум. А как помрешь, выделим тебе персональную грядку на Новодевичьем. Зачем тебе еще Ваня Щебнев, а, старик? Зачем?
      — Хорошо, — буркнул я, — скажите, я ему перезвоню, когда освобожусь. А вы пока отправьте к нему кого-то из кардиологов ЦКБ, и лучше бы — самого Дамаева. Если Рашид Харисович на операции, пусть съездит сразу как закончит. А если в карты засел играть, пускай прервется. Преферанс для мусульманина — дело святое, понимаю, но упросите его от моего имени…
      Разговаривая с секретаршей, я отвлекся от Тимы, на минутку утратил бдительность. И зря. Вместо того чтобы сидеть смирно, держать ручонки на коленках и есть глазами начальство, Погодин проявил активность. Когда я спохватился, лидер партии «Почва» уже что-то смахивал брезгливо с пухлой ладони на пол… Неужто он осмелился на эгао? Ах негодяй! Ну что за хомяк проклятый!
      Выскочив из-за стола, я обнаружил на ковре рядом с гостевым креслом маленький черный труп.
      — Обнаглели совсем, — пожаловался Тима, вытирая указательный палец о красную бархатную обивку. — Тараканов на Руси развелось—ужас сколько. Даже до Кремля, смотрите, один добрался. И ведь не испугался меня, скот такой, напролом попер!
      Я поднял мертвеца за лапку, внимательно его рассмотрел. Так и есть. Тараканий спорт понес невосполнимую утрату. Бедный Васютинский пал смертью храбрых. Каким-то образом фаворит сегодняшних гонок смог выбраться из жестянки, покинул запертый ящик стола, отправился в романтическое путешествие по кабинету—и каков финал? Нелепая смерть от пальца жирного Тимы.
      Не то что я по-идиотски сентиментален и жизнь отдельно взятого таракана мне хоть сколько-нибудь дорога. Взбесило меня иное: бесстыдное покушение постороннего говнюка на мои властные полномочия. Тима, этот крохотный прыщ на бескрайней жопе Мироздания, похоже, возомнил себя наместником бога. Нет уж, дудки. Кому жить и кому умирать, в этом кабинете решаю я. Я!
      Вождь партии «Почва» не раз видел меня сердитым. Но таким сердитым, подозреваю, — еще ни разу. Он поспешно открыл рот, желая оправдаться и, наверное, переложить вину за гибель таракана на своего вечного врага Чванова.
      Однако я не дал Тиме даже пискнуть. Я сразу затолкал ему в рот труп Васютинского.
      — Ешь! — с ненавистью проговорил я, сжимая ладонью его хомячьи щеки. — Убил дичь? Так жуй ее! И жуй хорошенько. Это последняя, имей в виду твоя жратва оч-чень надолго. Будешь патриотом теперь не на словах, а на деле. Митинги ваши мне осточертели. С этой минуты весь политсовет твоей партии, начиная с тебя лично, объявляет го-ло-до-вку в защиту прав русского меньшинства в… где вы еще не отметились?., допустим, в Тибете. Ты понял, гад?
      — Шажве ф Шижете шешь шужжие? — жалобно спросил у меня из-под ладони Тима. Думаю, это означало: «Разве в Тибете есть русские?»
      Не выпуская из руки погодинских щек, я другой рукой дотянулся до клавиши громкой связи:
      — Софья Андреевна, срочно проверьте, есть ли русские в Тибете.
      Через полминуты голос секретарши из селектора подтвердил мне:
      — Точно есть двое, Иван Николаевич. Наши альпинисты Шалин и Болтаев, их как раз сегодня лавиной отрезало от базового лагеря. Утром в новостях передавали три раза.
      — Усек? — спросил я у Погодина. — Будете голодать до тех пор, пока эти двое придурков не спустятся с горы. А если они, не дай бог, возвратятся раньше, чем через неделю, то вы без перерыва продолжите голодать — в защиту снежного человека.
      И глядя на увядшую от горя морду хомяка, я злорадно добавил:
      — Про кремлевскую диету слышал? Считай, ты уже на ней сидишь.

Глава пятая Киллер за спиной (Яна)

      Голову втянуть в плечи, глаза зажмурить, уши заткнуть, дыхание задержать и быстро-быстро молиться про себя — вот, пожалуй, наиболее дурацкий способ встречать врага. Есть вариант получше: по примеру героических предков, защищавших от римлян Масаду можно рвануться в атаку на неприятеля и напоследок вцепиться ему пальцами в горло, а зубами в ухо. Короче, доставить ему своей смертью множество мелких моральных неудобств…
      Но я выбрала третий путь, самый простой: швырнула в арийский лоб золоченый цилиндрик губной помады и со всех сил драпанула от белокурой бестии вдоль по Шаболовке — благо на мне сейчас были легкие кроссовки-скороходы, а не увесистые танки-сабо или, хуже того, лодочки на шпильке, сломавшие немало женских судеб и ног.
      Только не думайте, что я понеслась вперед подобно стремительной лани. Ну да, разбежалась одна такая в обеденное время! Шаболовка, еще недавно скромная и домашняя, за последний год обнаглела и одичала. Уличный фаст-фуд, кажется, решил собрать тут всю возможную дань с желающих иметь гастрит за свои деньги. Гнусные закусочные-заливочные выстроились вдоль трамвайной линии и вели себя, словно заправские рэкетиры. А где толпа густеет, там скорость падает. Любая попытка к бегству становится пыткой.
      Человека Спешащего выручают лишь маневренность и острый глаз. Здесь можно только плыть, выискивая глазами просветы в уличном потоке, работая ногами и загребая руками. Иных рецептов нет.
      Где-то у меня за спиной мой киллер так же, как и я, старательно плыл и загребал. У меня, правда, была фора. Маленькая. Чистых секунд тридцать — их мне подарила прицельно брошенная помада. Еще секунд десять условно добавим за знание уличной географии.
      «Янка, гоу хоум!» — мысленно подбадривала я себя, любимую. Важно было не попасть на стремнину потока, который мог унести вперед и бросить в объятья гамбургеров. Но нельзя было и позволять течению притиснуть тебя к стенам, где скорость падала до нуля, а ты рисковала въехать носом в какую-нибудь шаурму вида ужасного. О запахе ее — умоляю, ни слова! Понюхать и умереть.
      Я продирала себя сквозь жующую толпу и сердито думала про то, как России опять не повезло с общепитом. Вместо жизни-зебры нам достался мутант с черными полосками сплошняком. Сперва красные комиссары лет семьдесят отбивали у народа вкус, терзая граждан то минтаем, то макаронами по-флотски. Затем уже капиталисты с кетчупом в жилах пошли склонять нас к побитью рекордов по скоростной еде. Столичный фаст-фуд доказал как дважды два: поле битвы дьявола с богом — вовсе не сердца людей, а их желудки. Бог изобрел бифштекс, жареную картошку и чай с лимоном. Дьявол — хот-доги, чипсы и колу. Компромисс исключен.
      Обернувшись на ходу я заметила, что киллер ничуть не отстал и упорно движется в моем фарватере. Наверное, Кеша дал ему за меня неплохой аванс. Хотелось бы знать, сколько я стою. Наверняка это больше тех жалких сотен, не отданных мне Кешей за консультацию. Две трети хваленой мужской логики вообще замешано на упрямстве. Шалун уж приморозил пальчик? Назло бабушке отморозим и уши!
      Ленц мог бы, кстати, прилично сэкономить, догадайся он войти в договорные отношения с Липатовым и Кочетковым. Вышла бы складчина. Общак, а по-нынешнему фонд — борьбы с Яной Е. Штейн.
      Интересно, можно ли оформить такой Фонд через Регистрационную палату? Ох, Янка, ты опять гонишь. Не зевай, шевели ногами.
      Как и пять, и десять метров тому назад, уличные вывески на моем пути приговаривали человеческий голод к дешевым и мучительным видам казни. Еда-гаррота. Еда-аутодафе. Еда-гильотина. Уважаемых москвичей и гостей столицы звали сокращать церемонии и изживать канитель. Не вкушать, но жрать. Не наслаждаться процессом, но хавать на ходу, дыша горчицей с перцем, утираясь галстуком.
      «Горячие куры гриль». Мрак. «Сосиски в тесте». Жуть. «Пончики». Кр-р-расота. «Пирожки с яйцом». Хамите, парниша? «Сэндвичи от Свиридова». Хо-хо. «Гробы в сметане навынос»… О господи! Нет, померещилось — это «Грибы в сметане навынос». Уж наверняка не трюфели, а мокрые липкие шампиньоны. Не выношу.
      Я снова вывернула шею: не отстает, ариец. Расстояние между нами покуда не сократилось, однако и не наросло. Хорошо еще, законы физики сегодня за меня: у того, кто размером больше, площадь сопротивления среде тоже гораздо больше. Он сильнее, зато я компактнее. Толпу раздвигать сложнее ему, чем Яночке Штейн, юркой как ящерка. Мне бы сейчас не терять темпа хоть минуту-другую, а там уж я сумею оторваться — есть одна идея.
      Среди дрянных обжорок и забегаловок изредка попадались приличные заведения — жаль, отличить их от барахла навскидку могли только профи. Те же «Черкашинские пирожные», например, держались на достойном уровне. Или вон эти «100 мясных салатов», справа по моему курсу, пока не исхалтурились, работают без тухляка.
      И еще на Шаболовке, чуть не доходя Конного переулка, пару лет назад открылся «Блиндаж» — полуподвальчик афганского ветерана Лени Бессараба. Дядя Леня остался без ноги, но с руками и с чувством юмора. В госпитале, под общим наркозом, к Бессарабу — так он рассказывал сам — пришло яркое видение: стоит дерево в центре Кабула, и на ветках вместо листьев, вообразите, блины!
      Сперва, еще до перестройки, дядя Леня не мог истолковать свой сон. Затем въехал в тайный шифр видения, но не мог найти денег на мечту. Лишь недавно желания ветерана объединились с его возможностями. Блинное дерево из афганского сна перекочевало на вывеску; в самом же полуподвальчике клиент имел право выбрать любую из полусотни начинок. Здесь было все — от классических блинчиков с мясом до жареных во фритюре бурреков с тертым сыром. По заказу дяди Лени я высчитала оптимальный баланс цены и качества для средней порции его блинов с икрой. Конечный результат обязан был стоить не дороже пиццы, а содержимое — сохранить вкус икры. И он был, этот вкус, можете мне поверить…
      А вот и сам «Блиндаж», ура! Прямо по курсу, на уровне моих глаз, ко мне со скоростью Яны приближалась знакомая вывеска: дерево, под ним мужчина и женщина, оба в пятнистой армейской форме, кушают сорванные блины. Среди ветвей затаился третий персонаж — камуфляжный змей. Тоже ест. Райское, блин, наслаждение.
      Как там мой киллер? Я косо глянула через плечо. Нет, не отстает, зверюга заводной. Ну давай, Янка, проталкивайся, отвоюй еще хоть пару секунд. Надолго укрыться в «Блиндаже» не получится, да и не надо: погоня все-таки не артобстрел. Мне бы только проскочить сквозь подсобку, вынырнуть в Конном переулке, оттуда — через дорогу наискосок. А там и фаст-фуда пожиже, и народа поменьше, и дворов проходных в ассортименте — сколько душе угодно.
      Главное, чтобы дядя Леня меня не заметил. Хоть бы он смотрел в другую сторону. Хоть бы он вышел на кухню или в туалет… Мимо широкой натуры Бессараба так легко не проскочишь… Господи, ну пожалуйста, сделай так, чтобы хозяина не было сейчас в зале.
      Его и не было в зале. Хозяин «Блиндажа» возник прямо в дверях.
      Боже всемогущий, ты чертов мошенник! Я не об этом тебя просила!
      — Яночка, дорогая! — Бессараб распахнул свои объятья. Самые добрые его побуждения напрочь перекрыли мне дорогу.
      Мой план летел в тартарары. Скверно, Янка, ух как скверно!
      Вперед, внутрь «Блиндажа», теперь нельзя — на пути дядя Леня, а это две руки нараспашку, одна нога и протез. Назад, обратно в толпу, тоже нельзя — там киллер, в лапы к нему неохота. Направо опять-таки нельзя — там стена, об которую я могу только лбом…
      И где она, свобода выбора, где? Из всех моих законных прав осталась одно-единственное: бежать налево.
      Оттолкнув какого-то придурка с пончиком, я метнулась налево — да так резко, что в глазах у меня потемнело, а в ушах зазвенело.
      Ничего, пройдет. И-раз, и-два, и-три!.. Целых три секунды я двигала ногами, не обращая внимания на звон в ушах. А когда обратила, звон этот уже вплотную накатывал на меня спереди. Вместе с огромным, как линкор, красно-белым трамваем… Ой!
      Богу богово, но трамваев на Шаболовке никто не отменял. Я вдруг сообразила, что мчусь, как ненормальная, по рельсам. По инерции. Навстречу судьбе. И ни я, ни даже вагон не успеем изменить курс.
      Такая смерть в XXI веке — глупость, ужасная архаика. Все равно что угодить под бивень мамонту. Как же обидно-то, а? Неужели все это— со мной? Кондуктор, нажми на тормозаааааа…
      В то мгновение, когда Яна Штейн уже намылилась свалить в мир иной, меня безжалостно рванули за руку и задержали в этом.
      И-э-эх, больно как! В плечо ударила молния, челюсти отбили степ, а левая кроссовка осталась на моей ноге только чудом.
      Я слетела с трамвайных путей намного быстрее, чем пуганая ворона — с любимого куста. Вагон и моя левая лодыжка разминулись на считанные миллиметры. Вагоновожатый, потрясая кулаком, что-то беззвучно заорал мне из-за стекла кабины. Дзынннннь! Дриннннь!
      Красно-белый линкор на колесах, не переставший истерично трезвонить, с громким металлическим дребезжаньем пронесся мимо моего уха и уволок всех пассажиров в сторону Серпуховского вала.
      Мой спаситель оттащил меня на другую сторону улицы — как можно дальше от трамвайных путей. Лишь после этого он выпустил наконец мою онемевшую руку и очень вежливо поинтересовался:
      — Скажите, пожалуйста, здесь так принято бежать от человека, который просто называл вас по имени? Это есть русский обычай?
      При ближайшем рассмотрении киллер не выглядел таким дылдой — его рост не дотягивал до великанского. Был он белобрыс, но чересчур нордической его внешность мне уже теперь не казалась. Акцент у него, однако, был — легкий, немецко-прибалтийский. И фразу он строил немного не по-нашему… Так, ничего не понимаю.
      — Вас разве не Ленц послал? — тупо спросила я.
      Могла бы не спрашивать, коза. Работники ножа и топора отличаются от сотрудников МЧС не одним только жалованьем на порядок больше: наемные убийцы испокон веку мочат граждан, а не спасают им жизни. Вытащить меня из-под трамвая, чтобы затем прикончить своими руками — это полная белиберда. В зарубежных фильмах мне, правда, встречались сопливые сюжетики, где суровый киллер, втюрившись в мишень противоположного пола, клал с прибором на заказчика, на профобязательства и на высокий гонорар, не облагаемый налогом. Но этот блондин едва ли успел проникнуться ко мне чувством — слишком мало мы знакомы. В любовь с первого взгляда, как и в заочную страсть, я не верю.
      — Отвечать вопросом на вопрос — еще один русский обычай? — В голосе блондина, кроме акцента, я уловила скрытую иронию.
      Нет уж, на влюбленного в Яну Штейн этот тип не походил. Ни чуточки. Я сразу вспомнила про вывихнутую им руку. А еще про то, что чуть было не лишилась жизни — по сути, из-за него же.
      — Нет, — со злостью объявила я, — это мой личный еврейский обычай. И сами вы, кстати, тоже задали вопрос вместо ответа. И вообще какого черта вы за мной увязались? Вы сексуальный маньяк?
      Белобрысый порылся в кармане кожаной куртки и протянул мне маленький золоченый цилиндрик. Хорошо мне знакомый.
      — Возьмите, — сказал он, — ваш предмет, вы потеряли.
      — Вы три квартала гнались за мной, чтобы вернуть мне это? — не поверила я. — Помаду, которой я же в вас… которой я вам…
      Мой бывший киллер улыбнулся и качнул головой.
      — Это не совсем так, — признался он. — То есть, да, я хотел вернуть вещь, но не только. Я бежал за вами, чтобы дать вам работу. Предложить вам бизнес. Чтобы вы помогали мне за деньги.
      Ну и меню сегодня выдалось! Сперва напугали до полусмерти, вторым блюдом спасли от смерти, а на десерт предложили работу—и все это в течение пятнадцати минут. Чем не фаст-фуд? У меня, конечно, репутация на уровне, без работы я не сижу и не бедствую. Но очереди ко мне еще не стоят, и клиентура пока не бегает за мной вприпрыжку. Может, за последние четверть часа я успела профессионально вырасти? Как та Алиса, которой в Стране Чудес скормили волшебный пирожок.
      — Вы мне объясните сначала, — потребовала я у блондина, — кто вы такой и откуда узнали обо мне.
      — Макс-Йозеф Кунце, — тотчас же представился мой возможный клиент и изобразил нечто вроде реверанса. — Я имею мастерскую, там чинят мотоциклы. А ваше имя и фото есть в русском Интернете, в кулинарном чате ток-тэйбла… у нас это зовется шприх-бух, а у вас как-то по-другому. Я хотел искать здесь специалиста вашего профиля. От Черкашин-пирожных есть прямой переход на вас. Я подумал, найду вас там, где те пирожные.
      Болтливый Блокнот — самая непредсказуемая толкучка в Инете. И самая бесполезная. Отыщется базар на любые темы — кроме той, за которой ты полез именно сейчас. А этому Максу-Йозефу я смотрю, с ББ везет больше моего. Вот оно, арийское счастье.
      — Вы немец? Из ФРГ? — поинтересовалась я. — А русский язык, если не секрет, откуда так хорошо знаете?
      Среди моих клиентов был натурализованный турок, производитель лицензионных рахат-лукума, халвы, козинаков и прочих восточных радостей. В России он прожил десять лет, не меньше, но разговаривал с ужасным акцентом и часто ошибался: говорил «праведник» вместо «проводник», «пахлава» вместо «похвала», «выпук» вместо «выкуп»… Я советовала ему походить на курсы русского методом погружения. Там, я слышала, порядки строгие: не выучишь слова — окунают в бассейн с головой.
      — Я — подданный Кессельштейна, — чуть обиженно, как мне почудилось, сообщил белобрысый Кунце. — Моя маленькая страна меньше, чем соседний Люксембург. Население тридцать тысяч, язык немецкий. Но мы не пруссы и не саксы, мы более древние, наш Типпельскирн имеется в летописи на десять лет раньше, чем сам Оттон Первый… А русский я учил в университете, в Гейдельберге. Вам не надо бояться, я не шпион.
      То, что этот Кунце — большой патриот своей малой родины, меня умилило. Очень трогательно. А более всего мне понравилось само название «Кессельштейн». Как и в моей собственной фамилии, там тоже прятался камень. Возможно, это знак судьбы.
      — Ладно, вы не шпион, — легко согласилась я. — Верю на слово. Вы, кажется, еще говорили о работе и деньгах? Начните с денег.

Глава шестая Уравнение с тремя известными (Иван)

      — Иван Николаевич, три икса.
      — Понял, Софья Андреевна, спасибо, я уже собираюсь.
      В ежедневном расписании Ивана Щебнева есть слова, а есть условные значки. Даже надежная секретарша, верстающая для меня график, не обязана быть в курсе деталей рабочего процесса. Я ей доверяю, но так спокойнее. Заранее поставить нужный значок на нужное место, вовремя напомнить мне о плановом рандеву — вот и все ее функции. Дальше я сам. Служба президентского советника по кадрам должна быть не столько опасна или трудна, сколько не видна. Про мои встречи в теленовостях не скажут, и слава богу.
      Я вышел из-за стола, обогнул кресло, вступил в служебную зону. Пора менять прикид. Никто не ходит в лес в акваланге и ластах, а на романтическое свидание — в телогрейке и валенках. Форму одежды диктует содержание встреч: каждому свое.
      Гардероб у меня подобран на все случаи жизни. Есть и ситец, и парча, и кевлар. Хотя бронежилет сегодня без надобности. Эти господа, конечно, тоже устраивают разборки, но строго между собой. Со всеми прочими делить им нечего, они и так — короли.
      Открыв платяной шкаф, я повесил на свободное место деловой костюм, в котором еще утром гонял тараканов. Туда же, в шкаф, я отправил и галстук. Сменил скромную белую рубашку с высоким воротом на ярко-зеленую, от Thomas Pink, с двумя нагрудными карманами и клапанчиками на рукавах. Влез в джинсы, надел пиджак от Baroni, критически оглядел себя в зеркале со всех сторон.
      М-да, картинка, достойная кисти Александра Эм Шилова. Бархатный пиджак смотрится на мне вызывающе вульгарно, тем более в такое время года. Однако для сегодняшних визави изысканность — дурной тон. Даже мой Baroni почти на грани фола. По-хорошему, мне полагалось бы влезть в канареечный пиджачище с люрексом и обуть добрую половину пальцев на руках в червонное золото. Но это уж хрен вам, достопочтенные господа. Перебьетесь. Кое-какую разницу между кремлевским функционером моего ранга и вами, пугалами огородными, невредно и подчеркнуть. Чтоб видна была дистанция.
      Из моего рабочего кабинета есть еще один выход, помимо главного, — через заднюю раздвижную панель посудного шкафа. Тот кажется древним и ветхим, но эта ветхость мнимая: внутри там жесткий металлический каркас. Сразу за панелью открывается узенький внутренний коридорчик. Он тянется недолго и завершается тусклой стальной дверью, которая ведет в служебный лифт. О нем у нас многие не знают, а немногие знающие помалкивают. Наше здание не вчера строилось. Не я первый ухожу отсюда в анонимное плаванье.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6