Украденный залог

— Измена! Кругом измена! — Евкратид с яростью комкает папирус и швыряет его на пол.

— Осторожнее, государь, этот свиток стоил мне четверть таланта.

— Антимах изменил… Презренный! Так вот что крылось за его клятвами! Он, наверно, еще не уехал. Прикажи задержать его. Пусть узнает, как плачу я за лживые клятвы!

— Послушай, Евкратид, вспомни, как ты еще мальчишкой сидел у меня на коленях и спрашивал, что такое изменник? Я ответил тебе: «Изменниками зовут людей, которых нужно заставить изменять твоим врагам». Враг, которого постигла измена, становится вдвое слабее. Оставь Пора в счастливой надежде на поддержку Антимаха. Изменивший раз, изменит снова. А теперь я должен прервать нашу беседу. Подумай обо всем, что я сказал тебе сегодня, ибо размышления — это пути мудрости,

Аор удалился в свои покои и надолго заперся там в одиночестве.

Измена? Нет, это еще не измена. Это только предложение измены! В своей горячности Евкратид не заметил этого, на что и рассчитывал Лор. Постепенно он отрежет Антимаху все пути к власти, сегодня он уже лишил его расположения Евкратида, хотя не дал обрушить тому свой гнев на неверного сатрапа. Вскоре у Антимаха не останется путей к власти внутри государства, и тогда, быть может, он решится. О, если бы только он решился! Этой веревочки Антимаху не разорвать никогда. Как только в руках Аора окажется верное доказательство измены, Антимах навсегда станет его послушным орудием. В тот день, когда Антимах согласится на предложение индусов, кончится царствование Евкратида первого и последнего. Тогда Дор сможет показать общине свои когти. Жрецы слишком зазнались! Он приберет их к рукам. ао сих пор они терпели его, а завтра?

Нет. Довольно. Вместе с Евкратидом уйдет их власть. Что ж, «Антимах первый» — это звучит не так уж плохо.

В огромных пустых залах до глубокой ночи раздавались шаги одинокого человека. Он улыбался всезнающей улыбкой и слегка поглаживал искалеченные пальцы правой руки. Никто не смел войти к нему в эти минуты.

Подлинный правитель Бактрии беседовал с Афиной*. note 20 В эту ночь у него родилось решение нанести визит Антимаху в его Бактрийском дворце.

Нужно было тщательно изучить характер и привычки этого человека.

ГЛАВА VIII

Никому не известный, ничтожный раб шел к своей цели упрямо, скрытыми от всех путями.

Алан уже многое знал. В конце двора он обнаружил трещину в стене. Сквозь нее была видна площадка, где упражнялась в военном искусстве стража дворца. Юный скиф проводил много часов, наблюдая, как воины строились в колонну, потом разбегались и неожиданно сходились в единую стену, смыкались щитами и, припав на колено, выбрасывали вперед длинные пики. Хитер и могуч был враг.

— Еще не время, — шептали губы юноши.

Он возвращался в мастерскую, прятался ото всех, подолгу сидел неподвижно и думал.

Алан видел огромную силу врага, его необычные приемы боя, видел дорогое совершенное оружие. А у него отняли даже бронзовый нож, единственный подарок Инги. Да разве им можно пробить металлический нагрудник? Может быть, все его мечты и планы — просто красивая сказка, и он придумал ее, чтобы утешить и обмануть себя? От этих горьких мыслей Алан мрачнел.

В один из дней, когда Алан, забытый всеми, вот уже который час бессмысленно разглядывал глыбу неотесанного камня, к нему заглянул Узмет.

— Хочешь узнать тайну великих мастеров?

Алан встрепенулся.

— Ты ее знаешь?

Из мастерской донесся крик надсмотрщика. Узмет прошептал: «Завтра», — и бесшумно проскользнул в дверь.

На следующий день, перед самым концом работы, пользуясь тем, что надсмотрщик ушел несколько раньше обычного, Узмет незаметно вывел Алана из мастерской. Они пробрались между рядами ящиков и очутились около большой, укутанной в мокрые тряпки корзины.

— Как ты думаешь, что здесь?

— Наверно, кувшин.

— Смотри!

Узмет быстрыми движениями сорвал тряпки, и Алан увидел высокую серую вазу в рост человека. Что же во всем этом необычного? Почему так взволнован друг? Перед ним ведь самая обыкновенная, еще влажная глиняная ваза, какие он не раз видел в гончарной мастерской. Алан недоуменно пожал плечами.

— Смотри внимательно и запоминай все, что видел, а через два дня, когда вынут вазу из печи, я покажу ее тебе снова.

Алан еще раз осмотрел вазу, но ничего не заметил на ее бесцветных шершавых боках. Однако загадочный тон Узмета заинтересовал его. Он с нетерпением ждал, пока ваза обжигалась в печи и остывала под наблюдением двух греческих мастеров, специально для этого приглашенных в царскую мастерскую. Раза два Алан порывался спросить Узмета, что за секрет тот от него скрывает, но сдерживался. Сохраняя равнодушный вид, последовал Алан за другом, едва наступил долгожданный вечер.

В дальнем конце двора располагались разнообразные службы и мастерские.

Возле гончарной печи в специальных ящиках остывали свежеобожженные сосуды. Большая корзина стояла в стороне. Два дня провели около нее мастера, покуда таинственная ваза окончательно не остыла. Сейчас она едва угадывалась под слоем соломы, набитой в корзину. Пристальным взглядом Узмет окинул двор. Он был пуст. Усталые ремесленники и рабы окончили работу. Давно уже пили вечерний чай надсмотрщики и воины. Только караульные чуть слышно позвякивали оружием за высокой оградой. Узмет замедлил шаги и, подойдя к корзине, велел Алану отвернуться. Он долго возился, шуршал соломой и наконец произнес шепотом только одно слово:

— Смотри…

Алан обернулся и весь подался вперед.

На небольшом возвышении стояла ваза: лучи вечернего солнца, лазурные краски неба — все сверкающее, все яркое впитала в себя ее поверхность… Свет напоил краски прозрачным блеском, сообщил им непостижимую глубину. Он трепетал и переливался внутри красочного слоя. Краски мерцали, то зажигались, то гасли, и казалось, что от солнечных лучей, упавших на вазу, во все стороны бежали зеленоватые волны.

Узмет с детской радостью наслаждался изумлением друга.

— Ну, что ты скажешь теперь? Это же та самая ваза! Некрасивая и серая!

— Значит, огонь нарисовал на ней эти узоры? — голос Алана пресекся от волнения.

— Огонь! Разве может огонь рисовать? — насмешливо возразил Узмет.

— Может, ты же видишь!

— Когда я показал тебе вазу первый раз, мастера уже нанесли на нее эти узоры. Только краски тогда были бесцветны, как вода. Они впитались в глину и стали совсем незаметны. А когда вазу вынули из печи, она стала вот такой. Огонь не может рисовать, зато он отдал краскам свой блеск…

Алан задумчиво подошел к печи и открыл дверцу. Под слоем пепла еще тлели красные угольки. Они подарили свою живую силу удивительным узорам и теперь одиноко умирали. Но их жар, волшебный блеск быстрого пламени навсегда остались в замечательных рисунках. Огонь словно отдал им свою жизнь, и эта жизнь уже не могла угаснуть так быстро, она будет волновать людей, заставлять их вспоминать о дорогом и далеком…

Алан перевел взгляд на вазу, руки ласкающим движением скользнули по ровной и твердой поверхности, словно обледенелой, но теплой. Под пальцами трепетали зеленоватые волны, изгибались диковинные рыбы, морские чудовища пучили на юношу выпуклые глаза… Внезапно Алан ясно почувствовал, что картине чего-то недостает. Откуда эта странная тяжеловесность и чуть заметная мутноватость красок? Их не должно было быть, не могло быть в этих совершенных, почти живых рисунках!

Он с тревогой посмотрел на друга, словно хотел найти у него ответ на свой не совсем еще осознанный вопрос. Узмет будто отгадал его мысли.

— Сейчас краски еще не совсем живые, — вдруг заговорил он, — а когда в вазу наливают вино или воду, рисунки сразу оживают, начинают двигаться, шевелиться.

Алан понял. Мысленно он уже видел это недостающее звено в восхитившей его гармонии. Он видел, как жидкость, наполнив вазу, сделает ее стенки тоньше, прозрачнее, как свет пронижет ее всю насквозь и родит таинственную игру теней. Алан осторожно приподнял драгоценную вазу, чтобы вставить ее на место, в корзину.

Если бы он мог знать, как круто изменит это случайное движение его судьбу!

Неловкий шаг, подвернувшийся под ногу камень, и драгоценная ваза, предназначенная в подарок индусскому царю, выскользнула из рук юноши… С печальным звоном рассыпались по полу осколки тонкого фаянса. Алан не сразу осознал размеры несчастья. Его мало тронула гибель вазы, принадлежавшей врагам, хотя он и пожалел о погибшей красоте, но горе друга ошеломило юного скифа. Оказывается, ваза стоила 40 минн серебра, и Узмету поручили охранять ее. Смертельную опасность навлек он на друга своей неловкостью. Раб стоил одну минну. Раба, причинившего убыток, превышающий стоимость его самого, попросту убивали на глазах у всех. Такая мера наказания применялась обычно в назидание остальным, и они оба знали об этом.

Узмет показал ему вазу, к которой запретили прикасаться даже вольным ремесленникам, в начале работы помогавшим мастерам. Рабу велели круглые сутки находиться около драгоценной корзины, по ночам оберегая ее от случайностей. И вот сейчас ему грозила смерть.

Как только Алан понял это, следы оцепенения, владевшего им последние дни, бесследно исчезли. Он найдет способ защитить жизнь друга! Если враг сильнее — его побеждают хитростью.

Узмет уже справился с собой. Словно и не было только что исказившего лица отчаяния.

— Уходи, Алан. Если тебя увидят — погибнем оба. Меня все равно убьют. Тут уж ничего не изменить. Скажу, что вазу разбил я. А ты, может, еще сумеешь как-нибудь вырваться отсюда.

— Погоди, кажется, я придумал. Впереди еще целая ночь!

— Что ты замышляешь?

— Сейчас не время объяснять. Жди здесь. Старайся наблюдать за стражей. Я вернусь не один и тихонько свистну.

Ночью и без того большой двор казался огромным. Алан пригибался, чуть ли не до самой земли, а вдоль высокой стены, по которой ходила стража, продвигался ползком. Вот наконец знакомый длинный сарай. Дверь заперта на толстый засов, к дверям прислонился спиной охранник. Он не спит. еще слишком рано. Придется ждать. Алан застыл, распластавшись на земле, в трех метрах от беспечного грека. Юноше ничего не стоит одним прыжком броситься на врага и задушить его. Схватить драгоценное оружие.

Он сумел бы сделать все это бесшумно. Но утром обнаружат исчезновение стражника, и весь его план пойдет прахом. Придется ждать. И он ждал. Текли минуты, часы. Не раз глаза грека пробегали по бесформенной неподвижной массе, застывшей рядом с ним. Что там такое? Раньше как будто была ровная площадка. Человек не смог бы лежать совершенно неподвижно много часов. Ради старой коряги не стоило вставать. В конце концов, он перестал обращать на нее внимание и задремал.

Тогда Алан подполз к стене сарая вплотную. Он не мог обогнуть строение. С другой стороны ходили по стене стражники, они не заснут всю ночь. Подкопать и расшатать доску рядом с полусонным греком — дело совсем не простое. Потребовалась вся его сила и выдержка.

Когда наконец он проник в сарай, была уже глубокая ночь. Спали, зарывшись в старую солому, измученные за день рабы. Он колебался — кого разбудить первым. Наконец разыскал среди скорченных тел ловкого гончара. Алану нравилась его сноровка в работе, и от того, как гончар поведет себя сейчас, как примет его план, зависело очень многое.

От легкого прикосновения к плечу невысокий человек мгновенно вскочил на ноги, словно спал на тугой пружине:

— Кто ты?

— Тише! Я — Алан, раб царского скульптора.

— Почему ты не спишь в мастерской?

— Там завелись блохи. — Несмотря на всю серьезность положения, Алан не удержался от шутки, и она сразу смягчила напряженный тон разговора.

— Ерунда. Блох не бывает. Их придумали греки. Ага, опять подкоп. А ты, оказывается, мастер на них. Стражника задушили, или его там не было?

— Стражник, кажется, спит. Помнишь вазу, которую поручили охранять Узмету?

— Да.

— Она разбита.

Стражник спал и видел страшный сон. Он видел себя как бы со стороны: сидит с закрытыми глазами, а за его спиной улыбается сарай. Ну да, сарай превратился в огромное серое лицо и улыбался. Отчетливо видны зубы, похожие на обломки досок. Изо рта сарая одна за другой выскакивают мыши и бегут по двору. Почему мыши? Может быть, это не мыши? Он должен был кого-то охранять. Что это так скрипит? Наверное, зубы сарая. Ночь. Стражник спит. Пятнадцать рабов ползут по двору.

Перед осколками вазы застыл неподвижный Узмет. Он обещал Алану ждать. До утра остается не больше трех часов. Потом придет стража, его привяжут к столбу и медленно убьют. Может быть, его будут убивать весь день.

Тихий, чуть слышный свист, и словно из-под земли вырастают молчаливые фигуры. План Алана был до смешного прост, и может быть, поэтому удачен. Тринадцать человек, ползая по земле, собирали мельчайшие осколки. Двое клеили вазу. К рассвету тщательно склеенная ваза была плотно укутана, уложена в корзину, и никто не смог бы предположить, что ее скрытые соломой бока покрывает сеть трещин, разрушивших волшебные узоры.

Город уже начал просыпаться, когда Алан поставил на место последнюю доску и замел следы ночного подкопа. Все сошло благополучно. Предрассветный сон стражника был особенно сладок. Он больше не видел мышей.

Так у Алана и его друзей появилась тайна, еще крепче сплотившая их постоянным ожиданием опасности.

Корзину с вазой увезли вместе с другими драгоценностями в караван-сарай, где снаряжали верблюдов для царских послов к индусскому царю. Евкратид, во что бы то ни стало, желал добиться мира с индусами и таким образом избавиться от возросшего влияния Аора.

Спустя несколько дней караван ушел в далекий путь к южным границам Греко-Бактрийского царства. Алан и его друзья, принимавшие участие в ночном происшествии, перевели дыхание. У Узмета было такое ощущение, словно меч палача, занесенный над его головой, за что-то зацепился и никак не может опуститься. Во всяком случае, опасность разоблачения на какое-то время отодвинулась. Постепенно ожидание катастрофы сгладилось, потеряло остроту. Алан начал надеяться, что подделка останется незамеченной. Утомленный волнениями этих дней, он искал успокоения в удивительном искусстве своего господина и учителя и с удвоенным жаром отдавался работе.

Аполонид все больше доверял Алану. Постепенно он стал брать его с собой в город. И враждебная каменная страна начала понемногу открывать юноше свои тайны.

Сначала он знал только несколько улиц, но однажды Аполонид изменил обычный маршрут и, проходя мимо роскошного мраморного дворца, обнесенного невысокой, но толстой стеной, мимоходом бросил:

— Здесь живет Антимах, сатрап северной провинции. Кажется, это он привез тебя в подарок царю?

Слова эти обожгли Алана. Так вот где живет его главный враг! Наверно, сюда привезли и Мипоксая. Уж теперь-то он найдет дорогу в этом проклятом городе. Захваченный бурными событиями, он совсем забыл о друге, но настала наконец пора навестить его.

ГЛАВА IX

Маленький закопченный домик приютился в самом конце задних дворов Бактрийского дворца Антимаха. Внутри него было темно и душно. Угарные запахи раскаленного металла и угля мешали дышать. Казалось, ненасытному горну в углу тоже не хватает воздуха. Он тяжело вздыхал всякий раз, когда юноша повисал на длинной рукоятке мехов своим обессилевшим телом, и тогда вспыхнувшее пламя освещало его измученное лицо, пустые глаза, худые плечи, блестевшие от пота. Десять часов подряд он налегал на рукоятку. Огромные кожаные меха отвечали ему упругим сопротивлением, жадно вздрагивало пламя в горне. Оглушительно звенели молоты кузнецов. По-змеиному шипела от горячего металла вода, и едкие клубы пара сжигали легкие с каждым глотком воздуха.

Стоило слегка замедлить движение рукоятки, как в светлом квадрате двери появлялся человек с тонкой кожаной плеткой в руке. Он молча и равнодушно стегал ею Мипоксая, словно делал какое-то надоевшее, но необходимое дело, и так же равнодушно уходил прочь, на воздух.

Отчаяние сдавливало горло Мипоксая. Обломки горьких дум теснились в голове, но усталость мешала связать их воедино, и юноше казалось, что он сам движется вместе с палкой вверх-вниз, вверх-вниз в бесконечном и безнадежном ритме.

Качались и плыли перед глазами закопченные стены, рыжее оскаленное лицо, блики пламени… Однажды в их пляске почудилось ему что-то необычное. Ощущение было такое, словно кто-то очень пристально, упорно наблюдал за каждым его движением.

Он не мог отделаться от этого ощущения даже после того, как погас горн и рабов увели на ночлег. С грохотом задвинулись засовы. Лениво переругивалась за дверьми стража. Через несколько часов все затихло.

Мипоксай уткнулся в сухую землю и судорожно пытался подавить в себе слезы отчаяния. Он не хотел, чтобы их заметили лежащие рядом товарищи. Они с суровым спокойствием переносили все ужасы рабства, подавая ему пример терпения.

Несколько лун назад у него был друг, смелый и сильный товарищ-воин, с которым вместе сражались. Вместе попали в плен. Неужто друг забыл о нем? Никакой вести Алан не прислал о себе, хотя передать ее не трудно: подручные рабы часто на базаре встречались с рабами Евкратида. Через них до Мипоксая дошли слухи, что Алан стал прилежным рабом и усердно трудится в мастерской царского скульптора, никогда не получает наказаний и даже пользуется относительной свободой.

А у Мипоксая опять горит спина от бесконечных побоев. Но самое страшное — видеть, как уходят из тебя постепенно силы, силы ждать, бороться, надеяться и сопротивляться, чувствовать, как все обволакивает проклятый туман равнодушия и покорности судьбе!

Когда-то люди, которые сейчас неподвижно лежат рядом с ним, тоже были полны сил. Они, наверно, тоже мечтали о свободе! Но прошли дни, годы. Нечеловеческий труд отнял у них силы, лишил гордости. Побои и издевательства превратили их в покорных бессловесных животных. Он станет таким же, если и дальше будет ждать.

Легкий шум за дверьми сарая, в котором спали рабы, заставил Мипоксая вскочить на ноги. Некоторые из его соседей проснулись и тревожно приподняли головы, вопросительно глядя на закрытую дверь. А из-за нее, нарастая, доносились звуки борьбы, едва слышный человеческий стон. Затем наступила напряженная тишина. Скрипнул засов, дверь распахнулась, и в свете луны возник силуэт человека. Человек остановился у входа, опершись на сверкающее под луной лезвие меча. Как только рабы увидели его, их лица преобразились. Пораженный Мипоксай видел, как таяли маски усталости и равнодушия, как, молчаливые и грозные, плотным кольцом встали они навстречу незнакомцу. Отблеск голубого меча отражался в глазах людей, мимоходом даря им надежды и силы былых боев. Мипоксай узнал этого человека, но отступил за спины других. Он не сделал шага навстречу другу, и тот, словно ощутив его немое присутствие и отчуждение, заговорил негромко и взволнованно на языке чужой страны, чтобы его поняли все.

— Друзья! Среди вас есть человек, ради которого я пришел сюда, оставив мертвых часовых на пороге. Я виноват перед ним, но мой друг поймет, почему я ждал и терпел так долго. Пусть он выйдет ко мне. Мипоксай!

Никто не ответил ему, и Алан чуть вздрогнул, увидев, что ничто не изменилось в таящей угрозу, темной стене человеческих тел, медленно надвигавшихся на него. И когда между ними осталось расстояние, равное взмаху меча, вперед шагнул человек. Мало кто его знал. Он был сгорблен и сер. Его кожа, оплетенная рубцами побоев, напоминала рыбацкую сеть.

— Так ты, значит, пришел? — Вопрос был задан хриплым голосом, со скрытой угрозой. — Что ж, мы счастливы видеть тебя, прихвостень Аполонида, забывший родину!

Ты, конечно, осчастливил нас своим приходом! Ты наконец вспомнил о друге! Ты убил часовых, и теперь за их жизнь отберут наши! Что еще ты можешь сказать нам?

Алан растерялся, уничтожающие слова серого человека падали на него, как удары плети.

— Причем тут вы? Я закрою сарай и повешу засов на место! Никто не сможет обвинить вас!

— Вы слышали? — серый человек обернулся к молчаливым рабам. — Он закроет нас в вонючем сарае, а сам трусливо вернется в свою мастерскую. Трус достоин презрения. Отберите у него меч и идите за мной! Город спит, может быть, до утра мы сумеем выбраться на караванную тропу.

И отстранив Алана, он шагнул в ночь. Кто-то протянул руку, и Алан без сопротивления отдал меч. Одна за другой мимо него молча двигались смутные фигуры и, растворившись в лунном свете, бесследно исчезали. Обида, как проглоченный уголь, жгла грудь. С трудом сдерживая себя, задыхаясь от боли, стоял он, прислонившись к стене сарая, и все еще ждал чего-то. Сарай опустел. Вот последняя неясная фигура медленно, словно нехотя, идет к двери, вот она почти рядом, замедляет шаги, словно две противоположные силы тянут ее в разные стороны.

— Эх, Алан, я-то думал, ты воин, ждал тебя, верил… — Неужели ты ничего не понимаешь? Они безумцы!

Они все погибнут. Если не от стражи, так в пустыне!

— Замолчи! Такая смерть человеку дороже плети!

— Кому нужна наша смерть? Погибнуть легко! Я хочу победить! Я хочу уйти отсюда так, чтобы враги устилали мою дорогу своими телами! Нашу дорогу! Мы уйдем вместе!

Приглушенный крик боли прервал речь Алана. Раздался лязг оружия, чьи-то крики и топот многих ног.

— Вот и все. Им уже не придется уйти. Они так и не увидят своей родины!

Мипоксай рванулся к выходу, но Алан свалил его на землю и, стиснув своими стальными руками, не дал подняться до тех пор, пока не затих шум схватки. А потом заговорил уже спокойно, чуть глуховатым от волнения голосом:

— Слушай меня внимательно. Я многое узнал за эти дни. Нет выхода из этой проклятой страны. По улицам города ходят ночные патрули. Слишком высоки городские стены. День и ночь по ним ходят дозоры. Даже если нам удастся выбраться из города, на много дней пути лежат вокруг раскаленные, гиблые пески. Не думай, что я покорился, отказался от борьбы. Но дело не только в опасностях, подстерегающих нас на дороге. Здесь много непонятного, неизвестного нам. Если бы ты знал, сколько всего я увидел здесь, — он неопределенно повел рукой и замолчал, словно вслушиваясь в притаившийся ночной город. — В этой стране много секретов и тайн. Я видел жилища богов — громадные и прекрасные. У меня не хватает слов рассказать о них. Они огромны, как горы, и прекраснее березовых рощ. Кто их создал? Может быть сами боги живут в этой стране и помогают людям? Может быть наши враги знают секреты богов? Как делают они свое оружие, рассекающее камень? Кто открыл им великие законы красоты? У них есть место, где люди отдают друг другу веши, прекраснее которых нет на земле. Взамен они берут маленькие желтые или белые кружочки. Зачем? Может быть это и есть знаки богов, дающие им силу? Одни люди носят на себе других, словно они лошади. А те, другие, сидят так, будто у них нет своих ног. Почему это так? Но самое главное — узнать, как они делают все эти удивительные веши. Мы не можем уйти отсюда, пока не узнаем все. Мы должны выведать секреты и тайны врагов, прежде чем вернемся домой! А тогда! О, тогда они увидят, что может сделать воин племени Горных Барсов. Верь мне, Мипоксай, мы не сбежим ночью трусливо, тайно. Слава о наших делах придет на родину прежде нас.

Долго и горячо убеждал друга Алан, но так и не сумел погасить в его глазах тоску и боль. Мипоксай угрюмо молчал.

— Знаешь, Алан, — наконец заговорил он медленно, словно припоминая каждое слово. — Тот нож, что тебе был дорог, подарок девушки из горной страны, я знаю, где он.

— Откуда тебе знать это! Его отнял у меня Антимах.

— И все-таки я знаю, где он. Только, может быть, он больше не нужен тебе? Зачем рабу царского скульптора нож? От него будут одни неприятности.

— Значит, ты ничего не понял, и все так же не веришь мне…

— Я устал ждать. Алан. Каждый день здесь…

— Я знаю. Теперь уже недолго. С юга идет огромная армия индусов. Скоро здесь начнется большая буря! Я еще не знаю, как мы воспользуемся этим, но я готовлюсь к тому дню, когда представится возможность на деле доказать нашу «покорность». Нож Инги! Неужели он снова будет со мной! Скажи, Мипоксай, не надо больше мучить меня…

— Ну, хорошо. Меня заставили однажды нести во дворец Антимаха корзину с вином. Там в зале на стенах развешано редкое оружие разных стран. Один предмет показался мне знакомым. На обратном пути я немного отстал от эконома и успел рассмотреть его. То был твой нож.

— Расскажи, как пробраться во дворец!

— Это очень трудно, кругом стража, а один ты все равно не найдешь дорогу.

— Трудно ли, легко ли… Ты скажи, как пройти во дворец! Нож Инги… Неужто он здесь, в этом городе?

— Я пойду с тобой. Один ты не пройдешь в незнакомом доме.

Это был дерзкий замысел. В доме Антимаха, в нижних комнатах охраны, царила суматоха, вызванная недавней схваткой с бежавшими рабами. Несколько легко раненных воинов рассказывали товарищам подробности происшествия. Сюда пришли даже воины наружной охраны дворца, и только по стене бессменно ходила стража.

Подсаживая друг друга, Алан и Мипоксай легко взобрались по лепным украшениям до широкого, увитого плющом балкона, осторожно перелезли через балюстраду и очутились на просторной мраморной веранде. Пламя факелов, зажженных стражей во дворе, бросало на пол и стены зловещие красноватые отблески. На большой кровати, устланной дорогими покрывалами и медвежьей шкурой, даже не сняв сапог, навзничь лежал человек. Могучий храп чуть шевелил листья плюша над его головой. Мипоксай увидел в полумраке, как вздрогнул Алан, как напряглось его тело. Он нашел в темноте его руку и крепко сжал ее.

— Да, ты прав, не подобает воину нападать на спящего врага. Час расплаты еще придет.

— Осторожней, он может проснуться.

— Его не разбудил даже шум битвы во дворе. Этот человек умеет спать.

Тихо переговариваясь, юноши минули веранду, и темные залы дворца поглотили их. Некоторое время ничто не нарушало покой. Потом те же гибкие фигуры появились вновь. Алан сжимал в руке узкий длинный предмет. Он остановился у ложа Антимаха, поднял перед собой оружие вверх острием и произнес клятву. Мипоксай не понял слов. Но зато увидел, как тревожная тень прошла по лицу Антимаха, как заворочался, просыпаясь, старый воин. Он рванул Алана, и оба бросились к балюстраде.

— Эй, кто здесь? Стража! — громовой голос Антимаха подстегнул их. Они едва успели добежать до сарая. Крики и свет факелов заполнили двор.

— Сейчас придут сюда. Уходи!

— Ты скажешь, что ничего не видел и не знаешь, оставайся здесь и притворись крепко спящим. Теперь скоро. Потерпи еще несколько дней. Жди меня!

Алан тихо выбрался из сарая, запер снаружи дверь. От дома к сараю с факелами в руках бежали люди. К счастью, свет факелов не столько освещал двор, сколько самих воинов. Только теперь на боковой башне забили тревогу. Всполошился весь дом, в окнах вспыхнул свет. Алан спрятался в старую бочку и лишь утром смог выбраться на улицу уже знакомым путем.

Оставшись один, Мипоксай с запоздалой горечью думал о том, как ошибся в людях, отдавших жизнь за несколько минут свободы, как мало их знал, как мало им верил…

Алан же, прижимая к груди спрятанный под одеждой заветный нож, торопливо шел по улицам. Ему разрешали иногда покидать дворец. Сегодня он ушел без разрешения. Наверно, будут неприятности. С Аполонидом он столкнулся на улице, у ворот дворца Евкратида. Царский скульптор искал его, но в это утро он был почему-то удивительно добр, даже не отругал Алана за самовольную отлучку, а приказал ему сопровождать себя и торжественно вышел со двора во главе небольшой процессии, несущей огромные корзины с цветами. Алан почти не замечал окружающего, поглощенный воспоминаниями о минувшей ночи. Он ощущал на груди прикосновение холодного твердого лезвия. Теперь скоро. Нет, не прав Мипоксай. Какой прок в бессмысленной смерти? Нужна победа.

Так шел он с неподвижным, ничего не выражающим лицом, поддерживая носилки Аполонида. Родина юноши подарила ему кажущееся спокойствие снежных покровов, под которыми зреют силы жизни. Придет время, растает снег, из-под него вырвутся неудержимые потоки, взметнутся к солнцу стремительные всходы, накопившие силы в безмолвном ледяном плену.

В ушах Алана все еще звучали отзвуки ночной схватки, он видел укоряющие и гневные глаза друга, и еще виделись ему дальние дороги и кровь врагов, льющаяся на сухой песок.

Он многое узнал за это время, нельзя больше откладывать и притворяться перед самим собой! Алан чувствовал: для него наступает суровая решительная пора, пора, когда говорят мечи и осуществляются безрассудно смелые планы!

Нежная мелодия неожиданно прервала его честолюбивые мысли. Юноша тряхнул головой, стараясь прогнать непрошенную гостью, и невольно поднял глаза. Они были уже в центре города, из всех четырех главных улиц двигались к Акрополю бесконечные процессии веселых нарядных людей. Они несли амфоры с вином, вазы с фруктами и венки из цветов и листьев. Недалеко шла группа девушек, в белых одеждах, с венками на головах. Они пели странную, ласкавшую сердце мелодию без слов, в такт ей раскачивались и изгибались их стройные тела под полупрозрачными одеждами.

Чем-то необычным и значительным веяло от их песни. Наверно, девушки знали об этом. Они пели, запрокинув головы и повернув лица к восходящему солнцу, ему отдавая свою прекрасную песнь. И солнце в награду ласкало и гладило их плечи горячими лучами.

Толпа расступилась перед царским скульптором, пропуская его вперед; во взглядах, обращенных к нему, Алан читал восхищение, которого раньше не замечал. Волнение передалось Алану от толпы. Оно было, как ожидание чуда, как трепетный свет солнца на лицах людей…

Толпа, наконец, осталась позади, и неожиданно, из-за распустившихся зданий, возникло чудо.

Казалось, мелодия девушек, поднявшись к солнцу, вновь вернулась на землю. Так прекрасен и нереален был возникший перед ними храм Аполлона, жилище лучезарного бога света и поэзии.

Колонны, словно ощутив свое естественное свойство — стоять свободно, невесомо и гордо, — прикрывали таинственную стелу* note 21 — обиталище великого бога.