В воздухе 'илы'

      - Товарищ генерал! Медкомиссия разрешила мне летать на "илах"!
      В тот же день я переселился к своим друзьям в эскадрилью. А через день полетел с ними на боевое задание.
      Вернувшись из очередного полета, спрыгнув с плоскости, я стал отстегивать парашют и тут заметил, что по нашей стоянке идет генерал. Увидев меня, он подошел и протянул мне руку.
      - Здравствуй, Ладыгин, как дела?
      - Хорошо, товарищ генерал. Сегодня уже второй боевой вылет сделал,похвастался я.
      Повернувшись к механику, генерал приказал:
      - Сержант, позовите командира эскадрильи.
      Механик убежал, а генерал стоял, отвернувшись от меня, и смотрел в небо, наблюдая, как собирается взлетевшая группа. А я все гадал: зачем он послал за комэском. Может, объявить мне выговор за то, что я летал на медкомиссию без спроса и посадил самолет на поляне вместо посадочной площадки? Так об этом никто не знает, кроме начальника госпиталя. Благодарность же объявлять мне пока еще не за что...
      В это время подбежал комэск и доложил:
      - Товарищ генерал, капитан Садчиков по вашему приказанию прибыл.
      - Вот что, Садчиков,- не глядя на меня сказал генерал,- больше одного боевого вылета в день Ладыгину не давать! Он же всех врачей обманул!
      - Ясно, товарищ генерал,- озадаченно посмотрев на меня, ответил Федор.
      В небе над Восточной Пруссией
      Дня четыре я делал только по одному вылету. А потом все вошло в свою норму, опять летал по три, а то и по четыре раза в день.
      Поскольку Балтийское море было рядом и приходилось летать над его просторами, нам выдали резиновые надувные спасательные пояса. Мы надевали их под парашют, прилаживая надувную трубку так, чтобы можно было в случае чего быстро надуть пояс. Несколько вылетов мне в составе группы довелось сделать на косу Фриш-Гаф, где было большое скопление живой силы и техники противника.
      Однажды нас вызвали на КП и командир полка объявил, что получен приказ тремя шестерками совершить налет на военно-морскую базу Пиллау. От каждой эскадрильи полетят по шесть самолетов. Все три шестерки пойдут отдельно, но в пределах видимости. Поскольку военно-морская база имеет мощную систему ПВО, которую будут поддерживать своим огнем и корабли, стоящие в гавани, опасность дневного налета была очень велика, поэтому каждой группе предстояло, сделав по одному заходу, выпустить эрэсы, сбросить бомбы на корабли и портовые сооружения и уйти на свою территорию.
      Для этой операции под плоскости одним самолетам подвесили по две крупные бомбы, а другие загрузили ПТАБами - противотанковыми бомбами - вперемешку с зажигательными капсулами КС.
      Когда все было готово, три шестерки поднялись одна за другой в воздух и взяли курс на Пиллау. Двадцать истребителей прикрывали всю группу. Наша шестерка шла последней, и это было не очень приятно, так как в случае нападения "фоккеров" больше всего достанется нам.
      Поскольку город Пиллау расположен на юго-западной оконечности Земландского полуострова, а он находился в руках врага, нам пришлось идти через весь полуостров почти под непрерывным огнем вражеских зениток. Правда, огонь их был не столь уж плотным: немцам пришлось рассредоточить огонь по трем нашим группам. Когда же мы на высоте двух с половиной тысяч метров подошли к военно-морской базе Пиллау, то всем трем шестеркам досталось сполна. Стена разрывов и трасс опоясала каждую шестерку.
      Маневрируя, я успел заметить, что из впереди идущих групп, оставляя траурные черные шлейфы, беспорядочно кувыркаясь, падали два "ила". Вдруг на месте заднего самолета второй группы возникла ослепительная вспышка, и в разные стороны полетели бесформенные обломки. Наверное, вражеский снаряд попал в бомбу, и она, взорвавшись, разнесла весь самолет на куски... Такого мне еще не доводилось видеть. Но предаваться переживаниям было некогда. Не обращая внимания на жесточайший огонь, мы шли к цели. Первая группа нырнула вниз, перейдя в атаку. Вот и вторая начала пикировать. Сейчас настанет наш черед, а вокруг рвутся тысячи снарядов. Даже не знаешь, как маневрировать: кругом разрывы. С разворотом самолет Федора вошел в пике. Через несколько секунд, заложив самолет в левый разворот, начал пикировать и я. В заливе, недалеко от берега, стояло несколько кораблей. С их палуб к нашим самолетам щупальцами тянулись красные ленты трасс. Поймав в перекрестие корабль, с высоты кажущийся игрушечным, я нажал на гашетки, прекрасно понимая, что огнем своих пушек и пулеметов я не могу причинить ему сколько-нибудь ощутимых повреждений. Но ведь его команда ведет огонь по нашим самолетам и им никто не мешает расстреливать нас! Для противника же мои пули и снаряды были неплохим угощением. Выпустив по кораблю четыре эрэса и нажав несколько раз на кнопку бомбосбрасывателя, я начал резко кидать самолет из сторону в сторону: кругом бушевал ураган вражеского огня...
      Обратно мы летели через залив. Наконец, огненный смерч остался позади. Когда все пристроились к Садчикову, то выяснилось, что одного самолета из нашей группы нет. Как его сбили, я не видел. Осмотрев свою машину, обнаружил на первой плоскости небольшую рваную пробоину. Больше никаких повреждений видно не было.
      Когда мы появились над аэродромом, вторая группа уже заходила на посадку. Подождав, когда она сядет, начали заходить на посадку и мы. Вот самолет Федора Садчикова уже бежит по посадочной полосе. Захожу и я. Выпустив шасси и щитки, подтягиваю. Пора выравнивать. Убираю газ. Самолет плавно подходит к земле. Выдерживаю, и колеса мягко касаются бетонки. Вдруг самолет повело вправо. Даю левую ногу - не помогает. Тормоз левому колесу - тоже не помогает. Самолет, задирая хвост, резко разворачивается вправо и соскакивает с бетонки. Попав на мягкий грунт, машина чуть не клюнула носом. Меня бросило к приборной доске. Продолжая тормозить левым колесом, я дотянулся до зажигания и выключил его, чтобы, в случае если самолет перевернется, он не загорелся. А машина все продолжала вращаться вокруг правого шасси. Наконец, остановилась. Открыв фонарь и отстегнув привязные ремни, я спрыгнул на землю. В задней кабине сидел мой новый стрелок Саша. У него побледнели даже веснушки на круглом лице и курносом носу.
      - Ты, случаем, не ушибся? - спросил я.
      Молча помотав головой, не вставая с сиденья, он стянул шлемофон. Совсем недавно он прибыл в наш полк и только вчера его определили в мой экипаж. Этот вылет для младшего сержанта был всего вторым.
      - Вылезай, Сашок, приехали! - крикнул я ему и нырнул под плоскость.
      Самолет стоял, накренившись вправо. Покрышка на колесе болталась бесформенной массой. С одной стороны на ней была рваная дыра - осколок вражеского снаряда попал в колесо, поэтому и получился этот "кардебалет". Хорошо, что шасси оказалось настолько прочным, что даже левая нога не подломилась, а то неизвестно, чем бы все это кончилось.
      В первых числах апреля началось наступление наших войск на Кенигсберг. Дивизия работала с предельной нагрузкой, летая не только на город и его предместья, но штурмуя сначала подходящие резервы, а потом отступающего врага.
      Как-то вылетели мы штурмовать автоколонну. Заходим, начинаем атаку. Вражеские зенитки ведут интенсивный огонь. Смотрю, от одной автомашины тянутся строчки трасс. Довернув самолет, я поймал в перекрестие машину с эрликоновской зенитной установкой, с крыльев моего "ила" сорвались четыре огненных струи, уносясь к машине на дороге. В это мгновение вражеские зенитчики открыли огонь из своих пушек по моему самолету.
      Огненно-красные и ярко-зеленые трассы, извиваясь, местами переплетаясь, причудливой лентой в несколько километров понеслись навстречу друг другу... Струи вражеских снарядов в неистовом вихре плескались вокруг самолета. Мне был виден весь их путь от автомашины на земле до моего "ила". И каждое мгновение они могли вонзиться в мой самолет. Но отворачивать уже нельзя. Надо как можно скорее пригвоздить этих змей к земле, только в этом спасение. Не отпуская гашеток, чуть-чуть отжав ручку от себя, я пересек своими трассами квадратик машины на земле. Он вспыхнул ярким пламенем и задымил. А огненные струи сразу исчезли. Радость заполнила сердце. Сделано еще одно, пусть маленькое, но реальное дело на пути к нашей общей Победе!
      10 апреля Кенигсберг был взят нашими войсками.
      Через несколько дней, когда мы уже перелетели на аэродром Лабиау, я получил свой единственный выговор за все время службы в авиации. А произошло это так. С нашей эскадрильей изъявил желание лететь на боевое задание в качестве инспектирующего майор - начальник воздушно-стрелковой службы полка. Полетели мы шестеркой. Повел ее наш комэск Федор Садчиков. Вторым шел начальник ВСС. Третьим за инспектирующим Федор поставил меня, мы пошли на задание штурмовать артиллерийско-минометные позиции врага в нескольких километрах за линией фронта.
      Перед ведущим встал вопрос: вести группу над облаками, где безопаснее, но затруднена ориентировка, или под облачностью? Садчиков принял решение идти выше. Подлетели мы к линии фронта уже на высоте 1900 метров, а за линией фронта, как нарочно, облачности нет. Хорошо, что мы набрали высоту. Уже где-то недалеко объект нашей атаки. Мы немного рассредоточились и начали маневрировать. Впереди идущий самолет майора стал то проваливаться вниз, то взмывать вверх. Повторяю его маневр. Держу его постоянно выше себя в поле своего зрения. Вдруг между самолетами возникли огромные черные шапки разрывов. Вражеские крупнокалиберные зенитные орудия открыли огонь по нашей шестерке. Самолеты стали маневрировать еще энергичнее. Бросив взгляд вниз, я заметил на земле какие-то вспышки. "Вот она, батарея зениток!" - мелькнула мысль.
      Опять бросаю взгляд на землю в тот район, где мельком заметил вспышки. И опять на поле, недалеко от селения, крохотными огоньками мелькают вспышки, а возле самолетов вновь рвутся снаряды. Хватаю планшет. Вот селение, а дальше лесок. Вот поле. Это всего в сантиметре от линии фронта, нанесенной на моей карте. А может быть, здесь уже наши, и эти вспышки - огонь наших орудий? Черные же шапки просто совпадение? Вот-вот крыло накроет это поле и населенный пункт за ним... Но в самое последнее мгновение опять мелькают вспышки, и черные шапки вырастают совсем рядом. Не раздумывая больше ни секунды, кидаю самолет вниз и влево, провожая глазами оставшийся вверху самолет инспектирующего нас майора. С разворота машина идет в крутое пике. Сейчас нужно найти, где расположены вражеские зенитки. Пока я следил за впереди идущим "илом" и разворачивал свой самолет, я потерял почти неразличимую с такой высоты замаскированную батарею противника. Она была где-то там, на поле, между тем лесочком и населенным пунктом... Но где?
      Пора выводить круто пикирующий самолет из разворота, а то потом придется доворачивать в обратную сторону. До предела напрягаю зрение, пытаясь хоть по каким-нибудь признакам найти эти проклятые зенитки. Но тут они сами помогают мне. Почти там, куда был направлен нос моего "ила", сверкнули вспышки орудийного залпа; и тут же перед самым самолетом разорвался снаряд. Машину швырнуло от взрывной волны, и она влетела в черное облако. В кабине запахло горелым толом. Поврежден самолет или нет? Раздумывать некогда. Чуть-чуть довернув, я открыл огонь из пушек и пулеметов. Когда трассы достигли земли, то я увидел, что они идут гораздо выше того места, где расположена батарея. Значит, все мои снаряды а пули летят мимо. Так они выиграют наш поединок! Несмотря на то, что самолет и так уже пикировал под углом 50 - 55 градусов, я еще отжал ручку: другого выхода не было. Меня подбросило, и я ударился головой о фонарь кабины. Теперь трассы легли точно в район расположения вражеской батареи. Можно пустить туда и эрэсы. Я открыл колпачок и два раза нажал на кнопку. Четыре огненных полосы понеслись к фашистским крупнокалиберкам. Кинул взгляд на высотомер. Высоты оставалось меньше 600 метров. Пора выводить! Нажав на кнопку бомбосбрасывателя два раза, потянул энергично ручку управления на себя, но самолет почему-то не выходит из пике. Тяну обеими руками - ничего не получается. Глянул на прибор скорости - 570. От огромной перегрузки могут "сложиться" крылья! Стремительно надвигается земля, а самолет упрямо не выходит из пике... "Триммер!" Быстро беру его на себя, и самолет послушно пошел за ручкой. Огромная перегрузка придавила меня к сиденью. Оставалось метров 50 до земли, когда самолет окончательно перешел в горизонтальный полет. Еще секунда, и не хватило бы высоты для вывода.
      Я давно убрал газ, а "ил" все несся с огромной скоростью. Плавно переведя его в набор, стал осторожно маневрировать. Наконец, скорость упала до нормальной. Можно дать мотору наддув и нормально маневрировать. Самолет резко пошел в набор. Ставлю триммер в нормальное положение... Вдруг в наушниках раздается голос: "Молодец! Молодец! Давай еще один заходик!" Не могу понять, кто "молодец" и кому надо сделать еще заход. А-а, это, наверное, Садчиков с группой точно атаковал цель, и станция наведения довольна их работой. Ну, раз группа будет делать еще один заход, почему бы и мне не атаковать второй раз? Разворачиваю самолет и набираю высоту для второго захода. Вражеская батарея почему-то молчит. Наверное, еще не успели прийти в себя с непривычки: редко им достается. Обычно они работают спокойно, а тут... Пока они не очухались, надо им еще подбросить огоньку! Набрал я примерно 1000 метров и с разворота перевел машину в пике. А в наушниках не унимается радостный голос со станции наведения: "Правильно заходишь! Молодец! Открывай огонь!" Странно. Это, выходит, он мне говорит? Если мне, то я и без тебя знаю, как заходить и когда огонь открывать. Я даже обиделся. Поймав в перекрестие еле заметную с высоты позицию вражеской батареи, я стал попеременно нажимать на гашетки пушек и пулеметов. Трассы точно ложились в расположение цели. А радостный голос кричал в наушниках: "Молодец! Молодец!.."
      Вражеская батарея молчала. За весь заход и атаку она не сделала ни одного выстрела. Мои трассы полосовали позицию вдоль и поперек. Расстояние до цели быстро сокращалось, и стали видны уже отдельные детали. Теперь стало ясно видно, что все мои шестнадцать двадцатипятикилограммовых бомб легли точно в расположении вражеской батареи: вся территория была испещрена воронками, которые еще дымились. Стволы двух орудий уткнулись в землю. Никакого движения возле других двух пушек не было заметно. Последний раз нажав на обе гашетки, я вывел самолет из пике. На высоте двадцати метров он пронесся над поверженными зенитками врага. Душа ликовала, а голос в наушниках все восклицал: "Молодец! Молодец!.."
      Сейчас я был искренне благодарен тому человеку, который был там, на станции наведения, и радовался вместе со мной.
      Поскольку это было всего в пяти километрах за линией фронта, то через 40 50 секунд я уже был над своей территорией. Сбавив обороты мотора, я стал оглядываться в надежде увидеть свою группу, возвращающуюся домой, - они ведь работали где-то недалеко, чуть дальше меня. Но сколько я ни крутил головой, никаких "илов" найти не мог. Что такое? Куда же они девались? Сделав два небольших круга, так и не дождавшись их, решил идти на аэродром самостоятельно. Возможно, они сделали один заход и удали домой раньше меня? А если они еще за линией фронта, то догонят, коль я пойду не спеша... На скорости 250 и пошел домой, все время оглядываясь. Через несколько минут заметил, что справа меня догоняет одинокий "ил". Странно. Кто бы это мог быть? Где же еще четыре? Скоро он догнал меня и, пристроившись, пошел рядом. Это был какой-то не наш "ил": у наших на фюзеляжах были нарисованы эмблемы со львами, а у этого ничего не было. Когда мы прилетели на аэродром, то выяснилось, что молодой летчик совсем из другой дивизии делал свой второй боевой вылет и после атаки потерял своих. Плутал, пока, на свое счастье, не увидел мой самолет. Так, совершенно случайно, я оказал услугу молодому заблудившемуся пилоту. Когда я зарулил на свою стоянку, то все наши самолеты уже были на месте. Они действительно сделали один заход и поэтому оказались дома раньше меня. Я спрыгнул на землю, механик Веденеев сказал мне, что все ушли на КП полка, где инспектировавший майор делает разбор боевого вылета. Конечно, сейчас же побежал туда. Майор уже начал разбор. И когда я попросил разрешения присутствовать, он, прервав меня, неприязненно сказал:
      - А-а, явились! Интересно, где это вы были?
      - Товарищ майор, я заметил вражеские зенитки и решил атаковать их.
      - Нет, вы видали? Он с такой высоты заметил зенитки, которые стреляют без трасс одиночными снарядами!.. Хватит нам сказки рассказывать. Лучше сознайтесь, что с перепугу нарушили строй и потеряли ориентировку.
      У меня аж в глазах потемнело... Горечь незаслуженной обиды перехватила дыхание. А майор продолжал:
      - За недисциплинированность и плохую осмотрительность объявляю вам, младший лейтенант Ладыгин, выговор!
      Во рту сразу все пересохло, а к горлу подступил комок. Я ловил ртом воздух и никак не мог поймать его, как будто его вокруг меня и не было. Майор смотрел на меня холодными глазами и ждал...
      - Повторите,- приказал он.
      Язык меня не слушался, и я не мог вымолвить ни слова.
      - Младший лейтенант Ладыгин, повторите! - еще настойчивее потребовал майор.
      - За что? - охрипшим голосом выдавил я.
      Что мне еще говорил майор, я уже не слышал. Вокруг сидели мои друзья, и я готов был тысячу раз провалиться сквозь землю, чем терпеть такой позор перед лицом своих товарищей. Они же ведь не знали всей истины! А потому могли подумать, что я действительно сдрейфил и покинул поле боя, предал их, как последний трус!.. А чем сейчас я могу доказать? Ведь никто из наших не видел, как я атаковал батарею.
      Только один человек мог бы сейчас спасти меня. Только он все видел и все знает. Он вместе со мной радовался моей удаче. Но как его найдешь? Кто будет его искать?
      - Ладыгин не первый день в нашей эскадрилье, и мы хорошо знаем его. Уж в трусости его никак нельзя обвинить,- откуда-то издалека долетели до моего сознания слова.
      Я стал прислушиваться. Оказывается, это комэск Федор Садчиков вступился за меня.
      - Может быть, не стоило ему,- продолжал он,- связываться с этой батареей, поскольку нам была поставлена другая задача. Но он отвлек ее огонь на себя и тем прикрыл нас. Я тоже слыхал, что какая-то станция без позывных просила кого-то сделать еще заход. Так что тут надо разобраться,- продолжал Федя.
      Значит, мои друзья верят в меня, в то, что я не сбежал с поля боя, что я не предал их! У меня сразу отлегло от сердца. Летчики не сомневаются во мне это главное.
      А майор доказывал Садчикову:
      - Я ему и объявляю выговор за недисциплинированность и плохую осмотрительность. А если бы еще было проявление трусости, я бы отдал его под трибунал. И вообще, у нас тут не профсоюзное собрание. Я объявляю младшему лейтенанту Ладыгину выговор, и обсуждению это не подлежит. Ладыгин, повторите!
      - Слушаюсь, товарищ майор. Вы мне объявляете выговор, и обсуждению это не подлежит,- уже немного придя в себя, повторил я.
      Так я заработал себе выговор. А может быть, я действительно не прав? Ведь я был не на "свободной охоте", а летал в составе группы выполнять определенную задачу. И если бы каждый стал действовать самостоятельно, то осталось бы невыполненным основное задание. Но, с другой стороны, я атаковал батарею, которая вела огонь по нашей группе, и, не подави я ее, могло бы случиться и такое, что вражеские зенитки кого-нибудь сбили бы из нас: ведь не всегда они стреляют мимо! А сейчас вернулись все. А потом нам рассказывали, что крупнокалиберные зенитки чаcто преграждали путь и нашим танкам. Не зря же так радовался товарищ на станции наведения, когда наблюдал за моими действиями.
      В общем, бог с ним, с выговором: уничтоженная вражеская батарея крупнокалиберных зениток стоит этого! Когда я пришел к такому выводу, то настроение мое совсем исправилось.
      Cамолет подбит над целью
      Апрель 45-го был на исходе. На дворе стояла весенняя благодать. Природа, как бы боясь опоздать, неистово рвалась к новой жизни. Кругом буйно лезла молодая зелень, радуя глаз.
      Нежданно-негаданно на нашу первую эскадрилью "свалилась" огромная радость...
      Но все по порядку.
      Недели три назад над целью сбили самолет старшего лейтенанта Полякова. Только три "ила" вернулись тогда на свою базу... Поляков был одним из самых старых ветеранов полка - воевал еще под Духовщиной и Смоленском. Его несколько раз подбивали, но судьба и солдатское счастье были до сей поры милостивы к нему. А тут, в конце войны!.. Поэтому вся эскадрилья особенно глубоко переживала это печальное событие.
      Ведь если бы Анатолию удалось перетянуть на свою территорию, то они давно были бы "дома".
      А может быть, Полякову все же удалось притереть свой раненый "ил" на "живот" за линией фронта? И если экипаж не был ранен, то сейчас они где-то скитаются по вражеской территории? А возможно, фашисты схватили их в плен? А может, просто-напросто разбились на подбитом самолете....
      Шли дни, а о судьбе экипажа и самолета никаких сведений в полк не поступало. Надежда на то, что летчик и стрелок живы, с каждым днем таяла, все более уступая место жестокой военной реальности...
      Закончился еще один день напряженной боевой страды. Исправные "илы" остались ночевать на стоянках. Над ранеными самолетами трудились пармовцы и механики. А мы поехали отдыхать в Лабиау, в "свой" дом, в котором жили летчики нашей эскадрильи.
      Личный состав готовился к ужину. Ребята, сняв комбинезоны, умывались, подшивали чистые подворотнички (завтра будет некогда - опять подъем в четыре утра). Все шло, как обычно.
      Вдруг дверь в нашу комнату с шумом распахнулась и раздался радостный, идущий из глубины сердца, торжествующий крик:
      - Здорово, братцы!
      На пороге стоял сияющий Толя Поляков, за ним - его стрелок Саша.
      Трудно передать, что тут началось! Все кинулись к вдруг воскресшим боевым друзьям. Каждому искренне хотелось обнять своих товарищей, пожать им руки, поздравить с возвращением. Конечно, больше всех обрадовались Федя Садчиков и Володя Сухачев - они воевали с Толей со дня формирования полка.
      Ребята тискали Полякова. Он стоял, опираясь на костыль, улыбался, а по его лицу в свежих шрамах текли слезы...
      Радостная весть быстро разнеслась "по беспроволочному телеграфу". Через несколько минут в домике нашей эскадрильи началось столпотворение. В небольшую комнату втиснулся чуть ли не весь полк.
      Пора было идти ужинать, и мы веселой ватагой направились в летную столовую. Ребята обступили Анатолия со всех сторон. Он шел медленно, сильно прихрамывая, тяжело опираясь па костыль, к которому еще, видать, не привык. Каждый старался не упустить ни слова из его рассказа. Сейчас, когда все страшное осталось позади, Толин рассказ звучал довольно весело:
      - Только я отпустил гашетки пушек, тут будто кто крапивой по лицу стеганул,- с улыбкой, будто не про себя, рассказывал Толя.- На мгновение зажмурился. Потом открыл глаза, а передо мной сплошной туман, ничего не вижу. Провел по лицу рукой, смотрю: вся рука в крови. Ну, думаю, глаза вышибло! А потом соображаю, раз я вижу, что рука в крови, значит, глаза видят. Глянул на приборную доску - все приборы на месте. Высоты всего около трехсот метров. Так и землю поцеловать можно. Посмотрел на бронестекло: опять туман - ничего не видно! И понял - в лобовое стекло попал снаряд и от этого все бронестекло пошло мелкой крошкой и побелело, словно его в ступке растолкли.
      Анатолий перевел дыхание.
      - Во, видите шрамы,- показал он на свое лицо,- это от осколков бронестекла. Хорошо, не в глаза. Тогда-то об этом некогда было думать. Самолет на месте не стоит. Открыл я фонарь, напялил очки, смотрю в бок, мимо козырька. Выровнял самолет и потянул на свою территорию. Чувствую, машина плохо рулей слушается. Посмотрел на правую плоскость, а в ней две дыры от эрликоновских снарядов и пол-элерона нет. А тут еще мотор начал перебои давать. Ну, думаю, пока не поздно, надо приглядывать, куда приткнуться, если совсем мотор заглохнет. Высоты-то чуть больше двухсот метров. Над чьей территорией нахожусь - не знаю. Буду, думаю, тянуть, пока мотор работает. Не охота же у немцев в гостях оказаться...
      В столовой мы сдвинули столы и расселись всей эскадрильей. Толя продолжал:
      - Мотор все чаще давал перебои. Самолет пошел со снижением. И тут несколько трасс промелькнуло под крылом. Значит, мы еще над вражеской территорией! Дал я форсаж - все равно, думаю, если сядем у оккупантов, самолет не спасти, а тут, может, еще на форсаже немного протянем. А лицо все горит, словно кипятком плеснули. Тут мотор последний раз стрельнул и заглох. Повел я самолет на посадку, а куда сажусь - не знаю, впереди ничего не видать. Высунулся я из кабины, смотрю - слева у дороги что-то вроде полянки. Довернул я чуть-чуть и стал на "брюхо" сажать. Только мы, с грехом пополам, приземлились, как фашисты начали обстреливать нас из миномета. Едва успел выскочить из кабины, как осколком по ноге шарахнуло. Хорошо вот Санька подхватил меня и мы до лесу доползли. А там наши, оказывается,- сели-то мы на нейтралку! Ну, нас сразу в медсанбат. Сашке-то тоже, когда он тащил меня, осколок в плечо попал...
      Поляков достал пачку папирос и закурил.
      - Пролежали мы с Сашкой две недели в медсанбате, да и решили бежать, а то больно о вас, чертях, соскучились!
      Толя сидел, окруженный своими боевыми друзьями, и блаженно улыбался. Летчики оживленно шумели, переживая только что слышанное...
      За напряженной боевой работой незаметно подкрался майский праздник. После напряженного боевого дня наступил ласковый, теплый вечер.
      Ароматные сумерки мягко опустились на затемненный город. На открытой площадке, окруженной деревьями, вкопаны двадцать рядов длинных скамеек. Перед ними белое полотно. Люди смотрят кино. На экране - волнующий рассказ о великом русском полководце Александре Суворове. Русские войска штурмуют крепость Измаил. В дыму и грохоте сражения появляется фигура Александра Васильевича... И вдруг, перекрывая грохот на экране, воздух сотрясают мощные разрывы. Что такое? Налет вражеской авиации? Скрещиваясь и пересекая друг друга, в черное небо летят трассы МЗА малокалиберных зенитных пушек и красные клубки крупных калибров. Артиллерия ПВО работает на полную мощность. С дороги, из поселка БАО слышны стрекотание пулеметов и автоматов. Все повскакивали с мест. Что происходит? Фашистский десант? Вдруг перед экраном появляется человек. Размахивая автоматом, перекрывая грохот канонады, он кричит:
      - Братцы! Наши войска взяли Берлин! - и тут же нажимает на спусковой крючок своего автомата.
      Не ожидая ничьей команды, каждый выхватил из своей кобуры пистолет и присоединил свой восторг ко всеобщему ликованию. Стреляли все из чего только можно. Ликованию нашему не было предела.
      Войска наших фронтов тоже успешно завершили ликвидацию гитлеровских войск на Земландском полуострове.
      Остатки разгромленного противника бежали на судах и баржах, старались уйти по косе Фриш - Нерут. Но наша авиация громила их на косе и на море.
      6 мая дивизия получила приказ перебазироваться в Латвию и действовать против отрезанной Курляндской группировки.
      Мы перегнали свои самолеты из Лабиау в Ауце и восьмого, с самого утра, начали боевую работу.
      Едва занимался бледно-сиреневый рассвет, а техники, механики, оружейники уже готовили машины к боевым вылетам. Короткие очереди пушек и пулеметов рвали предутреннюю тишину. Зеленые и красные строчки трасс короткими змейками чертили предрассветное небо, тая в бескрайней дали. То там, то здесь рокотали моторы, выбрасывая из патрубков в темноту синеватое пламя.
      Солнце едва коснулось своими лучами облаков, а "илы" уже взлетали на задание. Только набрав более тысячи метров высоты, мы увидели первые лучи солнца. Они запрыгали веселыми зайчиками в бронестеклах кабин, слепя глаза. На земле же еще лежал полумрак.
      Наша группа получила задание штурмовать в Латвии опорный пункт врага, расположенный юго-западнее Тукумса. Казалось бы, что после разгрома фашистских войск под Берлином и взятия нашими войсками гитлеровского логова отрезанные в Курляндии войска противника не будут оказывать сколько-нибудь серьезного сопротивления, понимая, в конце концов, что их песенка уже спета. Но, вопреки здравому смыслу, гитлеровцы встретили наши самолеты ожесточенным огнем из всех видов зенитной артиллерии.
      Черные и белые разрывы облепили нашу четверку. Мы продолжали идти на цель, и весь этот огненный смерч передвигался вместе с нами. Вот Садчиков перевел свой самолет в атаку. Мы по одному пошли за своим командиром. Лучше, когда самолеты рассредоточены. Врагу тоже приходится распылять огонь своих зениток.
      Едва я успел перевести свой самолет в пике, как заметил, что с автомашины, стоящей на дороге, тянутся ко мне зловещие эрликоновские трассы. Доворачиваю самолет и ловлю в прицел точку, откуда рождаются эти извивающиеся огненные щупальца. Нажимаю на гашетки, и, сорвавшись с плоскостей, трассы моих пушек и пулеметов, переплетаясь с вражьими, потоками движутся навстречу друг другу, образуя в небе фантастический, колышущийся огненный мост. Кажется, что трассы, летящие с земли, нацелены в мой прищуренный глаз, которым я ловлю автомашину в перекрестие прицела. Нескончаемыми молниями они сверкают то слева от кабины, то над правой плоскостью, то прямо над головой! Даже не понятно, как еще ни один снаряд не заденет за крыло или кабину? Сжавшись в комок, иду в лобовую атаку. Четыре вражеских ствола бьют по тебе, и ты ведешь свой самолет прямо "в лоб" на эти трассы. И весь вопрос в том, кто в кого раньше попадет! Или они в самолет, или ты в их автомашину с установкой скорострельных пушек. Так продолжается несколько долгих секунд. И вдруг я вижу, как вспыхнула автомашина. И сразу огненный поток захлебнулся, иссяк. Но выпущенные до этого эрликонами снаряды еще летят в меня, они еще могут совершить непоправимое. Однако теперь уже можно отвалить, изменив направление полета. Резко выхожу из пикирования. Последний обрывок трасс пролетает уже ниже моего самолета.
      Еще один поединок выигран! Набрав немного высоты, опять перевожу самолет в пике, теперь уже на цель, которую атакуют все мои друзья. Эрэсы и бомбы обрушиваются на врага. Зенитки бешено бьют по нашим самолетам. Уничтоженная мной одна зенитная установка не на много ослабила вражеский огонь.