Ледяной поход

      Солдаты расходились кучками. В одной из них шла женщина-доброволец... Они, очевидно, были в хорошем настроении, толкали друг друга и смеялись.
      "Ну, а по-твоему, Дуська, что с ней сделать?" - спрашивал курносый солдат женщину-добровольца.
      "Что? - завести ее в вагон да и... всем, в затылок, до смерти",-лихо отвечала "Дуська"31. Солдаты захохотали.
      Первый расстрел
      В то время, благодаря агитации, с одной стороны, и внезапному страху приближения большевиков - с другой, поднялись казаки ближайших к Ростову станиц. Поднялись главным образом старики. Кто в чем, бородатые, на разномастных конях, с разнообразным оружием, казаки напоминали войска Ермака, Разина, Булавина.
      Как-то раз на станцию возвращается разъезд таких казаков. Они едут, галдят...
      Впереди, на великолепном рыжем англичанине, в кавалерийском седле, с мундштуками,- старый казак.
      "Откуда конь-то такой, станичник?" - "Большевистский, захватили",отвечает казак, легко спрыгнул с коня и подвел привязать к изгороди.
      Казаки спешились. Обступили коня. Наперебой, громко крича, рассказывают, как они захватили разъезд, и восторгаются добычей...
      Нервный конь перебирает мускулистыми, крепкими ногами и бочится. Другой казак подвел захваченную кобылу. Кобыла - хуже. Всем нравится рыжий англичанин. Казаки спорят о нем и нападают на старика.
      "На что он тебе?!" - "Отдай молодому!" - "Все равно продашь",- кричат казаки. Старик отнекивается: - "Да я же его взял!" - "Ты взял, а я где был?!" - кричит, вскидывая головой и размахивая руками, молодой казак-претендент.
      Во время спора я заметил среди них высокого, черноусого, с бледным лицом солдата, в серой, хорошей шинели. Он стоял немного поодаль, не вмешиваясь в разговор.
      "Это ваш казак?" - спросил я старика.
      "Нет, их - захватили",- нехотя отмахнулся он, ему было не до разговоров казаки отбивали коня в пользу молодого.
      Пленного никто не замечал, все были увлечены спором о коне, о нем забыли.
      Солдат не выдержал, дернул крайнего казака за рукав и тихо спросил: "Ну, куда же мне-то?" Тот недовольно обернулся:
      "Постой... ребята, кто-нибудь отведите-ка пленного к начальнику, Ведерников, отведи ты",- приказал казак, и опять все загалдели вокруг коня.
      Ведерников нехотя вышел из толпы. Солдат, на ходу поправляя пояс, двинулся за ним.
      Я стоял - смотрел на галдеж казаков, но вдруг сзади услыхал разговор проходивших солдат: "Видал? Поймали одного, сейчас расстреливать",-и пошел вместе с ними к путям. Навстречу мне солдаты Корниловского полка с винтовками в руках вели этого самого черноусого солдата. Лицо у него было еще бледнее, глаза опущены.
      Со всех сторон из вагонов выпрыгивали и бежали люди: смотреть.
      Черноусого солдата вели к полю. Перешли последний путь... Я влез в вагон. Выстрел -один, другой, третий...
      Когда я вышел, толпа расходилась, а на месте осталось что-то бело-красное. От толпы отделился, подошел ко мне молоденький прапорщик.
      - Расстреляли. Ох, неприятная шутка... Все твердит: "За что же, братцы, за что же?" - а ему: ну, ну, раздевайся, снимай сапоги... Сел он сапоги снимать. Снял один сапог: "Братцы,- говорит,- у меня мать-старуха, пожалейте!" А тот курносый солдат-то наш: "Эх, да у него и сапоги-то дырявые..." - и раз его, прямо в шею, кровь так и брызнула.
      Пошел снег. Стал засыпать пути, вагоны и расстрелянное тело...
      Мы сидели в вагоне. Пили чай.
      ...........................................................................
      ................................................
      У ген. Корнилова
      На другой день от офицеров отряда я и шт.-кап. князь Чичуа выехали в Ростов к ген. Корнилову просить его не разлучать нас с нашим начальником полк. С. 32
      Было около 9-ти часов утра, когда пришли в переднюю штаба и вызвали адъютанта Корнилова, подпор. Долинского. Он провел нас в приемную, соседнюю с кабинетом генерала.
      В приемной, как статуя, стоял текинец 33. Мы были не первые. Прошло несколько минут, дверь кабинета отворилась: вышел какой-то военный, за ним Корнилов, любезно провожая его.
      Л. Г. 34 был одет в штатский потертый костюм, черный в полоску, брюки заправлены в простые солдатские сапоги, костюм сидел мешковато.
      Он поздоровался со всеми. "Вы ко мне, господа?" - спросил нас. "Так точно. Ваше Высокопревосходительство".- "Хорошо, подождите немного",- и ушел.
      Дверь кабинета снова отворилась: Корнилов прощался с штатским господином. "Пожалуйста, господа". Мы вошли в кабинет - маленькую комнату с письменным столом и двумя креслами около него. "Ну, в чем ваше дело? Рассказывайте",сказал генерал и посмотрел на нас. (Лицо у него - бледное, усталое. Волосы короткие, с сильной проседью. Оживлялось лицо маленькими, черными как угли глазами.
      "Позвольте, Ваше Высокопревосходительство, быть с вами абсолютно искренним".- "Только так, только так и признаю",- быстро перебивает Корнилов.
      Мы излагаем нашу просьбу. Корнилов, слушая, чертит карандашом по бумаге, изредка взглядывая на нас черными проницательными глазами. Рука у него маленькая, бледная, сморщенная, на мизинце - массивное, дорогое кольцо с вензелем.
      Мы кончили. "Полковника С. я знаю, знаю с очень хорошей стороны. То, что у вас такие отношения с ним,- меня радует, потому что только при искренних отношениях и можно работать по-настоящему. Так должно быть всегда у начальников и подчиненных. Просьбу вашу я исполню". Маленькая пауза. Мы поблагодарили и хотим просить разрешения встать, но Корнилов нас перебивает: "Нет, нет, сидите, я хочу поговорить с вами... Ну, как у вас там, на фронте?" И генерал расспрашивает о последних боях, о довольствии, о настроении, о помещении, о каждой мелочи. Чувствуется, что он этим живет, что это для него "всё".
      В моем рассказе промелькнуло: "Я видел убитых на платформах". Корнилов встрепенулся, вспыхнул, блеснувшие глаза остановились на мне: "Как на платформах! в такую погоду! Почему?! разве нет вагонов?!" Ответить на вопросы я не могу. Корнилов взволновался, быстро пишет что-то на клочке бумаги.35 Разговор продолжался. В конце его Корнилов спросил, где мы служили на фронте, и, когда узнал, что в его армии, задержал нас, расспрашивая, а были там-то? а были в таком-то деле?
      Генерал прощался. "Кланяйтесь полк. С.",- говорил он нам вслед. Выходя из кабинета, мы столкнулись с молодым военным с совершенно белой головой. "Кто это?" - спрашиваю я адъютанта. Он улыбается: "разве не знаете? Это - Белый дьявол, сотник Греков. Генерал узнал, что он усердствует в арестах и расстрелах, и вызвал, кажется, на разнос".
      Пройдя блестящий зал штаба, мы вышли. Корнилов произвел на нас большое впечатление. Что приятно поражало всякого при встрече с Корниловым - это его необыкновенная простота. В Корнилове не было ни тени, ни намека на бурбонство, так часто встречаемое в армии. В Корнилове не чувствовалось "Его Превосходительства", "генерала от инфантерии". Простота, искренность, доверчивость сливались в нем с железной волей, и это производило чарующее впечатление.
      В Корнилове было "героическое". Это чувствовали все и потому шли за ним слепо, с восторгом, в огонь и в воду.
      Казак Корнилов казался "национальным героем". Кругом же были "просто генералы". И когда я узнал от близких к Корнилову лиц про интриги вокруг него, я понял, что это происходит именно поэтому.
      Чалтырь
      Мы с князем возвращались на фронт. За несколько дней положение на Таганрогском фронте изменилось. Поднялись казаки ближайших станиц (вернее, их искусственно подняли, так как настроение казаков было неуверенное), и хорунжий Назаров36, начальник партизанского отряда, решил ударить с ними на село Салы, где, по сведениям, находились большевики. Разведки достаточной не было. Хорунжий бросился "на ура" и налетел на значительные силы большевиков с артиллерией.
      Казаков разбили. Они в беспорядке бежали, оставив под Салами раненых и убитых. "Подъем" - упал, казаки замитинговали: "нас продали", "нас предали", "опять ахвицара!".
      Подъезжая к Хопрам, мы застали такой митинг. Казаков пробует уговорить новый нач. участка ген. Черепов 37, но бесполезно: казаки решили расходиться по домам. Пробует уговорить их и священник ст. Гниловской с распятьем на груди 38. Он поднимал казаков, ходил с ними в бой, но теперь его не слушают. "Чего нам говорить!" - "Сами знаем, что делать!" - "Идем по домам!" - "Нет, где этот начальник наш, туды его мать? Где он, мать его... Убежал, сволочь!" 39
      Казаки разошлись. Их выступление только обострило положение. К нашему отряду придана часть кавалерийского дивизиона полк. Гершельмана 40, и мы двинулись к селу Чалтырь, на окраине которого и расположились.
      Село Чалтырь - очень богатое. Жители его - армяне. Мы ждали радушного приема; но жители сторонятся нас, стараются ничего не продавать, а что продают, то по крайне дорогой цене.
      В разговорах с ними пытаешься рассеять неприязненное отношение, но наталкиваешься на полное недоверие и злую подозрительность.
      Стоим день. На другой, поздним вечером, получен приказ: отойти на Хопры.
      Вышли в степь. Мороз, ветер, темь, метель. Засыпает снегом, трудно вытаскиваются ноги, колонна растянулась по одному... Идем, вязнем в снегу; остановились - дороги нет. Ветер налетает, гудит по винтовкам. "Провод телефонный ищите! по нему пойдем!" - кричит кто-то. Люди толпятся, как стадо, мерзнут, ругаются, лезут по снегу искать дорогу. Слышны голоса: "руку отморозил", "давай сюда винтовку!", "оттирай, оттирай скорей!". Начинается легкая паника. Трут друг другу руки, лица. Более слабые стонут.
      Наконец нашли дорогу, опять поплелись по глубокому снегу. То и дело слышно: "пожалуйста, потри, потри, совсем замерзла, не слышу, ей-Богу..."
      Кто-то едет навстречу, поравнялся с головой колонны, и все остановились. По ветру доносится раздраженный голос полк. С.: "так чего же раньше не телефонировали! Я людей обморозил!" - "Генег'ал отменил приказание,- отвечает лейб-улан. полк. Гершельман,- вам надо возвратиться в Чалтыг'ь".
      Среди отряда ропот, ругань... "сволочи, это всегда у нас так!", "сидеть в вагоне-не в степи мерзнуть", "безобразие, не могли раньше позвонить!".
      "Я впег'ед поеду, полковник",- говорит Гершельман, садится в сани и скрывается в холодной темноте.
      Повернули назад. Теперь еще холоднее, ветер бьет в лицо. Люди торопятся, сбиваются с дороги, еще чаще: "потрите, господа, ради Бога", "ох, не могу идти". Останавливаются кучки, некоторых оттирают, других еле-еле ведут под руки. "Господа, капитан в поле остался",- кричит кто-то. "Ну, что же делать, из села пошлем подводу",- отвечают другие, торопясь вперед.
      Огоньки - пришли в Чалтырь. Поверка людей - трех недостает. В поле едет подвода и два офицера: искать.
      Из ста двух человек 60 обморозились. Тяжело обмороженных отправляют на Хопры ив Ростов.
      Полк. С. доносит, требует теплых вещей. "Выслано, выслано",- отвечают из штаба, и мы ничего не получаем по-прежнему. Весь отряд обвязан бинтами, платками, тряпками...
      Бой
      А ранним утром следующего дня в хату вбежал офицер: "господин полковник! большевики наступают!" - "Как, где?" - "Разъезды уже в село въезжают, а там показались цепи..."
      В ружье! всем строиться! выходить!
      День зимний, яркий. Торопясь, выбегают из хат люди, поблескивая на солнце штыками. Эта окраина села возвышенней:
      видно, как к противоположной подъезжают конные - игрушечные солдатики, а на ярко-белой линии горизонта появились черные, густые цепи.
      "Вторая рота построиться! Будем залпами стрелять по разъездам",- кричит полк. С.
      Рота вытянулась серой лентой. Лица напряженны, слегка бледны. Никто ничего не говорит. Щелкнули затворы, взлетели винтовки, шеренга ощетинилась.
      "Ротта,- замерли,- пли". Гремит залп. Черненькие игрушечные фигурки-кавалеристы остановились, метнулись...
      "Ротта-пли!"-Залп! Фигурки повернулись, вскачь несутся к цепям.
      "Скачут, сволочи,- бросает полковник,- рота - пли".
      Вж... вж...- шуршит в ответ шелковой юбкой первая шрапнель, и за нами вспыхивает белое, звонкое облачко.
      "Перелет",- говорит кто-то...
      На взмыленной, задохнувшейся лошади подскакал ординарец: приказано отойти к Хопрам. Начали отступление. По белому, топкому снегу, блестящему миллионами цветов и блесток, растянулись черными пятнами две цепи, а сзади, застилая горизонт, густыми, черными полосами движутся на нас большевики.
      "Смотрите, у них кавалерия на фланге",- говорит кто-то.
      Видно, как справа от пехотных цепей, мешаясь, неровно колышется кавалерия.
      Глухой выстрел! приближаясь, свистит снаряд... по нас, по нас... нет... перелет... по первой цепи... с визгом и звоном взрывает белый снег граната, оставляя черное пятно. Люди упали. Все ли встанут? - нет, встали, цепь движется.
      Чаще, чаще свистят, рвутся снаряды. Большевики движутся быстро, наседают, наседают...
      Скачет второй ординарец: приказано занять позицию южнее станции Хопры станцию оставили.
      Перелезли поросший кустарником овраг, рассыпались по возвышенности и залегли.
      Впереди открытая белая степь, по ней ползут черные полосы-цепи, влево и вправо от них уступами колышется кавалерия...
      Над нами звонко рвутся белые облачка шрапнелей. Около нас с визгом роют землю гранаты...
      Но вот и за нами приятно громыхнуло: наша бьет. Еще, еще, и через головы с воем уходят снаряды. Все жадно ловят: как разрывы?
      "Недолет", "Хорош", "Прямо по цепям",- слышится возглас...
      Артиллерия бьет часто и метко. В цепях большевиков замешательство. Залегла первая - остальные остановились. Видно, как смыкаются, толпятся... "Смотрите, смотрите, товарищи митингуют!"
      Вместо цепей на снегу уже пятна, неровные, колеблющиеся.
      Вот опять медленно расходятся, передняя цепь двинулась вперед, наступают...
      Рвутся их снаряды, и клокочут уходящие наши. Пулеметчик прижался к пулемету. Пулемет ожесточенно захлопал, дрожит, выбрасывает струйку белого дымка и рвется вперед, как скаковая лошадь. Пиу... пиу...- свистят, мягко тыкаясь, пули. Защелкали винтовки. Серые фигуры вжались в белый снег. Лица бледны, серьезно-ожесточенны. Глаза выбирают черные точки на противоположной дали, руки наводят на них винтовки, глаза зорко целятся...
      Мы - горсточка. Единственная наша защита - артиллерийский огонь. Полк. С. зовет меня: "Сейчас же на будке возьмите лошадь, скачите к начальнику участка, доложите, что на нас наступают два полка пехоты, охватывают фланги батальона по два, кроме того, с флангов кавалерия... Спросите приказаний и не будет ли подкреплений..."
      Я сажусь верхом. Усталая лошадь не хочет идти. Бью ее, скачу...
      На крыше вагона офицер и генерал Черепов. Генерал в бинокль смотрит вдаль - на бой. Сидя верхом, приложив руку к козырьку, докладываю приказание полк. С. и прошу распоряжений.
      Вдали слышатся разрывы снарядов, ружейная пальба и пулеметы...
      Генерал Черепов секунду молчит. "Голубчик, доложите все это генералу Деникину, он здесь в поезде, в другом, сзади..."
      Еду, ищу. "Вагон командующего?" - "Вон, второй вагон-салон..."
      Спрыгиваю с лошади - вхожу в вагон. "Вам кого?" - спрашивает офицер в красивой бекеше и выходных сапогах. "Генерала Деникина, с донесением"."Сейчас..." Выходит Деникин. В зеленой бекеше, папахе, черные брови сжаты, лицо озабочено, подает руку... "Здравствуйте, с донесением?" - "Так точно, Ваше Превосходительство".
      Повторяю донесение... "Полк. С. приказал спросить, не будет ли подкрепления и не будет ли новых приказаний?"
      Лицо Деникина еще суровее. "Подкреплений не будет",- отрезает он.
      "Что прикажете передать полк. С.?"
      "Что же передать? Принять бой!" - с раздражением и резко говорит генерал.
      Сажусь на лошадь. Проносится злобная мысль: хорошо тебе в вагоне с адъютантами "принимать бой". Ты бы там "принял". И тут же: ну, что же Деникин мог еще сказать? Отступать ведь некуда, подкреплений нет. Стало быть, все ляжем...
      "Ну, что?" - кричит издалека полк. С. "Подкреплений не будет. Принять бой приказал ген. Деникин",- отвечаю я, спрыгивая с лошади. "Деникин? Он здесь? Вы ему всё сказали?" - "Всё".- "И принять бой?" - "Да".-,<Стало быть, всем лечь. Хорошо",- говорит полк. С., и в голосе его та же злоба.
      Несут раненых. "Куда ранен?" - "В живот",- тихо отвечают несущие.
      Цепи наступают. С ревом, визгом рвутся гранаты, трещат винтовки, залились пулеметы. Все смешалось в один перекатывающийся гул...
      Но вот первая большевистская цепь не выдержала нашей артиллерии, дрогнула, смешалась со второй.
      По дрогнувшим цепям чаще затрещали винтовки, ожесточенней захлопали пулеметы, беспрерывно ухает артиллерия...
      Большевики смешались, отступают, побежали... Отбили. И сразу тяжесть свалилась с плеч. Стало легко. "Слава Богу".
      Смолкают винтовки, пулеметы, редко бьет артиллерия.
      Полк. С. стоит около цепей на холмике. К нему идет ген. Деникин с адъютантом. Полковник рапортует. Деникин сумрачно смотрит на цепи. "А это что у вас за люди, полковник?" - "Это цепочка для связи. Ваше Превосходительство".- "Людей нет в цепи, а вы стольких отвлекаете для связи? Как же это, полковник? Ведь вы же "необыкновенный"..." 41
      Кончился бой. Смерклось. В тишине вечера молчаливо сходятся усталые люди...
      Ночью, на краю оврага заняли маленькую дачу из двух комнат. Все повалились на пол, заснули мертвым сном.
      Из караула приходит офицер, расталкивает смену: "вставай - смена!"
      "Сейчас, ладно",- бормочет тот спросонья, лениво встает, берет холодную винтовку и, потягиваясь, выходит на мороз из душной, битком набитой комнаты.
      Всю ночь полк. С. посылает рапорта ген. Черепову с просьбой позаботиться о теплых вещах и довольствии, которого за день не получали...
      Рассвет чуть бледнеет. Люди на ногах. Внутри неприятно тянет, сосет: "сейчас опять наступление, бой".
      Вчера измятый снег розовеет. Выкатывается край багряного солнца. Люди лежат в цепи час, два. Но большевики не наступают, даже молчит артиллерия. От взводов остаются дежурные - остальные уходят греться.
      Так стоим на этой позиции несколько дней. Мы не отдыхали с выхода на Сулин, почти все обморожены, теплых вещей - нет, довольствия - почти нет, многие заболели - уехали в Ростов.
      Полк. С. просит о нашей смене. Долго отказывают. Наконец нас сменяет отряд "Белого дьявола" в 30 человек и кап. Чернов с 50-тью офицерами.
      Мы едем в Ростов.
      Опять у Корнилова
      Рано утром, с вокзала, полк. С. посылает меня с докладом к ген. Корнилову.
      С обвязанным, обмороженным лицом, в холодных сапогах, в холодной шинели я пришел в штаб армии. У дверей блестящий караульный офицер-кавалерист грубо спрашивает: "вы кто? вам кого?" - "Я к ген. Корнилову".- "Подождите"."Позовите адъютанта генерала, подпор. Долинского".
      Вышел Долинский, провел меня в свою комнату, соседнюю с кабинетом генерала. "Подождите немного, там Романовский и Деникин, я доложу тогда... Ну, как у вас дела?" - любезно спрашивает адъютант. Я рассказываю: "...не ели почти три дня... обмерзли все... под Хопрами пришлось туго... Корниловцы на станции раненых своих бросили..." Он смотрит мимо меня: "Да, да... ужасно, но, знаете, у нас тоже здесь каторга..." - в чем-то оправдывается адъютант.
      В кабинете смолкли голоса, в комнату вошел Корнилов. Я передаю записку полк. С. и докладываю. "Столько обмороженных!", "Не получали консервов?!", "До сих пор нет теплого!" - кричит Корнилов, хватаясь за голову. "Идемте сейчас же за мной".
      Быстрыми шагами, по диагонали, генерал перерезает зал штаба, где все с шумом вскочили, вытянулись и замерли. Мы входим в кабинет нач. снабжения ген. Эльснера. "Генерал, выслушайте, что вам доложит офицер отряда полк. С.",грубо говорит Корнилов, поворачивается и уходит.
      Я докладываю. Эльснер нетерпеливо морщится: "Это неверно, все было выслано..."-"Не могу знать, ваше превосходительство, мы не получали. Мне приказано доложить вам". Он нетерпеливо слушает: "Не знаю, этого не могло быть, ваша фамилия?"
      Я вышел в зал. Некоторые офицеры штаба бесшумно скользят по паркету новыми казенными валенками, другие шумно топают новыми солдатскими сапогами, а у нас на фронте ни того, ни другого. И здесь, как всегда и везде, фронт и штаб жили разной жизнью, разными настроениями.
      Это ясно сказалось, когда полк. генерального штаба К. перебил рассказ полк. С. о тяжелом положении фронта своим возмущением: "Нет, вы знаете! Какое у меня кипроко 42 вышло с Романовским! Вчера мне замечание! да в какой форме! в каком тоне!.. Ну, сегодня он ко мне обращается, а я такую морду сделал! раз, два, наконец, очень любезен стал..."
      Последний день Ростова
      В этот приезд в Ростове ощущалась необыкновенная тревога. Обыватели взволнованы, чего-то ждут, по городу носятся жуткие слухи о приближении большевиков, слышны глухие удары артиллерии. До Ростова уже начали долетать тяжелые снаряды из Батайска. На улицах появились странные, чего-то ждущие люди, собираются кучками, что-то обсуждают. Но штаб армии спокоен - и мы спокойно собираемся отдохнуть. Рано утром 9 февраля 1918 года, когда мы еще спали, в казармы вбежал взволнованный полк. Назимов: "Большевистские цепи под Ростовом!" - "Как? Не может быть?" - "Мои студенты и юнкера уже в бой ушли..."
      Приказ: никому не отлучаться,- быть в полной боевой готовности. Вышли на двор (мы на краю города) -слышна артиллерийская, ружейная, пулеметная стрельба. Стоя здесь, мы очутились резервом.
      С каждым часом стрельба близится. На дворе, около казармы уже рвутся снаряды. Артиллерия гудит кругом, и в три часа дня получен приказ: оставляем город, уходим в степи... мы назначены в арьергард.
      Офицеры бросают свои вещи. Большая комната-склад завалена бекешами, выходными сапогами, синими, зелеными галифе, шапками, бельем. Некоторые торопливо переодеваются в лучшее - чужое. Некоторые рубят вещи шашками и сыпят матерную брань.
      Мы в шинелях, с винтовками, патронташами, с мешками на спинах ждем выступления. В комнатах тихо. Все молчат, думают. Настроение тяжелое, почти безнадежное: город обложен, мы захвачены врасплох, куда мы идем? И сможем ли вырваться из города?
      Откуда-то привели в казармы арестованного, плохо одетого человека. Арестовавшие рассказывают, что он кричал им на улице: "Буржуи, пришел вам конец, убегаете, никуда не убежите, постойте!" Они повели его к командующему участком, молодому генералу Б. Генерал - сильно выпивши. Выслушал и приказал: "отведите к коменданту города, только так, чтоб никуда не убежал, понимаете?"
      На лицах приведших легкая улыбка: "так точно, ваше превосходительство".
      Повели... недалеко в снегу расстреляли...
      А в маленькой, душной комнате генерал угощал полк. С. водкой. "Полковник, ей-Богу, выпейте".- "Нет, ваше превосходительство, я в таких делах не пью"."Во-от, а я наоборот, в таких делах и люблю быть вполсвиста",- улыбался генерал.
      Темнело. Кругом гудела артиллерия. То там, то сям стучал пулемет...
      Вдруг в комнату вбежала обтрепанная женщина, с грудным ребенком на руках. Бросилась к нам. Лицо бледное, глаза черные, большие, как безумные... "Голубчики! Родненькие, скажите мне, правда, маво здесь убили?" - "Кого? Что вы?" - "Да нет! Мужа маво два офицера заарестовали на улице, вот мы здесь живем недалечека, сказал он им что-то... миленькие, скажите, голубчики, где он?" Она лепетала как помешанная, черные, большие глаза умоляли. Грудной ребенок плакал, испуганно-крепко обхватив ее шею ручонками... "Миленькие, они сказали, он бальшавик, да какой он бальшавик! Голубчики, расстреляли его, мне сказывал сейчас один".- "Нет, что вы,- тут никого не расстреливали",попробовал успокоить ее я, но почувствовал, что это глупо, и пошел прочь.
      А она все твердила: "Господи! Да что же это? Да за что же это? Родненькие, скажите, где он?"
      Я подошел к нашим сестрам: Тане и Варе. Они стоят печальные, задумчивые. "Вот посоветуйте, идти нам с вами или оставаться,- говорит Варя.- Мама умоляет не ходить, а я не могу и Таня тоже".- "Советую вам остаться: ну, куда мы идем? Неизвестно. Может быть, нас на первом переулке пулеметом встретят. За что вы погибнете? За что вы принесете такую боль маме?" - "А вы?" - "Ну что же мы,мы пошли на это". Варя и Таня задумались.
      Совсем стемнело. Утихла стрельба. Мы строимся. Все тревожно молчат. На левом фланге второй роты в солдатских шинелях, папахах, с медицинскими сумками за плечами Таня и Варя.
      "Сестры! А вы куда?" - подходит к ним полк. С. "Мы с вами".- "А взвесили ли вы все? Знаете ли, что вас ждет? Не раскаетесь?" - "Нет, нет, мы все обдумали и решили. Я уже послала письмо маме",- взволнованно-тихо отвечают Таня и Варя.
      Толпимся, выходим на двор. В дверях прислуживавшие на кухне женщины плачут в голос: "Миленькие, да куда же вы идете,- побьют вас всех! Господи!"
      Отступление армии
      Тихий, синий вечер. Идем городом. Мигают желтые фонари. На улицах - ни души. Негромко отбивается нога. Приказано не произносить ни звука. Попадаются темные фигуры, спрашивает: "Кто это?" - Молчание.- "Кто это идет?"- Молчание."Давно заждались вас, товарищи",- говорит кто-то из темных ворот.- Молчание...
      Город кончился - свернули по железной дороге. Свист - дозоры остановились. Стали и все, кто-то идет навстречу.
      "Кто идет?" - "Китайский отряд сотника Хоперского"43. Подошли: человек тридцать китайцев, вооруженных по-русски. "Куда идете?" - "Ростов, бальшевик стреляй".- "Да не ходите, город оставляем, куда вы?" - говорим мы идущему с ними казаку. Казак путается: "Мы не можем, нам приказ".- "Какой приказ? Армия же уходит. А где сотник?"-"Сотника нет".
      Китайцы ничего не хотят слушать, идут в Ростов, скрылись в узкой темноте железной дороги...
      "И зачем эту сволочь набрали, ведь они грабить к большевикам пошли",говорит кто-то. "Это сотник Хоперский, он сам вывезенный китаец, вот и набрал. В Корниловский полк тоже персов каких-то наняли..."
      Дошли до указанной в приказе отступления будки. Здесь мы должны пропустить армию и двигаться в арьергарде.
      Мимо будки в темноте снежной дороги торопится, тянется отступающая армия. Впереди главных сил, с мешком за плечами, прошел Корнилов. Быстро прошли строевые части, но обоз бесконечен.
      Едут подводы с женщинами, с какими-то вещами. На одной везут ножную швейную машину, на другой торчит граммофонный рупор, чемоданы, ящики, узлы. Все торопятся, говорят вполголоса, погоняют друг друга. Одни подводы застревают, другие с удовольствием обгоняют их.
      Арьергард волнуется. Хочется скорее уйти от Ростова: рассветет, большевики займут город, бросятся в погоню,- нас всего 80 человек, а тут бесконечно везут никому не нужную поклажу. Наконец обоз кончился, и мы отходим на станицу Александровскую. В Ростове слышна стрельба, раз долетело громовое "ура". В Александровской на улицах казачьи патрули, казаки настроены тревожно. И не успели мы остановиться, как от станичного атамана принесли бумагу: немедленно уходите, казаки не хотят подвергать станицу бою.
      Отступаем на Аксай. Уже день. Расположились по хатам. Опять от станичного атамана такая же бумага. Полк. С. резко отвечает.
      Ночью аксайские казаки обстреливают наши посты. Полк. С. грозит атаману вызвать артиллерию, "смести станицу".
      Сутки охраняем мы переправу через Дон. Здесь сходятся части, отступающие из Новочеркасска и Ростова.
      По льду едут орудия, подводы, идут пешие.
      Кончилась переправа, и мы уходим через Дон в степи на ст. Ольгинскую...
      Часть вторая
      ОТ РОСТОВА ДО ЕКАТЕРИНОДАРА
      В донских степях
      В Ольгинской расположилась вся армия. День солнечный, теплый - тает снег, на улицах - черные проталины, в колеях дорог - вода. По станице снуют конные, пешие; кучками ходят казаки, с любопытством смотря на кадетов...44
      Здесь армия наскоро переформировывается. Пехота сводится в три полка: офицерский с командиром ген. Марковым, партизанский с командиром ген. Богаевским 45 и Ударный Корниловский с командиром подполк. Нежинцевым.46
      В офицерском полку - три роты по 250 человек.
      В Корниловском - три батальона, всего около 1000 человек.47
      В Партизанском - человек 800-1000.
      Конные отряды: полк. Глазенапа,48 полк. Гершельмана, есаула Бокова, имени Бакланова 49- всего 800-1000 человек.
      Артиллерия: пушек 10 легких и к ним немного снарядов.
      Обоз сократили.
      Штатским Корнилов приказал оставить армию.
      Через день выступаем в степи на ст. Хомутовскую. Шумит, строится на талых улицах пехота, скачут конные, раздаются команды, крики приветствия... Армия тронулась. В авангарде - ген. Марков, в арьергарде - корниловцы.
      День весенний. Небо голубое. Большое блистающее солнце.
      Прошли станицу - раскинулась белая, тающая степь без конца, и в этом просторе изогнулась черной змейкой маленькая армия, растянулись пешие, конные, обозы...
      "Корнилов едет! Корнилов едет!" - несется по рядам сзади.
      "Полк, смирно! равнение направо!"
      Все смолкло, выравнялись ряды, повернулись головы...
      Быстро, крупной рысью едет Корнилов на светло-буланом английском коне. Маленькая фигура генерала уверенно и красиво сидит в седле, кругом него толпой скачут текинцы в громадных черных, белых папахах...
      Генерал поравнялся с нами. Слегка откинувшись, сдерживая коня, кричит резким, не идущим к его фигуре басом: "Здравствуйте, молодцы, корниловцы!" "Здраем желаем, ваше высокдитс",- на ходу, нестройно, но громко и восторженно отвечают корниловцы.
      Генерал рысью пролетел, за ним перекатываются нестройные приветствия.
      Появление Корнилова, его вид, его обращение вызывают во всех чувство приподнятости, готовности к жертве. Корнилова любят, к нему благоговеют.
      Останавливаясь, отдыхая, тянется армия...
      В белой дали показался табун диких коней. Пригнувшись, поскакали за ним кавалеристы...
      "Пускай поймают",- иронически ухмыляется верховой казак.
      Метнулся табун, в стороны понеслись молодые кони. Кавалеристы гоняются за ними, носятся по степи, но не поймать диких. На взмыленных, тяжело дышащих конях возвращаются к дороге...
      К вечеру пришли в Хомутовскую. По улицам мечутся квартирьеры. Не хватает хат. Люди разных частей переругиваются из-за помещений. Переночевали... Ранним утром торопятся, пьют чай, звенят, разбирая винтовки. Та-та-та - протрещало где-то.