Следы на мне (сборник)

      _ Очень хорошая там у них природа. Богатая! И климат хороший. Всё растёт! — развивал он интересующую его тему. — Деревья у них красивые, большие! И много разных. У нас тут что? А? Вон — берёзы, осины, тополь. А что тополь? Дерево гнилое. Ну, ещё сосны да ели. Но ёлка тоже материал не тот. А у них там. И дум и клён и липы, знаешь, какие большие, и всякие другие деревья хорошие. Так ведь и яблоки и вишня. Всё растёт. А цветы? Чуть не круглый год. И травка зелёная всю зиму, и земля не промерзает. Снега-то нету. Так, выпадет день-другой. Ох, немцы переполошатся тогда.
      Тут Михалыч засмеялся сам себе, налил стаканчик и выпил, как два предыдущих.
      Он много говорил про то, какие у немцев хорошие коровы, что после войны они быстро всё почистили, «подмели» он сказал. Что сами они люди очень хорошие, добрые, всегда поздороваются. Но что с ними нужно всё равно держать ухо востро. Что едят они просто. Всё у них не вкусное, кислое какое-то. Что пиво у них «доброе», а «шнапс ихний — сивуха поганая», и голова от него сильно болит.
      — А постройки у них все на века. Всё они делают на века. Вот ездил я мимо одной деревни три месяца туда-сюда, там один немец строил сарайчик такой у дороги. Это недалеко от Бишевсверде было, городишко такой у них на юге, как щас помню. Ну, не сарайчик, а домишко. Не знаю для чего. Дом-то у него рядом стоял. А он строил домишко. Не баню. Бань у них нету. У них и уборные и ванны, всё в доме, даже в деревне. А он домишко строил. Еду утром, он ковыряется, вечером еду, а он всё своё. Так ведь сделал, один. Из камня сложил. Залюбуешься. И на века. Три месяца я мимо него ездил. Уже здороваться стали. Я ему погудю, а он мне рукой помашет. А потом смотрю, закончил, всё. Я даже остановился. Вышел, посмотрел. Всё тютелька в тютельку сделал мужик. Красиво, аккуратно.
      — Не то, что мы, да? — не без издёвки спросил я.
      — Да уж конечно! Нам бы немцы за такую нашу работу руки бы поотрывали, а не то, что денег дали, — искренне согласился Михалыч. — А у них по-другому нельзя. Там же кругом всё красиво, чистенько. Я бы тоже так смог. Так даже веселее, когда красиво. Только не надо тут этого. Лучше, чем как надо, не надо. — сказал он странную фразу, которую я тут же запомнил. — Иногда можно маленько получше, под настроение. Но маленько.
      Он ещё рассказывал что-то. Но потом ему надоело, и он заёрзал. Было уже темно, и комары стали заедать.
      — Пойду-ка я схожу тут, к одной моей… — он замялся, — приятельнице. Пока не поздно, схожу. Чаю попьём. Я ей обещал. Ты тут всё собери, занеси на место, вот тебе ключ. А я схожу. Банку не разбей. Молоко допьёшь, банку надо вернуть.
      Он посмотрел на бутылку самогонки, в которой осталась едва треть содержимого, вырвал из хлеба мякиш, заткнул им горлышко бутылки, встал, взял со скамейки свой стаканчик. Михалыч три раза стряхнул стаканчик в сторону, вытрясывая из него последние капли. Потом он засунул стакан в один карман, а бутылку в другой.
      — Да! По деревне не шастай. Ложись спать. Ну, в общем, из школы не ходи, — сморщившись и заметно пьяно сказал он. — Куда тебе здесь ходить. Нечего тут искать. Девки у тебя в университете лучше, грамотнее. А пацаны отмудохают без разговоров. Им же городского поймать — это же слаще сахару. Да ещё пьяные какие попадутся. А ещё ножик у кого-нибудь будет. Не надо тебе этого, — сказал он и пошёл со школьного двора. Пройдя шагов десять, он остановился и оглянулся. — Я приду утром, разбужу тебя. Спать неприду. Я пьяный храплю сильно, говорят, да ещё и матюкаюсь во сне. А в пятницу в баню пойдём. У моих тут знакомых баня хорошая, звонкая, — на этих словах он сжал руку в кулак и потряс им, — возле речки прямо баня. Печку я сам ложил. Давно уже. Я тебя попарю.
      Тут он развернулся и пошёл прочь.
      Больше я с Михалычем не разговаривал никогда.
      Но тогда я об этом не знал. Я стоял, смотрел ему вслед. У меня не укладывалось в голове то, что вот, человек родился в глухой сибирской деревне, ни черта, кроме таких же деревень да посёлков не видал, ну разве только выезжал в город за какой-нибудь надобностью, да и то несколько раз в жизни. И вот он исколесил всю Германию. Он видел совершенно другую жизнь… Но вернулся спокойненько. Всё про всё понимает и не хочет ничего. А почему же я — то хочу?…
      Утром Михалыч меня не разбудил. Я сам проснулся, когда солнце поднялось уже высоко. Михалыч не пришёл и к полудню. Я сидел, ждал его, пил чай с молоком и подсохшим хлебом. Захотелось помыться, побриться, сменить одежду. Только часа в два заехал Боря на тракторе и привёз с собой ту тётку, которая меня два дня назад привела к Михалычу.
      — Давай, собирайся, — сказала она с порога.
      — Хорошо. А куда? — сказал я.
      — Отвезём тебя, тут недалеко, на турбазу. Там бригада другая живёт.
      — А Михалыч? — спросил я.
      — Запил Михалыч. Неделю будет пить. Пора ему. Уже недели три держался, — сказала она. — Да ты не переживай. Ты с Михалычем не заработаешь. Он собачью конуру будет неделю делать. А там мужики помоложе, приезжие, им рассусоливать некогда. Так что, собирайся.
      Три дня я после этого работал в бригаде из шести человек. Мы делали крышу другой постройки. Та крыша совсем прохудилась, в некоторых местах провалилась полностью. Мужики были, как мужики. За папиросами я им бегать отказался сразу. Когда они на это показали зубы, я показал зубы в ответ. На этом мои неприятности в коллективе закончились. Я им был не интересен, а они мне. Работал я так же, на подхвате, подай-принеси. Старался делать всё быстро и толково. Попытки помыкать мною пресёк на корню. Навыков со службы накопилось в этом смысле достаточно. Проработал я с ними три дня, крышу мы закончили, и я уволился. Мужики меня уговаривали остаться, но я не остался.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.