Девять месяцев из жизни

– Ладно, хватит, не искушай судьбу. Больше я не выдержу.

– Извините, – говорит она, улыбаясь.

Все крупные комки наконец изъяты, я беру еще одно мокрое полотенце и вытираю ей волосы, чтобы снять все, что там осталось. Закончив операцию, я кидаю полотенца в деревянную мусорную корзинку в углу комнаты, мою руки и усаживаюсь на пол в инвалидной кабинке. Тик лежит рядом, прижавшись щекой к мраморному полу.

– Вы ведь не скажете папе?

– Нет, – говорю я. – Не скажу. Но хотелось бы надеяться, что ты теперь знаешь свои границы. Ты девушка хрупкая, и не надо пить как футболист.

– Я знаю. Извините. Клянусь вам, я почти не пью. Мне это вообще не нравится. Я просто думала, что будет весело – тут все взрослые, платье красивое, и все такое.

– Знаю. Подростком я тоже когда-то была. – Я смотрю на нее и ностальгически вздыхаю. – У моих родителей был дом на побережье в Джерси, и каждый раз, когда они уезжали, я устраивала буйные вечеринки. Я ни разу не попадалась, пока кто-то из гостей не оставил в углу бутылку пива. Мама обнаружила ее через две недели. Боже, что она мне устроила!

– Вы любите свою маму? – спрашивает она.

Я отвечаю не сразу, потому что не совсем понимаю, как ответить.

– Люблю. Сейчас люблю. У нас был очень тяжелый период, когда мне было лет двадцать, но сейчас все хорошо. Тут, конечно, свою роль играет то, что она живет в трех тысячах миль отсюда.

– Вы с ней часто видитесь?

– Несколько раз в год. Наверное, она будет приезжать чаще, когда родится ребенок.

– Я бы тоже хотела видеться с мамой несколько раз в год. И чтобы она уезжала из города на более долгое время, чем пара дней. Две недели зимних каникул в одном доме – это слишком.

До чего, наверное, грустно, когда твой ребенок ненавидит тебя настолько, что не может выдержать двух недель совместной жизни. И как этого избежать, скажите на милость? Насколько я понимаю, большинство моих учеников ненавидят родителей, кроме самых больших тормозов и зубрил. Разве нельзя, чтобы и деточка была умная, и при этом любила тебя, или это взаимоисключающие понятия? Знаете, мне всегда хотелось видеть своего ребенка успешным и популярным, но теперь я уже не уверена. Может, тормоз лучше?

Открывается дверь, и в туалет входят две женщины. Я быстро захлопываю дверцу кабинки и прикладываю палец к губам, чтобы Тик молчала. Не хватало еще, чтобы пошли разговоры о беременной, сидящей на полу в туалете на пару с подростком, от которого несет блевотиной. Мы слушаем, как они обсуждают какого-то шестидесятилетнего коллегу, который бросается на все, что движется, причем делает это который год, а потом одна из них начинает говорить про Стефана.

– Ты видела Стефана Гарднера? Он с дочкой пришел. Это так мило, правда?

– Да. Я что-то читала про нее в «People» в прошлом году. Там был очерк о голливудских детях. – Она на несколько секунд замолкает, чтобы подкрасить губы. – Даже представить себе не могу, как это – быть дочкой какой-нибудь знаменитости. Наверняка они все балованные и испорченные.

Меня эти слова приводят в ярость. Я смотрю на Тик, почти ожидая, что она сейчас вскочит и рванется защищать свою честь, но она только закатывает глаза.

Когда женщины уходят, я чувствую, что надо что-то сказать.

– Тебя такие вещи не трогают?

– Уже нет, – говорит она. – Раньше я расстраивалась, но с этим же ничего не поделаешь. Люди могут думать, что хотят. Мне все равно.

Я вижу, что ей далеко не все равно, и решаю сменить тему.

– Что ты делаешь на Рождество? – спрашиваю я.

– Боже мой, – говорит она. – Как я ненавижу Рождество. – Она переваливается на спину и задумчиво пялится в потолок. – Обещайте мне, что, когда ваш ребенок подрастет, вы будете на Рождество устраивать настоящий веселый праздник.

– Я еврейка, – говорю я. – У нее не будет Рождества.

Тик удивленно смотрит на меня:

– Серьезно? Хорошо, тогда Ханука. Это не важно – главное, пусть будет для нее праздник.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – Праздник, а не... что?

– Праздник, а не тусовка с кучей знаменитых гостей, которые заняты только собой. Детский праздник, а не Жерар Депардье, наряженный Санта-Клаусом, и Дэниел Дэй-Льюис, распевающий колядки, пока ребенок сидит у себя в комнате и смотрит телевизор с няней.

Честно говоря, я бы сама напросилась на такой праздник, но я понимаю, какой это облом для ребенка.

– Ну, если учесть, что самый знаменитый человек, которого я знаю, – это ты, мне об этой проблеме можно не беспокоиться. Но спасибо за подсказку.

– Пожалуйста, – говорит она. – Без проблем. Она вдруг резко поднимается на ноги и распахивает дверцу:

– Ну все, можно идти. Папа, наверное, решил, что я его бросила.

Я встаю и поправляю платье на животе. Тик делает еще один здоровый глоток ополаскивателя, выплевывает в раковину и направляется к двери.

– Стоп, – говорю я. Со спины видно, что я пропустила кусок макаронины, когда вычищала тошнотину из волос.

Я подхожу к ней и вытаскиваю его.

– Ну вот, – говорю я. – Теперь как новенькая. Она стоит передо мной и кусает губу, а потом наклоняется и крепко-крепко обнимает.

– Спасибо, миссис Стоун, – шепчет она.

Вернувшись в зал, я обнаруживаю Эндрю, сидящего в одиночестве за коктейльным столиком в окружении четырех тарелок с едой.

– Ты где была? – спрашивает он. – Я уже час тебя ищу.

Бедный Эндрю. Помните, я говорила, что нет ничего хуже, чем болтаться в толпе юристов, когда ты трезв, как стеклышко? Это неправда. На самом деле нет ничего хуже, чем болтаться в толпе юристов, когда ты трезв и даже не юрист.

– Извини, – говорю я, усаживаясь напротив него. – Тик напилась, ее жутко тошнило в туалете, так что я решила побыть с ней немножко.

– Ты с ней... серьезно?

Он с недоверием смотрит на меня. Эндрю знает, что я не выношу блюющих людей. В прошлом году он чем-то отравился, и мне пришлось уйти из дому, потому что я не могла слышать этих звуков. Впрочем, чтобы восстановить справедливость, надо заметить, что Эндрю – самый громкий блевун, которого я когда-либо встречала. Он издает такие звуки, от которых просто некуда скрыться: реверберирует вся квартира, как будто его подключили к усилителю. Это невероятно омерзительно.

– Вот так, – говорю я, кивая, – Представляешь? Я даже руками трогала.

Он так улыбается, как будто я ему только что сообщила, что меня за выдающиеся достижения наградили пожизненной пенсией.

– Зайка, я так горжусь тобой. С Тик уже все в порядке?

– Да, думаю, нормально. Мне вдруг стало очень жаль ее. Она на самом деле такая... я не знаю, как сказать... такая одинокая. В этом возрасте кажется, что весь мир должен вращаться вокруг тебя. Мне лет до двенадцати в голову не приходило, что у моих родителей есть еще какая-то жизнь, кроме родительской. Хотя, думаю, у нее совсем другая ситуация. Она для своих родителей – как сноска в тексте. Они на нее обращают внимание, когда это удобно для них. Так грустно.

– Зайка, милая, – говорит он, ехидно ухмыляясь, – если бы я не знал тебя хорошо, я бы подумал, что ты на жалость давишь.

Я возмущенно пыхчу и делаю сердитое лицо.

– Как смел ты вымолвить сие богохульство! – говорю я. – Я не давлю на жалость. Временное размягчение, краткий момент слабости, не надейся.

Эндрю продолжает ухмыляться, а в это время за его спиной незаметно появляется Стейси. Она ловит мой взгляд, прикладывает к губам палец, а потом резко наклоняется и хватает у Эндрю из-под носа последний яичный рулетик.

– Эй! – кричит Эндрю, разворачиваясь к ней. – Горовиц, сама найди себе еду. Она мне нелегко досталась.

– Извини, Дрю, кто смел, тот и съел.

Она находит себе стул и подсаживается к нашему столику, а Эндрю подтаскивает тарелки поближе к себе и устраивает баррикаду из рук, чтобы Стейси было не дотянуться.

– Ну, – говорит она мне, – и как тебе понравился Тодд?

– Очень понравился, – говорю я. – Он милый, он хорошо одевается, и, кажется, он умный. Еще я думаю, что он говнюк порядочный, и что раз ты притащила его сюда, значит, у вас все серьезно, – многозначительно смотрю на нее, надеясь на полноценный ответ.

Она закатывает глаза:

– Я притащила его сюда, чтобы было с кем поболтать, кроме вас и людей, которых я вижу на работе каждый божий день. Но он ведь душка, правда? А что он умеет делать языком!

Эндрю забывает про баррикаду и гневно хлопает ладонями по столу.

– Я обязательно должен это слушать? – говорит он. Стейси делает молниеносное движение, хватает пирожок с крабами и кидает его себе в рот. Стейси у нас шустрая девочка.

– Эй! – опять кричит Эндрю, сверкая глазами. Стейси театрально воздымает руки, изображая полную невиновность.

– Я не виновата, что ты такой предсказуемый, – говорит она. – Ой, смотрите, вон Лиз Херли пришла! – Эндрю крутит головой, а Стейси хватает с подноса кусочек мяса и, задушевно улыбаясь, встает из-за стола. – Даже слишком легко.

До Эндрю наконец доходит, и он уже ничего не говорит, он рычит.

– Ты уходишь? – спрашиваю я.

– Ага. Тодд на эти выходные забирает ребенка, а няня может только до часа.

Эндрю тупо смотрит то на меня, то на нее.

– Ребенка? Какого ребенка? – говорит он. Мы не обращаем на него никакого внимания.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, – говорю я.

– Я тебе уже говорила, – говорит она. – Все под контролем.

На следующее утро после вечеринки я понимаю: этот день – явно не мой. Плохой день. Бог с ним, если бы он выдался плохим из-за того, что у меня жуткое похмелье и мигрень, но ведь мы все знаем, что вчера мои отношения с алкоголем ограничились вдыханием винных паров из унитаза, в который блевала Тик. Нет. Это плохой день, потому что я чувствую себя жирной тушей с геморроем. Вокруг ходят красивые тощие тетки в красивых вечерних платьях в облипочку, а я как корова. И я знаю, что единственный способ разделаться с этим ощущением – это забыться в хорошем магазине. Есть ведь счастливые люди, которые борются с депрессией с помощью обжорства, пробежки по парку или излияний в дневник; единственная терапия, которая действует на меня, – операции с кредитной карточкой.

Разумеется, этой проблемой, как и всеми остальными, я обязана маме. Она все время работала, и у нее не было ни времени, ни желания печь мне булочки-пирожки. Когда я приходила из школы, расстроенная своими детскими неприятностями, она никогда не предлагала мне заесть переживания чем-нибудь вкусненьким. Никогда. Обычно это происходило так: «Бедная, как ты расстроилась. Давай пойдем купим тебе новые туфли. Тебе сразу станет лучше». После чего мы прыгали в машину и ехали в какой-нибудь большой магазин, а когда отец приходил домой, тщательно прятали от него покупки.

Впрочем, она была права: мне всегда становилось лучше. Как можно оставаться в плохом настроении, если завтра идешь в школу в чем-нибудь новеньком? Тем не менее вы видите, как эта родительская стратегия привела меня к полномасштабной взрослой проблеме. Особенно в том, что касается укрывания покупок от того, кто за них платит.

В общем, когда я вчера ездила на Беверли-драйв за лифчиком без лямок, я случайно оказалась около «Горошины в стручке» и увидела в витрине огромную надпись «Сезонная распродажа» и с тех пор только о ней и думала. Все утро я уговаривала себя и призывала к здравому смыслу: зачем покупать новые шмотки, если носить я их буду всего три месяца? Но моя машина сама подъехала к магазину, остановилась и выкинула меня перед дверью, где я и стою теперь, трепеща, как наркоман в предвкушении дозы.

Я потрачу не больше трех сотен.

Я вхожу внутрь и тут же понимаю, что дело плохо. Брючки, которые в мой последний приход стоили сто пятьдесят баксов, теперь идут за тридцать пять. Свитера – со скидкой 75%. И разумеется, свежеприбывшая весенняя коллекция, а в ней есть чудные, чудные капри от «Чайкенс», которые я хочу, и бежевые, и серенькие.

Продавщица обнаруживает меня, когда у меня на руке уже висит несколько вещей. Моя старая добрая подруга Шерри.

– Здравствуйте, – говорит она. – Я надеялась, что вы зайдете на распродажу!

Еще бы, думаю я. Конечно, надеялась.

– Я смотрю, вы уже нашли «Чайкенс». Мы только что получили прекрасные вещи. Кстати, вы прекрасно выглядите. Какой у вас срок – месяцев восемь?

О-о-о. Не надо так. Это жестоко.

– Нет, – говорю я, стараясь не заплакать. – Седьмой только начался.

Шерри жалобно попискивает, прекрасно понимая, что никаких комиссионных она от меня сегодня не дождется. Но она не знает, с кем имеет дело. Возможно, своим глупым вопросом она даже облегчила свою участь.

– Послушайте, – говорю я, стараясь, чтобы это звучало так же враждебно, как я себя чувствую. – Буду с вами откровенна. У меня сегодня тяжелый день, и я хочу все сделать сама. Вопрос не в вас – я сделаю покупку и оставлю комиссионные, но я совсем не в настроении с кем-либо общаться.

– Без проблем, – говорит Шерри, вся такая улыбчивая и понимающая, как будто слышала это уже тысячу раз. – Я прекрасно понимаю. У всех у нас бывают плохие дни. Если я понадоблюсь, я буду у кассы.

Bay. Держит удар. Мне приходит в голову, что такие ситуации обязательно должны быть упомянуты в инструкции для персонала. Если покупательница просит оставить ее одну, делайте, как она говорит, но не принимайте это на свой счет. Постарайтесь понять, что у нее, возможно, впервые появился геморрой или вполне объяснимый упадок духа. Боже мой. У них тут гении работают, в этой «Горошине в стручке».

Предоставленная наконец самой себе, я тащу охапки одежды в примерочную, уверяя себя, что на самом деле я не собираюсь их покупать, а просто хочу их примерить, чтобы посмотреть, как они будут смотреться. Но только я собираюсь задернуть шторку, как из соседней примерочной появляется женщина в моих джинсах «Севен». И вы, надеюсь, понимаете, что теперь я по всем законам обязана провести расследование и посмотреть, как я по сравнению с ней выгляжу. По сравнению с ней я выгляжу как слон. Она маленькая и тоненькая, живота практически не видно. На вид – месяца четыре. Салага. Ладно, думаю я. У меня преимущество в три месяца. Это греет душу.

Салага видит, что я на нее смотрю, и начинает боевые действия.

– Вам не кажется, что они маловаты? – спрашивает она.

Хм-м. Сильно, но мимо. Впрочем, для начала прекрасно.

– Нет, – говорю я. – Они на вас прекрасно сидят.

– Потому что это размер S, и я боюсь, они мне скоро будут малы.

Я гляжу на нее с ностальгической улыбкой, вспоминая первые четыре месяца беременности, и решаю поделиться с юной протеже своей мудростью.

– У меня есть такие, – говорю я. – И я помню, когда я покупала их, S сидели прекрасно, но я сразу решила купить и S, и М и не ошиблась. Я очень рада, что я взяла М, потому что S на меня уже не влезают. У вас какой месяц, четвертый, наверное? – Она выглядит несколько озадаченно, и мне остается надеяться, что я не слишком ошиблась. Я веду честную игру, клянусь вам.

– Нет, – говорит она. – Вообще-то шестой. Я и сама не знаю почему, но у меня даже живота почти не видно.

Поражение. Полное. Тем не менее я решаю пойти против своих инстинктов и остаться милой и любезной, потому что проигрывать тоже надо красиво. Улыбаюсь честной открытой улыбкой:

– Тогда вам действительно надо купить эти. Вы в них потрясающе выглядите.

Я. еще раз улыбаюсь и позорно удаляюсь в свою примерочную. Хорошо хоть есть куда. Единственное, что мне остается, – это спрятаться и не показываться на глаза, пока она не уйдет. Ничто не заставит меня выйти отсюда и встать рядом с ней к зеркалу, чтобы она чувствовала себя красавицей за мой счет. Ни за что.

Ох. Вот и я оказалась на месте Коротышки.

Слава богу, я притащила в примерочную сотни четыре разных предметов одежды, так что мне есть чем заняться, чтобы убить время. Я раздеваюсь и смотрю на себя в зеркало. Омерзительно. Просто омерзительно. Талии нет, сиськи покрыты голубой венозной сеточкой, пространство, которое было между ляжками, исчезло без следа, а от лобка к пупку тянется полоска густых черных волос. Я не представляю, как Эндрю может хотя бы смотреть на меня, не говоря уже о том, чтобы спать со мной. Таким людям надо медаль давать. Я начинаю мерить вещь за вещью, периодически поглядывая под дверь, не ушла ли моя шустрая противница, но она все еще там. И похоже, Шерри крепко на нее насела, потому что я все время слышу ее щебетание про то, какие у нее тонкие руки и что она явно больше не будет набирать вес. Предательница. Все на продажу. Я опять готова разреветься, и на этот раз серьезно, потому что мне становится ясно, что мне теперь придется сделать то, что должна сделать любая уважающая себя женщина: купить все.

Как только Салага уходит, я тащу к кассе всю кучу (в два захода), и, когда кассирша спрашивает, помогал ли мне кто-нибудь, я, разумеется, отвечаю, что нет, никто не помогал. Ради бога, неужели они думают, что после всего, что было, Шерри хоть что-нибудь от меня получит! Кассирша пищит своей машинкой, считывая цены, и сопровождает каждую вещь комментарием на тему, какое все дешевое.

Пик. – А этот свитер всего шестьдесят долларов. А был двести! – Пик. – Бог ты мой! Юбочка у нас сегодня получается тридцать девять девяносто девять!

Когда все сказано и сделано, на табло кассы вылезают красные электронные цифирьки – $1514.76.

Мать-перемать... Это больше чем три сотни. Это нехорошо. Я начинаю искать выход из положения и почти впадаю в панику. Глубокий вдох. Глубокий вдох. Хорошо. Три сотни я могу взять с «Американ-Экспресс», которую мы используем вместе с Эндрю. Три сотни я могу объяснить. А вот что делать с остальными девятью – это уже проблема. Я смотрю на шмотки, потом на кассиршу.

– Я, наверное, отнесу некоторые из них обратно, – говорю я.

Она кивает, и мы вдвоем начинаем пересматривать мою кучу.

– Как насчет этого? – говорит она, вытаскивая ярко-розовую кашемировую маечку на бретельках.

– Нет, – говорю я. – Мне она нравится. И она такая дешевая.

– Эти? – Она достает черные брюки с разрезами на каждой штанине почти до колена.

– Нет, нет, нет, – говорю я. – Это мои любимые. Скорее, вот эти, вельветовые, как вы думаете? – спрашиваю я.

Она прикладывает руки к сердцу и смотрит на меня:

– Что вы, эти надо брать. За двадцать пять долларов, даже если вы их всего один раз наденете, все равно это того стоит.

Она права. Она, безусловно, права. Мы просматриваем каждую вещь в куче и не находим ничего, с чем я могла бы расстаться. Похоже, на этот раз мне придется применить мое секретное оружие. Я достаю из бумажника вторую кредитную карточку.

– Вот, – произношу я, тряся головой от отвращения. – Снимите триста долларов с «Американ-Экспресс», а остальное вот с этой.

Я не могу поверить, что я это делаю. Я просто не могу поверить, что я использую свою кредитку для экстренных ситуаций. Эндрю даже не подозревает, что она у меня есть. Я ее использую только для тех трат, которые он все равно не поймет (типа золотых туфелек за пятьсот долларов или светло-розового летнего пальто из ягнячьего пуха, которое, конечно, несколько неуместно в Лос-Анджелесе, но слишком шикарно, чтобы не купить), но последний раз такое случалось почти два года назад. Однако отчаянные времена требуют отчаянных мер. А потом я уж постараюсь найти способ, как перекачать деньги с нашего накопительного счета.

Если Эндрю узнает, у меня будут серьезные неприятности. Так что, пожалуйста, никому. Он не должен узнать.

18

Не прошло и недели каникул, а мне уже скучно одной болтаться дома. Поэтому – прекрасно зная, что это большая ошибка, – я решаю проверить свой школьный e-mail, просто чтобы занять себя чем-нибудь на несколько минут. Для справки: я это делаю каждый год, и меня это до сих пор ничему не научило. Каждый год я сообщаю деткам, что не намерена работать на зимних каникулах. Каждый год я говорю им, что, если они собираются подавать заявления до первого января и хотят, чтобы я просмотрела их сочинения, пусть приносят их мне до каникул. Думаете, они меня слушают? Конечно, нет. И каждый год, примерно в это время, мне становится скучно, я проверяю почту и каждый раз нахожу по меньшей мере полдюжины посланий от своих деток, которые умоляют меня откликнуться. Ну, и мне ничего не остается, как отвечать им, так что обычно все кончается полным расстройством, я сижу и злюсь на себя за то, что опять вписалась работать на каникулах, хотя клялась и божилась, что не буду. К чертовой матери.

Первый e-mail от Алексис. У этой девушки, по моим последним подсчетам, имеются четыре сумки от «Луи Вьюттон», шесть от «Прада», одна от «Баленсьяга», две от «Марк Якобс Стелла» (ярко-розовая и зеленовато-голубая) и одна от «Диор». И это только с сентября. Мы с моей ассистенткой заключили пари, сколько сумок мы у нее увидим до конца учебного года, и ведем подробный список, который обновляется каждый раз, когда одна из нас видит ее в кампусе с новой сумкой. В общем, эта фифа хочет знать, стоит ли ей, заполняя анкету для Мичиганского университета, отвечать на вопрос о заработках родителей, который в документах числится как дополнительный.

Кому: alexis@bap

От: lstone@bap

Здравствуй, Алексис.

Проверяла почту и обнаружила твое письмо. Ответ – «нет». Не надо им сообщать, сколько зарабатывают твои родители. Люди, которые будут читать твое заявление, получают тридцать тысяч в год, и им будет неприятно знать, что каждый год ты столько же тратишь на сумочки. Просто не заполняй эту графу. Кстати, я не собиралась проверять почту, так что тебе повезло. С наступающим Новым годом.

Миссис Стоун.

Следующее письмо – от Марка.

Кому: Istone@bap

От: markc@bap

Тема: ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОВЕРЬТЕ ПОЧТУ.

Здравствуйте, миссис Стоун.

Я помню, что Вы сказали, что не будете проверять почту, но на всякий случай, если Вы все-таки будете, я хотел узнать, не посмотрите ли Вы мое сочинение. Я взял тему «Какая деятельность была для вас наиболее важной и почему». Его надо сдать до первого января. Было бы хорошо, если бы Вы брали взятки, – я бы Вам нашел что-нибудь сногсшибательное, если бы Вы согласились его прочитать.

Марк.

Я тяжко вздыхаю. Ему раз пятьдесят было сказано что если нужна помощь, пусть обращается ко мне до каникул, но каждый раз он говорил, что у него все в порядке. Впрочем, могла бы сама догадаться. Нельзя доверять семнадцатилетнему подростку, когда он говорит, что у него «все в порядке». Ему повезло, что он мне нравится. Я кликаю на приложение и начинаю

«Занятие которое оказало на меня наибольшее влияние – это должность президента Клуба бизнеса и инвестиции в последние три года. Когда меня приняли в клубе качестве члена первого года, я ожидал встретить там студентов, имеющих склонность и желание работать с деньгами, и услышать от них новые идеи о том, каким образом они могут развиваться. Но когда я пришел на первое собрание, я с разочарованием обнаружил что весь Клуб – это кучка парней, которые сидят и болтают про бизнес, который они откроют, когда станут старше. Так что, когда я стал членом второго года я выставил свою кандидатуру на пост президента Клуба и выиграл.

Заняв пост президента, я произвел в Клубе радикальные перемены. Я стал приглашать лекторов из разных областей бизнеса, включая специалистов по банковскому инвестированию, владельцев мелких предприятии, директоров ведущих корпораций, а также обязал каждого члена Клуба делать еженедельное исследование какого-нибудь сектора бизнеса и высказывать свое мнение по поводу инвестирования в него. Через несколько недель стало понятно, что мы выбрали правильные направления инвестирования, так что большая часть членов Клуба завели собственные портфели ценных бумаг и начали в них инвестировать. Лично я инвестировал десять тысяч, которые мне подарили на бармицву, и в течение двух лет увеличил их почти до пятидесяти тысяч. На деньги, которые я сделал, я даже смог купить себе БМВ пятой серии с откидным верхом – машину, которая стоит больше, чем мои родители могли бы мне когда-либо купить.

Работа на посту президента Клуба сделала из меня лидера и более ответственного человека. Я завел потрясающие знакомства с людьми, которых приглашал выступить на наших собраниях. Один банкир даже сказал мне, что, когда я поступлю в колледж, я могу позвонить ему, если захочу пойти в аспирантуру. Благодаря этой работе я много узнал о бизнесе и деньгах, и в результате, как мне кажется, я теперь подготовлен лучше, чем большинство других выпускников, к вступлению в мир бизнеса и к учебе в колледже».

Боже милостивый. Даже непонятно, с чего начинать. Оценки у него прекрасные и результаты CAT высокие, но писать он совсем не умеет. Слава богу, он поступает на бизнес-отделение.

Кому: markc@bap

От: Istone@bap

Тема: Все-таки прочитала

Здравствуй, Марк.

Тебе повезло, мой друг. Я прочитала твое сочинение, и вот что имею тебе сказать: я тебя знаю, и мне известно, что ты не такой хам, как получается из твоего сочинения. Но если бы я не была с тобой знакома, я была бы шокирована. Вначале ты хорошо пишешь про то, как ты изменил клуб, став президентом, но когда ты начинаешь разглагольствовать о том, сколько денег сделал и какую машину купил, – становится страшно. Попробуй такую технику: представь, что ты республиканский кандидат, отвечаешь на вопросы во время предвыборных выступлений, т. е. постарайся мыслить шире и не вдавайся в конкретности, чтобы не оттолкнуть от себя избирателей умеренных взглядов. Понятно?

Миссис Стоун.

P. S. В качестве взятки предпочитаю бриллианты.

Пока я отвечаю на следующее письмо – пытаюсь объяснить одной из самых тупых своих учениц, что если говорят «опустить заявление в почтовый ящик», то при этом имеют в виду, что надо положить его в конверт, а потом уже в почтовый ящик, – приходит ответ от Марка.

Кому: Istone@bap

От: markc@bap

Тема: ХОТИТЕ Я ЗА ВАС УМРУ!

Здравствуйте, миссис Стоун.

Я подозревал, что Вы врали, что не будете проверять почту. Не беспокойтесь, я никому в школе не скажу, что Вы не такая вредная, какой притворяетесь. Спасибо за совет. Я не думал, что это будет звучать так ужасно, но я согласен с Вашей логикой. За исключением того, что я буду писать как демократ: пусть избиратели считают меня менее либеральным, чем я есть, – зато после выборов я смогу делать, что захочу. Марк.

P. S. Я тут подумал, что, когда стану президентом, в моем распоряжении будут чудесные местечки, куда понадобятся послы. Начинайте подыскивать страну, в которой Вам хотелось бы жить... Белиз, Коста-Рика или, может быть, Бразилия?

Ха. Вот почему он мне всегда так нравился. Надеюсь, в приемных комиссиях это тоже поймут.

Проходит еще три дня каникул, и я начинаю с нетерпением ждать, когда же они закончатся. Я боюсь выйти из дома, опасаясь потратить еще больше денег, и – хотя я не думала, что когда-нибудь настанет день, когда я такое скажу, – провожу большую часть времени, валяясь перед телевизором. Чтобы вы поняли, насколько мне скучно, посмотрите чем, например, я теперь занимаюсь (честное слово, самой не верится). На сайте «Ваш Малыш» я нашла рекламу какого-то хитрого агрегата, чтобы слушать в наушниках сердцебиение ребенка, а еще можно подключить к нему какую-то штуковину и давать ребенку слушать классическую музыку, что якобы повышает его IQ. И хотя я прекрасно понимаю, что это прямое вымогательство денег у нервных беременных яппи вроде меня, я все равно его заказала, поскольку меня начал преследовать страх, что ребенок родится совершенно тупым: ведь единственная музыка, которую он слышит, – это жуткое техно в спортзале и один и тот же диск Мадонны, который играет у меня в машине уже полгода, потому что я все время забываю принести какой-нибудь другой. В общем, сегодня утром аппарат доставили, и последние три часа я провела, лежа на спине, молча и не шевелясь, под страшно тоскливую классическую музыку, прилагавшуюся в качестве «одобренного педиатрами аудио-материала», а потом холодной железкой с микрофончиком прощупывала каждый квадратный сантиметр своего живота в поисках обещанного сердцебиения ребенка. Никакого сердцебиения я так и не услышала. Единственное, что было слышно, – это звуки моего желудка, переваривающего пищу, которую я в себя накидала за день, потому что, кроме как поесть, делать дома совершенно нечего. Семьдесят пять баксов коту под хвост.

Правда, сегодня вечером, слава богу, есть чем заняться. Джули сегодня устраивает просмотр своей серии «Родов по-настоящему». Похоже, она уже раздобыла себе копию и пригласила всех, кого могла, дабы продемонстрировать один из самых сокровенных и интимных моментов своей жизни на полутораметровом телевизоре. Дико, я понимаю, но это прекрасный повод вырваться из дому на несколько часов. К тому же с Джули мы не общались уже сто лет. Тут, конечно, есть и моя вина. С тех пор как родился ребенок, я не слишком рвалась ее навещать. Я была у них один раз, в первую неделю после возвращения из больницы, но там собралось столько народу, что не получилось даже поговорить. Несколько раз я пыталась звонить, но каждый раз не вовремя. То Лили проснулась, и Джули слишком занята, чтобы разговаривать, то Лили только что уложили, и Джули слишком устала, чтобы разговаривать. Возникает ощущение, что меня слегка игнорируют.