На далеких рубежах

      Телюков спускался в балку, по склонам которой чернел кустарник, как вдруг в утренней мгле показалась первая подвода. За ней еще одна и еще... Целый обоз! Он повернул навстречу, чтобы спросить, далеко ли еще до Коряковки, и обомлел от неожиданности. В небо взлетела зеленая ракета. Кто-то спрыгнул с передних розвальней и побежал навстречу. Ба! Да ведь это Максим Гречка!
      -- Максим, друже!
      -- Товарищ капитан!
      Они обнялись.
      -- Чертяка, дай я тебя поцелую.
      -- Вы живы... А мы за вами...
      Их окружили со всех сторон солдаты и колхозники. Неожиданно Телюков очутился в объятиях пышной розовощекой женщины в черном кожушке с ярким узором на узком вороте. Она, как видно, тоже не против была поцеловать летчика.
      -- Да ты не стесняйся, соколик, поцелуй и вдовицу.
      В толпе расхохотались.
      -- Целуй, целуй его, Марфа! -- крикнул кто-то из мужчин.
      -- Помалкивай, дурак, я впервые вижу живого летчика. Тебе этого не понять!
      -- Тащи его к себе в сани!
      Женщина и вправду не выпускала летчика из своих цепких объятий.
      -- Ну, что ж теперь делать? -- шутили колхозники. -- Может, и свадьбу справим, а? Вот бы здорово!
      Только сейчас Телюков увидел Рыцаря, который бешено вертелся у ног. Он поднял его, прижал к себе. Потом достал из сумки кусок козлятины.
      -- На, получай за верную службу!
      Рыцарь на лету поймал кусок мяса.
      Гречка разыскал радиста и приказал ему немедленно связаться с "Тайфуном". Вскоре он диктовал радиограмму: "Телюков найден. Жив, здоров. Находимся в селе Коряковка. Техник-лейтенант Гречка".
      С песнями и шутками обоз повернул назад.
      Глава девятая
      Начальник штаба дивизии полковник Вознесенский -- человек солидный. Мелкие интриги -- не по его части. На сплетни Гришина -- а в том, что это были сплетни, он не сомневался -- махнул рукой. Паутина. Дунул -- она разорвалась. И не таков Поддубный, чтобы не выпутаться из этой паутины. Скрутить его в бараний рог можно лишь веревкой, и вот конец этой веревки теперь в его руках: потеря самолета. А причина потери? Недисциплинированность летчика Телюкова. А кто обучает и воспитывает летчиков в полку, кто отвечает за дисциплину в первую голову? Командир полка!
      Теперь он, Вознесенский, имеет полную возможность сполна посчитаться с обидчиком, ответить ему на вопрос: для кого в комнате боевого управления КП поставлен стол -- для дипломата или солдата?
      И Вознесенский начал действовать. Главное для него состояло теперь в том, чтобы собрать факты, на основании которых командиру полка подполковнику Поддубному можно было бы объявить в приказе служебное несоответствие. Эти факты мог дать летчик. Выгораживая себя, он вольно или невольно впутает командира. Ведь каждому своя рубашка ближе...
      Таким образом, не случайно Телюков, подобранный вертолетом в селе Коряковка, первым делом очутился в кабинете начальника штаба дивизии.
      -- Ну, докладывайте, что случилось с вами в полете, капитан, -- сказал начштаба после того, как летчик представился ему.
      Поправив очки на переносице, начштаба потянулся рукой к чернильному прибору, раскрыл блокнот.
      Телюков говорил правду, ничего не утаивая, ничего не добавляя.
      -- Гм... Выходит, что во всем происшедшем виноваты вы один? -разочарованно протянул начштаба. -- Плохо, капитан, очень плохо. Вам придется держать ответ, возможно, даже в судебном порядке. За вами уже целый ряд нарушений летных правил. Во-первых, вы обязаны были доложить о подвесных баках, а вы этого не сделали. Во--вторых, какое право вы имели гнаться даже а явным самолетом-нарушителем без разрешения, без команды с КП? И вот результат налицо: загублена боевая машина. А может, вы все-таки докладывали про аварию с подвесными баками? -- допытывался полковник. -- А ну, подумайте.
      -- Нет, товарищ полковник, не докладывал.
      -- Командир полка был на СКП, когда вы вылетали?
      -- Так точно!
      -- А вы и словом не заикнулись о баках?
      -- Нет, товарищ полковник. Не хотел, чтобы меня завернули.
      -- И про помпаж не докладывали?
      -- Не докладывал. В этом не было нужды.
      -- А подготовку к боевому дежурству проходили?
      -- Так точно!
      -- Кто конкретно проводил с вами подготовку?
      -- Сам командир полка.
      -- Он напоминал вам о том, что необходимо сообщать об отрыве подвесных баков?
      -- Не помню. Кажется, нет, но при каждой аварийной ситуации... Да ведь это известно любому летчику.
      -- Ага, значит, о подвесных баках речи не было? -- уцепился за эту фразу начштаба.
      Телюкова начинали раздражать эти наивные наводящие вопросы.
      -- А чего бы мы о них говорили? Сколько служу в полку, не знаю случая, чтобы подвесные баки сорвало.
      -- Вот так оно и получается: давно гром не гремел, забыли, когда перекреститься надо.
      -- Ничего мы не забыли, товарищ полковник! И если искать виновника, то это именно я. Заслуживаю -- судите. Только я почти уверен, что сбил нарушителя границы.
      -- Почти! -- съязвил начальник штаба. -- В военном деле слово "почти" -- пустоцвет.
      -- Я точно взял самолет в прицел, вот так, -- Телюков показал на пальцах.
      -- Да, но кто докажет, что вы сбили бомбардировщик? Спикировал? Да ведь неизвестно, упал он или попросту ушел. А вот свой самолет погубили -- это уже факт. И терять свои самолеты для того лишь, чтобы прогнать нарушителя границы, -- это, знаете, далеко не подвиг. Вам определенно придется отвечать. Перед трибуналом. Понимаете?
      Телюков промолчал.
      -- У меня складывается такое впечатление, -- сказал после паузы Вознесенский, -- будто вы боитесь сказать что-либо против командира полка. Например, о недостатках в подготовке дежурных экипажей. Прошу говорить открыто и честно. Замалчивание не облегчит ваше положение.
      -- Я, товарищ полковник, сказал все честно. Ну, кто же, кроме меня, виноват в том, что я не доложил о баках? Никто. Я без разрешения погнался за искусственным спутником -- тоже факт! Ошибся, но поступил так, как подсказывала мне совесть. А что бы вы сейчас мне сказали, если б я, заметив чужой самолет, не атаковал его?
      Полковнику явно не нравились ответы летчика.
      -- А скажите, капитан, это правда, что командир полка перехватил у вас любимую девушку?
      Телюкову кровь бросилась в лицо, и он жгуче покраснел.
      -- Это ложь, товарищ полковник.
      -- А я слыхал, что...
      -- Подполковник Поддубный женился на девушке, которую я любил. Это правда. Но при чем тут "перехватил"? Она сама этого пожелала.
      -- Так, так... Ну ладно, -- начштаба поднялся, явно неудовлетворенный беседой. -- Можете быть свободны, капитан. Возможно, с вами пожелает побеседовать начальник политотдела, зайдите к нему.
      -- Есть, зайти!
      -- А ко мне пришлите техника Гречку.
      -- Есть, прислать.
      У начальника политотдела полковника Горяева происходило какое-то совещание, и он попросил Телюкова подождать некоторое время.
      "Начинается мое хождение по начальству", -- с горечью подумал Телюков, притворив за собой дверь кабинета.
      По коридору, постукивая тоненькими каблучками, неслась худощавая дамочка с лисицей, накинутой на плечи, и сигаретой во рту. Поравнявшись с Телюковым, она вдруг остановилась, вскинула на лоб шнурочки бровей и с любопытством спросила:
      -- Простите, так это вы будете Телюков?
      -- Я. А что?
      -- Ничего. Просто так. Интересно.
      -- А-а...
      Дробно стуча каблучками, дамочка скрылась за дверью, обитой жестью. "Машинистка или секретарша", -- подумал Телюков. Через минуту она снова появилась в коридоре.
      -- Простите, -- остановил ее Телюков. -- А вы откуда меня знаете?
      -- Слышала, что прибыли. А несколько дней назад документы на вас оформляла в Москву. Вы действительно собираетесь в космос? И не страшно в ракете?
      -- Может быть, вы полетите со мной?
      -- О, что вы! -- ужаснулась дамочка.
      -- Будем космонавтиков разводить где-нибудь там, на Луне или на Марсе.
      -- Да будет вам, шутник вы этакий! -- она погрозила ему пальчиком и понеслась дальше.
      Прошло минут пять, и совещание у начальника политотдела окончилось.
      Выпроводив всех присутствующих, полковник Горяев пригласил к себе Телюкова.
      -- Живы-здоровы, капитан?
      -- Как видите, товарищ полковник!
      -- Хорошо, это очень хорошо! -- полковник пожал летчику руку.
      Телюков всего лишь два раза встречался с полковником Горяевым, не знал, что это ха человек, и до сих пор уважал его за то, что тот носил на груди летный знак с единицей. Теперь, кроме этого, он еще почувствовал в начальнике человека приветливого и душевного, с которым можно говорить вполне откровенно.
      -- Скажите, капитан, вы сбросили подвесные баки?
      -- Нет, они сами сорвались. Только я не доложил об этом, как надлежало сделать: боялся, что меня вернут.
      -- Я, между прочим, так и подумал. Расчеты показали, что вы либо сбросили подвесные баки, либо их сорвало. И вот еще что. Анализ наблюдений оператора дает основания считать, что бомбардировщик упал в море. Я слежу за газетами: вот-вот должно быть американское либо еще чье-нибудь сообщение, что, мол, такого-то числа, в таком-то часу, при таких-то координатах заблудился... и так далее.
      -- Я тоже думаю, что сбил, -- повеселел Телюков. -- Прицел был точным, огонь залповым... К сожалению, пока это лишь догадки. А тем временем полковник Вознесенский угрожает мне трибуналом. Судить, говорит, будем.
      -- Судить? За что?
      -- Нарушил правила. Не доложил о баках и, кроме того, погнался за искусственным спутником Земли.
      -- За искусственным?
      -- Ну да. Принял его за недобитый мною самолет.
      Полковник Горяев громко расхохотался. Его густые черные брови забавно подергивались на широком, открытом лбу.
      -- Узнаю подлинного летчика-перехватчика! За спутником, значит?.. Уморили, батенька! Здорово! Да вы просто герой! Нет, судить мы вас не дадим! -- он хлопнул рукой по столу. -- Не позволим! Горой встану за вас. Даже если подтверждения не будет. -- Он вздохнул. -- А вот за нарушение летных правил... Тут уж, пожалуй, придется наложить на вас взыскание. Нельзя же так, капитан! И в дальнейшем прошу вас хорошенько помнить: правило есть правило. Нарушили его -- накажут, а иначе, помилуйте, что ж это получается? Конечно, я понимаю: вас и без того покарала буря. Да и подняли-то вас -- ого при какой погоде! Нет, судить не будем, а предупредить -- предупредим, хотя вы имеете одного сбитого на счету. Вы отличный летчик, и тем паче не к лицу вам нарушать летные правила.
      -- Я старался действовать как лучше.
      -- Все равно, -- повторил начальник политотдела, -- нарушения летных правил не оправдаешь ничем.
      -- Понимаю, -- опустил глаза Телюков. -- А документы на космонавта отослали, товарищ полковник?
      -- Отослали, хотя, говоря откровенно, отпускать из дивизии такого летчика, как вы, не хотелось бы. Но если вам придет в голову нарушать правила космонавтики...
      -- Что вы, товарищ полковник! -- не дал ему договорить Телюков.
      -- Ну, смотрите. А теперь летите домой отдыхать. Комдив вас не примет -- его нет. Кстати, как чувствует себя ваша жена, или кем она вам доводится?
      -- Женой, -- несколько неуверенно ответил Телюков.
      -- Мне рассказывал ваш командир о случившемся. Сложное дело...
      -- Дело это уже распуталось, товарищ полковник. Тот негодяй, оказывается, жив. Только глаза лишился. Я встретил его в таежной хижине, совсем случайно. -- И Телюков рассказал полковнику Горяеву все, что с ним произошло в тайге. -- Теперь Нине уже ничего не угрожает, -- заключил он.
      -- Это правда?
      -- Слово офицерской чести.
      -- В таком случае зовите на свадьбу.
      -- Если пожелаете.
      -- Конечно пожелаю! А почему бы мне не пожелать?
      -- Обязательно позову, товарищ полковник!
      Долго, пожалуй с полчаса, пробыл Гречка в кабинете начальника штаба. Наконец он вышел, мокрый и распаренный -- как из бани.
      -- Ну, что? -- подошел к нему Телюков.
      -- Ой, ой, ой! Дал же он мне прикурить, -- покачал головой техник, вытирая взмокшее лицо. -- На всю жизнь запомню.
      -- Ругал?
      -- Еще как!
      -- За что?
      Гречка пожал плечами:
      -- Хотел превратить карася в порося.
      -- То есть? -- допытывался Телюков, выходя с Гречкой из штаба.
      -- Полковник, -- шепотом заговорил Гречка, -- все норовил, чтобы я против нашего командира полка и инженера показал. А что я против них покажу? Сам-то он, начштаба, в технике ни бум-бум. Ей-богу! Кричит: "Как вы посмели выпустить самолет с помпажем!" А ведь это все равно, что сказать: ведро компрессии. Да я уж промолчал, чтобы не накликать на себя лишней беды. А то еще спрашивает: "Хорошо ли были привинчены подвесные баки?" Ей-богу! Но тут я уж не сдержался и говорю: "А там, товарищ полковник, никаких болтов нет". Так он как гаркнет: "Молчать!" Я и притих. А вот командиру нашему надо сказать, что зубы точит на него начштаба. Это факт.
      -- Я тоже так понял, что между командиром полка и начальником штаба отношения... -- Телюков выразительно сжал кулак. -- Но что вдруг произошло?
      Ни Телюков, ни тем более Гречка ничего не знали о "столе дипломата".
      Выйдя за ворота, они повернули к посадочной площадке, где их ждал вертолет с солдатами. На полдороге офицеров догнал Рыцарь, который, очевидно, успел побывать во многих дворах: со всех сторон доносился неистовый собачий лай.
      Телюков поймал собаку за ухо:
      -- Ах ты ж, бродяга! Кто это позволил тебе отлучаться из вертолета?
      Рыцарь виновато заскулил.
      ...Полчаса спустя вертолет снялся с площадки и лег курсом на Холодный Перевал.
      В то время, когда вертолет, в котором летели капитан Телюков, техник-лейтенант Гречка и все участники экспедиции, махал крыльями над горным кряжем, начальник политотдела разговаривал по телефону с Поддубным.
      -- Вы, Иван Васильевич, не больно нажимайте на капитана. Прошу вас встретить его без упреков и шума. Он очень возбужден. Вы сами отлично понимаете, что такое -- лететь над морем ночью без капли горючего в баках, а потом прыгать с самолета черт знает куда, да еще в этакий буран! Конечно, жаль самолет, что и говорить. Но что с воза упало, то пропало. Человек, в конце концов, дороже всего. Поэтому и прошу вас... Почему предупреждаю? Да видите ли, тут ему угрожали трибуналом... Вознесенский... Одним словом, вы меня поняли?
      -- Понимаю вас, товарищ полковник.
      -- Вот и хорошо. Пускай Телюков отдохнет несколько дней под наблюдением врача... Да нет, ничего такого не замечалось, но ведь человек побывал на краю гибели... С этим нельзя не считаться. Ну, будьте здоровы! Что говорите? Да, как мы и предполагали, сорвало. Кроме того, летчик погнался за искусственным спутником. Ну, будьте здоровы!
      Поддубный, разумеется, и не собирался ругать летчика, тем более наказывать его, не разобравшись во всех подробностях полета. К тому же полагал, что самолет-нарушитель сбит, ибо Телюков вряд ли мог промахнуться, ведя огонь. Но после разговора с начальником политотдела он счел необходимым в свою очередь предупредить майора Дроздова и подполковника Асинова, чтобы они не вздумали преждевременно снимать допрос, а тем более упрекать летчика в нарушении летных правил. Во всех подобных случаях нужно соблюдать такт.
      И Телюкова встретили в полку, как и подобает встретить боевого друга, товарища. С аэродрома привезли в городок на "Победе". Майор Дроздов сердечно поздравил летчика с благополучным возвращением, а подполковник Асинов, несмотря на свою пунктуальность, согласился заполнить документацию завтра, а сегодня, мол, пускай летчик сходит в баню, отдохнет и выспится как следует.
      Что касается Байрачного, то ликованию его не было предела. Он готов был открыть митинг по поводу благополучного возвращения своего любимого командира и сделал бы это, если б его не остановил замполит.
      Никто не обидел Телюкова, никто не сказал ему плохого слова, и он чувствовал себя как в родной семье. Одно лишь тревожило его -- Нина все еще не вернулась из госпиталя. Подождав ее до вечера, он продиктовал телеграфисту телеграмму в адрес госпиталя, в которой сообщил Нине, что Антон жив, здоров, находится в данное время в таежной хижине, охотится на коз и что он, Телюков, ждет свою любимую.
      Выходя из штаба полка, он скользнул беглым взглядом по тумбочке, где обычно почтальон оставлял почту, и вдруг заметил конверт со знакомым почерком. Так и есть: письмо от Нины. Вскрыл конверт и тут же, стоя, прочел письмо:
      "Любимый мой!
      Сегодня меня выписывают из госпиталя. Я так благодарна тебе за все, что ты сделал для меня. До конца жизни не забуду тебя. Но пойми меня правильно. Не могу я вернуться к тебе. Не только потому, что мне стыдно перед людьми, хотя мне действительно очень стыдно.
      Другое здесь играет роль. Рано или поздно, мне предстоит ответить за то, что произошло... Я хорошо представляю себе положение, в котором ты очутишься, дорогой мой, если я приеду к тебе...
      Нет, лучше мне совсем не возвращаться... Забудь меня. Пускай светлыми звездами стелется тебе твоя дорога, а я пойду своей тропинкой. Куда? Не спрашивай -- сама не знаю. Пока мне вполне хватит тех денег, которые ты мне оставил, а потом я найду какую-нибудь работу. Буду честно работать, может быть, это учтут, если вдруг мое преступление откроется.
      Через пятнадцать минут отходит поезд... Прощай, любимый! Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко... Не печалься. Я знаю -- ты мужественный и найдешь в себе силы, чтобы преодолеть отчаяние, если, конечно, оно тебя охватит... Прощай. Целую тебя в последний раз.
      Нина".
      У Телюкова помутилось в глазах. Этот страшный удар чуть не свалил его с ног. Он весь скорчился от пронизывающей боли, механически сунул письмо в карман и выскочил на улицу, чтобы не позорить себя перед сослуживцами непрошеными слезами.
      Почти механически добрался он до коттеджа, заперся в комнате, включил свет. Попытался еще раз прочитать письмо -- и не смог. Строчки прыгали перед глазами, в ушах звенело.
      Он без сил опустился на стул, склонил тяжелую голову на крепко сжатые кулаки. "Эх, Нина, Нина... Какие бессмысленные вещи случаются в жизни... Что же ты наделала, Нина?" -- сокрушался он.
      Поздно вечером, увидя в квартире свет, к нему постучался Григорий Байрачный.
      -- Тебе чего? -- не очень дружелюбно спросил Телюков, но дверь все же отпер. -- Ну, что ты хочешь? Утешать пришел, комсомольский вождь? Но я не нуждаюсь в утешении. Ты думаешь, что я вот так и раскисну, как сухарь в воде? Нет, я еще не такие виды видывал. Меня сам черт не сломит.
      Байрачный не на шутку испугался, увидев своего командира в столь странном и подавленном состоянии. Он сразу заподозрил, что это последствия ночного катапультирования.
      -- Да я... Видите ли... -- попятился было назад лейтенант.
      -- Что? Что "видите ли"? -- повысил голос Телюков. Но осекся, увидя лицо своего верного товарища. Перед ним стоял верный друг, а с кем же, как не с другом, поделиться своей печалью?
      -- Гриша, аллах бы окропил тебя святой водою, -- заговорил Телюков доверительно, обняв Байрачного. -- Ну и не везет же мне. Понимаешь, Нина... Да ты лучше сам прочитай. -- И он протянул письмо. -- Только не вслух, про себя читай.
      Байрачный быстро пробежал глазами по строчкам письма.
      -- Да-а... -- сочувственно протянул он, соображая, как и чем утешить друга. И вскоре нашелся: -- Но вы не думайте, что все потеряно! Мы отыщем ее. Да, да! Напишем во все концы страны -- и разыщем! Обязательно разыщем!
      -- Напишем, говоришь? -- невесело усмехнулся Телюков. -- Но куда? На деревню дедушке?
      -- Почему? -- горячо возразил Байрачный. -- В справочные бюро, в милицию, например. Э-э, не такие еще дела распутываются!
      Его предложение после недолгого размышления показалось Телюкову достойным внимания.
      -- А в самом деле? -- загорелся он надеждой.
      -- Вот я ж и говорю..
      -- Ты, Гриша, голова!
      -- А то как же!
      Утром Телюков сходил в магазин военторга, где закупил целую пачку конвертов.
      Глава десятая
      Наступал апрель, но суровая зима все еще бесновалась, мела снегом, то мокрым и разлапистым, то сухим и шершавым, как древесные опилки. По ночам, когда городок засыпал и затихал аэродром, она стоголосой совой завывала в чащобах, ткала сизые туманы, которыми застилала тайгу, горы и все вокруг.
      Но это были последние потуги. С каждым днем все выше и выше в небо поднималось солнце. Под его щедрыми лучами, под теплыми южными ветрами темнели, жухли и оседали снега. В ложбинах и оврагах набрякали скрытые под снегом озерца. И вот в середине апреля засверкали, зашумели вешние воды и веселыми ручьями понеслись к морю.
      Как-то во время длительного ливня протекла палуба баржи как раз в том месте, где стояла кровать Гришина. Постель намокла. Одеяло и простыни старшина заменил, а матраца лишнего не оказалось. Гришин поднялся на палубу по какому-то делу, и в это время кто-то из солдат заменил ему матрац -- себе взял мокрый, а майору подложил сухой.
      Оказалось, сделал это радист, тот самый, что летел с ним в вертолете, -- рядовой Кошелев. "Товарищ майор, -- сказал он, -- я моложе вас, ко мне не так легко привяжется ревматизм, как к вам. Кроме того, я отслужу свое -- и домой. А вам всю жизнь служить..."
      Гришин полюбил солдат какой-то непонятной для него до сих пор любовью. Часто он выступал в роли руководителя политзанятий, заменяя техника Леваду. А когда стало известно, что большинство солдат гарнизона острова готовятся поступать после демобилизации в высшие учебные заведения, Гришин начал проводить с ними занятия по алгебре, геометрии, физике и химии, то есть по тем предметам, в которых сам был силен. Баржа превратилась в своеобразную учебную аудиторию.
      Одним словом, майор Гришин уже не чувствовал себя на острове одиноким, забытым. Только иногда, когда с материка прибывал вертолет с продуктами, пресной водой и газетами, он вспоминал о семье, и ему становилось немного грустно. Вот тогда и влекло его на берег поразмышлять и помечтать в одиночестве.
      Однажды вечером, любуясь удивительно красивой лунной дорожкой, которая тянулась по водной пустыне до самого горизонта, он неожиданно уловил глазом какой-то неопределенный предмет, подбрасываемый волнами. Издали его можно было принять за деревянный щит небольших размеров или даже за перевернутую вверх дном лодку. Иногда казалось, что это голова кита. Гришину даже почудился было фонтан, ударивший у морского животного над головой. Неизвестный предмет то скрывался в морской пучине, то снова выплывал, переваливаясь через гребни относительно спокойны волн.
      Гришин распорядился принести ему бинокль и, вглядываясь в морскую даль, распознал резиновую лодку. Волны подталкивали ее все ближе и ближе к острову и наконец швырнули на прибрежные скалы.
      Лодка в море... Интересно и весьма загадочно.
      Пробуждались после зимнего сна деревья, наливались ароматными соками, пьянели, тяжелели, распухали почки. И уже не звенела, как зимой, мерзлой хваткой тайга, а шумела тяжело, сочно -- по-весеннему. Вечерами, собираясь возле казармы, солдаты пели песни. Откуда только взялись птичьи стаи! У берегов, черкая крылом воду, носились быстрокрылые чайки. Уже и к морю докатились первые вздохи весны.
      Это -- на материке.
      А на остров Туманной, лежащий за полосой замерзания, весна обрушилась свирепыми вьюгами, часто переходящими в ливни. Снег не таял, его смывало, и весь остров несколько дней лоснился, похожий на сплошной ледяной бугор. Приходилось солдатам кирками и лопатами прокладывать дорожки, чтобы не поскользнуться и не съехать с крутого берега в море.
      Но вот и в районе острова установились тихие и по-весеннему теплые вечера. В такие вечера, накинув на плечи летную куртку, майор Гришин, пользуясь свободным от дежурства временем, выходил на берег, останавливался на скале, которая едва заметно вздрагивала под ударами волн, и мечтательно любовался необъятным водным простором. Больше здесь, собственно говоря, и любоваться было нечем. Крохотный остров, казалось, все время находился в движении, словно дрейфующая льдина. Эту иллюзию создавали бесконечно катившиеся к берегу волны.
      Иногда вокруг Гришина собирались солдаты, и он рассказывал им о тайнах морей и океанов, о приливах и отливах, об охотниках за жемчугом, о подвигах морских путешественников и о многом другом, что оставили в его памяти прочитанные еще в детстве книги Виктора Гюго, Жюля Верна, Даниэля Дефо.
      До сих пор Гришин, бывая преимущественно в обществе офицеров, не очень присматривался и прислушивался к солдатам. Для него они были просто обслуживающим персоналом аэродрома. Совместная жизнь на острове сблизила его с солдатами, и он понял, что это чудесные молодые парни. Большей частью начитанные и уж, во всяком случае, пытливые и любознательные, юношески отважные и смелые. А сколько в них уважения к старшему, к офицеру! И на рабского чувства уважения, а благородного, сознательного.
      -- А ну-ка, товарищи, все ко мне! -- обратился офицер к солдатам, которые попыхивали папиросами под будкой, где помещался выносной индикатор радиолокатора.
      Кто-то посветил фонариком. Да, это была одноместная надувная лодка, точь-в-точь такая, какую берут летчики в полет. На ее борту виднелась какая-то надпись, но издали прочесть было невозможно.
      Набежавшая волна сняла лодку со скал и отбросила в море. Потом ее снова прибило к берегу. Кто-то из солдат подбежал к барже и приволок пожарный багор; попытался зацепить крючком, но не дотянулся.
      -- Осторожно, не проколите, а то утонет, -- предупредил Гришин.
      За дело взялся радист Кошелев. Он лег на живот, свесился над обрывом и попросил багор.
      -- Осторожнее, смотри!
      -- Не бойся, давай!
      -- Придерживайте Кошелева за ноги, -- распорядился Гришин.
      Багор заскрежетал по камням.
      -- Есть! -- крикнул Кошелев. -- Тяните меня!
      -- Зацепил:
      -- Зацепил...
      И вот солдаты общими усилиями выволокли лодку на берег. С кормовой части свисали обрезанные концы тонко ссученной веревки, очевидно, из капрона, а на борту чернели буквы "Made in USA".
      -- Ого, да ведь это американская! -- воскликнул Кошелев. -- Смотрите, откуда приплыла!
      -- Не приплыла, а прилетела, -- резонно заметил майор. Летчик, он сразу сообразил, в чем тут дело. Один из членов экипажа бомбардировщика, сбитого Телюковым, очевидно выбросился из самолета и благополучно приводнился, но через некоторое время, а может быть и сразу, его смыло волной, и он пошел на дно. А лодку прибило к берегу.
      К такому выводу позднее пришли и эксперты.
      Майору Гришину засчитали третье боевое наведение, а капитану Телюкову -- второй сбитый нарушитель границы. Ему передали в виде трофея и лодку. Телюков осмотрел ее и пренебрежительно заметил:
      -- Нет, этого "маде" мне не нужно.
      Он распорол лодку и швырнул ее в море.
      Таким образом, боевые дела шли совсем неплохо. В районе, где действовал полк, случилось только одно безнаказанное нарушение границы, да и то не по вине летчиков, а по вине КП дивизии, в данном случае полковника Вознесенского.
      Капитана Телюкова и замполита Горбунова, особо отличившихся при защите воздушных рубежей Родины, представили к правительственной награде, а с майора Гришина сняли оба ранее наложенных взыскания. Каждый получил то, что заслужил.
      Казалось бы, у подполковника Поддубного не было никаких оснований быть недовольным собой. Между тем за последнее время он часто появлялся на аэродроме, КП, в учебных классах мрачным и раздраженным. На подчиненных, правда, голоса не повышал, но за малейшую ошибку в учебных полетах взыскивал беспощадно. И все гнал летчиков на высоту, в стратосферу, или же придумывал такие упражнения, которые и Курсом боевой подготовки не предусматривались: например, стрельбу чуть ли не на бреющем полете и атаки на практическом потолке МиГ-17.
      И сам иногда подымался на практический потолок и стрелял с кабрирования. Результаты этих стрельб были, очевидно, никудышные. Однажды он сорвался в штопор и падал с высоты пятнадцать тысяч метров до пяти тысяч. Вылез из кабины с взмокшим чубом и бледным лицом.
      Загадочное поведение командира полка не на шутку встревожило замполита тем более что свои упражнения Поддубный на заносил в плановую таблицу. Иначе говоря, планировал одно, а делал другое.
      -- Не понимаю вас, Иван Васильевич, и прошу объяснить, -- сказал как-то замполит. -- Что вам, жизнь надоела? Или вы, быть может, полагаете, что для командира полка летные правила не писаны?
      -- Это небольшой эксперимент, -- уклончиво ответил Поддубный.
      -- Но почему же вы держите его в тайне? Почему не заносите в плановую таблицу полета? Ведь вы сами каждый день подчеркиваете, что плановая таблица -- незыблемый закон. Выходит, закон для летчиков, но не для вас.
      -- Берете меня за жабры, Андрей Федорович?
      -- Беру, -- решительно наступал замполит.
      -- Не хотите, значит, чтобы я разбился?
      -- Странные вещи вы говорите...
      Поддубный покосился на замполита.
      -- А не приходило ли вам в голову, Андрей Федорович, -- сказал он, -что нам с вами скоро придется локти себе кусать?
      -- То есть?
      -- Да очень просто. Будем стоять на аэродроме и кусать локти, -повторил Поддубный. -- Я -- первый, затем -- вы, за вами -- Дроздов. И остальные -- все подряд.
      Разговор этот завязался на СКП во время полетов, и, чтобы продолжить его, Поддубный попросил замполита зайти к нему вечерком.
      -- Я вам покажу одну штуковину. Есть у меня прелюбопытнейший журнал, верее, статья из этого журнала. Приходите обязательно, Андрей Федорович.
      ...Это была статья из зарубежного военного журнала. В ней шла речь об авиационной новинке того времени -- английском бомбардировщике, который американские инженеры модернизировали, попросту говоря -- выпотрошили: сняли вооружение и все прочее, что сочли излишним, и, облегчив самолет, подняли его практический потолок до двадцати километров.