Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

ModernLib.Net / История / Говоров Александр / Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года - Чтение (стр. 6)
Автор: Говоров Александр
Жанр: История

 

 


      - Ну и ну! - сказал Девиер, отходя от окошка. - То ломятся словно тати, то кофеи распивают! Однако очевидно - Тузова здесь нет. Не сидит ли он и правда, как я напророчествовал, в своей слободке? А Сонькой этой придется заняться мне самому.
      6
      Ax, если б Алена, словно невская чайка, могла бы взлететь и опуститься в Канатной слободке, где он, Максим Петрович, - о, дай боже, чтоб это было так! - попивает свой утренний взвар. Или чистит конька своего. Или
      Она ясно представила себе это - покоится на гостеприимной грачевской перинке, на наволочке с красными петухами.
      Выбежав из полицейского дома, она первым делом кинулась на Неву. На приспши лодок было много, ялычники галдели наперебой:
      - А вот с ветерком ко каналу прокачу!
      - Кому за полушку на Васильевский остров, на березовый?
      - Эй, раскрасавица пшенишная, тебе на Смоляной буян? Всего полторы копейки, садись!
      Озадаченная Алена остановилась, уже занеся ногу па борт лодки.
      - А у меня только копеечка...
      - Э, нет! яличник даже веслом отгородился. За копейку не пойдет, себе дороже. Овес подорожал!
      - Ну при чем здесь овес? - чуть не плакала Алена.
      Яличники разразились хохотом, но цены никто не сбавлял. И Алена вернулась на набережную, пустилась со всех ног мимо дворцов, а речная команда улюлюкала ей вслед.
      На Царицыном лугу она сделала большой круг, чтобы обежать подалее мрачный куб Голштинского глобуса, который всегда ее путал. Пересекла Прачешный мостик, где служанки белье мыли-колотили, господ языком перемывали.
      И тут у задов Шпалерного ряда на тропе, вившейся по пустырям близ Невы-реки, ее разморило. Ночь ведь всю не спала, ни крошки не съела. Жара ее допекла, битый кирпич колол босые ноги.
      Коленки сами собой подкосились, и она села под огромные лопухи, украшавшие угол какой-то казенной ограды.
      Очнулась от удара в спину и резкого крика:
      - Вставай, разлеглась! Скрыться, убежать хочешь? Над нею краснорожий полицейский занес трость, готовясь ударить снова. Поодаль стояли еще несколько полицейских в васильковых кафтанах.
      Алена вскочила, торопясь оправить сарафан, ничего не понимая. От реки вереницей поднимались женщины в серых балахонах, в одинаковых белых платках. Полицейские подбадривали: живее, живее! Еще и купаться их водят.
      - Эй, Митька! - заорал ударивший Алену стражник. - Канай сюда, живенько! Тут девка нашлась в лопухах. Это не та ли, которая у тебя из крутильни сбежала?
      - Не-е, - сказал, подходя, Митька с тыквенным семечком на губе. - Эта прям боярышня какая-то... Та была корабельная торговка!
      - Ну и дурак, - оценил Митькино поведение стражник. - Сказал бы, что та самая, какая разница, лишь бы для счета. Теперь за тот побег еще и на гауптвахте насидишься.
      Они нагло рассматривали Алену, решая, как с ней обойтись, - отпустить или взять под конвой: пусть до утра побудет в караулке. Женщины проходили мимо угрюмой чередой, отвернув равнодушные серые лица.
      - Да ты кто такая будешь? - спросил сердобольный Митька, весь обсыпанный тыквенной шелухой. И даже ласково по плечу потрепал.
      И тогда Алену всю пронизала опасность потерять свободу, а с ней саму жизнь. Она отбросила Митькину руку и сказала, подражая слободским сердцеедкам:
      - Ну ты, рук-то не распускай! Наш барин - князь Холявин, Евмолпий Александрович, усадьба вон за водокачкой, не знаешь, что ли?
      - Хо-хо! - развеселился краснорожий стражник. - Ежели ты княжеская, то почему у тебя голые пятки?
      Господин унтер-офицер, - сказал пожилой полицейский, ну ее, помните, что давесь было за графскую служанку?
      И они, потеряв интерес к Алене, стали покрикивать на бредущих с купанья женщин, пока последняя из них не скрылась в пасти ворот Шпалерной мануфактуры.
      А Алена еще некоторое время сидела под лопухами, испуг парализовал ей руки-ноги. Но солнце уже явно катилось на запад, и она собралась с силами, вскочила и опять побежала по буграм вдоль реки, пока не показались кирпичные трубы Литейного двора.
      Остановилась перевести дух, вынула из-за пазухи поцарапанное зеркальце, поправила платок. В животе урчало, и она подумала: тут поблизости рынок, называемый Пустым, а у нее копеечка за щекой, так что ее беречь?
      Чтобы попасть на Пустой рынок, надо обогнуть палаты графа Брюса, начальника Литейного двора. Алена знала из рассказов на завалинке, что у того графа Брюса есть своя личная кунсткамера, которую он перевез из Москвы.
      А в той кунсткамере будто есть скелет, да не просто скелет, как привычные скелеты в Кикиных палатах, а особенный, с которым граф Брюс, чернокнижник и чародей, по ночам будто бы разговаривает.
      Вот и узкие стрельчатые окна графских покоев. Алена оглянулась никого вокруг не было, жара да безлюдье. Она взобралась на кирпичный приступок и пыталась что-нибудь разглядеть. Но стекло заросло пылью, будто не мыли его сто лет.
      Пустой рынок он и есть пустой. Толчется посредине толпа сосредоточенных мужиков, а прилавки пусты. Повалены бочки, в которых обычно продают капусту, грибы, раков живых.
      Неурожай, что ли, плохой привоз или чиновничье рукосуйство, но снеди на рынке нет.
      - Пирожка не хочешь? - оценил ее голодный взгляд мужичонка в картузе. Под полой зипуна мужичонка держал березовый туес.
      - Хочу, а почем?
      - А сколько у тебя есть?
      - Копеечка.
      - Давай сюда копеечку, - сказал мужичонка и пирожок в туеске показал.
      Алена вынула из-за щеки копеечку, а мужичонка выхватил у нее монетку и отошел, похохатывая.
      Алену вновь охватило - доколе же можно терпеть? - отчаяние и гнев. Да и копейки было жаль, своя ведь копеечка, заработанная.
      И она вцепилась в мужичонку так, что у того туес выпал, и пирожок вдруг раскололся, стало видно, что он вылеплен из воска и раскрашен. А Алена все трясла торговца и кричала:
      - От-дай мо-ю ко-пе-ечку!
      Тут рыночные люди за нее вступились, а проходивший мимо поп на того мужичонку посохом замахнулся. Зажав в кулаке возвращенную копеечку, она села на травяной холмик у какого-то казенного здания. Ноги от волнения и голода опять подкосились.
      Но видать, не все перипетии дня, которые ей суждено было пережить, она испытала. Подняв глаза на запертую дверь, возле которой она сидела, она увидела там вычурную надпись: "Губернская контора по кабальным и долговым записям. Продажа людей".
      Сердце зашлось, чуть не задохнулась. Батюшки-светы, да разве есть на свете такие адские учреждения?
      Есть, конечно, как им не быть, люди-то продаются. Ее же высокородный барин, лейб-гвардии сержант Холявин, взял же на нее крепостную запись... В какой конторе? Наверное, в этой же конторе и взял.
      Она вскочила и тут увидела вдали за зелеными купами рощи знакомый шпиль немецкой кирки и даже звон часов услышала. Там, за рощей. Канатная слободка! Там светелка, в которой, может быть, сидит себе, посиживает корпорал Максим Петрович, ее надежда, ее беда.
      7
      Встав на завалинку, сквозь бутылочное стекло в переплете окна Алена словно увидела целительный сон. Там Максим Петрович, живой и невредимый, обсуждал что-то с очкастым студентом Миллером и стелил себе койку.
      Алена соскочила с завалинки, взялась за виски. Ведь живой, ведь невредимый! Голуби слетелись, ожидая подачки, но сейчас было не до них.
      И до смерти захотелось увидеть еще раз живого-невредимого Максима-свет Петровича! Вскочила на завалинку, вновь увидела, как Максим-свет Петрович, что-то провозглашая, поднял руку, а немец от волнения даже снял очки. В светлице у них на неприбранном столе стоял солдатский котелок, валялись корки. Алена бы тотчас вымыла все начисто, да и вообще прислуживала бы как последняя раба.
      Но тут ее обнаружила вдова Грачева:
      - А, Алена-гулена, сказывай, где была? - стащила за подол и погнала домой.
      Вдова даже всплакнула от переживаний.
      - Так ты, говоришь, у Нартова была, квартиру его прибирала? Да ведь я ж тебе толковала сто раз, чтобы ты к нему без меня не ходила. Он мужик-то одинокий, что люди скажут! Копеечку получила? Вот тебе будет однажды копеечка, если еще по завалинкам лазить станешь, к молодцам в окна подглядывать!
      "Ну, разгуделась! - досадовала Алена. - У самой-то небось и любови не было никакой. Высватали да обженили".
      Когда первый восторг по поводу того, что Максим-свет Петрович жив-невредим улегся, одна мысль Алену уколола. Ведь он же обещал вернуться к ней после вольно-то дома. "Жди!" - так и сказал...
      - Вон и другой наш гуляльщик катит! - выглянула мать в окошко. И кинулась встречать, приговаривая: - Пожалуйте, батюшка наш Евмолпий Александрович, в светличке у вас все прибрано...
      На кантемировских дрожках с флегматичным Камарашем прибыл лейб-гвардии сержант Холявин, пальцами придерживая прорехи на своей великолепной рубахе голландского полотна. Напевая нечто модное про Купидона и его стрелы, лейб-гвардии сержант отдавал-распоряжения:
      - Воды для бритья... Постель не раскладывать, я вернусь утром... Кафтан почистить партикулярный, да побыстрей!
      Кантемировы дроги его ожидали, пока он священнодействовал перед зеркальцем, не переставая напевать:
      - "Но сердцем утомленны, любовию плененны..." Перебирая свой гардероб, долго ругался, потом вызвал вдову Грачеву:
      - Возьми-ка, мать, мою рубаху, видишь, как один вышибала ее располосовал! Но и ему досталось, будь спокойна, кровь я ему пустил.
      Вдова горестно качала головой, разглядывая боевые прорехи.
      - Вот что... - сказал просительно Холявин. - Ты не дашь ли мне на сегодня какую-нибудь рубаху из обывательских, что ты берешь в стирку? Никола свидетель, ей-ей, верну в полном бережении!
      Грачиха стала божиться, что как раз ни одной мужской рубахи в стирке у нее нет.
      - Или продай - упрашивал Холявин. - Отдам из родительской присылки.
      "Зачем вы, матушка, обманываете? - хотелось сказать Алене. - Вчера же закупили дюжину отменных рубах, на случай, кто из господ пожелает!" Хоть барин ее был ирод, ритатуй безудальный, но тут она ему сочувствовала: как быть ему без рубахи, ежели он едет, скажем, на танцы?
      Чтобы не слышать фальшивых причитаний матери, она ушла к себе в дом, за печку. Устала ведь хуже последней жницы!
      Там, за печкой, имелся у нее выбеленный известкой уголок - завесь с цветочками, постель с шестью думочками. Над постелью раскрашенная картинка - едет молодец в треуголочке, усы закручены, в руке сабелька, а кафтанчик васильковый, точно как у Максима-свет Петровича!
      А на господской половине лейб-гвардии сержант скреб себя в затылке Грачиха его убедила, что рубахи нет и достать неоткуда.
      Тогда распахнулась дверь, и в сени вышел корпорал Тузов, неся за плечики отменную рубаху тонкого тканья и с пышным жабо.
      - Берите, господин кавалер, пользуйтесь. Это, правда, не голландская, а бранденбургская, немочка одна шила, когда мы возвращались в Санктпетербург. Думалось. на балы едем да на машкерады! Не побрезгуйте, господин кавалер.
      Холявин рубаху принял с некоторым недоумением. Быстро экипировался и укатил в город.
      Алена же за печкой никак не могла смежить глаз среди своих картинок и думочек.
      - На что я ему, слободская простушка?.. У него вон. оказывается, и заграничные дамы в знакомствах бывали!
      А тут еще ей вспомнилось, как сказал жестоко генерал-полицеймейстер: "А может, та Сонька полюбила его?"
      Лежать стало невмоготу, как в раскаленной топке. Вспомнились глаза этой дьяволицы -страх смертный, выразить нельзя!
      Встала, вышла в подклеть, что вела на конюшню. Там звякала цепь у бадьи с золой, пахло конским потом. Максим Петрович чистил своего конька, разговаривал с ним ласково, будто что и не скотина. С Аленой, например, он говорил отрывисто, строго.
      Она не выдержала, спустилась, встала в круг света от подвешенной караульной лампы.
      Здравствуйте, милостивый государь Максим Петрович! - По своему обычаю ода поклонилась, достав рукой до пода, и коса ее упала со спины. Нашелся ли ваш этот самый заморский камень?
      Сказала, а сама сердцем зашлась от дерзосги. Но Максюта и не смотрел в ее сторону. Охаживал щеткой хребет Савраски, приговаривал: "Балуй, балуй!" Наконец шлепнул по мокрому крупу лошади и повернулся к Алене.
      Ты что же, юница беспорочная, меня туда что посылала?
      - А что? - вздохнула Алена, вся подавшись к Максюте.
      - А то! - он вновь принялся обрабатывать конский бок. - Еле ушел, одному богу известно как...
      - Как? - прошептала Алена.
      - Сошел вниз Цыцурин, их главный коновод, велел отпустить. Они его больше своей атаманши боятся. Даже ругал их за меня.
      - Да я же вам совсем по-иному предлагала... Да я бы сама к ним пошла... Да вы не сомневайтесь, Максим Петрович!
      - "Не сомневайтесь, не сомневайтесь"! - Он взял лохань с мыльной водой и опустил туда щетку. - Вот тебе и не сомневайтесь! Да и господа меня обманули. Наобещали всего, а как в картишки завелись, все на свете позабыли.
      - Кто? - встрепенулась Алена. - И мой барин?
      - Неважно теперь кто. Важно, что диковинки этой, этого камешка, в их вертепе нет.
      - Как нет? Почему вы так думаете?
      - А послушай, если только поймешь. Я там разговоры многие слыхал, выводы свои делал. Сонькины молодцы, они. конечно, тати явные, дело не в том. Но им суммы нужны, понимаешь, суммы! В гульденах, в ефимках, в рублях, в чем угодно, но суммы! А эта трансцендентальная субстанция, как выражается наш Федя Миллер, эта приманка мудрецов, для них-то она ничуть не приманка.
      - Но он же, камень тот, золото наделает сколько хоть!
      Максим усмехнулся и ничего не ответил. Шипел фитиль в караульной лампе. Савраска постукивал копытом.
      - Дело, однако, не в том...
      Максим наклонился, обмывая щетку. Алена молитвенно на него смотрела.
      - Знаешь, кого я там неожиданно встретил?
      - Кого, кого?
      - Да нет, пожалуй... Стоит ли тебе это знать?
      - Миленький Максим Петрович! - трепетала Алена.
      Ну, слушай. Дело в том, что эта, как ты ее называешь, Сонька...
      - Сонька! - У Алены все померкло в глазах.
      - Да, Сонька, а по паспорту она заморская маркиза...
      - Мать пречестная, заступница!
      - Да что с тобою? Выпей, вон в ковшике ключевая вода.
      - Ничего, ничего... Сказывайте!
      - Эта маркиза... Да я ж ее знаю давным-давно! В это время с улицы послышался голос рассыльного из Кунсткамеры:
      - Господин унтер-офицер тута! Максим Петрович? И ответ вдовы Грачевой:
      - Тута, тута. Коника-с обихаживают своего. А ты, горластый, потише не можешь? Ишь, иерихонская труба! Доченька моя только-только прикорнула...
      Несмотря на такое предупреждение, рассыльный набрал воздуха и повторил:
      Гос-по-дина унтер-офицера кор-по-рала! К его превосходительству господину библиотекариусу требуют! Там полицейский генерал прибыл уй-уй-уй!
      8
      - О нет, экселенц! Осмелюсь быть с вами несогласным.
      Шумахер особой изысканностью оборотов хотел показать свою полнейшую независимость от всесильного бога полиции.
      - Токарь, хотя бы и царский токарь, есть всего-навсего токарь. А потому, господин генерал-полицеймейстер, ваше высокопревосходительство, и ведать ему надлежит делами токарными, а отнюдь не наукой.
      Девиер рассматривал баночки с какими-то существами в перламутровом спирту. Услышав слова Шумахера, он сдвинул эти баночки на другой конец стола.
      - Надо ли вас понимать иносказательно, господин библиотекариус, то есть и полиция не должна совать свой нос в дела науки?
      - О-о! - всполошился Шумахер. - Не так, не так! Полиция и наука - о-о!
      - Государыня опечалена вашими распрями с господином Нартовым, который хотя и токарь, но доверенное лицо при императорской фамилии.
      - Вот, извольте взглянуть, экселенц! - Шумахер проворно достал и развернул какой-то свиток. - Списочек, который составил сей лейб-токарь... Государыня ему изволила поручить. Это все элевы, сиречь ученики будущей гимназии санктпетербургской.
      Сняв очки, он прошелся по списку и нашел необходимое.
      - Вот, пожалуйте... "Сын адмиралтейского плотника". Далее читаем, под номером четырнадцатым, - "сын дворцового кузнеца". Здесь еще хуже - "сын господского человека", а вот - "крестьянин князя Меншикова". Крестьянин!
      - Вы забываете, господин Шумахер, - улыбнулся Девиер и полез за неизменной табакерочкой. - Я, например, бывший юнга, сирота, беженец, а сами вы? А вдруг сын плотника или крестьянин окажется способнее, чем все российское дворянство?
      - Вы шутите! - вскричал Шумахер. - А вот взгляните, экселенц, что он пишет в проекте устава? "Учеников школы той отнюдь чтоб не драли и за уши не таскали, а токмо по постановлению педагогического совета за исключительные бы поступки розгою..." Да он же в педагогике прямой неук, этот ваш Нартов!
      - Однако покойный император сего токаря неуком не признавал и многие дела наиважнейшие доверял. И ныне царствующая императрица...
      - Покойный император, царство ему небесное, с сим токарем каждый день точил и привык к нему, как к своему человеку. Привыкаем же мы к своим лакеям, кучерам, но это не должно означать, что мы им дела государственные поручать станем. Он же сам, Нартов, рассказывал, что и горшки подавать малолетным принцессам ему доводилось!
      - Ну-ну, господин библиотекариус, вы забываетесь! - Девиер захлопнул крышку черепаховой табакерки.
      Шумахер понял, что зарвался, и в расстройстве чувств принялся пальцем накручивать локоны своего парика.
      - А правда ли, - спросил Девиер, - вы заставляли иноземцев, выписанных сюда в качестве студентов, дрова пилить на вашей собственной усадьбе?
      - Ложь, ложь! - поперхнулся Шумахер. - О, все это клевета!
      - Ладно! - Девиер положил на стол тяжелую ладонь. - Я пришел не для того, чтобы разбираться в ваших распрях с господином Нартовым и иными. И о русских тоже советую поосторожнее, вы едите русский хлеб и русское золото получаете за службу, и немалое. Скажите лучше, что есть философский камень?
      - Философский камень? - задумчиво отозвался Шумахер, а сам лихорадочно думал: кто донес, что донес?
      - Не буду затруднять вас догадками, - сказал Девиер. - Меня интересует тот философский камень, который пропал у вас в Кунсткамере.
      - Это все Тузов! - вскричал Шумахер, очки его блестели. - Это такой ворюга! Скажу вам, экселенц, вино, которое по царскому указу выдается посетителям, угощения ради, он его расхитил! На прошлой неделе пропала большая морская звезда...
      - Постойте, разберемся, - прервал его Девиер. - Я только что допрашивал Тузова. Он весьма логично ответствует: первым о пропаже камня должен был заявить в полицию владелец, следующим - вы как куратор Кунсткамеры. А его, Тузова, будто бы вы честным словом обязали в течение семи дней о пропаже молчать... Как это понимать?
      Шумахер говорил беспрерывно, но речь его состояла из потока латинских, немецких и русских цитат и выражений. Девиер, умевший объясняться на языке всех игорных домов Старого и Нового Света, ничего понять не мог.
      - Давайте по порядку, вновь остановил его Девиер.- Да вы садитесь, Иван Данилович, что вы на ногах да на ногах! Я же не расследовать дела Кунсткамеры пришел, меня заботит другое.
      Генерал-полицеймейстер, когда хотел, мог расположить к себе любого человека.
      - Скажите, ученейший Иван Данилович, скажите мне без утайки, что есть сей философский камень, каковы его таинственные свойства?
      Шумахер принялся рассказывать на сей раз весьма внятно, а Девиер, занявшийся вновь своей табакерочкой, отмечал при упоминании каждого из трансцендентных достоинств камня:
      - Возвращает молодость старикам? Так-так! Власть земную возвышает? Преотлично!
      Но Шумахер закончил рассказ сообщением, что он не полномочен всех тайн сего камня раскрывать, и поклонился в сторону Девиера.
      А кто же полномочен?
      - Академический капитул! Сиречь ученое собрание академикусов!
      - Так-так. А в прошлом году, когда вы, преученейший библиотекариус, привозили из Европы пресловутый перпетуй-мобиль, то бишь вечный двигатель, вы, помнится, капитул не собирали?
      Шумахер склонил голову в гнедом своем пышном парике.
      - Хорошо. Тогда такой вопрос: кто же владелец сего таинственного камня?
      Шумахер приободрился, потому что из раскрытого окна стали доноситься соблазнительные запахи кухни. Он рассказал, что не далее как вчера в Кунсткамеру был доставлен чудеснейший монстр - диковинка природы, рыба-сазан куриознейший, а длиною в осьмнадцать вершков!
      Он распростер руки елико возможно.
      - Как раз сегодня сазан сей зажарен, и академический капитул просит господина генерал-полицеймейстера оказать честь. Присутствовать и принять участие в дегустации, в ученом апробировании физиологической плоти рыбы сей...
      - Так кто же, скажите мне, владелец того философского камня? терпеливо повторил вопрос Девиер.
      Шумахер достал с верхней полки лейденскую банку и стал живописно повествовать о совершенно необычайных свойствах недавно открытого электричества, которые удивительно напоминают...
      - Морра фуэнтес! - прорычал Девиер. - Кто у вас такой есть Рафалович?
      Библиотекариус будто споткнулся на всем скаку.
      - Да, да, - подтвердил Девиер, потряхивая табакерочкой. - Кто у вас такой Рафалович?
      И сладкое лицо библиотекариуса озарилось новым приступом вдохновения. О, Рафалович! Это ученейший муж, вир эрудиссимус! Это исключительный знаток черной и белой магии! Вся Сорбонна не хотела его отпускать в Россию. Одних взяток пришлось раздать сорок тысяч червонцев.
      - Про взятки бы молчали в присутствии чина полиции! - мрачно сказал Девиер. - Граф Бруччи де Рафалович? Чей у него графский титул? Цесарского двора? Многовато в Санктпетербурге развелось графов и маркиз различных, придется полиции ими заняться.
      9
      - Вот видите? - смеялся генерал-полицеймейстер. - Ни на один мой вопрос вы, господин библиотекариус, по существу не смогли ответить... А еще ученейший муж, говорят, вы тут только и занимаетесь, что друг другу экзамены устраиваете.
      Девиер обратился к табачку а ля виолетт, а несчастный Шумахер страдал, словно куриознейший сазан на сковороде, потому что никак не мог в конце концов понять, что от него нужно всесильному богу полиции.
      - А вот я задам вам еще один вопрос, - сказал генерал-полицеймейстер, насладившись понюшкой. - Уж если вы и на него не ответите, значит, экзамен не выдержан. Итак...
      Он многозначительно покосился на вытянувшегося в струнку господина библиотекариуса.
      - Кто у вас тут карлик есть такой? Что он у вас тут делает?
      Вот те на! Если б Шумахер умел чесать себя в затылке, он бы немедленно сделал это. Да ведь Девиер чуть не каждый праздник встречает этого карлика при дворе, куда тот бегает к царице за подачками. Тут что-то неспроста!
      И он поведал, как покойный Петр Алексеевич закупил за границей всяческие редкости - инструмент математический и навигацкий, сосуды химические, медицинские препараты, картины, книги, медали и прочая и прочая. Возвратясь в державу свою, государь указал, что где родятся уроды всякие, человеческие или скотские, отнюдь не выбрасывать их, а помещать в банки со спиртом и с бережением доставлять в Санктпетербург, надеясь на вознаграждение немалое. Поскольку же невежественные люди боялись уродств, полагая их кознями диавольскими, царский указ разъяснял, что сии козни противу естества и им быть невозможно, ибо у диавола ни над каким созданием власти нет...
      - Видите, - прервал его Девиер, - указ царский вам объявляет, что ничего противу естества в природе нет, а вы носитесь со своей магией, белой и черной! Однако вы опять далеко хватили, герр Шумахер. Отвечайте, чем занимается у вас карлик и кто за его поведение отвечает?
      Шумахер прижал руки к груди, как бы умоляя не прерывать, и продолжал:
      - В указах тех предписывалось также, чтобы какие уроды и люди монструозные явятся, живыми их ко государевому двору доставлять. И многие монстры живьем проживали в Кунсткамере на казенном счету. Теперь живет карла Осипов, прозываемый Нулишкой. Рожден он от придворного шута, а науке пожалован покойной царевной Наталией Алексеевной, которая разных уродцев всячески оберегала...
      Девиер окончательно убедился, что Шумахер, подобно его высоким покровителям - лейб-медику Блументросту и вице-канцлеру Остерману, владеет искусством наводить тень на плетень, и встал.
      - К вопросам сиим советую вам приготовляться получше. А то, говорят, на придворной цирюльне есть вакантное место. Там тоже наука - что кровь пускать, что пиявки ставить или шею намыливать. А общество какое? И графы, и герцоги, один даже светлейший князь имеется. А вопросы? Только самые простые задаются: "Не беспокоит ли?" Или: "Не угодно ли водицей спрыснуть?"
      И ушел, оставив Шумахера в полном расстройстве, - весь Санктпетербург знал, что генерал-полицеймейстер человек двусмысленный и к государыне без доклада входит. Да к тому же, надевая свою черную епанчу, он объявить соизволил:
      - Ея императорское величество сего дня поутру изволила путь восприять из Стрельны в свой богохранимый град Санктпетербург.
      Как тут его понимать?
      А выйдя из Кикиных палат, с высокого крыльца генерал-полицеймейстер увидел напротив, на слободке, завалинку Грачихиного дома, которая дружно грызла тыквенное семя. А перед завалинкой ходуном ходил карлик Нулишка, у которого все шнурки были расшнурованы, отчего он чуть не падал в дорожную канаву.
      - Н-на тебе, кавалер вонючий! - грозил он кулачком в окно холявинских антресолей. - Я тебя уже давно заложил со всеми твоими лейб-гвардейскими потрохами!
      И икал умопомрачительно.
      - Кто его успел напоить? - ужасался бурмистр Данилов.
      - Кто-то утром ему пожаловал гривенник, - отвечала вдова. - Много ли такой козявке надо?
      - Всех полиции продам! - хорохорился Нулишка.
      Я там свой человек. А Аленку выкуплю, мне сам генерал сто пятьдесят рублев обещал.
      Генерал-полицеймейстер счел эту сцену недопустимой и сделал знак своим клевретам.
      И жители слободки с ужасом увидели, как от Кикиных палат пошли люди в епанчах и в страшных носатых масках. Завалинка кинулась наутек. Тем временем подгулявший монстр обратился в сторону Кунсткамеры.
      - И вас заложу, академики безмозглые! - неистовствовал он. - Вот царице расскажу, как один из вас секреты продавал английскому милорду!
      - Точнее не выразишь, - сказал Девиер. Люди в масках скрутили карлика и под полами плащей унесли его с собой.
      10
      Юный князь Репнин капризничал:
      - Маркиза Лена, а маркиза Лена... Давайте не поедем сегодня кататься, останемся лучше вдвоем!
      - Ну почему же? - Маркиза за ширмой переодевалась. - Мне без общества скучно.
      Ефиопка подала ей шипцы для завивки, маркиза дула на них и обжигала пальцы.
      - Что вам эти молдаванские князья... - тянул Николенька. - И этот недоросль Холявин! Разве это общество?
      - Но это славные молодые люди! Ах, они всего лишь унтер-офицеры, а вы поручик? А не вы ли, князь, любили повторять, что в обществе женщины любой чин - не чин?
      - А если в лодке не хватит места? Придется за шлюпкой посылать, а это долго...
      - Зачем посылать? Мы гребцов не возьмем, слуг тоже, кроме моей Зизаньи. Любезные кавалеры - господин Холявин, князь Сербан, - они сами предложили сесть на весла.
      И маркиза, подхватив юбки, спустилась в вестибюль. Гайдук Весельчак с поклоном распахнул дверь и сделал на караул булавой. В дверях маркиза обернулась к Николеньке:
      - Забыла предупредить... Еще один для вас ожидается сюрприз, милый князь.
      И в толпе масок, ожидавших на крыльце, Николенька узнал своего деда, который - прямой и сумрачный - стоял поодаль.
      - Это-то зачем? - с болью воскликнул Николенька. но маркиза только обдала его смеющимся взглядом из-под черного кружева маски. Старый генерал-фельдмаршал, как заправский кавалер, склонился к ее руке, целуя.
      Через полчаса лодка маркизы Лены, украшенная коврами и роскошными опахалами, выплыла на середину Невы. Сербан Кантемир и Евмолп Холявин, оба в белых рубашках, добросовестно гребли.
      - Какой простор! - воскликнула маркиза Лена. - Каждый раз, когда я переплываю Неву, я ощущаю величие неба, огромность мира и тщету смертного человека!
      Никто не отвечал. Хотя все были в масках, но каждый знал, кто есть кто. И молодые военные были, конечно, стеснены присутствием генерал-фельдмаршала. Закат пылал в многочисленных окнах дворцов вдоль набережной реки.
      - Как быстро все это выросло! - сказал старый Репнин. - Подумать только, а ведь еще вчера здесь были топь и чащоба!
      - Деда-то, деда зачем вы взяли? - продолжал расстраиваться Николенька, дыша в ухо маркизы. Но га только смеялась, обмахиваясь опахалом.
      - Эй! - вдруг закричал Антиох. Он сидел на корме и держал в обнимку ларец с посудой, потому что был произведен маркизой в ранг буфетчика. - Эй, раззявы! Сразу видно, что князья на веслах, - судно у пас на носу, правьте левее!
      Действительно, прямо по носу на их лодку надвигалась обширная черная посудина. Сербан вскочил с веслом, готовый начать перебранку.
      Но черное судно пронеслось мимо, обдавая брызгами своих весел, ни словом, ни сигналом не отозвавшись на протесты Сербана.
      - Это и есть каторга, - сказала маркиза. Привычная веселость сбежала у ней с лица, оно вдруг, под полумаской, стало резким и даже злым. - Это каторга, господа. Видите, гребут каторжники в цепях, а лица их загорожены бортиком?
      Все присмирели, даже старый генерал-фельдмаршал. Всем пришла на ум пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся.
      - А кто там на этой каторге наверху сидит? -спросил граф Рафалович, который тоже оказался в числе приглашенных и которому как иноземцу русские пословицы на ум не приходили.
      - Это Полторы Хари.
      - Кто, кто? - вскричали ее спутники.
      - Полторы Хари. Это прозвище такое. Он их конвойный начальник. Видите, на васильковом кафтане галун золотой, широкий - офицер.
      - Все-то вы знаете, - залебезил Рафалович, поймал на ветру подол широченной юбки маркизы и поцеловал кружева.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15