Ястребы над Египтом

Несмотря на поздний час, вокруг было оживленно. Мимо него проскакали вооруженные мамелюки; на широкой площади Бейн эль-Касрейн между двумя похожими как близнецы дворцами он услышал звон сбруи и в свете факелов увидел отряд суданских воинов верхом на лошадях. Подобная бдительность имела свои причины. Вдалеке среди кварталов слышался глухой стук барабанов. Где-то за стенами на фоне звезд виднелся тусклый отблеск огня. Ветер доносил обрывки диких песнопений и отдаленных воплей.

Развязной походкой солдата, выставив вперед рукоятку сабли, де Гусман незамеченным миновал воинов в доспехах, рыскавших по улицам. Когда он решился потянуть за рукав бородатого мамелюка и спросить у него дорогу к дому Зулейки, турок ответил ему с готовностью и без малейшего удивления. Де Гусман знал – как и все в Каире – что, хотя арабка рассматривала Аль Хакима как свою собственность, она ни в коей мере не считала себя исключительной собственностью калифа. Многим капитанам наемников ее жилище было столь же знакомо, как и Аль Хакиму.

Дом Зулейки стоял чуть в стороне от широкой улицы, в непосредственной близости от Восточного Дворца, с садами которого он на самом деле соединялся. В дни своей бытности фавориткой калифа, Зулейка могла пройти из дома во дворец, не нарушая указа владыки об уединении женщин. Зулейка не являлась служанкой; она была дочерью свободного шейха, любовницей Аль Хакима, а не его рабыней.

Как и ожидал де Гусман, попасть в ее дом оказалось несложно. В ее руках соединялись тайные нити интриг и политики, и мужчины любых убеждений и состояния допускались в ее приемную, где предлагались в качестве развлечений юные танцовщицы и опиум. В эту ночь не было ни танцовщиц, ни гостей, но зловещего вида йеменец без вопросов открыл сводчатые двери, над которыми горел факел, и проводил фальшивого мавра через небольшой дворик, по лестнице и по коридору в большую комнату, задрапированную алыми бархатными занавесками.

Освещенная мягким светом бронзовых ламп, комната была пуста, но где-то в доме слышались женские крики, сопровождавшиеся мелодичным смехом, тоже женским, неописуемо зловещим.

Однако де Гусман почти не обратил на это внимания, поскольку как раз в это мгновение на улицы Эль-Кахиры, казалось, выплеснулся ад.

Послышался глухой рев невероятной силы, словно грохот прорвавшего дамбу потока, смешанный с воем множества диких зверей. Йеменец прислушался, и его темная кожа стала мертвенно-бледной. Затем он вскрикнул и кинулся в коридор, откуда донеслись быстрые мягкие шаги и тяжелое дыхание.

В соседней комнате, оторвавшись от занятия, казавшегося ей невероятно занимательным, Зулейка услышала за дверью сдавленный крик, свист и удар клинка, а затем звук падающего тела. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Осман, сверкая в свете ламп белками глаз и оскаленными зубами; с его широкой сабли каплями стекала кровь.

– Собака! – воскликнула она, выпрямляясь, словно атакующая змея. – Что тебе здесь надо?

– Ту женщину, что ты у меня забрала! – прорычал он, похожий в своей животной страсти на обезьяну. – Рыжую бабу! Весь Каир в аду! Кварталы восстали! Еще до рассвета улицы превратятся в реки крови! Я убью всех! Я буду рубить суннитских псов, словно тростник. Еще одно убийство сейчас ничего не значит! Отдай мне ту женщину, или я убью тебя!

Опьяневший от крови и похоти, обезумевший суданец забыл о своих страхах перед Зулейкой. Она бросила взгляд на обнаженную дрожащую женщину на ковре со связанными руками и ногами. Она еще не отомстила до конца своей сопернице. До сих пор это была лишь занимательная прелюдия к пыткам, мучениям и унизительной смерти. Никакие силы ада не отняли бы у нее жертву.

– Али! Абдулла! Ахмед! – закричала она, выхватывая украшенный драгоценными камнями кинжал.

Взревев словно бык, чернокожий гигант бросился на нее. Арабке никогда прежде не приходилось сражаться с мужчинами, и ее гибкости и ловкости, не дополненной боевым опытом, оказалось явно недостаточно. Широкое лезвие пронзило ее тело, выйдя на фут между лопаток. Со сдавленным криком агонии и ужаса она осела на пол, и суданец грубым движением выдернул саблю. В это мгновение в дверях появился Диего де Гусман.

Испанец ничего не знал об обстоятельствах случившегося; он видел лишь громадного воина, вытаскивающего меч из тела женщины, и действовал в соответствии со своими инстинктами.

Осман, развернувшись, словно большой кот, замахнулся окровавленной саблей, но сокрушительный удар де Гусмана тут же обрушился на его голову. Суданец пошатнулся, и в следующее мгновение клинок испанца со всей силой отсек ему левую руку, врубился между ребер и глубоко погрузился в кости таза.

Де Гусман, ворча и ругаясь, выдернул застрявшее среди мускулов и костей лезвие. Вновь он услышал нарастающий рев толпы, и волосы у него на голове встали дыбом. Ему был знаком этот рев – охотничий клич, гром, сотрясавший троны мира. С улицы слышался стук копыт и разъяренные голоса, выкрикивавшие команды.

Он уже повернулся, чтобы выбежать в коридор, когда услышал умоляющий голос и впервые заметил обнаженную женщину, извивающуюся на ковре. На ее теле не было ни царапины, но щеки были мокры от слез, рыжие волосы, разметавшиеся по белым плечам, пропитались потом, и она вся дрожала, словно ее пытали.

– Освободи меня! – умоляла она. – Зулейка мертва – освободи меня, ради Бога!

Приглушенно выругавшись, он разрезал ее путы и снова повернулся, почти тут же забыв о ней. Он не видел, как она поднялась и скользнула в занавешенный проход.

Снаружи послышался голос:

– Осман! Во имя шайтана, где ты? Пора в путь! Я видел, как ты бежал сюда! Дьявол тебя побери – ты где?

В комнату ворвался воин в кольчуге и шлеме и застыл на месте.

– Что? Аллах! Ты солгал мне!

– Нет! – весело ответил де Гусман. – Я покинул город, как и поклялся; но затем я вернулся.

– Где Осман? – спросил Аль Афдал. – Я пришел сюда следом за ним... о Аллах! – Он яростно потянул себя за усы. – Во имя Бога, Единого Истинного Бога! О, проклятый кяфир! Зачем ты убивал Османа? Все города восстали, и берберы сражаются с суданцами, которым я вместе со своими людьми спешу на помощь. А ты... – я все еще обязан тебе жизнью, но всему есть предел! Во имя Аллаха, убирайся отсюда, и чтобы я никогда тебя больше не видел!

Де Гусман хищно усмехнулся.

– На этот раз тебе так просто от меня не избавиться, Эс-Салих Мухаммад!

Турок вздрогнул.

– Что?

– К чему этот маскарад? – ответил де Гусман. – Я узнал тебя еще в доме Захира эль-Гази, который прежде был домом Эс-Салиха Мухаммада. Лишь хозяин дома мог столь хорошо знать его секреты. Ты помог мне убить эль-Гази, так как бербер нанял Замана и остальных зарезать тебя. Что ж, неплохо. Но это не все. Я пришел в Египет, чтобы убить эль Гази, и моя цель достигнута; но теперь Аль Хаким намерен уничтожить Испанию. Он должен умереть; и ты поможешь мне в этом.

– Ты такой же безумец, как и Аль Хаким! – воскликнул турок.

– Что, если я пойду к берберам и расскажу им, как ты помог мне убить их эмира? – спросил де Гусман.

– Они изрубят тебя на куски!

– Что ж, пусть! Но они точно так же изрубят на куски и тебя. А суданцы им помогут; никто не любит турок. Берберы вместе с чернокожими вырежут всех турок в Каире, И где в таком случае будет твое тщеславие, когда ты лишишься головы? Да, я умру, но если я устрою так, что суданцы, турки и берберы перережут друг друга, возможно, мятеж сметет их всех, и я своей смертью добьюсь того, чего никогда бы не добился при жизни.

Эс-Салих Мухаммад осознал мрачную решимость, звучавшую в словах кастильца.

– Похоже, мне все же придется прикончить тебя! – пробормотал он, вытаскивая саблю. В следующее мгновение комната наполнилась лязгом стали.

После первого же выпада де Гусман понял, что турок – лучший боец из всех, кого он встречал; если испанец казался воплощением огня, то его противник был холоден, как лед. К нежеланию убивать Эс-Салиха добавилось понимание того, что тот превосходит его в ловкости и силе. Эта мысль привела испанца в безудержную ярость, так что отчаянное безрассудство, всегда бывшее его слабостью, стало сильной стороной. Собственная жизнь не имела для него никакого значения; однако, если бы он погиб в этой забрызганной кровью комнате, Кастилия погибла бы вместе с ним.

За стенами Эль-Кахиры бесновалась толпа; факелы разбрасывали вокруг искры, и сталь взимала свою кровавую дань. В комнате мертвой Зулейки свистели и звенели кривые клинки. «Убей, Диего де Гусман! – казалось, пели они. – Судьба Испании в твоих руках! Сражайся во имя вчерашней славы и завтрашнего величия. Слышишь грохот оружия, шелест знамен на горном ветру; видишь бесплодные усилия защитников и кровь мучеников? Сражайся за родные нагорья, за черноволосых женщин, за костры в очагах и барабаны будущих империй! Сражайся за нерожденные еще королевства, великолепие славы, и громадные галеоны, плывущие по золотому морю к неведомым мирам! Сражайся за прекрасную Испанию, древнюю и вечно юную, феникса наций, возрождающегося из пепла мертвого прошлого, чтобы ярко вспыхнуть среди штандартов мира!»

Из приоткрытых губ Эс-Салиха Мухаммада вырывалось тяжелое дыхание. Его смуглая кожа приобрела пепельный оттенок. Ни сила, ни ловкость его не могли устоять перед натиском этого воплощения ярости, неумолимо наступавшего на него с горящими глазами, нанося удары, словно кузнец по наковальне.

Из-под запекшейся повязки де Гусмана вновь потекла по виску кровь, но меч его был подобен огненному колесу. Турок мог лишь парировать удары, не в силах ответить.

Эс-Салих Мухаммад сражался ради удовлетворения собственного тщеславия; Диего де Гусман сражался за будущее своего народа.

Последнее отчаянное усилие, и сабля вылетела из руки турка. Он отшатнулся, издав вопль – не боли или страха, но отчаяния. Де Гусман, широкая грудь которого тяжело вздымалась, опустил оружие.

– Я не стану сам убивать тебя, – сказал он. – Не буду я и принуждать тебя к клятве с мечом у горла. Ты бы все равно ее не сдержал. Я иду к берберам, и это станет моей смертью – и твоей. Прощай; я мог бы сделать тебя визирем Египта!

– Подожди! – задыхаясь, произнес Эс-Салих. – Давай поговорим! Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал! – Де Гусман резко повернулся, чувствуя, что затравленная дичь наконец у него в руках. – Ты что, не понимаешь, что на тебе сейчас держится равновесие власти? Суданцы и берберы сражаются друг с другом, а жители Каира сражаются с теми и с другими! Никто не в состоянии победить без твоей поддержки. На чью сторону ты бросишь своих мамлюков, тот и выиграет. Ты собирался поддержать суданцев и сокрушить как берберов, так и повстанцев. Но, предположим, ты свяжешь свою судьбу с берберами? Предположим, ты окажешься вождем повстанцев, сторонником правоверных, выступающих против святотатцев? Эль Гази мертв; Осман мертв; у толпы нет предводителя. Ты единственный сильный человек, оставшийся в Каире. Ты искал славы, служа Аль Хакиму; однако тебя ждет слава куда большая, стоит только попросить! Встань со своими турками на сторону берберов, и сокруши суданцев! Толпа объявит тебя освободителем. Убей Аль Хакима! Поставь на его место другого калифа, при котором ты будешь визирем и реальным правителем! Я буду рядом с тобой, и мой меч – твой меч!

Эс-Салих, слушавший его словно в полусне, внезапно расхохотался, будто пьяный. Мелькнувшая было мысль о том, что де Гусман собирается использовать его как пешку, чтобы сокрушить врага Испании, тут же утонула в горячем вине неудовлетворенного тщеславия.

– Отлично! – проревел он. – По коням, брат! Ты показал мне путь, который я искал! Эс-Салих Мухаммад будет править Египтом!

7

На большой площади посреди эль-Мансурии пламя факелов освещало водоворот мечущихся фигур, ржущих лошадей и сверкающих клинков. Коричневые, черные и белые люди сражались друг с другом – берберы, суданцы, египтяне – тяжело дыша, ругаясь, убивая и умирая.

В течение тысячи лет Египет дремал под пятой иноземных хозяев; теперь он проснулся, и пробуждение его было окрашено алым.

Подобно безумцам, жители Каира вцеплялись в чернокожих убийц, стаскивая их с седел, перерубая подпруги взбешенных лошадей. Ржавые пики с лязгом ударялись о клинки сабель. Огонь вспыхнул сразу в сотне мест, поднимаясь к небу, пока пастухи Мукаттама не проснулись и изумленно не уставились на зарево. Со всех окраин чудовищным потоком катились ревущие толпы, соединяясь вместе на большой площади. Сотни неподвижных тел, в кольчугах или полосатых халатах, лежали под топчущими их копытами и ногами, а над ними кричали и рубились живые.

Площадь находилась в самом центре суданского квартала, в который ворвались опьяненные кровью берберы, пока основная часть суданцев сражалась с толпой в других частях города. Теперь же, поспешно отозванные в собственный квартал, черные воины явно превосходили берберов числом, в то время как толпа угрожала поглотить оба войска. Суданцы, под руководством их капитана Изеддина, сохраняли некоторую видимость порядка, что давало им преимущество над неорганизованными берберами и лишенной вождя толпой.

Обезумевшие каирцы врывались в дома чернокожих, вытаскивая оттуда вопящих женщин; пламя горящих зданий превратило площадь в океан огня.

Где-то вдали послышались звук барабанов и стук множества копыт.

– Наконец-то, турки! – тяжело дыша, сказал Изеддин. – Слишком долго же они мешкали! И где, во имя Аллаха, Осман?

На площадь влетела обезумевшая лошадь, с губ которой клочьями срывалась пена. Всадник едва держался в седле, яркая одежда была разорвана, по черной коже струилась алая кровь.

– Изеддин! – закричал он, вцепившись обеими руками в развевающуюся гриву. – Изеддин!

– Сюда, дурак! – прорычал суданец, хватая за повод вставшую на дыбы лошадь.

– Осман мертв! – сквозь рев пламени и становившийся все громче барабанный бой завопил всадник. – Турки предали нас! Они убивают во дворцах наших братьев! А! Они идут!

Под оглушительный грохот копыт и сотрясающий все вокруг барабанный бой на площадь ворвались отряды всадников в кольчугах и с копьями, прокладывая себе кровавый путь и не различая своих и чужих. Изеддин увидел ликующее смуглое лицо Эс-Салиха Мухаммада под сверкающей дугой его сабли, и с ревом направил лошадь прямо на него, впереди своего войска.

Однако незнакомый всадник в одежде мавра, издав странный воинственный клич, поднялся в стременах и нанес сокрушительный удар. Изеддин упал, и по изрубленным телам его сотников пронеслись копыта убийц – словно темная ревущая река, грохотавшая среди объятой пламенем ночи.

На каменистых отрогах Мукаттама пастухи в ужасе смотрели на огненное зарево, протянувшееся от ворот эль Футуха до мечети Ибн-Тулуна; лязг мечей был слышен далеко на юге, до самого Эль-Фустата, где побледневшая знать тряслась от страха в своих окруженных садами дворцах.

Словно покрытый кровавой пеной и отсвечивающий пламенем поток, волны ярости наводнили кварталы и хлынули через ворота Зувейлы, заливая улицы Эль-Кахиры, Победоносной. На большой площади Бейн эль-Касрейн, по которой могли пройти строем десять тысяч человек, суданцы сделали последнюю остановку, и там же и погибли, окруженные турками в остроконечных шлемах, вопящими берберами и обезумевшими каирцами.

Именно толпа первой переключила свое внимание на Аль Хакима. Орды оборванцев ворвались в бронзовые двери Большого Восточного Дворца и с воем устремились по коридорам в большой Золотой Зал, где, сорвав расшитую золотом портьеру, обнаружили лишь пустой золотой трон. Грязные и окровавленные пальцы срывали со стен дорогие ковры; столы из сардоникса переворачивались под звон позолоченной посуды; евнухи в алых мантиях с визгом разбегались, девушки-рабыни вопили в руках насильников.

В Большом Изумрудном Зале, словно статуя, стоял на покрытом шкурами возвышении Аль Хаким. Его бледные руки дрожали, глаза были подернуты дымкой; он производил впечатление пьяного. У входа в зал группа преданных слуг отбивалась мечами от наседающей толпы. Отряд берберов пробился через пеструю толпу, вступив в борьбу с черными рабами, и в гуще схватки никто не обращал внимания на белую неподвижную фигуру на возвышении.

Аль Хаким почувствовал, как кто-то взял его за локоть, и, словно в полусне, увидел перед собой лицо Заиды.

– Идем, мой повелитель! – убеждала она. – Весь Египет восстал против тебя. Подумай о себе! Следуй за мной!

Он позволил ей увести его, бормоча, словно в трансе:

– Но ведь я Бог! Как может бог познать поражение? Как может бог умереть?

Отодвинув ковер, она повела его по длинному узкому коридору. Пробыв некоторое время в Большом дворце, Заида хорошо знала его секреты. Набросив на калифа свой халат, она поспешно вела его через погруженные во мрак пахнущие пряностями сады, затем по извилистой улице среди домов с плоскими крышами. Никто из тех немногих, кто им встречался, не обращал внимания на спешащую пару. Через маленькие ворота, скрытые среди пальм, они прошли сквозь стену. С севера и востока Эль-Кахиру окружала пустыней. Они вышли с восточной стороны. Позади них и далеко на юге ревело пламя и бушевала резня, но вокруг были лишь пустыня, тишина и звезды. Заида остановилась, и ее глаза вспыхнули в звездном свете.

– Я – Бог, – ошеломленно пробормотал Аль Хаким. – И вдруг весь мир – в пламени. Но я все равно Бог...

Он почти не чувствовал сильных рук венецианки, заключивших его в последние смертельные объятия. Он не слышал ее шепота: «Ты отдал меня в лапы этого зверя! Из-за этого я попала в руки соперницы, которая подвергла меня таким унижениям, которые никому даже не снились! Я помогла тебе бежать, поскольку не кто иной, как Заида, уничтожит тебя, Аль Хаким, глупца, возомнившего себя богом!»

Уже почувствовав смертоносный укол ее кинжала, он простонал:

– И все же я Бог – а боги не умирают...

Где-то вдалеке завыл шакал.

В Эль-Кахире, в Большом Восточном Дворце, мозаичный пол которого был залит кровью, окровавленный Диего де Гусман повернулся к Эс-Салиху Мухаммаду, столь же растрепанному и перемазанному кровью.

– Где Аль Хаким?

– Какая разница? – рассмеялся турок. – Он повержен; в эту ночь мы – повелители Египта, ты и я! Завтра другой сядет на трон калифа, кукла, за чьи ниточки я буду тянуть. Завтра я стану визирем, а ты – проси чего хочешь! Но сегодня здесь правим мы, клянусь блеском наших мечей!

– И все-таки мне бы хотелось проткнуть Аль Хакима своей саблей – это было бы подходящим завершением сегодняшней ночи, – ответил де Гусман.

Однако этому уже не суждено было случиться, хотя двое с жаждущими крови клинками еще долго бродили по покрытым коврами залам и сводчатым палатам, пока их ненависть и ярость не сменились удивлением и суеверным страхом, отголоски которого слышатся до сих пор в легендах о чудесных исчезновениях и таинственных историях о сверхъестественном. Время превращает дьяволов и безумцев в святых и хаджи; далеко в горах Ливана друзы ждут нового пришествия Аль Хакима Божественного. Но, даже если бы они ждали десять тысяч лет, они бы ни на шаг не приблизились к вратам Тайны. И лишь шакалы, нашедшие убежище в холмах Мукаттама, и стервятники, простирающие крылья над башнями Баб-эль-Везира, могли бы рассказать о том, какая судьба постигла человека, возомнившего себя Богом.

Примечания

1

Переписан Говардом из старого рассказа "Ястребы над Шемом".