Чужую ниву жала (Буймир - 1)

      - Хлеба напечет - печку хоть строгай! Из белого черное сделает! На скатерть положит хлеб - все слиплось! Везде следы пальцев! Хату побелит как кузня! Масло собьет - оно тает от ветра, не то что от солнца. Выстирает сорочки - как тряпки. Посуду моет, музыка заиграет - у нее миски из рук валятся...
      Ганна Калитка стыдила сватью - нечего сказать, хороша хваленая, работящая да старательная Чумакова дочка!
      Всем памятно - кто мог забыть? - как Ганна на весь Буймир ославила невестку, ходила по всему селу, показывала скатерть в слипшемся тесте: "Смотрите, люди добрые, - невестка хлеб пекла!" Об этом пересказали матери, и Лукия немало плакала, горевала... Издевались над дочкой у Калиток как только могли. И еще рассказала Лукия людям, как муж ночью избил Орину, вероятно хотел, чтобы черная болезнь напала, испугать хотел, и она прибежала в родной дом босая. Думал, вгонит жену в чахотку, никому не будет нужна. И хоть бы муж был, как у людей, а то мохнатое да уродливое - глядеть тошно.
      Лукия теперь увидела все в новом свете и многое себе уяснила, все припомнила. Неспроста Мамаева Секлетея не хочет сына женить на ленивой Ульяне, которая вся пошла в мать.
      Уж тяжелее обидеть, допечь Ганну вряд ли можно было. И без того засиделась дочь в девках, никто сватать нейдет, хоть она и из богатого двора и дочь старшины. Проклятая сватья нарочно разносит худую славу, пугает людей, чтобы никто не брал Ульяны. Вот к чему клонит сватья.
      - Ведьма! - с пеной на губах крикнула Ганна.
      Обругав сватью непристойными словами, она, к общему удивлению, рассказала всем, как ее сглазила эта ведьма. Ударит гром, молния - и заложит грудь, нападет кашель или заболит голова, уши. А то раньше не было ничегошеньки... Возвращалась Ганна с базара, встречает ее сватья: "Ты уже с базара? Так рано?" И что бы вы думали? Едва смогла Ганна вытопить печь! Ну, сама не своя! Все ломит, крутит, болит. Обеда не смогла сготовить...
      Может быть, этот рассказ кого-нибудь и убедил, но Лукию он развеселил и обозлил. Сильнее оскорбить, чем этой бредовой выдумкой, навряд ли было возможно.
      - Типун тебе на язык!
      - Ведьма!
      - Чтоб ты до дома не дошла!
      - Сводница!
      - Чтоб у тебя язык отсох!
      - Так бы и жила своднями!
      - Змея!
      - К Татьяне ходила?!
      - Чтоб тебе ноги повыворачивало!
      - Что цыганка на базаре сказала?!
      - Чтоб ты домой не вернулась!!
      Выглянул Иван Чумак из хаты, хмурым взглядом окинул сварливых, горластых женщин.
      - Плеснуть бы на вас водой! - рассудительно проговорил он и, бессильный угомонить разбушевавшихся сватий, ушел в хату, не стал слушать.
      Люди с любопытством следили за этим поединком, слушали, думали и сказали:
      - Лукия отдала дочку силой, а теперь клянет сватью. Разбогатеть хотела. Искалечила дочери жизнь, а теперь враждует с Калитками.
      Каких только перемен не бывает с людьми!
      Навеки со сватьей поссорилась, разругалась Лукия!
      Если вам приснятся цветастые рядна - так и знайте, непременно к ссоре...
      11
      Звонят в колокола, позванивают белые опошнянские горшки, пастухи играют на сопилках, гончары высвистывают на глиняных петушках - ярмарка!
      Яркие, как калина, девушки прогуливаются среди саней, в аксамитовых корсетках, в цветастых сорочках. Волосы у них заплетены в косу, а у кого пышные, то в две, и уложены венком. Сапожки по ноге, а ноги мерзнут, девушки подковками постукивают, притопывают, сапожками зелеными, красными, желтыми... Честь и слава девушке, которой не холодно на морозе и не душно в жару. Если хлопец нравится девушке, то и ноги у нее никогда не мерзнут, будет стоять ночь на морозе и ногой не топнет. А если уж не нравится, так и знайте: ноги сразу замерзли, мне надо домой идти.
      Пестрят в глазах плахты, украшения, ленты, уборы. Как бы ни была девичья жизнь тосклива, но одежа играет всеми цветами, веселит сердце. Зеленые пояса перевивают девичьи станы, красная обшивка плещет по голенищам, щеки на морозе пылают. Какая-то девушка купила зеркало, собрался девичий кружок, смотрятся... Что нужно дивчине?..
      У парней шапки сбиты на затылок, сапоги ослепительны. Они прохаживаются по ярмарке, лакомятся медовыми пряниками, перебрасываются с девушками шутками, криком, смехом, угощают пряниками. Хлопцы встряхивают чубами. Каких только нет чубов - лоснятся на солнце - девчата могли вдоволь налюбоваться. У кого пышный, у кого приглаженный или кудрявый, у кого волнистый. Мамаев Левко видный на всю ярмарку хлопец - пухлое лицо его красно, как пояс. Сошлись парни-богатеи, завели спор - кто больше выпьет пива. Люди идут, вскидывают глаза, видят, у кого больше бутылок, у кого какие достатки.
      Тут, в толпе, шатаются и Павло с Максимом, и Маланка с Ориной и Одаркой протискиваются меж саней, залезли в такие дебри, что и не выберутся никак. Конечно, ходят они тут не без дела - повезут домой ярмарочные люди нежданные гостинцы, только не каждому ведать о том положено. Лирники поют хриплыми голосами жалостные песни о войне. Собралась толпа, люди с опущенными головами стоят в задумчивости, слушают, у иных бегут слезы: тужат по сыновьям, мужьям, братьям, сложившим головы в песках Маньчжурии. Покоряются, терпят - до каких пор?
      Среди ярмарочного люда сновали и подростки в матросских, солдатских бескозырках, которые искалеченные отцы попривозили с войны.
      Сквозь крик и рев беззаботно журчат ясноголосые сопилки, струятся, как весенние ручейки. Кожухи бьют по рукам, хлопают, торгуются. Горланят пьяные гуляки. Прасолы, мясники, свиноводы, засаленный, важный народ, устраивают свои дела.
      Дюжие мясники с набрякшими на морозе лицами рубят на пеньках мясо, а те, что распродались, пьют под навесами горилку, бегают собаки и лижут пеньки...
      И чего только на этой ярмарке не наслышишься! По всей ярмарке идет говор:
      - Шкарупа повесился!
      - Да где ж повесился, он под навесом пьет горилку.
      - Значит, что-нибудь есть, коли люди говорят...
      Ярмарка собирает и разносит по свету все новости. Собрались в кружок платки - черный, цветастый, рябой, зеленый, вели разговор о том, что Яков бьет Орину. Черный платок учил молодиц уму-разуму:
      - Надо уметь мужу угодить - постирать, помыть, чарку налить...
      Раскрашенные горшки сияют на снегу, торговки бубликами, салотопницы, перекупщицы скликают из-под палаток ярмарочный люд. Шипят оладьи, вкусный запах постного масла разносится по торговому ряду, пьяно пахнет кожа, распирает грудь, густой березовый запах дегтя кружит голову, чудесный аромат источают меды - розовые, красные, синие, желтые, грушевые, бураковые, сливовые. Торговки цедят, нахваливают, кивают - вон у той мыши плавали, фуксином мед подкрашен. Проголодавшиеся покупатели подхватывают бубликами бекмесы*.
      _______________
      * Б е к м е с - арбузный мед.
      Базарные утехи!
      Слоняется человек по ярмарке, места себе не находит, трется среди ярмарочных купцов, задурили совсем голову человеку, свету не рад, растерянный, озабоченный... Вдруг спасительная мысль пришла в голову, можно сказать, вспыхнула: "Лучше пропить, чем дегтя купить!"
      Прояснился свет у человека, на ярмарке наступил порядок.
      Румяная торговка наперебой с другими приглашает покупателей, чтобы отведали медового кваску - остренького да пьяненького.
      - Вот квас так квас, только в Москве да у нас, и государыня пила, три ведра взяла... И еще заказывала...
      Грузные купцы скупают шерсть, пряжу, смушку, - как раз идет овечий окот, смушковая ярмарка. Молодки любуются полотнами - нежные белые полотна ласкают румяные лица.
      Чего только нет на этой ярмарке! Где еще есть такое куриное перо? Шерсть? Воск?..
      А какие колеса продавали - сплошной звон! - бороды зачарованно рассматривали тяжелый обод - ясеневый, гнутый внутренней стороной до спиц, молодой ясень, а старый - гнут иначе... На все нужна ухватка, талант. Колесник не какой-нибудь - у таращанского мастера учился!
      А посреди ярмарочной площади приметные в толпе стоят урядник Чуб и возле него стражник Непряха - в новых мундирах, казенный цвет внушает людям страх и уважение, красные шнуры горят. С саблями, при шпорах, они стоят слушают, смотрят: время тревожное, год неспокойный, бунтарские дни за всем не уследишь, не усмотришь, недоглядишь, всего недослышишь. Вдруг лица их просияли, Непряха выпрямил длинный свой стан, Чуб, пригладив пышные усы, ловко вскинул руку к козырьку: пышные хозяйки плыли, усмехались, кивали - чернобровая Ганна и русая Секлетея протискивались к коровам. Видные хозяйки, кожухи на них в четыре смушки, с красной каймой, вывели коров на ярмарку.
      Люди заглядывались вслед разодетым хозяйкам, рассуждали:
      - За королем и Химка барыня, а за пьяницей и княгиня сгинет.
      Отменные коровы, не коровы, а колодцы, весной будут с телятами. Коров хозяйки продавали дорого, предвесенняя скотина в цене, перезимовала, выкормлена. Осенью скот дешевый хозяева скупили, а теперь перепродают с барышом. Мамай, Калитка сбывают лишних коров, а Грицко Хрин продает последнюю - единственное утешение в жизни, кормилицу, спасительницу. Теперь покупай коня, впрягайся сам в работу. Все равно пасти скотину негде, снимай у Харитоненки луга, а потом не вылезай из отработок. А там осенью коня продашь, купишь корову. Так и вертится крестьянская жизнь.
      Ярмарка гудит, ревет, стоит сплошной говор, ярмарка горланит, ржет, свищет, гремит, гогочет.
      Со всего света понаехало народа! Из Шкарупивки, Ламахивки, Чопивки, из Капустянец, Чаколапивки, Веприка, Махинихи, Сыроватки, Чумакивки, Чупахивки...
      У церковной ограды столпился народ - люди протискались через загроможденную площадь и обступили лирника. Немало лирников на ярмарке, голоса их среди оглушительного гвалта стонут и завывают. Но шапки, платки, кожухи только сюда и плывут, толпятся, смотрят. Слушают песню про старшину и потешаются. По всей ярмарке сразу пронесся слушок: "Знаменитую песню про Калитку сложил лирник. Пойдем послушаем..." Люди бросали торговлю и сбегались к церковной ограде, хватались за бока. Деньги непрерывно сыпались в мисочку лирника, который наигрывал и пел-выводил, как ненасытный старшина за казенную печать рубли собирал, себе карман набивал, десять лет прослужил, сто десятин земли прихватил.
      Люди съехались из соседних сел, из полтавских, гадячских хуторов, в кобеняках, серяках, свитках, кожухах, из Веприка, Ольшан, Капустянец.
      - О каком старшине поют? - спрашивали иные.
      - О нашем Калитке Романе, - услужливо разъяснял всем Захар. На весь уезд разнеслась слава старшины.
      - Все они прохвосты! - говорили люди и бросали лирнику медяки, а порой и серебро, передавая их в толпе, как в церкви передают на свечи, всем понравилась песня о "цибульчанском" старшине...
      А тому, кто не знает, почему его так называют, Грицко Хрин охотно рассказывал: когда выбирали старшину - кидали головки лука, то есть цибули. "Вот так потеха!" Люди качали головами, а лирник Дорофей пел, как старшина "цибульчанский", он же опекун Дарьи Рипчанской, Маруси Замшанской...
      Грицко Хрин снова разъяснял, кивал в сторону молодых рослых торговок, к которым хаживал старшина...
      - Он же председатель суда, мошенник хоть куда, - выводил лирник.
      Слушатели сопели от удовольствия. Отныне весь мир будет знать старшину Романа Калитку! Веселый день настал для Буймира - люди бросали все, зазывали соседей: "Идем, послушаем песню о нашем старшине!"
      Лирник Дорофей пел, и люди не могли наслушаться.
      Все лирники в этот день завидовали Дорофею, который неизвестно чем приманил народ. Толпа росла, гам не утихал. Старый Дорофей был удивлен такому счастью, которое еще не выпадало на его долю - целый мешок медяков насобирал!
      А что касается Захара, Грицка - творцов этой незабываемой песни, то о них и говорить нечего. Они-то больше всех радовались своей затее, конечно не подавая вида. Всё припомнили старшине - солдатские деньги, сиротские слезы, навек ославили, осмеяли ненавистного Калитку... Метался в этот день старшина, выходил из себя, но никак не мог сообразить, кому могла прийти эта затея в голову. Вероятно, бурсак какой-нибудь сложил. До черта развелось в Буймире тайных, ловких злодеев. Старшина спрятался от людей, не вылезал из хаты, зато уж Ганна с Секлетеей наслушались, натешились досыта! Мог ли ожидать Калитка такой напасти?
      А лирник Дорофей, как во сне, крутил свою лиру, накручивал деньги: "Что за диво? Что за песня? Озолотиться можно!"
      Лирник играет, народ потешается, ярмарка кружится, крутится, а стражник Непряха и урядник Чуб стоят посреди и не знают не ведают, что на свете творится. Мало ли лирников на ярмарке? Выводят во все голоса, даже в голове гудит. А если бы и дознались, что бы они сделали? Правда, люди твердят, что урядник со стражником все могут сделать, разве что не остановят солнца.
      А тут еще Захар среди ярмарки стал на сани и обратился к людям:
      - Товарищи!
      Это долетело до уха урядника, и он приказал Непряхе:
      - Дай ему "товарища" в зубы!
      Где там! Люди плотно обступили Захара и требовали: пусть говорит! Теперь свобода! Манифест слышали? Надо, чтобы все крестьянские нужды доходили до царя!
      В то время по селам гуляла молва о том, что царь-батюшка не знает не ведает, как людей обманывают, - нерадивые слуги скрывают правду от царя.
      Захар стал на сани и объявил людям, чтобы не нанимались к панам по дешевой цене, чтобы требовали высокой платы: плужники, сеяльщики - полтора рубля, бороновальщики - рубль. Харитоненко дорого берет за аренду, эксплуатирует наш труд, нанимает рабочую силу за бесценок. Надо нашим людям за ум взяться. Мы добьемся свободы только тогда, когда народная власть станет.
      - Ты говори о земле, а власть - леший с ней! - вразумлял оратора Иван Чумак.
      Людям понравилась мысль о единодушных требованиях к панам, решили обсудить этот вопрос на сельских сходках, подбадривали оратора.
      Такое собрание на ярмарке не новость. Пристава нигде не видно, и Чуб сегодня полновластный начальник. Где бы ни собралась толпа - известно, речь идет против панов. Плохо только, если кто-нибудь услышит из экономии - донесет Харитоненке, дойдет до земского, до исправника, те дадут нагоняй приставу, тогда уж несдобровать и уряднику. Ну и времена! Разве может Чуб среди бела дня заткнуть людям рот, когда сам манифест говорит?.. К тому же немало важных хозяев Буймира мотаются по ярмарке, слушают...
      Захара чуть не сбили с ног - столько народа привалило, услышав заманчивые слова о земле, оплате, аренде. Всем не терпелось послушать, что будет говорить длинный невзрачный человечище в сермяге. Оратор широко раскидывает умом, видно, человек здравого смысла, все хочет охватить. На что нам война - людское горе, слезы, пагуба! Только ненасытным панам нужна китайская земля, нам и своей хватит, надо только вырвать ее у панов - вот куда он гнет, к совершенно другой войне призывает, к войне против панов.
      Оратора обступили, слушали его речь о том, как крутится "земельный" шар, и о том, что "лиригия" - дурман. Сегодня поп повенчал молодых, а завтра муж набил жене морду, приходит она к попу служить молебен Ивану-воину, чтобы укротил мужа, - вот попу снова выгода.
      Шум и гам поднялся в толпе от этих безбожных слов, Захар увидел красную Мамаеву рожу. Тот надрывался, грозил кулаком. Лука Мороз тоже возмущенно что-то выкрикивал. Тут протискался урядник со стражником и разогнал сборище - не собрание, а буйство, беспорядок. Послышались угрожающие выкрики - одни стали оборонять Захара, а церковный староста Мамай с компанией наседал. Кто-то крепким кулаком саданул Захара в бок, на него насели, Грицко Хрин едва вытянул приятеля из толпы, принял на себя тумаки. Друзья замешались между санями, конями. А что такое сказал Захар? Разве не такое бывает на селе? Мамаева компания хотела расправиться с ним за правду. А Захар еще не все высказал. Он развозил рукавом кровь на лице, чувствуя ее соленый привкус, набрал горсть снега, прикладывал к распухшим губам, к носу, останавливал кровь и ронял красные, как маков цвет, комки.
      Пусть подождут, время придет, Захар им еще и не то скажет. А над Калиткой, над властью сегодня здорово посмеялись! Приятели смотрели на свет счастливыми глазами, хотя и пострадали за правду. Сегодня они заправляли ярмаркой. Горячая надежда легла на сердце. Приятели запели даже неизвестную доселе в Буймире песню. Пусть-ка раскусят кто слышит, что это за песня... Сани плыли по дороге, люди возвращались с ярмарки тоже с песнями, с криками, но такой песни, какую пели обиженные певцы, никто не слышал. Выражение глубокой задумчивости лежало на лице Захара. Мало кто знает... Глупый человек давно бы уже пропал от нужды и горя. Но Захар крепится! И повеселится, и запоет, и засмеется. И он еще даже надеется мало ли на что он надеется! Люди, не знавшие горя, не ведают и счастья. Скоро, скоро, чует сердце, народ соберется с силами... "Вставай, подымайся, рабочий народ!"
      Люди возвращались с ярмарки не с пустыми руками. Захар и Грицко примечали - в руках были прокламации, повсюду в санях листовки. Это Павло с Ориной постарались. Люди, живущие в глуши, хотят услышать правдивую весть. Страшные слова западали в голову: в России нет закона, - в России столб, а на столбе корона. Эти меткие язвительные слова шепотом передавались из уст в уста, из села в село, добавлялись в разговорах, которые были все на один лад - о земле, о власти и велись с опаской, осторожно, чтобы кто-нибудь не проведал. Надо беречься от злого уха. Наиболее рассудительные, а таких было немало, со страхом открещивались от этих богохульных слов. Они ничего знать не знают и ведать не ведают, не знают, что к чему, чтобы не попасть в свидетели. А кое-кто мог даже донести.
      Разбитая, ухабистая дорога змеилась, сани медленно ползли по улице, люди сбегались, обступали грамотея, читавшего вслух листовку. Обвисшие усы, нахмуренные лица, кожухи спешили за санями, чтобы не проронить ни слова, и когда слышалось "Пролетарии... соединяйтесь", то осведомленные в политике люди сразу отмечали: это социал-демократы.
      Захар, который поспевал всюду, где только собиралась толпа, казалось, наизусть знал эту листовку, заучил и пересказывал внимательным слушателям: как люди хотели прийти к царю со своими жалобами, шли с хоругвями, царскими портретами, молитвенными песнопениями... "Спаси, господи, люди твоя..." Грянули выстрелы и покосили народ. Выручил! Нашли правду в защите от кривды, гнета, надругательств!.. Спаслись от самоуправства!.. Саблями секли, рубили, не разбирали, где седая голова, где мать, где дитя, топтали конями, а кони кованые...
      Дорога вьется улицами, балками, выгонами, саней - глазом не охватишь. Хоть вечер и близко, люди не спешат, толпятся, разные листовки ходят по рукам. Крестьянский союз призывает братьев к борьбе за землю и волю.
      Хуторяне жаловались, что живут без новостей в глуши, в лесах, в степях, - на ярмарке только и услышишь и увидишь свет. Иван Чумак обращается к толпе растерянный, беспомощный. Засыпают листовками села, ярмарки, не знаешь, кого слушать, кому верить. Одни твердят, что земля божья, должна принадлежать всему народу, как вода, ветер. Будь проклят человек, выдумавший загородки... Это не укладывалось в голову Чумака - как же без ограды? Страх нападал, приходила в голову мысль о непонятных днях, о которых пророчили старики, когда смешают землю и степи сольются в один цвет, как море. Иные призывают свергнуть царский строй, перебить плохих начальников - губернаторов, исправников. Слух идет, что один князь уже убит... великий... Сергей Александрович. Совсем потерялся Чумак. Беспокойная мысль набежала на людские лица.
      Никто, конечно, не будет тужить об этом князе. Тем временем кто-то рассказывает людям о негодных приемах социалистов-революционеров. Что сделают бомбы, когда народ не разбужен?
      Все заметили неказистого "оратора", - видно, крепкого ума человек.
      Эти слова понравились людям - справедливые слова. Правда, Грицко Хрин не прочь пустить кровь душителям. Он бьет себя кулаком в грудь - вот тут наболело, он давно вынашивает мстительную мысль о расправе с Калиткой, с земским. Он даже не теряет надежды взять за горло Харитоненку. Какая бы кара панов ни постигла, она не окупит вековых издевательств над людьми! Грицко, а с ним и некоторые другие восхваляли карающую руку - надо проучить правителей, чтобы скорее вернули людям свободу, скорее роздали панскую землю.
      Настало время, когда каждый мог распоряжаться своей судьбой. Пошатнулась покорность людей, каждый хотел по-своему разгадывать мир. Разбуженное сознание, еще глухое, чахлое, часто билось в беспомощности, не могло осилить сложных событий.
      В голову приходили порою несообразные, путаные мысли.
      Чумак в партиях не разбирается, голова кругом идет: одни готовят народ к восстанию, призывают разорвать путы крепостничества, силой отобрать у панов землю, другие предупреждают, чтобы капли крови не было пролито. Кто советует разбивать экономии, жечь панов, а кто и предостерегает от этого. Иные домогаются уравнять всех людей, призывают крестьян к черному переделу. Множество слов не укладывалось в человеческие головы и странно беспокоило. Аренды, оплата - это все знакомое, тут у всех большой опыт, давно душой болеют об этом. Чумак уже, правда, привык, и ему даже нетрудно выговаривать такие сложные слова, как "социализация" и "национализация земли", хоть значения их он толком и не знает.
      Странное дело, но все теперь обращаются к Захару за советом как к "оратору", он должен все знать, растолковать. И Захар не очень колеблется - охотно разъясняет недоумения, довольно свободно говорит о "селянской программе", о социал-демократах, чтобы за ними-то шли люди, а собравшиеся внимательно слушают, кивают головами и поражаются: ну и голова у этого Захара, кто бы мог подумать! Понятно, откуда же людям знать, с кем ведет дружбу Захар? Захар всегда так или иначе ответит, объяснит, не отмолчится.
      Былая неприязнь, посеянная злой волей между соседями, словно исчезла, и Чумак охотно ведет разговор с Захаром как с равным, снова излагает свои соображения перед сметливым соседом:
      - Правильно, что мы должны добиться земли и воли, но зачем же "долой царя"?!
      Захар убедился, что Чумак снова вносит путаницу в головы людей, хотя сам Чумак, собственно, плетется за селом. Поэтому Захара берет нетерпение досконально объяснить людям, что пока не будет власть народной, до тех пор не увидеть никому земли и воли.
      Еще никогда так не запутывалась крестьянская мысль, как в эти дни, когда она билась над мировыми загадками. Пробужденная, она изнемогала в поисках правды, воплощенной в слове "земля". Одни надеялись на помощь царя, ожидали царских милостей, возлагали надежды на чудотворный манифест - среди таких был и Иван Чумак. Другие твердили, что нужно собственными руками, с рабочими, со всем русским народом добиться народной власти, окропить свободную землю панской кровью, - к этому призывал людей Захар.
      Рассудительные, умеренные люди относились к речам Захара с осторожностью - он толкает к плохому. Хотя и знали - это не его собственная выдумка. А пока что решили добиваться того, что ближе, понятнее людям и, по правде говоря, безопаснее, - чтобы паны не драли за аренду и увеличили оплату заработчикам.
      12
      Пока люди возвращались домой и головы их были заняты мыслями о важнейших вопросах, на ярмарке произошли такие события. Калитка повстречал лирника, который брел, чрезвычайно довольный, по площади с тяжелым мешком медяков, и спросил, кто научил его песне. Да что мог сказать Дорофей разве он знал, что это были за люди? Калитка пригрозил разбить лиру ему об голову, если он еще раз услышит эту песню, дал три рубля денег и выгнал его из села. Старшина издавна усвоил привычку - с людьми да еще с подчиненными он не станет время тратить на разговоры. Он должен ото всех требовать, приказывать, запрещать, пугать, подчинять, на то он и старшина, власть, а не какой-нибудь обыкновенный хозяин. Он должен править, господствовать над людьми. А тут вдруг такое неуважение, издевка, поношение! Старшина очень разгневался, мясистый нос его налился кровью. Такие дни выпали, чтоб они провалились, такая лихая година - хозяйство разладилось, хоть беги из хаты, а тут еще с бунтарями нет покоя, на ярмарке поют поганые песни, - срамотища! - поносят власть. По рукам ходят листовки, село засыпано прокламациями, которые подбивают людей на бунт.
      Этот бродяга Нарожный слоняется повсюду с волчьим билетом, толкает людей на дерзкие выходки против правителей и никак не попадается в руки властям. И чего только не делали: по приказу земского и исправника перевернули все село, разогнали посиделки, запретили всякие собрания, гулянки, спевки, да разве обнаружишь бунтовщика? Мало ли дорог ведут через Буймир, мало ли всякого люду шатается? Дошли до такого издевательства - в церкви листовки стали раздавать. Кто-то кому-то сунул пачку, тот передал другому, думали - царская грамота или "Голос из пустыни преподобного Сергия". Пока раскумекали, листовки разошлись по рукам. Что же, в церкви будешь гоняться?
      Да и разве это один случай? Калитка не запомнил всех листовок, что забрали у крестьян урядник со стражниками. По хатам, на ярмарках, в лавчонках, в церквах, на мельницах, в маслобойнях, на свадьбах - повсюду разбрасывают их, раздают, расклеивают. Исправник и земский целую пачку повезли в Харьков к губернатору. Это только в одном Буймире... "Почему сдался Порт-Артур?", "Начало революции в России", "Царь и народ", "Солдатская памятка", "О царском манифесте", "Вперед", "Искра", "Надгробное слово министру Плеве", "Письмо священника Гапона" - печатные и писанные от руки, каких только не было! И никто не может ничего поделать, каждому крестьянину не терпится узнать, словно сатана его сзади тычет, что пишут большевики, эсеры, крестьянский союз, анархисты, братчики, поп Гапон, трудовики. Каждый горит желанием узнать о земле, а тут кощунственные мысли в голову лезут, неуважение к власти. Счастье еще, что можно пересчитать по пальцам грамотеев в Буймире, но ведь, на беду, школьники помогают, отцы принуждают читать детей... Уж их учитель Смоляк научит разуму! Да что же это за дети вырастут? Надо присмотреть, он там и девушек и парней учит грамоте... Наверно, чтобы оторвали голову правителям...
      Когда явились урядник Чуб со стражником Непряхой, Татьяна сеяла муку, а Захар строгал зубцы для борон.
      - Ты чего агитируешь, что у нас бога нет? - спросил урядник Захара.
      Может быть, кому-нибудь и непонятно такое слово, как "агитация", но домашние-то знали, не раз слышали. Татьяна испугалась - снова муж каких-то бед натворил. Захар молча показал на украшение дома - образа, что подряд висели на стенах, в позолоте, рушниках, закопченные, и строго смотрели на урядника, навевая благочестивые чувства. Урядник, остывая, пригрозил, что возьмется за Захара, если он не одумается, и снова спросил, какую песню он распевал вчера, идучи с ярмарки. Хата онемела в напряженном ожидании, в скрытой тревоге. Татьяна застыла с ситом в руках. Тугой на память Захар не в силах припомнить.
      "Вставай, поднимайся!" Кто в Буймире знал эту песню? Захар возвращался с ярмарки и пел ее, люди слышали. Слова зажигательные и голос сильный. Никто никогда ее не знал, не слышал. Хоть народ и занят был своими мыслями, уши сразу уловили непривычный напев. И урядник и стражник тоже слышали, да не обращали внимания, мало ли кто горло дерет на ярмарке? Только на другой день распознали, что песня-то бунтарская. Видно, Мамай сообщил, что пел ее Захар, а Грицко Хрин подпевал басом. Потому-то и пришли урядник со стражником. Это Захар понял. Да, но у него память отшибло.
      На стене висела картина "За недоимку", подаренная Захару Нарожным. Замечательная картина. Она сразу приковала взгляд урядника. Улица, убогая хата, урядник тянет корову, толстопузый богач потешается. А мать и дети плачут.
      Увидев своего собрата в таком неприглядном свете, урядник сразу сообразил, что это злонамеренная картина. Он сорвал ее со стены вместе со стеклом.
      - Где взял? - строго спросил он Захара.
      - Мало ли картин продается на ярмарке?
      - Где ты слышал эту песню?
      Захар пожимает плечами - мало ли песен он знает? Какая песня?
      Дед Ивко заступается за сына: ходит на заработки, по экономиям, почем знать, где научился?
      Урядник сердится, урядник знает, что говорит, умеет нагнать на людей страха:
      - Бунтарская песня! Где слышал?
      Захар уверяет урядника - известно, пел, нет у него голоса разве? На клиросе, бывало, никто так не выведет "Разбойника благоразумного". Плакали люди. Что же это такое он пел на ярмарке? Может, напомнят? Очень ему хочется узнать, чем он мог заинтересовать людей?
      Урядник Чуб снова сердится, топает ногой, хлопает по голенищу саблей, кричит:
      - Напускаешь тумана!
      Топает и стражник Непряха:
      - Не морочь!
      Дед Ивко со своей стороны подает слово. Пусть рассудят. Мы люди темные. Мало ли среди нас ходит людей с "волчьими билетами". Может быть, кто-нибудь и пел, может быть, кто-нибудь и сказал. Удержишь ли все в голове? Память - как бочка без дна. Мы люди темные. Ничего не знаем. Порт-Артур взяли? Что мы знаем? В Харькове, в Сумах бастуют? Слухи всякие ходят. Еще не то будет. Еще взойдет солнце...
      Урядника жаром обдало, душно стало в этой хате. Забили, заморочили ему голову. Что за люди, что за разговоры - не добьешься толку. Ушел урядник из хаты и унес неутешительные мысли о странной беспутной семье. Рад, что вырвался из хаты, избавился от этих нестерпимых людей. А тут еще Захар вяжется, провожает до ворот, не отстает, выведывает:
      - А что? Может, это какая-то политика?
      Урядник и слушать не стал - махнул рукой на докучливого хозяина. И стражник Непряха накричал на Захара, чтобы не цеплялся как репейник, - вот ведь пристал! Как громом прошиб Захара, объявив ему:
      - Твоя личность начальству не наравится! Вот оно что!
      Захар никак не опомнится, разводит руками: почто такая немилость?
      Недоумок этот Захар, решил урядник.
      Какой же недалекий человек этот Захар!
      13
      - Накуковала мне кукушка: и голодная, и без денег...
      Татьяна поставила ведро на лавку, вытерла полотняным рукавом взмокший лоб. В закопченную хату повеяло свежим утром, ворвался весенний гомон. Татьяна жаловалась - кукушка птица вещая, прошлый год закуковала поле, хлеб не уродил, дал бы бог, чтобы и в этом году чего-нибудь не сталось плохого. Пробились свежие травы, наливались соком деревья, распустилась пышная верба.