Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Схватка с черным драконом

ModernLib.Net / История / Горбунов Евгений Александрович / Схватка с черным драконом - Чтение (стр. 28)
Автор: Горбунов Евгений Александрович
Жанр: История

 

 


      Вот только один из примеров, взятый из сборника документов, опубликованных ФСБ. В июле 1939-го пограничники 63-го погранотряда Хабаровского пограничного округа при нелегальном переходе границы задержали трех человек. Василий Трофимов бежал в Маньчжурию в 1933-м. Иван Рогач был уроженцем Харбина. Леонид Хижин в трехлетнем возрасте был вывезен родителями в Харбин. После допроса все трое «сознались», что были завербованы представителем ЯВМ в Харбине, являются японскими агентами и входят в состав диверсионно-террористической группы. Очевидно, молодые ребята (самому старшему было 27 лет) отказались сотрудничать с разведкой, и им решили «пришить» диверсии и террор. Для исполнения террористического акта следователи НКВД выбрали фигуру Григория Штерна, героя Хасана, в то время командовавшего фронтовой группой и находившегося за тысячи километров от Хабаровска на Халхин-Голе. В качестве диверсии определили им крушение воинских поездов, хотя никакой взрывчатки у них не было. Из оружия — один наган и две винтовки. С таким арсеналом только на командармов покушаться.
      Начальник Управления НКВД по Хабаровскому краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Никишов поспешил отрапортовать о задержании и 22 августа отправил шифровку в Москву, не дожидаясь окончания допросов. Суд состоялся 13 февраля 1940 года. Приговор был предрешен, и все трое получили высшую меру по знаменитой 58-й статье. Военная коллегия Верховного суда СССР сжалилась, и Рогачу и Хижину дали по 10 лет. Хижин умер в лагере уже в октябре 1940-го, а Рогачу удалось выжить и дотянуть до 1944 года. Но в августе 1944-го он военным трибуналом войск НКВД при Дальстрое вторично был осужден по той же 58-й статье. Добавили парню еще червонец. Но в июне 1959-го определением Военной коллегии Верховного суда СССР дело по обвинению Трофимова, Рогача и Хижина было пересмотрено, и февральский приговор 1940-го года был изменен. Знаменитую 58-ю статью переквалифицировали на 84-ю (незаконный въезд в СССР) и определили срок наказания в три года. В 1960 году Магаданский областной суд отменил приговор военного трибунала 1944 года в отношении Рогача и дело на него прекратил за отсутствием состава преступления. Так закончилась эта история. Не было японских шпионов, террористов и диверсантов. Были трое молодых ребят, которые перешли границу, чтобы посмотреть на свою Родину. Вот и посмотрели.
      В конце августа 1939-го Никишов подписал очередную ориентировку, которая была разослана в подчиненные ему подразделения. В документе отмечалось, что по агентурным данным, а также следствием по делам японских разведчиков установлено, что японские разведывательные органы в Маньчжурии активизируют заброску на советскую территорию шпионов, диверсантов и террористов. Однако, отмечалось в документе, областное управление НКВД и погранчасти до сих пор ничего не сделали ни по линии разведки, ни тем более контрразведки, чтобы выявить японскую агентурную сеть на Дальнем Востоке. В конце документа отмечалось: «Неудивительно поэтому, что на сегодня мы не имеем ни одного серьезного агентурного дела по разработке японских шпионских резидентур, диверсионно-террористических групп, переброшенных на нашу территорию японскими и другими иностранными разведорганами».
      Признание красноречивое, хотя нарушителей и ловили сотнями. По данным НКВД, представленным Токийскому трибуналу, в 1937 году задержали 208 нарушителей. В 1939-м — 217, в 1940-м — 241, в 1941-м в связи с началом войны цифра поднялась до 302. Но сколько среди них было опытных японских разведчиков, прошедших обучение в разведывательных школах и имевших опыт разведывательной работы? Сколько резидентур японской разведки было вскрыто и локализовано контрразведчиками Забайкалья, Хабаровского края и Приморья? Ответов на эти вопросы пока нет. В 1939-м время было другое. Такие контрразведывательные операции, как «Мечтатели» или «Большой корреспондент», были уже невозможны. Если бы такие операции проводили в конце 1930-х во время большого террора, то их исполнители стали бы «японскими шпионами» еще до завершения операций, а желающих рисковать головой тогда не было.
      Итоги тайной войны за 1939 год были подведены в специальной сводке погранвойск НКВД Читинского округа. К сожалению, нет аналогичных итоговых документов (в открытой печати) по Хабаровскому и Приморскому пограничным округам. В этой сводке отмечалось, что конец 1938-го и весь 1939 год характеризовались усилением деятельности японских разведывательных органов, дислоцированных против Читинского округа. На советскую территорию проводилась массовая выброска диверсионных банд и разведчиков. Использовались жители Маньчжурии — русские, китайцы и корейцы. В 1939 году 2-й (разведывательный) отдел штаба Квантунской армии провел специальное совещание с руководящим составом японских военных миссий. После обсуждения всех проблем были приняты практические решения, обязательные для исполнения военными миссиями, их филиалами и резидентурами. Предполагалось создание диверсионных групп и переброска их на советскую территорию для совершения диверсий. Первостепенными считались железнодорожные объекты. Предполагалось также создание маршрутной агентуры из числа перебежчиков — русских и китайцев, ранее проживавших на территории СССР, которых должны были забрасывать на нашу сторону. И, конечно, дезинформация через своих агентов-двойников.
      Это были дополнительные задачи по активной разведке, и для выполнения военными миссиями был значительно увеличен отпуск денежных и материальных средств. Основной же задачей деятельности японской разведки на нашей территории являлась разведка военно-политического и экономического состояния Забайкалья. Японские разведчики, работавшие в этом районе, стремились добыть сведения о частях РККА, находящихся на забайкальском направлении, их дислокации, численности и нумерации. Очень интересовали японскую разведку военно-воздушные силы Забайкалья: их численность, типы самолетов, места расположения аэродромов и посадочных площадок. Не оставались без внимания укрепленные районы и новое строительство, особенно на Даурско-Читинском направлении. И, конечно, состояние железных дорог, их пропускная способность. В общем, интересовало все, что было в Забайкалье. Конечно, этот район не был исключением. Такие же задачи ставились при ведении разведки и в районе Хабаровска, и особенно в районах Приморья.
      Каковы были результаты работы читинских пограничников? С января по сентябрь 1939 года задержано 106 человек. Из них шпионов 36. Цифра вроде бы солидная, но русских агентов японской разведки было только трое — остальные китайцы. Японская разведка в основном перебрасывала через границу китайскую агентуру, хотя она была значительно ниже в работе по своей ценности и агентурным возможностям. Она легче выявлялась, так как в пограничной полосе не имела опорной базы. Конечно, против Забайкалья работала и русская агентура, но, как отмечалось в документе: «Мы задерживаем крайне незначительный ее процент». Итоги года были подведены в директиве от 7 декабря. В этом документе, подписанном начальником погранвойск НКВД Читинского округа, обосновывалась необходимость усиления разведывательной и контрразведывательной работы по японской линии и пересмотра планов работ разведывательных отделений погранотрядов. Такие требования были вызваны усилением разведывательной деятельности ЯВМ против СССР и массовыми забросками диверсантов и разведчиков на советскую территорию.
      До 1939 года основным объектом деятельности японской разведки против СССР являлись районы Дальнего Востока. В эти районы выбрасывалась массовая агентура, состоявшая из русских эмигрантов, китайцев и корейцев. Они осваивали пограничные районы за Амуром, то есть тактическую прибрежную полосу, где были сосредоточены части прикрытия войск ОКДВА и Забайкальского военного округа. С 1939 года положение изменилось. Этому способствовало и установление более тесного контакта с германской разведкой, и изменившаяся обстановка в Европе и мире. Японская разведка, используя уже другие каналы, стала засылать свою агентуру на Урал, в Сибирь, Среднюю Азию, а также в крупные города центральной части СССР. Конечно, китайцев и корейцев для этого не использовали. Здесь нужны были другие люди с другой подготовкой. Вот только один пример такой активной разведывательной деятельности. 20 июля 1940 года заместитель наркома внутренних дел Украины отправил указания во все управления погранвойск республики. В документе сообщалось, что «по совершенно секретным данным, японская разведка из Риги направила в СССР агентов: одного в район Минска и трех агентов в районы западных областей УССР и БССР. Один из агентов является военным специалистом, бывшим кадровым офицером польской армии…» Для того чтобы разыскать переброшенную агентуру, предлагалось начальникам разведывательных отделений погранотрядов собрать «осторожным путем» тщательные справки о поляках, переброшенных на советскую сторону, обратить внимание агентуры на лиц, которые были до переброски в Латвии и Литве, профильтровать задержанных перебежчиков. В общем, сделать все, чтобы найти агентов японской разведки. Удалось ли найти? Ответа на этот вопрос пока нет.
      В одной из докладных записок, отправленной из Хабаровска в Москву в феврале 1941 года, анализировалась деятельность Хабаровского пограничного округа. За 1940 год было задержано 600 перебежчиков, в основном китайцев. Русских задержали только 10 человек. Трудно поверить, что у японской разведки иссякли кадры русских эмигрантов. Очевидно, русских перебежчиков ловить было труднее, чем китайцев. Они после переправы через Амур сразу же могли двинуться в глубь страны или раствориться среди местного населения. Из задержанных перебежчиков 245 человек разоблачили как агентов японской разведки. Анализ разоблаченной агентуры показал, что она делится, в основном, на две категории: квалифицированную, хорошо подготовленную и массовую, направляемую с простыми военно-разведывательными заданиями без серьезного прикрытия. К контингенту квалифицированной агентуры относились китайцы, служившие в армии Маньчжоу-Го, и служащие полиции (43 человека). Японская разведка перебрасывала такую агентуру после серьезной подготовки с продуманными и сложными легендами. Основной целью агентуры из чинов полиции являлось оседание на жительство на советской территории, вербовка советских граждан для работы на японскую разведку, в первую очередь китайцев, проживавших в пограничной полосе, и создание новых шпионских резидентур. Перед агентурой из числа военнослужащих японская разведка ставила задачи по ведению глубокой военно-разведывательной деятельности на советской территории, вхождения в доверие и внедрения в центры по руководству партизанским движением в Маньчжурии. В заключении записки отмечалось: «Из числа разоблаченной японской агентуры, переброшенной в Советский Союз во второй половине 1940 года, заслуживают серьезного внимания лица, ранее проживавшие в СССР и имеющие родственные или иные связи, владеющие в совершенстве русским языком и хорошо знающие отдельные районы нашей территории…»
      Такая агентура предназначалась не только для ведения разведки на Дальнем Востоке и в Забайкалье, но и на территории Западной Сибири. В отчетном докладе Управления НКВД по Новосибирской области за 1940 год отмечалось, что на основании анализа агентурных дел сотрудники Управления пришли к выводу, что японская разведка делает все возможное, чтобы насадить свои кадры диверсантов в промышленности области и на Транссибирской магистрали. По некоторой части дел разоблаченные агенты намечали активное проведение диверсий или летом 1942 года, или приурочивали их «к моменту проявления военной активности со стороны Японии на наших дальневосточных границах». В докладе также отмечалось: «Японская разведка развивает большую активность по созданию разветвленных повстанческо-диверсионных формирований из кулацкого, белогвардейского и прочего антисоветского элемента для активной вооруженной борьбы с Советской властью в момент военной интервенции…» Очевидно, у руководителей японской разведки были свежи в памяти антисоветские восстания в Западной Сибири в 1921 году, и по аналогии с прошлым решили еще раз организовать восстания в этом же районе в случае войны. Изменившуюся обстановку, когда подобное восстание было бы подавлено в зародыше, в Токио, наверное, не учитывали.
      В заключение следует отметить, что положение на нашей стороне было аналогичным. Вся Маньчжурия, а не только ее пограничная зона, была набита нашей агентурой. Тут работали военные: разведывательные отделы ОКДВА и Забайкальского военного округа, управления НКВД и пограничники. Все вербовали, перевербовывали и засылали через Амур и Уссури русских, китайцев и корейцев. О Квантунской армии знали практически все: численность, дислокацию, вооружение, фамилии и воинские звания командиров частей. О японских военных миссиях в различных городах Маньчжурии, а их было около 30, также имелась подробная информация.
      В японских разведывательных центрах знали об активности советской разведки и старались принять соответствующие меры, чтобы обезопасить себя от проникновения советской агентуры. В качестве примера можно привести «План мероприятий Харбинской ЯВМ по усилению разведывательно-подрывной деятельности против СССР». Датирован этот документ 16 февраля 1940 года, то есть после ликвидации конфликта на Халхин-Голе, когда намечалось улучшение советско-японских отношений. В нем отмечается «… что теперь в связи с улучшением отношений активная разведывательная и подрывная деятельность Советского Союза, особенно в области подпольной работы, также резко возрастет. Поэтому мы в качестве контрмер должны усилить свою активность в области разведывательной и подрывной работы…» Для ведения более активной разведки аналитики из военной миссии предлагали направить разведчиков во вновь организуемые японские и маньчжурские консульства на территории СССР, включить разведчиков в число дипломатических и торговых служащих, перевербовывать советских разведчиков, активность которых, вероятно, возрастет, установить тайную сеть аппаратуры подслушивания в советских учреждениях, которые будут расширяться. Главное внимание контрразведки по-прежнему должно быть направлено на перевербовку. В документе также отмечалось: «Поэтому теперь, в связи с урегулированием отношений между двумя странами, можно думать, что сеть разведчиков и диверсантов противника будет расширяться».
      В одном японские разведчики были правы. Если сеть советских консульств на территории Маньчжурии была расширена, то обе разведки — и военная, и политическая, конечно, воспользовались этим благоприятным обстоятельством и постарались усилить свои резидентуры, прикрываясь дипломатической «крышей». Японская разведка на нашей территории занималась тем же.

Разгром ИНО в 1939 году

      Весной 1939 года был разгромлен дальневосточный сектор ИНО и прекратили свое существование токийская и сеульская резидентуры политической разведки. Перестали работать такие японские источники, как «Кротов» и «Абэ», перестала поступать от них ценнейшая документальная информация. Сотрудники ИНО, прибывшие на следующий год в Японию для восстановления разведывательной сети, должны были начинать с нуля, не зная языка и специфических условий работы в этой стране. В этом разгроме и уничтожении агентурных кадров не было заслуги японской контрразведки. Японские источники ИНО остались живы и даже не были арестованы. А вот руководитель сектора и его сотрудники были арестованы, обвинены в измене и расстреляны. Как и в 1937 — 1938 годах, когда громили резидентуры ИНО в различных странах, постарались не контрразведки противника, а свои, сидевшие на Лубянке. И было это не при Ежове, а уже при Берии. Здесь постарались и оставили свои подписи не только он, но и начальники ИНО Деканозов и Фитин. Перефразируя известную поговорку — били своих, очевидно, думая, что бояться будут другие. На Лубянке завели уголовное групповое дело № 20997 по обвинению Клётного А. Л. , Константинова В. М. , Ермакова Н. П. , Косухина Д. И. , Тармосина С. Е. , Добисова-Долина М. Е. , Калужского Е. М. и Шебеко И. И.
      Александр Клётный в середине 1930-х работал переводчиком советского посольства в Токио. Язык он знал хорошо, замечаний и претензий по службе не имел. В 1935 году кончился срок командировки, и он должен был вернуться в Москву. Журба (Шебеко) сообщил в ИНО, что в Москву возвращается опытный переводчик, и рекомендовал взять его на работу в ИНО. Основания для такой рекомендации были, так как в Токио Журба привлекал его для работы с агентурой. Связь с основным источником резидентуры «Кротовым» также осуществлялась через него. Объяснялось это тем, что Журба хотя и кончил в 1925 году Восточный факультет Военной академии по японскому классу и много лет работал на Востоке и в Японии, но японским почти не владел. Письмо попало к Добисову, и так как переводчиков с японского не хватало, то он написал рапорт на имя Артузова с просьбой устроить Клётного в ИНО. Получив согласие начальства, он связался с Клётным через Наркоминдел. После беседы переводчику предложили заполнить анкеты. Никаких грехов за ним не было, рекомендации были хорошие, и в ИНО появился новый переводчик. Для начала ему поручили перевод документальных материалов, которые в фотокопиях поступали в Москву из Харбинской, Сеульской и Токийской резидентур. В частности, он переводил сводки штаба Квантунской армии о японской разведке в Приморье. Очевидно, в 1937-м он перешел на работу в Военную академию, заняв должность заведующего кафедрой японского языка. При этом он оставался неофициальным сотрудником ИНО как приходящий (внештатный) переводчик. В академии он и был арестован в конце 1938-го. Обвинение стандартное — если работал в Японии, то японский шпион.
      Дальше все шло по накатанной колее — допросы, избиения, пытки и оговоры. Чтобы создать групповое дело, а это всегда поощрялось наркомвнудельским начальством, нужны были фамилии. Клётный, не выдержав пыток, называл тех, кого знал по Токио и по работе в ИНО. Возможно, он называл кого-то из Военной академии, но документальных доказательств у автора нет и высказывать какие-либо утверждения нет оснований. Только по его показаниям и было сфабриковано групповое дело. Обвинение — измена Родине, шпионаж и работа на японскую разведку. В общем, стандартное дело со стандартным обвинением. Таких дел в 1938-м и 1939-м в НКВД фабриковали десятки и сотни.
      Изложение последующих событий дается по протоколам допросов арестованных по этому групповому делу. Писать об этом тяжело, но надо. Современному поколению, родившемуся и живущему в другой эпохе и в другое время, иногда полезно напомнить о том, в какое время и при каком строе жили их деды.
      Первые фамилии прозвучали уже в допросе 13 декабря 1938 года. Вот выдержка из этого допроса: «… Следующим лицом, о котором я хочу сказать как о японском шпионе, является Гудзь (вторая фамилия — Гинце), бывший резидент ИНО в Японии, а затем сотрудник Разведупра. Впервые о Гудзе я узнал от Журбы во время его приезда в ноябре 1935 года в отпуск в Москву. Журба говорил, что Гудзь является близким родственником Артузова, бывшего начальника ИНО, и когда последний был переведен заместителем начальника Разведупра, он устроил командировку Гудзю в Японию. Со слов Журбы я понял, что Гудзь был в курсе всей его шпионской работы в Токио и старался выдвинуться как первая скрипка и перед японской разведкой в деле расширения дезинформационной сети, и перед начальством НКВД, стремясь выделить себя как организатора и прямого руководителя сети, добывающей „информацию“. Журба добился того, что еще до его возвращения в Токио Гудзь в январе 1936 года был откомандирован из Токио в Москву. После возвращения Гудзя в Москву я с ним встречался в Разведупре в кабинете Покладека. Услышав мою фамилию, он сам подошел ко мне и назвал себя, сказав, что он меня очень хорошо знает.
       Вопрос. С какой стороны он вас знает?
       Ответ. Я понял этот вопрос, я его иначе и понимать не мог, что я известен Гудзю как японский шпион. Обстановка моего знакомства с Гудзем заставляла меня сначала думать, что он устанавливал со мною связь, но в действительности связи по агентурной работе у нас не было, так как эта связь велась через Покладека. Но он, очевидно, был в курсе моей шпионской работы именно через Покладека. С Гудзем я еще раз встретился в Разведупре, если не ошибаюсь, в конце мая или в июне 1936 года. Гудзь спросил меня, приехал ли Андреев, и выразил желание привлечь его на работу в Разведупр. Я осторожно ответил, что Андреев получил распоряжение работать в НКВД, на что Гудзь подал реплику: «Ах, вот как» — и многозначительно посмотрел в сторону Покладека. После ареста Артузова я видел Гудзя в Разведупре в другом помещении. Он прошел мимо меня не здороваясь, по-видимому, опасаясь меня как лица, которому кое-что известно из его шпионской работы.
       Вопрос. Какие разговоры у вас в это время были с Журбой?
       Ответ. Особых разговоров шпионского характера в это время с Журбой не было, но следует отметить один разговор относительно Гинце, о котором я уже дал показания на одном из предыдущих допросов.
       Вопрос. Гудзь — шпион?
       Ответ. Со слов Журбы он мне известен как шпион, хотя непосредственно с ним связи не было. О причастности его к шпионажу я узнал тогда, когда Журба объяснил мне свои личные отношения с Гудзем, а именно то, что я уже показал на одном из предыдущих допросов.
      Фамилии были названы, а для того времени, когда «чистосердечные призвания» или «признательные показания» были царицей доказательств, этого было достаточно, и следственная машина завертелась. Конечно, Клётный оговаривал всех, кого знал и с кем работал, и никаких конкретных доказательств, кроме его голословных заявлений, у следователей не было. А вот мнение самого Гудзя, которое он высказал через 60 лет: «Единственное, что в этих показаниях похоже на правду, это то, что Шебеко удалось добиться любыми средствами моего отзыва из Токио. В то время мне ничего об интриге Шебеко не было известно. И только когда я познакомился со следственным делом Шебеко в начале 1990-х годов, я узнал, что это было именно так».
      Жизнь не всегда шла по заранее намеченной схеме. Фамилия Гудзя была названа в протоколе допроса Клётного. Казалось бы, чего проще: найти его домашний адрес и ночью приехать в воронке. Но он остался цел и даже не был арестован, продолжая водить пассажирский автобус по улицам Москвы. Так что иногда исключения из правил были и в то суровое время.
      Очевидно, по показаниям Клётного из Токио отзывается Шебеко. После отзыва Гудзя в начале 1936-го он вновь становится резидентом и работает на этом посту три года, до марта 1939-го, благополучно избежав репрессий 1937 — 1938 годов. В связи с отзывом резидента основной источник Токийской резидентуры «Кротов» теряет связь с Москвой. 21 марта 1939-го арестовывают помощника начальника японского отделения Михаила Добисова. Но прежде чем начать его допрос, следствие решает еще раз допросить Клётного и удостовериться, не изменил ли он свои «правдивые» показания. Его допрашивали 27 марта. Под протоколом стояла подпись заместителя начальника ГУГБ Деканозова. Вот выдержка из допроса:
      « Вопрос. Не оговариваете ли вы Журбу как японского агента?
       Ответ. Нет, я его не оговариваю. Я твердо убежден, что Журба (Шебеко) является японским агентом.
       Вопрос. Какие данные у вас утверждать, что Журба является японским агентом, если никто прямо вам об этом не говорил, так же как вы заявляете, сам Журба никогда с вами об этом не говорил.
       Ответ. Данные заключаются в том, что представитель японской разведки Фусэ сказал мне, что Журба обратился ко мне с просьбой связать его с двумя японскими разведчиками. Далее, что он, Журба, рекомендовал меня Добисову, с которым впоследствии был связан по шпионской работе, и с Косухиным, о котором мне Журба сказал, что он заменит Добисова и что я буду иметь такие же отношения с Косухиным, как и с Добисовым. Сумма всех этих фактов, а также и то обстоятельство, что Журба представляет собою отдельную единицу в этой шпионской системе — создало у меня твердую уверенность, что Журба был связан с японской разведкой.
       Вопрос. Назовите лиц, с кем вы были связаны по шпионажу?
       Ответ. С Константиновым, Ермаковым, Позднеевой, Язгуром, Тормосиным. Из работников Разведупра я был связан до поездки в Японию с Покладеком и Лейфертом. После приезда из Японии — со Шлёнским и Сироткиным. По ИНО был связан с Добисовым. Когда он уехал, был связан с Косухиным. Я был связан в Сеуле с Шармановым, Мурзиным, Эсбахом и Кибардиным. В Токио я был связан с Пановым и Журбой. Из японцев был связан с Фурута и Абэ. В Кобе с Фусэ и по Токио с Фусэ.
       Вопрос. Вы все честно говорите?
       Ответ. Да, я говорю правду…»
      На следующий день после допроса Клётного арестовали Евгения Калужского. 29 марта допрашивали Добисова. Возможно, для него это был первый допрос. Вначале, когда спрашивали о его работе, он обстоятельно отвечал на все вопросы. Первые вопросы о тех, кто уже арестован и кто будет арестован. Вот выдержка из протокола допроса:
      « Вопрос. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Калужским?
       Ответ. С Калужским я познакомился в начале 1935 года. Знакомство произошло после того, как он приехал из Сеула. Там он работал переводчиком консульства и был одновременно резидентом ИНО. В Сеул он уехал в 1931 году.
       Вопрос. Как вы познакомились с Шебеко?
       Ответ. Шебеко я встречал еще в Дайрене проездом в Мукден в 1930 году, когда он был генконсулом. Знакомство с ним носило официальный характер. В следующий раз я встретился с Шебеко в 1935 году, когда он приезжал из Токио в Москву по вызову Слуцкого. По служебным вопросам с ним говорили мало, так как сама агентура у него в Токио была небольшой: «Кротов», «Сахаров» и одна женщина «Вдова».
       Вопрос. Когда вы работали в отделении в качестве помощника начальника отделения, какие наиболее секретные документальные материалы получали и каково было ваше отношение к оценке их?
       Ответ. Хорошие документальные материалы мы получили из Сеула. Это были мобилизационные планы, кажется, за 1935 — 1936 годы. Этот материал доставал переплетчик, работавший в штабе Корейской армии. Я помню, что этот материал получил хорошую оценку от Ворошилова. Куренков, как начальник отделения, этот документальный материал оценивал также хорошо. Я не сомневался, что этот материал был правдивым. О правдивости этого материала я делаю вывод еще и потому, что источник, дававший этот материал, доставлял также ряд сводок штаба Корейской армии о Приморье».
      После выяснения всех обстоятельств его работы в Москве и за рубежом следователь меняет тему допроса и переходит к обвинению в шпионаже и работе на японскую разведку. Но на этом допросе «пришить» Добисову шпионаж в пользу Японии не удается. Вот как происходил этот поединок между следователем и обвиняемым:
      « Вопрос. Каких японских разведчиков вы знали лично?
       Ответ. Никаких, кроме наших агентов, работавших в японской разведке, я не знал.
       Вопрос. Вы были кем-нибудь завербованы, будучи на работе в ИНО или на закордонной работе?
       Ответ. Нет. Никем я не был завербован ни в отделе, ни на закордонной работе.
       Вопрос. Когда Клётный был привлечен в ИНО в качестве переводчика, был ли у вас с ним разговор по поводу мобилизационных планов, получаемых из Японии?
       Ответ. Я не помню, чтобы Клётный со мной разговаривал по вопросу мобилизационных планов. Я также не помню, чтобы Клётный имел к этим документам какое-либо отношение.
       Вопрос. А Калужский к этим мобпланам имел отношение?
       Ответ. Да. К этим мобпланам Калужский имел отношение, так как он эти мобпланы переводил.
       Вопрос. Вы с Калужским беседовали об этих мобпланах и других документах, получаемых из Японии?
       Ответ. Да, с Калужским я беседовал. Но разговор этот был общий, и в беседе с ним я оценки этим планам не давал. Основное отношение к ним имел Куренков.
       Вопрос. Как оценивал эти материалы Калужский?
       Ответ. Насколько мне помнится, Калужский эти материалы оценивал положительно.
       Вопрос. Кто давал оценку этому материалу?
       Ответ.Оценку мобпланам давали Куренков и Калужский, они оценивали их положительно. У нас не было сомнений, что этот материал правильный и достоверный».
      С мобилизационными документами, поступавшими из Сеульской резидентуры, разобрались. Мнение всех сотрудников сектора — материал подлинный и сомнений ни у кого не вызывает. И следователь опять переходит к вопросу о «шпионской» деятельности Добисова. И снова с его стороны категорическое отрицание признать себя виновным.
      « Вопрос. Вы помните, какую вы давали информацию и материалы из ИНО Клётному для передачи японской разведке?
       Ответ. Никогда никаких информаций и материалов из ИНО я Клётному или какому-либо другому лицу для передачи японской разведке или какой-либо другой разведке не давал. Это клевета, самая гнусная.
       Вопрос. Клётный показывает, что он был связан с вами по шпионской работе с 1933 года. Подтверждаете вы это?
       Ответ. Абсолютная клевета и ложь. Никогда я шпионом не был и никакой шпионской работы с Клётным или с кем-либо другим, как я уже показывал, я не вел.
       Вопрос. Расскажите, каким образом вы связали Клётного по шпионской работе с Косухиным. Когда это было?
       Ответ. Никакого отношения к шпионской деятельности Клётного, Косухина (если он таковой занимался) я не имел и никак их не связывал.
      Повторяю еще раз, что я шпионом никогда не был и никогда не имел никакого отношения к шпионской деятельности Клётного. Все показания Клётного о моей якобы с ним связи по антисоветской шпионской деятельности являются сплошным вымыслом и клеветой.
       Вопрос. Значит, вас Клётный оговаривает?
       Ответ. Безусловно оговаривает, и мне непонятно даже после этих двух допросов, какие у него могут быть причины для этой кошмарной клеветы на меня».
      Но через некоторое время после избиений и пыток Добисов сломался и стал подписывать в протоколах все, что вписывали туда следователи. В своих показаниях от 20 июня он признает, что был завербован японцем Исихарой в Китае в 1920 году, что в 1925 году установил шпионскую связь с Романом Кимом и продолжал с ним шпионскую работу. Много чего написано в этих «показаниях» и много фамилий названо. Вот только один пример:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38