Уэра

      Рассказывает Павлушин
      Я нашел эту книгу в Михайловском сквере возле памятника Пушкину. Кто-то забыл ее, и она валялась под скамейкой на песке. Кто же был этот рассеянный читатель, кто, а главное- откуда? На этот вопрос пока еще нет ответа, так же как никто еще не сумел прочесть хотя бы одно слово в этой странной книге. Где она была издана? На каком языке? И это тоже долго оставалось тайной. Она побывала у всех лингвистов Ленинграда и Москвы, знатоков всех языков и наречий. Но что толку? Никто не сумел прочесть даже ее названия. За каких-нибудь два-три месяца я стал знаменитым человеком, почти таким же знаменитым, как археолог Шлиман или шахматист Тайманов, хотя вся моя заслуга перед человечеством состояла только в том, что я нагнулся и поднял лежавшую на песке книгу. Теперь в ящике для писем и газет на дверях нашей квартиры не хватает места и для десятой части той корреспонденции, которую я получаю. Почтальон, низенькая девушка с красным негодующим лицом, заходя ко мне, сокрушалась: - Уф! И лифта нет в доме. Третий этаж. Долго вам будут писать со всего света? - Долго, - отвечал я. И действительно, кто только мне не писал! Школьники из Казани, пенсионеры из Баку, студенты из Киева, журналисты и физиологи, буфетчицы и математики и даже один не то сумасшедший, не то чудак, утверждавший, что книгу издали в Женеве в знаменитом издательстве SKIRA просто для рекламы. Глупость! Кто же станет рекламную книгу издавать на неизвестном языке? В тот день, когда я нашел книгу, я не придал своей находке никакого значения. Я думал, что какой-нибудь иностранец, западный немец или француз, засмотревшись на здание Русского музея, замечтавшись, уронил эту книгу. Иностранец? А может, не иностранец, а инопланетец? Впрочем, этот вопрос задал не я, а корреспондент журнала "Кибернетика и будущее", приезжавший знакомиться со мной из Москвы. Так он назвал и свою статью: "Инопланетец". И на всякий случай поставил вопросительный знак. Был ли он искренне убежден в своей правоте, не знаю, но он горячо убеждал читателей журнала, что на скамейке в Михайловском сквере перед памятником Пушкину побывал некто, чьи облик и ум были сформированы за пределами Земли, а может, даже и солнечной системы. Разговаривая со мной, корреспондент держался немножко свысока и три раза подряд упрекнул меня в скрытности. - Ты, - сказал он, почему-то переходя на "ты", - ты чего-то не договариваешь, Павлушин. А как он выглядел? - Кто? - спросил я. - Кто? Ну, этот самый, кто дал тебе книгу. - Мне никто не давал. Я нашел ее в сквере перед... - Знаю, - перебил он меня. - Слышал эту версию. С чего ему быть таким рассеянным? Куришь? Обожди, не волнуйся. Спешить некуда. Слово он с тебя взял, что ли? Но ты пойми, Павлушин, я не следователь, а журналист. Имя можешь не называть, а только опиши наружность хотя бы в общих чертах. Я усмехнулся. - Видите ли, у него нет наружности. - То есть как нет наружности? - Нет - и все. А почему ему нужно иметь внешность? Он же не человек! -Ну, ладно, - догадался корреспондент. - Не хочешь раскрыть тайну. До завтра! Я еще забегу. А ты обдумай хорошенько: имеешь ли ты право скрывать от общественности правду о таком событии? Ну, пока! Он забегал ко мне по нескольку раз в день в течение недели и все уговаривал описать наружность инопланетца, якобы презентовавшего мне книгу. Именно наружность, черты лица. Что касается других подробностей, он готов был ждать целый месяц, пока не пробудится во мне совесть и я не перестану разыгрывать из себя сфинкса, а если сказать по-русски, просто свинью. Подробностей он так и не дождался и, разумеется, поспешил опубликовать статью. Я его не упрекаю за это. Не мог же он ждать, пока лингвисты переведут книгу с загадочного языка? Забегая намного вперед, я должен огорчить читателя: лингвистам и этнологам не удалось расшифровать текст найденной мною в Михайловском сквере книги. За них это сделала кибернетическая машина, созданная коллективом сотрудников специальной лаборатории Академии наук. Удовлетворив любопытство читающих мои записки, я должен вернуться к дням, предшествующим расшифровке и оказавшим столь значительное влияние на мою судьбу. Из-за этой находки я оказался в центре жизни не только Ленинграда, но и всей планеты. Телефонные звонки, телеграммы, приглашения из научных обществ и дворцов культуры. Я долго не мог привыкнуть к этому шуму. Зазнался ли я? Если и зазнался, то только самую малость. Наоборот, и дома и на работе я старался держаться как можно скромнее. Я работал в геологическом учреждении и каждую весну обычно уезжал с партией на Север, а возвращался поздно осенью. Но в эту весну я совсем забыл, что мне нужно уезжать. При той ситуации, которая так неожиданно возникла, я не мог отлучиться из дому на долгий срок. Я был нужен всем. На днях ко мне звонил сам президент Академии наук. Но в учреждении все смотрели на меня, как на ловкача и делягу. Евдокимов, старший научный сотрудник, сделав вид, что не видит меня, сказал при мне в буфете: - На Север ездил и ничего не нашел, кроме пустяков, а тут на обычном, заплеванном бульварчике сделал крупное научное открытие. Последние слова этой ядовитой фразы он подчеркнул голосом. Я и сам, несмотря на свою молодость и неопытность, чувствовал двусмысленность своего положения. Кем я был? Обычным парнем, заурядным геологом, всего три года назад окончившим Горный институт. А кем я оказался? Связующим звеном между двумя мирами, между Землей и той планетой, представитель которой через посредство моих рук передал странную книгу человечеству. Правда, пока специалисты еще не перевели книгу и не расшифровали ее загадочный текст, это оставалось гипотезой, выдвинутой журналистом, сотрудником журнала "Кибернетика и будущее". Но с каждым днем эта гипотеза находила все больше и больше сторонников. Я даже сам стал подумывать о том, что в сквере побывало существо из другого мира "инопланетец", как его назвал корреспондент, да, инопланетец (мне понравилось это словечко), оставив вещественные следы своего пребывания в этом месте. Нельзя сказать, что я без всяких усилий заставил себя поверить в эту смелую концепцию. Этой вере сопротивлялось во мне все: чувство реальности и юмора, привычки, любовь к обыденному и врожденное недоверие к чуду. А что же это было, если не почти чудо? В сквере среди нянь и детей, играющих возле памятника Пушкину, появилось необычное существо, однако же оставшееся незамеченным. С какой целью появилось оно? И почему именно в этом сквере, а не в другой точке земного шара? Все эти вопросы остались без ответа. И кибернетическая машина Академии наук, расшифровавшая текст загадочной книги, позволила нам заглянуть в далекое будущее, но ничего не сказала нам о настоящем, о том, как эта книга попала в сквер, расположенный между Михайловским театром, Филармонией и Пассажем, в одном из самых многолюдных мест обыденного Ленинграда. И если можно допустить, исходя из модной теории вероятности, что там побывал инопланетец, то невозможно поверить в то, что там очутился человек из будущего, нарушив самый незыблемый закон природы, закон необратимого хода времени. Как ни странно, а о том, что текст наконец расшифрован, я узнал позже других. В эти дни я как раз был в Енисейской тайге с геологической партией, и наша рация, как нарочно, безмолвствовала (попался нерадивый и малоопытный радист). Напросился в экспедицию я сам и попал в тайгу вопреки желанию своего начальства, считавшего, что мне следует пребывать в Ленинграде, коли уж я стал таким знаменитым. Я настоял - и меня отправили. Было ли это бегством? В какой-то мере да. Я бежал от бесчисленных телефонных звонков, телеграмм, писем, корреспондентов, пенсионеров, интересующихся наукой, от чересчур любознательных школьников, а главное - от самого себя, от того двусмысленного положения, в котором я очутился. Помню, как я сел в поезд на Московском вокзале и вагоны вдруг тронулись, унося меня из мира шумной и случайной славы в бесконечные и тихие леса Восточной Сибири. Я забрался на верхнюю полку, блаженно закрыл глаза и удовлетворенно подумал, что ни через час и ни через сутки меня не вызовут к телефону, не разбудят ночью, чтобы расписаться в получении телеграммы, не будут требовать ответа корреспонденты и писатели. Я взглянул в окно. За окном было небо, полное звезд, спокойных и недокучливых звезд, звезд, которым не было до меня никакого дела. Еще меньше, чем звездам, было дело до меня Енисейской тайге. В длинных переходах с ночевками у костра я, казалось, забыл о таинственной книге, найденной мною в Михайловском сквере. Но книга не забыла обо мне, и так же неожиданно, как она очутилась возле скамейки сквера, она снова напомнила о себе. Я уже говорил о том, что у нас испортилась рация. Радист Валька Дадонов пытался починить ее и связать нас с миром. Он был дальнозорок, как все искатели приключений, и увидел эвенка Учигира, гнавшего оленей, раньше нас. - Какие новости? - крикнули мы, когда подошел Учигир. - Больших новостей нету, - лениво ответил эвенк. - А маленькие? - Маленькие найдутся. Книгу расшифровала машина, ту книгу, что долго молчала. Вчера с вечера передавали по радио... И сегодня обещали передавать. Я бросился к Вальке Дадонову, чтобы помочь ему наладить рацию. Мои пальцы дрожали от нетерпения, и не столько наша ловкость и умение помогли, сколько простая удача - рация вдруг заговорила. Рация ли? Не рация и не диктор, а голос из неизвестного мира, так странно и нелогично замурованного в текст незнакомого языка. - Я, - говорил голос, - жил в мире, где время породнилось с самыми заветными мыслями, время большое и маленькое, столетия и мгновения, годы и часы, нетерпеливо звавшие нас в неведомое.
      Можно ли обижаться на вещи?
      Он был довольно точным отражением великого игрока, который жил на Дильнее двести лет тому назад. Он вобрал в себя не только его логические способности, но и насмешливый характер. - Мне надоело, - сказал он. А затем повторил те же слова. - Мне надоело. Мне надоело играть целый год с таким слабым игроком. Так может облениться ум, а способности притупятся. Туаф обиженно поднялся с места. "Впрочем, можно ли обижаться на вещи? спросил он себя. - Искусственный гроссмейстер! Вещь! Предмет! Но как я ненавижу эту наглую вещь! Этот предмет". Он мог разобрать эту вещь на части, сломать ее, как ломает ребенок надоевшую ему игрушку. Но это было бы глупо. А не глупее ли другое: что дильнеец, давно погрузившийся в небытие, игрок, которого давно уже нет на свете, из своего небытия смеется над ним, Туафом, доказывая, что логика и мастерство бессмертны. Туаф сделал несколько шагов. Когда-то - год назад - он был рад тому, что мог шагать, чувствуя под ногами опору. Теперь ему этого было мало. Да, слишком мала была Уэра, островок, отрезанный ото всего и всех. Туафу снились женщины, их лица, их ноги и их руки. Сегодня ночью он почувствовал легкие прикосновения женских рук. Это было ни с чем не сравнимо. С ним рядом сидела женщина. Затем он проснулся и понял, что женские руки он видел во сне. Он долго лежал, стараясь припомнить сон. Потом он снова уснул. Его разбудил тихий женский смех. Смех был рядом за перегородкой, и мелодичный женский голос. До него, до Туафа донеслись странные, невозможные здесь, на Уэре, слова: - Я тебя люблю... Затем все стихло. Туаф, замерев от напряженного внимания, слышал, как стучало его собственное сердце. Совершенно ясно. Веяд был не один. С ним пребывала женщина. Но как попала она сюда на Уэру, преодолев бездонное пространство и время? По-видимому, Веяд прятал ее. Но где? Где он мог ее спрятать? Да и как она могла очутиться здесь? Туаф так и не уснул. Он все ждал, все прислушивался. Сердце билось возле самого горла. Но женский смех не повторялся. Женщина исчезла, испарилась. Ее больше не было здесь. Утром Туаф, встретившись с Веядом, не подал и вида, что он слышал ночью женский смех и слова. Но сейчас... После того как наглая вещь обыграла его в сотый, в тысячный раз и высказала свое презрение, у него не было больше сил молчать. Ему надоело одиночество... - Послушайте, Веяд, - остановил он своего спутника. - Слушаю, - сказал насмешливо Веяд. - Познакомьте меня с ней. - С кем? - С той, с которой вы разговаривали сегодня ночью. Где вы прячете ее? Я хочу знать. - Вот как! А может, она не захочет с вами знакомиться? - Почему? Она меня не знает. Я требую! - Пустые слова! И, кроме того, ее здесь нет. - А где она? - На Дильнее. - Но с Дильнеей нет связи. А я слышал ее смех. - Это не ее смех. - А чей? - Чей? Не знаю. Философская загадка, гносеологическая проблема... - Лжете! Проблема не может смеяться и говорить на живом дильнейском языке. Не с проблемой же вы объяснялись в любви! - А вы подслушивали? - Я не подслушивал. Я услышал нечаянно. - Если нечаянно, то вам могло и показаться. Может, вы слышали женский смех во сне? - Во сне так не смеются. Познакомьте меня с ней, Веяд. Я вас прошу. Мне надоело одиночество. Клянусь, я не буду отбивать ее у вас. Мне просто хочется перекинуться словом с кем-нибудь, кроме вас и этого обнаглевшего автомата, этого искусственного гроссмейстера, чье искусство выводит меня из себя. Познакомьте меня с ней! - С проблемой? - У этой проблемы, вероятно, теплые круглые руки и насмешливые живые глаза? - Вы ошибаетесь. - Но у нее есть имя? - Имя есть, но имя это еще не все. - Как ее зовут? - Эроя. - Она здесь? Где-то тут? Поблизости? - Вот это-то как раз и загадка. Здесь ли она или там? Ее бытие, если это можно назвать бытием, в какой-то степени снимает противоречие между "здесь" и "там". Она здесь и не здесь. Она там и не там. - Бросьте играть пустыми словами. Тоже мне диалектик! Небось обнимались не с фигуральным выражением, а с живой фигурой. Софист! - Я не обнимался. И, кроме того, у нее нет фигуры. Она комок бесформенного вещества. - Так и поверю вам! - Клянусь, что она мала и бесформенна! - Значит, все-таки она существует, она здесь! - Здесь только отражение ее. - Не может быть. Смех был слишком реален. И слова... Отражение не может отвечать на вопросы. А в прошлый раз... Ведь я давно догадываюсь, что вы кого-то прячете. - Я прячу мечту. - Мечту? Но с мечтой не разговаривают ночью. Я слышал голос. Веяд, я настаиваю. Я хочу знать. Покажите мне ее. - Как-нибудь в другой раз, - уклончиво ответил Веяд. - Я требую! - Требую? Забудьте это слово. Живя на Уэре, нельзя чего-нибудь требовать. Здесь можно только ждать. Вот и ждите...
      Логик Арид
      Эрон-младший познакомил Эрою со своим помощником, логиком Аридом. - Это Арид, - сказал он. - Мой друг Арид. Посмотри, Эроя, на него. Этот ученый обогнал нас на полстолетия или даже на целый век. Он живет в другом тысячелетии. Как это ему удалось? Спроси его. Но он едва ли выдаст свой секрет. - Бросьте, Эрон. Вы хотите бросить тень на мою реальность. - Если бы я сомневался в вашей реальности, я бы не поручил вам проектировать логику искусственного мозга небывалой мощности. Эроя с любопытством взглянула на Арида. Нет, он был слишком реален для дильнейца, избравшего своей специальностью изучение логики. Плотный, по-видимому, склонный к полноте, он был больше похож на актера-комика, чем на философа. Наивное, чуточку плутоватое лицо взрослого ребенка. И смеялся он совсем по-детски, весь преображаясь и погружаясь в то удивительное состояние, истинный смысл которого до сих пор не удалось открыть. Что рождает смех? В чем сущность смешного? Об этом гадали мыслители еще на заре цивилизации. Но вот дильнейцы раскрыли происхождение жизни, а до сих пор не знают, что такое сущность смеха. Правда, это никому не мешает смеяться. - Чему вы так весело смеетесь? - спросила Эроя логика, когда ушел брат. - Чему? Хотя бы тому, что сказал ваш уважаемый брат. Он верит в то, что действительно можно выпрыгнуть из своего времени и свить интеллектуальное гнездо в другом тысячелетии. Но птицы не вьют гнезда в вакууме, в абсолютной пустоте. Им нужна верхушка дерева, ветка или, по крайней мере, карниз дома. Моей мысли не на что опереться. А ваш брат не хочет ни с чем считаться. Ему нужен мозг, искусственный мозг небывалой мощности. Но в чем суть мощи, только ли в силе логических способностей? Как вы это себе представляете, Эроя? - Специалисты по изучению логики обычно лишены чувства юмора. Они слишком серьезны. Вы, Арид, по-видимому, представляете исключение. - Благодарю за комплимент. Но вы не ответили на мой вопрос: в чем вы видите главную силу мозга? Только ли в логике? - В умении видеть смешное и смеяться, - сказала Эроя скорее шутя, чем всерьез. - Вы даже не представляете, как вы близки к правде. Мне думается, Эроя, без смешного не существует и истинно серьезного. Вы историк. Изучаете прошлое. А известно ли вам, когда дильнеец научился смеяться? - Фольклор полон юмора. Он единственное свидетельство того, как мыслил древний дильнеец, если не считать пещерной живописи. - Да, - сказал задумчиво логик Арид, - у историка преимущество перед ученым моей специальности. Вы можете судить о прошлом на основании точных фактов. Будущее же, в отличие от прошлого, не спешит нам сообщить о себе. Мы не знаем, каким будет видение мира через много столетий. Я как-то сказал вашему уважаемому брату: первое, что совершит искусственный мозг, он расхохочется от души. Ведь ему многое покажется смешным и устаревшим, ему, понявшему суть вещей, отделенных от нас завесой будущего. - Чтобы весело смеяться, нужно иметь душу, чувства, а ваш искусственный мозг будет бездушен, как всякая машина. - Кто вам это сказал? - Никто не говорил. Я его таким представляю. - Я научу его смеяться. Но не станем гадать. У меня к вам просьба, Эроя. Не могли бы вы познакомить меня со своим знаменитым отцом? Мне хотелось бы побывать в его лабораториях, посмотреть на результаты его последних работ. - Отец всегда рад тем, кто интересуется экспериментальной энтомологией. Если хотите отправиться к нему, не откладывайте на завтра. Сегодня я обещала быть у него.
      Сверхорганизм
      - Ну, как ваше самочувствие? - спросил Эрон-старший своего гостя, когда тот вышел из энтомологического аппарата новой конструкции. - Чудесно провел время, - ответил, улыбаясь" Арид - Но что скажет жена, когда узнает, что ее муж превратился в муравья? - Вы уже не муравей. Вы логик Арид, представитель вида дильнеец-разумный. - Вы твердо в этом уверены? А я нет. Во мне что-то еще осталось муравьиное. Во всяком случае, к событиям моей жизни прибавился еще один не совсем обычный факт. Дома на письменном столе у меня лежит вопросник, оставленный журналистом, сотрудником видеомузыкальной станции. Вечером мне придется отвечать на вопросы его анкеты, перечислять наиболее значительные события своей биографии. Кем я был по окончании факультета математической логики? Чем занимаюсь сейчас? Представляю, как удивится журналист, когда узнает, что в числе всего прочего я успел побывать муравьем, настоящим муравьем, видящим мир, как видят его крошечные собратья. В течение часа я принимал эту комнату чуть ли не за Вселенную. Пропорции изменились. Вот этот стол я принял за равнину. Беспокойство овладело мною. Я чувствовал себя затерянным среди огромных незнакомых предметов. У обыкновенного муравья все же есть кое-какой опыт. Я оказался муравьем без опыта. "Где я?" - спрашивал я себя. Но самое странное случилось со временем. Мгновения непостижимо растянулись. Я смотрел на время словно через увеличительное стекло. - Ну, а ваша логика? - спросила Эроя. - Она превратилась в муравьиную логику. Мне хотелось скорее в муравейник. Пространство пугало меня.. Но довольно об этом. Все уже позади... - У вас эго позади, - сказал Эрон-старший, - у меня и позади и впереди. Я столько раз пользовался своими аппаратами, чтобы познать иное время и иное пространство, что иногда мне кажется, что я живу одновременно в разных мирах. Хотите попасть в пчелиный улей, дорогой Арид? - Хочу. Очень хочу. Но, пожалуй, не сегодня. Превратиться в пчелу - это превратиться из целого в часть. Ведь пчелиный рой - это сверхорганизм. Не правда ли? - Да, это сейчас ни у кого уже не вызывает сомнения. Пчела как индивид не в состоянии жить без других пчел. Она часть не только пчелиного общества, но и пчелиного организма. Для логики это, пожалуй, загадка. Отдельность пчелы как организма, в сущности, фикция. Она связана с пчелиным ульем. Как орган, ну, как ваши рука или нога. Нога или рука часть вашего организма, не правда ли? - Но моя рука или нога не ходит отдельно от меня и не выдает себя за логика Арида, они с самого начала примирились с тем, что они часть того целого, которое принято называть Аридом. - А почему вы думаете, что пчела протестует против того, что она часть сверхорганизма? - Я этого не думаю. Я не настолько дильнеецентричен, чтобы наделять пчелу своей собственной психологией. Действительно, это пример парадоксального единства части и целого. Парадоксальность в том, что часть имеет форму целого, отдельного организма. Явление обманывает. Сущность отдельной пчелы - быть органом, частью сверхорганизма, то есть пчелиного роя. У низших организмов это не редкость, какие-нибудь губки заставляют гадать о различиях части и целого. Но пчелы стоят наверху эволюционной лестницы. Это сложно устроенные живые существа. И поэтому ум профана, а в энтомологии я профан, теряется перед причудливостью этого факта. - Не поверю, чтобы растерялся ваш ум, Арид, - сказала Эроя. - Но что вас привело в лабораторию моего отца? Не думаю, что только бескорыстный интерес к энтомологии. - Ну вот, видите. Я так и знал. Вы не верите в мое бескорыстие. Мир насекомых меня интересует как мир существ, чье познание эволюция загнала в тупик... Муравей и пчела заранее знают все, что им нужно знать, чтобы жить в том мире, который открывают им их чувства. Им не дано перейти черту, которую провела сама природа. Дильнеец, делая первый шаг, уже выходит за черту. Он учится. Его детство и юность занимают половину его жизни. И становясь стариком, он все еще продолжает учиться. Но что такое ум гения? Для логика это загадка. Гений умеет учиться, как никто. Его умственный аппарат - это Вселенная в миниатюре. Гений - это тоже сверхорганизм, но не в физическом смысле, а в интеллектуальном. Он сверхорганизм не в пространстве, а во времени. Представьте себе рой пчел. Пчелы разлетелись в разные стороны собирать нектар для меда. Но все равно, каждая из них часть одного целого. Частности гениального ума собирают нектар во времени, одни из них - в прошлом с его опытом, уходящим корнями в Далекие поколения, другие - в будущем, которое они стараются предугадать. Корни гения одновременно позади и впереди. У гения есть нечто общее с пчелиным роем... - Я не совсем понимаю вашу мысль, хотя кое-что угадываю, - сказала Эроя. Каждый ум - создание истории, общества. Но пытаясь создать искусственного логика, вы отрицаете историзм. Машина лишена истории, она всегда только здесь, за ее бездушной спиной нет времени, нет истории, нет прошлого. А раз нет прошлого, то нет и будущего. Ее настоящее освобождено от всякого процесса. - Мы создадим машину, у которой будет биография. Мы придадим ей чужую биографию. У нее будет не только настоящее, но и прошлое. А значит - и будущее. Мы создадим машину, которая будет вспоминать свое детство. Дедушку и бабушку. И первое свидание с девушкой. И объяснение в любви. Мы создадим гениальную машину. И научим ее не только хорошо думать, но и смеяться. А может, даже и плакать.
      Павлушин возвращается из экспедиции
      Лето было позади. И тайга тоже там осталась. Я лежал на средней полке и смотрел в окно вагона. Внизу сидел какой-то гражданин. Сытенький. Бритенький. Лысенький. Подозреваю, что облысел, сидя в партере Малого оперного театра. Смотрел косо. Косился не столько на меня, сколько на мою поношенную робу. Личность, ничего не скажешь! Бросит фразу, а потом молчит. Разговаривал, разумеется, не со мной, а со стариком-профессором, ехавшим из Томска. Помолчит. А потом опять фразу бросит. Изображал из себя божество. Но каждое слово умел как-то произносить по-своему, с оттенком. И голосом играл. - Товарищ, - сказал он мне, - вы спиной закрываете пейзаж. Я в это время с полки слез. Не все же валяться на полке. И постоять тоже хочется. Пейзаж? Насмотрелся я за сезон всяких пейзажей. Однажды медведь в лабаз забрался и пытался разграбить. Пейзаж! Видно, любитель природы, но из тех, что любят ее из окна. Лысый очень важничал и в разговоре намеками давал понять, что имеет отношение к самым высшим артистическим и литературным сферам. Плевал я на его сферы! Если уж говорить о сферах, то мои сферы были выше его сфер. С тех пор как опубликовали найденную мною книгу, меня знал весь мир. А эта личность воротила от меня свою чисто выбритую физиономию, не подозревая, что в грязной робе едет далеко не самый последний человек на нашей немолодой, но красивой планете. Раз как-то просыпаюсь вечером и прислушиваюсь. Разговор идет о той книге. Профессор говорит: - Интересная книга, если, конечно, не трюк, не фальшивка, подброшенная каким-нибудь авантюристом. А лысый усмехается: - Вполне возможно. Не верю, чтобы с другой планеты кто-то доставил ее в сквер. Так себе скверик. Знакомое место. Я напротив живу. Возле Филармонии. - Вот как? - удивился профессор. - Чего же это вам так не повезло? Могли и вы подобрать эту знаменитую книгу, исходя из теории вероятности. - Стал бы я подбирать! А если бы уж подобрал, сдал бы в стол находок без всякого шума. Не люблю шумихи. - Да, шум вокруг этого издания создан неимоверный. С трудом достал экземпляр. В библиотеке очередище. Прочел. Потом еще раз прочел, уже в роман-газете. Конечно, не безынтересно. Но натяжек много. Много сомнительных страниц. И на Землю уж очень похожа эта планетка. А тот, кто нашел эту книгу, в какой-то экспедиции. По-видимому, еще что-то ищет. Непонятная история. Лысый зевнул. Потом сказал: - Знаете, я в жизнь на других планетах верю не больше, чем в загробный мир. Хватит нам и того спектакля, что показывает нам Земля. Мне этот фестиваль не нужен. И когда мне говорят, что есть еще полтора миллиарда населенных планет вроде Земли, мне кажется, что я слушаю сказку про белого бычка. А вы как полагаете? - Мне так думать нельзя, я математик. Привык иметь дело с большими числами. Планет, действительно, многовато. Тут уж ничего не поделаешь. От нас это не зависит. Хочешь или не хочешь, а приходится мириться с загадками природы. Я слушал молча. Мне доставляло истинное удовольствие не участвовать в споре и думать про себя: "А я имею некоторое отношение к этим загадкам и тайнам природы. Чуточное, но все-таки имею". Потом от всех этих мыслей мне стало как-то не по себе. "Заносишься ты, Павлушин! Принимаешь себя чуть ли не за Ньютона или Кеплера. А какой ты к черту Кеплер! Подобрал в сквере какую-то книжонку". Я цыкнул на себя: "Лежи и помалкивай! На свете самая ценная вещь скромность. Пусть ломается эта личность, задается своим знакомством с крупными режиссерами и писателями. Молчи, ради бога, молчи! И делай вид, что тебя это не касается". Но молчать просто нет сил, когда эта личность смотрит на тебя с таким видом, словно тебя тут нет. И ты сам начинаешь сомневаться, тут ли ты. Личность говорит: - Запах какой-то в купе неприятный. Протухшей рыбой воняет. Не переношу! И косится в мою сторону. Профессор принюхивается, потом говорит: - Нет, ничего. Пока терпимо. Можно, конечно, проветрить купе. Он обращается ко мне: - Вы как, молодой человек, возражать против свежего воздуха не будете? Я молчу. Это от моей робы пахнет рыбой. Не тухлой, конечно, но все-таки рыбой. Сам-то я не замечаю этого запаха. Привык. Проветрили. Потом профессор меня спрашивает: - Вы все молчите, молодой человек. Отчего бы это? Не принимаете участия в общей беседе. Какого вы мнения вот хотя бы об этом произведении? - И показывает мне роман-газету, где опубликован текст найденной мною книги. Я говорю: - Не читал. В тайге был... По радио текст слышал. Интересный научно-фантастический роман. - Это не роман, молодой человек. Это документ, истинное происшествие. Перевод делала кибернетическая машина Академии наук. Я беседовал с одним из участников работы по переводу. Язык не похож ни на один из человеческих языков нашей планеты. Лысый перебивает: - Я слышал, на полинезийские языки похож. - Чепуха! - возражает профессор. - Я точно знаю. - Он точно знает! - Я не выдержал и начал смеяться. Смеюсь. Они недоуменно смотрят на меня. А я смеюсь. - Над чем вы смеетесь, молодой человек? - Над собой смеюсь. Впрочем, это не важно. - А почему? - Да потому, что я и есть тот, который нашел в сквере эту самую книжонку, - Вы? - Я. - Не может этого быть!
      Туаф знакомится с Эроей
      И Веяд познакомил Туафа с Эроей, наконец-то познакомил. Уступил ли он настойчивой дерзости своего спутника? Нет. Это была не уступка, а нечто противоположное ей. Пусть этот декоратор и косметик убедится, что эта Эроя не настоящая Эроя, а только искусное отражение той, что осталась в другой части галактики. Может, Веяд это сделал, чтобы взглянуть на то, что называло себя Эроей, чужими глазами, увидеть со стороны, узнать что-то новое об этом странном существе. Веяд следил за выражением лица Туафа, когда декоратор увидел бесформенный комочек вещества. - Это не она, - сказал Туаф. - А кто же? - Не знаю, кто. Но знаю - другое. Вы говорили с настоящей женщиной, а не с этим жалким кусочком вещества. Не оно же вам сказало: "Я вас люблю"! - Не она? Но тогда кто? Кто мне это сказал? Может быть, мне сказала это настоящая Эроя с другого конца света? Туаф не ответил. С недоверчивым выражением лица он разглядывал этот шарик, в котором было спрятано нечто безграничное. - С кем же я разговаривал? - повторил свой вопрос Веяд. - Меня интересует, кто с вами разговаривал, а не с кем вы. - Я разговаривал вот с ней. - А почему же она сейчас молчит? - Потому что нужно нажать кнопку. Сейчас я ее нажму. И Веяд действительно нажал кнопку. Э р о я. Зачем ты разбудил меня, Веяд? В е я д. Я хочу познакомить тебя вот с этим дильнейцем. Его зовут Туаф. Я, кажется, тебе рассказывал о нем? Э р о я. Где? Здесь или еще на Дильнее? В е я д (изумленно). На Дильнее? Э р о я. Почему это тебя так удивляет? В е я д. Потому что на Дильнее я разговаривал не с тобой. Э р о я. Ас кем? В е я д. С той, чью память и ум ты отражаешь. Э р о я (обиженно). Я не зеркало. (Обращаясь к Туафу, чуточку игриво). Ваш спутник не отличается вежливостью. Т у а ф. Мне нравится ваш голос. Говорите, умоляю вас, говорите! Все мое существо превратилось в слух. Женский голос, мелодичный, полный таинственной музыки. Говорите. Что же вы замолчали? Э р о я (кокетливо). Ну, как ваши успехи в игре?