Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Свита Мертвого бога

ModernLib.Net / Гончаров Владислав / Свита Мертвого бога - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Гончаров Владислав
Жанр:

 

 


Наталия Мазова
Владислав Гончаров
Свита мертвого бога

       Памяти Клавдии Захаровны Крюковой и Елены Борисовны Мартыненко, двух мудрых женщин, которые успели увидеть начало этой истории – но не сумели дожить до ее завершения…

Часть I: ВЕДЬМИН РЫЦАРЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
из которой становится ясно, зачем Джарвис путешествует по стране, где его так сильно не любят

      Когда Фродо миновал могилу Турина Турамбара -
      седьмую и последнюю на этой дороге…
(Н. Эдельман)

      Солнце начало клониться к закату, а лошадь – подавать первые признаки усталости. Джарвис обернулся и еще раз окинул взглядом скромный обелиск из местного сероватого камня, торчавший чуть в стороне от дороги. Десятая или все-таки одиннадцатая? Если одиннадцатая, то это очень хорошо – значит, до Шайр-дэ уже рукой подать. А вот если только десятая, придется ночевать в чистом поле, ибо лаумарцы имели обыкновение закрывать ворота своих городов с последним лучом солнца. И то, что зимой и летом день имеет разную длину, их нисколечко не волновало – «порядок быть должон», как любили они приговаривать по поводу и без повода.
      Джарвис глубоко вздохнул. Он провел в Лаумаре два месяца и успел не только узнать многие из его обычаев, но и привыкнуть к ним, однако от этого они не казались ему менее нелепыми. В самом деле, ну что может быть нелепее, чем отмечать дорожные расстояния не верстовыми столбами, а ритуальными гробницами блаженного Мешнека? Наверное, только ежедневно каяться в грехе, совершенном давным-давно и не тобой. Ибо истинно благочестивому верующему полагалось не просто миновать такую гробницу, но обязательно остановиться, посыпать голову песком (часто заранее заготовленным), помолиться и попросить у святого прощения за его мученическое убиение хрен знает сколько лет назад, а также за развеивание праха по ветру, лишившее великомученика возможности обрести подлинное место последнего упокоения. То, что это сильно удлиняло любую дорогу, лаумарцев волновало очень мало – трудностей они не боялись и любую экономию усилий считали признаком лени, а лень, как известно, первейший союзник Хаоса…
      У Джарвиса с трудом укладывалось в голове, что такое показное благочестие и неукоснительное исполнение обрядов способно обеспечить реальную поддержку божественной силы. Однако факт оставался фактом. Если верить хроникам и старикам-очевидцам, еще пятьдесят лет назад Лаумар был всего лишь одной из провинций великой Вайлэзской империи, и молились там не только своему местному святому, якобы давным-давно замученному магами из Солетт в богомерзких целях, но и общему для всей Вайлэзии Единому Отцу. Разумеется, лаумарцы всегда осознавали свои отличия от вайлэзцев, но сорок пять лет назад в измученной налогами северной провинции случился взрыв национального самосознания. Трудолюбивые и благочестивые бюргеры вышвырнули прочь вайлэзскую знать и объявили себя независимой страной, управляемой даже не королем – это еще можно было бы как-то пережить, – а каким-то, спаси и сохрани небеса, Народным собранием! Незадолго до этих событий кафедру в Кильседе как раз занял новый архиепископ, который вроде бы даже не проводил никакой церковной реформы – вот только алтари Единого Отца начали приходить все в большее и большее небрежение, а прихожане перенаправили свою истовость исключительно на блаженного Мешнека.
      Само собой, Вайлэзия попыталась как-то вразумить обнаглевшую провинцию, но очень быстро стало ясно, что мощь Лаумара растет с каждым днем, и он попросту не по зубам стареющей империи. Исходя из этого, Джарвису оставалось признать, что молитвы, возносимые местночтимому великомученику, обладают немалой эффективностью.
      Однако если весь секрет данной эффективности заключался в каждодневном бытовом подвижничестве, то Джарвису это решительно не подходило. Даже если бы он согласился вести такой образ жизни ради обретения своей полной силы – не пристало наследному принцу Драконьих островов усердием и мольбами выкупать то, что является его прирожденным правом…
      Словно в ответ на эти его мысли, из-за поворота выехал крестьянин на испачканной телеге – наверное, навоз возил на поля. Джарвис поспешно надвинул ниже широкий капюшон с оплечьем, пытаясь скрыть снежно-белые волосы и продолговатые, косо поставленные глаза ярко-фиалкового цвета – главное, что отличало его от простых смертных. При таком национальном характере, да еще принимая во внимание недавние исторические события, было бы наивно ждать от лаумарцев излишнего благоволения к чужестранцам – особенно к таким, чья внешность так и кричала о принадлежности к морской расе. Живущий тысячи лет, любимое творение и верный слуга Хаоса…
      Усилия Джарвиса оказались тщетными. Когда телега приблизилась, холодный порыв апрельского ветра, как будто в насмешку, снова отбросил капюшон ему на плечи. Крестьянин аж вздрогнул, когда его взгляду открылось удлинненное лицо с тонкими скулами и острым подбородком, бледная кожа с заметным сероватым отливом… Он ничего не сказал, но торопливо сделал какой-то охранительный жест и плюнул в сторону Джарвиса, едва не попав тому на плащ.
      Джарвис лишь невесело усмехнулся в ответ. Сказал бы кто его царственному отцу те же пятьдесят лет назад, что настанет день, когда его наследник не от хорошей жизни будет скитаться по континенту, как простой странствующий рыцарь, в том числе по землям, где за одну лишь меналийскую внешность можно получить в зубы… Пожалуй, отец милостиво бросил бы такого не в меру говорливого предсказателя на забаву серебряным тиграм. Сила Непостижимых давно уже иссякла, словно родник в сухой степи, но потомки Менаэ и Налана отказывались признавать это, пока их прирожденная сила оставалась с ними. Отказывались, пока…
 
      Ему было всего двадцать пять – не слишком много даже по меркам обычных людей. И пять последних лет он скитался по континенту, возвращаясь в родную Меналию – «землю Менаэ» – лишь изредка, в основном для рытья в библиотеке и бесед со старым Сехеджем.
      Когда он понял, что что-то не так? Когда восстал из летхи, где два года пролежал в ритуальном сне, окинул взором место своего заточения, жадно поел белого хлеба, оставленного в изголовье, запил водой и удивился не тому, как изменился мир – а тому, что он совершенно не изменился? Или позже, когда Йесса метнула в него волну огня, а он стоял, неловко растопырив пальцы, не зная, как быть, и лишь в последний момент сделал над собой какое-то непонятное усилие – и навстречу волне Йессы встала другая волна, но настолько неубедительная, что лучше бы он вообще ничего не делал… Или лишь тогда, когда Миранна, низко склонившись перед его отцом и пряча глаза, выговорила: «Шесть процентов от положенного прямым потомкам Менаэ… меньше, чем у дворцовой прислуги», – а Йесса ничего не сказала, но так посмотрела на него, что он сразу осознал – она дочь венчанной императрицы, а он всего лишь сын наложницы…
      Пять дней он не смел показаться на глаза отцу, ожидая официального объявления о своей незаконности. А потом из своего летхи вышла Зелиттар, дочь лорда Амала и славной своим могуществом принцессы Миранны – и показала еще худший результат, чем сам Джарвис. Точнее, не обрела силы ВООБЩЕ.
      Потом он долго сидел в Священном Доме Менаэ и ее двух Рук, глядя на алтарь, засыпанный окаменевшим пеплом, где больше не горело пламя, не нуждающееся в пище. Сехедж, хранитель алтаря, впустил его туда, нарушив все установления, согласно которым бывать в этом месте дозволялось лишь ему да еще нескольким специально отобранным женщинам. «Что толку в пустых ритуалах, когда Непостижимые ушли от нас? – сказал он грустно. – Совсем ушли, и никто не ведает, куда – и Менаэ, и Налан, и Индесса, и даже те, кто не интересовался нами. А мы долгое время жили в угасающем эхе их мощи, слабея и не замечая собственной слабости, теряя оплот за оплотом и тут же забывая об этом, пока не отказало вернейшее из верного – сон-смерть, в котором наш народ обретал свою силу… Но чем мы будем отличаться от простых смертных без нашего могущества? И как долго устоим против их неуемной жажды распространить себя на все, что зримо глазом и доступно уму?» Джарвис не знал ответа на эти вопросы и ничем не мог помочь старому жрецу.
      И наконец, состоялся тот тяжелый разговор с отцом… Он так и не смог заставить себя поверить, что приходится сыном, плотью от плоти этому воплощенному божеству, земному образу Налана с глазами из морского льда. После пробуждения в летхи он должен был стать таким же, как все они – отец, Йесса, Миранна, лорд Амал, прочие лорды и леди, снежными призраками скользящие по бесконечным залам Змеиного дворца… Таким же неживым. Да вот на счастье, на беду ли – не стал.
      «Ты – мой единственный сын, – прозвучал голос отца. – Ты – наследник меналийского престола. Но не имеющий всей полноты силы потомков Менаэ не может быть королем. И что толку мне зачинать новых детей, если и они не обретут силы в летхи?»
      «Вы еще долго будете править, мой повелитель», – ответил Джарвис, не чувствуя при этом вообще ничего. Совершенное лицо отца едва заметно скривилось, и Джарвису не пришлось даже напрягать вновь обретенные невеликие способности, чтобы прочитать эту его мысль: увы, ты так и остался ближе к смертным, чем к нам, и несколько сотен лет для тебя – долго…
      «Все однажды кончается, – только и сказал король. – Кончится и моя жизнь, и я уйду в печали, что не оставил себе достойной смены».
      И тогда принца осенило.
      «Непостижимые покинули нас, отец. Но может быть, они не покинули людей на континенте? Вдруг кто-то из тех, кто отрекся от нас с самого начала, взял под свою руку короткоживущих и теперь посылает силу им? А если так – я отыщу этого бога и возьму у него то, что принадлежит мне по праву, как твоему сыну!»
      Сказал – и увидел, как надежда, словно отблеск луча, озаряет отцовское лицо.
      «Что ж, иди, принц Джарвис. Если ты совершишь это, твой подвиг будет равен деяниям древних героев, и я буду гордиться, что сумел породить такого сына!»
      Так начались его странствия по континенту. Алмьяр и Анатаормина, Лурраг и Вайлэзия, теперь вот Лаумар… Везде люди молились кому-то – и везде эти «кто-то» не были Непостижимыми. В Священном Доме Меналии витал лишь слабый отголосок, почти умолкшее эхо их присутствия – на континенте не было даже эха. А что было, Джарвис и сам не умел назвать. Но он поклялся вырвать свою силу у какого угодно бога – и теперь уже не мог отступить от своей клятвы…
 
      Ветер, слишком холодный для апреля, опять налетел, растрепал волосы. Заныло в правом ухе, и Джарвис снова поспешно набросил капюшон. Наверное, лаумарцы сейчас, как один, сидят по садам и жгут костры, окуривая дымом цветущие сливовые деревья. Принц вполне сочувствовал им – сливовое вино, основной предмет лаумарского экспорта, ценилось на всем континенте, и Джарвису тоже случалось отдавать должное этому напитку.
      Впрочем, заботы лаумарцев никогда не были заботами Джарвиса. Не найдя в этой земле того, что искал, он готовился покинуть ее – а для этого надо было достигнуть Шайр-дэ, купеческого городка, расположенного в верхнем течении реки Та’ркэ, по-лаумарски именуемой Таарха. Сейчас, по весенней высокой воде, здесь наверняка не сложно было сесть на торговое судно, идущее вниз по течению, до самого Афрара, столицы Алмьяра – ближайшего из мест, откуда время от времени ходили корабли на Драконьи острова.
      Собственно, причина плыть на родину у Джарвиса была только одна – его поиски в очередной раз зашли в тупик, и ему снова требовалось посовещаться с Сехеджем или древними манускриптами. В остальном же… раз от разу, возвращаясь домой, принц ощущал, насколько проще ему с людьми на континенте. Те куда-то стремились, чего-то хотели и добивались, и пусть далеко не все из этого вызывало сочувствие у Джарвиса – с людьми ему было интересно. Долгоживущие же раз и навсегда застыли в своей красивой возвышенной скуке, не желая менять ничего вокруг и словно не замечая окружающего мира. С каждым днем Джарвис яснее осознавал, что совершенно не желает когда бы то ни было принимать власть над своим народом. Пока что Драконьи острова защищал ореол мистической силы – но в самом деле, а что будет, когда люди узнают, что этой силы больше нет?
      Вопрос этот беспокоил Джарвиса чрезвычайно. Ибо, хотя на континенте ему было не в пример интереснее, он не мог остаться здесь навсегда, ибо люди никогда не согласятся считать чистокровного меналиэ одним из таких, как они сами. Даже в местах, где власть Хаоса преобладала над властью Порядка – в том же Алмьяре, – ему простили бы сероватую кожу и раскосые глаза, но не то, что все вокруг стареют, а он нет. А уж здесь, в Лаумаре, даже длинный меч не прибавлял Джарвису уважения в глазах местных жителей. Любой из них и сам не расставался с оружием – горожане с короткими клинками, селяне с топорами, не слишком похожими на плотницкие. Времена вайлэзских вразумляющих походов еще не изгладились из народной памяти, и не было ни малейшего основания считать, что они уже окончательно миновали.
      Однообразный пейзаж пообочь дороги несколько изменился – распаханные пшеничные поля сменились пустошами в засохшей траве, сквозь которую уже рвалась к солнцу молодая зелень. Впереди показались приречные холмы. Джарвис облегченно вздохнул – значит, гробница все-таки была одиннадцатой, и самое большее через полтора часа его ждет жареный бараний бок с чесноком и бутыль доброй лаумарской сливянки.
      Дорога поднялась на холм, и глазам Джарвиса предстал живописный вид на долину Таархи. В косых лучах заходящего солнца река изгибалась золотым полумесяцем, со склонов к ней спускались аккуратно расчерченные ленты полей, а в самой излучине приютился городишко Шайр-дэ – постыло-аккуратный, словно проектный план ученика архитектора.
      – Порядок быть должон! – почти радостно воскликнул Джарвис, спускаясь с холма к распахнутым городским воротам и двенадцатой гробнице, расположенной прямо перед ними. Он был уверен, что сегодня с ним уже не случится ничего серьезнее трактирного скандала.
      Как вскоре выяснилось, он жестоко ошибался.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой вместо еды и ночлега Джарвис обретает аутодафе, а его меч ведет себя довольно-таки скверно

      У нашей инквизиции -
      Богатые традиции…
(Доминик де Гусман)

      Джарвис был абсолютно не знаком с городком и понятия не имел, где искать постоялый двор или иное место ночлега. Однако опыт путешественника подсказывал, что в прибрежных городах заведения подобного рода, как правило, располагаются недалеко от воды, в районе набережной или порта. К тому же с холма принц разглядел, что большинство улиц радиально стягивается к большой площади, расположенной довольно близко от реки, а на самой площади имеется большое здание, увенчанное шпилем с позолотой – то ли культовое сооружение, то ли городская управа, архитектура этих зданий была в Лаумаре сходной. Так что самым разумным было держать направление на шпиль, а достигнув площади, начать задавать вопросы местным жителям.
      Джарвис проехал по улице какое-то расстояние и вдруг с изумлением осознал, что вокруг него уже более чем достаточно тех, кому можно задавать вопросы, мало того, все они движутся в том же направлении, что и он сам. И это невзирая на довольно поздний час и почти полное отсутствие уличного освещения!
      Приглядевшись к местным повнимательнее, Джарвис отметил: большая их часть одета в то, что считается в Лаумаре праздничными нарядами – мужчины в темные кафтаны с яркими шейными платками, женщины в черно-белые или бело-синие одеяния с разноцветной богатой вышивкой и кружевные наколки. При этом начисто отсутствовали иные признаки, характерные для праздника – ни у кого в руках не было первых весенних цветов, не слышалось песен или других громких проявлений веселья. Впрочем, напомнил себе Джарвис, лаумарское благочестие требовало сдержанности в выражении любых чувств. Даже пять или шесть детей, влекомых за руки родителями, имели вид чинный и весьма серьезный, видимо, осознавая всю важность и значимость предстоящего события. Джарвис был заинтригован не на шутку.
      Чем меньше оставалось до золотого шпиля, тем плотнее делалась толпа. Правда, всадник с длинным мечом вроде бы вызывал у местных некий минимум почтения, потому что до сих пор принц продвигался вперед без особого труда.
      Наконец улица вынесла его на площадь, до краев заполненную народом. Здание со шпилем все-таки оказалось храмом, сурово взирающим узкими провалами окон на толпу у своего подножия. Высота и массивность каменных стен внушали невольное уважение и заставляли предположить, что изначально – очень давно – храм возводился в старовайлэзской традиции, был посвящен Единому Отцу и лишь совсем недавно подвергся легкой перестройке. На эту же мысль наводило и почти полное отсутствие украшений, кроме разве что жутких зверюг, больше всего похожих на крылатых крокодилов, скаливших клыки по углам портала (Джарвис припомнил, что в Вайлэзии этих очаровательных тварей зовут «gargol»). Да еще вдоль карниза шел странный ряд хрустальных шаров, доселе встречавшийся принцу лишь на кафедральном соборе Кильседа. Шпиль, служивший ориентиром для Джарвиса, пламенел в последних лучах солнца, и это создавало пронзительный контраст с полумраком площади, накрытой тенью величественного здания.
      То, что творилось у стен древнего храма, подозрительно напоминало подготовку к публичной казни. Перед главными вратами высился помост, затянутый багрянцем, из середины которого торчал толстый столб. Вокруг прохаживалась пара дородных мужчин в черных с красным одеяниях – очевидно, должностные лица. На багрянце тут и там темнели влажные пятна – похоже, помост был основательно полит водой.
      Толпа все сгущалась, уже затрудняя движение конного. Джарвис натянул поводья и как можно вежливее обратился к одному из лаумарцев – бюргеру с осанкой и выправкой, выдающими знакомство с военной службой:
      – Скажите, почтеннейший, что здесь будет происходить?
      Бюргер обернулся к Джарвису и смерил его внимательным взглядом – высокомерным и полным уверенности в себе, невзирая даже на то, что он был брошен снизу вверх. Эта лаумарская манера каждый раз решать, достойно ли порождение Хаоса хотя бы ответа на свой вопрос, всегда выводила принца из себя. «Потерпи! – сказал он сам себе. – Уже недолго осталось…»
      – Здесь, в присутствии самого владыки Кильседа, будет свершен обряд сожжения ведьмы ради очищения города от скверны и нечистоты, в кои ввергло его присутствие демонских сил! – прозвучал наконец ответ. – Если чужестранец решил лицезреть это аутодафе, сие служит к его чести, кем бы он ни был.
      Джарвис не ожидал от местного не только столь явно выраженной благосклонности, но даже простой общительности, а потому решил использовать удачу до конца:
      – А не просветите ли меня, почтеннейший, что это за ведьма и в каких преступлениях ее обвиняют?
      Лицо бюргера сразу же приобрело назидательный вид:
      – Запомните, чужестранец – если доказано, что женщина ведьма, ее уже нет нужды обвинять в чем-то еще! Суд матери нашей Церкви именем блаженного Мешнека лишь оглашает вердикт Святого Дознания и передает отступницу от пути Господа в руки городских властей для милостивого умерщвления без пролития крови…
      – И все же какое деяние навлекло на ведьму столь суровую кару? – снова попытался уточнить Джарвис.
      Назидательность на лице лаумарца изрядно разбавилась недовольством.
      – Любая ведьма является ведьмой в силу того, что сошлась с Повелителем Хаоса, продала ему тело и душу, а взамен получила ведовское могущество. В глазах Господа и матери-Церкви это само по себе является преступлением. Самое суровое воздаяние за него будет только справедливым! – в подтверждение серьезности своих слов бюргер тряхнул окладистой лопатообразной бородой. Из бороды посыпался песок.
      – Тогда почему столь важное деяние производится в столь позднее время? – поинтересовался Джарвис. – Не лучше ли было осуществить его днем, при свете солнца?
      – Зимой или в середине лета было бы так, – снисходительно бросил горожанин, слегка оттаяв. – Но сейчас весна, а весенний день год кормит. Не посеянное сегодня не взойдет послезавтра. А лицезреть столь благочестивое действо стремится каждый.
      – Спасибо, почтеннейший. Прошу у вас прощения за отнятое время, – полностью ошеломленный лаумарской логикой, Джарвис постарался произнести это как можно более кротко. Затем, дав лошади шенкеля, он отъехал в сторону – ближе к домам люди теснились не столь плотно, а с лошади вид на помост был хорош из любой точки.
      Над площадью повисло мрачное напряжение – толпа, как серебряный меналийский тигр, ждала, когда жертву бросят ей на забаву. Ни огонька – ни в самой толпе, ни в окнах домов на площади, за которыми тоже ощущалось присутствие нетерпеливых наблюдателей. Лишь последний луч солнца одиноко горел на позолоченном шпиле.
      Мало-помалу напряжение передалось и Джарвису – сначала как неясное ощущение нависающей угрозы, как вибрация незримой мощи, пронизывающей толпу. В какой-то момент оно стало почти материальным, протяни руку – коснешься… А затем клинок на боку у принца ответил на эту вибрацию едва уловимой дрожью принюхивающегося пса, который предвкушает добрую драку.
      Джарвис закусил губу. В последний раз меч Индессы вел себячуть больше года назад, на Анатаормине, когда целая орава черных жрецов с пением боевых заклятий перла на них с Сонкайлем, приняв их за расхитителей гробниц (каковыми они, по сути, и являлись). И не кончилось это тогда абсолютно ничем хорошим…
      «Ну что тебе не сидится в ножнах, сумасшедшая железка? – с тоской мысленно обратился к мечу принц. – Жрать хочешь? Или просто свербит… где там у тебя может свербеть, под гардой, что ли?» Меч, разумеется, не ответил, да Джарвис и не рассчитывал на ответ.
      У меча было свое имя – Зеркало. Согласно поверью, когда-то в незапамятные времена он принадлежал Непостижимому по имени Индесса – Левой руке Менаэ, воплощению хитрости, в то время как Правая рука, Налан, олицетворял силу, и меч его был одним из атрибутов королевской власти Меналии. Мечом же Индессы по традиции владел наследник престола. По официальной версии, сей клинок обладал тремя свойствами: не мог сломаться в руке истинного владельца, не позволял нанести тому смертельную рану, а также в определенной ситуации мог подать умный совет. В первых двух достоинствах Зеркала Джарвис убеждался неоднократно и именно поэтому не хотел менять его ни на что другое. Третье же свойство, похоже, являлось выдумкой от начала и до конца. Но было еще нечто, о чем не говорила ни одна легенда, и даже старый Сехедж, узнав об этом, лишь развел руками в полном недоумении. А именно – время от времени меч ни с того ни с сего начинал проявлять явные признаки свободы воли. Джарвис замечал за ним такое дважды, плюс еще один случай, в котором он был уверен не до конца.
      Сегодня же, судя по всему, вполне мог случиться четвертый раз, и от одной мысли об этом принцу стало тошно. Он дорого дал бы за то, чтоб оказаться как можно дальше от вожделеющей толпы, но было поздно – людское море уже сомкнулось за ним, и пройти по нему, аки посуху, не представлялось возможным.
      Внезапно главные врата храма распахнулись, пропуская процессию. Четыре воина, с головой закованные в черную сталь доспехов, между ними – вереница монахов в длинных серых хламидах, с факелами в руках. За ними шли трое в одеждах побогаче. Голову одного из них венчала золотая двойная митра, усыпанная крупными драгоценными камнями, и в полумраке эти камни словно светились сами собой. Пурпурная ряса с черно-серебряным шитьем на фоне серых одежд свиты казалась отсветом пламени. Джарвис понял, что видит перед собой самого архиепископа Кильседского, легендарную личность новейшей истории Лаумара. Видимо, дело было и вправду значительным, раз столь важная персона почтила своим присутствием заштатный Шайр-дэ…
      Замыкали процессию два стражника с лицами, скрытыми глухими капюшонами. Они-то и вели ведьму. Точнее, тащили, потому что несчастная упиралась изо всех сил, яростно билась в руках конвойных. Низкий тягучий вопль ворвался Джарвису в уши:
      – Не виновата я, люди добрые! Слышите? Не ви-но-ва-та-а-а!!!
      Она была довольно молода – угадать возраст точнее не позволяли следы побоев, спутанная масса темных волос, кое-где слипшихся от крови, и бесформенный балахон из грубой грязной мешковины. Ноги ее были босы и тоже грязны. Пронзительный весенний ветер без всякой жалости трогал ледяными пальцами обнаженную плоть под драной рогожей.
      Но Джарвис почти не замечал этих деталей, ибо видел лишь ее глаза. Темные, огромные – почти на половину бледного лица – они были странно тверды и спокойны, словно совсем не она, а кто-то посторонний исходил сейчас криком в руках стражей. И в какой-то миг Джарвис осознал, что глаза эти глядят – на него. На него одного из всей посыпанной песком толпы, жаждущей ее боли.
      Холод, исходящий от Зеркала, стал почти невыносим. А затем Джарвис испытал уже знакомое ощущение, словно энергии, пронизывающие мир, неотвратимо скручиваются в водоворот – и в этот водоворот затягивает его сознание. Вот только сегодня это было намного сильнее, чем когда бы то ни было. Принц из последних сил удерживал себя на краю черной воронки, где бесновались волны безумия. И со дна этой воронки глядели, глядели на него темно-серые, цвета воды северных морей, глаза ведьмы…
      Архиепископ ступил на помост, воздел руки к меркнущим небесам – и хрустальные шары на фасаде храма вспыхнули ослепительно-белым, режущим глаза колдовским светом. Толпа в едином благоговейном порыве рухнула на колени. Архиепископ начал размеренную молитву на языке, неизвестном Джарвису – не лаумарском и не вайлэзском. Голос его звучал жестко и неожиданно сильно, произносимые слова наполнили пространство между каменными стенами, их ритм постепенно подчинил себе все вокруг – и меч Индессы словно беззвучно взвыл, пытаясь противостоять этому ритму.
      Рука в плотной кожаной перчатке с накладками из серебряной чешуи легла на эфес Зеркала. Джарвис уже не воспринимал эту руку своей. Снова, как тогда, на Анатаормине, а еще раньше – в Лурраге, меч вел его туда, куда считал нужным. Расчищая дорогу грудью коня, принц против воли начал пробиваться к помосту. Люди уворачивались, грозили кулаками, кое-кто даже обругал святотатца гневным шепотом, но возвысить голос во время молитвы архиепископа не посмел ни один.
      Едва глава лаумарской церкви умолк и отступил в сторону, стражи с закрытыми лицами вытолкнули вперед ведьму. Та продолжала молча упираться, но стражи, не обращая на это внимания, стали неторопливо и основательно привязывать ее мокрыми веревками к столбу. Тут же засуетились более мелкие служки, выволакивая откуда-то дрова и вязанки хвороста. Гаснущим сознанием Джарвис отметил, что настил вокруг столба весь обит листами железа, как пол перед камином, чтобы пламя не перекинулось на доски помоста.
      Закончив свое дело, служители расступились, оставив ведьму выгибаться на веревках. Один из двух значительных спутников архиепископа взял факел из рук какого-то монаха и поднес огонь к дровам. Толпа, снова в едином порыве, исторгла пронзительный вопль – крик ужаса или радости, а скорее всего, ритуальные слова…
      Джарвис был уже совсем рядом с эшафотом. И в тот момент, когда пламя, раздутое очередным порывом ветра. лизнуло хворост у ног ведьмы, меч Индессы, рванув руку хозяина, покинул ножны.
 
      Этот случай и вправду оказался ошеломительнее прочих – еще ни разу доселе меч не пытался полностью подчинить тело принца. Замирая от ужаса, в последний момент Джарвис чудом уцепился за край черной чаши, в которую превратился водоворот, уносящий его сознание, и повис на этом краю. Он мог видеть и слышать, а вскоре вернулась и способность соображать, но тело больше ему не подчинялось – он даже моргнуть не мог по своей воле. Оставалось наблюдать за происходящим и молить неизвестно кого из Непостижимых, чтобы воля Зеркала не наделала с телом хозяина ничего непоправимого.
      Как во сне, Джарвис смотрел на одного из стражников, которого сбил лошадью, на другого, который замахнулся было алебардой и сразу же получил в голову меч Индессы, с легкостью разрубивший и шлем, и череп. Тут в грудь коню ткнулось лезвие второй алебарды. Ее владелец, не имея возможности как следует размахнуться в такой толпе, просто упер древко в землю, ожидая, когда лошадь противника сама наденется на лезвие, а тем временем тащил из ножен короткий широкий клинок-кошкодер.
      Руки в чешуйчатых перчатках натянули поводья – и совершенно обезумевшая лошадь Джарвиса с диким ржанием взвилась на дыбы, обрушивая копыта на голову стражника. Это был последний подвиг несчастного животного, ибо в следующий миг алебарда вошла ему глубоко под ребра. Но ноги принца уже освободились от стремян, тело пушинкой перелетело через круп лошади и прыгнуло на помост. Джарвис прекрасно понимал, что, не будучи уличным акробатом или луррагским наездником, вряд ли сумеет повторить такое по своей воле. Не понимал он другого – зачем мечу Индессы понадобилась ведьма? Откуда в нем взялся этот порыв абстрактного человеколюбия?
      Свет колдовских шаров слепил всех находящихся на помосте, поэтому на появление противника они отреагировали с большим запозданием. Костер под ведьмой разгорался медленно – видимо, лаумарцам не пришло в голову пропитать поленья смолой. Так что Зеркалу не составило никакого труда перерезать ведьмины веревки парой точных движений, прежде чем на Джарвиса кинулись четыре черных латника с обнаженными мечами.
      Джарвис усмехнулся бы, если б мог – на нем-то доспехов не было, так что он обладал куда большей свободой маневра, чем его противники. А тут еще и монахи сочли нужным лично броситься на святотатца, создав на помосте восхитительную неразбериху. Послышалась отборная брань. Это позволило левой руке Джарвиса подхватить девушку (довольно, кстати, тяжелую), в то время как меч Индессы в правой раздавал удары не глядя, как говорится, на кого ветром принесет. Таким образом ему удалось отступить к дальнему краю помоста – так, чтобы никто из врагов не оказался за спиной.
      В этот момент жертва лаумарского Святого Дознания зашевелилась и проявила способность к самостоятельному передвижению. Более того, кинжал, обнаруженный ею на поясе принца, был воспринят с большим воодушевлением.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7