Письма (1858)

Гончаров �ван Александрович

РџРёСЃСЊРјР° (1858)

Гончаров �.А.

РџРёСЃСЊРјР°. 1858

Л. Л. ДОБРОВОЛЬСКОМУ

10 января 1858. Петербург

Почтеннейший и любезнейший Лаврентий Львович,

Вы никак не угадаете, о чем собираюсь писать: денег прошу! Вот в чем дело. По случаю отъезда моего за границу осталось в Ценс<урном> комитете 1000 р. сер<ебром> моего жалованья за 4 м<еся>ца: князь Щ<ербатов> не мог летом ходатайствовать об оставлении мне содержания по случаю известного и Вам Высоч<айшего> повеления, запрещавшего это, но он обещал мне в конце года исходатайствовать если не всю сумму, то часть - в виде награды, что и исполняет: сегодня послано к Вам об этом представление. Вы, конечно, поймете, как бы мне было приятно, если б это представление было уважено: 400 руб. сер<ебром> не шутка и такой суммой не брезгают и большие богачи. Основываясь на обещании князя, я надеялся и на благосклонность Абрама Сергеевича: просить о таком щекотливом деле считается неприличным, да и притом я не имею никаких прав на чью-либо особенную благосклонность ко мне в министерстве, например г-на Берне?, который не знает меня, и других из вас, я, не сомневающийся в Вашем расположении ко мне, могу только попросить, если дело коснется Ваших рук, не быть не только против, но быть, если можно, за - и подкрепить представление Вашим добрым словом, тем более что это не оставление содержания, а награда, и потому Высочайшему повелению не противоречит.

Прежний попечитель не имел обычая награждать ценсоров, да ведь он принадлежал к допетровской Руси, а прогресс требует отмены этого вредного обычая.

Я уверен, что Вы мешать не станете и пожелаете мне всякого добра и имущества, но на всякий случай счел нужным предупредить Вас и попросить принять это представление в благосклонное внимание. Поездка стоила мне 1500 р., да если отнимут еще эту тысячу руб., рана моя долго не затянется.

Свидетельствую вам искреннюю преданность и почтение.

�. Гончаров.

10 января

1858.

Д. �. МАЦКЕВ�ЧУ

20 января 1858 г. Петербург

Вот и визит к Вам, почтеннейший Давид �ванович, но личностью своею беспокоить Вас не стану, а только оставлю мою статью для детского журнала "Подснежник", с покорнейшею просьбою просмотреть, подписать и вручить посланному из типографии Кулиша: он придет часов в 6.

�звиняюсь, что беспокою Вас, и свидетельствую Вам мое почтение и преданность.

�. Гончаров.

20 января

1858.

А. В. Н�К�ТЕНКО

1 апреля 1858. Петербург

Сегодня В. П. Титов сказал мне, что он очень желал бы присутствовать на одной из Ваших университских лекций и просит уведомить его, если можно, завтра утром, как расположены часы ваших лекций и когда, на какую лекцию преимущественно желали бы Вы, чтобы он приехал. Он, кажется, хочет не откладывать даже до будущей недели. Спешу сообщить Вам об этом, чтоб Вы в свою очередь все нужные сведения могли сообщить Его Превосходительству Владимиру Павловичу завтра же поутру, и чем раньше, тем лучше: часов в 9 или 10. Адрес его: на Мойке, недалеко от Певческого моста, в доме Петржицкого.

Я бы сегодня сам зашел сказать Вам об этом, да не уверен, застану ли Вас: может быть, и зайду.

Не сочтите, пожалуйста, всего этого за...

1 апреля 1858 года.

Ваш �. Гончаров.

Самому мне некогда отлучиться и послать тоже некого: боимся воров. Оттого я и прошу Вас самих сообщиться с Владимиром Павловичем.

А. В. Н�К�ТЕНКО

6 мая 1858. Петербург

6 мая.

Мой повар заболел, и я питаюсь сегодня крупицами от трапезы старых друзей, поэтому нашу скромную беседу, достолюбезнейший Александр Васильевич, позвольте отложить до следующей недели, а когда - о том забегу сказать лично: надеюсь, недолго мы заставим ждать нашу бутылочку рейнвейна, потому что повара никогда долго не болеют: этой прихоти им по штату не полагается.

Вчера я был в Царском Селе и Павловске: там хорошо, спешите туда.

Кажется, я доброму и сострадательному вниманию Казимиры Казимировны обязан рецептом, присланным мне неизвестным мне, но не менее от того любезным врачом Вальцом, по какому рецепту я с успехом лечусь от нестерпимой боли. Кстати и повар занемог: я бы не мог выпить ни капли вина и находился бы в гнусном положении - завидовать в этом лучшему из друзей.

Сегодня метут, скребут, моют мою квартиру и извергают из нее всякие пакости: на этом основании извергнуты мною и два препровождаемые при сем тома.

Другую пакость, то есть другие, ныне вновь выходящее мои собственные томы, не извергаются из моей квартиры в Вашу только потому, что их еще нет; сегодня принесут, и извержение некоторых из них к Вам последует немедленно.

Кланяюсь Вам, Вашим и много благодарю Казимиру Казимировну.

Ваш �. Гончаров.

А. В. Н�К�ТЕНКО

15 мая 1858. Петербург

15 мая.

Вот вам мое посильное приношение, наисладчайший из друзей, Александр Васильевич, с краткою, но правдивою надписью! Другой экземпляр желала иметь Екатерина Александровна, кажется, для подарка кому-то: прошу Вас неукоснительно передать ей. Прислал бы я и третий экземпляр, обещанный г-ну О. Ф. Миллеру за его любезный подарок мне диссертации, да боюсь, что экземпляр этот ухнет в Ваш книжный океан и погрузится на дно, и потому буду искать другого, более надежного способа к передаче. Видите, есть пункты, где и Вы можете быть подозреваемы в ненадежности!

Зашел бы я сегодня, по дороге из Царского Села, часов в 8 вечера к Вам, в дом Фридрихса, если бы знал, что Вы дома, но боюсь не застать, а хотелось бы повидаться и уговориться отобедать вместе если не на этой неделе, то хоть в начале будущей. Кланяйтесь всем Вашим и не забывайте также Вашего

�. Гончарова.

Л. А. де ЛАГАРД�

15 мая 1858 г. Петербург

Милостивый государь

Лев Александрович,

приняв с чувством глубочайшей признательности благосклонно пожалованный мне Его �мператорским Высочеством Государем Великим Князем Константином Николаевичем драгоценный перстень, о получении оного имею честь Вас, милостивый государь, уведомить.

Покорнейше прошу принять уверение в моем истинном почтении и преданности.

�ван Гончаров.

15 мая 1858.

Н. А. ГОНЧАРОВУ

30 июня 1858. Петербург

30 РёСЋРЅСЏ 1858 РіРѕРґР°.

Вчера я получил твое письмо, любезнейший брат Николай Александрович, и отчасти не разобрал его, а на то, что разобрал, спешу отвечать. Опять-таки скажу, что мне вовсе непонятно твое смущение, когда тебе другие говорят, что "вот-де с вашим братом сделалось то или другое", чего ты не знаешь. Чего тебе тут краснеть, когда у тебя готов простой ответ? Мы, дескать, не ведем переписки, перекинемся в год двумя письмами, живем розно, не видимся по десяткам лет и оттого отвыкли, да притом же и ленивы оба, или на меня можешь сказать - я ленив: вот и всё. Никто не станет подозревать никакой вражды. Не будем же смотреть на других, что скажут, и будем делать, как делали. Впрочем, я всегда пишу к Анне Александровне с просьбой передать известие и тебе: зачем же непременно нужно, чтоб и тебе особо писать? Двойной труд по пустякам.

Что касается до замышляемой тобой перемены службы, то напрасно ты упрекаешь меня в неучастии: ты прежде спроси, могу ли я что-нибудь сделать? Спроси Виктора, и он тебе скажет, что я ни с кем почти не вижусь или вижусь с такими приятелями, которые так же мало значат в службе, как я, и полезны быть не могут. Если бы дело шло об определении молодого человека, то, конечно, я бы мог, как и всякий живущий в Петербурге, сунуть его канцелярским чиновником или много-много помощником столоначальника (и то уже трудно) в какой-нибудь департамент, как и сделал с Виктором. Но каково же найти место человеку 50-ти лет, надворному советнику - и какое место? Если б ты был еще не женат, тогда другое дело, ты бы мог поступить на 700 руб. серебром жалованья, а женатому человеку в провинции в наше время и с тысячью рублями трудно прожить, ты это знаешь, а в Петербурге с 1500 р. серебром семейному едва можно прокормиться. Притом ты всё служил учителем, и во всяком другом ведомстве тебя встретят недоверчиво, как новичка. Вон я нашел одному место - ехать вокруг света для описания путешествия; Ефрему Ефремовичу нашел место переводчика - это всего 800 руб. жалованья и в Х классе. Посуди же сам, что, какое место я могу сыскать тебе и где? В Петербурге надо получать не менее двух тысяч руб. серебром, чтоб жить безбедно: ведь это вице-директорское место. А в провинции я не знаю, какие места есть. Ты говоришь про места каких-то смотрителей: каких это? Да и что за содержание на таких местах? А пользоваться доходами, хотя и безгрешными, ты, я твердо верю, не станешь. Здесь тебе не житье: я сам бежал бы, если б мог, и спрятался бы в Симбирск. Ты отвык, одичал для Петербурга, и он тебе тоже покажется дик; не прошло бы и месяца, как ты стал бы проситься назад. - По твоему ведомству - если и Алексею Ефремовичу, как ты пишешь, трудно сделать что-нибудь, то мне еще труднее; он много значил, значит еще и теперь, а я не значу ничего. С А. С. Норовым я хоть по крайней мере был знаком, а нынешний министр знает только мое имя, да однажды я был у него по делу. Что же я могу сделать? Всё это, кажется, так ясно, что и спорить с этим нельзя. Если ты говоришь, что тебя не сделают инспектором по той части, где ты так долго служишь, то как же сделают тебя чем-нибудь в другой службе? Если б что-нибудь открылось в Симбирске или в Казани, то я, конечно, готов хлопотать, хотя, может быть, и бесполезно, потому что я живу затворником и ни с кем не вижусь, но здесь нечего и думать: в Симбирске ты хоть дома, а здесь можно только истратить последнюю копейку и ничего не дождаться; расстроишь карман, здоровье и уедешь назад в худшем положении, нежели приехал.

Книги архиерею я не могу прислать, потому что все уже свои сто экземпляров я р(здал, а покупать свое сочинение совестно, да и просто не хочется. � ты свой экземпляр не давай другим читать: пусть кто хочет купит; ведь книгопродавцу будет убыток: он не затем издал, чтоб даром читали. Но я заболтался против обыкновения. Прощай. Брат твой

�. Гончаров

На днях я получил от твоего Сашеньки из Гапсаля письмо, с просьбой выслать немецкий лексикон; сегодня же я и послал, с удовольствием.

М. Ф. ШТАКЕНШНЕЙДЕР

5 июля 1858. Петербург

Не знаю, как благодарить Вас, милостивая государыня Марья Федоровна, за присланный 24 июня восхитительный букет, несмотря на то что к нему приложен был сарказм о нелюбви будто бы моей к цветам: Евгения Петровна около 20 лет прибегает ко всевозможным средствам, чтобы извести меня, и чего-чего не делает для этого! По воскресеньям дает мне съедать от трех до двенадцати блюд, чтобы я погиб от несварения пищи; однажды отправила вокруг света в надежде, что я пропаду, а теперь вот действует посредством клеветы, но Провидение, должно быть, за мою простоту и добродетель хранит меня от ее неистовых гонений!

Если бы даже это была и правда, то есть если бы я и не любил цветов, то такой букет помирил бы меня с ними.

Поручение Ваше исполнил давно, то есть прочел стихи Я. П. Полонского, но по крайней тупости моей, мне только сегодня пришла мысль отправить их на Вашу городскую квартиру, с которою, вероятно, у вас бывают частые сношения. Вот почему стихи не дошли до Ваших рук. В них нет ничего противного цензуре, выключая "Молитвы", которую я и отметил карандашом.

На днях я встретился с Н. К. Гебгардом и заключил с ним договор явиться в непродолжительном времени к Вам и лично поблагодарить за Ваше милое внимание.

Прося покорнейше передать мой искренний поклон Андрею �вановичу, Елене Андреевне и всем Вашим,

честь имею быть и проч.

�. Гончаров.

5 июля 1858.

Н. А. ГОНЧАРОВУ

8 июля 1858. Петербург

8 июля 1858 г.

Сегодня утром, любезнейший брат, я встретился в Летнем саду с Алексеем Ефремовичем Кисловским и откровенно объяснил ему о том, как малоутешительны твои служебные обстоятельства. Вместе с тем я просил его совета и участия: он был так добр, что сам хотел написать в Казань о том, чтоб тебя представили оттуда, если можно, в должность инспектора если не в Симбирск, то в другую губернию, в Пензу, например. "Это надежда слабая, прибавил он, - но всё же надежда, а в августе я полагаю отправиться в Симбирск, в отпуск, и буду также в Казани; между тем лично поговорю с Николаем Александровичем". Вот его слова! Он хорошо расположен и к тебе, и ко мне и, кроме того, как добрый человек, вообще готов помочь сколько от него зависит. Я было просил, нельзя ли просто прямо отсюда определить тебя, мимо казанского начальства, но он говорит, что этот порядок принят в нашем министерстве и отступить от него не решился бы даже сам министр.

Ты пишешь, что по нынешнему твоему месту ты выслужишь всего 80 рублей пенсии; он говорит, что это не так, что ты получишь полный оклад. Я не знал, что ему сказать об том. О месте смотрителя (то есть училищ) он отозвался как о месте, не представляющем никаких выгод и повышения. Перевод в другое ведомство он также находит ни с чем несообразным, он также очень хорошо понимает, что служение в столице для тебя невозможно: важного места не дадут, а неважное ведет только к окончательному разорению. Да и каково в твои лета привыкать к новому роду службы, быть учеником? Спешу передать тебе это, чтобы ты подождал еще немного, когда приедет Алексей Ефремович, и тогда переговоришь с ним окончательно. Я теперь пью мариенбадскую воду и сижу на диете. Уроки мои при дворе пока кончились, но я очень занят цензурой.

Недавно я писал к тебе и к Анне Александровне.

Прощай.

Брат твой �. Гончаров.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

�юль 1858. Петербург

Вот что прислал мне сейчас Льховский: следовательно, не ожидайте и меня к обеду ни сегодня, ни завтра, а может быть, если буду вечером сегодня на даче, то приду к Вам пить чай. Вчера у Штакеншнейдеров был - скучно. Возвратясь оттуда, нашел письмо от Старика и Старушки: они возвращаются с тем пароходом, который идет оттуда 23 июля, следовательно, 25 или 26-го будут здесь, иначе придется ехать в начале августа. До свиданья.

Ваш �. Гончаров.

А. В. ДРУЖ�Н�НУ

22 июля 1858. Петербург

22 июля 1858 года.

Давно собирался я написать к Вам, почтеннейший и любезнейший друг Александр Васильевич, по многим другим уважениям, независимо от чувства постоянной приязни. Например, давно хотелось мне передать Вам, какой важный результат, на который Вы, конечно, не рассчитывали, произвел Ваш знаменитый перевод "Лира": чтением его от доски до доски я заключил свои уроки с Николаем Александровичем, и если б Вы были свидетелем того увлечения, какому поддался ученик! Но это бы еще ничего, оно понятно: но я прочел от слова до слова и введение, к которому мне, с критической точки зрения, не нужно было прибавлять ни слова как к роскошнейшему, вполне распустившемуся цветку на почве - критики. Какой урок для ученика, и как глубоко он его понял! Вот где прямая польза литературного образования и где единственными виновниками были Шекспир да Вы, а я только покорным посредником.

Много вспоминали мы о Вас в приезд сюда Тургенева: он не застал Вас дня два и сожалениям общим об этом не было конца. В то же время мы обедом у Донона проводили нашего любезного князя Щербатова и, кажется, навсегда.

Теперь Петербург опустел: только Григорович возится с Дюма и проводит у Кушелева-Безбородко дни свои. Там живет и Дюма: Григорович возит его по городу и по окрестностям и служит ему единственным источником сведений о России. Что будет из этого - Бог знает. Дюма я видел два раза минут на пять, и он сказал мне, что полагает написать до 200 волюмов путешествий, и между прочим, определяет 15 волюмов на Россию, 17 на Грецию, 20 на Малую Азию и т. д. Ей-богу так!

Кстати о Григоровиче: не могу умолчать об одной его выходке, которую в другом человеке пришлось бы назвать Бог знает каким нехорошим именем, а у него она составляет обыкновенную черту характера. Когда я читал "Обломова" у Владимира Майкова, Григорович в тот день пришел обедать и остался послушать чтение. Он слышал всего три главы 11-й части и изнемог от похвал и замираний. Что же Вы думаете, он сделал после, как теперь открылось? Зашел так, мимоходом, к Печаткину, спросил, покупает ли он роман, за сколько, - и потом прибавил: "Напрасно даете большие деньги, не стоит; скучно; есть две-три сцены хороших, до которых надо пройти целую степь и т. д.". Я прямо спросил его об этом, он начал вертеться, предлагал спросить у Печаткина. Что же? По справке оказалось - совершенная правда! Можно допустить даже подлость, когда дело идет о каком-нибудь соперничестве в корысти, чтоб перебить для себя: это, к сожалению, водится в человечестве и понятно. А ведь тут ничего нет - что же это такое, и как он терпим до сих пор?

Теперь мне понятны стали тогдашние отзывы, довольно небрежные, Печаткина о романе и какой-то холодно-насмешливый тон, с каким он слушал мое предложение привести в исполнение его же мысль, то есть напечатать роман и в журнале, и отдельно за 10 тысяч рублей серебром.

Сюда приехал Григорий Кушелев: он предложил мне 10 тысяч руб. за роман, чтоб я позволил его напечатать у него в журнале и отдельно для раздачи подписчикам следующего года. Но я, конечно, от этого уклонился: что за журнал будет, как он пойдет и проч. До сих пор всё это довольно карикатурно. Один порядочный человек там - это Полонский, он редактор, а кто еще - никто до сих пор ничего не знает.