Королев: факты и мифы

Как не раз уже бывало на страницах этой книги, начав рассказ об одной программе Королева, мы невольно оставляем за его границами другие работы. Надо представлять, что увлечение Луной не приостановило его оборонных программ, не сузило его, буквально с каждым часом расширяющихся планов по созданию космических новинок. В 1958-1959 годах Сергей Павлович наряду с лунниками работает над космическим кораблем для полета человека, разрабатывает новый вариант трехступенчатой «семерки» для этого корабля, конструирует межпланетные станции для стартов к Венере и Марсу, начинает проработку вариантов стыковки космических объектов на орбите182, ведет со старым другом планеристом Павлом Цыбиным, возглавляющим авиационное ОКБ-256, переговоры о разработке эскизного проекта космического самолета182, начинает работы над эскизным проектом суперракеты Н-110. И все-таки Луна в эти годы была главным. В 1958 году разворачивается настоящая лунная гонка.

В США понимали, что посылка ракеты на Луну может в какой-то степени компенсировать их отставание в космосе. Американская космонавтика переживала период административной реконструкции – трудно представить себе более неподходящее время, чтобы догонять. Ракетами занимались и армия, и флот, и военно-воздушные силы – все помаленьку. И все они здорово приуныли, когда в мае 1958 года пришло сообщение о запуске нашего третьего спутника-гиганта. Специалисты быстро подсчитали, что ракета, которая подняла в космос такой спутник, может послать на Луну аппарат, в 30 раз более тяжелый, чем тот, который собирались пустить в США. В перспективе опять конфуз. Ясно, что догнать русских можно, лишь объединив усилия. Однако идея объединения не находит поддержки у военных: каждый хочет командовать сам, а не слушать чужие команды. Только в июле 1958 года конгресс принимает закон о создании Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА). Но закон – это бумага. НАСА формально уже существует, но ВВС 17 августа пытаются запустить свой лунник. Через 77 секунд после старта ракета взорвалась. 11 октября повторный запуск поначалу кажется вполне успешным: лунник уходит на огромное расстояние от Земли – 114 тысяч километров, но разогнаться до второй космической скорости ракета не смогла, и лунник превращается в спутник с очень вытянутой орбитой.

7 ноября ВВС была предоставлена последняя возможность достичь Луны, но и на этот раз ракета не набрала нужной скорости. Терпение НАСА лопается: лунная программа ВВС передается группе фон Брауна, который ровно через месяц тоже терпит неудачу.

Королев внимательно наблюдает за всеми этими попытками. Американцы застряли на первой ступеньке лестницы к Луне: не могут разогнать ракету до второй космической и только об этом и думают. Разогнаться легче, чем попасть. Но ведь и он пока разогнаться не может – в Тюратаме началась новая черная полоса: попытка запустить очередной лунник в конце лета закончилась неудачей. Но это была уже неудача какой-то новой разновидности: начали барахлить двигатели третьей ступени. Косберг не мог разобраться, и все валили на производственников, сдают-де дефектные двигатели. Вопрос разбирался в военно-промышленной комиссии Совета Министров. Все склонялись к тому, что программу надо отложить. Королев понимал, что в этом случае американцы его обгонят. Он произнес страстную речь и обещал в кратчайшие сроки навести порядок на опытном заводе. Спасая программу, он сознательно подставил под удар Ключарева – своего начальника ОТК183, которому тут же навесили выговор. Королев любил Ключарева, но дело требовало жертв.

– Викт?р, – в минуты расположения Сергей Павлович называл Виктора Михайловича на французский манер, – ты не обижайся. Я понимаю, что получать выговор в такой высокой инстанции неприятно. Да и вообще неприятно получать выговор. Но ты пойми – иначе они прикрыли бы всю работу...

– Сергей Павлович, да шут с ним, с выговором, но поверьте моему опыту – производство здесь не при чем. Тут глубже надо копать. Ведь все прекрасно работает на стенде, а в полете двигатель словно заклинивает...

Всю дорогу от Кремля до Подлипок Королев расспрашивал Ключарева о двигателе, влезал во все мелочи, потом отворачивался к окну машины, молчал, думал...

Ключарев был прав: производственники не были виноваты в гибели лунников, все действительно оказалось сложнее. Третья ступень запускалась в вакууме. В подшипниках насоса двигателя смазка в вакууме моментально испарялась, насос работать не мог, двигатель самовыключался. Что делать? Королев поехал к Топчиеву в Академию наук. Топчиев быстро подключил к этому делу академика Петра Александровича Ребиндера из Института физической химии, который помог подобрать смазку, не испаряющуюся в пустоте.

Неужели еще объявится какая-нибудь каверза, вылезет новый «боб»? И Королев, и все его ближайшие соратники понимали, что в эту полосу неудач они неминуемо должны были попасть, поскольку вторгались в область совершенно неизвестную. Никто и никогда не летал в межпланетном пространстве, физической природы этого пространства не знает, и отказы могут быть самые фантастические, никакого воображения не хватит, чтобы их предусмотреть. Весь вопрос в том, насколько широка эта полоса и как скоро они из нее выйдут. Но как это объяснить тем, кто сидит в Кремле и на Старой площади? Ты им рассказываешь, что шестеренки в вакууме спекаются, что жидкость в невесомости – это совсем не жидкость с нормальным зеркалом, с заданным уровнем, а черт-те что шарообразное, непонятное и неуправляемое, а они тебе в ответ говорят, что скоро будет пленум и хорошо бы встретить его достойным трудовым подарком. У них какая-то своя убогая историческая шкала. Люди веками мечтали о полете на Луну, Лукиан Самосадский описывал свое воображаемое путешествие туда 1800 лет тому назад, а они – пленум! Эти люди лишены исторического мышления, и уже поэтому руководить историческими событиями не могут, а полет на Луну – событие историческое!

Лунник стартовал в субботу 12 сентября 1959 года с отклонением от расчетного времени старта менее одной секунды. Дата старта была выбрана так, чтобы в момент, когда автоматическая станция ударится о Луну, Луна стояла бы как можно выше над горизонтом – тогда легче прослушиваются радиосигналы. Судя по координатам натриевого облака, выпущенного из последней ступени ракеты-носителя, которое засекли земные наблюдатели, на этот раз лунник не должен был промазать. Баллистики дали примерное время финиша: около 0 часов 14 сентября. Королев волновался невероятно, садился, вставал, выходил на улицу, смотрел на Луну.

На луннике стоял метроном, бесстрастно и торжественно чеканивший шаги навстречу собственной гибели. В 0 часов 2 минуты 24 секунды стук его резко оборвался. Все вокруг кричали «ура!», Королев сидел молча, тихий и светлый...

«Луна-2» попала в склон кратера Автолик, восточнее моря Ясности, отклонившись от центра Лунного диска на 800 км. С учетом преодоленного ею расстояния, ни одна ракета в мире никогда не летала с такой точностью.

В.П.Мишин, М.В.Келдыш, И.В.Курчатов, С.П.Королев

Маршал Родион Яковлевич Малиновский с супругой Раисой Яковлевной и Сергей Павлович Королев. 1963 г.

Семен Ариевич Косберг

М.С.Рязанский с сыновьями

В.П.Бармин и М.С.Рязанский

Вице-президент Международного астрономического союза профессор Борис Васильевич Кукаркин демонстрирует на пресс-конференции в президиуме АН СССР фотографию искусственной кометы, созданной для коррекции первого лунника 3 января 1959 г. в 3 ч 57 мин по московскому времени

60

В средине осени

Зеркальный круг Луны,

Даря Земле ночную белизну,

Приносит праздник тысячам семей...

Хо Ши Мин

После первого спутника ракета, прилетевшая на Луну, была, пожалуй, вторым эпохальным событием в истории космонавтики: человек впервые дотронулся до другого космического тела. На древе одной из самых старых наук – астрономии – рядом с ветвями теоретиков, оптиков и радистов пошла в рост могучая ветвь астрономии практической, непосредственно, «наощупь» изучающей небо. Одно это уже позволяло говорить о революции в древней науке.

Революция в астрономии, хотя Хрущев очень любил и часто употреблял слово «революция», мало волновала Никиту Сергеевича, поскольку вникать в столь абстрактные представления при невероятном обилии конкретных практических дел он позволить себе не мог. Но едва ли кто в стране радовался новой космической победе больше, чем глава партии и государства. Хрущев ликовал! Лунник придал ему новую энергию, и заряд его патриотизма достиг, кажется, максимальной величины. Королев, зная, что в сентябре Хрущев полетит в Нью-Йорк, понимал, как важно «вооружить» его лунником перед выступлением в Организации Объединенных Наций, и очень нервничал, когда очередной отказ – неисправность одного из приборных блоков – не позволил запустить «Луну-2» в первых числах сентября! Впрочем, в конце концов, может быть, это даже к лучшему, потому что все получалось еще эффектнее, чем планировали: 14 сентября ракета достигла Луны, а уже на следующий день правительственный Ту-114 с Хрущевым на борту приземлился на военном аэродроме Эндрюс в 24 километрах от Вашингтона. Встречавший его президент США Дуайт Эйзенхауэр, разумеется, был уже осведомлен о «лунных новостях» из Москвы, но Никита Сергеевич не мог лишить себя удовольствия прямо тут, на аэродроме, просветить его.

– Перед встречей с Вами, господин президент, – сказал он Эйзенхауэру, – советские ученые, инженеры, техники и рабочие порадовали нас запуском ракеты на Луну. Таким образом, проложен путь с Земли на Луну, и контейнер весом 390 килограммов с вымпелом, на котором изображен герб Советского Союза, сейчас находится на Луне. Земля наша теперь стала несколько легче, а Луна стала на несколько сот килограммов тяжелее... – был у Никиты Сергеевича вот такой талант незатейливого сельского популяризатора.

Впрочем, утверждать, что контейнер сейчас «находится» на Луне, можно было только с большими оговорками. Вряд ли его удалось бы там найти. Если автомобиль на скорости 80 километров в час врезается в стену, это уже не автомобиль, а просто металл. Лунник врезался в Луну на скорости более 12 тысяч километров в час. Это уже и не металл. Огромная его кинетическая энергия мгновенно должна была перейти в тепловую, он даже не расплавился и не сгорел, поскольку на Луне нет кислорода, он сублимировался – превратился в газ, минуя жидкое состояние. Так что вряд ли уцелели вымпелы с гербом СССР. Но вымпел с гербом – это символ. Копию вымпела – шарик, составленный наподобие футбольного мяча из металлических пятигранничков, Хрущев подарил Эйзенхауэру на приеме в Белом доме и снова объяснил президенту США, что мы первые достигли Луны. Никита Сергеевич не забыл помянуть добрым словом советскую ракетную технику и в Национальном клубе печати, а отвечая на вопросы журналистов, успокоил всех, сообщив, что, несмотря на свое очевидное первенство, мы не претендуем на Луну и «своей» территорией ее не считаем. В знаменитом выступлении в ООН 18 сентября Хрущев снова возвратился к полюбившейся ему теме, снова уязвил американцев:

– Мы открыли секрет использования водородной энергии раньше вас. Раньше вас мы создали баллистическую межконтинентальную ракету, которой у вас фактически нет до сих пор. А ведь баллистическая межконтинентальная ракета – это поистине сгусток человеческой творческой мысли...

Можно представить себе, с каким удовольствием читал Королев в газете эти слова лидера страны...

В тот же день поражавший всех своей энергией Никита Сергеевич встречается с лидерами конгресса и членами сенатской комиссии по иностранным делам и снова рассказывает им о луннике. 19 сентября на завтраке в голливудской киностудии «Твентис сенчури-Фокс» он опять говорит о вымпеле. Практически во время поездки по Америке не было выступления, в котором бы он не касался спутников и лунника. Очень часто во время этих выступлений Хрущева спрашивали: а не специально ли приурочен запуск ракеты на Луну к его визиту в США? Вопрос этот доставлял Никите Сергеевичу большое удовольствие. Он необыкновенно оживлялся, глазки его весело поблескивали и, обращаясь уже не к автору вопроса, а ко всем присутствующим сразу, он говорил под общий смех:

– А разве плохо приурочить такой полет? Если вы, конечно, можете его приурочить!..

Начиная с первого спутника и далее, через лунники к гагаринскому кораблю и потом вплоть до полета первого «Восхода», во время приземления которого и произошел первый в советской истории государственный переворот, космонавтика оставалась для Хрущева сильнейшим козырем в его политической борьбе, и это предопределяло его отношение, а, следовательно, отношение государственного и партийного аппарата к Королеву и его трудам. Став лидером столь важного научно-технического направления, определяющего в какой-то мере политику всей страны, Сергей Павлович уже помимо своей воли превращался в деятеля политического.

В папке из писчебумажного магазина А.Ю.Теуфель на Крещатике, в которую, если вы помните, Сергей Павлович Королев начал еще в 1925 году складывать вырезки из газет и журналов и с перерывами занятие это продолжал до 1959 года, есть вырезка из газеты «На страже» от 30 ноября 1934 года. Статья «Снаряд в стратосферу» снова обсуждала проблемы создания сверхдальнобойных пушек. Рукой Королева в рамку забраны слова: «Наводку орудия производили с большой точностью квалифицированные ученые, применявшие для наводки астрономические приборы».

Точность наводки заботила Королева в 30-х годах и теперь продолжала заботить. Если для выполнения первого пункта лунной программы – попадания в Луну – требовалась лишь повышенная точность движения самой «семерки», то для выполнения второго пункта – фотографирования лунного затылка – одного ракетного совершенства было мало. Чтобы сфотографировать Луну «сзади», надо было навести на нее фотоаппарат, т.е. сориентировать лунник в пространстве, упорядочить его движение, привязать к каким-то небесным ориентирам – он уже не имел права свободно кувыркаться в пространстве, как кувыркались и ПС, и Лайка, и «Луна-2».

Разговор об управляемом спутнике шел давно, когда еще даже первого в помине не было. Задания на разработку системы ориентации давались и Кузнецову, и Пилюгину, но у них хватало других дел, до системы ориентации в космосе ни у кого руки не доходили, а главное – никто особенно и не рвался этим делом заниматься, поскольку задача была абсолютно новая, без корней и, как ее решать, все представляли себе довольно смутно. Однако был человек, который как раз обожал подобные задачи.

– Интересно работать, когда знаешь, что этим делом занимаются во всем мире человек 10, ну 15, а еще лучше, если никто не занимается, – говорил он много лет спустя. Этим человеком был Борис Викторович Раушенбах.

Мы расстались с Раушенбахом давно – летом 1938 года, когда ведущий инженер «Объекта-212» в отделе Королева придумывал различные способы управления ракетами в полете. После ареста Сергея Павловича Борис Викторович еще какое-то время занимался автопилотами, но работы по жидкостным ракетам в институте постепенно сворачивались, и автопилоты оказались никому не нужны. Оправдывая свое прозвище «теоретик», Раушенбах занялся теорией горения в воздушно-реактивных двигателях. Московский быт его кое-как наладился, квартирные проблемы более-менее разрешились, и как раз за месяц до начала войны он женился. В эвакуацию в Свердловск вместе с институтом в октябре 1941 года Борис Викторович поехал уже с молодой женой. Но прожили они в Свердловске недолго.

В марте 1942 года пришла повестка из военкомата: «явиться». Борис Викторович удивился: все сотрудники РНИИ, как предприятия оборонного, были «забронированы». Удивился, но пошел. В военкомате он сразу насторожился: у всех новоявленных призывников были немецкие фамилии. Никто никуда их не призывал. Просто так удобнее было сцапать всех сразу.

Если не считать преступлением кратковременное проживание в квартире тещи Ягоды, за Борисом Раушенбахом никакой вины перед генералиссимусом не числилось. Вернее, вина, конечно, была, поскольку под пятым пунктом значился он в неприличном в годы войны виде: немец. Как может человек с таким паспортом, хоть и ни в чем не виноватый, находиться на свободе?! Раушенбаху суждено было повторить трагедию гениального инженера Рудольфа Дизеля, истинного парижанина, изгнанного из родного дома только потому, что он «бош»184.

Но юного Дизеля с семьей аккуратно репатриировали в Англию, а Раушенбаха посадили, чтобы умертвить. Спецотряды советских немцев еще ждут своего летописца – это белое пятно нашей истории. Раушенбах был в «Стройотряде 18-74». В этом лагере сидели немцы со всей России. Выжили, пожалуй, только уральские, закаленные. Волжане почти все померзли – умирало примерно десять человек в сутки. Их не хоронили, а складывали трупы на дровни и отвозили в яму.

– Меня однажды повалил ветер, – рассказывал мне академик, – не ураган, а просто ветер... Королев был хотя бы формально, но судим, ему определили срок за вредительство, он считал месяцы и дни, он видел край свободы: Раушенбах сидел безо всякого суда и срока и предела не видел, поскольку национальность человека с годами не претерпевает никаких изменений. Борис Викторович считает себя необыкновенным счастливчиком: он остался жив.

– В лагере я работал недолго: с весны до осени. У меня была прекрасная должность: контрольный мастер кирпичного завода. Я получал четыреста граммов хлеба и варил траву, так что питался хорошо. А осенью я уже начал работать на Болховитинова...

Виктор Федорович Болховитинов, который в Билимбае вместе с Исаевым и Березняком работал над ракетным истребителем БИ, знал Раушенбаха еще до войны, когда Раушенбах хотел приспособить воздушно-реактивный двигатель на один из самолетов Болховитинова. Теперь Виктор Федорович вытребовал для Бориса Викторовича занятный статус. Раушенбах жил в лагере, но на работу не ходил: писал, считал, Щетинков был его шефом.

– Потом приходили мои соседи по бараку и я сворачивался. Вы не поверите, но все мои знания по математике я приобрел не в институте, а в бараке; я очень много работал тогда. Сам себе устраивал экзамены, билеты составлял, тянул их и сам себе отвечал. Если я не мог ответить, я сам себе ставил двойку и назначал себе переэкзаменовку... Я увлекался тогда автоколебаниями и сам «открыл» метод гармонического баланса, который уже был открыт Боголюбовым и Крыловым, о чем я, по своему невежеству, не знал. Для Болховитинова я сделал расчет боковой устойчивости самолета. Меня зачислили в КБ старшим инженером, но жил я в лагере. Мне платили вполне приличную зарплату, которую пересылали в лагерь, но купить я ничего не мог и отправлял деньги жене.

Когда Щетинков вернулся в Москву, задания стали поступать и из столицы. Контрольный мастер кирпичного завода писал теперь научные работы по испаряемости ракетных топлив и устойчивости горения в жидкостных двигателях.

Весь этот фантастический кошмар продолжался до конца войны. После победы все немецкие «отряды» были расформированы, а оставшимся в живых в паспорте поставили штампик: «спецпереселенец». Из зека Раушенбах превратился теперь в ссыльного. Он не мог уехать в другой город, должен был раз в месяц отмечаться у «своего» уполномоченного в райотделе милиции.

– Ну все, как у Ленина в Шушенском, – без тени юмора говорил Борис Викторович. – Мое Шушенское – Нижний Тагил.

Тем временем Щетинков через Келдыша добился вызова Раушенбаха в Москву. Числился он проживающим в общежитии, чтобы не бросать тень на жену. Опять происходило нечто фантастическое: ссыльный делал доклад на научно-техническом совете оборонного института, НКВД выдавало ему допуск к секретным документам, но милиция приравнивала переезд в другой город побегу из-под стражи. Через месяц Борис Викторович вернулся в Нижний Тагил. Келдыш хотел взять Раушенбаха к себе, но его направили вольнонаемным инженером в город Щербаков, в КБ, где работали зеки.

– А где это – Щербаков? – рассеянно спросил Раушенбах у своего «уполномоченного».

– Не знаю, – честно признался милиционер.

– И я не знаю... Что же нам делать?

– Понятия не имею...

– Я пойду на вокзал и спрошу билет до Щербакова. Но и на вокзале никто не знал такого города.

– Вы мне не город, а станцию назовите, – требовала тетка в билетной кассе.

Раушенбах честно искал в газетах указ о переименовании некоего города в Щербаков, но не нашел и снова пришел к «уполномоченному». Тот подумал и решил направить надоевшего ему спецпереселенца в Москву – пусть на Лубянке ему и объяснят, где находится город Щербаков.

Вполне законно прилетев из Свердловска в Москву, Раушенбах на Лубянку не явился и перешел на нелегальное положение. Засекреченный беглый каторжник, без прописки, без продовольственных карточек работал у Келдыша – тот сумел все объяснить своему начальнику 1-го отдела. Потом Раушенбах все-таки пошел на Лубянку «с повинной». Выяснил, что Щербаков – это, оказывается, Рыбинск. Чекист очень настаивал, чтобы он поскорее туда отправлялся.

– А если я туда не поеду?

– Вас же нигде никогда не пропишут, – добродушно объяснил чекист.

И точно. Несмотря на все хлопоты Келдыша, а потом и Победоносцева – он был тогда главным инженером НИИ-88 и готов был взять Раушенбаха к себе, – в милиции упорно не хотели его прописывать. Однажды, зайдя в кабинет к очередному высокому милицейскому чину, Борис Викторович начал так:

– Я знаю, что вы ничем не сможете мне помочь...

– Это почему же?! – перебил чин, сразу обидевшись на подозрение в его служебном бессилии.

Так он снова стал легальным...

– Потом на стадионе «Динамо», – рассказывал Раушенбах, – я увидел человека, который настаивал, чтобы я ехал в Рыбинск. Признаюсь: я подумал-подумал и смылся со стадиона. До самой смерти Сталина меня преследовали сны: поймали, волокут...

У Келдыша Раушенбах занимался теорией вибрационного горения, акустическими колебаниями в прямоточных двигателях – это сложная математика, замешанная на термодинамике и акустике. В 1949 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1958-м – докторскую. Ему было 43 года, у него было негромкое, но прочное научное имя. В космонавтику он не рвался, но когда узнал, что заниматься ориентацией космических объектов охотников нет, пошел к Келдышу и сказал, что хочет попробовать разобраться в этом деле. Келдыш вяло разрешил, взяв с него слово, что он не бросит свою основную тематику.

Королев встретил его так, будто они расстались вчера. Никаких объятий и молодецких тычков в грудь. Сергей Павлович был озабоченно приветлив – не более. Ни слова ни о прииске Мальдяк, ни о «Стройотряде 18-74». Только о деле и о сроках.

Через день Королев сказал Пилюгину:

– Значит, ты отказываешься делать систему ориентации? Хорошо. Тогда я передаю ее Раушенбаху.

– Он не сделает... – мрачно проворчал Пилюгин.

– Сделает в этом году! – резко перебил Королев.

Работа Раушенбаха 1958 года – одна из самых новаторских в истории первых лет космонавтики. И ракеты, и двигатели к ним, и простейшие системы управления делались за многие годы до первого спутника, но ориентацией летательных аппаратов в межпланетном пространстве никто никогда не занимался.

Работу эту, к которой впоследствии подключились десятки людей – целое подразделение КБ Королева, начинал Раушенбах вдвоем со своим молодым сотрудником Евгением Токарем. Токарь – человек странный, что называется, «с завихрениями», но невероятно талантливый. Еще в 1956 году он придумал некий аналог гирокомпаса, который позволял объекту, условно говоря, лететь только носом вперед. Раушенбах, используя идею Токаря, нашел ее оригинальное продолжение, создав стройную теорию ориентации для орбитальных объектов. Полеты к Луне потребовали ее усложнения. Новая система на хаотично вращающемся луннике должна была «схватить» своим «кормовым» оптическим датчиком Солнце, а потом «носовым» датчиком найти Луну и уже не выпускать ее из виду ни в коем случае.

Королев требовал, чтобы аппаратура была готова к весне 1958 года. Сроки были нереальны, это понимал и сам Королев, но изменить их упорно отказывался. Раушенбах решил не строить никаких математических моделей, а сразу конструировать конкретную систему, которую «можно пощупать», и убедиться, что она работает. Да и Королев требовал, чтобы ему заранее выдали данные, нужные конструкторам лунника: габариты системы и ее вес. И не худо бы указать, на скольких болтах ее будут крепить и где эти болты должны будут торчать. Что крепить?! Не было еще абсолютно ничего! Раушенбах сел и стал считать, сколько весит одно реле, другое, сколько их будет и какое примерно место они займут. Прикинув все это, Борис Викторович нарисовал некую «коробочку». В это время к нему на работу поступил молодой инженер Евгений Башкин, человек очень талантливый и воспитанный военно-морским флотом, где он до этого служил, в духе строгой дисциплины и ответственности. Когда он увидел, какую «липу» отправляет Раушенбах в ОКБ, он заподозрил в Борисе Викторовиче авантюриста, в чем признался шефу через несколько лет, уже после того как оба они получили за «Луну-3» Ленинскую премию.

Реализацию «коробочки» Борис Викторович начал с того, что, взяв под отчет в институте 1000 рублей, он отправил молодого инженера Толю Пациору на улицу Горького в магазин «Пионер», чтобы тот накупил паяльников, проводов, сопротивлений, разных полупроводниковых штучек и прочей технической мелочевки, предназначавшейся для утешения юных техников. И вот они, совсем молоденькие – еще дипломы клеем пахли – инженеры: Женя Башкин, Дима Князев, Виктор Легостаев, Толя Пациора, Борис Скотников, Юра Спаржин, Валя Николаев – начали строить из этих в буквальном смысле детских игрушек систему космической ориентации, включающую маленькие реактивные двигатели на сжатом газе, оптические датчики, гироскопические приборы и логические электронные управляющие устройства – первую в мире подобную систему.

Потом было много разных других систем. Межпланетные станции ориентировали по Солнцу и яркой звезде южного полушария Канопус, космические корабли и спутники – по Земле. Раушенбах и тридцать лет спустя считает, что система, сделанная в его отделе Токарем и другими ребятами для спутника связи «Молния», является непревзойденной по своей простоте и надежности, и почти уверен, что ее вряд ли можно превзойти. После «Молнии» Борис Викторович начнет грустить: захочется нового дела, которым занималось бы не более десяти-пятнадцати человек в мире. Он станет размышлять над математической моделью кровообращения в организме человека, но, узнав, что над этим работает больше пятнадцати человек в мире и сделали они уже немало, охладеет и к этой теме. В 70-х годах, разглядывая с ребятами из своего отдела иконы в музее Андрея Рублева, он отметит странное построение великим мастером перспективы и начнет думать об этом. В 1980 году выйдет его книга «Пространственные построения в живописи.

Очерк основных методов». Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам – не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой «Системы перспективы в изобразительном искусстве». До него об этом писали Филиппе Брунелеско и Паоло Учелло в XV веке...

Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда «семерку» усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное – реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той «липы», которую он послал Королеву.

– Как вам это удалось? – спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.

– Это надо чувствовать печенками! – засмеялся Бэвэ – так звали Бориса Викторовича его «ребята». – А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..

Сумасшедший Николая Васильевича Гоголя в своих «Записках» утверждал, что «луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается». Это категорически неверно! (Да и что взять с сумасшедшего!) «Луна» делалась в Подлипках и делалась совсем не плохо. Академические институты вовремя поставили оговоренную аппаратуру, но, честно говоря, вся эта аппаратура мало волновала Сергея Павловича. Ну уточнит она что-нибудь из того, что получено в прежних полетах, ну и что? Станция запускалась для фотографирования обратной стороны Луны – это ее главная и самая важная работа. И сможет ли она выполнить ее, зависело, прежде всего от системы Раушенбаха.

– А Землю она, часом, не «поймает»? А то начнет фотографировать Землю, – допытывался Сергей Павлович.

– Не должна, – туманно успокаивал его Борис Викторович.

Королев лично читал все протоколы испытаний фототелеаппаратуры, дотошно расспрашивал о выдержках при съемке. В голосах своих собеседников не слышал он абсолютной уверенности, злился на них, но сам себя сдерживал, поскольку злиться было глупо, – ну кто, действительно, точно мог сказать, какая там за 400 тысяч километров от Земли освещенность, какую надо ставить выдержку.