Орешек (№1) - Представление для богов

— Отходят! — басил над ухом дарнигар. — Уводят людей и обозы! А башни бросили, не собрали даже... Это как же, господин, понимать?

Орешек не знал, что ответить. Зато точно знал другое: приближается страшная опасность.

На пряжке его пояса с самого начала осады беспокойно пульсировала искорка в черном камне. Сейчас она выросла чуть ли не с половину камня — не искорка, а целый костер! И прикоснуться к пряжке было нельзя: невидимые иглы так и впивались в ладонь...

В крепости нарастало волнение. Кто-то пустил слух, что враг отступает, и теперь под стеной собрались не только солдаты, что отдыхали в казармах от тяжелой ночной работы, но и ремесленники, и крестьяне с «пустыря». От шаутея бежали женщины. Жрецы поднялись на крышу храма, не зная, какие молитвы возносить — благодарственные или охранительные.

Вскоре под стеной волновалось море народа. Все тревожно переговаривались, время от времени женщины начинали тревожно причитать.

— Эй, Кипран! — приказал дарнигар одному из наемников. — А ну, бегом к южной стене! Пройдись по башням и проверь, на месте ли часовые. Если хоть один дурень бросил пост и примчался сюда... ну, я ж его!

Хранитель тронул дарнигара за плечо и кивком обратил его внимание на то, что творится по ту сторону стены. Харнат оглянулся — и у него вырвалось крепкое ругательство.

Все пространство от подножия стены до леса было затянуто густым слоем сиреневого тумана. Ровный, плотный, не позволяющий ничего видеть на просвет, туман этот медленно поднимался все выше и выше.

— Вей-о-о! — беспомощно протянул Орешек и обвел взглядом стоящих на стене солдат. У всех были одинаковые лица: напряженные, бледные...

За спиной оборвался людской говор, только негромко всхлипывала какая-то женщина. В наступившей тишине всхлипывания казались пронзительными.

Туман поднялся в рост высокого человека. Цвет его менялся от сиреневого до светло-голубого. В душах тех, кто глядел со стены, росли смятение и тревога.

Среди странной пелены вдруг возник спиральный вихрь. Он взметнулся выше стены — и опал, исчез, оставив в тумане большое темное пятно, похожее на прогалину на заснеженной зимней поляне.

Встала в пятне этом черная фигура в длинном плаще с капюшоном и угрожающе вскинула высокий посох со светящимся сиреневым шаром.

— Внемлите мне, воины! — поплыл над стеной звучный голос, и каждое слово четко долетало до защитников крепости. — Перед вами Айрунги Журавлиный Крик, повелитель Подгорного Мира. Я верю, вы — отважные бойцы и стояли бы насмерть, защищая Найлигрим от армии любого земного владыки. Но сегодня не понадобится ваше мужество, ибо я, Айрунги, провозглашаю: отныне конец вашим войнам, люди! Смиритесь! Не будет вам защитой оружие, ибо стоит против вас грозное, не знающее пощады войско!

Маг потряс посохом — и яростная «поземка» взметнула, разметала верхний пласт тумана.

Уходя по пояс в сиренево-голубую пелену, стояли перед онемевшими от ужаса людьми ряды Подгорных Людоедов. Обвитые серебристыми струйками фигуры замерли без движения, словно были изваяны из серого песчаника сумасшедшим скульптором. Длиннорукие, узкоплечие, молчащие... но в молчании их было больше угрозы, чем в самом свирепом вое.

Снизу на стену заползал мерзкий запах — гнилостный, болотный.

— Думайте, люди! — кнутом стегнул голос мага. — Даю вам четверть звона на то, чтобы открыть ворота. Иначе к утру в крепости не останется ни одного живого человека, а души не получат очищения огнем, ибо нечего будет класть на погребальный костер...

Властно поднялась рука с посохом, сверкнул сиреневый шар — и туман укрыл от заледеневших человеческих глаз неподвижное войско.

А по другую сторону стены замерли люди с побелевшими лицами. Ибо явлено им было страшное чудо: они видели и слышали все, что происходило меж крепостью и лесом, так же ясно, как если бы каменная массивная преграда исчезла или стала прозрачной.

Ужас, нависший над толпой, казался весомым, реальным, его можно было потрогать руками. Еще недавно этих людей не пугала силуранская армия, стоявшая под стенами боевым лагерем. Но теперь из страшных сказок, слышанных в детстве, выполз мертвящий ужас и встал перед ними воочию, во весь рост, угрожая участью, которая была куда хуже плена и даже смерти.

Тишину, обжигающую, как пламя костра, вдруг разорвал пронзительный голос:

— Не-ет!.. Не пойдет так, нельзя-а!.. Мы с людьми должны драться, с людьми...

Голос оборвался: молоденький наемник захлебнулся криком и осел на землю. Он продолжал биться в истерике, но теперь она была уже немой, беззвучной.

И тут толпа ожила. Нет, она не взорвалась воплями. Но негромкий, суровый ропот заставил опытного дарнигара забыть даже о Подгорных Людоедах. Старый воин понял: это начало бунта. Никогда еще Найлигрим не был так близок к сдаче, как сейчас. Харнат лихорадочно прикидывал, на кого из ветеранов может он рассчитывать, когда обезумевшая стая мужчин и женщин кинется вязать его и сотников. А женщины звереют хуже мужчин, могут разорвать...

К чести доблестного Харната надо признать: он боялся не столько за свою жизнь, сколько за свое доброе имя. Выбившись из простых крестьян, он занял высокое положение в крепости — и теперь эта крепость будет с позором сдана врагу?!

— Сомкнуться! Арбалеты на изготовку! — негромко скомандовал дарнигар стоящим рядом с ним солдатам. Те привычно повиновались, но не было в их действиях слаженности и четкости: увиденное опалило и их души.

— Нет уж, хватит! — рявкнул снизу злой, вызывающий голос. — Нам не за то платят, чтоб нашим мясом Подгорные Твари животы набивали! Отворяй ворота Нуртору! Он хоть человек! Если что — погребальный костер велит сложить!

Ропот взвился, как огонь на ветру. «Ага, — с отчаянием отметил Харнат, — у толпы появился вожак. Сейчас все разом навалятся...»

Но тут звонкий повелительный голос, насмешливый окрик пронесся над толпой:

— А ну, молчать, трусы!

Дарнигар охнул про себя. Хранитель сошел с ума! Разве можно так разговаривать с мятежными наемниками? Его же сбросят со скалы прямо под ноги проклятому магу!..

Молодой Сокол сошел на несколько ступенек по каменной лестнице. Теперь его хорошо видели и те, кто был на стене, и те, кто толпился внизу. Хранитель насмешливо обводил взглядом разъяренные физиономии и совсем не выглядел перепуганным.

Орешек не притворялся — он и впрямь был испуган меньше других. И дело тут было не в личном мужестве. Просто в тот миг, когда все содрогались от ужаса, Орешек испытывал еще и восхищение. Не мозгом, не разумом — актерским чутьем уловил он всю театральность, эффектность зрелища, что развернулось перед ним. Маг был великолепен, его появление было явно продумано до мелочей и глубоко подействовало на зрителей. Бывший артист оценил чужое мастерство, испытал восторг и зависть. Актерскую зависть!

Пусть все было всерьез, пусть внизу стояла настоящая армия Подгорных Тварей во главе с настоящим колдуном, — Орешек вновь почувствовал себя на сцене.

«Ты играешь в одном спектакле со мной, Ночной Маг, и играешь блистательно. Но сейчас заройся в свой туман и помалкивай! Теперь мой выход, и я роль не скомкаю. Еще поглядим, кого из нас лучше примут зрители!»

Орешек и сам не отдавал себе отчета в том, что именно эти чувства владеют им сейчас. Он только ощущал, что за плечами трепещут незримые крылья — такое иногда бывало с ним на подмостках аршмирского театра.

— Ты, стало быть, задумался, за что деньги получаешь? — адресовался он через головы толпы к горластому наемнику. — Пока в казарме дрых, в кабаке пьянствовал, на плацу в чучело стрелял — не задумывался? Пра-авильно, ведь чучело сдачи не дает... Так вот: плату ты получал за охрану границы Великого Грайана от врагов. Любых. Были у тебя деньги, была у тебя честь воина. А где она теперь?

— Невелика честь оказаться в брюхе Людоеда! — огрызнулся ничуть не укрощенный наемник. — И деньги никакие тут не помогут!

— А если б ты медведя в лесу повстречал? Медведь тоже человеку костер не складывает! Однако я видел в кладовых медвежьи окорока. Охотиться, стало быть, бравые вояки не боятся?

— То медведь, а то Людоед! С Подгорными Тварями никому не сладить!

— Говори за себя. А я уже знаю, какого цвета у этих гадов кровь. Белесая, жидкая... Да, они сильнее человека. И двигаются быстрее, это верно. Но ты, когда на службу нанимался, забыл предупредить, чтоб тебе противников подыскивали слабых, неуклюжих... а лучше вообще связанных...

Послышался чей-то нервный смех. Только по этому смешку Орешек понял, какая вокруг была тишина. Ропот смолк, все напряженно вслушивались в поединок Хранителя и мятежного воина, в звон их незримых мечей.

— Я, господин мой, о людях думаю. Если крепость падет — Сына Клана Нуртор пощадит. Вепрь с Соколом всегда договорятся. А женщин да детишек чудища сожрут. А если откроем ворота...

— ...тогда точно всем конец, — перебил его Орешек. — Видел, сколько их там, Людоедов? Из-за тумана не сосчитаешь, но уж не меньше сотни. И все жрать хотят. Чем, по-твоему, колдун со своей шайкой расплачивается? Золотом, серебром, долговыми расписками? Мясом, конечно! Не силуранских же солдат он этим душегубам будет скармливать, верно? Вы, дураки, на корм пойдете, если ворота откроете!

Толпа содрогнулась от этих простых и беспощадных слов, а дарнигар с облегчением перевел дух: бунта не будет!

Наемник, почти обезумев от ярости, стыда и страха, забыл о почтении, которое обязан был питать к Сыну Клана, и прорычал:

— Соколу хорошо рассуждать! Он-то на битву будет глядеть из окошка в шаутее! Как же, последний в своей Ветви, такого поберечь надо! А за чужими спинами все герои! Интересно, в твоем Клане много таких храбрых?

Сказанное было даже не грубостью, а почти кощунством. Это поняли все, несмотря на трагизм происходящего. В другой ситуации Орешек, порядком вжившийся в роль Сокола, сурово наказал бы дерзкого наемника. Но сейчас он и бровью не повел.

— Тебе интересно, сколько храбрецов в Клане Сокола? Думаешь, понадобится весь мой Клан, чтобы тащить тебя в атаку? Ошибаешься! На это хватит одной-единственной Ветви. То есть меня. Я буду рядом с тобой на стене, в самом горячем месте. А если недогляжу и ты улизнешь из боя — велю после отражения приступа казнить тебя как изменника. Им-то костер точно не полагается.

— Спаси нас, Сокол! — заголосила в задних рядах женщина. Ее вопли подхватили другие.

— А ну, молчать! — скомандовал Хранитель. — Некогда выть, дел у нас много. Я один вас не спасу. Не собираюсь по стене от башни к башне бегать, мечом махать да Людоедов вниз спихивать. Все навалимся — тогда справимся. А справиться должны. Иначе с чего бы этот колдун переговоры повел? Кинул бы сразу войско на приступ, раз так в себе уверен! А он торгуется, как зеленщик на рынке... четверть звона дал нам, дурак!

Лица людей просветлели. Им так нужна была хоть тень надежды! А Орешек поспешил закрепить победу:

— Охотников ко мне!.. А, Эрвар, ты здесь! Поднимись повыше, чтоб все тебя видели. Быстро говори: как с этими сволочами управляться?

— Ну, я-то от них попросту бегал... — сказал Эрвар тихо, только для Хранителя, а продолжил в полный голос: — Меч шкуру не берет, а вот топором двуручным попробовать можно. В одиночку к ним и не суйтесь, толпой давите. Огня они не любят. Кипяточку им предложите, смолы горячей...

— Эй, Правая Рука! — обернулся Сокол к дарнигару, который глядел на него с преданностью и восторгом. — «Небесный огонь» на стену! В башни народу побольше, да не с арбалетами, а с топорами! И шевелитесь, во имя Безликих!..

Тут Хранитель осекся и закусил губу. Взгляд его утратил веселую и злую дерзость, стал замкнутым и хмурым. Люди, подхваченные единым боевым порывом, не заметили перемены в своем вожде. Лишь юная Волчица, почувствовав неладное, качнулась к жениху, но заставила себя остаться на месте

А Орешек в этот миг вспомнил о прощальном подарке Аунка — чародейной фразе, что превращала его, доброго и веселого парня, в демона-убийцу.

Может быть, в этой битве...

Дрожь отвращения пробежала по телу, Орешек поспешно начал убеждать себя, что это дурацкая затея; что колдовство Аунка действует недолго, а потом он окажется беспомощным и ослабевшим в гуще схватки; что он и сам еще не знает, как поведет себя в разгаре боя: не начнет ли направо и налево рубить своих же солдат?..

Все это было правдой, но главное было в другом: Орешек не мог вспомнить без ужаса, как его телом завладел кто-то другой, некое жуткое существо, непостижимым образом сочетавшее в себе лютую свирепость и ледяную расчетливость. Эта тварь была омерзительнее любого Людоеда!

А ведь по словам Аунка, эта злая сила таится в нем, Орешке! Открывается, мол, в душе дверка — и на волю вырывается демон...

Вей-о! Да эту дверку надо наглухо досками заколотить! И железный замок навесить! И ров с водой выкопать! И колючие кусты посадить!..

Итак, решено: он останется человеком, даже если это будет стоить ему жизни!

Не так, совсем не так представлял себе Орешек штурм крепости. Ни пения рогов, ни боевых кличей, ни ликования битвы... ничего, о чем он читал в старых рукописях.

Впрочем, и ветераны Найлигрима не смогли бы похвастаться, что им доводилось отбивать приступ, подобный сегодняшнему.

Туман уже почти вровень со стеной. Из тумана, как хищные рыбины из реки, выныривают Людоеды — длинные, голые, белесые. Как поднимаются они на стену? Карабкаются по шероховатым камням? Взмывают ввысь силой Ночного Колдовства? Сначала на гребне стены между зубцами возникают лапы с перепонками меж пальцев, затем показывается низколобая голова... а потом — бросок всем телом, бросок яростный и беспощадный, а впереди летит лапа, на которой вырастают, вытягиваются неимоверно длинные когти, и лапа эта бьет без замаха, вырывая из человеческого тела куски плоти. Когти так остры, что разрубают боевые куртки из жесткой кожи, выдирают из них вшитые металлические полосы. Чудовища бьются молча. Над стеной клубятся проклятия, брань, крики боли, но все это — человеческие голоса, а Людоеды молчат, лишь хрустят кости под клыками, когда тварь по-волчьи впивается в чье-то горло.

Удачнее всего люди отбивают атаку на гребне стены: Людоеды теряют равновесие и срываются вниз под градом камней, потоком смолы, под брызгами «небесного огня», что разлетаются из стальной «лейки» с вертушкой. Они страшны, эти брызги, они прожигают серую шкуру до мяса, до кости, они багровым дождем падают в туман и настигают там свою добычу, еще незримую для людей. Но даже со страшными ожогами твари вновь и вновь лезут на стену.

Там, где Людоеду удается прорвать оборону и взобраться наверх, он превращает все вокруг себя в кровавое месиво с обломками костей. Смяв, разорвав воина, тварь отшвыривает его и вцепляется в следующего, не обращая внимания на удары, что сыплются со всех сторон на белесую шкуру. Иногда тяжелому топору в сильных руках удается эту шкуру пробить, но и тогда Людоед не воет, не обращается в бегство то ли не чувствует боли, то ли обезумел от колдовских чар...

Какое там «ликование боя»? Орешек не чувствует ничего, даже гнева. На гнев просто не остается сил.

Вот рядом возникла плоская серая харя, вместо одного глаза страшный ожог от «небесного огня». Людоед хищным коротким движением бросает лапу в лицо воину, что бьется бок о бок с Хранителем. С криком воин роняет меч и вскидывает руку к лицу, меж стиснутых пальцев текут темные струйки. Людоед пытается, оттолкнув раненого, спрыгнуть со стены на крепостной двор, но его настигает короткий злой свист Сайминги.

Ах, Сайминга, чудо стальное, гордость и бессмертие неведомого оружейника! Словно тонкую человеческую кожу, вспарываешь ты жесткую шкуру тварей, обрубаешь хищные лапы, входишь, как в ножны, в жаберные щели — этот удар убивает Людоедов наповал. Орешек не пытается снести противнику голову с плеч — наплывы кожи на шее спасают хищнику жизнь, а вот прямой удар в жабры... или в разинутую пасть — через нёбо в крохотный мозг... Получай, убийца! И еще!.. И еще!..

Смертоносным вихрем вьется среди врагов последний и лучший ученик великого мастера Аунка. Грохочет рокот надвигающейся грозы — и молнией разит Людоедов Сайминга.

А возле Арсенальной башни вовсю работает увесистым топором Харнат. Руки у дарнигара мощные, размах богатырский — с одного удара топор проламывает вражеские головы, хоть те и прочнее железного шлема. Скалой стоит старый воин — проще башню в осколки разнести, чем его с места сдвинуть. И ни тени усталости в глазах — выпил все же перед боем вина с «ведьминым пеплом».

Но как ни увлечен битвой рыжебородый гигант, все же время от времени он бросает короткий тревожный взгляд туда, где меж двумя каменными зубцами орудуют тяжелыми копьями две наемницы. Ферчиза хрипло рычит, Аранша сражается молча. Как острогой с лодки, бьет сверху вниз рыбачья дочь, и после каждого удара на стене размыкается когтистая лапа и летит вниз белесое длинное тело. И когда в сгущающейся темноте дарнигару удается разглядеть Араншу — неутомимую, отважную, живую, хвала богам, живую! — из груди его вырывается торжествующий рев.

Правее, над Северными воротами, без единого стона теряет последние капли жизни тот наемник, что спорил с Хранителем перед боем. Бок у него вырван, обнажились ребра, грудь разодрана так, что видно сердце. Но из последних сил, душой уже почти в Бездне, тянется он к краю стены, где возникает еще одна серая морда, еле различимая сквозь смертную пелену, застилающую взор. Вцепившись в наползающего врага, наемник толчком переваливается за стену и летит вниз, на камни, увлекая за собой Людоеда.

На крепостном дворе, куда спрыгнуло около десятка Подгорных Тварей, крутится в гуще схватки маленький воин Тайхо. В руках у мальчика цепь с железным шаром на конце — любимая игрушка с тех самых пор, как он набрался силенок, чтобы ее поднять.

Да, ему приказали охранять женщин и детей, но женщины почти все здесь — кто с ковшом кипятка, кто с колом, кто с факелом. Вот их-то он, Тайхо, и охраняет!

Вот посреди плаца отмахивается от наседающих на него людей чудовище с кровавой пеной на клыках. Подойди-ка к нему, сунься-ка под удар когтей!.. Но рыбкой ныряет в ноги врагу маленький Тайхо. Рывок — и подсеченный под колени цепью Людоед падает на булыжник плаца. Тут же над ним смыкается воющая толпа.

Рядом набросили сеть на другого Людоеда и добивают кузнечными молотами. Неосторожный ремесленник нагнулся над поверженным врагом — и взвыл от боли: когти вонзились ему в бок. Бедняга рухнул на колени, но тут же с двух сторон его подхватили женские руки.

— Ну, вставай, вставай, Дом Исцеления совсем близко! Обними нас за плечи, вот так... мы поможем, мы тебя там и перевяжем...

Бедный ремесленник не столько шагает, сколько висит на плечах у женщин, от боли не замечая, что одна из них — растрепанная, в измазанном кровью платье, — высокородная госпожа, Дочь Клана Волка...

Все ниже опускаются тучи, все ближе, все грознее рокочет гром, и вот неистовый ливень обрушивается на крепость.

И не сразу понимают защитники Найлигрима, что атака Подгорных Тварей слабеет, глохнет, захлебнулась... угасла!

В потоках дождя, в прилипшей к телу мокрой одежде, молча стояли люди, слишком обессиленные, чтобы радоваться. Факелы с шипением гасли, и лишь стальная вертушка, замедляя ход, продолжала разбрасывать со стены последние искры «небесного огня», которым не страшен был никакой ливень.

Упругие струи прибили туман к земле, и теперь только густеющий сумрак скрывал долину, ближе к крепости усеянную недвижными телами. Самые зоркие разглядели, как метнулись на опушке и скрылись в чаще гибкие серые спины. Мага в его черном балахоне не сумел углядеть никто.

— Победа, — негромко сказал Хранитель. Слово эхом прошелестело по стене и опрокинулось вниз — туда, где домолачивали у шаутея последних Людоедов.

Обернувшись, Орешек с удивлением увидел рядом с собой почтенного Аджунеса. Боевая куртка на толстяке казалась маскарадным одеянием; огромный шлем выглядел бы тоже весьма комично, если бы его красивый гребень не был свернут на сторону тяжелым ударом.

— Да, — сказал Аджунес, заметив взгляд Хранителя. Губы шайвигара тряслись, голос срывался. — Это меня с ног сбили... и кто-то наступил мне на голову... кажется, Людоед...

— К чему было рисковать, почтеннейший? — мягко попенял ему Сокол. — Ты же не воин, тебе нашлось бы дело и внизу...

Толстяк выпрямился, губы его перестали дрожать.

— Я — Левая Рука, — сказал он с достоинством. — Без меня Хранитель будет однорук. Я не воин, это верно, и на стене от меня было мало пользы... но солдаты должны были видеть меня в бою!

Орешек с уважением взглянул на собеседника, который открылся ему с новой стороны.

— Ладно, у нас еще много дел... Где дарнигар?

— Дарнигар не может подойти, — неохотно отозвался один из наемников.

— Ранен? — встревожился Хранитель.

— Э-э... нет... он спит. И лучше его не будить, господин мой!

— «Ведьмин пепел», — сладким голосом подсказал Аджунес. — Годы, годы, берут свое! Харнат Дубовый Корень из Семейства... прошу прощения... Прешта... уже не тот, кем был в молодости!

Орешек усмехнулся: все становится на свои места, жизнь продолжается.

— Что ж, Левая Рука, тогда примешь командование ты. Распорядись: нужно сделать вылазку и перенести в крепость тела бойцов, сорвавшихся со стены. Кто-нибудь, возможно, еще жив, а у остальных будет костер и все молитвы, какие сумеют вспомнить наши жрецы.

Шайвигар бросил на Сокола быстрый удивленный взгляд и склонился в почтительном поклоне.

«Чему он удивляется? — вскользь подумал Орешек. — Кто еще позаботится о воинах, как не Хранитель? Это же моя крепость. Это мои люди».

29

— Мне нужна новая столица!

Стройный молодой человек лет двадцати пяти сидел на мраморном бортике фонтана и скучающе швырял камешки, стараясь попасть в бьющую вверх тонкую струю. Почти каждый раз это ему удавалось.

Вокруг мягко шелестела листва, тонко перекликались птицы. На столике возле фонтана стояло блюдо с фруктами и орехами. Молодой человек не глядя протянул руку и взял с блюда яблоко.

— Ты меня слышишь? — раздраженно крикнул он в сторону белой беседки, стены которой были увиты плющом. — Чем ты так занята, что и ответить не можешь? Что-нибудь неотложное?

У входа в беседку тонко прозвенела завеса из длинных серебряных цепочек. Блестящий металлический поток расплеснулся в стороны, выпуская на солнышко высокую статную женщину.

— Ты меня звал? — ласково, чуть виновато спросила она. — Извини, не расслышала... Нет, ничего важного. Всего-навсего письмо от Хранителя Ашшурдага... предлагает новые меры борьбы с пиратами, полный бред...

Голос был красив и звучен, но сама женщина выглядела странно в этом веселом саду, полном пятен света, играющих на траве, и ручных белок, с цоканьем носящихся по ветвям. Причиной тому была ее мрачная одежда: черный бархатный балахон, расшитый золотыми еловыми веточками. Дорогой, роскошный траурный наряд.

Молодой человек вздрогнул.

— Не могу привыкнуть... — раздраженно бросил он. — На тебя смотреть страшно. Когда ты снимешь этот маскарадный костюм? Если б ты кого-нибудь потеряла, я знал бы... Или у тебя завелись секреты?

— Никаких секретов, — ровно и приветливо ответила женщина. — Я надела траур по себе, по своей молодости, по своим надеждам на счастье...

— Полный бред, — скопировал молодой человек интонации собеседницы.

— Что ж, бред так бред. Считай это моей причудой... или неосторожным обетом, который я когда-то дала богам. Скоро сниму траур, уж потерпи немного... Так что хотел сказать мне мой государь?

Джангилар Меч Судьбы, король Великого Грайана, нахмурился и метко запустил в струю фонтана еще один камешек.

— Мне нужна новая столица, — сказал он твердо, всем своим видом показывая, что не потерпит возражений.

— Да? — чуть насмешливо удивилась женщина. — Чем же тебе не угодил старый добрый Тайверан?

Она откинула капюшон, прикрыла большие, темные, широко поставленные глаза и запрокинула лицо навстречу солнечным лучам.

Женщину нельзя было назвать юной, но даже враг признал бы, что она прекрасна. Сейчас, замерев под жарким потоком солнца, позволив темному облаку волос выбиться из-под капюшона, она походила на дивной работы статую. Трудно было угадать возраст по этому великолепному лицу с правильными, соразмерными чертами. Высокий лоб говорил о незаурядном уме; черные дуги бровей с чуть приподнятыми у висков кончиками подчеркивали чистоту и белизну кожи, которая не нуждалась в притираниях и пудре. Безупречно гладкими были и красивые, чуть впалые щеки, и гордый прямой нос, и подбородок — твердый, энергичный, но отнюдь не грубой формы. Четко очерченные губы в легкой улыбке чуть обнажили ровные белые зубы. Была в этой улыбке некоторая надменность, еле заметное чувство превосходства над окружающими. Такими, должно быть, представляли себе богинь язычники в Темные Времена.

Будь этот лик создан из мрамора, он прославил бы ваятеля. Но эти же черты живого, не мраморного лица производили странное, тревожное впечатление и скорее отталкивали, чем притягивали мужчин. Пантера тоже прекрасна, но мало у кого возникнет желание почесать ее за ушком...

— Тайверан — всего лишь историческая реликвия, памятник древности! — говорил тем временем король, устремив задумчивый взгляд мимо красавицы. — Подумаешь, там короновался Лаогран Полночный Гром...

— И все его потомки, — мягко напомнила женщина, не открывая глаз. — И ты тоже...

— Ну и что? Река обмелела, торговля пошла на убыль... Что там осталось хорошего, кроме красивого дворца? В Тайверане хорошо растить малолетних принцев: тихо, спокойно, далеко от вражеских границ... Скука! Даже здесь, в Джаймире, я чувствую себя привольнее!

— И куда же мой король думает перенести столицу? В Джаймир?

— Никуда. Я воздвигну новый город, сильный и прекрасный! Сейчас велю принести карту и покажу по меньшей мере три места, просто созданные для того, чтобы там была столица.

Женщина открыла глаза и вскинула голову. Дело становилось опасным! Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы этот дорогостоящий и несвоевременный замысел пустил глубокие корни в воображении молодого, увлекающегося короля.

— Потом покажешь, — с напускным равнодушием проговорила она. — Не совсем понимаю, зачем тебе это нужно. Столица — символ, сердце страны, хранящее память о великом прошлом. Какой город подходит для этого лучше, чем Тайверан? Ты сам назвал его памятником древности...

— Не важно! — упрямо дернул плечом молодой король. — Я отложу в сторону пыльный том Истории, исписанный до последней страницы, и начну новый, с первых строк. Прикажи подсчитать, сколько потребуется денег и рабов для возведения новой столицы. Место я укажу сегодня вечером.

«Ого, — ужаснулась женщина, — это уже серьезно! Красивую фразу про пыльный том Истории он сочинил заранее, когда обдумывал эту жуткую идею... так, теперь главное — не спорить с ним. Он с детства упрям».

Как наяву, встал перед ней темноволосый малыш, любимыми словами которого были «дай!», «хочу!» и «не буду!». Если в руки принцу попадал опасный предмет — отцовский кинжал или головня из очага, — слуги сходили с ума, не зная, как отнять у маленького господина его новое сокровище. Силой лучше было не пробовать — наследник престола вопил, кусался и брыкался. И уговоров слушать не желал.

Но она, тогда еще девочка-подросток, знала секрет: Джангилар не играет двумя игрушками одновременно. Нужно ласково подсунуть ему что-нибудь яркое, приманчивое, — и он бросит то, что у него в руках.

Именно это она сейчас и собиралась проделать: повертеть у него перед глазами любимую, но временно забытую игрушку, чтобы отвлечь от новой затеи, которая может дорого обойтись всему Грайану.

— Сделаю, — со вздохом сказала она. — Придется повысить налоги, но раз ты велишь... Правда, это вызовет бунты, особенно в северных провинциях, что поглядывают в сторону Силурана. И Проклятые острова, которые ты с таким героизмом завоевал, поспешат под шумок отделиться. Но если мой король хочет новую столицу — он ее получит. Только приготовься к тому, что понадобится каждый медяк, который можно будет вытрясти из казны. От многих трат придется отказаться...

Король выпрямился с видом человека, готового хоть на нищету.

— Знаешь, — задумчиво произнесла женщина, — из того, чем придется пожертвовать, мне больше всего жаль твоей тяжелой конницы. Вот что действительно могло прославить имя Джангилара в веках! Впрочем, что я понимаю в военном деле! Вероятно, затея себя не оправдала, раз ты с такой легкостью от нее отказываешься...

Король вскочил так резко, что спугнул двух нахальных белочек, подбиравшихся к орехам на блюде.

— Отказываюсь?! Но это же такая замечательная мысль! Да ты сама подумай, Нурайна: до сих пор конница имела перед пехотой преимущество лишь в скорости и маневренности, а теперь...

Нурайна потянулась к блюду с фруктами, чтобы скрыть улыбку. Все шло отлично. Главное — дать Джангилару выговориться.

— Когда Авибран Светлая Секира воевал с Наррабаном, наша пехота легко била наррабанскую конницу... — сказала она с видом робкой ученицы, заранее зная, что услышит в ответ.

— Конечно, хотя их конница лучше нашей. Они там, в Наррабане, изумительные наездники, срастаются с лошадиной спиной... Представляешь, берет такой смуглый удалец поводья в зубы, а в каждую руку — по кривой сабле... и летит в атаку, да еще и выть ухитряется, это с поводьями-то в зубах! Но наша пехота становилась «ежиком» — впереди копейщики, за ними лучники... и отражала набеги этой верховой стаи! Ведь на коне и сила удара не та, и оружие потяжелее не возьмешь — ни копья тебе, ни топора! Попробуй-ка ударить тяжелым копьем, когда сидишь на конском хребте, как кошка на заборе!..

— Я-то и пробовать не стану... — кротко сказала женщина. — Но ведь у конников тоже были луки...

— Короткие! Боевой лук в седле не натянешь, про арбалеты и речи нет... Другое дело — теперь!.. Какая же великолепная вещь это новое седло с упором для ног! Ну и умная голова у этого мастера из Яргимира!

— Ты правильно сделал, что позволил ему основать Род, — серьезно кивнула Нурайна.

— Конечно! Он заслужил!.. Знаешь, как смеялись яргимирские дурни, у которых он хотел получить заказы на свою придумку! Мы, мол, не дети, можем без подпорок в седле усидеть!.. Хорошо, что у мастера хватило настойчивости и дерзости дойти до меня!