Анжелика (№13) - Триумф Анжелики

Он поставил цветок возле нее в стакане с водой. Она думала о Канторе. О его голосе в конце зимы: «Мама, первый цветок».

Ее охватило желание увидеть всех своих детей, собрать их вместе возле себя. Идея пересечь океан теперь не казалась ей такой уж невыполнимой. Как и появление цветов, все должно упорядочиться. Онорина прибудет в Голдсборо, и потом они отправятся в путешествие, чтобы встретиться с Флоримоном, Кантором, вместе с Онориной, Раймоном-Роже и Глориандрой. Они все попадут под крыло Жоффрея. И возьмут с собой Шарля-Анри и всех детей, которые будут нуждаться в их помощи. Какая крыша приютит их всех? Какая провинция станет их краем? Какая разница!

Это будет там, где скажет Жоффрей. Жоффрей! Жоффрей! Скоро придет весна, и мы встретимся.

Ледяной холод. Ночь. Снова ненастье. Деревья, которые уже начали оживать, опять покрыты льдом.

Анжелика проснулась, дрожа и стуча зубами, уверенная, что у нее лихорадочный жар. Но дети тоже дрожали, они даже проснулись.

Иезуит принес шкуры и меха.

— Цветок правильно сделал, что рос под снегом, он-то знал, что зима еще не кончилась.

Он подкинул дров в огонь, принес Анжелике огненной воды, которую позаимствовал в миссии Сен-Жозеф и которая, казалось, не кончалась, словно святое масло в храме или хлеб и рыба в Евангелиях.

Он развел огонь во всех очагах форта, ибо, объяснил он, что это был последний приступ зимнего холода.

— Зима еще борется. Но напрасно. Весна приближается. Она всегда наступает.

И, чтобы уверить их в своей правоте и показать в последний раз лицо врага, он уговорил их сделать прогулку.

Они безмолвно стояли под еще холодным солнцем. Д'Оржеваль показал им вдали золотистый туман, похожий на жаркую дымку, которая бывает летом. Но это обман. Это был лед. Хотя, если приглядеться, то можно было увидеть, как под снегом расцветает трава.

— Зима не хочет отступать. Но это ничего не значит. Это не помешает нам через неделю собирать Львиный зев и есть наш первый салат.

Анжелика решила, что нужно собирать корни и сушить их. Первый цветок означал для нее не только начало весны, но и возвращение людей. Снег скоро растает.

Но по освободившейся от снега почве уже ступали босые ноги в мокасинах. Новости начали распространяться. Скоро они дойдут до Голдсборо. Во всяком случае, как всегда, организуется караван, и Колен Патюрель в этом году будет очень торопиться, чтобы пробраться сюда и узнать о судьбе Анжелики.

Эти разные мысли будоражили ум Анжелики и беспокоили ее.

— Я умоляю вас, отец! Бегите! Бегите!

Она повторяла это много раз, не зная, кого бояться, белых ли людей, которые не поймут ее, или дикарей, которые хотят схватить его и замучить насмерть.

— Я обещаю вам, я собираюсь уходить.

Он отвел ее в комнату и помог лечь. Потом вернулся с кружкой.

— Выпейте, это отвар. У нас почти ничего не осталось из запасов трав. Но это не страшно. Скоро вы сможете сами собирать их.

— В Вапассу?! С этим покончено…

— Вы будете собирать цветы в Иль-де-Франс. Цветы растут везде. Это самые верные друзья человека. А теперь поспите и наберитесь сил. Когда проснетесь, мы поговорим о моих планах… Я завтра уйду… или послезавтра, будьте уверены. Я вижу, что вы поправились. Спите и не тревожьтесь. Дети играют возле дома. Я пойду на озеро за тростником для удочек.

Эти приготовления показались ей добрым предзнаменованием, хотя она верила ему лишь наполовину.

«Он ждет „их“, — думала она. — У него нет на это права. После всех трудностей, с которыми я его вылечила…»

Она подумала о нем с нежностью, словно она думала об одном из своих сыновей, которому грозила опасность. «Я не хочу, чтобы ему угрожали. Я не хочу, чтобы его отвергали и презирали. Я хочу, чтобы он жил. Счастливый! Свободный! Он заслуживает этого. Он заплатил».

— Вы обещаете, что завтра уйдете?

— Да! При условии, что вы, когда проснетесь, сможете пойти со мной у озеру.

— В таком случае, я повинуюсь. Я буду спать и набираться сил.

Она заснула, счастливая, и в первый раз с ощущением настоящего выздоровления.

71

Прежде, чем открыть глаза, она подумала: «Что там горит?» Запах, наполнивший ее сон, исчез, когда она поняла, что находится в своей комнате в Вапассу. Солнце садилось, она спала всего несколько часов. Но она чувствовала себя вполне отдохнувшей. Теперь он может уйти. Она посмотрела на камин, где было его распятие, и полюбовалась блеском рубина. «Он оставит его мне, когда пойдет?.. Повесит ли он его на шею?..»

Затем, повернув голову, она заметила возле своего изголовья молодого человека, одетого в черное, который встал, заметив, что она проснулась.

— Здравствуйте, госпожа Анжелика.

— Мартьяль Берн? Что вы здесь делаете?

— Мне приказано следить за вашим отдыхом, дорогая госпожа Анжелика. Вы так крепко спали, когда мы приехали, что, удостоверившись, что вы живы, мы не смогли прервать этот прекрасный сон.

Анжелика оперлась о подушки, чтобы получше разглядеть его.

— Разве ты не уехал в Бостон, в колледж?

Он рассмеялся.

— У вас хорошая память, дама Анжелика! Но я решил, что не пришло время для отъезда, когда Голдсборо угрожала опасность. Осень была тревожной. Каждый мужчина был необходим, потому что внезапно настала зима. Повалил снег, а деревья трескались от холода. Море замерзло в устье Пенобскота и Кеннебека.

Видя, что она внимательно слушает, он рассказал, что они и не подозревали о тех событиях, которые разыгрались в Вапассу.

Когда новости дошли до них через индейцев, у них было впечатление катастрофы. Они узнали, что Вапассу был захвачен и сожжен, а все его жители были взяты в плен и отправлены в Квебек, что было лучше смерти.

Затем, с первыми оттепелями, прибыл немой англичанин в сопровождении одного из служащих голландского поста Хусснок. Лаймон Уайт попал в плен к индейцам, потом сбежал от них. Поэтому-то он и задержался. Он принес удивительную новость, что Анжелика находится с детьми в Вапассу, им угрожает смерть… если еще это не случилось.

Тут же господин Патюрель организовал караван спасения, которому понадобилось два месяца пути, чтобы достичь Вапассу.

— И вот уже два часа, как мы здесь.

Молодой человек продолжал:

— Какое счастье видеть, что вы живы! Какое утешение для наших тревог! Дети! Как они хороши! Как они выросли, и они уже говорят!

Кто бы мог подумать, что после таких испытаний близнецы окажутся в таком прекрасном здоровье! Он добавил, что отец Шарля-Анри захотел принять участие в экспедиции, он очень беспокоился о сыне. Тот узнал его с радостью.

И вот все были счастливы и ждали только того момента, когда она проснется.

За дверью раздались тяжелые шаги, и в дверях показался Колен. Его суровый взгляд прояснился, когда он увидел, что Анжелика сидит в постели и слушает Мартьяля. В этот момент Анжелика окончательно поверила, что все это ей не снится.

— О, мои дорогие! — вскричала она, бросаясь ему на шею, обнимая его.

Наконец-то настало время, такое желанное, которое, казалось, никогда не придет, когда здесь снова были люди, и это были друзья из Голдсборо.

Колен продолжил рассказ Мартьяля. Он описал их опасное путешествие, как они шли непроходимыми лесами, сколько раз их останавливали бури и снег. Он рассказал, как они боялись, что никого не застанут в живых, и как они обрадовались, когда удостоверились, что в форте по-прежнему живет женщина и ее трое детей. Настоящее чудо!

— Кого это жгут? — пробормотала Анжелика машинально.

Ее подсознание продолжал тревожить этот запах костра, пожара, слишком явный для нее. Были ли это костры лагеря? Она отвыкла от присутствия людей.

Колен сделал вид, что не расслышал, или не понял смысла странного вопроса: почему она говорила, кого это жгут, вместо что это жгут.

И он продолжал рассказывать о том, каким чудом они все считали спасение Анжелики и ее детей; они привезли из Голдсборо игрушки и одежду для близнецов и для нее.

— О! Какая прекрасная мысль! — вскричала Анжелика. — Как хороша жизнь!

Она почувствовала, как силы и энергия возвращаются к ней.

— Скорей! Я хочу встать!

Тут ее взгляд упал на распятие, находившееся на камине.

— А он?..

— Он?

— Человек, который был с нами… Здесь… Вы его не видели?.. Не встретили?..

— Ах, да! — вспомнил Колен, в то время как Мартьяль бросил на него тревожный взгляд.

— Да, — признал Колен. — Прибыв на берег озера, мы заметили на другом берегу человека, который то ли ставил ловушки, то ли что-то собирал. Сначала мы испугались, приняв его за врага, и спрятались. Потом, поняв, что он один, двое из наших побежали к нему, чтобы схватить. Но при виде нас он оставил свой труд и убежал.

— Наконец-то! Слава Богу! — вздохнула она. — Он убежал…

Она закрыла глаза и откинулась на подушки, чувствуя слабость. Она продолжала слушать их, держа за руки. Она была так счастлива, что они пришли к ней. И скоро она увидит Жоффрея!

— Слава богу, — повторила она. — Мои дорогие друзья.

Однако, непонятное чувство продолжало ее тревожить.

— Колен, что это за запах костра и паленого мяса, почему он такой сильный?.. У вас что, пирушка? Меня тошнит от этого дыма. Можно подумать, что рядом находится индейский лагерь…

— Там ирокезы! — сказал Мартьяль.

72

— Мы встретили их возле Катарунка, возле старого разрушенного поста,

— тут же подхватил Колен. — Они были на тропе войны, и мы потеряли несколько драгоценных дней на то, чтобы сначала отбивать их атаки, потом уверить их в мирных намерениях. Индейцы малеситы и етчеминсы отделились от нас, и мы больше их не видели. Наконец, вождь индейцев согласился признать, что мы не принадлежим к их врагам.

— Уттаке?

— Да, это его имя.

— Где он?

— Да здесь, в Вапассу. Он утверждал, что здесь находится его враг — иезуит, отец д'Оржеваль. Я не знаю, может быть, он хотел схватить привидение или его душу, потому что я прекрасно помню, что этот миссионер года два назад погиб. Но с этим дикарем бесполезно спорить. «Ты ничего не знаешь», — сказал он мне презрительно, когда я попытался ему объяснить, что этот священник не может находиться в Вапассу, потому что он умер. И мы еще стали внушать ему, что торопимся и боимся опоздать и не застать вас в живых. «Она жива», — сказал он мне, по-прежнему глядя свысока. Несмотря на такую уверенность, мы поспешили вам на помощь, боясь опоздать. Это подлило масла в огонь. «Я друг Тикондероги, француз, — сказал он мне. — Не думаю, что ты обязан ему больше моего. И я получше тебя следил за его звездой…» Мы чуть было не сцепились. Эти дикари невыносимы, а мы привыкли к тихим крещенным абенакисам. Наконец, они позволили нам продолжать путь, но следовали за нами по пятам. Иногда они обгоняли нас. Я не знаю, может быть, им известны тайные тропы. Мы шли обычным путем. Наконец, с холма мы различили развалины Вапассу… И вот мы у тебя, — закончил Колен.

Он взял ее за руку, чтобы скрыть волнение, и стал называть ее на «вы», поскольку публично всегда придерживался этого.

— Мы отвезем вас в Голдсборо, мадам, вас и ваших детей. Там вы будете в безопасности. Барон де Сен-Кастин и его индейцы будут защищать нас от любого врага, пока не вернется господин де Пейрак. Здесь же у нас мало сил, и нет никакой уверенности в безопасности. Надо незамедлительно отправляться. Увы! Но с Вапассу покончено.

Она слушала его и внимательно смотрела на него, и он спрашивал себя, откуда ему пришла мысль, что она ослабела и что придется нести ее на руках обратно, как это уже было один раз на дороге Магреб.

Это любимое лицо носило отпечаток перенесенных испытаний, но было понятно, что она не потеряла ни свою энергию, ни свою красоту.

— А человек? — повторила она.

— Какой человек?

— Тот, которого вы видели на другом берегу озера, и который убежал.

Она пристально посмотрела на него своими зелеными глазами, и его душа наполнялась неизъяснимыми чувствами. Он никуда не мог деться от этого взгляда.

Он отвернулся.

— Ну, ладно. Мы скажем тебе! — сказал он, в своей тревоге снова переходя на «ты», желая скрыть то, что его беспокоило, но напрасно. — Мы заметили его, этого человека, на другом берегу озера, и он убежал. Потом мы обогнули озеро и достигли стен форта. И тогда…

— И тогда?..

— Тогда показались ирокезы. Они вышли из леса во главе с Уттаке. Я увидел вождя могавков, он бежал ко мне. Он крикнул мне: «Тот, кого я ищу,

— там! Вы упустили его!..» Я возразил, но еще никогда смерть не была так близка. Внезапно он остановился и протянул руку в направлении холма.

Подняв глаза, мы увидели иезуита. Он стоял неподвижно, словно видение. Мы ждали, что оно исчезнет. Но он спустился к нам. В руках он держал свое распятие с красным камнем в середине.

Иезуит подошел прямо к Уттаке и сказал: «Вот он я».

— И они схватили его, — пробормотал Мартьяль.

Анжелика застыла в ужасе.

— Колен, они схватили его? Что они сделали?

Он отвернулся.

— Они повели его, — сказал он, — на холм. Потом их вождь дошел до руин Вапассу и принес оттуда несколько почерневших досок. Положив их на землю, они пошли еще раз и принесли небольшой столб, который вкопали в землю и, привязав к нему свою жертву, сняв с нее одежду, начали его пытать.

Анжелика вскочила.

— Отведи меня к ним!

Колен стал удерживать ее. Он умолял ее, он просил, в глубине души он жалел, что она не проснулась позже.

— Я умоляю тебя, Анжелика! Хватит рисковать! Хватит безумствовать! Небо и так подарило нам бесценное сокровище, сохранив жизнь детей!.. Мы должны уехать как можно раньше, использовать то, что… они… заняты…

— Оставь меня! Ты не знаешь! Я не вынесу, если он попадет в их руки еще один раз. Веди меня к ним!

— Анжелика, ты что, добиваешься смерти нас всех? Ты знаешь, что они делают со своими пленниками? Они не потерпят того, что белые вмешиваются в их ритуалы. И если мы попытаемся… Нам придется убить их всех, а у нас нет таких сил, говорю я тебе! Мы не можем вмешиваться!

— Вы — может быть. Но я — да! Я не боюсь их… Если бы я могла идти сама, я пошла бы одна. Помоги мне. Помоги мне идти.

— Анжелика, ради небесной любви, я не буду уверен в твоей безопасности, когда приведу тебя к ним. А что я скажу твоему мужу, если ты погибнешь? Это просто кошмар. Ты хочешь нашей смерти? Подумай о нем!

— Жоффрей сделал бы это!

Она бросилась вперед, забыв обуться. Она чувствовала, что ей будет легче бежать с босыми ногами. Бежать!..

Она услышала Мартьяля, молодого гугенота из Ля Рошели, который расстроенно кричал:

— Почему, почему, госпожа Анжелика?.. Ведь это же иезуит… Один из наших врагов…

«Ах, оставьте меня в покое с вашими врагами!..» — подумала она.

Но у нее не было сил что-то кричать им в ответ. Она бежала, не видя их, не приветствуя. Позже она вспомнит, что удивилась, увидев столько людей на привычно пустынной равнине.

Колен догнал ее, поддержал за талию.

С босыми ногами, в старой юбке, которую она носила всю зиму, побледневшая и похудевшая, она была похожа на привидение. Но ее взгляд никого не обманывал. Все ее узнали, и было ясно, что она не умерла.

Колен поддерживал ее, но она тащила его вперед, направляясь к холму, где виднелась толпа танцующих вокруг столба индейцев и раздавались удары барабана.

По знаку Колена несколько мужчин и среди них Сирики побежали следом, держа мушкеты наготове. Остальные направились в форт или разместились вокруг, готовые ко всему.

— Ты не можешь понять, Колен, — говорила Анжелика. — Не дважды! Не трижды!.. Я не могу им позволить это!

Ее ноги не касались земли. Лишь Колен поддерживал ее. И перед ней стояли Аппалачи, закрывая небо.

Девственная и прекрасная природа проснулась, такая суровая и нежная, что развалины Вапассу, даже они, казались красивыми.

Уже явственно слышался стук барабанов. Запах огня и паленого мяса усилился, и это еще сильнее укрепляло ее решимость. Ее мозг словно опустел… и только молитва раздавалась в ее ушах: «Бог мой, сделай так… Сделай так… чтобы я успела!.. вампум… у меня нет вампума…»

Там! Сердце Анжелики колотилось.

Она хотела бы бежать и тащить Колена.

— Я тебя прошу, не убивай себя, — просил он. — Ведь ты так слаба. Ты упадешь.

Он боялся, что она не выдержит таких нечеловеческих усилий.

Но она не слушала. Ее сердце тоже горело… От протеста и горя. От беспомощности…

Колен не мог понять. Слишком долго рассказывать. Невозможно рассказать!.. Но ей нужно было успеть туда.

Наконец она достигла цели.

Она увидела его.

Она увидела обнаженный силуэт, худой и жалкий, привязанный к столбу, а вокруг бесновались в танце дикари, и поднимался дым от углей возле ног белого человека. Раскаленные топоры то и дело касались его ног, рук, груди, вырезая маленькие кусочки плоти.

Сначала она видела только это и остановилась, чтобы сдержать крик, который рвался с ее губ.

Слишком поздно!.. Она опоздала!..

Но взглянув снова в направлении жертвы, она увидела, что он держит голову прямо, а глаза его смотрят в небо.

Его молчание не было смертельным, оно было героическим.

Все стало выглядеть по-другому. Все встало на места. Она снова побежала, полная энергии и надежды.

— Уттаке! Уттакевата! Отдай его мне!

Она шла одна, бросив свой крик в небеса.

— Уттаке! Уттаке! Подари мне его жизнь!

Он повернул к ней свое лицо, раскрашенное военными узорами. Его перья и серьги дрожали. Он подошел к ней, потому что она остановилась. Он не казался удивленным от ее появления, но выражение его лица стало угрожающим. Установилось долгое молчание.

— До каких пор ты будешь просить меня о чьей-нибудь жизни? — бросил он недовольно. — Я подарил тебе твою жизнь и жизни твоих детей. Не правда ли, этого достаточно?.. До каких пор ты будешь спасать тех, кто отталкивает тебя или желает твоей смерти? Что тебе за дело до этого иезуита? Почему ты хочешь спасти его жизнь? Он был твоим врагом. Я отправил его к тебе, чтобы ты прикончила его. Чтобы ты прикончила его собственными руками, как это делают женщины. А ты не сделала этого. Я презираю тебя. Ты нарушила законы справедливости.

— Я не обязана повиноваться твоим законам. Я приехала из другого края, у меня другой Бог и другие законы. Ты это прекрасно знаешь, ты, который пересек океан, Уттаке, Бог Небесных Туч…

Уттаке принялся ходить взад-вперед, обращаясь к толпе индейцев на родном наречии. Надо сказать, что по-французски он говорил довольно хорошо, несмотря на гортанный акцент.

— Вы слышите ее?.. Я осыпаю ее милостями, а она приказывает мне.

Он продолжал говорить, и его мимика выдавала его негодование и возмущение поведением белых и особенно женщин.

Потом он внезапно застыл на месте, его выражение изменилось, приобрел торжественную важность. Его лицо окаменело, глаза сверкали.

Он указал рукой на Анжелику и остался в такой позе, как статуя.

Слова, которые он произнес, раздались эхом по равнине.

— Посмотрите! Вот женщина, сошедшая с ума в своей вере в сумасшедшего Бога. И это ценно… Она безумна, но она верна своему Богу, который сказал глупые слова: «Простите врагам вашим!» Эта женщина так же безумна, как ее Бог. Но она следует, не сворачивая, по своему пути. Она спасла больного англичанина и раненого ирокеза, французского пирата и умирающего священника. И она пришла, чтобы кричать: «Подари ему жизнь! Подари ему жизнь!»

Его поза изменилась, движения руки были одновременно обвиняющими и лирическими.

— Как ты добра… Ты не сворачиваешь с пути, Кава, сияющая звезда, и что мы можем против звезды, сверкающей в центре неба и всегда указывающей одно и то же направление?!.. Следовать за ней! В ночи наших душ… в ночи наших сердец… Ах! Ты сверкаешь, и ты запутываешь нас…

— Я вас не путаю.

— Нет!.. Ты меня обманула! Я отправил его тебе, чтобы ты его съела!

— Нет! Ты знаешь, что я не убила бы его… В доказательство приведу твои же собственные слова, которые ты сказал ему перед тем, как его отправить: «Я вернусь, чтобы съесть твое сердце».

Вождь могавков позволил себе рассмеяться.

— Я хотел удостовериться в тебе, сияющая звезда!

— Значит, ты знал, что я помилую его. Так что прекрати хитрить со мной, Уттаке. Ты подарил мне его жизнь однажды. Ты можешь сделать это во второй раз.

Вождь Пяти Наций принялся ходить туда-сюда.

— Хорошо! Я подарю тебе его жизнь! Я не хочу, чтобы ты подверглась насмешкам из-за принципов твоего сумасшедшего Бога, — заявил он.

По его знаку молодой воин подошел и перерезал веревки, удерживающие узника. Но он не упал. Он по-прежнему стоял у столба.

Видел ли он, что происходит вокруг?

Однако, решение Уттаке вызвало гнев у некоторой части индейцев. Один из них, Хиатгу, подошел к месту событий. Было очень трудно разобрать его речь, но по жестам было понятно, что он разгневан.

Как и его сподвижники, он не потерпит, чтобы такое достойное дело, как пытка, которое было предметом умения и гордости его, Хиатгу, было прервано. Здесь примешивалось чувство мести, так как вся семья этого индейца погибла в огне войны с белыми. Нужно ли было дарить жизнь одному из них, чтобы он продолжил свое черное дело?

Его тирада вызвала одобрение толпы, все заворчали и заволновались.

Хиатгу, угадав, что он держит ситуацию под контролем, продолжал:

— К тому же среди нас нет главного вождя. Если бы таковой и был, то его избрали бы из оннонтагов, а не из могавков. Ты нарушаешь принцип Лиги ирокезов. У тебя нет права отнимать у нас добычу.

— Это не добыча, а мой личный враг, — возразил Уттаке. — С ним связаны мои молодые годы, которые я провел на французских галерах. И, вернувшись к вам, я всегда следовал вашим законам. Совет меня поставил во главе того, что осталось от наших народов. Не забывай это, как и то, что благодаря мне, вы все избежали смерти.

И поднялся шум другой части толпы. И Хиатгу понял, что его противник выигрывает.

— Ладно! Отдай его ей! — крикнул но в бешенстве. — Но не думай, что я ничего не получу!

Его действия были молниеносны.

Он подошел к приговоренному и одним ловким движением снял с него скальп, который победно показал толпе. Крик, вырвавшийся изо всех глоток, подчеркнул его непредвиденное и жестокое действие.

Торжествующий Хиатгу отступил.

Иезуит по-прежнему стоял. Кровь заливала его лицо и плечи. Воин толкнул его, но тот остался у столба.

Тогда его толкнули два воина, и он упал, оставив на столбе полосы кожи, которая прилипла от крови.

И это окровавленное тело бросили к ногам Анжелики.

Она встала на колени, обняла его и приблизила свое лицо к его.

На этот раз все было кончено.

Он не вернется из страны мертвых.

Жизнь потухла на окровавленном лице, веки скрывали глаза, залитые кровью.

Анжелика стянула с шеи платок и стала вытирать красные струйки. Она позвала вполголоса:

— Отец! Отец д'Оржеваль! Друг мой!

Ее голос, мог ли он вырвать его из ада или рая, куда он уже был готов войти? Захочет ли он услышать? Он поднял веки. Его глаза увидели ее и наполнились радостью. Он видел ее, но последние искорки жизни исчезали из его взгляда. Там в последний раз мелькнула ласковая насмешливая улыбка, и потом она прочла в его глазах: «Живите! Живите и побеждайте!» Он хотел, чтобы его жертва не была напрасной. Потом его взгляд потух. Еще она заметила в его глазах мольбу о том, чтобы его сердце осталось с дикарями, которые его убили, но которых он так любил.

Его последняя просьба.

Она поняла, что нужно сделать с его телом. Они слишком много времени провели вместе, слишком многое пережили, слишком хорошо понимали друг друга.

— Да, я обещаю вам, — сказала она тихонько, — я отдам вас им. И они съедят ваше сердце… И вы останетесь с ними…

Во время этой сцены оба вождя продолжали ругаться, и закончилось это настоящим боем, в котором не было победителя, поскольку оба были достаточно сильны, чтобы отразить смертельные удары и остаться в живых. Они сражались топорами и томагавками.

Потом разгорелся спор по поводу ритуала съедения сердца. Хиатгу говорил, что его нужно поджарить, а Уттаке предпочитал съесть его сырым.

Он сказал:

— Я сын мира. Я закопаю топор войны в то же время, как съем это сердце. Нужно его съесть еще трепещущим, потому что оно укажет нам дорогу и придаст сверхчеловеческую силу.

— Но оно отравлено, — возражал противник. — Чтобы не отравиться, нужно его поджарить.

— Нет! Оно не отравлено. Сердце Хатскон-Онтси не содержит яда. Это сердце чистое. Его очистила белая женщина.

На этот раз Уттаке был более спор. Он вскрыл грудь убитого и вырвал его сердце. Пораженные и почтительные, остальные смотрели на него.

День заканчивался. Небо покраснело. В красноватом сиянии Уттаке поднялся, держа в пальцах это сердце, усыпанное капельками крови.

— Вот оно. Мы насытимся этим сердцем и получим его советы. Он нес нам ненависть и любил нас. Мы можем отправиться на поиски мира. Мира для наших селений, мира для наших территорий, которые снова возродятся, потому что нас нельзя истребить. Оно вдохновит нас. Оно даст нам понимание этих бесстрашных французов, которые приносят нам разум и обманывают наши сердца, оно поведет нас к знанию и пониманию того, как они выживают, оно научит нас самих выжить.

И вот, когда появилась луна, вожди Пяти Наций выстроились на лугу, охваченные могущественным порывом и надеждой, разделили между собой съели сердце Хатскон-Онтси, иезуита, дважды умершего и множество раз пытаемого — святого мученика.

Как только индейские вожди забрали тело отца д'Оржеваля, Колен Патюрель взял Анжелику на руки и понес к дому. Она была так легка, почти бесплотна.

Теперь было уже поздно выезжать. Надо было ждать утра.

Ночь приближалась, неся порывы ледяного ветра, и в форте зажгли огни во всех очагах. Они переночуют в старом форте, расставив часовых, которые будут неустанно следить за лесом, за округой и за лагерем ирокезов.

Дети, осыпанные подарками, уставшие за день, спокойно спали. Они прижимали к себе игрушки, привезенные из Голдсборо.

Колен принес Анжелику в ее комнату и положил на кровать.

Она просила, чтобы ее оставили одну.

Но Колен остался с ней, и когда он видел, что ее рыдания затихают, он говорил ей несколько спокойных слов, что она скоро окажется в безопасности, окажется в Голдсборо, и скоро приедет граф. Эти слова не доходили до нее, она лишь слышала отдельные звуки.

Она размыкала отяжелевшие веки и встречалась с глазами Колена, в которых была нежность и беспокойство.

Внезапно стенные часы пробили один удар. И это значило, что зиме пришел конец.

Она могла подумать, что ничего не произошло. Или произошло очень мало. Что-то очень простое и естественное для жизни людей. Несколько месяцев зимы. «Можно подумать, что я спала». «Все кончается… все начинается снова…» — говорил он. А она думала, что некий фантом был с ней рядом и придавал ей сил. Они вместе добрались до конца тоннеля. Она могла бы подумать, что он вообще не существовал, если бы не распятие, которое было на прежнем месте и сверкало красным глазом.

— Колен, ты не сказал мне, было ли на шее у иезуита распятие, когда он подошел к вам.

— Было… Но когда дикари схватили его, он снял его и сказал мне очень любезно: «Господин, я прошу вас, будьте добры, положите этот святой предмет на камин в комнате, где в данный момент госпожа де Пейрак спит. Она была очень больна, но сейчас она вне опасности. Я хочу, чтобы когда она проснется, она заметила это распятие на прежнем месте». Он крикнул мне издали, когда его уводили: «Идите скорее в форт. Дети одни!..»

Анжелика рассмеялась сквозь слезы.

— Он был властным человеком… Он был маньяком!.. О! Что касается этих деталей, он был маньяком, словно женщина!.. Почему я заснула?!..

Она снова расплакалась, но уже тише.

— Почему я заснула? Если бы я не спала, то они не смогли бы его схватить, он убежал бы.

— Не думаю, что он хотел этого, — сказал Колен.

73

Позже она сняла свою одежду, испачканную в крови мученика и пропитанную запахом дыма, зимы, долгих месяцев, проведенных во мраке. Она хотела плакать, но когда она переоделась в свежее белье и одежду, от которых пахло духами Абигаэль, ей овладела блаженная эйфория. Скоро она будет со своей подругой слушать прибой в Голдсборо и смотреть на море, в котором покажутся паруса корабля, везущего Жоффрея.

Абигаэль подумала обо всем. Она даже прислала кору, собранную Шаплей.

Анжелика заснула. Она поняла, что спит, когда увидела, как над ней склонилось лицо иезуита. Его глаза были голубыми, прекрасные белые зубы сверкали. Она думала, что он скажет: «Там — лось! Вставайте!», но он лишь прошептал: «А Онорина?» и подмигнул ей, словно напоминая об их совместном секрете.

Этот призыв вырвал Анжелику из полусна, она вскрикнула.

— Правда! Онорина!.. Я знаю, почему я не хочу уезжать из Вапассу, — сказала она Колену, который сидел у ее изголовья. — Я должна дождаться Онорину. Она не знает, что Вапассу сожгли и приедет сюда.

Колен Патюрель не знал о том, что приключилось с Онориной, и думал, что ребенок по-прежнему находится а пансионе монахинь из Монреаля. Но видя, что Анжелика волнуется, он заверил ее, что они останутся на столько времени, сколько потребуется для того, чтобы дождаться Онорину. Но ночь еще не прошла, и он настоятельно просил ее заснуть.

«Как она была слаба, как измучена и расстроена!» — говорил он себе, глядя, как она засыпает.

Он опустился на колени возле нее и поцеловал безжизненную руку:

— Спасибо! Спасибо! Ангел мой! — прошептал он. — Спасибо, что вы спасли счастье наших жизней, победив смерть.

Второй раз она проснулась в тревоге. Смутная мысль беспокоила ее, затем она прояснилась. «Ирокезы! Среди них есть те, кто сможет рассказать мне что-нибудь об Онорине. Ведь среди них она провела зиму… Я забыла спросить…»