Мертвый попугай моего соседа

– Все на свете мне опротивело.

– Не простудись, – повторил я. – Вставай, пойдем.

– Я говорю – мне жизнь опротивела.

– Да-да, понятно. Поднимайся – и пошли.

– Куда пошли-то?

– Пошли домой.

– Опротивел мне дом. Нету у меня никакого дома. Я не знаю, где мой дом.

– Зато я знаю.

– Быть не может… Я не знаю, откуда тебе-то знать?

Я поднял его на ноги, снова взвалил на спину и двинулся дальше. Сопротивляться он был не в силах, хотя пытался. Ну и тяжелый он стал… Так я и тащил его.

– Пусти меня, – попросил он. – Куда мы идем? Откуда ты вообще выискался такой?

– Это не я выискался, а ты меня отыскал.

– Да я тебя знать не знаю.

– Рад познакомиться.

– Не знаю тебя.

– Чего же ты незнакомого человека ругал по-всякому, да в него еще цветочными горшками бросался?

– Ты мой сосед? – И он, весь напрягшись, стал сползать у меня со спины – и вовсе не потому, что я плохо держал его или спотыкался.

– Искренне ваш, – сказал я.

– Пусти меня!

Я не обращал на него внимания.

– Ну отпусти ты меня, ради Бога, – ныл сосед.

– Давай-ка погуляем немножко, подышим воздухом… И вот это одурманенное наркотиком существо у меня

на спине, существо, которое откачивали и промывали, которое теряло сознание, почти расставаясь с жизнью, вдруг решительно приказало мне:

– Немедленно отпусти меня!

Я опустил его на землю. Ему явно стало лучше, поэтому я согласился. Минуту мы молча смотрели друг на друга. Он сказал:

– Ты иди себе.

– Никуда я не пойду.

– Да что ты душу-то тянешь из меня?

– А у тебя нет души, – усмехнулся я.

– Говорят тебе: иди отсюда!

– Тебе что, эта улица от папы в наследство досталась?

Он хотел вскочить, но куда там! Ему и говорить-то тяжело было.

– Ты куришь? – спросил я. Он не ответил, впрочем, у меня сигарет не было, если бы он и попросил. Я сам не курю. – Вставай, пошли. Домой придем, там будешь обижаться.

Он не реагировал. Становилось прохладно. Я сказал:

– Простудишься!

Никакого ответа. Я подумал, что, пока его уговорю, сам простужусь, и решил размяться – начал бег на месте. Некоторое время он негодующе смотрел на меня, потом все-таки заговорил:

– Постыдись, время-то за полночь.

– Чего тут стыдиться? Зарядку делаю, чтоб не замерзнуть.

Он опустил голову. Потом спросил:

– Который час?

Я как раз перед тем, как начать пробежку, посмотрел на часы, так что сразу ответил:

– Без четверти два.

С этими словами я поставил ноги на ширину плеч и начал делать наклоны – правой рукой к левой ноге и наоборот.

– Будет тебе.

Теперь он говорил без злости, или его раздражение приняло иную форму.

– Пока ты не поднимешься, я буду делать гимнастику, – сказал я.

– Да не могу я встать!

– Это потому, что не хочешь.

– Я тебя вблизи и не видал никогда, – сказал он.

– В каком виде не видал?

– Мне из-за тебя жизни нет.

Я выпрямился.

– Да мы с тобой никакого отношения друг к другу не имеем.

– Ты прямо как кошмар неотвязный.

– Господи, да ведь это я тебя до нынешней ночи в глаза не видел!

– Из-за этого тоже… – Голос его слегка смягчился. – Я ведь тебя тоже никогда не видел.

Он поднял голову, оглядел меня, потом повторил:

– Ты мне жить не даешь.

– А ты теперь хочешь устроить так, чтобы и мне житья не было?

– Ты даже покончить с собой мне не дал… – Потом он сказал: – Ладно, хочешь, чтоб мы домой пошли?

Я молча ждал. Где-то вдалеке проехал автомобиль. Наконец он поднялся на ноги.

– Как я мечтал уснуть спокойно, навсегда. А ты тут как тут со своим пением.

Я не ответил. Он сказал:

– Почему ты ничего не говоришь? Думаешь, я дурак? Думаешь, завидую тебе?

– Да нет.

– Да, да, завидую!

– Чему завидовать-то?

– Скажи, что ты про меня думаешь?

– А что бы ты хотел?

– Я узнать хочу.

– А я хочу, чтоб ты встал и мы отправились. Я хочу не простудиться. Я хочу, чтоб ты лег спать и отдохнул. И я отдыхать пойду.

– Устал небось? – спросил он.

– Это ты устал.

– Ты даже не хочешь признать, что устал, ишь, силач! Честное слово, люди с ума посходили. Что им только в голову приходит?!

– Я же только на спине тебя тащил. Это ты считай в могилу заглянул.

Наверно, не стоило так прямо говорить, но я сказал. И тут он заплакал. Я подошел ближе и некоторое время молча смотрел на него. Он и так был слаб, а теперь совсем раскис. Я снова подставил спину и понес его, придерживая за ноги. Он пытался высвободиться, всхлипывал, повторял, что хочет идти сам. Я поставил его на землю, обхватил под мышками, он медленно, нетвердо ступая пошел. Он не мог идти, но хотел быть самостоятельным. Или он только делал вид? Нет, сил у него действительно не было.

В конце концов мне это надоело. Я снова поднял его и потащил, а он все всхлипывал, пока не отключился. Наконец мы добрались до дома. На тротуаре валялись разбитые цветочные горшки, с угла к нам торопился полицейский. Но я как раз открыл подъезд, и мы вошли внутрь. На лестнице он пришел в себя и потребовал, чтобы я его отпустил. Но я уже был сыт по горло, да и не хотел, чтобы он напрасно тратил силы. Сознание собственного убожества, стыд толкнули его на этот злополучный шаг… Но тогда счастливое спасение оборачивалось для него не такой уж удачей: избежать смерти было, пожалуй, хуже, чем умереть. Спастись от смерти, чтобы жить, прилипнув ухом к стене, питаясь моими огорчениями, жить связанным по рукам и ногам звуками моего голоса, моих движений…

Мы подошли к его двери. Она была не заперта. Я внес его внутрь, уложил на кровать и сказал:

– Вот ты и дома.

Он опять погрузился в сон. Я вытащил из-под него одеяло и плед, укрыл – пусть так и спит в моем пиджаке. Впрочем, возможно, он не спал, просто сказать было нечего, вот он от неловкости и притворялся спящим. В дверь позвонили. Я пошел открыть – никого, хотя звонок продолжал звонить. Я вышел на балкон, глянул вниз. У подъезда стоял полицейский, тот самый, Аждар, или как его там. Я спросил:

– В чем дело?

– Хочу доложить, что с протоколом все в порядке.

– Только людей будите!

Сукин сын вытащил свисток и приготовился свистеть. Я захлопнул балконную дверь, прошел к выходу, вынул ключ из замочной скважины, потом вернулся, нагнулся над спящим, достал из пиджака свой бумажник, вышел из квартиры, запер дверь и подсунул под нее ключ. У порога лежала разбитая клетка с мертвым попугаем. Если бы клетка осталась цела, а попугай жив, их бы, конечно, сперли, зато ломаную клетку с дохлой птицей принесли и положили бедняге под самую дверь. До чего же добрые люди!

Мне стало жаль соседа. Я поднял клетку и отнес к себе. Вышел на балкон, посильнее раскрутил проволочный домик за петлю на верхушке и запустил его куда-то в мерцающую даль, скрытую темнотой спящего ночного города. Не знаю, в каком направлении упала клетка, она просто исчезла.

Потом я вернулся в комнату, скинул с себя одежду, почистил зубы, затем стал под душ, пустил воду, как следует вымылся и лег спать.

Примечания

1

Миль – особый шест для занятий иранскими национальными видами спорта.