Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Клуб Первых Жен

ModernLib.Net / Современные любовные романы / Голдсмит Оливия / Клуб Первых Жен - Чтение (стр. 28)
Автор: Голдсмит Оливия
Жанр: Современные любовные романы

 

 


Шелковистый ковер приятно ласкал ее босые ноги, ярко блестел обеденный стол темного красного дерева. В новой квартире не будет места для обеденного стола. Она прошла через гостиную в оранжерею. Ее любимые бонсаи, ее клен, казалось, приветствовали ее, покачивая кронами, когда она проходила мимо них. Они всегда были ее друзьями, свидетелями того, как она здесь выросла. Она нежно погладила маленький красный листочек. Они не смогли бы жить без теплицы. Не будет больше бонсаи.

Анни вышла на террасу. Легкий ветерок шевелил ее волосы. Глаза у нее наполнились слезами. «Мне следовало бы радоваться, что я могу продать все это, – подумала она. – Это удается очень немногим. Я смогу обеспечить всех трех моих детей, сделать их здоровыми и счастливыми. Я не буду голодать, у меня есть хорошие друзья, и, возможно, у меня есть талант. Я сама отвечаю за свою жизнь и делаю для этого необходимые шаги. Кажется, я нравлюсь хорошему человеку, и он мне нравится. Это больше того, что могут иметь многие люди. Я должна быть благодарна за это».

Но она не испытывала этого чувства. В этот момент она думала только о себе и ощущала себя очень несчастной. Она села на террасе и заплакала.

* * *

Вечером того же дня Анни и Мигель обедали вместе в куби-но-китайском ресторане на пересечении Колумбус-авеню и Девяносто четвертой улицы. Так далеко обычно не забирались ни ЮПИ,[6] ни другая молодежь разного толка. Ее мрачное настроение постепенно прошло после того, как они выпили какого-то дорогого вина и Мигель рассмешил ее. Он рассказал ей, как продвигаются дела с Морти Кушманом, считая, что у него есть шанс заставить того предстать перед большим судом, а также полагая, что он сможет предъявить серьезные обвинения Джилу Гриффину. Это не решало ее проблем, но, безусловно, подняло настроение. Как говорил ее отец, только сильные добиваются справедливости. Она решила быть сильной.

После обеда они прошлись по проспекту Колумба и зашли в Музеум-кафе выпить по стаканчику. Анни редко выбиралась за пределы Вестсайда. Эта часть города казалась моложе, беспокойней, неистовей, этнически более разнообразной, чем ее спокойное окружение. Может быть, она смогла бы найти себе квартиру здесь? Но она вынуждена была признаться, что одной ей здесь было бы неспокойно. Но сейчас она была не одна, а с очаровательным мужчиной. Они шли по проспекту, взявшись за руки, и она чувствовала себя частью этой суетливой толпы.

В то время, как Мигель вел ее по мощеной дорожке мимо планетария, она поняла – должно что-то произойти. И была рада этому.

– Тебе холодно? – спросил он, чувствуя, что она дрожит. – Отвезти тебя домой?

– Я не хочу домой. Мне сейчас там очень грустно.

– Я,знаю. – Он сочувственно посмотрел на нее. – Мне дома тоже очень грустно. – Он помолчал. – Мне бы хотелось побыть с тобой наедине.

– Да, я тоже хочу этого.

– Но мне не хотелось бы приводить тебя к себе домой. Это не мой дом. Это только место, где я сплю. Там все будет не так.

Она улыбнулась ему. Ей припомнились моменты близости с Аароном, превратившиеся в постоянные перебранки, что и привело ее к доктору Розен. Она нервничала, но в то же время была уверена, что с Мигелем у нее не будет проблем. «Это потому, что я не схожу по нему с ума», – подумала она. Все просто. Она так долго злилась на Аарона, что не могла расслабиться ни на минуту. «Если бы я смогла расслабиться, – подумала она, – я, наверное, убила бы его». Он обращался с ней просто ужасно, но долгое время она отказывалась понимать это. Она посмотрела на Мигеля, потом взяла его за руку и остановила такси.

– Я знаю, куда мы можем поехать, – проговорила она быстро, как будто ее осенило.

– Пожалуйста, – сказала она таксисту, – отвезите нас к «Карлайлу».

* * *

Они стояли в лифте близко друг от друга, ключ от номера 705 болтался в руке Анни, касаясь бедра Мигеля. Ее руки были холодными, как всегда, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Молча они прошли через холл. Она легко вставила ключ в замок и открыла дверь.

– Мигель, – произнесла она, когда они вошли в комнату, – я волнуюсь.

– Я тоже.

– Я делаю это не каждый день.

– Я тоже.

– Я никогда не была ни с кем близка, кроме мужа, после того как вышла замуж.

– Я тоже. Я имею в виду не твоего мужа, а мою жену.

– Правда? – Почему-то Анни полагала, что у мужчин обязательно должны быть любовницы. Мысль о том, что у Мигеля никогда не было любовницы, не успокоила ее. «Я все еще считаю, – с удивлением призналась она себе, – что именно мужчины должны позаботиться об этом». Она вспомнила, как это легко получилось у Аарона в Бостоне. Так легко и так неудачно.

Она шагнула к Мигелю, взяла его теплую руку в свою холодную и мягко подтолкнула к краю постели.

– Ты такая холодная! – воскликнул он.

– Согрей меня, – попросила она.

Он улыбнулся и поднял обе ее руки к своему лицу.

– Это парадиз, – сказал он, целуя ее ухо.

– Анни Парадиз?

– Святой Михаил в парадизе.

– Еще нет, но скоро будет.

Он наклонился и поцеловал ее ладони. Его дыхание было теплым, оно так приятно щекотало ее. Их губы осторожно слились, а затем он нежно опустил ее на кровать.

* * *

Бренда лежала на спине на широкой белой кровати, положив руку на живот. Он стал заметно меньше. Она чувствовала бугорки по обе стороны ее округлого животика. Когда она обнаружила первый бугорок, она очень испугалась: в ее семье опухоли означали рак. Но когда она пощупала вокруг и обнаружила еще один, то громко рассмеялась. Несмотря на охвативший ее испуг, она поняла, как смешно не узнать собственную тазобедренную кость.

Она повернула голову и посмотрела на спящую около нее Диану. Бренда улыбнулась. Было приятно смотреть на лицо Дианы, которое во сне становилось совсем детским. Без грима, со спутанными волосами цвета соломы она была похожа на девушку с фермы. Бренде не верилось, что она блестящая женщина, эта смешная смекалистая девушка действительно любила ее, и любила такой, какая она есть.

Бренда могла признаться, что в последнее время она становилась все лучше и лучше. Дело было не только в уменьшении веса. Ей казалось, что впервые в жизни она была уверена в себе и могла объяснить свои чувства, а не только вставлять шпильки в разговоре. Лучше всего было то, что Диана всегда внимательно слушала и, видимо, не считала ее ни сумасшедшей, ни безрассудной.

Она прикрыла плечо Дианы простыней и подоткнула ее. Бренда была счастлива. У нее были деньги, новая работа, хорошие друзья, она вновь обрела уважение к себе, и она была любима. «Как долго может это продлиться?» – подумала она и нахмурилась. Цинизм был присущ той, старой Бренде, сейчас же она считала его признаком отчаяния. Она сказала себе: «Сколько продлится, столько и продлится. У некоторых людей этого вообще никогда не бывает. Я одна из самых удачливых людей.

Ну, ладно. Кто бы еще назвал себя удачливой, проснувшись однажды утром женщиной средних лет, разведенной, толстой лесбиянкой? – спросила себя Бренда. Ну, может быть, уже не совсем толстой, может быть, просто полной. Но все остальное верно. Лесбиянка, гомосексуалистка, «голубая», как там еще. Бренда Кушман – гомосексуалистка». Она повернулась и еще раз посмотрела на Диану. Если любовь к Диане делает ее лесбиянкой, что ж, она гордится этим. Потому что любовь к Диане – это великая вещь.

Тони и Анжеле Диана, видимо, тоже нравилась. Она не знала, догадываются ли они о чем-нибудь, но до сих пор она скрывала от всех все, что касается секса. Надо сказать, она вообще в последнее время виделась с детьми очень редко. Только вчера Тони сам позвонил ей, а Анжела жаловалась, что редко видится с матерью. Бренда рассмеялась над тем, что все повернулось на 180 градусов. Ну, возможно, раньше она и следила за ними как-то чересчур строго.

Сейчас она была очень занята и не могла влиять на их жизнь так сильно, как раньше. Работа в «Парадиз – Лоэст» ей чрезвычайно нравилась, и она чувствовала, что занимается действительно полезным делом. А секс! Даже сейчас, хотя она лежала в темноте, Бренда покраснела. Она никогда раньше не думала, что секс может быть таким гармоничным, таким чувственным и в то же время таким романтичным. Бренда покачала головой. Если она была с отклонениями, если она была гомосексуалисткой, называйте, как хотите, значит, она была такой. Это было в ней с раннего детства. Вот такой она была и больше не собиралась отказываться от самой себя. Она молилась только об одном – чтобы Диана продолжала любить ее. Потому что любовь, как бы она ни возникала, всегда была чудом.

* * *

Джил вытянулся в широком удобном кресле салона первого класса. Как всегда, он купил два билета, с тем чтобы никого не было рядом и никто его не беспокоил во время восемнадцатичасового перелета от Токио до аэропорта Кеннеди. В наше время даже в салоне первого класса вы могли наткнуться на какого-нибудь идиота. Но самое главное, благодаря этой предосторожности никто не узнает, как он ужасно боится летать. Даже Кингстон. Особенно Кингстон, который может разболтать об этом в конторе.

Стюардесса предложила ему одеяло. Эти восточные женщины очаровательны, они просто созданы для того, чтобы прислуживать. Джил взял два одеяла, сказав ей, что немного простудился и хочет выспаться. Затем он принял две таблетки секонала и запил их глотком шампанского. Хуже всего он переносил взлеты. Он переживет этот момент и тогда отключится.

Он вспомнил свои встречи за эту последнюю неделю и нахмурился. Поездка, которую предполагалось завершить в шесть дней, заняла более трех недель. Восточные мужчины не были очаровательными ни в малейшей степени. Они напоминали шумных маленьких обезьянок, но ему удалось совладать с ними и преодолеть дьявольские трудности. Вначале, несмотря на огромное вознаграждение, японские банкиры не решались сотрудничать с американцем, готовым забрать один из их банков. Он представил им свои предложения, заключающиеся в том, что он собирался купить «Майбейби», продать несколько филиалов, потом они заберут оттуда все свои вложения, но тем не менее сохранят за собой главное доходное звено. Это был классический пример того, как можно в одно и то же время и съесть пирог, и сохранить его. В конце концов жадность одержала верх, как это часто бывало с их американскими коллегами.

Единственное, что беспокоило его, так это пропажа этой чертовой папки. Мэри клялась, что положила все бумаги в портфель, который он взял с собой, тем не менее некоторые документы отсутствовали. Сам он не мог потерять их, в этом он был уверен. Когда он уходил, у нее были дурные мысли. А если она сердилась, она могла сделать все что угодно, назло.

Он заерзал в кресле. Причиной этому был не только взлет. Возможно, в интимных отношениях эти три недели пойдут им на пользу. Было время простить и забыть. Он сожалел о случившемся. Он решил не повторять те ужасные ошибки, которые у него были с Синтией. Это было бы глупо. Не в его духе было бить женщину. Он повернулся и посмотрел на «дипломат», лежащий рядом. В нем находилось изысканное длинное жемчужное ожерелье в три нитки – рождественский подарок для Мэри в знак примирения. Он сожалел о случившемся и желал утешения в объятиях Мэри. Он любил ее. Этот печальный инцидент, конечно, забудется. Он справился с японцами, он справится и с Мэри, а потом он провернет эту затею с «Майбейби». Кингстон уже запустил это дело, и он твердо решил настоять на своем. И тогда он, без сомнения, будет «царем горы». Никто еще не срывал такого куша. Другие рядом с ним выглядели просто начинающими игроками. Но дело было не только в деньгах. Важен был престиж. Это дело заставит их всех признать его.

* * *

А в это время Мэри лежала одна в большой кровати под балдахином в квартире на Пятой авеню. Было около пяти часов утра по нью-йоркскому времени, но Мэри не спала. Около нее на наволочке все еще лежал пакет со льдом, которым она пользовалась, чтобы убрать синяки под глазами. «Только я и мой пакет со льдом», – подумала она мрачно. Потребовалось около двух недель, чтобы спала опухоль, но до сих пор она все еще продолжала лечение. Какое унижение показываться в таком виде на работе, идти на собрание благотворительного комитета, сидеть с Гуниллой Голдберг и Бетти Блужи с отекшим глазом! Вначале синяк был ярко-лилового цвета, потом зеленого; когда прошло больше недели, он стал отвратительно желтого цвета. Даже сейчас, лежа одна в постели, она испытывала горькое чувство стыда, вспомнив, как все смотрят на нее, а затем быстро отводят глаза.

Благотворительный вечер должен быть уже через две недели, но она не могла представить себе, как пойдет на него. В течение многих лет она планировала, лезла из кожи вон, подлизывалась к стольким идиотам, пробивалась наверх, чтобы быть в центре высшего общества, в мире богатства, власти, таланта и успеха. Она не была особенно красива и не обладала необыкновенным талантом. Поэтому она просто работала изо всех сил, надеясь, что когда-нибудь представится удачный случай. И вот, когда она уже была близка к достижению цели, должно было случиться вот это.

Что же ей теперь делать? Оставить Джила и попробовать действовать самостоятельно? Она не настолько глупа, чтобы поступить таким образом, – она знала, что ее держат здесь из милости. Гунилла, Анни Парадиз, Лалли Сноу, Бетти Блужи, все они будут выжидать и смотреть, сможет ли она выдержать. Понадобится по меньшей мере несколько лет для того, чтобы укрепить свои позиции. Но как она может оставаться с Джилом? Как она может это сделать?

Ей все еще не верилось, что Джил мог ударить ее, что у него хватило на это наглости. Даже Бобби, несмотря на все его недостатки и всю его глупость, даже Бобби ни разу не посмел ударить ее. Мэри лежала на кровати с резным орнаментом, которая стоила сто тысяч долларов, в апартаментах, в которых каждая комната стоила почти миллион долларов, и понимала, что она еще никогда не чувствовала себя такой жалкой. И такой обиженной. Так ужасно обиженной. Как мог человек, который ее любит, так поступить? Она не могла уснуть и не знала, что ей делать. Она попыталась представить, как укладывает вещи и уезжает отсюда, но ее практичность не позволяла ей сделать это. Ну уж нет. Это просто невозможно после всего того, что ей пришлось пережить. «Теперь все тебя знают. Кто возьмет тебя на работу?» Но если она останется, она должна будет помириться с Джилом, пойти с ним на костюмированный бал. Появляться с ним на людях, работать с ним, жить с ним, спать с ним.

– Ни за что, – сказала она, ворочаясь в большой пустой кровати. Она никогда не допустит его к себе. Как может она оставаться здесь и в то же время уйти? Неделю за неделей, после того как он уехал в Японию, она прокручивала все это в голове. Нельзя остаться, нельзя уйти.

Она тихо заплакала. Но слезы все еще жгли больной глаз. Ах, если бы только она могла прижаться к кому-нибудь, согреться от теплой спины Бобби, чтобы он ее обнял, успокоил. Ей захотелось оказаться рядом с ним прямо сейчас. Хоть ненадолго. Если бы только она могла достичь оргазма, получить облегчение, она смогла бы уснуть. Ей надо было немного поспать. Медленно она опустила руку между ног и подумала о Бобби. Руки у него были такие огромные, ноги такие длинные. А его член! По телу пробежала легкая дрожь. Было трудно возбуждаться с Джилом после Бобби. Она даже не будет и стараться. «Бобби, – прошептала она, и ее пальцы скользнули во влагу, вызванную его образом. – Ах, Бобби».

Дуарто неожиданно проснулся и, не открывая глаз, понял, что Азы рядом с ним в постели не было. Теперь, когда Дуарто привык к близости с Азой, привык удивительно быстро, казалось, что его разбудило шестое чувство, которое подсказало ему, что он в постели один. Это одиночество было другим. Он чувствовал себя иначе, не так, как в те ночи, когда он спал один после смерти Ричарда. По-другому, потому что последнее время он привык засыпать, каждую ночь чувствуя, что Аза находится рядом.

Между ними не было договора жить вместе, не было уверений в вечной любви. Вообще не было никаких разговоров такого рода. Каждый день они встречались как бы впервые. Дуарто ничего не воспринимал как само собой разумеющееся, ему казалось, что и Аза тоже. Один день увлекал за собой другой день, другое свидание. Это затягивало.

Без какой-либо договоренности Аза проводил все больше времени в квартире Дуарто в конце Пятой авеню, на пересечении с Десятой улицей. Постепенно Дуарто начал освобождать место в шкафу для одежды Азы, потом Аза стал приносить продуты и готовить обед, а затем Дуарто отдал Азе запасные ключи от квартиры. Аза все еще сохранял за собой свою квартиру, но было глупо платить за нее, поскольку он ею больше ни разу не пользовался.

Дуарто посмотрел на потолок, но не смог в темноте разглядеть голубое небо и белые облака, которые он нарисовал там масляной краской. Если Аза был в ванной, то находился там слишком долго. Дуарто сел, охваченный внезапным страхом. Под дверью ванной комнаты света не было.

– Аза! – позвал он. Не получив ответа, Дуарто вскочил с постели и вышел на балкон, выходящий в гостиную в его квартире, расположенной на двух этажах.

– Аза! – крикнул он вновь в темноту.

Дуарто услышал какой-то звук, а затем с трудом разглядел Азу, сидящего на диване. Он смотрел на улицу через огромное окно в два этажа. Его фигура была едва различима в свете уличного фонаря.

– Аза, – сказал Дуарто, спускаясь с лестницы и подходя к нему.

Аза сидел, упираясь локтями в голые колени и закрыв лицо руками. Он плакал. Дуарто подошел к нему и дотронулся до его плеча, но ничего не сказал. Он просто хотел, чтобы Аза знал, что он рядом.

Через некоторое время всхлипывания Азы стали стихать, и он произнес:

– О Боже, Дуарто. Я должен сказать тебе нечто ужасное. Ты будешь меня ненавидеть.

Дуарто почувствовал, что у него задрожали колени, и он сел прямо на пол, боясь, что ноги подведут его. Он не хотел ни о чем спрашивать. Он хотел, чтобы это был сон, но понимал, что это не так. Он страшился услышать то, о чем хотел сказать ему Аза. Он уже знал. После Ричарда, после всех тех мужчин, которых он знал и которые умерли, не было необходимости что-либо говорить.

Дуарто не хотел, чтобы это было выражено словами, словно, будучи произнесенными, они обретали жизнь. Он не смог бы пройти через это вновь. Аза не может этого требовать от него. После той заботы, которую он уделял умирающим, после всех этих потерь зачем еще и эта, сейчас?

Но он также знал, что не может не беспокоиться об этом человеке и не заботиться о нем. Аза очень много значил сейчас в его жизни. Он постарался подавить внезапно охвативший его гнев. «Почему ты не сказал мне об этом раньше? До того, как я полюбил тебя? До того, как я связал себя негласными обязательствами?»

Его передернуло. О Иисус, а если он болен, ведь мы не предохранялись. Он сказал мне, что в течение пяти лет не вступал ни в какие контакты. Боже, Боже, сделай так, чтобы он не был лжецом. Пожалуйста, я буду ухаживать за ним, если он болен. Только сделай так, чтобы он мне не лгал.

– Аза, не думаю, что я могу ненавидеть тебя. Что случилось? Ты мне солгал? Скажи мне, Аза? – Аза покачал головой, но Дуарто настаивал. Он должен был услышать все прямо сейчас. – Скажи мне всю правду, Аза.

Аза сдержал рыдания и сказал шепотом:

– У меня беда, Дуарто. Я продал свою долю Джилу Гриффину. У меня будут неприятности с Комиссией по контролю за инвестициями, они расследуют дело Джила, он обвиняется в спекуляциях на бирже. Они меня тоже возьмут. Я написал статью за деньги. Джил заплатил мне. – Аза вновь заплакал. – Не надо меня ненавидеть, Дуарто, пожалуйста. Дуарто встал, у него от радости закружилась голова.

– Это ты об этом-то плачешь, Аза? Из-за этой комиссии? Аза кивнул.

– Меня могут арестовать.

Дуарто откинул голову назад и завыл, как волк на луну, затем повалился на ковер и начал смеяться. Аза поднял голову, на лице у него отразилось крайнее недоумение.

– Дуарто, ты с ума сошел? Что ты смеешься?

– Ты жив, и я жив, – сказал он, потом подошел к Азе и обнял его. – Я думал, что ты болен, что ты…

– Что? Нет, я не болен. Я абсолютно здоров. Но, Дуарто, неужели ты не понимаешь, насколько это серьезно? Я попал в большую беду.

– Нет, – вскричал Дуарто. – Нет никакой беды. Беда – это когда ты лежишь в больнице и к тебе подключают трубки. Комиссия? Это всего-навсего проблема. Юридическая проблема. Для этого дьявол создал адвокатов. – Он крепко обнял Азу. – А теперь пошли в постель. Все будет хорошо.

– О, Лэрри, – шептала в это время Элиз. Он вновь был в ней, двигаясь очень медленно и проникая в нее все глубже.

Со дня похорон они с Лэрри были неразлучны. Это было чудесно. Он смешил ее, обнимал, когда она плакала, ласкал ее, когда она переставала ласкать его. Сейчас он разбудил ее. Только молодой человек может сделать это. Молодой любящий мужчина. Она чувствовала себя живой, проснувшейся, освеженной. Она чувствовала себя прекрасно в пять часов утра. После соглашения с Брендой она не выпила ни рюмки, хотя раньше ее очень тянуло к этому. Но сейчас работа и любовь сделали ее счастливой. Счастливой и трезвой. Она заглянула ему в лицо, он улыбнулся ей очень нежно, наклонился и стал целовать ее лоб.

– Дорогая, прекрасная Элиз. Я так тебя люблю.

И вновь Элиз почувствовала, что слезы наворачиваются ей на глаза. Лэрри остановился, но теперь он уже знал, что она может плакать от счастья, и не встревожился. Она старалась не расстраиваться, сравнивая цвет своей кожи с его телом, свой опыт, деньги, возраст с его молодостью.

– Не твое в сравнении с моим, – сказал он. – Твое в сочетании с моим.

Итак, она делала фильм. Это было решено. Их таланты объединились.

Ей еще никогда и ни с кем не работалось так хорошо. Они действительно очень подходили друг другу. Элиз обрадовалась, узнав, как много она еще помнит о том, как надо делать фильмы, и о том, как сильно Лэрри зависит от нее. Она нарушила правило своей матери, она финансировала производство фильма. Возможно, это была ошибка. Возможно, она ошибалась и в Лэрри. Но она знала и то, что у него хороший вкус и что он фотогеничен. Фильм будет маленьким и совершенным. Пока он держался на ее игре, успех ему обеспечен. Но Элиз надеялась на большее, на значительно большее.

Она вытянула руки и обняла Лэрри за плечи, крепко прижимая его к себе. Он застонал. Она провела руками по его широкой спине и опустила их до ямочки над ягодицами, потом погладила округлые бугорки ягодиц, крепко сжала их и подтолкнула его еще глубже в себя. «Как хорошо», – прошептал он ей на ухо. Однако он остановился и слегка отстранился. Она уже кончила, но он нашел рукой ее клитор и начал ласкать ее вновь. Это было выше ее сил, очень чувственно. Она вздрогнула. Он заметил это движение и тут же остановился.

– Нет? – спросил он. Она улыбнулась ему.

– Можно немного подождать? Лэрри поднял брови.

– Все в порядке?

– Конечно, любимый. Просто я очень счастлива. Первый день съемок прошел успешно, правда?

Он улыбнулся с облегчением. Она нежно взяла его за руку. Было хорошо, очень хорошо, но она просто должна была выговориться.

– Лэрри, я хочу, чтобы ты знал, – что бы ни случилось, даже если фильм провалится, если я сделаюсь посмешищем и если однажды, проснувшись, ты увидишь, что я сморщенная старуха, и покинешь меня, я хочу, чтобы ты знал, – никто никогда не доставлял мне столько счастья, не был так добр ко мне.

– Это ты сделала меня счастливым… Сделала счастливым моего господина Счастье.

– Почему мужчины часто дают имя своему пенису? – спросила она с улыбкой.

– Как же к нему обращаться – «эй, ты», что ли? Элиз рассмеялась.

– Иногда ты бываешь чертовски глуп.

– Ну, спасибо…

Он снова был в ней, снова целовал ее, нежно лаская языком. Элиз прижалась к нему. Она знала и любила этого человека, ценила его доброту, талант. Боже, как она любила его!..

– Не бросай меня, пожалуйста, никогда не уходи от меня, – шептал он. – Умоляю, обещай!

– Никогда, никогда.

* * *

Билл смотрел, как Феб покончила с последней порцией кокаина. На стеклянном кофейном столике, с которого она собрала наркотик, валялись какие-то бумаги, тарелки с остывшей едой, старые тряпки. Вчера, когда Феб пришла к нему на работу, она была просто не в себе, а дома ей стало совсем плохо. Она что-то бормотала и лишь к полуночи проснулась. Они объездили все бары и рестораны Сохо, потом вернулись к нему. Господи, уже светало. Феб взяла еще кокаина, чтобы взбодриться. Потом они поехали в ее студию посмотреть новую работу Феб. Билла беспокоило то, что уже несколько недель она была поглощена работой и ничего ему не рассказывала.

– Это настоящий прорыв, – с жаром говорила Феб. – Я думаю, что с помощью Лесли я, наконец, смогу сломать этот дурацкий стереотип, что между искусством и реальной жизнью лежит пропасть. Для меня это очень важно.

Феб все еще отказывалась пройти курс лечения. Ему приходилось пока мириться с этим. Но теперь он был не так уверен, что этот метод вседозволенности действительно полезен. Он не понимал, чего добивается эта доктор Розен, – Феб все больше отдалялась от него: наркотики, секс, постоянная смена настроения; все это, казалось, выходило из-под контроля.

Семья Феб отказалась общаться с ними. Денег не хватало. К тому же Элиз со злости продала за гроши его коллекцию. Из-за тех документов, которые он подписал при разводе, Билл терял слишком много денег. Феб, работа, финансовые проблемы – на него так много всего навалилось. И все же он любил Феб. Он никогда не смог бы предать ее, ведь он был нужен ей.

С тех пор как Феб начала лечиться у доктора Розен, она стала требовать только анального секса. Билл был доволен, по крайней мере вначале. Это было очень сексуально. К тому же запретный плод всегда сладок.

Обычно Феб, раздевшись, ложилась поперек кровати, поставив колени на пол. В такие минуты он безумно желал ее. Однако он скоро устал. Проблема была в том, что, кроме анального секса, она ничего не хотела. Он стал для нее навязчивой идеей.

Феб встала из-за стола, стройная и манящая. Она взглянула на Билла, и он каждой клеткой своего тела почувствовал желание. Она продолжала смотреть на него как завороженная, затем стала медленно задирать темное обтягивающее платье, подняла его до талии, оголив выбритый лобок, худые ноги, узкий таз. Она развернулась, продолжая смотреть на него через плечо, затем медленно стала опускаться, опираясь на стеклянный столик. Она руками раздвинула ягодицы.

– Возьми меня!

Очарованный, Билл потянулся к ней, обнял ее.

– Нет! – отскочив, вскрикнула она. – Не трогай меня. Просто возьми.

– Феб, я…

– Не говори ничего, возьми меня.

– Феб, пожалуйста, прошу тебя. Я сейчас кончу. Поговори со мной, давай ляжем, дай мне обнять тебя. – Что-то было не так. К своему удивлению, Билл почувствовал на глазах слезы. К черту все это. Он сделает так, как она хочет. Она прошептала: «Возьми меня».

* * *

Аарон неожиданно проснулся. Силуэт жены, лежавшей рядом, казалось, был где-то вдалеке. Опять эта птица схватила его острыми когтями, взмыла вверх и бросила. Он очнулся как раз в тот момент, когда должен был удариться о землю. Затаив дыхание, он взглянул на Лесли и подумал: как долго она еще будет продолжать это противостояние, она не разговаривала с ним уже несколько недель. И теперь, когда у него появился план захватить фирму, она опять воздвигает между ними стену, Аарон чувствовал ее тепло. Боже, неужели все может быть еще хуже, чем сейчас? За несколько месяцев он разрушил свою карьеру, будущее дочери, новый брак, отношения с прежней женой. Что же, черт возьми, случилось с ним? Неужели он неудачник? Видит Бог, он не был неудачником. Неудачники – это те, которые и после тридцати лет водят автобусы, носят изношенные костюмы, те, которые берут напрокат парадные пиджаки и называют их смокингами. Он не был похож на них. Ему многое удалось в жизни. Его сын учится в медицинском колледже, он создал свою компанию. Аарон осторожно положил руку на худую спину Лесли. И вдруг, не открывая глаз, она повернулась к нему. Ее большая, красивая грудь проглядывала сквозь шелковую ночную рубашку, левый сосок выглядывал из-под кружева. Он нежно коснулся рукой ее груди, потом положил ей на грудь голову. Казалось, он мог полежать так всю жизнь. Ведь ему нужен был не только секс, а теплота, уют, понимание. В этот момент Лесли протянула руку к его члену.

– Что, черт возьми, это значит? – спросила она, глядя на него.

– Я не знаю. – Он просто не хотел ее. Он вдруг ясно осознал, что больше не захочет ее.

– Ты ублюдок, импотент, – выругалась Лесли. Он не замедлил ответить:

– Отличная пара для такой фригидной бабы, как ты.

Он посмотрел на будильник – было пять часов. Скоро рассвет. Час волков. Аарон знал, что уже не заснет. На минуту он задумался: была ли ее ненависть так сильна, что она чувствовала ее даже во сне. Как бы там ни было, ему было плохо. Он должен был признать, что эта ссора была ужасна. В темноте он с горечью улыбнулся – до тех пор пока он не женился на сексопатологе, у него не было таких проблем.

* * *

Морти Кушман лежал, наблюдая, как первые лучи солнца пробивались сквозь решетку тюремного окна. Он слышал храп, какие-то пугающие звуки, раздававшиеся в камере. Морти старался не вслушиваться, хотя это было почти невозможно. Глубокие стоны, разговоры о сексе и долгое, пронзительное «о Боже» означало, что кто-то кончил. Морти чувствовал отвращение и ужас. Он знал эту вечную истину. Мужчины, вынужденные долгое время находиться без женщин, становятся сексуально агрессивными по отношению к более слабым мужчинам. В тюрьме секс становится предметом торговли, обычным явлением. Он все знал, но отказывался до конца поверить в это, по крайней мере сейчас. Мысль о том, что кто-то должен платить, пугала его. Морти знал, когда придет конец его телевизорам и радиоприемникам, он будет вынужден покупать безопасность другим путем. Он вспомнил, как пахан хотел сделать пластинки для зубов, и был очень благодарен ему. Но что будет, когда все кончится? Он старался не думать об этом.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31