Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тайна Марухского ледника

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Гнеушев Владимир Григорьевич / Тайна Марухского ледника - Чтение (стр. 1)
Автор: Гнеушев Владимир Григорьевич
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


К читателям!

Издательство просит отзывы об этой книге и пожелания присылать по адресу: Москва, Центр, проезд Сапунова, д. .№ 13/15, издательство “Советская Россия”.

От авторов

В книге “Тайна Марухского ледника”, вышедшей в 1966 году в издательстве “Советская Россия”, мы писали, что не считаем работу законченной и просили горных туристов, альпинистов, жителей высокогорных районов Кавказа, участников боев и их родственников сообщать нам обо всем, что станет известным, что откроется нового в героической истории обороны Кавказа. Просьба наша не осталась без ответа.

С помощью читателей мы смогли в значительной мере уточнить даты событий, их последовательность, номера и названия частей, а также их боевые взаимодействия.

Появились и совершенно новые материалы, существенно дополняющие картину беспримерной войны в горах, – о 25-м погранполке, участвовавшем в обороне Санчарского перевала, и об альпинистском отряде А. М. Гусева, выполнявшем специальные задания командования в районе Клухорского и Нахарского перевалов и на Эльбрусе.

Много нового и интересного мы узнали и о партизанах Северного Кавказа. Этот материал перерос объем книжной главы, и нам предстоит на основе его создать самостоятельную книгу.

В радости и горе жизнь не может остановиться. За эти годы мы получили много писем. Нам стало известно, что почти все участники высокогорной войны, оставшиеся в живых, получили высокие правительственные награды, заслуженные ими еще тогда, но вовремя не нашедшие героев: ведь война продолжалась!

Мы узнавали о радостных новосельях бывших бойцов, о рождении у них детей и внуков, о счастливых планах дальнейшей жизни и работы.

Мы стали свидетелями и горьких событий. Умер Владимир Александрович Смирнов, бывший командир 810-го полка, человек, чьим мужеством и скромностью не перестают восхищаться все, кто знали его в бою и в мирной жизни, чье благородство большевика известно каждому, кто хоть однажды встречался с ним по службе или в быту. Его прах, согласно его желанию, отправлен из Москвы на родину – в маленький городок Яранск, затерявшийся в суровых лесах Кировской области...

Итак, мы предлагаем читателю новое издание своей книги, но, как прежде, говорим: “Все, что пока еще скрыто от людских глаз или затеряно в памяти, должно стать известным. В трагической и прекрасной истории высокогорной битвы нет ничего, что было бы недостойно нашего внимания...”

Мы ждем новых писем и находок, просим их посылать по адресу: Пятигорск, площадь Мира, 1, Краевая студия телевидения.

Книга первая

Тайна Марухского ледника

Что скрывали горы

Мурадин Кочкаров, чабан колхоза “Знамя коммунизма”, Зеленчукского района Карачаево-Черкесии пас отару в горах Западного Кавказа, вблизи перевала Халега. Утром 21 сентября 1962 года он не досчитался нескольких овец и решил, что в поисках свежей травы они отбились и ушли по склону хребта вверх. Поручив отару напарнику, Мурадин налегке отправился по едва заметной тропинке к маленькому горному озеру. Но овец там не было. Чабан пошел еще выше и вскоре поднялся на хребет. Осмотревшись, Мурадин заметил среди обломков скал несколько боевых ячеек. В одной из них были человеческие кости. Многочисленные патронные гильзы – наши и немецкие – свидетельствовали о том, что здесь был долгий, нелегкий бой.

Мурадин пошел по хребту дальше, направляясь к вершине Кара-Кая, и увидел много таких ячеек, патронов, гранат, мин и прочих следов войны. Он остановился над Марухским ледником. Здесь было слышно, как он тает: потрескивает лед, шумно оседает фирновый снег. Бесчисленные ручейки стекали с боковой морены и в конце ее сливались в один бурный поток, падавший на основной ледник и вскоре исчезавший под ним. Погода, непривычно для этого времени года, стояла солнечная и ясная, так что просматривалась вся долина внизу – от мрачноватых скал Кара-Кая и до синеющего в легкой дымке Марухского перевала. Мурадин перевел взгляд вниз, на морену, и заметил на ней какие-то странные темные пятна. Камнями это не могло быть. Мурадин спустился к морене, и то, что он увидел, заставило его срочно, не заходя в кош, идти домой, в поселок Хасаут-Греческий. Там он обо всем рассказал председателю сельсовета, а тот в свою очередь немедленно позвонил в районное отделение милиции. Дежурный по отделению младший лейтенант Лифарев принял телефонограмму и, когда райисполком решил послать на ледник группу, вызвался вести ее. Все, что рассказал чабан, подтвердилось, и тогда по просьбе Карачаево-Черкесского обкома КПСС Ставропольский крайисполком создал комиссию из военных специалистов, врачей-экспертов, представителей общественности и направил ее к Марухскому леднику. Комиссии, возглавлял которую заместитель председателя крайисполкома В. М. Агкацев, был придан взвод саперов под командованием майора Максимова и группа альпинистов, которой руководил опытный инструктор альплагерей Домбайского района Хаджи Магомедов.

Ранним утром 27 сентября мы выехали из станицы Зеленчукской через Кардоникскую, Хасаут-Греческий и Красный Карачай к подножию хребта. За селением Красный Карачай дорога стала настолько плохой, что даже вездеходные “газики” с огромным трудом преодолевали ее. А километров через тридцать, с ревом перевалив горную реку, и вовсе стали. Дальше пошли пешком по узкой и едва заметной тропе, поминутно теряющейся в каменистых осыпях, расселинах и узких проходах над обрывами. Мы надеялись до темноты добраться к озеру, о котором рассказывал Мурадин, но не успели и заночевали на обширной поляне, где еще несколько дней назад паслась отара Кочкарова.

Лишь к двенадцати часам следующего дня вышли на гребень безымянного хребта, сплошь усеянного обломками красноватых гранитных скал и потому названного нами вначале хребтом Красных Скал.

Едва прошли по этому гребню несколько метров, как попали в жестокий снежный заряд. Он вырвался откуда-то из-за вершины Кара-Кая, от белоснежных пиков Главного Кавказского хребта, казавшегося совсем рядом. Ветер был сильным и грозным, дул он с ревом, бил крупкой, которая чувствовалась даже сквозь ватники и штормовки. Многим из нас, кто впервые был в горах, стало немного не по себе.

Кто-то из альпинистов крикнул:

– Скорее в укрытие!

Побросав первые находки в виде патронных гильз и гранатных рубашек, все бросились под огромную скалу, нависавшую козырьком над только что оставленной подъемной тропой, и там обились в плотную кучу.

Заряд ревел минут десять или пятнадцать. В это время было совершенно черно и мрачно вокруг, и мы успели подумать, что вряд ли попадем к местам боев. К счастью, ветер начал слабеть. Все вышли из укрытий, отряхивались и удивленно посмеивались, глядя в сторону хребта, который вновь светлел, будто ничего не произошло.

– Вот это да! – сказал кто-то, распутывая на себе плащ-палатку.– Можно представить себе положение солдат наших в тот год...

Но пока мы ничего еще не могли представить...

Вскоре стали попадаться хорошо сохранившиеся огневые точки, усеянные патронными гильзами. Прошли по всему хребту и собрали останки бойцов. В одном месте видели, по всей вероятности, полевой лазарет: несколько солдат, скорее всего умерших от ран, остатки бинтов. На высшей точке хребта, на высоте около трех с половиной тысяч метров, мы обнаружили недавно сложенный тур, а в нем записку, которую оставили проходившие здесь туристы. Они писали, что потрясены увиденным и предлагали называть этот безымянный хребет хребтом Оборонным. Название было точнее нашего, и мы согласились с ним.

Мы начали спускаться по склону к морене ледника и все чаще стали находить следы ожесточенного и, по всему видно, не кратковременного боя. Нашли останки офицера с рукой в гипсе и рядом с ним деревянную солдатскую ложку-самоделку, на черенке которой было вырезано: “Гамза”. Чуть поодаль лежала еще одна ложка, алюминиевая, с надписью “Дербент” и подсумок с инициалами “И. Ф.”. Потом попался ротный миномет. Потом еще один и рядом – миномет батальонный. Номера их, к сожалению, не сохранились.

Но главное было на леднике. Разбросанные там и тут; на поверхности льда, вмерзшие наполовину, придавленные камнями, лежали останки наших бойцов. Одетые в полуистлевшие армейские шинели, в ботинках с обмотками, они лежали среди множества стреляных гильз и остатков вооружения. Здесь нашли талисман, написанный по-арабски и зашитый в холщовую сумочку. Самого солдата он не спас, но, может быть, подумали мы, в нем есть имя солдата и его адрес? Возле одного трупа валялась офицерская фуражка, и там же был найден партийный билет, в котором только и можно было разобрать, что он на грузинском и русском языках.

Через несколько метров вверх по морене обнаружили подо льдом труп солдата, на спине которого просматривался вещевой мешок. Когда солдата отрыли, то мы увидели хорошо сохранившийся боезапас и полные парикмахерские принадлежности: бритву, мыльницу, машинку для стрижки волос и записную книжку, разобрать в которой ничего нельзя. На маленькой баночке надпись: “Андронов”.

Не будем описывать других подробностей – это было бы слишком жестоко, как жестока сама воина, приведшая к гибели этих людей. Скажем только, что поиски на леднике продолжались два дня и что были найдены еще два комсомольских билета. Все документы были немедленно отправлены на экспертизу в краевое Управление охраны общественного порядка.

В тот первый день на леднике дул холодный сильный ветер, временами со снегом, и солдаты – саперы из команды майора Максимова – опустили на уши края пилоток. У каждого из них на пилотке обнажились иголки с нитками, обернутые восьмеркой. Запомнилась эта деталь потому, что вскоре один из солдат нашел полуистлевшую пилотку с ржавой иголкой и ниткой, обернутой вокруг нее восьмеркой.

– Подумать только, – сказал солдат своему товарищу, – когда он погиб, я еще только родился...

К концу второго дня все останки погибших воинов вынесли через хребет на поляну, где была наша первая ночевка. Туда уже могли прийти лошади, на которых наш скорбный груз был спущен в Аксаутскую долину, а оттуда на машинах – в станицу Зеленчукскую.

Тогда же военными специалистами во главе с генерал-майором Танасевским и медицинскими экспертами с главным экспертом профессором Литваком был составлен акт результатах работы специальной комиссии.

Внизу, в долине, где стояли машины, было в те дни тихо и солнечно. Опадали листья с берез и ольхи, обнажались рябины, рдея тяжелыми кистями ягод. По склонам гор паслись отары овец, колхозные лошади щипали желтеющую траву. Если бы не то, что мы увозили в кузовах машин, да не отголоски тяжелых взрывов, доносящихся с хребта Оборонного – там команда саперов уничтожала мины и снаряды – нельзя было бы даже думать о войне. Но теперь о ней думалось. И думалось еще о том, что люди, конечно, смертны. Они могут умереть или погибнуть, но после них обязательно остаются их дела. И оттого, каковы эти дела, зависит память о людях. Эта память может воспитывать в живущих мужество и благородство или быть такой, что ее не захочется ворошить.

Тех, кого мы хоронили в станице Зеленчукской вечером первого октября, люди будут вспоминать вечно.

А в станице, пожалуй, никогда еще не было так много людей. С самого утра сюда шли пешком и ехали на чем попало не только из соседних станиц и селений, но и из Карачаевска, Черкесска, Ставрополя... Нет семьи, которой не коснулась бы война, и редко найдешь такую, где нет убитых или пропавших без вести. Кто знает, может, именно среди этих солдат лежит сейчас муж, брат, отец.

Ни стадион, где выстроился почетный воинский караул с оркестром, ни тем более парк не могли вместить всех, и потому люди стояли, запрудив соседние улицы, и слушали выступавших. А выступали на траурном митинге колхозники и рабочие, комсомольские и советские работники, юные пионеры с красными галстуками и седовласые ветераны, у многих из которых на груди золотые звезды Героев Советского Союза, ордена и медали. И каждое выступление было клятвой на верность тому делу и той стране, за которые отдали своп жизни бойцы на Марухском леднике, в Брестской крепости и в десятках других городах, селах, станицах и перевалах.

Крайвоенком генерал-майор Д. П. Танасевский сказал:

– Мы провожаем в последний путь своих боевых товарищей. И если сегодня мы еще не знаем их имена, то уверены, что со временем они будут известны, о их подвигах услышит вся страна. На эту могилу придут матери и сестры, отцы и братья, товарищи по оружию, чтобы почтить их память и выразить свое восхищение их героизмом и отвагой, проявленными при защите нашей Советской Отчизны. Мы также уверены, что подвиг этих пока безвестных героев станет живым примером для молодежи, для советских воинов, бережно охраняющих мирный труд нашего народа – строителя коммунизма...

Когда в свежую братскую могилу, вырытую среди вековых деревьев, начали опускать алые гробы, зазвучала траурная мелодия, заплакали женщины и грянули залпы салюта. Мы видели, как мужчина, с орденами на старенькой ситцевой рубашке с маленькой девочкой на могучих руках стоял у края могилы и вытирал слезы. Девочка удивленно смотрела на него, вероятно, она никогда не видела отца плачущим, и он, ничего не замечая, в который раз прощался с боевыми товарищами. Цветы сыпались отовсюду, а одна старушка положила на гроб два желтоватых яблока. И этот дар зеленчукских садов был символичен для тех, кто видел его. Он говорил о жизни, во имя которой воевали и погибли на Марухском перевале дагестанцы, грузины и русские – бойцы, чьи имена, мы верили и тогда, станут известны всей стране.

Как раскрывалась тайна

Сообщения газет о гибели защитников Марухского перевала – трагической истории двадцатилетней давности – глубоко взволновали читателей, вызвали большой интерес к этим событиям. Во все газеты пошел поток сердечных и взволнованных писем. Отозвались сотни людей, и не только участники боев, но и те, кому что-либо известно о битве на леднике.

Следы жестоких и кровопролитных боев на Марухском леднике были обнаружены раньше, до работы Государственной комиссии.

В карачаево-черкесской областной газете “Ленинское знамя” еще в 1960 году промелькнула информация о иаходках на Марухском перевале. Группа студентов Московского инженерно-строительного института имени В. В. Куйбышева, совершая зачетный альпинистский переход, нашла на леднике останки воинов. Альпинисты с почестями, как могли в тех условиях, захоронили безымянных солдат. Молодые альпинисты Виктор Любушкин, Давид Гольдцман, Владимир Лебедев, Михаил Колчушин и Евгений Шуров прибыли сюда на следующий год и в своих рюкзаках подняли в горы сборный обелиск, который и установили на леднике. На одной стороне обелиска сделали надпись: “В память советских воинов, погибших в боях за перевал в 1942 году”, – а ниже привели слова из альпинистской песни, которая была очень популярна в дни войны:

День придет, решительным ударом

В бой пойдет народ в последний раз.

И тогда мы скажем, что недаром

Мы стояли насмерть за Кавказ.

Об очень интересном рассказал нам и конструктор Ялтинской киностудии Валерий Павлотос:

– Летом 1959 года Московская школа инструкторов горного туризма под руководством мастера спорта С. Н. Болдырева совершала переход по Западному Кавказу. 162 участника перехода были разбиты на пять отрядов, каждый из которых двигался по своему маршруту. Поздно ночью, закончив переправу через многочисленные рукава реки Аксаут, наш отряд заночевал на крутом и неудобном склоне левого берега. Наутро к нам подошел еще один отряд. Двумя отрядами, пройдя севернее Кара-Кая, мы вышли на Северный Марухский ледник. День был на исходе, заночевать пришлось на боковой морене ледника под Марухским перевалом. Вечером кто-то обнаружил около лагеря кости. Находке не придали значения. Но наутро, по мере подъема на перевал кости начали встречаться чаще. Всюду были разбросаны стреляные гильзы, неразорвавшиеся гранаты, осколки мин и снарядов.

Еще в Москве, при подготовке к походу нам рассказывали о следах жестоких боев на Марухском перевале. Но то, что мы увидели здесь своими глазами, невозможно представить, нельзя передать словами. Многие из нас впервые столкнулись с такой неприкрытой жестокостью войны. Подавленные увиденным, в скорбном молчании бродили мы между скал, отыскивая все новые следы боев, шедших здесь семнадцать лет назад. Тут же обнаружили скелеты трех человек. По ржавым пуговицам с пятиконечной звездочкой в одном из них удалось определить красноармейца. В останках другого был найден значок с изображением В. И. Ленина.

Вскоре над общей могилой погибших за Родину красноармейцев вырос большой холм из камней. У подножия памятника букет свежих рододендронов. В воздух ушли ракеты траурного салюта. Склонив головы, вокруг свежей могилы стояли мы в торжественном молчании. Кто-то запел альпинистскую песню “Барбарисовый куст”, песню о погибшем в боях за Родину солдате. Шестьдесят голосов подхватили песню. Ветер разнес над седыми вершинами слова:

Мне не забыть той долины;

Сложенный тур из камней,

И ледоруб в середину

Воткнут руками друзей.

Ветер тихонько колышет,

Гнет барбарисовый куст,

Парень уснул и не слышит

Песни прощальную грусть.

Поиски продолжались. Ниже перевала наши товарищи обнаружили развалины немецких блиндажей, множество пустых консервных банок.

Пока шли поиски на перевале, группа, в числе которой были Герман Петров, я и еще один наш товарищ, имя которого, к сожалению, забыл, вооружившись ледорубами по крутому снежнику поднялись на юго-восточную высотку, господствующую над перевалом и ледником.

То, что мы увидели здесь, надолго останется в памяти каждого из нас.

Вся высота была усеяна гильзами, гранатами, осколками мни и снарядов. В окопе лежали скелеты бойцов. У одного череп проломлен огромной глыбой, отброшенной, вероятно, взрывом мины.

Над самым обрывом Герман с товарищем обнаружили сложенный тур. В нем оказалась винтовочная гильза, наполовину съеденная ржавчиной. В гильзе – остатки записки Написано карандашом, на сохранившейся части:

“Иван... Мешков инженер из Баку. з .... 42 г.”

Там были еще отчество и месяц, но их, к сожалению, я забыл. Фамилии остальных трех солдат были написаны в верхней, истлевшей части записки.

Рядом с туром – окоп, в котором мы нашли много деревянных самодельных ложек. Бродя по высоте, среди глыб я обнаружил патронташ. От прикосновения он рассыпался, и из него полетели обрывки тетрадного листа. Разбирая огромные глыбы, мы по клочку, стараясь не потерять ни одного кусочка драгоценной находки, собирали это письмо, написанное; очевидно, перед последним боем. Написано было синими чернилами на грузинском языке. Сложив обрывки непонятно кем и зачем изорванного письма, мы увидели сверху листа текст, а под ним фамилии. Против последней фамилии стояла цифра “43”. А скелетов на вершине всего пять. Где же остальные? Может быть, когда кончились боеприпасы, красноармейцы предпринимали отчаянную попытку пробраться к своим, и темной ночью, оставив тех добровольцев (чью записку нашли в туре) прикрывать отход, спустились по отвесным скалам на юг, в Грузию.

Или бойцы поднялись в последнюю атаку и, сметая все на своем пути, ринулись вниз на головы наступающих немцев, полегли в неравном бою на склонах перевала?

Через несколько дней мы были в Сочи. Отсюда я уезжал домой, в Ялту, у меня продолжались каникулы. Записки передал ребятам с просьбой отвезти их в Москву в институт криминалистики. Приехав в Москву через месяц, я узнал, что записки попали по назначению...

И еще. В память о жестоких боях за Кавказ храню привезенные с перевала гильзу крупнокалиберного пулемета и стабилизатор от мины. Вместе с осколками снаряда из Севастополя они всегда будут для меня символом воинского героизма и верности Родине...

Мы побывали в Московском институте криминалистики, где подтвердили все, о чем рассказывал Павлотос. В институте долго исследовали полуистлевшие обрывки записок. Полностью расшифровать текст не удалось, но с помощью химикатов ясно проявились фамилии воинов на грузинском языке.

Вот они, эти фамилии: Мосуладзе, Аргвадзе А., Чихинадзе С. Ч., Ревазашвили, Микадзе, Джанджгава, Закаришвили, Джалагания, Саркисян, Тусенян, Девадзе.

Кто они? Какова их судьба? Может быть, кто из них остался в живых, – пусть откликнется и раскроет эту тайну.

Долго ничего не давали о себе знать семьи Иванченко и Розенберг, письма которых были обнаружены на леднике. Обнаружив во льду неотправленное письмо Иванченко к жене Татьяне Петровне, мы считали, что он погиб и его последнее письмо так и осталось при нем на леднике. Мы ждали письма от Татьяны Петровны, и вдруг прислал письмо сам Артем Прохорович Иванченко. Он, наперекор тяжелой солдатской судьбе, остался жив, с достоинством прошел все тернистые тропы войны и теперь работает там же где и до войны, – на Бакинских промыслах. Мы побывали в Баку, встретились с высоким крепким седым человеком с глубокими морщинками на лице. Тогда, в войну, ему было 39 лет, а сейчас еще двадцать следует прибавить. Живет он в Баку с 1930 года. Артем Прохорович во всех подробностях рассказал нам о боях на Марухском перевале:

“В армию меня призвали сначала 22 сентября 1941 года, но потом вернули. Однако в ноябре меня снова призвали, и вместе с другими моими товарищами я сел в эшелон. На четвертые сутки мы выгрузились. Вскоре пас начали обмундировывать. Прибывало все больше людей. В декабре пас распределяли с учетом воинских специальностей. Так я попал в 810-й стрелковый полк.

А вскоре наш полк перебросили в район Сухуми, поместили в хороших казармах, и началось наше обучение, по четырнадцати часов в сутки занятия.

Так продолжалось до середины марта сорок второго года, когда начались налеты фашистских самолетов, и нас рассредоточили по разным местам. Мы снова много занимались боевой подготовкой, изучали матчасть, рыли траншеи по берегу Черного моря. Пятнадцатого августа полк получил приказ выступать. Поздно вечером мы прошли мимо села Захаровки и остановились на ночлег в долине с редким кустарником. Это был последний наш отдых, а затем двое суток готовились к боям: получали боеприпасы, лошадей, ишаков, вьючные седла для них. Получили сухой паек – по нескольку килограммов сухарей, по 800 граммов селедки и 300 граммов сахара на человека. Нам сказали, что это на десять суток. Уже через несколько суток припасы кончились, и каждый питался тем, что находил в лесу и на полянах.

Но еще хуже пришлось нам, когда взошли на лед. Дышать тяжело – воздух разреженный, холодно, голодно. Ноги у всех потертые. Английских хваленых ботинок с толстыми подошвами едва хватило на этот переход: кожа подошв была гнилой, как пробка, и разваливалась на глазах. Многие из нас остались в одних портянках, так как снабжение в те первые дни еще не было налажено.

Перевал встретил нас сурово. Темно, кругом голые камни, костры не развести, нет и еды. Шинели и пилотки уже не грели. Выставили караул и стали коротать время до утра. На другой день нам повезло: какой-то чабан из местных жителей, фамилии его сейчас не помню, пригнал к нам отару овец, которую ему чудом удалось спасти от немцев. Он сказал, что при этом погибли три его товарища.

Нам выдали по килограмму или полтора баранины. Варить или жарить было негде, ели сырое мясо. Утром первого сентября мы пошли за перевал. Нас, минометчиков, распределили по подразделениям – по два расчета в каждом. Ледник перешли уже затемно и расположились на возвышенности – вероятно, на той самой, где после были найдены наши письма и документы. Немцы не стреляли, и поначалу мы думали, что их и вообще на этом участке нет.

Но когда рассвело, то обнаружилось, что через лощину от нас, выше по гребню хребта с красными скалами, находятся их ячейки. Начался бой, в котором многие товарищи наши погибли, но паники не было, и мы тоже крепко дали фрицам из минометов и пулеметов. Приготовились даже атаковать их, не смогли: люди ослабели, а рубеж надо было брать крутой и высокий.

Мы несли потери, а подкреплений с перевала не было, как не было и продовольствия, и боеприпасов. По-прежнему лежали мы среди голых камней в своих тонких шинелишках, под которыми было лишь летнее обмундирование. А дожди со снегом шли каждую ночь. Одним словом, от наступления нам пришлось отказаться.

Командиром минометного расчета в прикрытии был я. Наводчиком – Семен Розенберг, веселый и храбрый одесский парень. Заряжающим был грузин Картозия, а установщиком – химинструктор сержант Тучков. Фамилий стрелков и пулеметчиков я не помню.

На леднике погибли мои товарищи – Картозия и Розенберг.

По мне начал пристреливаться немецкий пулеметчик. Одна очередь ударила по краю шинели и по брюкам. Я упал, отлежался, пока внимание его отвлеклось от меня, потом быстро пробрался по леднику вверх – где ползком, где на четвереньках, а где и в рост.

Теперь надо снова спуститься ближе к противнику, под большую скалу, откуда начиналась тропа, ведущая на перевал. Выйдя из камней, я сел на шинель и быстро съехал прямо на ту скалу. Там уже собрались человек тридцать солдат, в большинстве мингрелы. Чуть погодя, в наступавших сумерках мы тронулись на перевал, но вышли на него, помню, не все. Многие упали в пути и подняться уже не смогли.

Утром нас отправили вниз, к лесу, где собирались подразделения нашего полка. Я сильно ослабел. Через каждые пятнадцать-двадцать шагов падал, снова вставал, шел и опять падал. Километра через четыре, как раз возле тропинки, расположился продовольственный склад – мешков десять сухарей и еще что-то. Я попросил у часового хоть что-нибудь.

– Ты что? – сказал часовой. – Это же для всего полка!..

Я заплакал и пошел дальше. Метров через пятьдесят упал и тут увидел листочки щавеля и ягоды черники. Подкрепился. Еще километра через два увидел водопад. Начали встречаться бойцы, по не нашей роты. Потом я увидел командира нашей роты. Не могу рассказать, как мы обрадовались, встретившись друг с другом.

– А где остальные ребята из прикрытия? – спросил он.

– Там, – ответил я, махнув рукой в сторону перевала. Больше я не мог говорить... Он повел меня туда, где были остатки нашей роты, в том числе и установщик из моего расчета Тучков. Помню фамилии некоторых – наводчик Аникин из первого взвода, два командира отделений из третьего взвода – Морозов и Матвеев...

Разожгли костер, получили паек, поели, а отдохнуть не удалось. Связной вызвал нашего командира в штаб, где ему приказали занять высоту, расположенную километрах в пяти вверх по склону. Часов в шесть мы вышли, уже в девять заняли ее. Все-таки было теплее, чем на леднике.

Через три дня 810-й полк получил приказ занять перевал. Выступили утром, а часам к четырем подошли к перевалу. Вел нас майор Кириленко. Вскоре поднялась ожесточенная стрельба из всех видов оружия. Выбрав удобные позиции, мы дали сильный встречный огонь. Немцы не выдержали и отступили на перевал, окопались. Наши подразделения заняли оборону по ущелью выше водопада и держались там до подхода подкреплений. Здесь я открыл свой счет за погибших товарищей.

Мы лежали в ущелье на правом фланге и наблюдали за противником. Солнца садилось. Я видел, как от реки вышла группа немцев, числом около десяти, и стала продвигаться по кустарнику в нашу сторону. Словно бы хотят обойти с фланга. Я доложил об этом командиру роты Андрею (фамилию его не помню). Он посмотрел в бинокль и сказал:

– Подпустим их поближе.

Чуть погодя окликает меня и говорит:

– Твой – хвост группы, а моя – голова. Команды не жди. Как остановятся – огонь.

Так мы и сделали. С первого залпа голова и хвост были отбиты. Противник в замешательстве. Еще два выстрела – и еще двух фрицев нет...

А наутро разыгрался ожесточенный бой, длившийся несколько суток. Немцы не выдержали натиска и отступили на гребень перепала, где у них были сильно укрепленные позиции. Мы тоже подошли к самому перевалу и окопались, закрепив свои рубежи. Так продолжалось еще несколько дней. Потом повалил снег и закрыл все горные тропинки.

К этому времени наш полк получил пополнение и технику. У нас появились в достатке продукты, дрова, боеприпасы. Всем нам выдали теплые полушубки, валенки, шапки, башлыки. Жили так: неделю – на передовой, неделю – во втором эшелоне...

Однажды, когда мы отдыхали во втором эшелоне, вызвал меня командир роты и приказал собираться по полному боевому, объяснив, что тяжело ранен командир второго взвода и убит начальник боепитания.

Часа в три дня мы вышли. В лесу повстречались нам бойцы, которые несли комвзвода и начальника боепитания. Вскоре я заболел. Поднялась высокая температура, и меня 27 декабря отправили вниз, во второй эшелон. Там врач осмотрел и приказал немедленно отправить в полевой госпиталь.

Кажется, 31 декабря – об этом я узнал уже в госпитале – немцы начали сильный обстрел наших позиций, но большого вреда не причинили. Наши части были подняты по тревоге – ожидалось наступление, – но к утру стрельба стихла, а потом разведка донесла, что немцы оставили свои укрепления и ушли с перевала. Видно, поняли, что дело их безнадежное, да и на других участках фронта наши войска поддали им огонька.

В госпитале я пролежал около месяца, а потом попал в другую часть, так как полк наш перебросили куда-то далеко. Прослужил до августа 1945 года, демобилизовался и с той поры снова работаю на нефтепромыслах, в ста пятидесяти километрах от Баку, По все это – уже другой рассказ...

На Марухе хваленая отборная горнострелковая гитлеровская дивизия, отлично оснащенная, тренированная для войн в горах, мечтала о кавказских виноградниках и дачах на берегу Черного моря. Получила навеки в осень 1942 года “березовую рощу”, что с северной стороны Марухского перевала, которую тогда же перевели на кресты намогильные для самих себя.

Я горжусь своей Родиной и Советским правительством. Горжусь ленинской партией и еще тем, что мне и моим однополчанам, моим близким товарищам – Семену Розенбергу, Картозия, коренастому, широкоплечему крепышу, с шапкой черных волос на голове, мастеру на веселую шутку и песню, братьям Буадзе – Василию и Валико, Андрею, командиру нашей роты, кубанскому казаку, и многим, многим другим – выпала трудная доля – остановить на Марухском леднике злобного врага нашего...”


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31