Смерти нет

Очень Федор остался доволен своим докладом. Пока ничего, — прохрипел искаженный атмосферными помехами Гвоздев голос. — Ты только на связи будь!

— А то! — самоуверенно сказал Муха. — Слышь, Гвоздь! Мне бы «пули Шена» еще, хотя бы с десяток. Мало осталось.

Гвоздь подумал.

— Чего дашь? — наконец спросил он.

Муха был парень запасливый, даже прижимистый. Родись он лет на полтораста пораньше, наверняка стал бы «крепким хозяином», а то и кулаком.

— Ну, сахар есть, — сказал он, — сухой спирт. В таблетках.

Гвоздь молчал.

— Спички, — торопливо добавил Муха.

— Табак есть?

Муха не курил, но табак для обмена держал.

— А то! — воспрянул он: может, сахар и спирт останутся в целости. — Отличный, сухой!

— Годится, — решил Гвоздь. — Тогда так: три пригоршни табаку и две коробки спичек. Идет?

Федя попытался было сторговаться на две пригоршни, но Гвоздь был неумолим. Муха сдался. Сошлись на трех.

— Завтра приходи, — сказал Гвоздь. — К полудню где-нибудь. Тут и сменяемся.

Договорились. Потом Муха поднялся на крышу, поглазел на окрестности. Смотрел старательно, однако ж ничего не обнаружил. Ну и отлично! Он спустился к себе.

А ближе к вечеру его навестили Немо и Тэйки.

Усталые, замерзшие, они возвращались из своего рейда. Муха им ужасно обрадовался.

— О, давайте!.. — захлопотал он. — Проходите!.. Чай будете?

И чай у хозяйственного паренька имелся в наличии. Гости ни от чего не отказывались: рейд был трудным. Зима есть зима.

— Сигнализация у тебя плоховата, — сразу заметил Немо. — Мы прошли шутя.

— Ну, это вы ее знаете, — легкомысленно отмахнулся Федя. — А если кто не знает, то ему такой концерт будет, куда тебе!

Немо покачал головой — без одобрения, ежу понятно.

— Ты несколько веревок натяни, — посоветовала Тэйки. — Когда первую заметят, то подумают, что все; а тут и вторая, и третья. Мухе это понравилось.

Разведчики рассказали ему, что обнаружили лагерь Защитников.

— Так надо грохнуть их!

— Неплохо бы, — согласился Немо. — Но не с наскока. Продумать надо как следует.

— Думайте, — охотно передоверил Муха этот труд старшим товарищам.

Потом еще поговорили о чем-то несущественном. Поев, отдохнув, гости поблагодарили хозяина, сказали, что все замечательно, и отбыли.

Сообщение о бандитах взбудоражило Федьку. Он долго ходил по комнатам, представляя, как бы он разделал под орех всю эту сволочь... но вздорных фантазий в его мечтах было куда больше, чем здравого смысла. Набродившись и намечтавшись, он прилег отдохнуть, а после, когда уже смеркалось, решил пройтись по окрестностям.

В известном смысле Федор тоже был первопроходцем, хотя, конечно, не таким крутым, как Тэйки и Немо. Собственно, не быть таковым в этом мире было просто нельзя: вот Муха и шастал по дворам, заглядывал в дома, в квартиры и редко, но находил что-нибудь полезное, а иной раз и жизненно необходимое: соль, перец, сахар...

Впрочем, на сей раз добыча не побаловала Федю. Он обшарил два подъезда хрущевской пятиэтажки, но все уцелевшее: мебель, зеркала, ржавые холодильники, стиральные и швейные машины... — все это на фиг не нужно ему было. Разве что на дрова — но такого добра и без того завались.

Нашел немного соли и перца; товар полезный, хотя и не больно-то дефицитный. Муха бережно ссыпал и то и другое в заранее припасенные целлофановые пакетики. В одной из квартир, кстати, он обнаружил подобные, но не совсем такие; это были файлы для бумаг. Муха прибрал и их.

Будучи стихийным эстетом, он с любопытством осматривал всяческие безделушки: статуэтки, часы, посуду... В свете фонаря, конечно, многое не разглядишь, но Муха все равно интересовался, трогал, хмыкал одобрительно. Правда, ничего из этого его не взволновало.

Взволновало другое. Однажды луч фонарика зацепил картину на стене. Муха сразу шагнул к ней, стряхнул пыль. Прибавил мощность света и стал рассматривать.

Это была репродукция «Лесных далей» Шишкина. Федя аж рот открыл: до того здорово показалось ему это!

Уходящие в бесконечность сосны, горизонт в легчайшей дымке, неизмеримость и покой лесного мира — все это поразило парня. Ему почудилось, что автор своей картиной понял его, Федькину, душу; что этот ландшафт каким-то непостижимым образом есть незнакомая ему самому сторона души. Он знать не знал об этой стороне, а неизвестный художник, оказывается, знал. Знал — и изобразил ее на этом полотне так, как сам Федор никогда бы не смог.

Кончилось тем, что Муха забрал картину с собой и дома долго смотрел на нее. Вот так: не очень-то разбогатев добычей материальной, он питался духовно — может быть, не первый раз в жизни, но уж точно как никогда прежде. И когда лег спать, заснул, держа карабин под рукой, — сны ему виделись неясные, но хорошие, и даже ощущался в них тонкий, печальный аромат диких лесных трав.

4

Рано утром Тощий поднял своих, взбодрил зарядкой и погнал на задание.

— Потом пожрете, — сказал он. — Сейчас некогда.

Пошли. Маршрут знакомый. Дошли быстро. Рассвело.

Тощий изменил тактику: двух наблюдающих, Пистона и Редьку, он оставил на прежней позиции, там, где когда-то располагались Тухляк с Дешевым, а прочих сосредоточил близ подъезда. К входу крались вдоль стены, с великими предосторожностями. Тощий обстановку знал, потому тактически сработал очень грамотно: разместил двоих с одной стороны двери, двоих с другой, а сам осторожно вошел в подъезд. Прибора ПНВ-200, как у Дани, у него не было, однако окуляры ночного видения, похуже, имелись. Похуже, но вполне работоспособные: Тощий нацепил их и сразу разглядел все парадное и Мухины веревки... Он лишь усмехнулся этому.

— Капкан! — шепнул он. — Мыло! Сюда! Те послушно втянулись в подъезд.

— Давайте под лестницу, — приказал Тощий. — Сидеть тихо! Если он пойдет сверху, кидайтесь на него, руки вяжите, в рот — кляп. И чтоб ни одной царапины! Головой отвечаете.

— Да ясно, босс, — ухмыльнулся Капкан. — Мы что, маленькие?

— Маленькие! Большой здесь один я. Понял?

Капкан смолчал. Кивнул. Затем буркнул все же:

— Чего ж не понять.

— Вот так. Вопросы есть?

— Есть.

— Слушаю.

— А если он уже шастает где-то? И пойдет не сверху, а с улицы?

— Не ваша забота! — отрезал Тощий, но тут же сообразил, что забота легко может стать не только «ихней», но и его самого. Тогда он поправился: — Будем его брать на крыльце. Как услышите шум — сразу туда. Еще вопросы?

— Больше нет, — четко сказал Капкан.

— Без моей команды — никуда! И вышел на крыльцо.

— Ну, чего столбами стоите? А если увидят? Он сорвал досаду на них — как ни старался, а упустил из виду, что Муха может находиться на улице.

— Стоим?.. — приготовился пуститься в путаные рассуждения Бред, но дальше первого слова ему продолжить не удалось.

— Быстро туда! — скомандовал Тощий и почти втолкнул Бреда и Ботву в помещение мусоропровода. — Тихо! Следить за сигналом.

Редька и Пистон, завидев объект, должны были подать условный знак — качнуть ветку рябины, возле которой они и залегли.

Тощий сам шагнул следом за Ботвой. Оттуда, из помойной комнатенки, он посмотрел, как спрятались сигнальщики. Замаскировались они хорошо — как ни старайся, не увидишь.

— Ждем, — вполголоса приказал Тощий.

5

Настроение у Пистона сделалось препоганое.

Еще когда шли сюда, он плелся подавленный, а когда они с новым компаньоном заняли наблюдательный пункт, он окончательно почувствовал себя паршиво.

Не в физическом смысле — в нравственном.

Ему, Пистону, тоже вдруг открылась какая-то сторона собственной души, о которой он подозревал. Как он жил раньше, что делал?.. Жрал, спал. Убивал...

Убивал, да. Чего уж тут с самим собой в прятки играть. А для чего? Да хрен знает для чего. Чтобы дальше жрать и спать.

Ему стало невыносимо горько. Он понял Жженого. Черт побери, как он его понял!..

И тут его подтолкнули в бок. Он вздрогнул.

Сосед, Редька, смотрел веселыми хитрыми глазками.

— Чего загрустил?

Пистону хотелось послать этого бодряка в такую даль, откуда уже не вернуться. Но нельзя! Опасно.

— Да так... Жрать охота.

Редька полез куда-то в недра своих одежд и, к удивлению Пистона, вынул оттуда аппетитный, поджаристый сухарь.

— На. Только не хрусти. Откуси кусок, пососи во рту, а уж потом жуй.

Пистон сказал про жратву для отмазки, но правду: жрать ему в самом деле хотелось. Поколебавшись секунду, он взял сухарь.

— А ты?

— А я не хочу. Я, брат, воздухом питаюсь.

— Чего? — Сухарь застрял у Пистона в горле.

— Вот так, — пояснил сосед: вдохнул глубоко, задержал воздух и медленно выдохнул... — И все. Сыт.

Пистон остановившимся взглядом смотрел на плутовскую рожу Редьки. А тот вдруг расплылся и беззвучно рассмеялся:

— Шучу я! Люблю, грешный, пошутить.

— А ну тебя, — сердито отмахнулся Пистон и стал жевать.

— Ты следи, следи, — посоветовал Редька. — Не прозевай. Начальничек-то у вас — ух! — строгий. Случись что, башку сымет.

— Знаю, — проворчал Пистон.

Он понял, конечно, что у Тощего был генератор. Да почему был — есть... Серьезно. Серьезно, да, но ему-то, Пистону, что делать? Жить так, как жил? Против своих?.. Позорно. Восстать? И тут же распрощаешься с жизнью.

Вот ведь выбор! От переживаний Пистон не заметил, как проглотил весь сухарь. Но как ни странно, бдительности он не утратил, смотрел во все глаза, и именно он, а не Редька заметил, как в окне подъезда на шестом этаже мелькнул силуэт человека.

От неожиданности Пистон дернулся. Редька сразу напрягся.

— Что?! — шепотом.

— Идет! — выдохнул Пистон.

6

В этот день Муха проснулся почему-то раньше обычного.

Было вроде бы совсем темно, однако по неуловимому оттенку неба в окне Федя догадался, что это не ночь, а утро, скоро будет светать.

Он закрыл глаза и сонно улыбнулся тому, что может еще без забот подремать часок-другой. Левой рукой он потрогал цевье карабина. На месте!

Муха не был левшой, но стрелял с левой руки I и левого плеча — так ему почему-то было удобнее.

Однако сон не шел, прямо-таки назло. Муха кряхтел, ворочался. Тьма в окне и комнате стала явно жиже. Было обидно терять предрассветные, самые сладкие часы сна... Обида перешла в раздражение. Муха осерчал — и тут, неожиданно для себя, уснул.

Вторично проснулся он, когда было уже совсем светло. Вновь ощутил досаду: проспал! Вскочил энергично, стал разминаться.

Затем долго сидел перед картиной, приставленной к стене. Странно, но теперь этот небесно-лесной пейзаж навевал какую-то грусть, объяснить и выразить которую Муха не мог. Просто сидел и грустил. И черт его знает, почему вспомнились когда-то слышанные слова: жди меня, и я вернусь... Федя и понятия не имел, что это первая строчка стихотворения. Кто-то сказал, а он услышал и запомнил. Потом забыл. А теперь вдруг вспомнил снова.

Но это казалось приятным.

После завтрака он поглядел в окно и решил, что пора топать к Гвоздю. Связался с ним.

— Ну что, как договаривались? — не преминул уточнить он.

— Ясный пень, — ответствовал Гвоздь. — Я что, когда-нибудь динамил?

— Да нет. — Муха смутился. — Это я так просто...

Гвоздь смягчился:

— Ладно, ладно... Давай, жду.

— Тогда я выхожу.

— Давай.

Федор сходил на кухню, из тайника достал табак отсыпал две пригоршни. Взял пару коробков спичек. Оделся потеплее и пошел.

Спускаясь, он ощутил морозец и мысленно похвалил себя за то, что так экипировался. На шестом этаже подошел на секунду к выбитому окну: точно, подморозило. Зима.

Повернувшись, он краем глаза уловил какое-то неясное движение во дворе, где кусты рябины возле гаражей. Наверное, ворона села на ветку, решил он и пошел дальше вниз.

Глава 14

ЗАХВАТ

1

Вернувшись домой из Вольной зоны, Даня придумал попить чаю. Когда он отправлялся к монахам, то хотел найти ответ на вопрос, вставший перед ним. Так и вышло. Но, получив ответ, он наткнулся на другие, новые вопросы, отвечать на которые считал себя обязанным.

Надо — сказал он. Надо вглядеться, чтоб увидеть путь. До сих пор он считал, что путь свой знает: бить нечисть поганую до тех пор, пока всю ее не выбьешь. Или пока они не убьют тебя. Второй вариант, разумеется, был совсем нежелателен, но трезво мыслящий Даня не исключал и его. И был к нему готов. Что ж! Совесть его чиста: сделал все, что мог.

А вот теперь, после разговора с отцом Никифором, стало казаться, что не все. Надо еще что-то...

Да что! Пока надо искать книгу. Вот этим и займемся. Только завтра. А сегодня по случаю начала зимы можно и отдохнуть.

Но прежде он все же соединился с уфимцами, порадовал их новой информацией. Затем — с Гвоздем. Я к тебе завтра зайду, — предупредил он. — Карту посмотрим.

— Есть, генерал, — привычно отозвался Гвоздь. — Когда?

Даня подумал.

— Ну, в полдень где-нибудь. Годится?

— Принято. Жду! Жди.

2

Жди меня, и я вернусь...

Опять вспомнились эти слова, пока шел по лестнице. И картина. Муха даже остановился, закрыл глаза, представил в памяти лесные дали... Ему очень захотелось туда вернуться. По наивности своей Федор и помыслить не мог о таких сложных материях, как творческое воображение и тому подобное. Еще менее могла прийти ему в голову мысль о том, что натура была найдена художником где-то за тысячи верст отсюда. Федька не то чтоб думал, просто этот мир он знал в пределах взгляда — от себя до горизонта, — а потому, естественно, и пейзаж на картине счел расположенным где-то в этих пределах. Ну, может быть, чуток подальше. Только надо его найти.

Муха вздрогнул и пошел дальше. Звук его шагов гулко зазвучал в пустом подъезде.

3

Мыло в темноте выпучил глаза:

— Идут!

— Тише ты! — злобно шикнул Капкан. — Придурок! Готовься.

«Придурка» Мыло съел как должное. Кто-то сказал: дурак, понявший, что он дурак, уже не дурак — с этой точки зрения Мыло дураком не был.

Оба напряглись. Глаза их привыкли к тьме и предметы различали вполне сносно.

Шаги приближались.

«Ишь топает, сволочь, — зло подумал Капкан, — хозяином!.. Ну, погоди, будет тебе щас хозяин!»

Он подтолкнул Мыло.

— А?!

— Тише, дебил!.. Слушай сюда. Как он дойдет дотуда, я — на него, сшибу и кляп в рот. А ты руки ему крути. Вот веревка.

— Ага, ага...

— Тихо! Готовься.

Мыло сглотнул. Глаза готовы были выскочить из орбит. Руки стиснули веревку.

Шаги затопали над самой головой.

4

Муха думал. Это оказалось на удивление здорово — раньше он и не знал, что это так. Он вспомнил, как с крыши своего дома видел края Земли — там тоже темнели леса, и где-нибудь там, конечно, и есть та самая даль...

«Найду! — решил Муха. — Чего там! Летом. Пойду, буду ходить и найду... Вернусь».

Последний лестничный марш. Федя остановился на полминуты, подождал, пока глаза привыкнут к темноте, перешагнул через веревку и пошел к выходу.

5

Когда шаги зазвучали не над головой, а у самой головы, Мыло едва не обмер. Руки затряслись. Он ощутил, как напрягся Капкан рядом с ним.

Фигура человека показалась в проеме двери, на левом плече вниз стволом висело ружье.

Мыло и глазом не успел моргнуть — Капкан молнией бросился вперед.

6

Удар!

Муха ничего не успел. На спину ему точно рухнул потолок. Карабин полетел вперед. Сам Федя полетел вперед и вниз и больно треснулся левым плечом о цементный пол.

— А-а, гаденыш!..

Федя разинул рот — и вмиг в него загнали кляп. Руки! Руки крути ему!..

Тяжесть завозилась, запыхтела на спине у него. Федька свирепо лягнул ногой. Попал! Кто-то сдавленно крякнул.

Замелькало множество ног, загомонили голоса.

— Ну? Взяли?!

— Упакован... — довольно пропыхтел сволочной голос. — Брыкается!

Но Муха уже не брыкался. Мотали веревками обе ноги. Он стал извиваться. Толку от этого было немного. Тогда он попытался языком вытолкнуть кляп. Вроде бы тряпка подалась.

— Берите!

Несколько рук сразу подхватили Федькино тело и понесли — примерно как путейские рабочие тащат рельс. Под вытаращенными его глазами проплыли: пол, порог, крыльцо — и вот пошел снег.

И тут Мухе удалось вытолкнуть кляп.

Он даже орать не стал, а в гневе хватил зубами первый попавшийся кулак — здоровенный, мясистый, с толстыми пальцами.

— А-а!.. — дико заорал Капкан — ибо рука была его. — Ах ты, паскуда!..

Кулак мелькнул — и страшный удар вышиб из Федьки дух.

7

От ярости Тощий готов был разорвать огромного детину.

Все отшатнулись — никогда еще не видели босса таким. А самое страшное — что он вовсе не повысил голоса. Наоборот, понизил.

— Ты что же это, харя, — заговорил он так, что окружающие стали ни живы ни мертвы, — что же ты творишь?.. Я сколько раз говорил...

— Да он, сволочь, меня за руку!..

— А я тебя сейчас за все органы. Ты меня понял?

— Понял.

— Нет, не понял. Не понял! А сейчас поймешь. Если он сдох — то и ты сдохнешь. Обещаю.

Капкан злобно ощерился. Чего уж там, труса спраздновал. Что босс слово сдержит — он знал. А подыхать, однако ж, не хотелось.

Но Муха выручил его. Он слабо пошевелил головой и застонал.

— Да жив он, босс! Видите? Живой, рожа!

Капкан проворно нагнулся над лежащим. Муха дышал, глаза закрыты. Кровь из носа и изо рта текла на снег.

— Живой, — повторил Капкан, убеждая сам себя.

— Ну, берите, — велел Тощий. — Карабин его где?

— Вот, босс, — показал Редька. — В целости и сохранности! Вот еще и рация у него есть!

— Отключить!.. Ну, тащите.

Несколько рук подхватили Муху и потащили. Голова его сникла. Кровь часто капала на снег.

— Живее, — велел Тощий.

Разбойники запыхтели, затолкались от усердия. Им стало жарко. Суровый взор шефа был лучшим стимулом.

— Кляп, — суетился Ботва, — кляп ему обратно! Очухается, заорет как резаный...

— Засуньте, — приказал Тощий. И в окровавленный Федькин рот вторично вбили тряпку, еще глубже.

— Вот так! — победно сказал Капкан.

8

Даня пришел к Гвоздю, как обещал, ровно в полдень.

— Привет. — Он улыбнулся. — Чаю?

— Ну так, — довольно отвечал Гвоздь. — Все готово, ждет... Чай-то у меня имеется, вот с табаком дело швах... Ну ничего, Муха сейчас должен поднести. Я ему пули отлил — такие, знаешь, с вращением в воздухе, для «Сайги»...

— Знаю. А ты слыхал, что Немо с Тэйки нашли?

— Нашли? В разведке, что ли?

— Ну да. Обнаружили, вернее.

— Клад! — Гвоздь загоготал.

— Пуще того, — в тон ему отвечал Даня. — Защитничков целое гнездо.

— Да ну?! — Гвоздь сразу острить перестал.

— Точно. — Даня хлебнул чаю. — В Бирюлево.

— А ну-ка... — Гвоздь шибко заинтересовался. Вскочил, выволок на свет божий карту. — Где?

Две лохматые головы склонились над картой. Даня ткнул пальцем:

— По его рассказу, вот тут примерно.

— Ага... Так тут Муха неподалеку живет, вот где.

— Ну уж и неподалеку...

— Ну все-таки. Надо ему звякнуть!

— Погоди. Зачем? Ты же говоришь, сейчас должен прийти?

— А, да! Точно. Ладно, побазарим... Не наша зона, конечно. А все равно, неплохо было бы — к ногтю всю эту мразь!

— Согласен. Подумаем. Но нам еще с книгой надо вопрос решить, не забывай.

— Ну так! Где, говоришь, находится?

— На севере. Спорткомплекс «Олимпийский».

— Север, север... Вот, смотрим. О... Останкино. Телецентр! Телевидение тут было.

— Было, да сплыло. Ты не отвлекайся, ищи.

— Ищу. Вэ... Вэ, Дэ, Нэ, Хэ! О как! ВДНХ. Это чего такое?

— Не знаю, Гвоздь.

— И я не знаю. Ты там был когда-нибудь?

— Шутишь?..

Водя пальцем по карте, Даня упорно вспоминал отца Никифора. Вернее, сами вспоминались слова о пути, который рядом... Может быть. А может не быть. Вот ищи. Посоветовал, нечего сказать... Ну а вообще-то, конечно, прав, душа монашеская: надо...

— Нашел, — сказал Даня. Палец замер в одной точке.

— Где? — сунулся Гвоздь.

— Вот, — Даня постучал ногтем.

Гвоздь смерил глазами расстояние, присвистнул:

— Да уж! Ничего себе. Как добираться-то туда будем?

— Разберемся. — Даня не признавал неразрешимых задач. — Подумаем.

— Ну, это... — Гвоздь не договорил. — Так, ну где этот собачий сын, Муха?! Давно уже пора быть. Шляется где-то!

Гвоздь начал вызывать «собачьего сына» по рации, и безуспешно. Это его немного удивило.

— Странно. Не откликается... Отключился, что ли?

— Батареи сели, — предположил Даня.

— Батареи? Да нет, не должны. Он мне перед выходом звякнул. Иду, мол. Все в порядке было.

— Когда это случилось по времени?

— Н-ну... с час, полтора тому назад. Полтора, да. Так вернее.

Даня слегка приподнял брови:

— М-да. Пора бы явиться.

— Вот и я о том же... Ладно, подождем. Стали ждать. Пили чай, рассматривали карту, вздыхая о том, сколько же еще неисследованных земель в этом мире... Гвоздь заговорил про то, что он, пожалуй бы, и смог собрать телевизор, вполне работоспособный; да вот беда: как его смотреть, если нет трансляций...

В общем, болтали о пустяках, однако тревога грызла обоих. Они почему-то избегали про это говорить... но наконец Гвоздь не выдержал.

— Слушай, — серьезно сказал он. — Тут что-то неладно. А ну-ка...

Он опять стал вызванивать Муху, и опять без толку.

— Молчит, собака!

— Звони Немо. — Даня встал. — Пойдем искать. Принять решение — это Даня умел.

9

Немо шел первым. Его прямая спина была самым надежным ориентиром. В сущности, можно ничего не опасаться, не озираться и не напрягаться, когда с тобой Немо. Но Даня все же озирался.

Привычка! Береженого Бог бережет. Всю жизнь свою Даня бессознательно следовал этому девизу и был глубоко прав — даже когда это было излишним.

Потому что излишним это не было никогда.

Шли осторожно, но быстро, — понятное дело, как рейнджер Немо был круче всех. Гвоздь малость запыхался: он в походном деле не блистал. Но шагал зло, упорно, ничуть не выдавая своей слабости. Его это даже слегка задело за живое, и он старался изо всех сил...

— Стоп. — Немо вскинул руку.

Стали все мгновенно. Замерли. Немо слушал тишину.

Однако даже его суперслух не мог разобрать ничего внятного. Шумы — да, смутные, неясные. Мало ли что может издавать смутные звуки пусть и в почти вымершей, но огромной Москве...

— Идем, — сказал Немо. — Нет ничего.

— Показалось? — спросил Гвоздь.

— Нет, — помолчав, ответил Немо. — Профилактика.

— Нужное дело, — одобрил Даня.

Еще раз в пути Немо останавливался для профилактики и так же ничего не уловил. А вскоре показался Мухин дом.

Минуты три, притаясь, сидели за укрытием, напряженно рассматривая пустой, безмолвный двор. Может, это и была перестраховка — но никто не счел ее избыточной. Выждали, посмотрели. И аккуратно двинулись к дому, а дойдя, тронулись вдоль стены: первым Немо, за ним Гвоздь и Даня — замыкающим.

Чем ближе подбирались они к подъезду, тем сильнее нарастало в Дане тяжелое, нехорошее чувство. И Даня даже не пытался с ним бороться. Бесполезно.

Только раз мелькнуло: а может, это просто волнение?.. Но тут же он жестко укорил себя: брось, генерал! Никакое это не волнение. Это предчувствие правды. Это...

— Вот, — сказал Немо. И шагнул влево.

Даня и сам увидел. Тяжесть сдавила сердце. На снегу отчетливо виднелось пятно крови.

— Гвоздь, проследи, — сказал он.

— Понял, генерал. — Гвоздь вскинул автомат, озираясь.

Даня нагнулся над пятном. Кровь впиталась, застыла, но была свежей. Еще маленькие капельки ее тянулись дорожкой по двору.

— Здесь сбили, — молвил Немо. — И потащили туда.

— По следу! — приказал Даня. — Следить за округой.

След вел прямо от крыльца, к гаражам. Не только кровь — снег был истоптан множеством ног.

— Люди, — заключил Немо. — Не меньше пяти. Даня кивнул. По снегу все читалось, как по книге.

— Скорей, — зачем-то сказал он. — Туда! Холодный, жестокий азарт охотника погнал его вперед.

— Генерал, — негромко сказал Немо.

— Да?..

— Погоди.

Немо умел сказать так, чтоб его послушали. Даня остановился:

— Что?

— Я уверен, что это те. Которых обнаружили мы с Тэйки. Они его взяли.

Подошел Гвоздь, шмыгнул носом. Даня проследил линию следов, соотнес ее направление с тем, что слышал от Немо, видел на карте — и понял, что Немо прав...

Скорее всего прав. Рационалист в Дане держал оборону твердо.

— Но проследить надо, — произнес он.

— Надо, — согласился Немо. — Я прослежу. А вы возвращайтесь. Надо сбор объявлять. Будем спасать.

Гвоздь сдвинул шапку, почесал в затылке. Что-то такое промелькнуло в его взгляде...

— Ты что? — сдвинул брови Даня.

— Да... гм! Спасать-то надо, без базара. Только боюсь, как бы не кончили уже парня, а?

— Нет, — резко сказал Даня. — Раз поволокли, значит, живым нужен.

— А! Точно. — Гвоздь обрадовался.

— Но может, что и ненадолго. Потому надо спешить. Немо!

— Я, генерал.

— Ты на связи?

— Конечно. — Рука Немо полезла за пазуху, вынула рацию. — Вот.

— Отлично. Значит, как проследишь, отзвонишься. Мы собираем всех. Уфимских тоже. Идем выручать. Мы своих не сдаем!

Глава 15

ОДИН ЗА ВСЕХ

1

Муха выплывал из провала несколько раз. Первый — еще на улице, очень смутно, как в бреду. Он разлепил веки, увидел снег, мелькающие ноги, услышал сбивчивое сопение — и вновь провалился в никуда.

Потом ему показалось, что кто-то тянет, дергает его за руки, он ощутил тупую боль в ушибленном плече. Пошевелил языком, и другая боль отдалась в правой скуле. Муха успел почувствовать во рту вкус крови... Но даже не успел понять, что потерял сознание. А потом резкая вонь шибанула в нос. Федя откинул голову, но эта дрянь пробила его еще раз. Муха дернулся, но с места не сдвинулся. Еще сунь, — услышал он голос. «Я вам суну, гады», — хотел сказать Муха, но вместо того промычал что-то вроде:

— Э-аммм!.. — Язык не слушался его.

— Очухался! — радостно сказал другой голос. Глаза Мухи открылись, тусклый взгляд проехался по мрачной комнате...

Да, то была комната, и именно мрачная.

Даже не столько мрачный, сколько дикий был у нее вид.

Подсобка гастронома — помещение без окон, только с дверью. Дверь, кстати, вовсе не была закрыта, да и закрывать ее нужды не было. Пленник все равно никуда удрать не мог.

Что там удрать! Он не мог и пошевелиться: сидел на тяжелом железном стуле, прочно привязанный к нему.

Где бандиты раздобыли этот стул — уму непостижимо.

Перед беспомощным Мухой стоял Тощий. В левой руке он держал склянку с нашатырным спиртом, в правой — тряпку, этим спиртом пропитанную. Правую руку он и подносил к Федькиным ноздрям. Откуда у главаря взялся водный раствор аммиака — тоже тайна сия великая есть.

За спиной Мухи топтался, с любопытством поглядывая на все это, Редька. Он держал «вечный» фонарик, такой же был и у Капкана, стоявшего сбоку, — бывший фонарь Жженого. Кроме того, на полу поодаль стояла известная керосиновая лампа, горевшая неровно и чадившая. В сумме три этих источника света и создавали дикий, мрачный фон, вроде подвала средневекового замка.

Вместе с памятью к Мухе возвращалась способность соображать — да вот радости от того было совсем немного. Он прекрасно понял, что с ним случилось; где он находится, конечно, он не знал, да это и не важно было. Важно было осознание произошедшего — а именно того, что дела обстоят хреново.

Можно было потянуть время, притворяясь оглушенным, но не до бесконечности же. Да и тогда так и будут совать в нос дерьмо.

Чья-то рука несильно хлопнула Федьку по щеке.

— Ну, будет, — сказал голос. — Видно, что очнулся. Не бойся, ничего не сделаем.

Конечно, так Муха им и поверил, уродам. Но делать нечего, глаза открыл.

2

Увидя, что объект приходит в себя, Тощий кликнул:

— Пистон!

— Я, босс. — Тот выступил из мрака.

— Возьми. — Тощий отдал ему склянку и тряпку. Пленник вполне осмысленно поводил глазами по округе. Затем горло его сделало судорожное глотательное движение.

Тощий понимал, что сладким голосом сюсюкать бесполезно. Рычать зверем — такая же чушь в данной ситуации. Потому он заговорил спокойно и размеренно:

— Слушай, малый, меня внимательно. Слушаешь? Муха вынужден был кивнуть.

— Вот и отлично. Ты, видимо, уже понял, где ты. Ты в плену. Дела твои аховые, прямо скажем. Сделать ты ничего не можешь, сам видишь. А мы можем, все, что захотим. Захотим убить — шлепнем на месте.

И Тощий вынул пистолет — бельгийский ФН-27 с электронным комплексом «свой — чужой» — далекий потомок легендарного «хай-пауэра»[5].

Электроника в нем, понятно, давно сдохла, но все прочее работало как часы.

Дульный срез уткнулся Федьке в переносицу. Тощий это сделал намеренно: чтобы беспомощный человек ощутил смертный холод между глаз.

Муха ощутил. Этот холод словно влился в него, потек по телу. А психологические этюды на том не закончились. Тощий легко и просто нажал на спуск.

Звонко щелкнул боек.

Федя вздрогнул всем телом — так, что чуть не опрокинулся со стулом вместе.

Пистолет был не заряжен.

— Х-ха! — грубо хохотнул Капкан.

Щелчок предохранителя. Пистолет исчез.

— Вот видишь, — ровно молвил Тощий, — Это пример. Но никто ничего тебе не сделает — и пальцем не тронет! — если ты будешь делать, что тебе скажут. Понимаешь?