Фес

Глеб Юрьевич Шульпяков

Фес

От автора

Эта книга была написана в гостиницах, поэтому автор хотел бы с благодарностью перечислить места, в которых она в течении двух лет появлялась на свет: Вьентьян – Луангпрабан – Бангкок – Венеция – Пномпень – Сиемреп – Сиануквиль – Вильнюс – Баку – Барнаул – Санкт-Петербург – Рим – Харьков – Батуми – Казань – Свияжск – Ташкент – Северодвинск – Кий-остров – Архангельск – Анапа – Тамань – Мадрид – Сан-Себастьян – Биарриц – Тула – Пенза – Орел – Спасское-Лутовиново – Тегеран – Исфахан – Йезд – Дмитров – Ржев – Коломна – Старица – Калуга – Дели – Нагар – Дхармасала – Стамбул – Тбилиси – Григолети – Ульяновск – Старая Русса – Боровичи – София.

Из протокола осмотра места происшествия

Приблизительно около этого времени сильный ветер кармы будет толкать тебя сзади, вызывая страх. Не бойся его, это порождаемая тобой же иллюзия. Увлекаемый этим ветром, ты будешь двигаться то в одну, то в другую сторону, и твоему не имеющему опоры уму, подобному перышку, дыхание этого ветра будет служить конем.

Тибетская книга мертвых

Осмотр производился при естественном освещении.

Температура воздуха + 27 С.

Место происшествия находится в комнате трехкомнатной квартиры. Комната площадью около 30 кв. м. Квартира на текущий момент нежилая, в состоянии ремонта. Расположена на пятом (последний) этаже дома старой постройки.

Окна комнаты выходят на балкон. Балкон не застеклен, ограждение – решетка. Балконная дверь не заперта, следов повреждения замка не обнаружено. Балкон общий с соседским, отгорожен решеткой и деревянными шкафами, предположительно голубятнями. Квартира соседей находится на той же лестничной клетке, что и вышеупомянутая квартира. Жильцов в соседней квартире на момент составления протокола не выявлено.

Входная дверь в квартиру не заперта, следов взлома не обнаружено. На месте происшествия имеются пятна красно-бурого цвета, два пятна диаметром по 3 см и одно – 5 см, предположительно крови потерпевшего. При осмотре окружающей территории в непосредственной близости от места происшествия найдены:

– на расстоянии 2 м к северо-востоку обрезок металлической трубы;

– с западной стороны в 1,5 метрах мобильный телефон (марка);

– на балконе скомканные платежные чеки;

– в ванной комнате два окурка сигарет длиной 1,5 и 2 см.

В ходе следственных действий удалось установить, что название кафе на одном из чеков совпадает с названием кафе, которое находится под окнами квартиры. Время, указанное в счете – 22.49 дня, предшествующего дню составления протокола.

В соседней комнате обнаружена пустая бутылка емкостью 0,7 л, изготовленная из прозрачного зеленого пластика. При осмотре бутылки в косопадающем свете обнаружено 2 слабо видимых следа пальцев рук, которые были обработаны порошком окиси цинка. В левом следе отобразилась центральная часть завиткового папиллярного узора. Во втором следе отобразилась правая часть центральной зоны петлевого узора с дельтой. Ножки петель направлены влево.

При осмотре места происшествия производилась фотосъемка (см. материалы). Первичное заключение врача-криминалиста о причине наступления смерти прилагается. Протокол прочитан вслух следователем. Замечания на действия следователя и правильность составления протокола от понятых не поступили.

I

Моя жена должна была вот-вот родить. Срок приходился на сентябрь, шла последняя неделя лета, я нервничал. Она же выглядела безмятежной, словно под комбинезоном не живот, а подушка, которую нужно таскать как епитимью.

Врач, лысый француз из Евроцентра, на приемах откровенно скучал: «Хорошо, хорошо, очень-очень хорошо…» – пел на мотив из популярной оперы. Когда она возвращалась из кабинета, медсестры улыбались. Только я не находил себе места.

Меня мучила бессонница, она спала как младенец. Полночи я лежал с открытыми глазами, слушал ее дыхание. И не мог представить, что меня ждет; как всё дальше будет.

Курсы, которые нам рекомендовали, ее не заинтересовали. Осторожно усаживаясь в машине, она пожимала плечами, и я понимал, что больше мы сюда не приедем. Что все подчиняется той силе, мешать которой глупо. И что она эту силу ощущает, а я нет.

Француз утверждал, что впереди две недели, спешить некуда. Врачи из клиники, наоборот, решили уложить ее как можно раньше, сейчас – чтобы не рисковать и заработать. Так я остался один.

Я остался один и погрузился в странное состояние. Мне все меньше верилось, что несколько лет мы прожили вместе. Что я не один, и у нас будет ребенок. В душе открылись двери, долго стоявшие на замке. Сумрачное, обволакивающее нечто хлынуло из темноты – и затопило, заполнило всё.

Внешне жизнь шла по-старому. Утром я бежал в издательство, вместе с художником смотрел обложки, верстку. Утверждали, отправляли авторам или корректору. Тащились по пробкам к заказчику. Обычно, если переговоры проходили удачно, втроем – я, жена и художник – отмечали сделку в ресторане. Поскольку получить заказ означало, что в издательстве будет работа, в семейном бюджете деньги, а у сотрудников зарплата, причем хорошая.

Рука машинально набирала номер – заказать столик – и сбрасывала звонок.

Ближе к дому ноги не слушались, я шел все медленней, словно боялся спугнуть кого-то. Хотя кого было тревожить? За год на новом месте мы даже с соседями не познакомились. Да и сама квартира выглядела необитаемой, чужой какой-то. Больше не радовали бакинские ковры, итальянская мебель. Синие деревянные жалюзи, ее «дизайнерская находка». С изумлением Робинзона я разглядывал детские коробки. Перебирал в шкафу юбки и платья, и не мог представить, кто эту одежду носит. Для кого вещи куплены.

Охранник на вахте тер щеки, моргал белесыми ресницами.

– Пока ничего, ждем, – докладывал ему.

– Дай бог, дай бог… – он причитал как бабка.

Я открывал компьютер, проверял почту. В сотый раз просматривал договора, эскизы. И снова возвращался к пустым почтовым ящикам. Включал музыку.

Ash Ra – эта подзабытая, из 70-х, группа выскочила по интернет-радио. Художник посоветовал лавку, где можно купить полную коллекцию. И я забрал под лестницей «Пушкинского» всё, что у них имелось.

Гитарные пассажи, сонное бормотание вокалиста, перепады ритма – музыка идеально выражала мою меланхолию и тревогу. Или этой музыкой мне просто хотелось заглушить гул? Ровный и тусклый, он звучал в голове неотвязно, как осенняя муха. Как вода, которую забыли выключить.

На фоне этого гула даже голос в телефоне казался нездешним.

– Да, все хорошо, – долетало с того конца.

– Нет, ничего не надо.

– Да, целую.

Она была безмятежна, а я чувствовал опасность. Неясную и потому еще большую тревогу. Мне хотелось кричать, звать на помощь – а на том конце бубнил телевизор и шутили медсестры. Но когда она вешала трубку, что-то недоговоренное оставалось в паузах между гудками.

Я запирал офис и выходил на улицу, в удушливый вечер.

Улица погружается в удушливый вечер. Такие вечера, неспешные и вместе с тем взвинченные, наступают в Москве, когда лето на исходе и нужно догуливать август на скорую руку. В это время машины идут под Кремль медленным плотным потоком. В раскаленном воздухе двоятся и наползают друг на друга огни. От бульвара еще сигналят, нетерпеливо и часто, но внизу мостовая уже очистилась, поток набирает скорость.

Наша улица особенная и не похожа ни на одну в Москве. Здесь стоят Старый университет и знаменитый храм, концертный зал и несколько театров, шумные рестораны и крошечные забегаловки. Все они расположены бок о бок, на одной линии, так что, гуляя по улице, на секунду можно представить, что ты в европейском городе; правда, только на секунду.

Около семи часов улица бурлит, не протолкнешься. У входа в кафе-рюмочную толпятся курильщики. Напротив концертного зала высаживаются из автобусов группы туристов. Они спешат на концерт, и смешиваются с теми, кто просто идет по улице – или ждет лишнего билетика. В это же время в храме заканчивается служба, и прихожане тихо расходятся – кто на бульвар, кто к метро.

И те и эти похожи между собой – так, словно их раздали из одной колоды, вынули из общей пачки. А случайные люди попадают на нашу улицу редко.

Я всегда считал август неслучайным месяцем. Именно в конце августа происходит нечто грандиозное, смена декораций. Исчезает одна сцена, и открывается другая. Наступает время, чтобы занять место, не пропустить шоу.

И вот ты не успеваешь, опаздываешь. Теперь он прозрачен, твой тоннель. Ни шум толпы, ни колокола, ни консерваторские гаммы не могут уничтожить его стены. Что бы ни происходило, мир остается снаружи. А ты идешь по тоннелю дальше.

– Двадцать второй, пожалуйста. – Я протягивал карточку.

Девушка снимала верхний ключ, оголяя смуглый живот.

– Конечно! – Моментальная улыбка выдавала в ней новенькую.

Спортивный клуб построили во дворе Старого университета. Пирамиду с круглыми окнами воткнули на месте сквера, куда мы на лекциях бегали пить пиво. В сущности, я плавал на месте собственной юности. Грустное совпадение, если вдуматься.

Поздно вечером клуб обычно пустовал. Никто не отражался в зеркалах, не брызгался под душем. Не болтал в шезлонгах по телефону. Вода в бассейне застыла, как стекло. Глядя на ярко-желтые ласты, на доски и полотенца, я фантазировал, что мир пуст. И что люди, которые в нем жили, исчезли.

Сауна потрескивала, скрипела от жара. Я ложился, складывал на груди руки. Когда сердце начинало стучать в горле, выскакивал наружу. Ледяная ванна, душ, тщательное бритье – наполняя время мелкими заботами, ты просто не думаешь, что впереди. Зачем? Если всё и так складывается прекрасно…

По ночам купол над бассейном превращался в зеркало. Плавая на спине, можно было любоваться собственным отражением. Правда, в нормальном зеркале тело выглядело нелепо, даже уродливо.

«Кто придумал эти бугры и отростки? волосы?»

Обычные, для плавания, очки висели на крючке.

– Эй! – озирался. – Кто здесь?

Но раздевалка пустовала.

– Как обычно? – услужливо спрашивал бармен.

Стручки сельдерея с хрустом исчезали в раструбе.

По телевизору шли новости, репортаж с похорон знаменитого балетмейстера. Следом давали президента. С театральной дрожью в голосе он выражал соболезнования, ласково поглаживая столешницу дамской ладошкой.

«Наверняка холодной и влажной». Меня передергивало.

– Не ваши? – Это была уборщица.

Очки напоминали черный иероглиф.

В городе наступала ночь.

В городе наступила ночь, все ярче горели огни. Отраженные в стеклах автомобилей, они затапливали улицу искусственным светом. Пленка этого света покрывала желтым загаром возбужденные лица людей, занимающих места за столиками; подсвечивала кокошники на фасаде театра – и пузатые, похожие на самовар, купола храма.

Самым популярным заведением на улице считалась терраса у памятника. Те, кто успел занять места снаружи, давно потягивали вино и коктейли. Остальных ставили в «лист ожидания» и рассаживали внутри.

И вот ты садишься, заказываешь. Осматриваешься. Все эти люди, уверен ты, опутаны гигантской паутиной; попали в сеть. То, как нарочито громко они разговаривают, как артистично пользуются приборами – насколько вообще театральны их слова и жесты, – передает возбуждение обреченных людей.

«Откуда вообще взялись эти дамы? – спрашивал я себя. – Эти девушки с бронзовыми от загара ляжками? Юноши в рубашках «Pink»? Мотоциклисты? Джентльмены в льняных майках? Кто они? Чем занимаются?»

Люди, сидевшие у памятника, выглядели одинаково. Никакой разницы между депутатом и парикмахером, светской дамой и проституткой не было.

У памятника произошло едва заметное движение, колебание мглы. Сгустилась тень, другая – и от постамента отслоилась склещенная парочка. Незнакомая девушка шептала художнику (я узнал его). Усевшись, тот достал блокнот, нарисовал что-то. Она поправила маечку, одними губами прочитала записку – и, улыбнувшись, выставила локти.

Я заметил на локтях ссадины, и в тот же момент мне почему-то захотелось оскорбить эту девушку. Унизить, заставить плакать – чтобы пухлые губы скривились от боли.

И я понял, что завидую художнику. Ревную к собственному компаньону.

Что я вообще знал о нем? Кроме того, что он приехал поступать в Полиграфический из Средней Азии. И что никого из родных и близких рядом с ним нет. В середине девяностых, когда мы выпускали книги по искусству, он сделал нам первую серию – броские, в европейском стиле обложки. Когда гранты давать перестали, мы соскочили на коммерческие издания, и он снова пригодился. Добавив к названию английское publishers, мы взялись за корпоративные альбомы и годовые отчеты. Не брезговали визитками.

Смешно и грустно вспоминать, как быстро наши читатели забыли нас.

Стерли из памяти то время – как будто ничего, кроме календарей, мы не делали.

Спустя пару лет жена уговорила дать художнику зарплату – в то время конторы вроде нашей плодились как грибы, и художников переманивали. К тому же он и по-человечески нас устраивал. В детстве мне обожгли связки, разговариваю я тихо. Мою природную застенчивость и негромкий голос многие принимают за высокомерие и держат за сноба. А художник вел себя открыто, бесцеремонно. Ему удавалось быть деловым и наивным, обаятельным и бестактным.

Клиентам, особенно женщинам бальзаковского возраста, такие типы нравятся.

Скоро я стал брать его на переговоры, иногда посылал одного. А спустя год по совету жены предложил должность директора. Сами мы оформились учредителями.

– Один «Эстерхази», прошу, котик! – Судя по голосу, девушка капризничала.

– Но мы же договорились… – Баритон.

– Если вставать поздно, то можно… – Она упрашивала как ребенок.

Я очнулся, посмотрел через плечо – пара холеных стариков заказывала десерты.

К телефону в клинике не подходили.

– Разве это писатель? – Очкастый парень отбрасывал журнал. – Сплошные авторские находки…

На обложке едва помещалась оплывшая физиономия.

Девушка, красивая полуазиатка, равнодушно пожимала плечами.

– Триста пятый, он дорогой? – спрашивала.

– Если бизнес-плюс, то да. – Он менял тему. – Но брать нужно в любом случае.

…Дом с орнаментом и решетками мне давно нравился. Мы чуть не купили здесь квартиру, даже внесли залог. Но в решающий момент сделка сорвалась, кому-то квартира оказалась нужнее. И мы поселились в соседнем доме.

Недавно на «нашем» балконе кто-то соорудил голубятни. Разрисованные подсолнухами, они напоминают шкафчики в пионерском лагере. Сами окна, узкие и ячеистые, открытыми я никогда не видел. Шторы тоже не раздвигались – ни разу.

Кто жил за этими окнами? Мне представлялась пожилая пара, «с судьбой». Он – знаменитый советский карикатурист или поэт-песенник. Звезда оперетты, кумир 60-х – она. Не торгуясь, выкупили его родовое гнездо. Или ее, не важно.

«Детей нет, воспитывают внука».

Родителей внука я сразу похоронил в автокатастрофе.

Снова и снова оглядывая террасу, я хотел верить, что эти люди сидят рядом. Заказывают десерты или кофе – как эти старики. Или молчат, поскольку все уже сказано.

…Художник улыбался тому, что рассказывала «маечка», показывая глазами на мой карман (это была его черта, играть лицом две роли).

Я вынул телефон, нажал кнопку.

«Nomer mertvogo cheloveka» – говорилось в сообщении.

Художник всегда писал латиницей.

На следующий день после того, как жену забрали в клинику, в контору позвонили.

– С вами говорит младший следователь.... – Далее шла нелепая, гоголевская фамилия. – Мы хотели задать несколько вопросов господину…

В трубке зашелестели бумагами.

«Соединяет с кем попало…» – я погрозил секретарше.

– Еще раз, откуда?

Откашлявшись, тот представился полностью, сделав ударение на последнем слове: «…по борьбе с экономическими преступлениями».

– Нас интересуют счета… – Он начал перечислять реквизиты, даты. – Сегодня можете подъехать?

Я отказался, сославшись на семейные обстоятельства. А внутри все похолодело, сжалось. Мышцы лица парализованы, губы не двигаются.

– Жена рожает.... – выдавил.

На том конце понимающе вздыхали:

– Знаем, знаем… Завтра в девять у вас – нормально?

Несколько минут я сидел без движения, сжимая мокрую от пота трубку. Потом резко повернулся в кресле. Пять пар испуганных глаз смотрели из-за мониторов. Что я мог сказать им? С этого момента наша судьба висела на волоске. И людям, которые только что звонили, ничего не стоило перерезать его.

Следователем оказалась толстая девица. Села без приглашения, поправила аккуратный пучок на затылке. Выложила красные папки с файлами. Чай, который принесла девочка, не тронула; сразу перешла к делу. Уверенная, хамоватая. Только очки поправляет, как школьница.

«Пышка, и на такой должности…» – Я с тоской оглядывал одутловатое лицо.

«Кому она мстит? Кому и что доказывает?»

Наверное, в жизни, самом составе, что-то переменилось.

«А я со своими книгами не заметил».

Она говорила без остановки, быстро пережевывая каждое слово. Я кивал, обещал поднять бумаги, отчеты, указать имена и фамилии. А сам лихорадочно соображал, в чем дело. Где произошла ошибка.

В прошлом году мы действительно провели через эту фирму крупную сумму – больше, чем положено мелким рыбешкам. И они сразу сделали стойку – когда накрыли всю схему.

– Нам нужен человек – с кем вы работали? – твердила «пышка». – Телефон, имя. Пока у вас есть время.

– Разумеется. – Я изображал на лице беззаботную улыбку.

«Но как давать взятку? Сколько? Кому? Не этой же…»

Прошло минут десять, вокруг по-прежнему гудела публика – возбуждено, празднично. Хотя какой сегодня праздник? Декорация прежняя, просто в дыры на холсте смотрят новые лица.

– Ну, как она?

Плетеный стул хрустнул, заскрипел.

– Без изменений, ждем. —Я придвинулся.

Их столик сразу оккупировала новая пара.

– Мне тут посоветовали… – Художник скинул звонок, прошелся языком во рту. – В общем, нужен телефон мертвого человека.

Он обвел рукой террасу, и несколько голов тут же повернулось в нашу сторону.

– Никто ведь не знает, чем на самом деле занимаются эти люди?

Действительно, договора в таких конторах составляют от фиктивного имени, часто по ворованным документам. Сама фирма существует две-три недели, после чего меняет реквизиты или надевает вывеску туристического агентства. Реальным остается только один человек – тот, кто стоит за схемой. Конечно, я знал этого человека, однако выдать его означало подписать приговор себе, и на это они тоже рассчитывали.

«Но где взять этот номер?»

– Как только выяснят, что человек врезал дуба, – все, дальше копать не будут.

В темноте его глаза отливали желтизной, как стекла на витринах.

– Почему?

–Потому что мы не ЮКОС, проще взять за жабры новых. – Сиденье под ним снова затрещало. – Таких, сам знаешь – как семечек. Хоп?

Нервничая, он часто вставлял азиатские словечки.

Я запрокинул голову, посмотрел на балкон. На посетителей, каждый из которых теперь выглядел мишенью. Снова наверх.

– Ты как, на связи? – Он нетерпеливо постучал по столику пепельницей. – Надо что-то делать, товарищ…

На балконе сидели голуби, но окна по-прежнему наглухо зашторены.

– Скажи, кто была эта девушка?

…Чеки из магазинов и посадочные талоны, провода зарядных устройств и счета за интернет, багажные квитанции и коробки от дисков – барахло лежало в письменном столе вперемешку, залитое чем-то желтым. И я перечитывал записные книжки и ежедневники. Изучал жизнь, прожитую по безупречной схеме.

«Где произошла ошибка? Почему именно теперь, сегодня?»

Внутренний голос твердил, что причина во мне, а не в осечке со счетом. Что эпизод со следователем всего лишь верхушка айсберга. Кульминация. «Это с тобой что-то случилось – а уж потом понеслось к черту». Но что? И почему?

Не страх, но ужас переполнял меня в такие секунды – перед тем неясным, что раньше находилось снаружи, а теперь стало моей частью. Еще вчера предсказуемая, жизнь рушилась. Распадалась под натиском чужой силы. «Сколько мы продержимся на взятках – полгода, год? С долгами за квартиру и клинику, с огромными кредитами – с моими сотрудниками, выброшенными на улицу – с ребенком и женой на руках – что мне делать? Как жить?»

«Говорил – откладывай! – Кусал подушку. – Знал, в какой стране живешь. С какими гнидами».

Но люди, чья юность пришлась на эпоху инфляций, копить не умели.

После рюмки коньяку немного успокоился. «Обойдется, проскочим!» Хлопал себя по щекам, умывался. «Когда начинали, еще не такое случалось». И снова возвращался к тяжелым, неразрешимым мыслям.

«Почему раньше мир выглядел сложным, но постижимым, разумным? А теперь тебя отделяет пропасть. Дыра, которую ничем не залатаешь. Даже время, которое раньше казалось дворцовой анфиладой, превратилось в темный коридор».

Я взял с полки книгу испанского художника. Вспомнил, как приехал на его выставку в Вене – и как бродил между огромных пластин, закрученных или вытянутых как волны. Как потом обедал с девушкой-литагентом, и как между нами едва не случился роман; а вечером познакомился с русской – и теперь она ждала от меня ребенка.

Чем ближе подступало прошлое, тем явственнее было чувство, что с этим прошлым меня ничто не связывает. Что я очутился между пластинами испанского художника, только в реальности. И что время, в которое я попал, мне враждебно.

За бульваром та же улица. Но в этой части нет ни кафе, ни музеев. Мерцают сквозь тяжелую от пыли листву фасады особняков, торчат комоды жилых домов – с балконами, выдвинутыми как ящики. Нет ни людей, ни машин. Ничего не стоит перейти улицу на красный свет. Но девушка стоит на бульваре и упрямо ждет зеленый. От нетерпения она переступает тонкими ногами – отчего кажется, что ноги живут отдельно. Наконец дают зеленый. Осторожно, словно пробуя ногами воду, она переходит улицу и исчезает в тени. Спустя минуту ее силуэт на фоне решетки. Девушка сбавляет шаг и поправляет на плече майку. В скругленных окнах видно ее отражение. Как она разглядывает крыльцо особняка и колонны. Фонари над входом. И идет дальше. Никто, кроме постового в будке, не обращает на девушку внимания. Но и тот, докурив, закрывает за собой дверцу. Опять тишина, духота. На мостовой тлеет окурок. В темноте слышно, как щелкают пляжные шлепанцы. Но этот звук скоро затихает.

О смерти одноклассницы мне сообщили на сайте. Написала девочка, то есть теперь уже дама – они со школы дружили, и девочка знала, что между нами в школе «что-то было». Из письма я узнал, что ее нашли в коматозной гостинице на окраине, «Турист» или «Спутник» – не помню. Снотворное и алкоголь в диком количестве, без вариантов.

Но случай это или самоубийство – неизвестно. Похороны во вторник, тогда уже наступила пятница. Да и о какой любви шла речь? Сидели за одной партой, касались коленками. Целовались в подъезде и однажды станцевали медленный танец, сгорая от стыда перед сверстниками. А потом она уехала, исчезла из нашего класса. Стала артисткой или что-то в этом роде – не знаю. Только несколько лет назад, когда я заказывал мебель, мы заочно встретились. В договоре стояла знакомая фамилия, и я с удивлением понял, что девочка, в которую я был влюблен школьником, теперь хозяйка салона. И вот, надо же…

«Такие часто работают с подставными фирмами».

Я открыл в телефоне новое сообщение.

«Идеальная кандидатура».

Но пальцы отказывались нажимать кнопки.

Мне вдруг вспомнилась ее мать, худая женщина в синей юбке. Ее седые и почему-то всегда распущенные волосы. Эклеры на тарелке, которыми она меня угощала. Несуразно маленькие для такого роста руки. Представил, как она теребит фартук, как дрожат сухие губы – когда приходят эти. Как толстая открывает «горькую правду о дочери», чей портрет стоит в траурной рамке.

Картина выглядела отвратительной, гнусной.

«Ну что, что?» – глаза блуждали по комнате.

В ответ с коробки скалился младенец.

«Давай, соглашайся! —Я принялся упрашивать ее – так, словно она сидела в соседней комнате. – А то ведь сожрут, схряпают – сама знаешь гадов».

Рассказал про нашу старенькую корректоршу и дорогие лекарства, на которых она держится. Что верстальщику надо платить за учебу сына. У всех долги, кредиты. Болячки. Не говоря о моем семействе.

«К нормальной жизни привыкаешь быстро…»

Я говорил – а внутри разгоралась злость. Ненависть – к системе, которая ставит всех на колени. К людям, позволившим эту систему построить. Зажав телефон, изо всех сил лупил подушку, воображая толстую. И дрожал, задыхался от страха и наслаждения.

…Улица по-прежнему пустовала. Жарко, тихо – ни знака, ни намека. Ни звука. Только листва набрякла – наверное, перед ливнем. И шелестит мелкой дрожью.

Кнопка вдавилась, хрустнула.

«Ваше сообщение отправлено».

Теперь в тишине звучало только пение.

В тишине играла восточная музыка. Первое время, когда жара только пришла в город, я недоумевал: откуда? А несколько дней назад подсмотрел, что это посольство Лаоса устраивает пикники для своих в соседнем дворе – ночью, когда не так жарко.

Сидя на подоконнике и слушая странную безмятежную музыку, я ощутил забытое, детское чувство тревоги и восторга. А еще музыка разбудила сознание значительного и вместе с тем простого, обыденного. Того, что оберегало меня с той поры, когда ушел отец, и между мной и миром никого не осталось. Это ощущение было отчетливым, как вкус молока или хлеба. Когда мир и вселенная живы. Не только деревья или трава, люди – когда живы дома и улицы; шары на пожарной каланче или решетка с воротами.

Подросток, сидевший ночами на подоконнике, думал: так будет всегда.

«Наверное, каждый из нас хочет вернуть это ощущение».

Я спрыгнул с подоконника, вытер пот.

«И художник, и толстый следователь».

Но как это сделать?

Из подъезда во двор метнулась полоска света, кто-то входил внутрь.

Я обернулся и тихо присвистнул от неожиданности.

«Да, но с какой стати?» – Тут же задернул штору.

«На террасе художник нас даже не представил».

И снова ощутил укол ревности. Вакуум, провал под сердцем.

Между тем кабинка лифта поднималась по стеклянному пеналу. «Второй, третий, четвертый…» – я машинально считал этажи. На последнем лифт замер, по лестнице прокатился звук хлопнувшей двери. Девушка вышла, свет в кабинке погас.

Воображение нарисовало тусклую лампу и двустворчатые двери. Как хрустит под ногами выбитая плитка. Вот я протягиваю руку и нажимаю кнопку звонка. Вот за дверью слышны шаги, это стучат ее шлепанцы. Дверь приоткрывается, ее глаза – изумленный испытывающий взгляд. «Ты? Здесь?» Она кусает губы, озирается. Улыбается – и снова смотрит мне в лицо, поправляя на плече маечку.

Отступает внутрь коридора, впускает меня.

Я закрыл лицо. Коробки с детскими вещами виднелись сквозь пальцы. Еще вчера я носился по городу, заказывал эти штуки. Принимал пачки от курьеров, расписывался в квитанциях. Совал чаевые, словно хотел замять неловкость, откупиться. Словно знал, что через пару дней не смогу не думать о девушке, которую увижу.

Дверь во дворе снова хлопнула. Немного ссутулившись под тяжестью небольшого рюкзака, она быстро шла через двор. Кеды, рюкзачок, темные джинсы – от пляжной девушки ни следа.

«Другой человек!»

Зачем человек бросает всё и выбегает из дома – на ночь глядя? Зачем крадучись преследует незнакомую девушку по спящему городу? Следит за ней как шпион? Чего не хватает ему, раз он думает, что можно изменить себя, узнав тайну этой девушки? Да и в чем ее тайна? В том, что она участвует в грандиозном спектакле, который только что начался? Имеет крошечную роль проводника в мир, куда человек пока не думал собираться, но где вот-вот окажется, поскольку в другой мир всегда попадаешь внезапно?

Здание, куда входит девушка, выглядит необитаемым. Не дом, а бетонный бункер – без дверей и окон. Настоящая крепость. Однако дверь – выкрашенная черной краской и потому незаметная – есть, и если нажать кнопку и произнести нужное слово, ее откроют.

За спиной охранника уходит вниз широкая лестница. Низкие потолки делают ее похожей на спуск в подземный переход. Но ступеньки выводят в большой высокий зал. Шарообразные лампы освещают отбитую до кирпича стену, на которой висят огромные черно-белые фотографии. На другой стене мерцает экран, под ним сцена с черными динамиками. Потолок поддерживают узкие колонны, но людей в зале так много, что невозможно разглядеть, где эти колонны упираются в землю.

С лестницы кажется, что они парят в воздухе.

Люди в зале разбиты по парам, эти пары неравные. Пожилой кавалер ведет совсем юную девицу. Дама со студентом, девушка с девушкой. Парень, вообще один – обнимает стан невидимой партнерши. Все застыли и молчат, не двигаются. Опустив головы, ждут.

В тишине слышны дыхание и звон посуды за барной стойкой. Наконец вступает музыка, первые аккорды. Танго! И пары приходят в движение. Огни софитов мигают, отбивая такт, пары кружатся. На стене ритмично вспыхивают тени от колонн – и тут же исчезают. Разворот и поддержка, и снова шаг. Как смешны и трогательны их неуверенные, старательные движения! Как серьезны и сосредоточенны лица – будто им нужно решить сложное уравнение, справиться с непосильной задачей. И от этого они неловко задевают друг друга спинами и локтями, сбиваются с такта. Замирают на секунду, чтобы поймать ритм, – и начинают снова.

Девушка выскользнула из служебного помещения и села за дальним концом стойки. Бармен кивнул ей как старой знакомой, бросил быстрый взгляд на красный рюкзак. Она улыбнулась в ответ – и опустила в пиво один за другим несколько кубиков льда. Тщательно раздавила лимон трубочкой, пригубила. Раскрыла книгу и уткнулась в нее.