Человек, который знал слишком много

      Последовала непонятная тишина, дым рассеивался, и сэр Уолтер, подойдя к окну, заглянул в пустоту древней башни.
      Кроме Уилсона, озиравшегося вокруг, там никого не было.
      Внутри башня представляла собой одну пустую комнату, в которой не оказалось ничего, кроме простого деревянного стула и стола. На столе были бумаги, перья и чернильница, рядом с ней стоял подсвечник. На стене, под верхним окном, виднелась грубо сколоченная из досок площадка, похожая, скорее, на большую полку. Добраться до нее можно было только по приставной лестнице. Площадка была пуста, как и вся комната с ее голыми стенами.
      Уилсон, оглядев помещение, подошел к столу и стал внимательно рассматривать лежащие на нем вещи. Затем он молча указал своим тощим пальцем на открытую страницу большой тетради. Человек, который писал в ней, остановился, даже не окончив начатого слова.
      - Я говорю, это было похоже на взрыв, - сказал сэр Уолтер. - И сам человек будто тоже взорвался. Во всяком случае, он каким-то образом вылетел из башни, не повредив ее при этом. Вернее, он исчез, как мыльный пузырь, а не как взорвавшаяся бомба.
      - Зато он повредил нечто гораздо более ценное, чем башня, - мрачно сказал Уилсон.
      Наступило долгое молчание, затем сэр Уолтер произнес серьезно:
      - Что ж, мистер Уилсон, я не сыщик. После происшедших здесь печальных событий придется вам взять на себя руководство. Мы все горько сожалеем о причине этого, но мне хотелось бы сказать, что в данном деле я полностью полагаюсь на ваши способности. Что мы должны предпринять?
      Уилсон, казалось, вышел из своего подавленного состояния и ответил на его слова признательностью и уважением, которые вряд ли кому выказывал до сих пор. Он отдал распоряжение нескольким полицейским обыскать башню внутри, послав остальных осматривать ближайшие окрестности.
      - Я думаю, - сказал он, - что прежде всего необходимо убедиться, не скрывается ли он где-нибудь в башне, ибо едва ли он мог выбраться оттуда. Бедняга Нолан, может быть, и стал бы говорить опять о фее смерти или о том, что это сверхъестественно, но вполне возможно. Однако мне нет нужды прибегать к помощи бестелесных духов, когда я имею дело с реальными предметами. А они таковы: пустая башня с лестницей, стул и простой стол.
      - Спириты, - произнес сэр Уолтер с улыбкой, - сказали бы, что духи могут многое сделать с помощью простого стола.
      - Только в том случае, если на нем стоит хорошая бутылка спиртного, ответил Уилсон, улыбаясь своими бесцветными губами. - Здесь верят в духов, особенно когда нагрузятся ирландским виски. Думается мне, этой стране не хватает просвещения.
      Тяжелые веки Хорна Фишера дрогнули, точно он был не в силах сдержать ленивый протест против презрительного тона сыщика.
      - Ирландцы слишком верят в духов, чтобы верить в спиритизм, проговорил он тихо, растягивая слова. - Они слишком много о них знают. Если же вы хотите найти по-детски простодушную веру в любого духа, то ищите ее в своем любимом Лондоне.
      - И не собираюсь искать, - ответил задетый за живое Уилсон, повторяю, я имею дело с вещами более простыми, чем ваша простодушная вера, - стол, стул и лестница.
      И вот что я должен сказать о них для начала. Они грубо сколочены из дешевого дерева. Однако стол и стул совсем новые и сравнительно чистые. Лестница покрыта пылью, и под верхней ступенькой видна паутина. А это значит, что стол и стул он взял у кого-нибудь в деревне совсем недавно, как мы и предполагали. Но лестница уже давно стоит в этой проклятой старой норе. Она, вероятно, составляла часть первоначальной обстановки - наследия этого великолепного дворца ирландских королей.
      Фишер снова глянул на него из-под тяжелых век, однако, казалось, одолеваемый сном, ничего не сказал. Уилсон продолжал:
      - Совершенно очевидно, что здесь только что произошло нечто необычное. Ставлю десять против одного, что все дело каким-то образом связано с этим местом. Может быть, он выбрал башню, потому что больше нигде не мог бы сделать того, что сделал, - ведь выглядит она не очень-то гостеприимно. Но он знал ее издавна; говорят, она принадлежала его роду. Итак, все вместе взятое указывает на то, что тайна кроется в конструкции самой башни.
      - Ваши доводы кажутся чрезвычайно убедительными, - сказал внимательно слушавший сэр Уолтер. - Но что бы это могло быть?
      - Теперь вы понимаете, что я имел в виду, говоря о лестнице, продолжал сыщик. - Она единственная здесь старая вещь и первая, которую я заметил своим взглядом кокни. Но тут есть и еще кое-что. Эта площадка наверху предназначалась для всякого старого хлама, однако никакого хлама там нет. Насколько я могу судить, она совершенно пуста, как и вся башня, и я не понимаю, к чему тогда лестница. Думается мне, что, не найдя здесь внизу ничего необычного, стоит заглянуть наверх.
      Он живо соскочил со стола, на котором сидел (единственный стул был предоставлен сэру Уолтеру), и быстро взобрался по лестнице. За ним последовали остальные. Мистер Фишер поднялся последним, храня на лице выражение полного безразличия. Однако и на этой стадии их постигло разочарование, хотя Уилсон обнюхал каждый угол, как терьер, и облазил, как муха, весь потолок.
      Полчаса спустя они вынуждены были признать, что так и не напали на след. Личному секретарю сэра Уолтера, видимо, все труднее было бороться с дремотой, столь неуместной в данных обстоятельствах. Поднявшись последним по лестнице, он, казалось, не находил в себе сил даже спуститься вниз.
      - Спускайтесь, Фишер, - позвал его сэр Уолтер снизу, после того как все остальные снова очутились на полу. - Надо решить, стоит ли разнести эту башню на куски, чтобы понять, как она сделана.
      - Иду, - ответил голос сверху, сопровождаемый сдавленным зевком.
      - Чего вы ждете? - спросил сэр Уолтер нетерпеливо. - Вы что-нибудь увидели?
      - Да, пожалуй, - неопределенно ответил тот. - А вот теперь я вижу совершенно отчетливо.
      - Что вы видите? - резко спросил Уилсон, сидя на столе и нетерпеливо постукивая каблуками.
      - Человека, - ответил Хорн Фишер.
      Уилсон сорвался со стола, как будто его столкнули.
      - Что вы говорите? - закричал он. - Как это вы можете видеть человека?
      - В окно, - кротко ответил секретарь сэра Уолтера. - Я вижу, как он приближается к нам по равнине. Он идет прямо по открытому полю, направляясь кратчайшим путем к башне. По-видимому, он хочет нанести нам визит. И, принимая во внимание, кем он может быть, полагаю, было бы учтивее, если бы мы встретили его у двери.
      И он неторопливо спустился с лестницы.
      - Кто бы это мог быть? - в изумлении сказал Уилсон.
      - Думаю, что тот, кого вы зовете принцем Майклом, - небрежно заметил мистер Фишер. - Я даже уверен, что это он. Я видел его фотографии в полиции.
      Наступила мертвая тишина, во время которой в ясной голове сэра Уолтера мысли завертелись наподобие крыльев ветряной мельницы.
      - Разрази его гром! - проговорил он наконец. - Даже если предположить, что им же подготовленный взрыв выбросил его неизвестно каким образом за полмили отсюда и не причинил ему никакого вреда, то все равно я не понимаю, какого черта он сюда идет. Убийца обычно не возвращается так скоро на место своего преступления.
      - Откуда ему знать, что это место его преступления? - ответил Хорн Фишер.
      - Черт возьми, что вы хотите сказать? Вы полагаете, что он до такой степени рассеян?
      - Дело в том, что это отнюдь не место его преступления, - сказал Фишер, подходя к окну и выглядывая из него.
      Опять наступило молчание, а затем сэр Уолтер произнес спокойно: "
      - Что вам пришло в голову, Фишер? Я вижу, у вас возникла новая теория относительно того, как этот парень вырвался из окружавшего его кольца.
      - Он и не вырывался, - ответил Фишер, стоя у окна и не оборачиваясь. Он и не мог вырваться, ибо он не был в этом кольце. И в башне его не было во всяком случае, когда мы окружали ее.
      Он повернулся и встал, прислонившись спиной к косяку окна. Несмотря на обычное для него выражение безразличия, лицо его было бледнее, чем всегда, - возможно, от падавшей на него тени.
      - Я начал догадываться кое о чем, когда мы только подходили к башне, сказал он. - Заметили ли вы, как затрепетало пламя свечи, перед тем как погаснуть? Я был почти уверен в том, что это последняя вспышка догоревшей свечи. А когда я вошел в комнату, я увидел вот это.
      Он указал на стол, и сэр Уолтер пробормотал что-то вроде заглушенного проклятия по поводу своей собственной слепоты. Свеча в подсвечнике действительно выгорела до конца, однако что из этого следовало, оставалось для сэра Уолтера тайной.
      - Затем возникает своего рода математический вопрос, - продолжал Фишер, снова спокойно прислонясь к окну и всматриваясь в голые стены, как бы разглядывая на них воображаемые чертежи. - Человеку, находящемуся в центре треугольника, не так-то просто видеть все три угла.
      Однако если он находится в одном из углов, ему гораздо легче видеть то, что происходит в двух других, в особенности если они лежат у основания равнобедренного треугольника. Прошу прощения, если это похоже на лекцию по геометрии, но...
      - Боюсь, что у нас нет для нее времени, - холодно проговорил Уилсон. Если этот человек в самом деле возвращается, я должен немедленно отдать приказания.
      - Все же я продолжу свою мысль, - заметил Фишер, с оскорбительным спокойствием гладя в потолок.
      - Должен просить вас, мистер Фишер, не мешать мне вести расследование по своему усмотрению, - сказал Уилсон решительно. - Сейчас здесь распоряжаюсь я.
      - Да, - тихо ответил Хорн Фишер тоном, заставившим похолодеть всех присутствующих. - Да, но почему?
      Сэр Уолтер смотрел на Фишера в изумлении, перед ним был совсем не тот молодой человек, медлительный и томный, которого он знал. Фишер поднял веки и смотрел теперь на Уилсона, широко раскрыв глаза: казалось, с его глаз, словно с глаз орла, сдвинулась пленка, обычно прикрывавшая их.
      - Почему вы распоряжаетесь здесь? - спросил он. - Почему вы ведете теперь расследование по своему усмотрению? Как случилось, хотел бы я знать, что здесь нет никого старше вас по чину, чтобы вмешаться в ваши действия?
      Все растерянно молчали. В эту минуту снаружи раздался сильный и гулкий удар в дверь башни, и этот звук представился их взволнованному воображению тяжелым ударом молота самой судьбы.
      Деревянная дверь заскрипела на ржавых петлях под чьей-то сильной рукой, и в комнату вошел принц Майкл.
      Никто не сомневался, что это был он. Светлое платье принца, хотя и сильно пострадавшее за время его приключений, сохранило все же прекрасный, почти щегольской покрой, а острая бородка, или эспаньолка, словно служила новым напоминанием о Луи Наполеоне; впрочем, он был гораздо выше и стройнее того, кому стремился подражать. Никто не успел произнести ни слова, когда он, как бы прося их хранить молчание, сделал легкий, но величественный жест гостеприимного хозяина.
      - Джентльмены, - сказал он, - приветствую вас в башне, ставшей теперь столь неприглядной.
      Уилсон опомнился первым. Он шагнул к нему и произнес:
      - Майкл О'Нейл, именем короля я арестую вас за убийство Фрэнсиса Мортона и Джеймса Нолана. Считаю своим долгом предупредить вас...
      - Нет, мистер Уилсон, - внезапно вскричал Фишер, - вам не удастся совершить третье убийство!
      Сэр Уолтер Кэри вскочил со стула, который с грохотом повалился на пол.
      - Что это значит? - воскликнул он властным голосом.
      - Это значит, - ответил Фишер, - что человек по имени Хукер Уилсон выстрелом из окна через пустую комнату убил своих товарищей в ту минуту, когда они появились в двух противоположных окнах. Вот что это значит. А если вы хотите убедиться в этом, то сосчитайте, сколько было выстрелов и сколько патронов осталось у него в револьвере.
      Уилсон быстрым движением руки схватил револьвер, который лежал на столе. Но случилось самое неожиданное из всего, что можно было предположить. Принц Майкл, неподвижно, как статуя, стоявший на пороге, вдруг подбежал и с ловкостью акробата выхватил револьвер из рук сыщика.
      - Собака, - воскликнул он, - ты - это справедливость англичан, а я трагедия ирландцев. Ты пришел сюда, чтобы убить меня рукой, обагренной кровью твоих братьев. Если бы они пали от кровной мести, это назвали бы убийством, но тогда твой грех можно было бы оправдать. Мне же, невиновному в их убийстве, суждено было бы умереть торжественно и пышно. Произносились бы длинные речи, и судьи терпеливо вслушивались бы в мои тщетные попытки доказать свою невиновность, отмечая мое отчаяние и пренебрегая им. Да, вот что я называю злодейством. Но можно убить - и не совершить преступления. В этом револьвере осталась еще одна пуля, и я знаю, кто ее заслужил.
      Уилсон даже не успел повернуться, как Майкл выстрелил. Сыщик скорчился от боли и упал, как бревно.
      Полицейские бросились к нему, сэр Уолтер стоял, не в силах произнести ни слова. Наконец Хорн Фишер нарушил молчание.
      - Да, вы - подлинное воплощение трагедии ирландцев, - сказал он, сопровождая свои слова странным жестом усталости. - Вы были совершенно правы и сами погубили себя.
      Лицо принца стало неподвижно, как мрамор потом в глазах его мелькнуло что-то вроде отчаяния.
      И вдруг он рассмеялся и швырнул дымящийся револьвер на пол.
      - Да, мне нет оправдания, - сказал он. - Я совершил преступление, и оно заслуженно навлечет проклятие на меня и детей моих.
      Хорн Фишер, казалось, не ожидал такого быстрого раскаяния. Не отводя от Майкла глаз, он спросил тихо:
      - О каком преступлении вы говорите?
      - Я помог английскому правосудию, - ответил принц Майкл. - Я отомстил за смерть полицейских вашего короля. Я выполнил дело королевского палача. По справедливости меня надо за это повесить. "
      И он сделал шаг к полицейским. Он не сдавался, а, скорее, приказывал им арестовать себя.
      Таковы были события, о которых спустя много лет Хорн Фишер рассказывал журналисту Гарольду Марчу, сидя в небольшом, но фешенебельном ресторане недалеко от Пикадилли. Он пригласил Марча пообедать с ним после расследования дела, которое он назвал "Лицо на мишени".
      Вначале разговор зашел об этом таинственном происшествии, а затем Хорн Фишер предался воспоминаниям о более ранних событиях своей молодости, побудивших его заинтересоваться проблемами, подобными делу принца Майкла. С тех пор прошло пятнадцать лет. Волосы Хорна Фишера еще более поредели, на лбу образовались залысины, в движениях его длинных и тонких рук было больше усталости и меньше выразительности. И он рассказал давнюю историю о своем ирландском приключении, потому что тогда он впервые столкнулся с миром преступлений и понял, что преступление может быть тайно и непостижимо связано с законом.
      - Хукер Уилсон был первым преступником, которого я встретил, и он служил в полиции, - рассказывал Фишер, вертя в руках бокал. - И всю свою жизнь я встречал людей такого рода. Он был безусловно одаренным человеком, может быть, даже талантливым. И как сыщик, и как преступник он достоин самого тщательного изучения. У него была характерная наружность - бледное лицо и ярко-рыжие волосы, и он принадлежал к типу людей, холодных и равнодушных ко всему, кроме всепожирающей страсти к славе.
      Он мог управлять своим гневом, но не честолюбием. Во время своего первого столкновение с начальниками он проглотил их насмешки, но весь кипел от обиды. Однако позже, когда в просветах окон появились два резко очерченных силуэта, он не мог удержаться от мести, тем более что таким образом он избавлялся сразу от двух людей, служивших ему препятствием на пути к продвижению. Он стрелял без промаха и рассчитывал на то, что некому будет свидетельствовать против него. Надо сказать, что Нолан едва не выдал его: умирая, он успел произнести "Уилсон" и указать на него. Мы думали, что он просит нас помочь товарищу, в то время как он назвал убийцу. Что касается лестницы, то ее было совсем нетрудно опрокинуть - стоящий на ней не мог видеть, что происходит внизу, а затем Уилсон и сам упал на землю, прикинувшись пострадавшим при катастрофе. Однако наряду с убийственным честолюбием он обладал искренней верой не только в свои таланты, но и в свои теории. Он верил в теорию "свежего глаза" и стремился к широкому примечению своих новых методов. В теории Уилсона было зерно истины, хотя его и постигла неудача, обычная в таких случаях, - ведь даже свежему глазу не видно невидимое. Эти теории подходят для простых случаев, как с лестницей или пугалом, но они бессильны там, где дело касается самой жизни или человеческой души. И он глубоко ошибся в том, что мог сделать такой человек, как принц Майкл, услышав крик женщины. Тщеславие Майкла и понятие о чести были причиной того, что он, не задумываясь, поспешил на помощь, за перчаткой дамы он вошел бы даже в Дублинский замок. Считайте это позой, если угодно, но именно так он и поступил бы. Что произошло, когда он встретил Бриджет, - это уже другая история, которую мы, может быть, никогда не узнаем. Но по слухам, до меня дошедшим, они помирились. И хотя Уилсон на этот раз ошибся, все же было что-то новое в его мысли о том, что человек, не знающий данного места, замечает больше, чем тот, кто прожил здесь всю жизнь, потому что он слишком много знает. Да, кое в чем он был прав. И он был прав относительно меня.
      - Относительно вас? - спросил Марч.
      - Я слишком много знаю, чтобы знать что-нибудь, или, во всяком случае, чтобы сделать что-нибудь, - сказал Хорн Фишер. - Я говорю сейчас не только об Ирландии. Я говорю об Англии. Я говорю о всей системе нашего управления, хотя, вероятно, она единственно для нас возможная. Вы спрашиваете меня, что произошло с теми, кто остался в живых после этой трагедии. Так вот: Уилсон выздоровел, и нам удалось убедить его подать в отставку. Однако этому проклятому убийце пришлось дать такую огромную пенсию, какую едва ли получал самый доблестный герой, когда-либо сражавшийся за Англию. Мне удалось спасти Майкла от самого страшного, однако этого совершенно невинного человека пришлось отправить на каторгу за преступление, которого, как мы хорошо знаем, он не совершал. И только значительно позже нам удалось тайно способствовать его побегу. Сэр Уолтер Кэри сейчас премьер-министр, и весьма вероятно, что он никогда бы им не был, если бы стала известна правда об этом позорном происшествии, случившемся в его ведомстве. Она могла погубить нас всех, когда мы были в Ирландии. Для него же это наверняка был бы конец. А ведь он старый друг моего отца и всегда был очень добр ко мне. Как видите, я слишком тесно связан с этим миром, и, уж конечно, я не был рожден для того, чтобы изменить его. Вы, по-видимому, огорчены, а может быть, даже шокированы, но я и не думаю обижаться на вас.
      Что ж, если угодно, переменим тему разговора. Как вам нравится это бургундское? Оно - мое открытие, как, впрочем, и сам ресторан.
      И он начал пространно, с чувством и со знанием дела говорить о винах предмете, о котором, как скажут некоторые моралисты, он также слишком много знал.
      ВОЛКОВ ЛАЗ
      На широких ступенях просторного дома в Парке Приора {Приор настоятель в некоторых католических монастырях или старший монах в братии там, где настоятель - аббат} сошлись двое - архитектор и археолог; и хозяин, лорд Балмер, со свойственной ему ветреностью ума, счел натуральным их представить друг другу. Ветреность ума сочеталась в лорде с некоторой туманностью, нечетким сопряжением идей, и в данном случае он руководствовался тем, что архитектор и археолог начинаются с трех одинаковых букв.
      Нам остается лишь почтительно гадать, не взялся ли бы он, исходя из тех же предпосылок, знакомить медика с медником, математика с матадором и космополита с косметичкой.
      Крупный, светловолосый, коренастый и короткошеий молодой человек, он непрестанно жестикулировал, машинально щелкал себя по руке перчатками и поигрывал тросточкой.
      - У вас, несомненно, найдется, о чем потолковать, - сказал он беспечно. - Старинные здания и всякое такое.
      Это здание, хоть не мне говорить, довольно старинное, между прочим. Простите, я на минутку должен вас оставить. Пойду, пригляжу за приглашениями на рождественский трам-тарарам, который затеяла сестра. Мы, разумеется, на вас всех рассчитываем. Джульетта замахнулась на бал-маскарад. Аббаты, крестоносцы и всякое такое. Мои предки, одним словом.
      - Аббат, полагаю, предком быть не мог, - с улыбкой заметил археолог.
      - Ну, отчего же, по боковой-то линии, - расхохотался в ответ лорд Балмер. И обежал несколько скачущим взглядом организованный перед домом пейзаж. Искусственный водный покров в центре украшала ветшающая нимфа и со всех сторон обступили высокие деревья, седые, черные и стылые по случаю суровой зимы.
      - Дивно подмораживает, - продолжал его светлость. - Сестра надеется, что мы не только потанцуем, но и на коньках побегаем.
      - Но если крестоносцы явятся во всех доспехах, - заметил археолог, вы рискуете потопить своих предков.
      - О, вот уж что нам не грозит, - ответил лорд Балмер. - В этом очаровательном озере нигде нет больше двух футов глубины.
      И картинным своим жестом он проткнул озеро тростью, демонстрируя его мелководность. Трость преломилась под их взглядами; на миг представилось, будто грузная фигура лорда опирается на надломленный посох.
      - Самое ужасное, что мы можем увидеть, это плюхающегося на собственное седалище аббата, - заключил он, удаляясь. - Итак, au revoir. Я сообщу вам о дальнейшем.
      Археолог и архитектор остались вдвоем на широких каменных ступенях, улыбаясь друг другу; но несмотря на всю свою общность интересов, внешне они являли довольно разительный контраст; а при живом воображении можно было, рассматривая порознь, и в каждом усмотреть кое-какие противоречия. Первый, мистер Джеймс Хэддоу, явился сюда из сонной конторы Лондонских Судебных Инн {четыре корпорации барристов, юридические конторы в Лондоне}, набитой пергаментами и старой кожей; ибо юриспруденция была его профессией, история - всего лишь хобби; в числе других своих обязанностей он, между прочим, курировал имение Парк Приора. Сам он, однако, нисколько не был сонным, и совершенно даже напротив. Выпуклые глаза смотрели остро и внимательно, рыжие волосы были так же аккуратно причесаны, как аккуратен был его костюм. Второй, по имени Леонард Крэйн, явился прямо из шумной и несколько вульгарной строительной конторы, примостившейся в ближнем пригороде за рядом кое-как состряпанных домов с аляповатыми чертежами и аршинными буквами вывесок. Серьезный наблюдатель, однако, со второго взгляда заметил бы в его глазах нечто задумчиво-мечтательное, проникновенное; светлые же волосы его, правда, не подчеркнуто длинные, нельзя было назвать не подчеркнуто опрятными. Словом, как это ни печально, может быть, но в нашем архитекторе совершенно явственно угадывался художник. Но художественность натуры отнюдь не все в нем объясняла; было в нем еще и нечто неопределенное, кое-кого настораживавшее.
      При всей своей мечтательности он мог порой огорошить друзей странной выходкой, не вяжущейся с обычной его жизнью, идущей как бы от каких-то прежних его воплощений. Сейчас тем не менее он поспешил отмежеваться от хобби собеседника.
      - Не стану прикидываться, - сказал он с улыбкой, - я, признаться, слабо себе представляю, что, собственно, такое археолог. Ну разве что смутные остатки греческого мне подсказывают, что это человек, исследующий старые вещи.
      - Да, - ответил Хэддоу угрюмо. - Археолог - это человек, исследующий старые вещи и обнаруживающий, что они новые.
      Крэйн на мгновение остановил на нем внимательный взгляд, потом снова улыбнулся.
      - Осмелюсь ли предположить, - сказал он, - что иные из вещей, которых мы, например, сейчас коснулись, принадлежат к числу старых, которые оказываются новыми?
      Мистер Хэддоу в свою очередь минутку помолчал, и улыбка на суровом его лице несколько поблекла, когда он спокойно ответил:
      - Стена вокруг парка в самом деле старинная. Одни ворота готические, и нигде, по всей видимости, ничего не разрушалось и не восстанавливалось. Что же до имения и дома... Ну, романтические измышления, которые о них приходится читать, чаще новейшего сочинения, почти как модные романы. Само название, скажем - Парк Приора, всех наводит на мысль о средневековом полуночном монастыре; спириты, думаю, уже не раз тут набредали на призрак монаха. Но, согласно единственному солидному источнику на эту тему, который удалось мне отыскать, место прозвано Парк Приора по той простой причине, как всякое сельское жилье могло бы называться, скажем, Смитовым; просто здесь жил мистер Приор; возможно, когда-то располагавшийся здесь хутор служил местной опознавательной вехой.
      Тому есть уйма примеров здесь, да и где угодно. Этот наш пригород когда-то был деревней, а знаете, как народ произносит названия, наспех, смазывая и смешивая звуки, так что выговаривалось - Волховклаз, и кое-кто из средней руки поэтов вообразил здесь Волхов Кладезь, чуть ли не Святой Колодец со всякими чарами и волхвованием, нагоняя кельтских сумерек по пригородным гостиным. Тогда как каждый, знакомый с фактами, знает, что Волков Лаз означает попросту Волков Лаз, и название пошло, по-видимому, от какой-то банальнейшей истории. Вот что имел я в виду, когда сказал, что мы обнаруживаем не столько старые вещи, сколько новые.
      Тут Крэйн почему-то вдруг несколько отвлекся от небольшой лекции о новшестве и старине; причина его рассеяния вскоре стала явной и быстро приближалась. Сестра лорда Балмера, Джульетта Брэй, медленно брела через лужайку рядом с одним господином и в сопровождении еще двоих. Молодой архитектор был сейчас в том нелогичном состоянии ума, когда единица кажется больше трех.
      Рядом с Джульеттой вышагивал не кто иной, как великолепный князь Бородино, знаменитый в той мере, в какой только может быть известен видный дипломат, посвятивший себя тому, что именуется тайной дипломатией. Он объезжал разные имения Англии; что именно делал он на пользу дипломатии в Парке Приора, было настолько покрыто тайной, что любой дипломат ему мог бы позавидовать. При первом взгляде на него становилось очевидно, что он был бы замечательно красив, не будь он столь совершенно лыс. Но и это еще не совершенно выражено. Как ни дико звучит такое, но точнее бы сказать, что вы бы удивились, обнаружив на нем растительность; удивились, как если бы на ваших глазах вдруг порос волосом бюст римского императора. Его высокая фигура была застегнута на все пуговицы, и затянутость лишь подчеркивала дородность, зато в петлице сияла красная гвоздика. Из двоих шедших сзади один был тоже лыс, но более частично и преждевременно; его украшали вислые, покуда русые усы; и если взор его слегка отяжелел, то не под грузом лет, но от усталости. Звали его Хорн Фишер; и он так живо и легко переходил с предмета на предмет, что трудно было заключить, что же его в особенности занимает.
      Радом шел субъект куда более странного и мрачного вида; сугубое значение придавал ему тот факт, что он приходился старшим и ближайшим другом лорда Балмера. Все называли его со скромной простотой мистер Брэйн; но при этом подразумевалось, что он был судьей и полицейским чином в Индии; что он имел врагов, выставлявших те меры, какие принимал он против преступности, тоже преступными в некотором роде. Был он темный, тощий, как скелет, с темными, глубоко запавшими глазами и черными усами, прятавшими выражение рта. Хоть он казался истомленным каким-то тропическим недугом, двигался он куда проворней и живей, чем его томный спутник.
      - Итак, решено, - объявила дама, приблизившись на достаточное расстояние. - Вы все наденете маскарадные костюмы, а очень может быть, и коньки; князь уверяет, правда, что одно с другим не вяжется, да что за беда? Ведь уже подмораживает, а когда еще дождешься в Англии такой возможности?
      - Да мы и в Индии не круглый год можем кататься на коньках, - заметил мистер Брэйн.
      - И даже Италия не в первую очередь славится льдами, - подхватил итальянец.
      - В первую очередь Италия славится льдом, - возразил Хорн Фишер. - Я имею в виду лед в ящиках у мороженщиков. Здесь многие полагают, что Италия целиком населена мороженщиками и шарманщиками. Их там, конечно, уйма; возможно, это замаскированная оккупационная армия.
      - Почем вы знаете? А вдруг это наши тайные дипломатические агенты? спросил князь со слегка презрительной усмешкой. - Сеть шарманщиков подхватывает слухи, а уж о мартышках и говорить нечего.
      - О, все шарманщики - шармеры, как дипломатам и положено, - тотчас нашелся мистер Фишер. - Но мы в Италии да в Индии знавали истинные холода. На склонах Гималаев. Лед на нашем кругленьком пруду покажется в сравнении с ними сущим пустяком.
      Джульетта Брэй была прелестная темноволосая дама с темными бровями и танцующим взглядом. Она, можно сказать, несколько помыкала братом; хотя сей вельможа, как большинство людей с ветрами и туманами в голове, мог и встать на дыбы, когда его загоняли в угол. Разумеется, помыкала она и гостями. Шутка сказать - самых почтенных и брыкающихся заставить обрядиться в средневековый маскарад. Она, кажется, чуть ли не стихиями повелевала, как ведьма.
      Мороз действительно крепчал; к ночи озерный лед мерцал, под лунными лучами, как мраморные плиты; еще до наступления темноты можно было начать танцы и катания.
      Парк Приора или, верней, окружный Волховклаз был когда-то сельскими угодьями, а теперь превратился в пригород; сообщаясь некогда с одной-единственной деревней, ныне он всеми своими воротами выходил на широко раскинувшийся Лондон. Мистер Хэддоу, произведя исторические изыскания в библиотеке, а затем бродя по окрестностям, не находил, однако, существенного подтверждения своим догадкам. По документам он заключал, что Парк Приора был сначала чем-то вроде хутора Приора, названного по имени владельца; но изменившиеся социальные условия мешали мистеру Хэддоу доискаться до корней. Набреди он на истинно сельского жителя, он непременно бы напал на след легенды о мистере Приоре, какой бы ни была она давней.
      Но племя ремесленников и служивых, кочующее из одного пригорода в другой, таская за собой детей по разным школам, не обладало совокупной памятью о прошлом. Ее заменяло им то забвение истории, которое повсюду распространилось вместе с образованностью.